Я встретил его случайно. Если случайности вообще случаются.
На привокзальной площади, в просвете между павильонами. Худой до ужаса, потрепанный, я даже не сразу узнал его.
- Пашка! Пашун! Ты? - Он обернулся, посмотрел, через миг в его глазах вспыхнуло узнавание. Он что-то сунул за полу пиджака и бросился ко мне. Я - к нему.
Глаза затянуло слезою. Пашка, мой сосед по парте, сосед по комнате в общаге, семь лет после института мы вместе "топтали" восточные Саяны, а потом он пропал. Пропал, чтобы отыскаться теперь, через десятку с лишним.
- Где ты? Как ты? Чертяка! - Я обнимал его, хлопал по спине, по плечам, отстранялся, чтобы наглядеться. Он только улыбался и невнятно гудел. - Да что с тобой? - Я тряхнул его за плечи. - Чего ты мычишь, как отёлая корова? Онемел от радости?
Он смутился, опустил глаза, а потом открыл рот. Широко открыл. Вместо языка я увидел короткий клубок с узким розовым хвостиком.
- Что случилось?
Он знаком показал, что не может говорить.
- Пошли! - Я взял его за руку, боясь утратить контакт, снова потерять. - Я тут в гостинице... в командировке... Пошли, там поговорим.
В павильоне на углу я мигом купил коньяку и батон колбасы - он ждал на улице.
*
- Говори-говори-говори! Рассказывай! - В номере я порубил колбасу, разлил по стаканам коньяк. - О, господи! В голове не укладывается! Что с тобою произошло?
Мы выпили. Выпили ещё раз. Я разглядывал солнышко морщинок вокруг его глаз. "Мы же не старые ещё". - Мелькнула мысль. Под пиджаком у Павла оказалась сумочка-конверт, похожая на офицерский планшет, только тонкая. Он достал пачку листочков. По виду писем, протянул мне.
- Что это? - Он замычал, показал рукой "читай".
Это, действительно, оказались письма. Письма без конвертов.
"Дорогая моя любимая Ирочка!.."
- Это же Ирке, твоей жене? - Он кивнул. Я стал читать дальше.
"Наши злоключения окончились большим восклицательным знаком. В тумане не уследили за течением, и лодка пропорола о камни борт. Перевернулась, и часть оборудования утонула, а вместе с ним все консервы, и солонина... Жуть! но, как это часто бывает, плохие новости компенсировались хорошими. После крушения мы принайтали лодку к берегу и отправились осмотреться. Места здесь совершенно дикие, неисследованные ни в какой степени..."
- Куда тебя занесло? По Лене сплавлялись?
- Ы-ы-юй!
- Вилюй? - Он кивнул. - Малым составом пошли? - Он опять кивнул.
"...мы искали (мы это я и мой проводник Гыма) хоть что-то подходящее для ремонта лодки, а нашли целую деревню! Просто удивительно! Большая деревня, по сути, целый народец, о котором никто не знал! И они, эти люди, понятия не имели о цивилизованном мире. Невероятно!"
Письма были написаны на линованной бумаге и уже порядком поистрепались. Некоторые строчки были вымараны чёрными чернилами, другие, наоборот, подчёркнуты красным. Я хотел перелистнуть, проглядеть бегло, Павел остановил мою руку и попросил: - Ы-ай!
"...народ в высшей степени удивительный! Называют себя сиктэ. Мы здесь всего несколько дней, а они (все! каждый житель, начиная от шамана и заканчивая детьми!) уже знают русский язык. И не просто знают, а умеют свободно изъясниться, понимают значения терминов меридиан, широта, проба и шурф! И всех других, которые только приходят мне на ум. Удивительные лингвистические способности. Притом, что Гыма говорит с ними по-бурятски, а значит, они и этот язык разумеют.
...лодку вытащили на берег, оставили просыхать. К сожалению, ремесло у сиктэ развито слабо, и набор инструментов ничтожен. Зато они очень гостеприимные... Вчера вечером я писал тебе первое письмо. Более для памяти, и чтобы развлечься. Понятно, что нет в мире почтальона, что бы доставил его. Писал и мечтал. Мечтал, как мы прогуляемся по парку, как посидим на скамейке между фонтанами, а потом погладим на счастье нос бронзовой собаки. И я куплю тебе цветы у старушки в розовом платке. Помнишь эту вредную старушку?
Когда я вышел из хижины, то нашел почти всё племя сидящим вокруг моей юрты. Они смотрели на меня, как на... бога. Не подумай, что я сошел с ума или мания величия поразила мой мозг.
...с ними очень легко работать. Сиктэ понимают с полуслова, и часто я не успеваю закончить просьбу, как они бросаются её выполнять. Быть может тому причиной мой высокий (не смейся) статус в деревне? Меня потчуют, угощают, несколько человек сопровождают меня неотлучно. Это несколько утомительно, но ведь мы гости? А пришел в гости, садись, где стул поставили.
...странно, сиктэ едят много рыбы, и в деревне я видел снасти, но шаман - его зовут Юм - уверил меня, что у них нет лодок, и они не плавают по реке, а рыбу ловят с берега. Не перестаю удивляться этому племени. Как думаешь, меня пригласят в Академию наук для доклада, когда я вернусь?
Кунгас наш пострадал сильнее, чем я думал. Много досок обшивки ращепило, сломано два ребра. Чем залатать - ума не приложу. Гыма предлагает сделать латку из осиновой коры. Может получиться, если просмолить её как следует. Для этого нужен дёготь. Я объяснил Юму, что это такое и как я смогу нажечь берёзового дёгтя. Юм меня понял, я в этом уверен, но почему-то стал отговаривать. Ссылаясь на духов и на божества. Какие божества могут запретить жечь берёзу? Не понимаю.
Не могу найти этому объяснения, просто чувствую, что Юм, да и всё племя, мешают нашему ремонту. Нет, "мешают" неправильное слово. Затягивают, затрудняют... стоит мне теперь попросить тесало или топор, как оказывается, что все они заняты, или охотники унесли их в тайгу строить лабаз. Хотя ещё минуту пара топоров валялась, я видел это своими глазами. Хорошо, что мы не ограничены временем.
Вечера здесь удивительные. В тропиках солнце садится быстро, и закаты случаются короткими, здесь же, напротив, часов с шести вечера и до самой темноты я сижу в юрте, что стала моим приютом, пишу тебе письма и наблюдаю, как солнце опускается в тайгу, в этот океан, и как меняется его цвет. Ты обращала внимание, что к вечеру солнце утомляется и меняет алый цвет пламени на цвет угасающих углей? Так и люди. И каждый вечер вокруг моей юрты собирается всё племя. Я выхожу вытряхнуть трубку, а они сидят и смотрят на меня. А потом встают и кланяются.
...Странное поведение сиктэ объяснилось. Оно настолько невероятно, что я приведу свой вчерашний разговор с Юмом. Это первоисточник, и я постараюсь воспроизвести его слово в слово.
Я задремал после обеда. Сны снились такие диковинные, яркие. Логика чаще ломается в сновидениях, но в этом сне всё было как в жизни. Только ярче и острее. Мы были близки. Долго, медленно, с какой-то протяжной страстью я любил тебя, а ты отдавалась с... болезненной почти остротой. Будто в последний раз.
Перед юртой, как обычно, сидели сиктэ. В этот раз одни мужчины. Лишь только я показался в дверях, Юм поднялся и подошел.
- Павел-ахэ! - Юм поклонился. - Ты не мог бы нам ещё показать, как вы спрягаетесь с вашей Ирина-абгэ?
- Что? - Мне показалось, что я ослышался. - Что показать?
- Мы смотрели, как ты любил свою жену. И нам очень понравилось. - Мужчины закивали головами. - Мы хотели бы посмотреть ещё. Другие способы. - И, увидев моё смущение, Юм добавил: - Если ты не против.
- Вы видели мой сон? - Поверить невозможно, но как по-другому они могли узнать?
- Сиктэ умеют видеть мысли. - Юм повёл плечами. - А ты разве нет?
Бесконечное мгновение я смотрел в его глаза и понял, что это правда. Поэтому они легко выучили русский язык, поэтому всякий раз угадывали, что я хочу спросить. Племя телепатов. И струна тенькнула в мозгу "Мне отсюда не выбраться" - маленькая птичка Гамаюн.
- И как давно вы их видите? - Я спросил просто потому, что нужно было что-то сказать. - Мои мысли?
- Всегда. - Удивился Юм. - Мы думали вы тоже умеете, просто предпочитаете говорить языком.
...а, по большому счёту, чего я испугался? Есть масса людей, чьи способности превосходят мои. И умственные и физические. Это нормально, даже обыденно. Тогда почему талант сиктэ меня смутил? Да, что там смутил, ужаснул! Потому что этот божий дар уникален? Или потому что сейчас, когда я пишу эти слова, без малого сотня зрителей видят их? Но эта ментальная прозрачность, скорее благо, нежели зло... Интересно верю я в этот тезис или уговариваю себя?
Юм рассказал, что предки сиктэ пришли с севера. С Карского моря. Большой народ искал для себя лучших земель. Что изначально племя было почти в пять раз больше. Я спросил могли ли те, древние сиктэ, смотреть чужие мысли. Юм ответил, что раньше это умели только избранные.
...возможно, причина в родственных браках? Детей становилось всё меньше, они рождались слабее физически, но телепатические способности усиливались.
- Ты хочешь остаться, Павел-ахэ? - спросил Юм. - Я отдам тебе свою дочь. Она очень умелая и ласковая.
- У меня уже есть жена.
- Жена - это женщина рядом. Потом, ты молод, пусть у тебя будет две жены.
...кунгас залатали. Если повезёт - доберёмся до Лены, до обжитых мест. Не могу решить, стоит ли нам бежать или мы сможем уйти как цивилизованные люди? В дорогу нужно вяленое мясо, рыба. Хорошо бы добыть соли. Мечтаю о чашке чая.
Вечером Юм попросил показать лошадей. Лошади для лесных людей - нечто невообразимое. Жители уже расселись вокруг юрты, я лёг на топчан и закрыл глаза. Ипподром, конюшня, я вспоминал скачки, взмыленные лошадиные бока и хрипящие морды. Вспоминал шаг иноходца и комья земли из-под копыт. Незаметно на память пришел луг в Богаяцком селе. Дед Сева купал пегого мерина, а потом мы угощали старого конягу пряниками. А когда я сообразил, что теперь это не только мои воспоминания - волна ярости захлестнула мозг. Мою память сделали уличной девкой в которую каждый может залезть и облапать! Я выскочил из юрты и бросился к реке.
- Мы не можем тебя отпустить. - Мужики навалились гурьбой, прижали к земле, заломили руки. - Ты для нас, как газета или кинематограф. - Юм сидел рядом на корточках. - Мы ничего не знаем об остальном мире. Только ты можешь показать, Павел-ахэ.
...это положение пленников. Впрочем, и так некуда бежать. Через тайгу - верная смерь. На лодке без провианта - голодная смерть. Если меня подпустят к лодке. Я начал контролировать свои мысли. Старался избавиться от воспоминаний и фантазий. Простые мысли сделал бесцветными. Тогда Юм добавил в мою пищу (даже в этом я целиком зависел от сиктэ!) галлюциноген. И ночью всё племя дивилось моим бредовым, но ярким, фантастическим видениям. Я стал проституткой".
Лист последнего письма был истёрт настолько, что слов уже не разобрать. Я аккуратно собрал листки. Павел сидел и улыбался тихой улыбкой пьяного человека.
- Это они тебя?
Пашка притянул к себе авторучку, я подал блокнот.
"Пытались бежать". Грудным голосом он повторял свои слова: - Ы-а-и ы-а. Ы-а у-и-и. "Гыма убили, мне отрезали язык. Это очень мягкое наказание. Сиктэ язык не нужен".
Я разлил остатки коньяка, стряхнул крошки в корзину.
- А что потом? Как ты выбрался?
Он улыбнулся. Штрих гордости мне увиделся в этой улыбке.
"Справочник по минералам. Я выучил наизусть страницу". - Почерк у Павла был девичий, ровный, округлый. Красивый. - "Твердил страницу днями напролёт. Через две недели она мне стала сниться".
- Как ты с ума не сошел?
"Сошел! - Он начал писать быстро-быстро, мелкими буковками-крючочками. Ту самую страницу из справочника. Закончив "сказал": - Зато меня отпустили. Провизии дали".
- Понятно.
Мы замолчали. Ему нечего было прибавить, а я не знал, что можно сказать или спросить.
Паша снова взял ручку: "Ты не мог бы мне дать сто рублей?"
Наверное, что-то промелькнуло на моём лице, эмоция или волнение. Он спешно заштриховал цифру сто, написал сверху пятьдесят.
В кошельке нашлась только одна сотня, я сунул бумажку ему в руки и полез в дорожный чемодан, в заначку. Неловко было расстегивать при нём булавки-пуговицы потайного кармана, и я заслонился спиной. А когда достал ещё две купюры, его уже не было в номере. Он неслышно выскользнул пока я возился.
На стуле остался мой блокнот, авторучка и картонка. Та самая, которую он спрятал за полу пиджака. Помятая картонка в половину писчего листа. Она лежала оборотной стороной, я протянул руку, чтобы перевернуть её и испугался.