- Олежек, возьми трубку. Тут с тобой один... - Саныч выразительно гнул паузу, выказывая своё отношение к абоненту, - товарищ переговорить желает.
Олег вяло протянул руку и сделал Санычу в ответ круглые злые глаза. Милые радости сегодняшнего утра красочным веером промелькнули в памяти: теплое ультрамариновое небо, чистота блестящих улиц, вымытых ночным дождём, дрожание тополиных листьев и щебет скворца, в общем, всё то, что так хотелось пронести в душе ну хоть до обеда, всё это вспыхнуло нежным розовым бликом и растворилось в эбонитовой трубке телефона.
- Да, - Олег вложил в это "да" всё своё разочарование.
- Вы самый главный по розыску драгоценностей? - Трубка спросила энергичным басом, не обращая на эмоции Олега малейшего внимания. И продолжила, не дожидаясь ответа. - Ну наконец-то мне дали сведущего человека, а не этого перед вами, больного на всю голову.
Олег от такого напора растерялся и загрустил:
- Я... - ему хотелось ответить что-то меткое, но слов не нашлось. К счастью трубка продолжила свой монолог.
- Тут, понимаете, поступил больной. Хотя какой он больной в таком возрасте? Чуть не ровесник Петра. Да нет не Петра Семёновича, я имею в виду Петра Первого. Так вот он утверждает, будто знает где находятся фамильные драгоценности Юсуповых. - Тон трубки моментально сменился на конспиративный шепот. - Вы понимаете о ком я говорю? - И тут же, без малейшего перерыва трубка рявкнула куда-то в сторону, но так, что Олег отпрянул, - Панкрат! Куда ты его прешь? Куда прешь я тебя спрашиваю? Какой нахрен рентген у него второй день температура тела как у тапочек Снежной Королевы! И не делай мне глазки, то я сейчас его бирку тебе на палец повешу...
Незнакомец на том конце провода говорил с красивым, типично еврейским акцентом напрочь проглатывая букву "Р". Прибавив к этому его бархатный бас, Олег представил себе низенького круглого человечка с румяными пухлыми щечками и кучерявой копной черных волос на голове. Объемные баки живописно спускались у него к самому подбородку, придавая некоторое сходство с Пушкиным.
- ...на большой. - Это "Пушкин" добавил уже в трубку. Олегу показалось, что уже непосредственно ему. - Ах, совсем вы мне голову заморочили! Кацман говорит. Леонид Аронович Кацман моя фамилия, вторая клиническая больница. Объясняю популярно, поскольку у меня мало времени, постарайтесь понять с первого раза.
Олег отчаялся как-либо поучаствовать в диалоге и лишь слушал, сморщившись, будто от лимона.
- К нам поступил пациент. На операцию. Это он так думал, но мы ему сказали, что оперировать его не будет. Он в такой стадии, что давно пора разучивать приветствие апостолу Петру.
- Ближе к драгоценностям - Олег не выдержал и вклинился.
- Вот! Сразу видно, что говоришь со знающим человеком, а не тем до вас травмированным...
- Или вы сейчас ясно излагаете суть дела, или я кладу трубку. - Олег рявкнул ультиматум.
"Пушкин" обиделся. Тон его набух и посмурнел.
- А вы положите. Нет, я вам говорю, положите. Только сперва объясните мне как вы потом узнаете про драгоценности семьи Юсуповых. Да-да, про четыре броши с бриллиантами, что пропали в 17 году. - Молчанием Олега "Пушкин" приободрился, продолжал уже в прежнем тоне: - Так как вы об этом узнаете? Понятия не имеете? Тогда спросите у Кацмана. Напомню, Кацман - это я. Спросите-спросите. Вам ответят.
Олег спросил.
Последующий монолог Леонида Ароновича длился минут тридцать. И это очень мало, если учесть, что охватил он эпоху от римских легионов и исхода евреев из Египта до теперешней культурной революции в Китае.
Олег не возражал. Он тихонько положил трубку на стол, наполнил в туалете чайник, закипятил и, засыпав на дно граненого стакана заварки, налил стакан кипятком доверху. Финал он принимал, запивая чаем. Когда собеседник иссяк, Олег, наскоро записав его фамилию и номер палаты больного, невнятно пообещал приехать сегодня или на днях, положил трубку.
Вздохнул с облегчением.
- Саныч! Скажи мне почему? - Олег вопрошал к другу своему и коллеге Александру Санычу Воробьёву.
- Олежек, ну ты же знаешь, как я загружен? Тут ещё три кузнецовских дела, будь они не ладны.
- Я не об этом. Скажи мне, почему лишь только в прокуратуру звонит какой-то... - Олег сделал паузу настолько красноречивой, что и Саныч проникся. - Врач из второй клинической по фамилии Кацман. Так он попадает именно ко мне? Почему я?
- Это судьба! - Воробьев сказал это тоном пастора на воскресной проповеди. - Вы нашли друг друга. Он с утра терроризирует прокуратуру, и только ты смог его выслушать и понять.
- И что теперь? - Олег приуныл.
- Поезжай на место, всё выясни. - Саныч передёрнул плечами, мол всё уже, раз ты его выслушал ваши судьбы сплелись в единое.
- Поеду, - вздохнул Олег и просиял, какая-то светлая мысль озарила его. - На "Волге" поеду. Вместо тебя. Ты, если что, прикрой: важное дело и т.п., это тебе виднее.
И прежде чем Воробьёв нашелся, как возразить, Олег выхватил из стола кожаную папку и выпорхнул из кабинета.
У парадного крыльца, вряд стояли четыре новенькие машины, сияя полированными боками и грациозно изгибаясь оленями на капотах. ГАЗ-21 - гордость прокуратуры, всего недавно они появились и моментально стали лицом и вершиной правосудия.
Машина с приятным резиновым шуршанием неслась по проспекту как молодой жеребец по лугу. Яркое солнце слепило, обдувал ветерок из распахнутых окон и улыбались прохожие девушки, придерживая свои лёгкие ситцевые платья.
- Даааа, - восхищенно протянул Олег. - Машина!
Коля - водитель "Волги", воспринял комплемент как должное. Он только усмехнулся и крутанул ручку спидолы на "Маяк", затем, ловко выхватив прикуриватель, запалил папиросу. Яростно пыхнул в окошко. Всем своим видом он являл наслаждение. Собой, своей великолепной машиной, своим превосходством над всеми "сухопутными" людьми.
Стройный регулировщик с восточными глазами и типично грузинским носом, узнал машину прокуратуры и резво отмахнул своей волшебно-полосатой палочкой, расчищая перекрёсток. Выражение лица при этом у него стало серьёзным и даже строгим. Коля дал газу, машина пыхнула белым бензиновым облачком и пронеслась через перекрёсток.
В больнице Олег наскоро разыскал кабинет доктора, коротко стукнул в белую дверь и, не дожидаясь ответа, вошел. Вместо круглого аппетитного коротышки с каре вьющихся волос его встретил высокий, со стробоскопом на шее, гражданин такой комплекции, что халат висел на нём как на вешалке. Густой бас шел ему как корове седло, а волосы, хоть и вьющиеся и с баками, прорежала на макушке огромная плешь. Что впрочем, нисколько Леонида Ароновича Кацмана не смущало : при его высоком росте заглянуть на лысину имел возможность только Господь.
"Папа римский" - мигом окрестил его Олег. О римском Папе Олег знал по учебнику истории за девятый класс, книжкам Дюма и редким зарубежным новостям, но он нисколько не сомневался, что выглядит он именно так.
Леониду Ароновичу Олег тоже не понравился. Он ожидал увидеть матерого сыщика в очках и с увеличительным стеклом в кармане. На средних лет мужчину в мятом пиджаке и с усталыми глазами он разочаровался.
- Старший следователь семигоренской прокуратуры Олег Олегович Кулебяка. - Представился Олег по полной форме, пытаясь поддержать этим свой авторитет. На Кацмана это подействовало слабо, он долго тряс олегову руку и заглядывал в глаза, пытаясь разглядеть в них себе ещё какое-нибудь утешенье.
- Очень приятно, - сказал он, наконец, и повел Олега по длинному коридору, рассказывая по пути: - Этого больного привезла вчера "скорая". Сердечный приступ. Вещь неприятная, но для его возраста обычная. Да он у Стрельцова не первый... и не второй.
- Стрельцов - это ваш пациент?
- Совершенно справедливо. Семён Стрельцов - это наш с вами сегодняшний герой. Так вот этот "чижик", представьте себе, уверил себя что умирает и с перепугу стал мне выкладывать свою давнюю потайную историю про тайник Юсуповых, золото, бриллианты и прочую дребедень. И так это всё сбивчиво и невнятно, что я, понятное дело, решил, будто он бредит. А что бы вы подумали на моём месте?
Олег только собрался ответить и уже открыл для этого рот, как прямо перед его носом распахнулась стеклянная дверь, и старушечья голова в цветастом платке молвила надломленным дискантом:
- Леонид Аронович, голубчик, а что ж с моими анализами?
- Всё в порядке, голубушка, всё в полном порядке. Скоро побеседуете с Ангелиной Матвеевной.
- Как же так, батюшка? Померла ж она с полгода как?..
- А все там будем. - Доктор придал голосу такую елейную сладость, что возразить стало невозможно.
Голова в платке скрипнула неопределённо и скрылась за дверью.
Довольный собой и своей шуткой Кацман продолжал:
- Знаете, напоминание о вечности зачастую даёт потрясающий терапевтический эффект! - Олег хмыкнул в ответ. Этот докторский приём он уже заметил. - На чём я? Ах да! Так вот. Я бы никогда не потревожил вашего спокойствия, если бы не одно обстоятельство. Он очень разборчиво и досконально описывает похищенные драгоценности. Эти четыре бриллиантовые броши. Настолько подробно будто видел их вчера. Я не представляю чем это можно объяснить. Это уже ваше дело. Простите, конечно, но тут я умываю руки.
Леонид Аронович остановился перед дверью палаты и таинственно кивнул головой.
- Он там один! - Добавил он возбуждённым шепотом. - Я распорядился, чтобы не мешать таинству следствия!
"Какое следствие? Пока ещё чушь, на постном масле", - подумал Олег. Он откашлялся в кулак и вошел в комнату. Доктор сунулся, было, следом, но Олег его решительно остановил, сдавлено шепнул: "Тайна следствия!", сделал страшные глаза и захлопнул дверь.
Александр Саныч Воробьёв сидел за своим столом и двумя указательными пальцами что-то печатал. По клавишам он долбил довольно бойко, но совершенно вразнобой.
- Саныч, а ты знаешь, что печатать под музыку значительно легче и самое главное в два раза быстрее? Только исполнять нужно что-нибудь ритмическое. Марш или, например "Калинку". Попробуй: калинка, калинка, калинка моя... - Олег запел, прихлопывая в ладоши.
Воробьев сидел невозмутимо: - Ты еще спляши, под танец, говорят, в три раза быстрее получается.
- Н-да. - Олег шлёпнул папку на стол, сел. - Съездил, переговорил. Странное дело. Ты представляешь этот старик, богоносец при смерти, что глаголет. Будто он в семнадцатом году своими глазами видел у дружка своего тогдашнего Николая Белоглазова четыре бриллиантовые броши. Цацки эти принадлежали семье Юсуповых. Как они попали к Белоглазову, он не знает. Тут он что-то скрывает, чуть только пытаюсь расспросить подробнее - закатывает глаза и за сердце хватается. Но, что они у Белоглазова и по сей день он де ручается.
Олег рассказывал увлеченно, глаза его блестели не хуже бриллиантов, руки живо летали, поясняя рассказ.
- Ага, а я тебе сейчас эту историю дополню, - Саныч воспринял всё саркастически и подсмеивался над другом. - И расскажу, что поведал Отец Аввакум Гришке Отрепьеву на русско-польской границе в осьмнадцатом году. За чаркой.
Олег не растерялся:
- Ты напрасно иронизируешь. - Он приготовился выложить свой главный козырь. - Я тоже вначале подумал, что спрыгнул этот старичок с катушек. Ан нет, не так всё просто. Стал этот правдолюбец брошки-то описывать и всё так убедительно, будто рассмотрел их очень внимательно. Где какой камушек, сколько граней на брильянтах. Восемьдесят восемь на крупных, пятьдесят семь на мелких. Откуда, спрашиваю, дедушка ты это знать можешь? А он отвечает, мол два дня броши у него лежали. Колька Белоглазов забоялся, что его заподозрят и сверток другу, Сеньке, отдал. Моему старичку то есть. А Сенька не утерпел, сверток развернул, и секрет дружка своего прознал. А почему раньше не сообщил куда следует? Так дружили они шибко в молодости. А вот теперь его совесть мучает. Очиститься решил и мне всё как на духу выложил.
Олег замолчал раздумывая. Чувствовалось, что он и сам сомневается.
- Ну и что делать собираешься? - Саныч продолжал клевать пальцами пишущую машинку.
- Да не знаю. - Олег пожал плечами. - Сам ещё сомневаюсь. Поеду, наверное, переговорю с этим Белоглазовым аккуратненько. Что он скажет.
- Правильно! - Воробьев поставил заключительную точку в своём отчете. - Только первым делом сгоняй в исторический музей на консультацию. Уточни какие на этот счет есть исторические документы. Существовали ли такие броши, кто ими владел, когда пропали. Такие дорогие вещи не попадают как зря и уж хозяев частенько переживают. Это я тебе как пить дать...
Олег, соглашаясь, кивал.
В исторический музей Олег поехал следующим утром из дома. Наскоро выпил крепкого чаю с обычными своими утренними бутербродами и побежал по ещё прохладному, неспешно просыпающемуся городу.
Музей находился в центре города, в городском парке. Приземистое, кряжистое здание с белыми стенами крашеными известью. Из всех архитектурных изысков отличали его, пожалуй, только толстые метровые стены, да почтенный возраст: поставили его что-то около двенадцатого века. Окруженное огромными дубами, служило оно вначале церковному делу, после стало резиденцией какого-то польского гетмана, ещё позже архивом и хранилищем исторических ценностей. Из чего последовательно и закономерно переделалось в исторический музей.
Знакомство с экспозицией Олег начал с кабинета директора. Хозяин кабинета интеллигентный мужчина с умными внимательными глазами, словоохотливо поставил чайник, достал пирожные из холодильника.
- Интересный у вас вопрос, молодой человек! - Директор говорил приподнято, взволновано. - Вы обратились как раз по адресу! Дело в том, что в этом самом доме, в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году чета Юсуповых останавливалась проездом в Москву...
У остановки тормознул желтый автобус, приветливо распахнул перед Олегом двери. Круглой своей мордой он напоминал малороссийскую лошадку, что радостно отзывается любому седоку в своей телеге, не разумея, что ей от этого делается только тяжелее. Олег приглашение принял.
Он протиснулся к окошку, притулился к поручню и, по старой ещё университетской привычке, задремал. Даже не задремал, а так, прикрыл глаза и расслабился.
Сразу припомнилась роскошная машина "Волга", мягкие её сиденья, говорливая спидола. "Другое дело Шерлок Холмс. Вышел с Бейкер стрит, кликнул кэб, или там двуколку, или ещё что там у них было, и поехал с комфортом распутывать преступление. Всё чинно, благородно. - Думалось более с задором, нежели расстройством. - Или, допустим, Мегре. Разве он хлопал по пишущей машинке двумя указательными пальцами? Нет. Свиснет, бывало, секретаршу, та ему всеми десятью пальцами стрекочет, ещё и задницей своей острой помогает. Вот это жизнь. А у нас? По автобусам-трамваям и в жару и в холод... У-тю-тю... Ну пожалей себя, пожалей... кто ещё тебя бедненького пожалеет?"
- А чего их жалеть? - От этого вопроса Олег вздрогнул и раскрыл глаза. Разговаривали две молодые женщины, разговаривали давно и так увлеклись, что говорить стали громко и ничего вокруг уже не замечали. - Что мне на них бриллианты покупать? В гроб потом с ними всё равно не положат.
- Я тоже так думаю, лучше шкаф купить или телевизор.
- Не скажи. Лучше мир посмотреть. Вот я: с каждой зарплаты откладываю на книжку, а будущим летом на юг, в Сочи поеду. Будет что вспомнить на старости лет.
- Обе вы не правы. - В разговор вступила совершенно посторонняя пожилая дама в синем джемпере. - Деньги отгадывают на старость. Чтобы на старости лет нищим не остаться.
- Зачем мне деньги на старости лет? - Первая женщина охотливо вступила в спор. - Тогда мне уже ничего не нужно будет. Хоть в дом престарелых пускай сдадут...
Олег протиснулся к дверям, выпрыгнул уже из закрывающихся створок. "Эх, дамы! Любите вы делить шкуру не убитого медведя. Вы их заработайте сначала, деньги, а уж потом делите".
- Ты закончил? - Олег кивнул на пишущую машинку.
- Да. Забирай эту опору прокуратурского делопроизводства. Пользуйся. - Воробьёв с облегчением избавлялся от своего мучителя.
Олег перетащил старенький "Ремингтон" себе на стол, заправил чистый бумажный лист и, тревожно вздохнув, стукнул первую букву. Он всегда испытывал некий душевный трепет перед чистым листом, чувство особой ответственности, будто напротив него на стене висел плакат, с которого грозный красноармеец указывал на него пальцем и хмурил кустистые брови.
Но нет, противоположную стену украшали только резвые солнечные блики, бумажной работы скопилось очень много и торжественные чувства в ней только мешали.
Писанина занимает едва ли не большую часть времени каждого следователя. По отношению к этой части "оперативно-розыскной" работы вся прокуратура делилась на два лагеря: нескольких счастливчиков, что печатали всеми своими пальцами и остальную, "двухпальцевую" часть. Олег примкнул к большинству. И хотя очень этим тяготился и зарекался научиться печатать по-человечески, оторваться от большей части коллектива ему не удавалось. Пока.
Пам-пам-пам - глухо цокали в бумагу литеры, позвякивала временами каретка и, с хрустом, прокручивался барабан. После десятка строк Олег успокоился, мысли потекли гладко и слажено.
"Так, что мы имеем? - Он размышлял над "брильянтовым" делом. Указательные пальцы продолжали скакать по круглым клавишам, отбивая чечетку. - Есть четыре пропавшие в 17 году броши. Есть свидетель, который утверждает, что броши находятся у Николая Белоглазова. Есть, собственно подозреваемый, гражданин Белоглазов".
- Олег! - Не выдержал Саныч. - Не томи душу, расскажи, чем закончился твой поход по больницам-музеям? Дело на миллион? Когда ты его раскроешь о нашей прокуратуре заговорят во всем прогрессивном мире, тебя сделают министром юстиции, а меня - твоим замом как непосредственного участника и главного советчика.
Александр Воробьёв ёрничал. А рановато. Олег, не торопясь, подчеркнуто чинно, расстегнул потёртую свою папочку, вынул сложенный лист бумаги и, тронув будто бы галстук, начал:
- В ответ на ваш запрос от такого-то, такого-то... ну это я пропущу, если вы не возражаете? - он посмотрел поверх воображаемых очков в зал. - Так вот. Основная часть фамильных драгоценностей мурз Юсуповых была найдена летом 1925 года, в тайнике под парадной лестницей их дома в Харитоньевом переулке, в Москве, так называемых Волковых палатах. В подклетях, в тайнике было найдено 25 колье, 255 брошей, 13 диадем, 42 браслета, 200 чарок, серебряная скульптура, скрипка мастера Страдивари. В дополнение к вышеперечисленному, в тайнике находилось еще более двух килограммов золотых изделий. - Олег расправил плечи, победоносно взглянул на своего слушателя. Довольный произведенным впечатлением продолжал: - Все ювелирные изделия представляют собой произведения искусства и имеют огромную художественную и историческую ценность... Так-так-так... - Олег побежал глазами по бумаге, - Из до сих пор не найденных ювелирных изделий особо следует отметить диадему "Виктория", 18 бриллиантов по 70 карат... так-так-так... а вот: брошь, выполненная из червонного и зеленого золота, с большим бриллиантом 130 карат, классической огранки на 88 граней и дюжиной мелких бриллиантов по 20 карат, ограненных на 57 граней. Указанную брошь Зинаида Николаевна Юсупова надевала на свадьбу сына Феликса зимой 1914 года... так-так-так... тэ-тэ-тэ... и тому подобное. Да, вот ещё не маловажно: стоимость утерянной броши составляет, в зависимости от степени сохранности, не менее тридцати тысяч рублей. Теперь уловил?
- Нет ещё. Но чувствую, что уже скоро.
- Описание брошей Стрельцовым до мелочей совпадает с описанием экспертов музея. И вот ты теперь мне скажи: откуда затрапезный старичок с тремя классами образования может знать, какую брошь одевала мать Юсупова на свадьбе своего сына?
- Ладно-ладно. - Воробьёв сдавал позиции неохотно. - Ты не гоношись главное. Как бы тут не подлететь как кур во щи.
Олег Кулебяка и Александр Саныч Воробьёв очень дружили. Не смотря на разницу в возрасте - Воробьёв был значительно старше, несмотря на разный жизненный опыт и даже различное социальное положение - разную закваску, правильнее сказать, что-то их очень сближало. Может быть, какие-то отеческие чувства испытывал Саныч к Олегу? Или это общее для них свойство загораться "стоящим" делом, как они это называли? Или братская стойкость и поддержка после неудачного завершения этих "стоящих" дел и выволочек начальства?
- Саныч, ты мне вот что скажи: ну вот живет среди нас это миллионер. Живет как все люди, на работу ходит или там пенсию получает, это понятно. Может телевизор себе купил или магнитофон бобинный - пять дорожек, ну шмотки разные себе да детям. Это я тоже могу понять. Но вот что у меня в голове не укладывается, как он мог в восемнадцатом году, сколько ему тогда было? пятнадцать? шестнадцать? как он мог в таком возрасте ограбить? Вся страна голодала, боролась, люди за народ жизней своих не жалели, а он на грабеж, на убийство? Он же был ещё ребенок! Ради каких-то брошей. Разве так бывает? А? Саныч?
Саныч как-то неуклюже вздохнул, переменился в лице. Так случается солнечным погожим днем, вдруг налетит редкое облачко, закроет своей тенью солнце и посмурнеет вокруг. Посмурнел Саныч, исчезли добрые морщинки вокруг глаз, собрались в одну глубокую жилу на лбу и ясные глаза затянулись дымкой.
"Саныч-Саныч, да ты уже старый, друг мой милый". - Олег почувствовал прилив нежности к своему пестуну.
- Бывает Олег... И не так бывает...
Ты, наверное, об этом не знаешь, но так было на самом деле. Осенью семнадцатого года в Крыму установилась диктатура пролетариата. Так это называлось, а на самом деле просто взбунтовалась, пьяная своей безнаказанностью, матросня. Террор, кровавый красный террор. На эсминце "Горячий" трое матросов застрелили капитана и ещё нескольких офицеров, подняли бунт среди команды. Оставшихся офицеров вывели на палубу, стали расстреливать по одному. Над трупами всячески издевались, а потом привязывали к ногам железяку и бросали в море. Судовой врач, тонкий красавец, любимец палубной команды, друг всех офицеров, большой умница, Сергей Васильевич Штейнер, он спас многие матросские жизни, ему сломали нос - когда он попытался отвернуться, не смотреть на зверства. Потом ему вывернули и сломали обе руки, еще живому вспороли живот, били и..., утопили в море.
Бежать удалось только одному офицеру. Когда пытали Штейнера, от дикого кровавого зрелища оторопели и многие матросы. Павел Ордынцев смог добежать до борта и выпрыгнуть в море. Одна пуля попала ему в плечо, другая прошла навылет чуть ниже ребра. Как он смог добраться до берега, а на берегу до дома - неизвестно. Возможно причиной молодой сильный организм, возможно маленький сын, а может любовь жены? Как знать...
Павел Ордынцев пролежал в беспамятстве горячки неделю. В дальней маленькой комнатке своего дома. Через неделю ему полегчало и, временами, он засыпал глубоким сном. Тем утром он как раз задремал, и семья села завтракать.
Семья состояла теперь из трёх человек: отца, жены и четырёхлетнего сына Павла.
Около одиннадцати утра в дверь позвонили. Чья-то рука тихонько и аккуратно дернула звоночек. Елена Федотовна решила, что это соседка - круг общения последнее время сильно сузился.
- Открой, Лиза. - Горничная весело засеменила в прихожую.
Через минуту разжался какой-то сдавленный шум, обрывки слов, Лиза воскликнула: "Елена Федотовна не велела..." затем звонкая тяжелая пощечина и Лиза, падая, влетела в комнату. За ней вошли трое матросов.
В первый момент домашние растерялись, лицо первого матроса покрывал толстый слой ярко-красных румян, губы были грубо раскрашены помадой, и так сильно, что он походил на дикого клоуна. Поверх порванной тельняшки, поверх пулемётных лент висело золотое колье с огромными изумрудами. Оно цеплялось за патроны и матрос, матерясь, его поправил, сплюнул на пол и стал рассматривать крупный перстень на своём пальце. Из-за его спины вышел второй матрос со сколотым зубом и сдавлено прошипел:
- У, буржучьё проклятое. Гниды.
Вскочил со стула старик отец. Яростно сверкнув глазами, он расправил худые плечи:
- Убирайтесь! Сию секунду убирайтесь из моего дома!!
Его стали бить. Кулаками, потом, когда он упал, ногами, прикладами винтовок. Старик оказался огромной жизненной силы, он поднимался несколько раз.
- Бандиты! - Он руками опирался на стол за спиной. - Всех вас переловят, всех повесят!
Его снова начинали бить, ослабевшие ноги разъезжались на кровавом полу и он снова падал.
- Стреляй. Чего смотришь? - Он поднялся опять. Голова превратилась в кровавую кашу, правая половина лица онемела и застыла разорванной щекой, затекшим кровью глазом. Левый глаз смотрел на приставленное в упор винтовочное дуло. - Стреляй, сколько ты будешь людей мучить...
Старик выплюнул изо рта костяную кашу с кровавыми сгустками. Целившийся матрос усмехнулся и с размаху ударил прикладом. Больше старик не поднялся.
Мальчишка выбежал из-за матери и кинулся к старику. "Деда, деда..." - кто-то из троих матросов пнул его. Мальчик отлетел в угол, хмыкнул и затих...
Они зарезали Павла Ордынцева, вырвали из ушей женщин серьги, забрали кольца и деньги...
Когда матрос-клоун вынул из груди Павла штык и стал вытирать его о свои брюки, самый старый матрос хохотнул: - Матёрый ты щенок, Брызгас! Пятнадцать годов всего... Волчара из тебя выйдет отменный. Ладно, хорош на сегодня, пора возвращаться, а то марафет пропустим.
- И вот так бывает... А ты говоришь... - Саныч тронул шрам у самой кромки волос, глянул на часы и заторопился: - Заболтался я с тобой, а мне ещё... о-го-го сколько дел.
Он спешно вышел из кабинета, стараясь на Олега не смотреть.
"Ничего, Саныч, не переживай, - Олег почувствовал прилив злости к ещё безвинному Белоглазову. Безвинному оттого, что доказать его вину еще предстояло, а уж степень этой вины и вовсе должен был определить суд. - Докажем, точно докажем, разъясним этого без вины виноватого охотника за драгоценностями".
Так себя распаляя, Олег отпечатал двумя пальцами, в Москву, в архив МУРа, запрос касательно Николая Федоровича Белоглазова, двадцать второго, ноль шестого, ноль первого года рождения. Выдернул лист из машинки и побежал в приёмную за резолюцией.
На следующее утро Олег встал спозаранку. Тихонько, боясь потревожить домашних, оделся, сунул в карман бутерброд и осторожно выскользнул из квартиры. Он договорился с участковым с утра пораньше сходить к Николаю Белоглазову.
- Дак, как вам сказать? - Участковый, серьёзный мужик с огромными жилистыми ладонями, задумался. - Я в этом районе всю жизнь прожил, родился тут, двадцать лет уж работаю. Я не только Белоглазова, я всех здесь знаю.
Участковый производил впечатление умного, думающего человека. Говорил не торопясь, будто осматривая, примеряя слова, сжимал и разжимал, при этом, свои невероятные кулаки и поправлял усы.
- Он у нас в отечественную появился, эвакуировался вместе с заводом. Да. Но, по правде говоря, странный он какой-то. Нет, плохого ничего сказать не могу, так вроде порядочный мужик, не пьёт. Но... странный, не по-людски... Сынов у него трое, один в городе живет, внук - мальчонка лет шести. А встречаются очень редко. И скандалить не скандалят, и дружить не дружат. - Участковый замолчал.
- Скажите, а особым он чем-то не отличается? Ну, в поведении, в одежде, в разговоре, в... чём угодно... не знаю.
- Да нет вроде. - Участковый удивился такому вопросу. - Наоборот, с виду всё чин-чинарем, а разобраться - как-то не так... Разве только наколка на руке "Балтика" и якорь.
- Как-как? Балтика и якорь?
- Да. На левой руке.
Олег замолчал на минуту, задумался.
- Так. - Он сосредоточено продолжал размышлять. - Сделаем так: я представлюсь агентом Госстраха, а вы будто взялись меня проводить к почетному пенсионеру.
Маленькая квартирка, дверь на кухню, прикрытая дверь в комнату, стены крашенные чуть голубой краской. Пустота и чистота. Крохотный коридорчик походил своей стерильностью на больничную комнату.
Отпер дверь сам хозяин.
- Здравствуйте, Николай Федорович, - первым заговорил участковый. Сделал это сухим торжественным тоном. С такой интонацией вручают грамоты на производстве. Почетные. И все понимают их бесполезность и всё-таки награждающей делает в голосе торжественность, а награждаемый волнение. По взаимной, молчаливой договоренности. - А вот к вам товарищ из Госстраха. Олег Олегович Кулебяка. По постановлению правительства вы имеете льготы по страхованию. Да-а-а... Ну а я зашел, проведать, да и чтоб вам спокойней было, всё же незнакомый человек...
Участковый закончил своё вступление и замолчал, ожидая приглашения пройти. Олег изобразил на лице очаровательную улыбку от имени великодушной организации Госстрах.
Хозяин стоял, держа руки за спиной и тоже улыбался. Только в глазах, в самой их глубине Олег заприметил настороженность, холодную злобу и... страх? Ему так показалось.
- Да проходите ради бога! - Белоглазов приветливо взмахнул руками в сторону кухни. - Что ж вы стоите?
Пухлые белые ладони Белоглазова, с такими же толстыми пальцами-сосисками удивили Олега. "Белоручка. Как же он такими руками на заводе работал?" С веснушками, кожа рук казалась нежной и бархатистой. На костяшках левой руки синело слово "Балтика" и маленький якорь с тремя зубцами.
"Балтика говорите? - Олег недобро усмехнулся про себя. - Сейчас мы этого матросика разъясним".
- Чай будете? - Белоглазов засуетился вокруг чайника. Толстые его пальцы плохо слушались и ручка чайника несколько раз выскальзывала. - Покрепче? - Он вопросительно кивнул Олегу.
Участковый извинился и, сославшись на срочное дело, ушел, напоследок строго кивнув Олегу и козырнув огромной своей ладонью.
- Да, пожалуй, - согласился Олег, - выпью чайку.
Белоглазов залил уже приготовленный заварник кипятком, прикрыл салфеткой.
- Так вот, пока чай заваривается, - Олег распахнул папочку, вынул ручку и лист бумаги. - Мы предлагаем вам несколько вариантов страхования. Имущества: сюда входят телевизоры, магнитофоны, холодильники...
Николай Федорович слушал очень внимательно, только в конце олеговой тирады поставил на стол стаканы и разлил в них одну только заварку, сластей не предлагал. "Чаёк действительно крепок" - Олег тронул губами горький напиток.
- Дак нет у меня этого, - робко ответил Белоглазов. - Ну, вот вы говорили телевизор... Нет у меня его.
- Нет телевизора? - Удивился Олег. - Давайте застрахуем магнитофон. Бобинный, стереофонический, пять дорожек. Или холодильник. - Олег обернулся, пробежал глазами по кухне. Всё те же ровные бело-голубенькие стены, всё та же режущая чистота и пустота.
- Нету.
Олег несколько растерялся, такого поворота событий он не ожидал. Повисла неприятная пауза.
- Давайте застрахуем вашу жизнь! - Наконец бодро нашелся Олег. Он припомнил визит агента Госстраха в прокуратуру. Тот сулил, как вещая Кассандра, большие и малые беды на их головы и, как щит небесный, предлагал страховой полис. Следователи, народ прагматичный, привыкший работать с делами земными оставались, большей частью, глухи к его увещеваньям.
- Товарищ следователь, давайте уж перейдем к делу. - Белоглазов вздохнул и поморщился. - Мне-то торопиться некуда, я пенсионер, а у вас дела. Опять Сенька Стрельцов набрехал не меня гадостей? Неугомонный... - Последнее слово он сказал с какой-то странной жалостью, теплой жалостью.
Олег крякнул, на мгновенье стушевался, посмотрел в беленый известью потолок, потом заглянул Белоглазову прямо в глаза.
- Вы правы. Был сигнал. И именно от Стрельцова.
- Неугомонный старик, - повторил Белоглазов. - Всё никак не может мне Варю простить...
- Варя это?..
- Жена моя, покойница. Мы с Сенькой до двадцатого года неразлей-вода корешевали. Из одного котелка ели, на одном топчане спали. Он с девчонкой дружил, с Варей Коневодовой. Дружил-дружил, а вышла она за меня. С той поры и разошлись наши дорожки. - Николай Федорович задумчиво глядел в черноту стакана. - А жаль...
- Вы-то в Семигоренске давно?
- Давно. До войны, то я в Москве жил. По началу один, потом с Варей, все трое наших сыновей в Москве родились. Младший уж перед самой войной. А уж когда война началась, нас вместе с заводом сюда эвакуировали. Жуткое было время. Завод разворачивали, я вот себе руки обморозил. Первое время ничего, а потом разбухли, пальцы стало ломить, гнуться перестали. Н-да...
Белоглазов, что-то припоминая, замолчал.
- А что дети? Обустроились?
- Старший в Барнауле. Строитель. Средний, Борис, в Бодайбо на прииске, золото моет. Любимчик был мой, нежный такой рос, ласковый. Слова грубого не скажет, а как из армии вернулся "Поеду" - говорит и как отрезал. Только младший здесь, в Семигоренске. Сын у него растёт, внучек мне, значица.
- Отдельно живет? - Олег встрепенулся, но виду не подал. - Конечно, молодой семье лучше отдельно, в домике своём или квартире, ещё лучше.
- Да какое там. На очереди стоят, а живут в семейном общежитии.
- Так вы говорите у Стрельцова были и есть мотивы вас недолюбливать. Мягко говоря? - Олег стал задавать формальные, принятые в таких случаях вопросы. "Первую встречу можно считать провалившейся. - Размышлял он, прихлебывая горький чай. - К следующей нужно подготовится серьёзно. Хуже всего, что совершенно непонятно куда он мог деть деньги? Такую огромную сумму. Или броши он не продал?"
- ... узлом нас судьба связала. Меня вместе с заводом сюда кинула и его следом. Мне завод бронь дал и его, по партийной линии, кажется, не забрали на фронт.
"Хорошо поёт, складно". Олег внимательно следил за рассказом, отмечая подробности, выражение лица, заглядывая в глаза. Теперь в этих глазах за настороженностью явственно читалась теплота и... человеческая усталость. Или это просто почудилось Олегу?
"Кто может рассказать о человеке? Кто знает о нём всё? - Олег бодро шагал по проспекту в направлении трамвайной остановки. С Николаем Белоглазовым они расстались добрыми друзьями. Тот всячески старался уверить Олега в своей добропорядочности, а Олег этому не противился и с готовностью соглашался. - Жена? Нет. Да и жены на нашем тутошнем фронте нет. Соседка? Едва ли. Но стоит переговорить. Товарищ по домино? Возможно. Но мой подозреваемый в домино не играет. А равно в шашки, шахматы и карты. И вообще это всё не то. Уж кто и может знать человека, так это друг по работе, напарник с которым вместе вкалывал не один год. Такой человек знает тебя лучше, чем ты сам".
Дорога до завода, на котором работал Белоглазов, с которого он ушел на пенсию, много времени не отняла. Четверть часа послушав в трамвае лекцию на популярную тему о укупорке помидоров, о благоприятном влиянии на этот процесс молодых цуккини и их отличиях от патиссонов. В качестве лектора выступала значительно пожилая, но всё еще плотно сбитая старушка в пронзительно-фиолетовом чепце. Основной её аудиторией служили другие четыре старушки, соответствующего возраста. Олег, ни возрастом, ни полом, ни даже складом характера под определение этой аудитории не подходил. Только месторасположением он вписывался в этот клуб: дело в том, что участники этого совещания расселись по углам трамвая, а Олег оказался в центре этой воображаемой пентаграммы.
- Будьте здоровы! - Олег участливо посоветовал чихнувшему вахтеру.
Вахтер важно отер клетчатым платком рот, осмотрел свою огромную проходную - не проскочил ли в момент его чиха неприятель и уж только после этого обратился к Олегу.
- Спасибо. Чих - это важная физиологическая функция человеческого организма! - В подтверждение своих слов он поднял вверх указательный палец.
"О как загнул! - Восхитился Олег. - Никак он раньше в начальниках ходил. Или по партийной линии".
- Охраняешь, отец?
- Никак нет. Слежу за порядком и регулирую наружную деятельность предприятия. - Отвечал страж порядка словоохотливо. - А ты что ж здесь шныряешь? Нук документик покаж.
Удостоверение старшего следователя прокуратуры восхитило Матвея Кузьмича, бывшего начальника третьего цеха, а ныне почетного вохравца.
- Это ты по адресу обратился. С Колькой Белоглазовым мы, почитай, с... - Он задумался, - а чуть не двадцать третьего года. Мы на завод-то вместе поступали. А что он натворил чего?
- Есть сигнал от нашего Английского законспирированного агента, что на заводе действовала диверсионная группа, - Олег погасил голос до состояния полной нелегальности. - Проверяем всех подозрительных, кто в этот период работал на предприятии. Только ты Кузьмич никому. Сам-то ты вне подозрения, поэтому меня к тебе и прислали. Так что ты говоришь Белоглазов? Не мог он продаться империалистам?
Матвей Кузьмич завелся.
- Николая Белоглазова я знаю давно. Шпионом он быть не может. Это я тебе как пить дать. Он на этом заводе руки обморозил. Вот так, а ты говоришь шпион. - Кузьмич задумался, припоминая молодость. Молодость Кольки Белоглазова, молодость свою, завода. - Не сложилась у него жизнь. Это точно. А ведь грамотнейший мужик! Кто-то у него в недоброжелателях ходил, видно насолил кому-то крепко, а может ещё что. Не знаю. Только всю жизнь ему мешал кто-то, судьбу ломал.
Мы-то, когда на завод работягами поступили, он уже с портфелем на работу ходил. Бордовый такой, ледериновый портфель. Потому, после работы в вечернюю школу бежал. Школу закончил - на курсах ФЗУ учился, в техникум хотел поступать на инженера. Меня на эти курсы уговорил. Да-а-а. Его помощником мастера сделали, а уж как фазанку закончил - мастером стал. Сменой целого цеха руководил. Это тебе не шутка.
К тридцать седьмому году в техникуме второй год учился. Тут первый раз и сковырнулся. И как сковырнулся! Только происхождение рабоче-крестьянское спасло. Из партии выгнали, из техникума вышвырнули, из мастеров сняли, загнали простым рабочим в третью смену. Так он до войны ночами и работал. Всё, помню, храбрился, бежал вечером в цех со своим бордовым портфельчиком. Ничего, говорил, доучусь, главное стремиться.
Сына его, Николая - это его мать в честь отца, Колькой назвала, только война началась, на фронт забрали. Он тоже на нашем заводе работал. И главное начальник цеха всё решал, оставить его или нет. Работник-то толковый. Тут бы Кольке сунуть ему магарыч за сына, ан нет промешкал. Или не было чего дать. Бедненько они жили. Коленьку в первые дни и убили.
- Подождите, - встрепенулся Олег, - Как убили? Белоглазов говорил, живы они все. Все трое.
- Четверо. Четверо у него сынов было. Как Коленька погиб, он две недели как зимняя муха ходил. Я думал помрет, аль свалится в какую канаву, шею свернёт. Так Николай первенца своего любил. - У Кузьмича на глазах показались слёзы. - Потом отошел мало-по-малу, и ты представляешь, почернел лицом как твоя груша прелая, а про Коленьку больше не вспоминал и не говорил никогда, будто его и не было.
- А в войну как?
- Что как? - Не понял Кузьмич.
- Ну вот вы говорили до войны в ночную работал, а потом?
- А-а-а... вон ты про что... Да-а-а... - Кузьмич сделался серьёзным. - Когда завод сюда, в Семигоренск, перевезли, зимой дело было. Стали под фундамент котлован рыть, тут же опалубка, бетон лили и наткнулись, значит, на плывун. Да. А руководил строительством Критянин Геннадий Гаврилович, по партийной линии выдвинутый, молодой такой, горячий, как сейчас помню. Так вот: грязь с ледяной шугой хлещет, леса по-поломало, заливает... ну полный... трындец. Критянин растерялся: бегает, орёт на всех, а что делать не знает. Только револьвером размахивает. Благо смена была как раз Коли Белоглазова. А он-то сообразил что к чему. Бревна, клинья стальные, распорки-растяжки. Сам в ледяную грязюку влез, ан заделал брешь.
Тут уж Николай Федорович Белоглазов в почете. Полуторная койка в больнице, Критянин сам ему кухан принес в палату. Ты, говорит, жизнь мне спас, Николай Федорович, дорогой мой человек!
Полегче Николаю после этого работать стало. В партии восстановили, в должности повысили. Только руки временами немели и на холоде совсем не мог. Первое время еще ничего, а уж после войны, как постарел совсем худо стало. Пальцы не сгибаются, руки разбухли как у покойника. Но тут уж и до пенсии не далече. Дотянул кое-как.
Тут ему и очередь на квартиру подходит, ему Критянин большую квартиру посулил, трёхкомнатную. Опять же пенсия приличная по работе, плюс по инвалидности. Честно скажу: я за него радовался, заживет, думаю, хоть на старости мужик как человек.
И опять ему вилы в бок. Опять кто-то стуканул или шепнул куда следует. А уж Критянина тогда не было, на повышение в Москву пошел.
И опять пошло-поехало. Всё старьё подняли-разворошили, из партии исключили, рабочий стаж пересчитали, группу инвалидности сняли, будто травма у него бытовая, пенсию начислили жалкую. И квартиру - не квартиру, а так хреновина какая-то драная. А тут и Варя умерла... да-а-а... беда не по лесу ходит, а по людям... хоть не мучалась, во сне богу душу отдала... Тихо её схоронили, я был, сыновья, да знакомых пара человек. Коля горевал... ох как страшно горевал... Так по первому сыну убивался, да по Варе... Стоит, помню, над ямой, головы не поднимет, портфельчик к груди прижимает... её уж закапали, холм заровняли, а он всё стоит, губами шепчет что-то... - Матвей Кузьмич расчувствовался вовсе. В выцветших глазах стала слезина, руки задрожали.
- Спасибо, Матвей Кузьмич! - Олег, жалея старика, дальше расспрашивать не стал. - Вы мне очень помогли. Мне и, главное, Николаю Белоглазову. Приятно было побеседовать.
Он крепко пожал стариковскую ладонь вахтера и вышел на улицу.
Кузьмич ещё долго смотрел вслед убегающей в каштановую аллею фигуре.
- Плохо всё-ж-таки наша милиция работает. - Кузьмич рассуждал ни к кому не обращаясь. - Агент-агент... В Англии наших разведчиков никогда не было. Их по произношению определяли быстро, поэтому наши действовали через Штаты...
"Так, с персонажами этой встрече на Эльбе более-менее разобрались, - Олег заскочил пообедать в чебуречную и рассуждал сейчас стоя у шестиугольного столика, под свежеизжаренный чебурек и бутылку лимонада. - Но к сути дела не приблизились ни на йоту. Непонятно почему наш больничный правдолюбец Стрельцов так взъелся на Белоглазова. Из-за бабы? Так вот всю жизнь скрипеть зубами? Нет, это не в его стиле. Тут что-то посерьёзнее. Нужно ехать в больницу и говорить с этим богоносцем уже накоротке".
За соседним столиком стояли двое мужчин. Авоська с парой пустых бутылок весела на крючочке под столиком, два белых раскладных стаканчика стояли против порезанного на ломтики чебурека. Тот, что покрупнее мужчина, достал из кармана бутылку водки, разлил по стаканчикам и, с ловкостью циркового фокусника, спрятал бутылку.
- Мой друг! - Щуплый мужичек стряхнул с мятой рубахи невидимую пылинку, заглянул в стаканчик. - Вы излишне щедро наливаете. Посмотрите вокруг: ясное солнце, чистое утро, компания приятного собеседника. Что ещё необходимо вашей душе, чтобы не торопясь насладиться прелестями жизни? А, коллега?
"Коллега" молчал. Щуплого это вполне устраивало. Чувствовалось, что это два старых собутыльника, один из которых любитель пофилософствовать, что получалось, отдать нужно должное, у него изрядно, а второй - мордастый молчун, в шевиотовом пиджаке неопределённого цвета, слушатель. Они неплохо дополняли друг друга.
Вдруг "коллега" метнулся к дальнему столику и вернулся с двумя пустыми "чебурашками", стеклянно стукнув, сунул их в авоську. Щуплый наблюдал прищурившись.
- Коллега, - начал он, - мне видится, что вы глубоко больны. Да. Ваш мозг поразил вирус с неприятным названием меркантилизм. И боюсь, что надежд на излечение уже нет.
"Коллега" слушал, молчал и жевал. Он вообще жевал всё время, это было особенно странно, поскольку чебурек, распластавшийся перед ним, практически не уменьшался.
Щуплый философ продолжал:
- Хотя? - Он задумался. - Пожалуй, есть один пример из китайской истории который был бы вам поучителен. А уж в философских вопросах китайских мыслителей мы должны слушать. Уверяю вас. - Щуплый откашлялся, начал вдохновенно:
- Китаец Дуаньму получил в наследство огромное состояние: десять тысяч золотых. Эти деньги позволяли ему жить в роскоши и довольстве. Его дом, колесницы, наложницы и яства не уступали роскошью и количеством императорским. Он потакал всякому своему желанию, исполнял любую свою прихоть, пусть даже желаемая вещь находилась за пределами Поднебесной, Дуаньму посылал за ней, будто она лежала в соседней комнате. В своих путешествиях он беззаботно гулял по горным извилистым тропам, как по аллеям своего сада. А уж в еде был и вовсе обилен. Огонь на кухне его дворца не угасал никогда. То что не съедали многочисленные гости его дома, он раздавал родственникам, то что оставалось после родственникам расходилось к соседям, а уж после них по всему царству.
Прожив в таком бурном празднестве шестьдесят лет, стал замечать Дуаньму, что тело его стало слабеть, а душа одряхлела. Не долго думая Дуаньму отошел от дел, раздал все деньги и драгоценности из своей казны, раздал запасы своих амбаров и погребов, и колесницы, и платья, и наложниц со слугами он тоже роздал, не оставив потомкам ничего. Через год, когда он заболел, в его доме не нашлось даже лекарств и лечебных игл. А когда Дуаньму умер, люди всего царства собирали деньги на похороны ему и наследство его детям.
- Безумец! - Воскликнул мудрец Цинь Гули, когда услышал об этом. - Он опозорил своих предков!!
- Дуаньму очень умный и благородный человек! - Восхищенно прошептал другой мудрец. - Своей добродетелью он превзошел предков!! Все его поступки, все содеянное им было удивительно для толпы, но тот, кто постиг истину, их одобрит. Знатные мужи в большинстве своем живут сообразно правилам благопристойности, оттого они и не могли постигнуть сердце этого человека.
По маленькой? - Щуплый философ посмотрел в пустое дно своего стаканчика. - Обращение к мудрости китайской философии отнимает у меня слишком много энергии.
"Балаболы, - Олег неодобрительно зыркнул на пьяную парочку, - бездельники и тунеядцы, а туда же: философия, добродетель! Истина! Что вы знаете об истине? Эх!!"
- Здравствуйте, гражданин Стрельцов!
Олег заговорил тоном максимально официальным.
- Чего это вы меня гражданином кличете? - Стрельцову выражение Олега не понравилось, он как-то подобрался, нахохлился, от этого стал поразительно похож на птицу. Тощую, высохшую птицу с большой головой. "Чижик, - вспомнил Олег выражение доктора Кацмана. - Да нет, только не чиж, скорее кукушонок". Стрельцов продолжал: - Я для вас товарищ, а может быть даже старший товарищ.
- Никак нет, гражданин Стрельцов, вы для меня именно гражданин. Поскольку за дачу ложных показаний УК СССР предусматривает уголовную ответственность. Брошей у Белоглазова не нашли. Нет их у него. А вы, получается, наговорили на честного советского труженика.
- У него они. Это точно. - Стрельцов зло прищурился. Тщедушное тело, сморщенная стариковская кожа, реденькие пряди волос на большой шишковатой голове и прищуренные злобные глазки-бусинки. "Кощей, будь она неладна" - Олег почувствовал к этому человеку отвращение. - Это вы плохо искали. Сам-то Колька, что говорит? Прижать его покрепче - всё выложит.
- Николай Белоглазов молчит и прижать его покрепче, боюсь не удастся. Он умер от сердечного приступа. Завтра похороны.
- Врете вы товарищ Кулебяка. Чтоб Колька Белоглазов раньше меня на тот свет перекинулся? Не-е-т, это вы меня на понт берёте!
Олег равнодушно пожал плечами, мол думай как хочешь. - Это ваше дело верить или не верить. На этот счет имеется заключение о смерти. - Олег похлопал ладонью папочку на коленях.
- Вот сволочь! - Семён Стрельцов произнес это с какой-то странной интонацией, будто радость смешали в одном стакане с разочарованием и подкислили желчью. - Жаль... очень мне хотелось его своими руками придавить, гада.
- А так оно и получилось. Вы его и убили своими доносами многочисленными. Вы ведь на него и раньше "сообщали куда следует"? А, Стрельцов? - Олег внимательно следил за ответной реакцией. - Последней вашей кляузы, про бриллиантовые броши он не пережил.
- Не кляузы и не доноса! - Стрельцов взвился. - Я, товарищ старший следователь, факты вам передал достоверные, в надежде, что вы сможете ими распорядиться как по закону полагается. И броши находились у Белоглазова. Брильянтовые. Большие брильянты на 88 граней обструганы, двенадцать мелких на...
- Стоп-стоп-стоп! - Олег поднял ладонь перекрывая эмоции собеседника. - Эту сказочку про белого бычка мы уже слышали. Изделия вы описываете верно, возможно даже видели их когда-то, но какое они имеют отношение к Белоглазову? Почему вы раньше об них не сообщили "соответствующим органам"? Вот какой вопрос сейчас главный. А без ответа получается поклёп на честного человека. Личная неприязнь с агрессией налицо. Тут уж впору заводить уголовное дело о непредумышленном убийстве. Убили вы Белоглазова.
- Убил. И очень этому рад. Избавил мир от этой дряни. А почему раньше не заложил его, падлу? - Стрельцов кричал, брызгал слюной. Стариковские, выцветшие глаза сверкали. - Потому, что знал он про меня кое-что. Знал, что я в 20 году с хлопцами продуктовый магазин подломил, знал, что сторожа заколол, знал, что красного комиссара, что на нас случайно наткнулся пристрелил, знал ещё много чего. Поначалу мы с ним вместе озорничали, это после он чистоплюй в школу пошел, женился на моей Варьке. - Лицо Стрельцова стало багрово-фиолетовым, жилы вздулись, посинели. - На моей девке. Да стучал я на него, всю жизнь стучал. А про цацки бриллиантовые чистая правда. Ему их Гришка Бужинский подарил. На счастье, сказал. Сказал: тебе ещё жить да жить, а с этими штуками полегче будет. Пусть хоть тебе они счастье принесут. Кольки Белоглазова мать с матушкой Бужинского зналась.
"Так, - отметил про себя Олег, - ещё один персонаж появился".
Стрельцов замолчал. Сразу как-то резко поник, будто из него дух вон, продолжал голосом серым, вялым: