Опрокиндосом выпил стопку, следом вторую; вместо закуски наугад распахнул книгу: "О, сколько нам открытий чудных, готовят просвещения дух, и опыт сын ошибок трудных, и гений парадоксов друг!" - утверждала книга.
- Вот оно! - от радости Майкл Захарович зажмурился, душу накрыло предвкушение. - Есть! Есть решение!
"Открытий чудных, - повторил про себя, - готовят... опыт и дух готовят. Дух... Эх, дух-душок, белая метелица... Много мне не надо: гениальность мне ни к чему, мне бы вдохновения каплю. Каплю-капелюшку. Одну-единственную. Ма-аленькую! - Встрепенувшись и отринув морок: - Внимательно! Ключ на старт, читаем ещё раз ингредиенты: опыт. Опыт у меня есть... что там скромничать - опыта навалом. Просвещенья дух... вот с духом не очень. Очень не очень, говоря по-честному. Дух слабоват, однако это поправимо. Укрепим дух... немедленно".
На столе валялось письмо от редактора: сроки-обязательства-санкции, "мы будем вынуждены", "вы будете обязаны", "лишены" и так далее - всё, как обычно. "Вы будете лишены и вымараны из литературных анналов!" - собезьянничал Майкл Захарович, пародируя интонации редактора - тупоголового олуха; его поэт недолюбливал.
От прочитанной вслух формулы вдохновение не возникло. Майкл прочёл строчку с выражением - ничего. Пустота в голове загудела с неистовой силой. Буквально зазвенела. "На заре ты меня не буди, - не к месту припомнилась песня, - в голове ты моей не гуди... В голове - не гуди, на башке - бигуди".
"Так! Нужен план! Случайно искать вдохновение - это пошло. Мне нужна формула. Формула! Чтоб найти формулу, нужен план". Майкл прошелся по комнате, заглянул под кровать, обнаружил пивную крышку и мумию таракана. Скривился. "У вас есть план, мистер Фикс? - спросил себя. Ответил басом: - Их есть у меня!"
Двинул к полке, стал перебирать книги.
"Царь велел себя раздеть, два раза перекрестился, бух в котёл - и там сварился!" Нет, это не то, этого нам не надь. "Земля прощай. В добрый путь!" - А вот это похоже. Ей Богу, похоже. Прошлый век, конечно, попахивает нафталином, но зерно есть. Крупица здравого смысла".
Майкл Захарович заправил в машинку чистый лист, занёс руки над клавиатурой. Поставленным красивым баритоном произнёс:
- Земля прощай! В добрый путь!
Тишина.
- Я повторяю!..
Формула не сработала ни в первый, ни во второй раз, ни в третий раз. Комбинирование заклинания с коньяком также не принесло результатов. Майкл модифицировал формулу до поэтичного: "В добрый путь! В добрый путь! Вдохновенье мне добудь!" Тоже не помогло.
Не сработало. "Проклятье!"
Пришлось вернуться на исходную позицию - к книжной полке.
"Не пей, братец, козленочком станешь! Напился, Иванушка, и стал козленочком". - Фу, ты дьявол! А я коньяку выпил! Больше не пить! Только козлёночком мне не хватало...
Вытащил красный в узорах том, раскрыл: "Посылай гонцов по свету, и найди невесту эту". Начало формулы понравилось: - Это что-то! Иносказательно, конечно... однако, иносказание - язык заклинаний. Невеста это вдохновение, а вдохновение - невеста. - "Коли поняли приказ, выполняйте, сей же час". Коли поняли приказ - посылайте... а коли не поняли? Что делать в этом случае?
Несмотря на красоту, в формуле чувствовался изъян, подвох, каверза... однако привередничать не приходилось. Поэт взвился над пишущей машинкой, опробовал заклинание.
Не сработало.
"Можно с уверенностью сказать, - поэт взял в руки коньячную бутылку, перевернул и говорил в неё, как в микрофон. Выступал перед воображаемыми слушателями. - Можно с уверенностью сделать вывод, что заклинания первого уровня не работают. Как и обещали большевики. Ура, товарищи! Время требует от нас перехода на иной качественный уровень, на вторую ступень идеологического развития! А именно: поставим на службу народному хозяйству нечистую силу!"
Поэт целенаправленно подошел к полке, выхватил синий том:
"Для того-то я и пришел к тебе, отвечал кузнец, отвешивая поклон: кроме тебя, думаю, никто на свете не знает к нему дороги. Пацюк ни слова, и доедал остальные галушки".
- Галушки! - повторил Майкл. - Это главное!
"Тому не нужно далеко ходить, у кого чорт за плечами, произнес равнодушно Пацюк, не изменяя своего положения".
У поэта аж мурашки пробежали по загривку: "Секрет! Секретище!" Майкл бросился на кухню, распахнул холодильник: галушек, естественно, не нашел, обнаружил полпачки сибирских вареников. "Должно получиться, - убеждал себя. - Здесь важен сам факт потребления пищи, а не ГОСТ или срок годности".
Майкл отварил вареники, вывалил их в миску со сметаной, вместе с миской вернулся в кабинет. Ел прямо за письменным столом - тыкал вилкой в жидкую сметану, стараясь ухватить вареник. Памятуя о рекомендациях Гоголя, пытался переворачивать вареники взглядом. Это получалось лишь частично.
- Тому не нужно далеко ходить, - говорил громко и с интонациями, ибо выполнял функции Вакулы и Пацюка попеременно. - У кого чорт за плечами!
Ничего. Минут пять поэт смотрел в чистый лист, механически поедая магические вареники. В мыслях смеркалось.
В коридоре скрипнула половица, кто-то кашлянул и добрый голос произнёс: - Здравствуйте!
Поэт обернулся. У дверного косяка стоял человек в полосатой рубашке. Сказал, что входная дверь не заперта, и он позволил себе войти.
- Ничего?
- Вы кто? - От неожиданности, Майкл подавился. Вареник застрял между прошлым и будущим и мешал дышать. Слова давались с большими трудностями. - Чорт?
- Зачем вы ругаетесь? - гость осмотрел себя, поправил галстук. - Я страховой агент.
- Жаль...
Агент обиделся (это было видно по его глазам), подошел и больно хлопнул поэта по спине. Вареник провалился в желудок, поэт вдохнул свободно:
- Не обижайтесь. Это я... - Майкл сделал витиеватый жест ладонью, - о своём. О высоком. Ищу вдохновение, знаете ли.
Поэт возвёл очи к потолку и замолчал. Так продолжалось целую минуту.
- Чему обязан? - спросил он, вернувшись к реальности.
- Есть информация, Михаил Захарович, что у вас кризис? - этот вопрос агент произнёс с тонкой утвердительной интонацией. Мол, нечего отпираться, кризис налицо.
- Кризис-мизис, - поэт вспыхнул и отпустил грубость: - Вам какое дело? От кризиса хотите меня застраховать?
Лицо молодого человека просияло:
- Именно! От творческого кризиса, от отсутствия вдохновения, - агент говорил и раскладывал на столе бланки. - От мыслительного ступора и даже - дивитесь! - от скудоумия. Наш последний продукт!
Однако агент не шутил, сказал, что с вдохновением не шутят и этой фразой подлил масла в огонь: "Да тут нечисто!" - подумал поэт и решил держать ухо востро: "Как бы чего не свистнул, лиходей".
- И что вы хотите взамен? Душу?
- Какую душу? Господь с вами! - Агент широко перекрестился и сплюнул через левое плечо. - Оставьте её себе, драгоценную!
- Тогда что?
- Знаете... современный мир... инфляция... - спина агента пришла в волнообразное движение - Впрочем, теперь рано об этом говорить. Объясните лучше для чего вам вдохновение?
- А какие есть варианты? - нагло ответил поэт. - Уж точно не для того, чтоб потолки белить.
Агент невольно поднял глаза к потолку, поэт - следом. "Действительно, пора белить", - подумал агент. "Сойдёт и так", - вздохнул Майкл Захарович.
- Найду вдохновение, напишу оду нашему губернатору, - поэт пожал плечами. - На юбилей. Получу гонорар...
В ответ, агент заявил, что именно этот вариант развития он и предполагал.
- Чего ты предполагал? - переход на "ты" случился незаметно. - Что я сплю, ем и, пардон, пользуюсь туалетной бумагой? Да, я человек, и ничего человеческого мне не чуждо. - В этом кратком монологе поэт был велик.
- Я был уверен, что вам нужны деньги!
- Нужны.
- Так почему не взять их сразу? Минуя промежуточные стадии?
- Ну? - Поэт насторожился: "Темнит аспид!"
Агент сказал, что можно взять деньги (прямо теперь, без проволочек), купить новый диван, нанять маляров или купить корм коту.
- И бутылку коньяка, в придачу. Если хотите.
"Запах почуял, - сообразил поэт и невольно прикоснулся к губам. - Решил, что я поддатый и можно мне вешать лапшу на уши".
Повисла пауза. Агент ждал ответа, Майкл Захарович не представлял, как ответить. Пуще всего хотелось спустить агента с лестницы; чтоб с шумом с воплями, чтоб соседи выглядывали: "Прицепился, как клещ! Пущай полетает".
Будто услышав мысли поэта, агент попросил не делать глупостей и предложил заключить договор, как цивилизованные люди.
- Валяй, - согласился поэт, но предупредил: - Ничего подписывать не буду.
- Я вам деньги. - Агент сделал вид, что не расслышал последней фразы. - А вы мне - отказ писать стихи.
"О как! - подумал поэт. - Это ново!"
Впоследствии, прокручивая в голове этот разговор, поэт дивился, с какой лёгкостью он отрёкся от любимого ремесла. Даже перефразировал мысленно библию, чтобы усилить драматизм: "Говорю тебе, Майкл Захарович, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься, что не знаешь Поэзии".
- Наличными? - уточнил поэт.
- Что-что?
- Деньги, спрашиваю, наличными?
- Естественно! - агент похлопал по тучному портфелю.
- И душа не нужна? - глупо переспросил поэт.
Агент отрицательно сморщился: - Даром!
- Тогда пиши бумагу!
Агент подал голубенький бланк, на котором всё оказалось заполнено: стояла дата и место рождения, значились паспортные данные. Ниже на листе была приведена клятва категорически не писать стихов. Ни при каких обстоятельствах. Михаил Захарович поставил подпись - нарочно постарался, чтоб паршиво вышло, - и спросил, уперев в грудь агенту палец:
- Лично тебе это зачем нужно, селянин?
В глубине своего сердца, поэт не ожидал, что его творчество оценят так дорого. Пачка денег на столе ласкала взор, обещала безбедное существование, по крайней мере... Майкл попытался прикинуть границы своего блаженства, но не смог. Планировать жизнь он не умел.
- Боремся с плохими стихами. - Агент дунул на чернила и отступил безопасное расстояние. - Избавляем потомков от мусора.
Потянулась гнетущая звенящая пауза. Поэт поднял кулак, посмотрел на него, будто видел впервые.
- Пшел вон! - рявкнул. - Сейчас! Вон я говорю!
- И вам, всего доброго!
Агент выскользнул в прихожую, потянул дверь; в этот момент у него зазвонил телефон, агент взял трубку. Майкл Захарович разобрал несколько слов приветствия, следом агент поздравил своего абонента и сказал, что стерилизация прошла успешно: "Удалось!"
Вот и всё! Конец метаниям.
Минут десять прошло в ступоре. Глаза скользили по бесполезным теперь книгам. В голове белела выжженная пустыня. Майкл подумал, что вдохновения больше не нужно, не надо искать рецепт. "А чего делать? Чем теперь заниматься? Вот же сукин сын! Он действительно меня стерилизовал! Оскопил, как творческую личность!"
Совсем не хотелось коньяку.
"А чего я переживаю? С деньгами-то и дурак сыт... в кино пойду... уже тыщу лет не был".
В воздухе возникло волнообразное движение: завертелось облачко пара, из белёсого его нутра высунулась физиономия в очках - физиономия, нужно признать, пренеприятная. Через миг в комнате материализовался высокий сутулый мужчина. Поэт обратил внимание на пиджак - пиджак на пришельце сидел, как влитой.
- Где он? - спросил сутулый вместо приветствия.
Поэт развёл руками. Этот интернациональный жест показался наиболее подходящим для подобной ситуации.
Сутулый оббежал комнату, заглянул в ванную, сунулся под кровать. Не найди никого, опустился на диван рядом с поэтом. Выглядел уставшим и растерянным. Молвил, махнув рукой: - Опоздал! Всегда у меня так. Всю жизнь! И почему только меня Зина не бросает? Зачем терпит? Бедная женщина!
- Куда? - вяло спросил бывший поэт. - Куда опоздал?
Вопрос получился глупым, на эту глупость пришелец вновь встрепенулся, воскликнул:
- Куда-куда! Сюда! Этот мошенник уже был здесь? Я говорю о Шестикрылове.
Майклом Захаровичем овладела меланхолия: - Может был. А может не был. С какой стороны смотреть... Он вообще кто? Диавол?
- Кой чёрт диавол, простите за тавтологию! Если бы дьявол, можно было простить! Мошенник! Гнус, проклятый. - Сутулый повернулся, заглянул бывшему в лицо. - Денег вам обещал? А? - Увидал на столе пачку и рассмеялся: - Ну так и есть! Он был здесь!
Майкл Захарович подумал, что сутулый похож на клоуна. Длинного угловатого клоуна с красным носом.
Клоун принёс добрую весть.
- Так он не чорт? - с надеждой спросил поэт. - Это точно?
Нервный гость схватился за голову, уверил Майкла Захаровича, что чёрта не бывает в природе - это персонаж народных сказок. "А деньги раздают мошенники. Вот вы клюнули на эту наживку, и о последствиях не подумали". Бывший помолчал, почесал в затылке, поблагодарил: "И на том спасибо!"
- Зачем ему это?
- По чёрствости душевной. Раздаёт поэтам деньги и этим их нейтрализует - поэт должен быть голодным.
Нервный гость рассказал, что зовут его Мендель Сергеевич, что он из будущего. "Путешественник?" - спросил поэт. "Литературовед!" - ответил Мендель. Сказал, что Шестикрылов за сущие копейки скупает поэзию двадцать первого века, и вот сегодня купил с потрохами Михаила Захаровича, а этого нельзя.
- В будущем вы станете выдающимся поэтом. Я напишу по вашему творчеству докторскую диссертацию, понимаете? Я исследователь вашего культурного наследия.
- Ну уж!
Майкл понял, что ему нужно выпить коньяку. Не хочется, но надо. Он извинился, спешным шагом вышел на кухню и бахнул торопясь стаканчик. В мозгах прояснилось, ситуация уже не казалась фантастической: "Ну путешественник, ну во времени... чего тут удивительного? Соседка вон из шестого этажа выпала и жива осталась, а тут... турист. Делов-то!"
Мендель сказал, что его неправильно поняли: путешествовать во времени невозможно - это доказали физики. Просто он использовал гравитационную скважину, и проник сюда, дабы исправить сложившееся безобразие.
- И чего вы от меня хотите?
- Как чего? Как чего? - закудахтал Мендель. - Чтоб вы не бросали писать! Иначе я оказываюсь, извиняюсь, на улице с голой задницей! Вам бы такого хотелось?
- С голой? - уточнил поэт. - Нет, не хотелось бы. Это холодно. Простудиться можно.
- Про это я и говорю: нужно исправлять ошибки. Я пробежал по нужным людям, собрал немного денег, - Мендель вынул пачку купюр. - Это - вам! Только пишите! Пишите! Не останавливайтесь ни на минуту, прошу вас!
Он посмотрел на часы и засуетился, сказал, что скважина вот-вот закроется и нельзя мешкать. Сложил на груди руки - стал похож на фараона, - контур его лица заледенел, начал дрожать.
- Ради потомков! - последнее, что разобрал Майкл Захарович.
На столе лежали две пачки денег, совершенно одинаковой высоты.
"Нормально, - подумал поэт и подивился своей прагматичности. - Даже хорошо. Необычно. Неизбитый сюжетец, прямо сказать. Из этого бреда вышла бы неплохая поэма... или водевиль. А деньги нужно проверить в банке. На всякий пожарный". Вместе с тем, поэт точно знал, что деньги самые настоящие. Нутром чуял.
Он подошел к книжной полке, к той её части, где стояли сказки, повёл пальцем по корешкам. "Один хочет, чтоб я писал, другой - возражает". При кажущейся простоте, ситуация казалась запутанной. "И даже не в путанице дело. Чего-то не хватает... какого-то пустяка. Пятого элемента. Пустячок-пустячок, появляйся дура-чок".
Сказка о трёх богатырях трактовала загадку недвусмысленно: "Направо пойдёшь - коня потеряешь, прямо пойдешь - головы лишишься, налево пойдёшь..." Дальше Майкл Захарович читать не стал, он уже понял, что нужно идти налево. "В этом сакральный смысл всей русской литературы - оправдать поход мужика налево... и этим оправданием замотивировать его, как религия мотивирует грешника последующим раскаянием".
Из денежной пачки (неведомо чьей) поэт выдернул пару купюр, смял их (в качестве акта обладания) и сунул в карман. Вышел из дома - на улице моросил дождик, ветерок безобразничал листвой. Пришлось запахнуть пиджак и пожалеть замшевые домашние туфли - нужно было переобуть. "Налево, - поэт оглянулся по сторонам, - значит налево". Завернув за угол, он обнаружил гастроном. Не то что бы это стало откровением, но некоторый элемент неожиданности привнесло: "Недаром чёрт пархатый про коньяк напоминал... И картошки дома нет".
Майкл Захарович взял тележку, первым делом положил на дно батон колбасы. Подумал, вынул "Докторскую" (варёную), положил полукопчёную "Еврейскую".
"Как низко мы пали... россияне!" - убрал полукопчёную, выбрал палочку сырокопчёной. Жесткую и угловатую, как кирпич: "Поминки устраиваю... чего ж мелочиться?"
Кусок сыра лёг рядом, с ними головка чесноку, пачка кефира в белой с полоской упаковке, булка хлеба. Коньяку взял большую, литровую. От этого финального выбора в голове возникло ощущение правильности и осмысленности происходящего: "Дело творю, господи!"
В кассу стояла очередь. Майкл пристроился в хвост и замер. Время остановилось...
"Минералочки что ли взять... на утро?" Потянувшись за минералкой, поэт увидел плюгавого мужика, что стоял сбоку и очевидно имел намерения - активности не проявлял, но и не отставал. "Что за персонаж? - брезгливо подумал поэт. - Гришка Отрепьев".
На прилипале (вне сомнений это был прилипала желающий выпить на халяву) был кожаный пиджак, шапочка-пирожок и коричневые ботинки на босу ногу - носков под трико не было и это более всего поразило поэта: "Голытьба!"
- Чего тебе надобно, старче? - спросил, когда миновали кассу, когда оранжевая купюра упокоилась в звенящем ящичке, а вместо неё воспаряли на свет две зелёные бумажки. - Дело пытаешь, аль от дела лытаешь?
Прилипала поправил головной убор и произнёс нетипичную фразу:
- Мне бы коньку... грамм писят-шисят. Я собаке компресс делаю... больше мне не надо. А деньги я отдам. - Он протянул денежку. - Войдите в положение.
Самое удивительное, что не возникло никаких сомнений, в том что плюгавый делает именно компресс, именно собаке; что он не собирается моментально употребить порцию внутрь.
С горлышка бутылки он скрутил пробку - ночной воздух наполнился ароматом ванили и чем-то ещё... непостижимым и тем привлекательным.
- Ну! - поддал поэт. - Чего мнёшься, как голый в предбаннике?
Плюгавый развёл руками и пискнул:
- Я... того...
- Чего того?
- Забыл.
Майкл Захарович вздохнул и припомнил школьную фразу: "А голову свою ты не забыл?" Произносить её не имело смысла: голова мужика, очевидно, присутствовала на месте.
- Оставлю, - смилостивился поэт и длинно приложился к бутылке.
Коньяк оказался чудо как хорош, и чтобы разделить восторг ощущений, поэт (утерев рукою уста) сунул бутыль плюгавому и велел: - Твоя очередь! Отведай из моего кубка!
Прилипала мелко перекрестился и припал к бутылке не менее затяжным поцелуем.
...Незаметно прошел час.
Майкл Захарович казался себе значительным и массивным. Он был вне времени и над пространством. Он взлетел на бортик детской песочницы и с этих высот вещал:
- Думаешь, я тебе что? А? Хвостик поросячий? - Без паузы переключился: - Тебя как зовут, чучело?
- Костя, - ответил прилипала.
- Я ведь, Костя, стихи писал. Сти-ихи! Понимаешь? Внемли! - Возвёл к небу очи, тряхнул кудрями:
Над зарёю пылает,
Догорающий храм.
Дай мне веры глоток,
Я полжизни отдам!
Вскинул руки: - А теперь, что? Кто я есть?
На втором этаже звякнул шпингалет, распахнулось окошко, и наивный мужской голос сказал: "Я вот тя щас гирькой по кумполу приложу, будут тебе философия с поэзией".
Хуже всего, что это близко не напоминало уличного оскорбления. С оскорблением можно бороться, ему следует противостоять, а тут была концепция: трезвый обыватель хотел спать, и его невозможно упрекнуть в этом желании.
- Пойдём отсюда, Костя! Пойдём ко мне, старина!
Бутылка окончилась неожиданно быстро. Вытряхивая последние капли, поэт вспомнил о собаке:
- Я ведь, Костя, бросил писать. Во как! Подписку дал!
Майкл Захарович подошел к столу, вынул пачку листов, издолбленных на пишущей машинке. Сказал, что теперь это годится в печь. Проглядывая мельком листы, бросал их вглубь комнаты, как в топку паровозную:
- Наплевать! Не хотите - не надо!
Костя прыгал, ловил листы, складывали их в стопку. Некоторые стихи он прочитывал, хмурился. Несколько листов тайком порвал, обрывки сунул в карман.
Утомившись, поэт опустился на пол, склонил лохматую голову к коленям.
- Тошно мне, Костя. Тошно и душа болит.
- Жалеешь?
- А?
- Жалко, говорю, что ремесло продал?
- Ой, как жалко! Словами и не передать.
- Так ведь стихи ты писал паршивые!
Молчком Майкл Захарович поднялся с пола, взял приятеля за грудки. Тряхнул. Сказал, глядя в глаза:
- Ты прав. Паршивые были стихи. Дрянь-дрянью.
- А хорошие ты можешь.
Поэт выпустил Костю из рук, задумался: он не расслышал интонации. Слова услышал, а интонации - нет.
"А хорошие ты можешь?" Если это прозвучал вопрос, то значит - всё пропало. Значит опять неопределённость, опять сомнения: "Сколь можно сомневаться, пропади оно пропадом?"
Или так: "А хорошие ты - можешь!" Значит могу, значит сделаю!
- Вот и пиши! - трезвым голосом сказал Костя. - Бери бумагу и пиши. Прям щас.
- А расписка? Я ведь расписку дал, этому чорту окаянному!
- Наплюй! - Костя побрёл по углам отыскивать свою шапку-пирожок. Она нашлась в углу, кто-то наступил на неё, и теперь она походила на распятую лягушку. Сверху припорошенную стихами. - Наплюй и забудь. Смени фамилию, пиши под псевдонимом. Оставь прошлое. Всё одно, - он обвёл руками комнату, - это - пыль.
- Думаешь?
- Не сомневайся.
"Эх, бабок жалко... - подумал поэт. - Агент свои заберёт, и эти... из будущего уйдут в неустойку... Неустойку, неустойку, я затею жизни стройку... лучше: в жизни стройку... новостройку..."
В пальцах почувствовалось жжение.
Чистой бумаги не оказалось, пришлось заправлять в машинку исписанный с другой стороны лист - в этом был особый кайф: "Нет, всё-таки прав был старик Ленин: строить будущее на обломках прошлого особенно приятно".
"Он флаги на бинты не рвал!" - первая строчка напечаталась сама собой. Она показалась свежей и чистой, хотелось продолжить её другими, не менее яркими строками.
- Послушай... - оглянулся. - Стой... а ты куда? - Костя гремел в коридоре замками. - Уже уходишь?
- Пора мне. Коньяка не нашел, водочный компресс делаю. У меня полбутылки осталось с Нового года.
- Чудак-человек! - Майкл Захарович обрадовался, что можно остаться одному и поработать. Торопливо засмолил сигарету. - Водочный даже лучше.
Нужно было что-то сказать... вот только что?
- Ну, пока?
- Пока.
Замок щёлкнул, скрипнула дверь.
- Постой! - выкрикнул поэт. - Как тебя зовут? Как твоё полное имя?
- Константин Александрович.
- Красиво! А фамилия?
- Муз. Муз Константин Александрович.
- Правда?
Константин Александрович кивнул. Замок щелкнул во второй раз, запирая за гостем дверь. Пальцы поэта взлетели над пишущей машинкой.
"У каждого свои музы... - мысль трепетала на ветру, готовая взлететь. - Главное не рвать на бинты свои флаги!"