Луг чуть приправился зеленью, и почки боярышника надтреснули, выпуская листочки, и воздух... воздух переменился на весну. "Опять", - подумала женщина. Она шла от парадного через луг, осматривая дом.
- Выползла? - из-за забора, из-за боярышниковой изгороди обрадовался старческий дискант. Он хихикнул и прибавил с особым удовольствием: - Старая карга. Я думал, ты издохла!
Женщина вздрогнула от неожиданности:
- Типун тебе на язык, Рудольф! - она заспешила прочь, а старик расхохотался, довольный выходкой. - Сам первый отправишься... кромешник, - прибавила вполголоса.
Дом выглядел ужасно: потёки на сером камне ещё можно было терпеть, но краска на окнах совсем облупилась и выгорела. Черепица потерпела от последнего града и кое-где потрескалась - отбитые куски валялись на земле. Ставни на северной стороне выглядели не лучшим образом.
Женщина повела ладонью по голове, убирая пряди, с неудовольствием заметила на пальцах выпавшие волосы. "Совсем седые", - мелькнула мысль.
- Прошу прощения, донна, - у крыльца улыбался мужчина. - Доложите синьоре, - он сверился с бумажкой, - Лиди...я Крамски, что прибыл Лучано Моратти. Мы договаривались.
- Лидия Крамская, - исправила женщина. - Это я.
- О! тысяча извинений, - Моратти подбежал, взял руку донны и поцеловал. - Скузаре! Я вас принял за горничную.
- Это вы меня простите, - Лидии Павловне очень понравились его руки: большие, сильные с кучерявыми завитками на фалангах. Такими руками удобно ласкать девушку... и держать меч, если необходимо. - Не в моих правилах выходить из дома в халате, но, признаюсь, я всю зиму провела взаперти. Это мой первый... выход в свет, так сказать.
- Зима была чудовищной! - воскликнул Лучано. - Не понимаю, как англичане могут жить в таком месте?
Он улыбался. "Итальянцы солнечные люди, - подумала Крамская. - Как заразительно они радуются".
На ступеньках Моратти поскользнулся, ударил лаковым ботинком о ступеньку.
- Грация, - Лучано осторожно высвободил руку, - лучше я вам помогу.
- Что вы хотите продать? - спросил мужчина, когда они вошли.
- В детской много ненужной мебели, она новая или почти...
- О-о-о-о! - воскликнул Моратти, перебивая. На полу в передней лежал джутовый коврик. Помимо затейливого плетения он нес на себе отметину - ожог в форме подковы. - Какая изумительная вещица. А что это за след? Конь Инферно коснулся его копытом?
- Нет, эту подкову ковали для комдива Соколовского, - Лидия Павловна повела плечами.
- Расскажите! - попросил гость. Он поднял коврик, стал рассматривать.
- Мне бы не хотелось... - Крамская почувствовала неприятное жжение в животе. - Мы недостаточно знакомы для таких историй.
- Вы правы, - Лучано опять улыбнулся. Белые крупные жемчужины имели идеальную форму и влажно блестели. - Надеюсь, мы это исправим, синьора Крамски.
Здесь же в передней, на стене висел портрет бравого казака в папахе. Казак смотрел чуть насмешливо и зло. Самоуверенно. Под портретом висели перекрещенные сабли и карабин.
- Мой дед, - представила Лидия Павловна казака. Невозможно было пройти мимо не поздоровавшись. Дед этого не любил. - Никифор Федорович. Казачий сотник кавалергардского её Величества государыни императрицы Марии Федоровны полка. Он построил этот дом, вокруг него, как вокруг земной оси сплотились впоследствии мой отец, дядя Жора, Виктор Фёдорович, Елизавета... - Крамская осеклась - она очень глубоко начала вспоминать. - Сабли настоящие. Боевые. Как и карабин.
Итальянец осторожно вынул из ножен клинок, занес над головой. С должным почтением, даже преклонением, однако, хозяйка почувствовала лёгкое раздражение. И пальцы занемели - так немели они с мороза.
- Сколько вы хотите получить за них? - Лучано показал на оружие, описал руками полукруг.
- Они не продаются, - удивилась Крамская. - Это часть дома.
- Да, я понимаю.
Прежде чем попасть в детскую, нужно было миновать столовую. Дед устроил это нарочно, чтоб потчевать каждого гостя. "Хороший гость хозяину в почёт", - повторял дед присказку своей матери. Впрочем, прабабку Лидия Павловна совсем не помнила.
- Быть может, чаю? - Крамская рассеяно повела взглядом по стенам столовой. Питалась она скромно, даже аскетично и постепенно, год за годом, из дома выветрились калачи-пряники, коими в прежние времена встречали гостей. "Разве открыть бутылку наливки? - подумала. - Неловко получается".
- Нет-нет! - Лучано энергично замахал руками, будто услышав мысли хозяйки. - Давайте посмотрим дом.
- Да, это будет правильно. Пойдёмте в детскую.
- А это что за... pezzo (штучка, ит.)? - в самом углу посудного шкафа цепкий взгляд Моратти выхватил фарфоровый сливочник. - Он кажется одиноким в вашей коллекции?
- Вы очень наблюдательны, - Лидия Павловна вынула сливочник, передала гостю. - Изначально это был кофейный сет. На две, кажется, персоны. Остался только вот... сливочник. А знаете, кто его подарил? - загорелась Крамская. - Коко Шанель.
- Меравильозо! Удивительно! Но как это возможно?
- Оказия - есть такое русское слово, - Крамская задумалась на мгновение рассказать или нет? Очень хотелось - она давно ни с кем не общалась. - Мой дед, Никифор Фёдорович, имел дочь и четырёх сыновей. Один из них, вы догадались, был мой отец - Николай Никифорович. Дяди: Иннокентий, Кузьма и Степан. Потомственные военные, в гражданскую братья воевали друг против друга. Двое за белых, двое за красных. Впрочем, это не мешало им сохранять семейные отношения. Они были вояками до мозга костей, любили приказывать и исполнять приказы. Казацкая кровь - это горячее течение в нашем роду. Оно объединилось и чудным образом переплелось с аристократической кровью князей Вороновых. Кровью голубой, прохладной и утончённой. Иногда это давало удачные... образчики. Иногда не очень. Иногда переворачивало людей с ног на голову. Моя дочь Александра исследует тундру. Ищет запасы никеля за полярным кругом в Норвегии. А сын Александр - декоратор. Работает в Португалии, на тёплом побережье. Он сделал витраж в гостиной, мы потом посмотрим. И наполнил чердак своими глупыми инсталляциями.
- А Коко?
- Ах, да... мадам Шанель. В неё был без памяти влюблён Аркадий Илларионович. Я звала его "дядя", но это скорее была дань его возрасту. Что до родства - он более хватил "голубой" крови, нежели "алой". Был артистичен и, как я уже сказала, любил Коко до чёртиков - его собственное выражение. Эрнест Бо их познакомил, тот самый, что составил пятый номер духов.
Лидия Павловна чуть заметно махнула рукой, Лучано разгадал этот жест, он вынул из портсигара сигарету и вложил её в пальцы Крамской.
- С ментолом? - она посмотрела чуть небрежно. - В этом доме женщины всегда курили папиросы. Это считалось особым шармом.
Одним движением Моратти сменил сигарету, зажёг кончик папиросы.
- Коко не отвечала взаимностью, и Аркаша решил покончить с собой. Но взять пистолет и убить себя - это слишком примитивный шаг для его... драматургической натуры. Он хотел потрясти девушку, - Лидия Павловна улыбнулась, - чтоб она поняла, какой человечище её добивался. Какая глыба. И пожалела о своей глупости. Аркадий решил выкрасть из Лувра пистолет Наполеона, взобраться на Эйфелеву башню и покончить с собой там. Естественно, предупредив журналистов. Чтобы падать вниз под вспышки фотоаппаратов и возгласы газетчиков.
- Неужели ему удалось?
- Пистолет он выкрал, но до башни Эйфеля не добрался. Потом потребовалось всё влияние семьи, чтоб высвободить его из тюрьмы. И несколько тысяч... французских, кажется, денег.
- А сервиз?
- Коко подарила ему кофейный сет в знак... не могу сказать, чего. И они расстались. Не знаю даже, друзьями ли?
Лучано сделал неловкое движение, и сливочник выскочил из его рук. Крамской показалось, её сильно ударили в бок, она охнула, согнувшись, но итальянец исхитрился и поймал фарфорового беглеца.
- Вам плохо? - участливо спросил Лучано.
- Ничего, - Лидия Павловна глубоко вдохнула. - Возраст. Когда вам далеко за семьдесят, понятие "плохо" меняет своё значение. Жива - значит "хорошо".
- Я готов вам предложить за сливочник семь сотен. Это очень хорошие деньги.
В который раз за сегодняшний день Крамская почувствовала беспокойство и даже страх. Подсознательный. Безотчётный.
- Зачем он вам? - она посмотрела в глаза Лучано. - Вы не из комиссионного магазина. Ведь так?
- Не нужно беспокоиться, синьора Крамски, - Моратти смотрел чистым взглядом ребёнка, - в магазине работает мой приятель. Если он понимает, что дело... prezioso (ценное, стоящее, ит.) он звонит мне. Мне не нужны новые вещи. Я покупаю предметы с историей.
- Старьёвщик?
- Скузаре?
- It's kind of, rag-and-bone-man... or junkman.
- Нет-нет, - Лучано расхохотался. - Я не старьёвщик. Какое красивое русское слово: ста - рёв - щик. Изумительно.
Крамская тоже улыбнулась.
- Хотя, конечно, да. По форме я старьёвщик. Но суть не в вещах, я покупаю эмоции. Имоционе. Импресионе. Понимаете?
- Но зачем?
- Мне будет трудно объяснить это по-русски, - Моратти задумался, потом заговорил, активно помогая себе руками. - Люди рождаются уже наделённые душой. Многие считают, что душа зарождается в утробе матери или даже в момент зачатия. Но предметы и вещи - они становятся, - Лучано нажал на это слово, - становятся одухотворёнными. Их душа - это истории людей, хозяев. Понимаете? Я покупаю истории.
- Намоленая икона.
- Что, простите?
- Икона становится иконой, только когда сотни и тысячи людей отдадут ей свои молитвы, - сказала Крамская. - Она становится намоленой.
- О нет, иконы я не покупаю, - Лучано затряс головой. - Никогда. Продолжим? - предложил он.
Они перешли в гостиную. На входе, у самых дверей висел корсет и затейливая шляпка.
- После очередной волны иммиграции, когда приехали дядя Кеша и дядя Стёпа, гражданская жена дяди Кеши открыла мастерскую. Она делала корсеты и шляпки. Китовый ус возили с Белого моря - граница тогда представляла собой условную линию на карте. Поморы были старообрядцами, бород не брили и обожали пироги с вязигой. Их дивно пекла бабушка.
- А на стену корсет прибил Саша, - продолжала Крамская. - Он любил делать инсталляции... не знаю, как теперь.
Лучано снял шляпку, потрогал гибкость китового уса. И опять Лидия Павловна почувствовала неприятную боль, будто не корсет трогал старьёвщик, а прикасался к ней, к её живому телу.
- Какой интересный камин, - удивился Моратти. - С ним тоже связана история?
- Этот камин - сердце дома. Его сложил из привезённого камня...
- Не надо! - воскликнул Лучано и замахал руками. - Не говорите, пожалуйста! Прего! Я и так влюблён в ваш дом! По уши, как вы говорите. Я готов купить его весь! - итальянец светился от счастья. - Я дам вам ... тысяч.
Сумма вдвое превышала самую роскошную. Крамская это знала.
- Вы довольны?
- Мне надо подумать, - ответила Лидия Павловна.
Лучано прошел вдоль рядов сепий, тронул крайнюю фотографию. Резко кольнуло в плечо, тупая боль растеклась по правой руке.
- Одно условие: все вещи остаются в доме.
- Я поняла, - Крамская гордо выпрямилась. - Обещаю рассмотреть ваше предложение с одним условием.
- Каким?
- Вы расскажете, зачем вам наши истории?
- Вы хотите спросить, как их будут использовать?
"Использовать? - ошалелая мысль пронеслась в голове, - их можно использовать? Как? Зачем?"
- Зачем? Своего рода лечение. Пополнение жизненной энергии. Подзарядка, если хотите, - Лучано поднял указательный палец, - да, "подзарядка" наиболее подходящее слово. Как? Тут чуть сложнее. В этот дом будут приходить состоятельные люди... они чаще преклонного возраста и заинтересованы в... подпитке. И девушки.
- Девушки? - переспросила Крамская, она начала догадываться.
- Это необходимый компонент. Нет, это не дом свиданий и не бордель, девушки необходимы потому, что только в момент прохождения высшей точки открывается... кондотто. И человек впитывает энергию. Понятно?
- В общих чертах, - почему-то Лидия Петровна не удивилась. - Вы дальше осмотритесь сами. Я, всё же, выпью чая.
Чайник давно сгорел, и воду Лидия Петровна грела кипятильником. Старым советским кипятильником, который бог знает каким путём забрёл в этот дом. Наверняка, он имел свою историю. Крамская заглянула в зеркальце, посмотрела себе в глаза:
- Что смотришь? - сказала зло. - Гнать его в три шеи? Спустить с лестницы эту вошь итальянскую... и что? Сколько можно терпеть? Насколько тебя хватит? Год? Два? Или месяц? Нужно отпустить этот вишнёвый сад. Сказать: "Антоша, ты был не прав. Твой сад всё одно устарел. Он выродился. Зачем покрывать лаком мамонтов? Нужно отпустить мертвецов в царство Аида".
Забулькала вода. Лида сыпнула заварки прямо в кружку, помешала кипятильником, потом стряхнула приставшие к металлу чаинки.
"На эти деньги можно снять квартиру ближе к центру, - размышляла, - новую или после ремонта. Ни воспоминаний, ни историй, только глянцевые потолки и глупая гипсовая колонна в прихожей. Привести себя в порядок, съездить на воды в Швейцарию. Прожить ещё лет десять, как человек. А дом? Кому он нужен? Сашке? Александре? Нет. Ты бы хотела, чтоб они тянулись сюда, но у них другие горизонты. Время рубить концы и отчаливать в новый век. Возьму расписку, что ни одна из вещей не будет вынесена из дома, и пусть блядуют со своими шлюхами. Это уже не моё дело".
Лучано Моратти она застала в гостиной. Он всё ещё стоял перед камином, восхищённо разглядывая безделушки. Дюжина слоников выстроилась по росту, Лучано повёл пальцем, касаясь поднятых хоботов.
"Они вырезаны из слоновой кости", - хотела сказать Крамская, но не успела. Моратти взял самого большого слона и переставил его позади малого, двух средних поменял местами и отодвинул. Строй смешался. Лидия Петровна почувствовала давление в груди, и поняла, что воздух вытек из неё. Весь, до капли, а нового вдохнуть она не может. Женщина взмахнула руками и завалилась набок, как картофельный мешок.
*
- Престо! Престо! - орал Моратти и отчаянно жестикулировал. Два санитара вбежали в дом, итальянец влетел следом, он метался, как фурия, беспрестанно говоря и только что не толкая врачей в спины. - Скорее, прошу вас! Скорее!
Врачи поставили капельницу, сделали уколы.
- Что с ней, доктор?
- Инфаркт.
- Dio mio! (Боже мой! ит.) Она будет жить?
- Состояние стабильное. Думаю да, однако, учитывая возраст... на всё воля божья.
Карета скорой помощи уехала. Лучано вошел в дом, прошел в гостиную. Здесь он аккуратно расставил слоников по своим местам, огляделся. Поняв, что все предметы вернулись на свои места, он прошел в детскую. Здесь старьёвщик вырвал листок из записной книжки и написал: "Синьора Крамски! Я решил купить мебель из детской. Чек оставлю вашему соседу, синьору Рудольфу. Вы сможете обналичить его, когда выздоровеете. Ваш Лучано Моратти".
Луг чуть приправился зеленью, и почки боярышника надтреснули, выпуская листочки, и воздух... воздух переменился на весну. "Мне торопиться некуда, - подумал старьёвщик, выходя из дома. - У меня в запасе вечность. А она милая. Стоит, как-нибудь, зайти к сеньоре... вечером, с бутылочкой ликёра. Она, кажется, предпочитает ликёр".