Аннотация: Молодой мужчина смотрит девушке на ноги, но делает вид, что смотрит в глаза. Взрослый мужчина смотрит девушке в глаза, и делает вид, что смотрит на ноги.
Ближе к одиннадцати подошел Урмас. Подсел рядом. Внешность начальника разведочной партии имела два "слишком" в своём составе: слишком высокий и слишком худой.
- Непредвиденная задержка. Должна лететь женщина. Медсестра. - Урмас помедлил и прибавил. - Или девушка. Он-на задерживается.
Урмас приятно по-прибалтийски дублировал согласные. Будто пел их.
- Девушка - это хорошо, - оживился Суриков, единственный пилот единственного самолёта. Я и Урмас удивлённо оглянулись на Сурикова. Человек возрастом за пятьдесят уже не должен интересоваться женщинами - так мы считали. - В том смысле, я говорю, - оправдывался Суриков, - что с хорошим попутчиком и дорога глаже. Тем более если этот попутчик симпатичная. Как вы считаете, товарищ Вяльбе?
- Если вы спрашиваете меня о женской красоте, - Урмас выпрямил спину. - То я считаю, что красота бывает только абсолютной. Любая красота и в большей степени женская. Всякое отклонение от идеала в стиле вашего "симпатичная" или "хорошенькая" уже не есть красота.
- А я красивых побаиваюсь, - вздохнул пилот. - Мне бы просто симпатичную.
- Красота есть гармония. - Урмас встал, это значило, что он волнуется. - Если упростить, для средних умов, то красота это симметрия. Симметрия абсолютна и не может быть иной.
- Конечно, я не... - Суриков обиделся на "средние умы" и хотел воткнуть ответную шпильку, но в этот момент на поле показался уазик, а ещё через минуту из него вышла девушка в армейской гимнастёрке, с офицерским планшетом на боку и красным крестом на саквояже.
Я не сразу узнал её. Правильнее будет сказать, сразу я её не узнал. Потом что-то знакомое показалось в фигуре, будто состоящей из двух окружностей перетянутых ремнём - цифра восемь, - в быстрой походке, в том как она отбрасывала за спину косу, как хмурилась.
- Люда? Степанова, ты? - Я поднялся навстречу.
- А, Резнов. - Она улыбнулась. - Помылся наконец, Резнов-грязнов?
Шуточка школьных времен не обидела. С Людкой Степановой мы вместе заканчивали десятый класс. Потом я пошел в геодезический, она - в мед. Наши тропинки разошлись на время, теперь вот снова пересеклись.
- Тоже в Верхний? - спросил я? - Зачем?
- Медсестрой. - Она показала красный крест на рукаве. - А ты?
- И я...
Урмас кашлянул над моей головой.
- Поспешите, товарищи. У вас будет три часа для беседы во время полёта.
- Да разве в самолете поговоришь?
Мы влезли в брюхо ЛИ-2, и Суриков втянул трап - других пассажиров не было. Мы везли в поселок Верхний себя - двух молодых специалистов и оборудование. Ещё Урмас Вяльбе поставил в хвосте коробку с шампанским и спиртом: "До первого мая рейсов больше не будет. Это вам к празднику".
- Долетим мигом, - Суриков резво вывел машину на полосу и, коротко разогнавшись, взлетел. - Лишь бы топлива хватило.
Люда посмотрела на меня удивлённо.
- Не обращай внимания, - успокоил я. - Это Николай свет Макарович так шутит.
- Чёрт так шутит, в пруду воду мутит. - Кричал из кабины Суриков. - Боковой ветер сильный. Откуда взялся? С утра вроде спокойно было.
Разговаривать в самолёте ЛИ-2 дело хлопотное. Покричав минут десять, мы утомились, Люда стала смотреть в иллюминатор, я прикорнул.
Вдруг самолёт тряхнуло сильнее обычного, с какой-то протяжкой.
Я отстегнул ремни и побежал в кабину. Суриков вел себя беспокойно, беспрестанно крутил штурвал, давил на педали.
- Руль высоты накрылся. Скорее всего тяга лопнула... или штифт выскочил.
- А как же мы...
- Спокойно. - Оборвал меня пилот. - Без соплей. Рычаг газа видишь? - он кивнул на рукоятку управления двигателями. - Чуть крен вниз, сбавляй тягу, как нос вверх - добавляй по чуть-чуть.
Какое-то время мы вдвоем удерживали самолёт, но высота непрерывно падала. От бокового ветра машина сваливалась, и чтоб выровнять её приходилось снижаться.
- Будем садиться.
- Как? Куда?
- А так: беги на свое место и пристегнись. И не вздумай паниковать.
Замелькали макушки деревьев, ласково защекотало по днищу самолёта, потом стало потряхивать, как потряхивает при нормальной посадке из-за неровностей полосы. Вот только полосы под нами не было.
В последний момент Суриков вырубил двигатели и рванул штурвал на себя:
- Держись!
Самолёт затрясло в лихоманке, потом он зацепился за что-то раненым крылом, развернулся и круто кивнув, воткнулся носом в землю. Мгновение спустя опустился на землю и хвост машины.
- Ёп твою господа... - заматерился Суриков. Его жестокий мужицкий мат перекрывал шум винтов и треск сломленных деревьев.
Я бросился в кабину. Падая, нос самолета сломил ветку лиственницы. Древесина у лиственницы колкая, хрупкая и чрезвычайно крепкая. Ещё наверху, у макушек деревьев, сломленный сук пробил лобовое стекло и, протянувшись через кабину, достал Сурикова в бедро. А когда самолёт лёг на землю, лиственница согнулась, будто лук и тянула лётчика вверх за раненую ногу. Из раскрывшейся раны фыркала и пузырилась кровь.
За спиной испугано ойкнула Люда, и мне страстно захотелось убежать отсюда. Убежать подальше и спрятаться.
- Ты что крови боишься? - спросил я строго, и строгость эта более предназначалась мне самому.
- Н-нет, - прошептала Люда в ответ. Тогда я перетянул её через себя - в узкой кабине негде было развернуться - и буквально положил на ветку.
- Дави вниз, что есть сил!
Правой рукой я помогал девушке, наваливаясь всем корпусом, левой рукой срезал привязные ремни.
- Живой? - Суриков кивнул в ответ. - Держись крепко и помогай.
На наше счастье, смазанное кровью остриё, легко вышло из раны, и когда пилот отполз чуть в сторону, мы отпустили ветку. Лиственница, охнув, распрямилась.
Страх немножечко отпустил. Я смотрел, как Люда перевязывает рану: правильно и красиво, не наматывая лишних оборотов, а в меру прижимая и перехлёстывая бинтовые полосы. Проход в одну сторону, разворот, ход назад. Вспомнились слова Урмаса о гармонии, и я усмехнулся.
- Ты чего, Резнов? - удивилась медсестра.
- Да так. Вспомнил, как нас сегодня Вяльбе гармонии учил.
- Мне б сейчас, - разлепил губы Суриков, - спиртику. Для гармонии. Граммов сто пятьдесят.
- Ну слава Богу! - Вздохнул я с облегчением. - Будет жить.
А тайга шумела ровно и мощно. И глубоко ей было плевать на наши, в сущности, мелочные человеческие проблемы. Я оглянулся назад, рассчитывая увидеть глубокую "борозду", что сотворил самолёт своим падением, а увидел только с десяток срубленных макушек и столько же помятых еловых лап. Величава енисейская тайга.
Вблизи от места падения нашлась округлая поляна. Лет десять назад здесь был пожар, и крепкий лес ещё не закрепился на гарельнике, пока это было царство подлеска. Здесь мы устроили бивак.
- Что будем делать? - Я посмотрел на Сурикова, потом на Людмилу.
****
.
Начальник аэродрома Голиков совмещал должности радиста и телефониста. Временно. Правда эта временность тянулась уже третий сезон.
- Товарищ Вяльбе! - Голиков заметно нервничал. - Самолёт в Верхнем не приземлился.
Несколько мгновений Урмас Вяльбе молчал, потом расстелил карту.
- Будем считать, что они упали на середине маршрута. - Он нарисовал траекторию движения самолёта, посередине поставил крестик. - Будем считать, что никто не погиб. Суриков опытный таёжник, да и Резнов уже... второй год. Что бы вы стали делать на их месте?
- Отсюда до просеки шестнадцать километров. - Голиков потёр переносицу. - По просеке идти легко, хоть в Верхний, хоть назад, на аэродром.
- А в эту сторону, - Вяльбе ткнул пальцем в другую от креста сторону, - подъем. Вот здесь пик, на нём голец. Я бы на их месте пошел сюда. Сверху удобно осмотреться, определить местоположение.
Тень пробежала по лицу Голикова:
- Эти места гиблые, Урмас. Оползни частые. Весною тем более. Если сюда пойдут - погибнут. Были случаи.
Вяльбе посмотрел на карту, потом на Голикова.
- Тогда отставим этот вариант. Будем считать, что они пойдут к просеке. Пошлём по ней вездеход. Сможет пройти?
Суриков выхватил из костра головешку, ловко перекидывая её из руки в руку, прикурил.
- Карта вот она. Только где мы я не знаю. Как рули высоты отказали не до карты стало. Я тянул машину вот сюда, левее. К просеке поближе, правда, ветер нас стаскивал в другую сторону.
- Понятно. - Я почему-то разозлился на пилота. Тяга у него лопнула, на карту он не смотрел. - Придётся идти на голец. Оттуда видно будет. Как считаешь, Степанова?
- Я бы пошла к просеке. Километр туда-сюда - не страшно, в любом случае мы её не пропустим. А потом по просеке идти легче. Через пару дней будем в Верхнем.
- Дело говоришь. - Кивнул Суриков. - А на деревьях зарубки делать, чтоб потом к самолёту вернуться.
- Да? А если... - Так случилось, что я стал старшим в нашей команде. Хоть и командой мы стали всего два часа назад, и ни возрастом, ни званием я не выделялся, но кто-то должен был стать ответственным. Люда? Раненый Суриков? Оставался я. - Если мы двинем параллельно просеке? Что тогда? Шлёпать до Верхнего на пяти ногах? Напролом?
- Не хотелось бы. - Суриков тронул пальцем ногу около раны. - Болит.
- Ничего. - Я принял решение. - Хотелось бы сказать, до свадьбы заживёт, да знаю, вы женаты Николай Макарович. Сегодня отдыхаем, а завтра в путь.
Остаток дня до заката ушел на приготовления. Во-первых, я выстругал костыль из березовой рогатины. Развилок обмотал тряпками, подогнал по высоте. Во-вторых, из молодых гибких слег собрал походные носилки. Понятно, наше передвижение зависело от Сурикова. "Сколько сможет сам пойдёт, - думал я. - Потом на носилках понесём. А, в случае чего, на закорках понесу. Мужик он, с виду, не тяжелый".
Незаметно навалилась мильонзвёздная ночь. Костёр уже не освещал поляну, а лишь подсвечивал алым. Заухала над головой сова, полёвка завозилась под самым боком и... Я даже не сразу сообразил, что произошло. Что-то изменилось, потекла мелодия, и тихий голос тонко вплёлся в природные звуки. Дополнил ночное волшебство. Девушка пела.
Суриков повернулся ко мне и, со значением кивнув, ткнул в бок.
Утром, лишь только забелело, мы выступили.
- На голец? - переспросила Люда.
- Нет. К просеке. Пойдем на солнце. - Я опять разложил карту. - В таком случае мы не пропустим просеку и не пойдём параллельно. В худшем случае, дадим лишних километров пять-шесть.
Переход по тайге вещь хлопотная. Опытный геолог или геодезист идёт обычно звериной тропой. Или по реке сплавляется. Маршрут по дикой тайге прокладывается только за неимением других вариантов.
К полудню прошли километров пять-шесть. Несколько раз возвращались в поисках прохода, один раз форсировали ручей - весной они полноводные. Петляли. В обед наскоро перекусили тушенкой и снова отправились в путь.
Тайга потихоньку редела, стали появляться меж кедрами осинки, мох на земле приподнялся и перехватывал ногу по щиколотку. На брусничных кустиках появлялись прошлогодние ягоды. Люда собрала пригоршню этих тёмно-бордовых бусин, предложила мне. Я отрицательно махнул головой.
- Не бойся, их можно есть. - Она ссыпала половину ягод себе в рот. Вторую половину отдала мне. Мёрзлые ягодки приятно лопались во рту. - Бурундуки и птицы их очень любят.
В пятом часу я понял, что сил больше нет. Скинул с закорок Сурикова и сам привалился к сосне.
Ещё через полчаса мороки нашли подходящую для ночёвки поляну. Кедры толпились с севера, южная сторона выходила в лиственный пролесок. Я взялся устраивать костёр, такой чтоб горел всё ночь - под утро морозец всё же прихватывал. Суриков пошел вперёд, как он сказал на разведку.
Люда раскладывала консервы вдруг она резко встала, рукой махнула мне "тихо!" и стала потихоньку стягивать карабин, потом моментально вскинула и, не целясь, по-мужски выстрелила.
- Ёлки! - Первый выстрел прошел мимо. Тогда девушка присела на одно колено и уже тщательно выцеливая с поводкой выстрелила. Об землю мягко стукнулась белка. - Ура! Будет ужин, Резнов! Рагу из белки просто загляденье.
А я сидел, как истукан, очарованный этой картиной. "Нет, не прав всё-таки Урмас. - Думал я. - Красота это не симметрия. Бесспорно существует симметрия и красота шара, или конуса, или какой-то другой геометрической фигуры, но женская красота это не просто симметрия. И даже не красота любующейся на себя гармонии. Женщина прекрасна в другом. Даже Афродита выходит из пены, и только вместе с морем, с волною и пеной она божественна. Или вот Людмила Степанова, - ножом с наборной ручкой девушка разделывала белку. - В чём её прелесть? В красоте? В симметрии? Или в том, как умеет она молчать, когда слова не нужны, и быстро перевязать рану? Или закусив губу тащить вместе со мной носилки, а потом хлебнуть спирту и вытереть пот со лба? Или тихо подпевать заходящему солнцу? Или снять белку? Или быть нежной и женственной?
Человек это не просто биологическая единица. Человек - это, в первую очередь облако, которое окутывает эту самую биологическую единицу. Облако из того что человек делает или способен сделать. Из того, насколько он созвучен с окружающим миром".
Откуда-то сбоку появился Суриков, он торопился и оттого чертил костылём широкую дугу.
- Ты представляешь, тут в двух шагах ручей. На нём заводь. А в заводи хариусы. - Суриков скинул с плеча веревочную петлю. На конце, продетые под жабры, висели два жирнющих хариуса. - Костылём оглушил. Шустрые черти. Зато будет сегодня ужин!
- Нет, - Повертев в руках, Люда оценила рыбу. - Хариусы на завтра. Утром запеку. Сегодня рагу из белки.
После ужина Люда взялась чистить рыбу, я латал дыру на куртке. Разомлевший с кружки спирта Суриков блаженствовал на солнышке, покуривая папироску.
- Дурак ты, Резнов. - Суриков наклонился и сказал это тихо, так чтобы девушка не услышала. - Дурак-дураком. Посмотри какая девка вокруг тебя, а ты как пень сидишь! Эх, скинуть бы мне годков!
- А что я могу? - Я смотрел на Люду не отрываясь. Вот она откинула косу, и последние лучи золотились в растрепавшихся локонах. - Видишь какая она? Красавица! А я кто?
- Дубина ты! - Убежденно ответил Суриков. - Первоцвет пошел, насобирай девушке букет. Мозг у тебя под головой или опилки? - Пилот махнул рукой в сторону березняка.
Фиолетовые цветы на бархатных ножках только-только стали показывать свету свои желтенькие серединки. Я пошел в подлесок и, перескакивая с кочки на кочку, стал собирать букет. Шагах в пятидесяти впереди стояла молодая ольха. Невысокая, раскидистая она вот только сегодня подёрнулась своим серым бархатом с желтой прожилкой. "Красотища-то какая!" Я устремился вперёд и даже не сразу заметил, как ноги стали вязнуть. Шаг, второй... правая нога, не найдя опоры ухнула куда-то вниз и вслед за нею всё тело погрузилось в трясину.
- Су-суриков! Люда! - Я попытался крикнуть, но услышал, что крика не получается. Грудь сдавливала зимняя стужа. Только шепот едва слышный, затравленный. Я попытался выплыть, пошевеливая ногами и отталкиваясь от жижи руками, и только глубже увяз. "Вот и всё!" - Мысль короткая и ясная стала в мозгу, и вниз по телу противно закололо иглами.
А потом прибежала Люда, и окрик Сурикова сзади, как плетью: "Стой! Куда, шальная! Сгинешь!"
- Руку! Резнов, дай руку! - Люда подползла, держась за длинную слегу. В ответ я только бессвязно мычал. Над водой оставалась лишь голова.
Люда растерялась.
Женщина может быть сильной. Женщина должна быть сильной, но если оказывается, что мужчина, на которого она надеялась, неожиданно стал слабым, беспомощным - в такие моменты женщина теряется.
Потом она схватила меня за шиворот, тянула вверх, пыталась достать руки, плакала, размазывая по лицу болотную жижу. Всё бесполезно. Тогда она со всей силы ударила меня по щеке. Раз и ещё.
- Не надо, мне больно.
- Больно значит живой, - она ещё раз зло приложила меня по щеке, велела: - Вытаскивай левую руку! Помогай мне!
Я подтянулся к ней рукой и головой и почувствовал, как что-то горячее капает на мою макушку. Слёзы.
****
.
Опять пришла весна. Длинные воскресные утра сделались светлыми и живыми. Лиза - девочка восьми лет - проснулась по школьной привычке в половине седьмого, тихонько вышла из детской и скользнула в дверь бабушкиной спальни. Без малейшего звука она забралась под одеяло и замерла. Бабушка страдала бессонницей и забывалась прозрачным сном только под утро. Появление внучки рушило это хрустальное покрывало.
- Лизка, будешь елозить пришибу.
Лиза лежала тихо, без малейших признаков жизни. Бабушка могла рассказать интересный случай, что обычно и делала воскресным утром, а самое главное, вчера в школе мальчик подарил Лизе цветок, и девочке страсть как хотелось об этом поговорить.
Наконец, бабушка открыла глаза. Это означало, что битва за сон проиграна, и можно начать.
- Бабушка, а ты когда-нибудь любила? По-настоящему?
При других обстоятельствах бабушка просто бы рассмеялась. Даже если родная дочь задала бы такой вопрос, старуха ответила бы, за всю свою жизнь любила только её отца, своего мужа. Но внучка - сильна всё же кровная связь через поколение - взрослела и хотела услышать бабушкину историю. Правдивую историю. Поэтому отвечала женщина искренно:
- Был парнишка. Мне было двадцать два, ему столько же. Он в болоте тонул из-за меня.