Ещё было время, но читать уже не хотелось. Мысли Сергея все время возвращались к Наташе. Он стал не спеша собираться, пошел на кухню, налил себе чая, отхлебнул несколько глотков и отставил чашку. Вылил в раковину из чашки чай, сполоснул ее водой и поставил на стол. Душа его требовала дела, а делать он ничего уже не мог. Сергей, как тигр в клетке, стал ходить из угла в угол. Остановился.... Махнул рукой и пошел к двери.
До половины пятого Сергей успел три раза дойти до дома культуры и обратно.
В двадцать пять минут пятого он уже стоял у ДК как часовой, ждущим взглядом встречая каждый автобус, который останавливался на остановке напротив.
Но вот подъехал долгожданный одиннадцатый маршрут, двери его открылись, и из одной вышла Наташа. Она остановилась и посмотрела в его сторону, их взгляды встретились, и они пошли на встречу к друг другу. Окружающий их мир растворился в какой-то дымке, кроме друг друга они не видели ни кого и ничего.
Сергей подошел к Наташе, остановился, взял ее руку в свою.
-Здравствуй, Наташа, - почти одними глазами сказал Сергей, Наташа посмотрела ему в глаза и потупилась, алая краска подкрасила ее щеки.
-Здравствуй... - выдохнула она.
Сергей тысячи раз репетировал свое поведение и разговор с ней, но как только видел ее, всё выученное мгновенно вылетало из головы.
Они, молча, стояли посреди улицы, и прохожие обходили их, а они стояли и только глаза смотрели в глаза.
Не выпуская её руки из своей, Сергей сказал:
- Пойдем...
Наташа высвободила свою руку.
- Да...
Они шли, а вокруг жил мир, хлопали двери домов, шумели деревья, текла река,- опершись на перила набережной, они смотрели на её медленные воды. Каждый из них крадучись подглядывал за выражением лица другого: - Они плыли среди окружающего мира, не замечая, что стало темнеть, и улицы опустели. Для Сергея и Наташи весь мир был заключён в них самих.
Медленно шли они по алее за старой церковью. Сергей остановился и взял Наташу за плечи; нежным, но, решительным движением повернул её к себе лицом. Переполненный нежностью к, этой прекрасной девушке Сергей привлёк её к себе, Наташа доверчиво прижалась к его груди. Наклонив голову, Сергей коснулся губами её волос, вдохнул аромат весны, который заставляет кровь быстрей бежать в жилах. Хотя с деревьев ветер сдувал желтые листья, в их душах зацветали подснежники. Он страстно целовал её лицо, шею, волосы, едва сдерживая безумие нежности, всё сильнее и сильнее прижимал Наташу к себе. Она словно обессилив, принимала его ласки.
Нежные звёзды смотрели на них согретые теплом любви - теплом первой любви. Любви семнадцатилетнего и пятнадцатилетней. Любви, которая рождается в воздушных замках и живёт всю жизнь в наших душах.
***
Много лет спустя Сергей, вспоминая, думал: "Нет, нельзя говорить о чувствах, - что они не зрелые лишь только потому, что тебе семнадцать. Даже более того- ощущения и чувства семнадцати летнего пылки и чисты, в них нет ни капли лицемерия и расчета, они не разбавлены ядом сомнения ханжества, а сердце не спрятано за забор из мелких обид и самолюбия...
Да, надо стремиться пронести через всю жизнь веру в торжество искренности и любви, и никогда не бояться признать свои ошибки, и не надо стараться забыть свою черствость, проявленную однажды к кому-то... Человек это, прежде всего память и нельзя делать себя меньше!"
ВСТРЕЧИ
С самого утра белые парашютики вальсировали за окнами. Последняя зима детства, последняя школьная зима, она останется в памяти именно такой - пушистой белой, кристально чистой.
Осталось два урока, и строгий мир формул и фактов еще одного дня уйдет, уступит место другому миру, миру просто жизни, личному миру, в который так не хотят верить родители, да и вообще взрослые.
Таня не очень внимательно слушала ответы товарищей, да и пояснения преподавателей она воспринимала в пол-уха - сегодня ей хотелось, чтобы скорее кончились уроки. Нет, она любила школу и любила учиться, но сегодня...
Сегодня после первого урока, кажется математики, /хотя, если об этом спросить сейчас Таню, она не сможет ответить/, так вот, сегодня после первого урока, на перемене, к ней подошел Лёня.
Утром он как обычно был среди парней, но часто поглядывал на неё и вот подошел. Переступил с ноги на ногу, поднял руку к лицу, открыл рот, закрыл рот, опустил руку, провёл пальцем по парте, поднял опять на неё глаза и, завороженный вопросительным взглядом Таниных глаз, сказал:
- Таня!.. - Она сделала заинтересованное лицо и даже отложила в сторону линейку. - Давай сегодня встретимся... вечером... у твоего дома в... пять часов?
Как утопающий он вдохнул воздух, опустил глаза и ждал приговора.
Лёня не был балагуром, но он был душой любой компании, с ним приятно даже просто сидеть и молчать: он излучал какое-то внутреннее тепло, и все ощущали, это хоть не все понимали, почему в его присутствии все анекдоты почему-то самые смешные, а девчонки, возле которых он сидел или стоял, самые красивые.
Таня была, что называется, смешливой девчонкой, её смех можно было услышать даже во время уроков - он серебряными смешливыми колокольчиками растекался во все стороны и даже у строгих неулыбчивых учителей, на лице проявлялась улыбка.
Её пригласили на свидание! Это, конечно было не впервые, но раньше, что раньше? Ну, раньше это делали не так. Раньше ей просто подбрасывали записку, обычно такого содержания: " Привет, Татьяна! ПОШЛИ в кино. Мы с Сашкой / или Колькой, или Петькой/ купили билеты. Очень интересный фильм про шпионов / или разведчиков, или разбойников/. Приходи к кинотеатру в пять часов", - тут Таня немного смутилась, что вдруг опять кино да еще про этих, которые бегают, прыгают, стреляют, ругаются и лишь изредка, между делом, объясняются в любви, а иногда даже не успевают этого сделать, и целуются перед тем как прыгнуть с крыши, или из окна, или моста, вертолёта... Ну нет, он бы сказал... Таня сделала суровое лицо и глянула в сторону Лёни, но он старательно смотрел на доску, хоть на ней не было даже черточки.
Но вот звонок. Татьяна собрала портфель, схватила пальто и бросилась к выходу. У дверей школы её догнал Лёня, аккуратно взял у неё портфель:
- Я провожу тебя... Можно?
- Почему нельзя? Провожай.
- Я... до дома ...тебя проведу?
- Ну, если не боишься...
- А, я, не боюсь!
- Хорошо,- её лукавый взгляд вынырнул из- под опущенной на самые глаза вязаной шапочки.
Перед её домом Лёня долго мял в руках её портфель, пока она сама не взяла его. Лёня виновато опустил руки и спросил:
- Ну, так ты ... выйдешь?
- Я же сказала, что хорошо!
- Тогда я здесь подожду.
- Оригинально, а потом ты будешь таскаться с портфелем?!
- Договорились! Тогда я побежал, - он весь сияющий повернулся и побежал.
Но пробежал он только до угла следующего дома, тут его встретила компания "короля" местных дворов Сашки-длинного:
- Куда летиш? Соколик, что крылышки прорезались?.. А, на Татьяну глаз положил!? Смотри, как бы перышки тебе не пообщипывали... Увижу здесь ещё раз - не летать, ходить разучишься...
Лёня остановился, но потом хоть и медленно, но решительно пошел вперед, прямо на стоящих, на тротуаре ребят с сигаретами в зубах и старательно изображающих из себя блатных.
- Так много вопросов... это не для моего ума, а почему не летать, если крылья есть?..
- Ишь, говорун, какой, - но ребята непроизвольно расступились и Лёня, пошел дальше, даже пытаясь снова махать портфелем.
- Смотри, соколик, долетаешся,- но инициатива была потеряна, и Саша зло процедил,- ...Ещё не вечер.
Лёня с внутренней решимостью шел домой. Дома он пробыл не долго: бросил портфель, заскочил на кухню, схватил у бабушки из- под рук свежий блин, что-то прожевал ей в ответ на слова: "У, носится как оглашенный. Сядь, поешь по человечески!". Открыл шкаф, вывернул карманы брюк, повыберал среди радиодеталей мелочь и сунул себе в карман.
Без пятнадцати пять Лёня был у дома Татьяны. Как специально из-за туч выглянуло солнце, и белый пушистый снег заискрился на деревьях и домах.
Около пяти Татьяна, выглянув в окно, увидела Лёню, но она не поспешила и даже постояла за дверью подъезда.
- Пришел... Ну, куда пойдём?- осторожно спросила она, проверяя версию о кино.
- Пошли к реке, там так хорошо!
- Пошли!!
Они шли рядом: она с достоинством королевы, соблаговолившей выслушать своего покорного слугу, а в нем как-будто включили какой-то моторчик. Оживленно жестикулируя, он говорил, говорил, говорил; говорил обо всём как когда-то ещё до школы среди взрослых гостей, пытаясь им понравится и завладеть их вниманием. В особо интерестных местах своего монолога он заискивающе смотрел в Танино лицо, дожидаясь благосклонного кивка.
Они уже давно шли вдоль реки, когда вдруг Лёни почувствовал, что говорить просто так уже даже не о чем. По инерции они шли еще некоторое время, пока не дошли до ограды парка. Здесь они остановились у перил набережной.
Их руки лежали на перилах. Они усиленно высматривали что-то вдали, но это было рядом - в них самих. Мизинец правой руки Лёни едва касался Таниной рукавицы, но едва ощутимое тепло обжигало и заставляло его сердце метаться в сладком страхе. Повинуясь скорее инстинкту, чем желанию, рука Лёни медленно продвинулась вправо. Ощутив ладонью, тепло Таниной руки он почувствовал внутри груди вакуум, лишь сердце дико билось в ней. Мгновенное счастье захлестнуло его.
Они медленно повернулись друг к другу. Он держал её руку в своей, Таня прильнула к нему, их лица были близки...
- Ты, такая... теплая...- прошептал Лёня, глядя ей в глаза, улыбка скользнула по Таниному лицу, её губы потянулись навстречу этим глупым, но таким милым словам...
***
Стемнело. Лёня и Таня, держась за руки, медленно возвращались домой. У Лёни в душе творился сущий кошмар - хотелось, и плакать, и смеяться. На лице у Тани застряла счастливая улыбка, в душе пела свобода, и ей казалось, что с неё опали оковы.
У подъезда они долго стояли, держась за руки, но вот Таня освободила руки, улыбнулась с взрослой грустью молча вошла в подъезд, медленно, словно в забытьи, поднялась по лестнице, открыла дверь, прошла к себе в комнату и села на диван. Она не слышала, как мать сказала ей, чтобы Таня поужинала на кухне и ложилась спать. Она легла в постель и ещё долго лежала без сна, подмяв под себя подушку и устремив глаза в окно.
Лёня постоял у подъезда несколько минут и пошел домой.
Сашка-длинный появился перед ним неожиданно, нет, просто Лёня его увидел только тогда, когда тот уже стоял перед ним:
- Ну, вот! Соколик!.. держись,- сказал Сашка и ударил его в лицо, Лёня не успел увернуться и почувствовал во рту сладковатый привкус крови.
Нет, Лёня не упал - ему нельзя было падать, он почувствовал, что Сашка не один... Теперь удары следовали один за другим, Леня отбивался как мог, его уже два раза сбивали с ног, но он вскакивал... Противников было много и били они профессионально, как стая шакалов, пользуясь явным преимуществом и безнаказанностью...
Что-то дикое стало просыпаться в Лёниной душе, как у загнаного в угол зверя. Он перестал отбиваться и, не обращая на удары, стал бить сам, бить жестоко, без жалости, с диким чувством жажды крови. Сбив двоих, он сумел прорвать круг и, отскочив метров на пять, обернулся к нападающим:
- Ну!.. Сволочи!..
- Ладно, уж иди, Ромео! - сказал Сашка-длинный.- С тебя хватит,- он вытер снегом лицо,- иди... тебе говорят!
- Падаль...- произнес разбитыми губами Лёня и медленно пошел домой.
Перед домом он долго и тщательно мыл лицо снегом. Потом прокрался к себе в комнату, разделся и быстро лег в постель. Почти мгновенно погрузившись в царство сна, Лёня не слышал, как плакала бабушка, увидев на его рубашке кровь, он спал и в счастливых снах рука об руку с Таней шел вперёд навстречу всему доброму в мире.
А Татьяна лежала в кровати ещё долго без сна и в голове у неё жила лишь одна мысль - она хотела, чтобы отцом её детей был Лёня
За окнами кружились белые пушинки льда. Святым белым одеялом закроют они всю грязь, чтобы на всю жизнь у этих двоих, да и у всех у кого эта зима, последняя зима детства, осталась в памяти только такой - пушистой, белой, кристально чистой.