Бор Алекс : другие произведения.

Не забудь оглянуться...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из середины 22 века во время Великой отечественной войны попадают двое подростков. Что ждет там юных пришельцев из мира,в котором давно уже забыли эту войну?

  
   Не забудь оглянуться...
  
   1.
   Данила и Сергей сидели уже два часа скучали в дозоре, когда кусты зашевелились, и оттуда вышли двое -- парень и девушка. Одеты они были странно, не по погоде. Лишь на парне была куртка.
   Данила, крепкий мужичок лет сорока, бородатый, как допетровский боярин и с длинными буденовскими усищами, тут же вскочил и вскинул автомат.
   -- Руки! Серег, посмотри...
   Это относилось уже к напарнику, пареньку лет четырнадцати. Тот перехватил поудобнее винтовку и направил её в сторону чужаков.
   Парень и девушка стояли, испуганно озираясь.
   -- Руки вверх, -- повторил бородач, сплевывая в траву густую тягучую слюну. -- А не то...-- и недвусмысленно покачал автоматом.
   Парень бросил испуганный взгляд на девчонку -- она оказалась более смышленой и уже стояла с поднятыми руками, -- и последовал её примеру.
   -- Ну-ка, Серега, обыщи их...
   -- Есть! -- ответил мальчишка звонким голосом и, забросив оружие за спину, направился к чужакам.
   Он бесцеремонно ощупал девчонку, проводя ладонями по бокам, по бедрам -- её спутник насупился, но ничего не сказал.
   Потом Сергей обыскал хмурого парня. Тоже не нашел ничего подозрительного, только в кармане куртки лежала книга.
   -- А ну-ка... -- бородатый Данила взял у Сергея трофей.
   -- Отдайте, -- насуплено пробасил парень.
   Данила повертел яркий томик, открыл, пролистал несколько страниц.
   -- "Не забудь оглянуться", -- прочитал он название. -- Ишь ты... Твоя?
   -- Моя, -- буркнул парень. -- Чья же еще...
   Данила снял заплатанный вещмешок, развязал его, положил туда книгу и снова закинул его за спину.
   -- Потом отдам, -- сурово пояснил он, видя, как парень недовольно нахмурился.
   -- Что с ними делать будем? -- спросил Сергей.
   -- Отведем в отряд, а там пусть командир с комиссаром разбираются. Пошли! -- это относилось уже к чужакам. -- Рук не опускать. Шаг в сторону считается побегом. Стреляю без предупреждения...
   Данила пошел впереди. Под его ногами не хрустнула ни одна веточка. Парень и девчонка шумно топали следом, не опуская уже начинающих затекать рук. Шествие замыкал Сергей, держа винтовку наперевес.
   -- Вот это влипли, -- прошептал парень, наклоняясь к уху девчонки. -- Тань, нас не убьют?
   -- Если это не фашисты, то не должны, -- так же тихо ответила девчонка.
   -- А кто это?
   -- Не знаю, Роб. Наверное, партизаны...
   -- Разговорчики! -- гаркнул бородач, оборачиваясь. Черный зрачок его автомата смотрел в лица чужаков.
   Дальше они шли молча, примерно с полчаса. Руки с непривычки затекли, особенно у Тани. Роберт был повыносливее, но идти с поднятыми руками было неудобно. А опустить их он боялся -- вдруг бородач выстрелит?
   Вскоре они вышли на большую лесную поляну, заставленную по периметру сломанными телегами. У огромной сосны была привязана к дереву лошадь. Она испуганно стригла ушами, судорожно втягивала в себя воздух и била хвостом по исхудалому крупу. В нескольких метрах от лошади темнел вход в какое-то подземное сооружение, накрытое сверху огромными бревнами, около которого стоял с винтовкой заросший щетиной мужик в одежде, похожей на теплую куртку. Чуть вдалеке располагалось еще несколько таких же построек. Около деревьев на траве сидели люди -- по двое, по трое, некоторые спали, положив под себя свернутые... кажется, это называется "телогрейка"? У Роберта глаза загорелись от восторга. Это же был настоящий партизанский лагерь! Почти как в кино про древние времена! Жалко, фотоаппарата нет, ведь никто из одноклассников не поверит, когда он вернется и расскажет, что видел!
   Роберту хотелось верить, что он вернется. Или что сейчас перед ним историческое кино. С эффектом присутствия...
   -- А ты башкой-то не верти, не доводи до греха, -- бородач ткнул Роберта в плечо дулом автомата. -- Не убежишь...
   -- А я и не собираюсь, -- буркнул Роберт, на всякий случай делая шаг назад. -- Вы что, меня за врага считаете?
   -- Там разберутся, -- буркнул Данила, кивая на сооружение, которое охранял угрюмый, как и все здесь, мужик. -- Руки можете опустить, -- добавил он, но тоже не очень миролюбиво. -- Михайло, -- крикнул он часовому, -- доложи комиссару, подозрительных привели.
   Роберт испуганно покосился на Таню, хотел что-то сказать, но та покачала головой и прошептала:
   -- Тихо. Молчи пока...
   Роберт не знал, что ощущала сейчас Таня, но ему здесь нравилось все меньше и меньше. Сначала машина времени выбрасывает его с сестрой совсем не там, куда они хотели попасть, потом почти час они шли через мокрый осенний лес, и только увидев в небе старинный самолет, Таня предположила, что они оказались не только не в том пространстве, но и со временем ошиблись лет на сорок.
   -- Это был немецкий самолет, -- как всегда спокойно сказала Таня.
   -- И чем это нам грозит? -- спросил Роберт.
   -- Не знаю, -- хмуро ответила сестра. -- Думаю, что ничем хорошим. Надеюсь, Патруль нас отыщет раньше, чем мы попадем к немцам или еще к кому...
   -- Только не Патруль! -- воскликнул Роберт.
   -- Дурак ты, -- угрюмо буркнула сестра. -- Патруль -- наша единственная надежда вернуться домой.
   Он еще не успел испугаться, для него это было продолжением увлекательного приключения, которое началось еще вчера, когда Роберт полвечера уговаривал Таню отправиться в прошлое, чтобы увидеть Делину Росси, книги которой он мог перечитывать бесконечное количество раз. Вначале Таня отказывалась, аргументируя это тем, что никто им не позволит уйти в прошлое, однако Роберт предложил никого не спрашивать. Просто залезть в машину времени, и....
   -- Ты же почти свой человек в Институте Времени, -- сказал Роберт сестре. -- Ты туда свободно ходишь...
   Действительно, Таня часто бывала в Институте Времени, они специализировалась по истории, собиралась после окончания школы и института стать историком-темпористом.
   Таня пыталась отговорить брата, потому что если они без спроса залезут в транстемпоральный агрегат (в просторечии именуемый машиной времени), и полетят в прошлое, то с ними будет разбираться Темпоральная полиция (в просторечии - Патруль Времени), которая как раз и создана, чтобы пресекать попытки несанкционированного проникновения в прошлое.
   -- Ладно, ты, -- сказала Таня. -- Ты не собираешься в историки. А у меня, если нас поймают, а нас непременно поймают, будут неприятности. Мне запретят даже и думать об Институте Времени.
   Но все-таки Роберту удалось уговорить сестру.
   Впрочем, Таня легко подалась на уговоры брата. Ей было всего двенадцать, а в этом возрасте часто тянет на авантюры.
   Им удалось легко проникнуть в Институт (у Тани был постоянный пропуск), после долгого блуждания по коридорам наконец найти зал, где стояли машины времени, залезть в кабину одной из них, набрать на клавиатуре октябрь 1982 года -- года, когда в Староволжске жила Делина Росси, и ей было всего одиннадцать лет, и..
   И они очутились в хмуром лесу.
   А темпоральная кабина исчезла сразу, как только они вышли из нее под холодный моросящий дождь. Таня даже не успела запрограммировать её на возвращение.
   Теперь вся надежда была на то, что Патруль засек несанкционированное перемещение, и вот-вот появится. Надо было оставаться на месте и ждать.
   Но неугомонный Роберт -- ему уже четырнадцать, а он порой ведет себя как малый ребенок -- захотел прогуляться по окрестностям. Как же, впервые в жизни совершил путешествие во времени...
   Тане оставалось лишь составить ему компанию.
   Естественно, место высадки они потом не нашли, а Таня не умела без компьютерного навигатора ориентироваться в лесу.
   Таня сказала брату, что если они встретят здесь кого, чтобы тот побольше молчал, говорить будет она.
   -- Ты не знаешь реалий этого времени, и это для нас может кончиться плохо. Я тоже не очень хорошо знаю, все-таки я специализировалась по более поздним годам, но все-таки что-то знаю. Но я надеюсь, Патруль найдет нас раньше, чем...
   Она недоговорила, но и так всё было понятно.
   Так они и шли по лесу, пока через полчаса не наткнулись на партизан.
   А Патруля так и не было, и это Тане очень не нравилось...
   *
   -- Никак, Василий, шпионов поймал? -- услышал Роберт за спиной веселый молодой голос.
   Он обернулся.
   Позади стоял парень лет девятнадцати, с серый лицом, в потрепанной одежонке. В руках он держал ружье-двустволку.
   -- Как видишь, -- спокойно ответил Данила.
   -- И что теперь? В расход? -- спросил парень так буднично, что у Роберта похолодела спина. Он посмотрел на сестру. Танино лицо было спокойным, сосредоточенным. Перехватив взгляд брата, она чуть нахмурила брови и покачала головой.
   -- Может, и в расход, -- буркнул Данила. -- Это как комиссар решит...
   Парень с ружьем отошел, ничего не сказал. А Данила развязал вещевой мешок, достал из него книгу, которую он забрал у Роберта. Сел на пенек. Начал листать.
   И тут раздался крик:
   -- Задержанных -- к комиссару...
  
   2.
  
   В блиндаже царил полумрак. Слабый огонек коптилки, что стояла на грубо сколоченном столе, почти не давала света. Прямо над столом висела повидавшая немало на своем недолгом веку карта местности -- затертая на сгибах, с рваными краями. Видимо, владелец карты специально повесил её, чтобы та совсем не развалилась от частого употребления. И правильно сделал: новую найти будет весьма проблематично...
   Слева от стола находился вход в блиндаж. Вместо двери колыхалась плащ-палатка. Время от времени её теребил порыв ветра, и внутрь блиндажа попадал свежий воздух. А снаружи можно было видеть высокие стройные сосны с густыми кронами. Над ними серел клочок затянутого тучами неба. Сыпал мелкий колючий дождь. В результате почти половина и без того немногочисленного отряда чихала и кашляла. Не говоря уж о том, что с десятка два бойцов получили ранение в боях, пятеро из них были очень тяжелые, и нахождение в промозглых землянках совсем не способствовало возвращению в строй. К тому же врач погиб неделю назад в бою с эсесовцами у Гнилых болот. У этих болот вообще осталась четверть отряда -- ровно двадцать один человек. Да и командир был тяжело ранен, теперь ему, комиссару, приходилось выполнять его обязанности...
   Обо всем этом и думал сейчас Павел, комиссар партизанского отряда, короткими глотками вливая в себя пустой холодный чай. Если, конечно, можно было назвать чаем холодную похлебку горьковатого вкуса.
   Не выпив и половины, он отодвинул кружку, встал из-за стола и подошел к карте. Это было неосознанное движение, своего рода рефлекс -- рассматривать карту после приема пищи. Расположение своего отряда и войск противника он знал почти назубок. Но у карты была одна исключительная особенность: её разноцветная поверхность, потускневшая от частого чирканья химическим карандашом, хорошо успокаивала нервы.
   В этот самый момент за спиной раздался шорох. Павел резко обернулся, машинально положил ладонь на кобуру.
   В дверном проеме стоял угрюмый, как битюг, Дмитрий Москаль.
   -- Товарищ комиссар, -- простужено пробасил он. -- Там это... привели...
   -- Кого? -- нахмурился Павел.
   -- Да парень с девкой, дети еще совсем, -- с шумным вздохом проговорил Дмитрий.
   Услышав, что привели детей, комиссар облегченно вздохнул. Дети есть дети, они не смогут нанести вред отряду. Правда, сейчас, когда идет война, всё может быть. Павел слышал, что немцы готовят из подростков диверсионные отряды, которые они забрасывают в советский тыл. Но это были всего лишь слухи...
   -- Накормите их, пусть отдыхают, -- распорядился Павел. Дети были явно из окрестных сел, сбежали от немцев и наверняка были усталые и голодные.
   -- Есть! -- по военному ответил Дмитрий. Но уходить не спешил. Угрюмо стоял, загораживая солнце, переминаясь, как медведь, с ноги на ногу.
   -- Что еще? -- раздраженно бросил Павел. Ребра вдруг резко заболели, как будто его ударили палкой.
   -- Странные они какие-то, товарищ комиссар...
   Павел скривился так, словно прожевал пригоршню горького перца. Начинается...
   -- Ну и в чем их странность? -- недовольно спросил он, зачем-то быстро оглянувшись на карту.
   -- Вообще странные... И в разговорах, и в одежде... Два заслона прошли со стороны болот, только на третьем их заметили... Мне кажется...
   -- Меня не интересует, что тебе кажется, -- вдруг взорвался Павел. -- Давай их сюда, будем разбираться...
   -- Есть! -- Дмитрий быстро исчез из проема.
   Значит, дети, подумал Павел, садясь на грубо сколоченную скамью, приставленную к столу. Если выяснится, что их подослали немцы, придется расстрелять, ничего не поделаешь. Только как они могли пройти со стороны болот? Не иначе сброшены с парашютом. Правда, немецкая авиация в последние дни не летала, однако одиночный самолет можно и упустить из виду, особенно если он летит выше низко стелящихся облаков...
   В проеме входа возник рыжебородый партизан в шапке набекрень, который вел перед собой задержанных.
   -- Проходите, -- угрюмо буркнул он.
   Это действительно были дети, девчонка лет двенадцати и парень года на два постарше. ("А кого ты ожидал увидеть?" -- задал себе вопрос Павел). Они вошли внутрь блиндажа и остановились, явно испуганные.
   Следом, едва переставляя ноги, вошел Виктор Бородин, командир отряда. Медленно обогнув задержанных, он на мгновенье задержал на них усталый взгляд, а потом сел на скамью рядом с комиссаром, даже не поздоровавшись.
   Голова Виктора была перевязана, правая рука, тоже перебинтованная, покоилась на перевязи. На левом боку висела кобура с пистолетом.
   В маленьком блиндаже сразу стало тесно, и Павел почувствовал себя неуютно, как в тюремном карцере.
   -- Свободен, -- бросил он бородачу. И тут же пожалел о своем поспешном приказе: если это диверсанты, то они наверняка вооружены. Хотя, скорее всего, дозорные их наверняка обыскали, и будь у них оружие, об этом комиссару доложили бы в первую очередь.
   Павел поднял фитилек коптилки -- стало чуть светлее, и комиссар с командиром смогли получше рассмотреть задержанных.
   Парню, наверное, было лет шестнадцать. Высокий, спортивного сложения, он был в пятнистых брюках и темной рубашке. На рукаве рубашки -- какая-то странная эмблема: спираль, на конце которой горит ярко-красная звездочка. Над звездочкой -- большая буква "К". Действительно, очень странно...
   Девчонке было не больше двенадцать. Одета она была по-мальчишески: брюки (почему-то ярко-красного цвета), белая физкультурная майка с короткими рукавами, на груди -- парусный кораблик. О том, что это все-таки была девчонка, свидетельствовали длинные, почти до пояса, волосы цвета воронова крыла.
   На ногах у обеих... Гм, как они называются? Кажется, мокасины, как у индейцев. Грязные, конечно, но явно новенькие. Не похоже, что в них прошагали много километров.
   Другая странность, которая сразу бросилась в глаза Павла -- это внешний вид ребят. Они не казались ни измученными от долгого пути через болота, ни отощавшими от постоянного недоедания, какими были сейчас все дети, оказавшиеся в оккупации. Было непохоже, что они могли ходить по дорогам, выпрашивая хлеб даже у немецких солдат.
   А эти... их, похоже, совсем не коснулась война. Они походили на сытых кулацких или поповских выкормышей.
   Правда, глаза у них испуганные, но это совсем не тот испуг, который в последние два года Павел видел в глазах детей. Скорее это не испуг даже, а любопытство. Как в цирке, когда затаив дыхание следишь за полетом под куполом воздушных гимнастов.
   Откуда они здесь взялись такие, и чем их появление может грозить отряду?
   -- Кто такие? -- сурово спросил Павел.
   -- Сироты мы, издалека идем, -- тихо сказала девочка, неуверенно глядя в глаза Павлу. Глаза у неё были очень выразительные -- темные, как у цыганки, похожие на остывшие угольки. Как, впрочем, и брови -- густые и черные. И лицо у неё было смуглое, приветливое, вызывающее расположение.
   Но именно это и показалось Павлу подозрительным. Ведь хорошо известно, что хороший лазутчик не должен при первом взгляде вызвать подозрение...
   -- Мы уже несколько дней идем, -- продолжила девочка, -- Родителей наших убили...
   Она говорила с мягким акцентом, похожим на украинский. Голос был приятный, мягкий и даже, как показалось Павлу, обволакивающий, как вата. Он действовал подкупающе, располагал к себе, а настороженный взгляд черных глаз завораживал, и сердце Павла готово было растаять, как снег по весне. Почему-то хотелось верить этой девочке.
   Комиссар зажмурился, чтобы избавиться от наваждения. Он не должен поддаваться гипнозу. Он, комиссар партизанского отряда, должен быть бдительным, бдительным и еще раз бдительным, он не должен верить никому, даже этой симпатичной девочке, которая, скорее всего, подослана в его отряд врагами. Можно не сомневаться, что её задача -- войти в доверие к партизанам, а потом навести на отряд фашистов.
   Павел открыл глаза, повернулся к командиру. Его губы были плотно сжаты, на лбу, изрезанном морщинами, блестели капельки пота. Он явно чувствовал себя не очень хорошо.
   -- Как вы здесь оказались? -- металлическим голосом продолжил допрос Павел.
   -- Мы убежали от немцев, -- сказала девочка. -- Мы несколько дней шли через лес. Нас чуть не убили... Ели что придется...
   "Глядя на вас, этого не скажешь, -- хотел сказать Павел, но почему-то передумал. Решил подождать, как будет развиваться спектакль дальше. Может, они поймут, что врать бесполезно и сами признаются, кто их послал... Вот парень, похоже, уже всё понял. Стоит, потупив взор, и угрюмо сопит.
   -- Вы родственники? -- поинтересовался Павел.
   -- Да, мы брат и сестра, -- ответила девочка.
   -- Как звать?
   -- Таня. Брата - Роберт.
   -- Фамилия?
   -- Громовы.
   -- Откуда родом?
   -- Из Староволжска.
   -- А это где?
   -- Недалеко от Москвы.
   -- Ясно, -- сказал Павел. Он ни разу не слышал о таком городе, но проверить сейчас было невозможно. -- Как попали в эти места?
   -- Перед началом войны приехали в деревню к родственникам.
   "Это что, больше года назад? -- удивился Павел. -- Могли бы придумать что получше. Одежда-то на них явно новая..."
   Но он пока решил не показывать лазутчикам, что разоблачил их.
   -- Что за родственники?
   -- Дядя и тётя.
   -- Как звать?
   -- Михаил Игоревич Громов и Инга Саввовна Смирнова.
   Девочка, которая назвалась Таней, отвечала быстро, без запинки, и это еще больше укрепляло недоверие к ним Павла. Лазутчики хорошо выучили свои роли и уверены, что их пока еще ни в чем не подозревают.
   -- Михаил Игоревич -- брат отца?
   -- Да, -- такой же быстрый ответ.
   -- А отца как зовут?
   -- Алексей Громов.
   Командир начал нервно барабанить пальцами по скамье, он, видимо, тоже понял, откуда ветер дует, но этот дробный стук действовал Павлу на нервы. Он хотел прижать рукой его ладонь, но побоялся, что контуженный командир может расценить это не совсем адекватно.
   -- Хорошо, -- кивнул Павел, сморщившись, как от зубной боли.. Он собрался спросить у девочки название деревни, но понял, что это ничего не даст. Девчонка наверняка знает, как называются все деревни в радиусе ста километров, а проверить, существуют ли в действительности Михаил Игоревич Громов и Инга Саввовна Смирнова, сейчас не представлялось возможным.
   -- А что это у тебя брат такой неразговорчивый? -- прищурившись, спросил Павел.
   -- А что говорить-то? -- наконец-то пробасил парень, исподлобья глядя на Павла. -- Вы же меня не спрашиваете...
   Что ж, логика в его ответе есть. Его не спрашивают -- он и молчит. Но ведь факты -вещь упрямая. И эти факты говорят не в пользу их логики.
   -- Может быть, ты тогда расскажешь мне правду? -- обратился Павел к Роберту. -- Ведь твоя сестра обманывает нас, не так ли?
   По тому, как насторожилась девчонка, Павел понял, что попал в точку.
   -- Ничего она не обманывает, -- дерзко ответил Роберт. Павел заметил, как девчонка легонько толкнула его локтем в бок. -- Танька правду говорит. Мы чуть не погибли, а вы нас подозреваете, будто мы враги...
   Парень говорил с таким же мягким акцентом, похожим на украинский. И был таким же смуглым и черноглазым.
   Значит, это действительно брат и сестра...
   "Хорошо играет, подлец, -- подумал комиссар. -- Или все же не играет?". Он встал со скамейки, подошел к парню и положил на его плечо тяжелую ладонь.
   -- Скажи мне, откуда у вас эта одежда?
   -- Купили, откуда же еще? -- Роберт то ли пожал плечами, то ли попытался скинуть чужую руку со своего плеча. Но Павел цепко держал его.
   -- Где купили?
   -- В магазине, -- подала голос девчонка.
   Павел посмотрел на неё. В её глазах читался явный испуг, но она старалась не показывать виду.
   -- В каком магазине?
   Девчонка не ответила, лишь бросила быстрый недовольный взгляд на брата. Если это, конечно, брат...
   И тут самообладание изменило Павлу. Его тело пронзила дрожь, он левой рукой схватил парня за ворот рубашки, а правой начал шарить по поясу, где висела кобура с пистолетом. Павел не смог сразу открыть кобуру, и это, видимо, спасло жизнь Роберту и его сестре.
   Потому что когда Павел вытащил оружие, его гнев чуть угас, хотя он сунул ствол в лицо парню и, брызгая слюной, заорал:
   -- Ах ты щенок! Ты не понимаешь, где находишься? Ты в партизанском отряде находишься! Да я тебе сейчас все мозги вышибу, фашистский ублюдок! Да ты у меня кровью умоешься, б...ь! Да я тебя...
   Роберт отшатнулся к стене блиндажа, благо до неё было всего шага два, вжался в неё, словно надеялся пройти насквозь, закрыл лицо руками.
   Девчонка тоже испугалась -- ноги подкосились, и она рухнула на пол, сев на карточки. Закрыв лицо руками, она закричала:
   -- Не надо!
   Разъяренный комиссар оставил Роберта, подскочил к Тане, схватил девчонку за руки, рывком поставил на ноги и крикнул ей в перекошенное от страха лицо:
   -- Если вы немедленно не расскажите мне правду, то я с вами поступлю по законам военного времени!
   -- Спокойно! -- на плечо комиссара легла твердая ладонь.
   Он обернулся -- перед ним стоял командир отряда. До этого безучастно наблюдавший за допросом, он решил вмешаться, когда дело зашло слишком далеко. Было видно, что Виктор был еще очень слаб, его лицо искажала гримаса боли.
   Рука Виктора плетью соскользнула с плеча Павла.
   -- Успокойся, -- тихо, но твердо, проговорил он. -- Они же дети, -- добавил он, глядя Павлу прямо в глаза.
   -- Да уж, дети, -- буркнул комиссар, однако пистолет спрятал в кобуру. -- Как бы плакать нам не пришлось кровавыми слезами от этих детей, твою мать!
   -- Я так не думаю, -- негромко сказал Виктор, тяжело плюхаясь на скамейку и кривясь от боли.
   -- Тебе надо отдохнуть, -- заметил Павел. Виктор отрешенно кивнул и застонал. -- Давай я тебя провожу до твоего блиндажа. Или бойца пошлю...
   -- Ничего, -- выдохнул Виктор, опираясь спиной о столешницу. -- Уже полегче... А всё-таки, где вы взяли эту одежду? -- этот вопрос относился к парню с девчонкой, которые стояли у стены, прижавшись друг к другу, ни живы, ни мертвы.
   Парень отделился от стены, как бледная тень, и проговорил, заикаясь:
   -- Н-н-нашли...
   -- А вы ничего поумнее придумать не смогли? -- опять нахмурился комиссар. Ему уже смертельно надоела эта игра в кошки-мышки, да и Виктору требовался отдых, того и гляди свалится. Пора кончать этот балаган, вывести ребятишек к ближайшей сосенке, зачитать перед отрядом приказ и забыть об этой головной боли раз и навсегда.
   -- Можно я скажу? -- подала голос девчонка.
   -- Говори.
   -- Понимаете, товарищ командир, мы эту одежду на самом деле нашли. В разбитых вагонах...
   -- Чего? -- в один голос спросили Павел и Виктор. Павел при этом успел заметить, что парень бросил в сторону девчонки короткий взгляд, и та ответила ему едва заметным кивком. Комиссару это не понравилось, потому что еще больше укрепляло его подозрения. У него буквально руки чесались снова выхватить пистолет и пристрелить обоих тут же, ему уже осточертел этот спектакль, который разыгрывали перед ним два полупрофессиональных актера. "А может, очень даже профессиональных", -- пришла в голову мысль. Тем не менее комиссар решил досмотреть пьесу до конца. Расстрелять этих артистов с погорелого театра он всегда успеет, никуда они не денутся...
   -- Понимаете, когда мы убегали от фашистов, которые хотели сжечь нашу деревню, у нас не было даже еды. Несколько дней мы блуждали по лесу, питались чем придется. ("А конкретнее можно?" -- хотел спросить комиссар.). А потом... Потом мы вышли к железной дороге, которая проходила мимо леса. Там увидели разрушенный поезд. В нем мы нашли продукты и одежду.
   -- Что за поезд? -- быстро спросил Павел.
   -- Откуда нам знать? -- пожала плечами девчонка. Похоже, она уже оправилась от шока. Да, самообладание у неё на высоте... Но тогда тем более надо расстрелять.
   -- По карте показать сможешь?
   -- Я не разбираюсь в картах.
   Честно говоря, Павел ожидал услышать именно этот ответ. Хотя он был уверен на все сто процентов, что в картах девчонка разбирается даже получше него.
   -- Ладно, -- Павел присел рядом с Виктором. Тот сидел, опираясь об угол столешницы, баюкал раненую руку. -- Где этот поезд? Километрах в сорока отсюда на север?
   -- Не знаю, мы километры не считали, -- сказала Таня. -- Но шли оттуда сюда дня три...
   Услышав этот ответ, Павел понял, что еще совсем немного, и его подозрения рассеются как дым от партизанского костра. Он слышал о каком-то немецком эшелоне, который с месяц назад пустили под откос какие-то смельчаки. Какой-то новый партизанский отряд, который неожиданно возник за болотами. Павел не знал, кто там командовал, но слухи по лесу идут быстрее скорости звука. Сороки на хвосте приносят... Так что вполне вероятно, что бежавшие от карателей дети наткнулись на этот поезд и подобрали то, что осталось после налета партизан. Не помирать же им от холода и голода, в самом деле...
   Хотя, с другой стороны, немцы, которые готовят лазутчиков и диверсантов, тоже не лаптем щи хлебают. Они не могли не знать об этом поезде...
   "Казалось бы, решение очевидно, -- думал комиссар. -- По законам военного времени... Жаль, что невозможно влезть в их черепушку и узнать, о чем они сейчас думают...".
   Павел вспомнил, как до войны читал роман Александра Беляева, название которого выветрилось из памяти. Там был описан идеофон -- прибор для чтения мыслей. Еще тогда Павел подумал, что существуй этот прибор в действительности, гораздо легче было бы изобличать врагов народа, и ошибок, когда брали невиновных, было бы гораздо меньше. А ни один враг не сумел бы избежать справедливого наказания, потому что идеофон показал бы все его мысли, даже самые потаенные. Особенно часто об этом приборе Павел думал, когда в его глаза бил яркий свет от настольной лампы, а следователь подсовывал ручку и бумагу, чтобы он подписал чистосердечное признание...
   -- Значит, -- проговорил Павел, -- вы нашли одежду в разбитом поезде?
   -- Да, -- ответила Таня.
   -- Хорошо, -- кивнул Павел.
   Он уже принял решение. Безусловно, расстрел -- как высшая мера социальной защиты по законам военного времени. Но не сейчас. Завтра. Тем более они дети... А пока пусть они побудут в отряде, под наблюдением. Но один неверный шаг с их стороны -- и тогда вопрос будет решен гораздо быстрее.
   Павел подошел к входу в блиндаж, крикнул:
   -- Лексей!
   В блиндаж сунулся паренек лет двадцати, в телогрейке, ушанке и с винтовкой.
   -- Накормить и не спускать глаз. Возьми двоих бойцов, отвечаешь за них головой.
   Павел не знал, почему он принял такое малодушное решение. Он был твердо уверен, что перед ними хорошо замаскированный враг. А враг должен быть уничтожен -- иначе он уничтожит тебя. И он уже больше года уничтожал врагов -- фашистов и их пособников. Не зная жалости ни к себе, ни к своим людям.
   Но в тоже время он помнил, как сам был на гране жизни и смерти, когда сидел в одиночной камере в подвале районного управления НКВД. Тогда органы допустили ошибку, но она не стала для Павла фатальной. А теперь такую же ошибку может допустить и он сам. Которую уже нельзя будет никогда исправить. Потому что таковы законы военного времени...
   Мысль была настолько странной и опасной, что Павел не поведал бы её даже самому близкому другу.
  
  
   3.
   Комиссар, резко вывалившись из сна, в который он рухнул, как только отпустил ребят, с минуту лежал, прислушиваясь к своим ощущениям. Голова была тяжелая, гудела, как колокол, ребра, поломанные четыре года назад во время допроса, снова заныли.
   Павел сел на лавку. Посмотрел на часы. Оказывается, он проспал два часа. Комиссар мотнул головой, прогоняя остатки сна. Села на скамью. Торопливо закурил.
   Вокруг было тихо.
   Лишь изредка тишину нарушало конское ржание -- в отряде была одна лошадь, которую пришлось скрепя сердце реквизировать в соседней деревне.
   Но Павлу казалось, что эта тишина в любой момент может взорваться выстрелами и лающими криками немецких солдат. Уже две недели отряд был обложен, как волчья стая флажками. Эсесовцы перекрыли почти все дороги, которые вели в лес, однако сами пока в чащу и болота соваться не решались -- слава богу, среди местных жителей пока не нашлось иуд, которые согласились бы стать проводниками. Фашистам оставалось лишь вымещать свою злобу на жителях окрестных деревень -- они безжалостно расстреливали всех, кто оказался вблизи ненавистного захватчикам леса. А деревня с добрым именем Светлая, что лежала километрах в десяти от леса, жители которой с начала оккупации снабжали партизан продовольствием, была недавно сожжена карателями, а её жители частично перебиты, частично уведены в районный городок, чтобы потом отправиться не по своей воле в ненавистную Германию.
   Словом, положение отряда было хуже губернаторского. Однако Павлу почему-то хотелось верить, что он и его отряд смогут выйти живыми из смертельной ловушки. Километрах в восьмидесяти к юго-востоку, если пройти через топь, уже несколько месяцев успешно действовало крупное партизанское соединение, состоявшее как из жителей окрестных сел и деревень, так и окруженцев, которые попали в окружение еще летом 1941 и так и не смогли пробиться к своим. Почти две тысячи человек, целая армия. Когда рация работала, Павлу удалось связаться с Яковым Каганом, их комиссаром, кадровым военным, обрисовать ситуацию, и тот обещал прийти на помощь. Более того, отряд Павла должен был влиться в соединение Якова.
   Наверное, "яковцы" уже идут. Правда, путь через Гнилые болота долог и труден, как и всё на этой треклятой войне. Но к концу недели партизанское соединение Кагана наверняка прибудет...
   Павел ждал отряда Якова, надеялся на него. И в тоже время боялся этой встречи. Не потому, что теперь он после соединения отрядов он мог перестать быть комиссаром. Все было гораздо сложнее: Павел боялся встречи с Каган. Ведь предыдущая их встреча состоялась летом тридцать восьмого, когда Яков был следователем районного управления НКВД, а Павел был арестован как враг народа. Яков вел дело Павла, и пытался убедить его согласиться, что тот был вредителем и шпионом. В качестве убеждения применялись методы, которых не чураются и немецкие фашисты...
   Три ребра до сих пор ноют, когда меняется погода... И сердце прихватывает.
   Потом, правда, выяснилось, что произошла ошибка -- не был, оказывается, Павел Иванович Чумаков ни английским, ни тем более японским шпионом. Павла выпустили из тюрьмы, где он провел почти без сна два месяца, и не только извинились, но и даже восстановили в партии. Правда, в горком, где Павел до ареста трудился вторым секретарем, вернуться не удалось, и пришлось идти на завод разнорабочим. То есть Павлу предлагали инженерную должность, однако он отказался, рассудив, что второй арест, который наверняка последует через несколько месяцев, в лучшем случае закончится Колымой, а в худшем - расстрельной стенкой. Береженого бог бережет...
   ... Павел снова лег, лицом к бревенчатой стене. Папироса дымила, сжатая между пальцами. Он не знал, что скажет ему при встрече бывший следователь НКВД, не велит ли арестовать и расстрелять. Ведь Яков наверняка знает, что он, Павел, служил в полиции. Конечно, это было прикрытие для ведения подпольной борьбы, но если Яков задаст вполне резонный вопрос: "А почему ты остался жив, когда другие подпольщики погибли за Родину?", Павел наверняка не сможет дать ответ, который удовлетворил бы спрашивающего. А ведь Яков наверняка помнит, как Павел сутками стоял на коленях в холодном карцере, теряя сознание, как он почти потерял человеческий облик, но не подписал признание. Да, тогда органы разобрались, что Павел не виновен, но ведь сейчас идет война, и не возникнет ли у бывшего следователя НКВД мыслишка под шумок свести счеты с бывшим подследственным? Ведь человек устроен так, что он не любит признавать свои ошибки. А Павел был не просто человек, он был напоминанием о прошлом, в котором Яков ошибся. И, скорее всего, он эту ошибку захочет исправить. Или сделать так, чтобы больше никто не узнал о ней...
   Сердце тупо ударило о поломанные ребра. Сигарета выпала из ослабевших пальцев. Павел прижал колени к груди, лег в позу эмбриона. Стало немного полегче, но все равно в душе была тревога. И причина этой гнетущей тревоги была отнюдь не будущая встреча с Яковым.
   Даже не глядя на карту, Павел знал, что его отряд с трех сторон окружен неприступной топью. В этих болотах отряд как в неприступной крепости. А с четвертой стороны, которая вела к тракту, и откуда можно было в любой момент ожидать появления карателей, через каждый километр выставлены посты по два-три человека, которые зорко следят за обстановкой. Заслоны выставлены по направлению к болотам, хотя в этом не было особой необходимости, оттуда немцы не появятся. Оттуда вообще никто не может появиться. Там пройти ну совершенно невозможно.
   А они как-то прошли...
   И именно это обстоятельство беспокоило сейчас комиссара партизанского отряда.
   Павел встал, снова закурил, и шатаясь, как сомнамбула, выбрался из блиндажа.
   Девчонка сидела около землянки, подстелив под себя какую-то дерюгу. Комиссар не видел её лица, и это его очень сильно злило.
   А парень сидел рядом с Сергеем, и они о чем-то беседовали. Как будто два товарища... Эта картина разозлила комиссара еще больше, он сплюнул. Самокрутка вывалилась из его пальцев, и он с остервенением растоптал ее.
  
  
   4.
   Роберт не знал, зачем он вдруг подошел к Сергею. Казалось бы, он должен был стараться держаться подальше от хмурого парня со злыми глазами, который поймал их и привел в отряд.
   Возможно, странное желание поговорить с Сергеем возникло у Роберта оттого, оттого, что тот был его ровесником, а с ровесниками найти общий язык всегда легче, чем со взрослыми людьми.
   Сергей сидел на пригорке, под мшистым стволом высокой сосны, положив на колени винтовку. Сидел, устало закрыв глаза, и будто бы дремал. Но едва Роберт подошел к нему, как Сергей, словно очнувшись, вскочил на ноги, и дуло винтовки уперлось Роберту в грудь.
   Роберт инстинктивно шагнул назад.
   -- Ты чего? -- спросил он испуганно.
   -- Ничего! -- процедил сквозь зубы Сергей.
   -- Ты чего такой злой? -- как можно миролюбивей поинтересовался Роберт. И попытался улыбнуться Сергею.
   Но, очевидно, улыбка получилась не очень, так как Сергей угрюмо бросил:
   -- Какой есть...
   Роберта глубоко обидело такое отношение Сергея, и он хотел было пойти к землянке, у входа в которую сидела Таня, но все же предпринял еще одну попытку наладить мирные отношения с Сергеем.
   -- Послушай, -- сказал он, -- я же тебе ничего плохого не сделал, почему ты так...
   -- Ты-то не сделал, -- ответил Сергей, присаживаясь обратно на серый мох и прислоняясь спиной к сосне. -- Но кто знает...
   -- Что? -- спросил Роберт.
   -- Никто ничего не знает, -- буркнул Сергей, положив винтовку на колени. -- Вот и комиссар не знает, как с тобой поступить, то ли в расход пустить, то ли...
   -- В расход? -- Роберт ощутил дрожь в коленках. -- Это как?
   -- А то ты не знаешь, -- усмехнулся Сергей.
   Роберт действительно не знал, что означает это выражение - "пустить в расход", но он его слышал здесь уже второй раз, и догадался, что ничего хорошего это ему не сулит.
   -- За что в расход? -- тихо спросил Роберт.
   -- Найдется за что, -- угрюмо ответил Сергей. И сплюнул себе под ноги.
   -- Дурак ты, -- вдруг простодушно проговорил Роберт. Ему почему-то стало смешно, хотя на самом деле в этом не было ничего смешного: его считают здесь врагом. Но какой же он, на самом деле, враг? Разве он виноват, что неожиданно для себя очутился во времени, в котором идет эта жестокая и странная война? Война, которая в его мире закончилась более двухсот лет назад и о которой все давно уже забыли, кроме историков.
   Но не расскажешь же об этом Сергею...
   -- Ты по зубам давно не получал? -- хмуро осведомился Сергей, который сейчас превратился из воина-партизана в обыкновенного подростка.
   -- Давно, -- простодушно ответил Роберт.
   -- Значит, получишь, -- подвел итог Сергей.
   -- От тебя, что ли? -- с усмешкой переспросил Роберт, в котором тоже проснулся подростковый задор.
   -- А хотя бы и от меня! -- ухмыльнулся Сергей.
   -- У тебя оружие, -- заметил Роберт. -- Ты со мной в два счета справишься...
   -- За кого ты меня принимаешь? -- обиделся Сергей. Он уже успел подзабыть, что еще минуту назад видел в Роберте подозрительную личность, чуть ли не вражеского шпиона, в которого, если прикажут, он, не раздумывая, всадит пулю. Теперь же перед ним стоял хоть и высокорослый, но явно равный по силам парень, который строит из себя невесть что, и потому должен получить как следует, чтобы с него слетела, как шелуха с лука, спесь. -- Я же не фашист какой-нибудь. Это они, гады, из-за угла... по безоружным.
   Сергей опустил голову, быстро провел обшлагом рукава по глазам. Роберты был уверен, что Сергей вытер слезы.
   -- Ты думаешь, -- проговорил Сергей, поднимая на Роберта чуть покрасневшее лицо, -- я с тобой без оружия не справлюсь? -- он положил винтовку на пожухлую траву и поднялся на ноги.
   -- Посмотрим, -- проговорил Роберт, ему вдруг стало весело. Он не хотел драться с Сергеем, который, несмотря на то, что был партизаном и, несомненно, уже успел поучаствовать в боях, был наверняка слабее его.
   -- Посмотрим, -- азартно ответил Сергей. Он уже потирал покрытые коркой грязи руки, готовясь к предстоящей схватке. Он уже забыл, что парень, который стоит перед ним, мог оказаться врагом, в Сергее играло мальчишеское желание помериться с ним силой -- как когда-то, еще до войны, с дворовыми пацанами, во дворе большого дома-колодца, недалеко от Арбата, где он жил с родителями и сестренкой.
   -- Посмотри-посмотри, -- сам того не подозревая, подзадоривал соперника Роберт.
   -- Я-то смотрю, -- отвечал тот, принимая боксерскую стойку,-- а вот ты...
   -- И я тоже смотрю...
   -- Вот и смотри...
   И вдруг Роберт отчетливо понял, что глупо им сейчас мериться силой, пусть даже и в шутку, ибо в этот мире существует что-то гораздо более важное, чем обоюдная проверка крепости мускулов, а именно: умение быстро сориентироваться в непростой военной обстановке, умение выжить -- в том случае, если их не отыщет Патруль, и он с Таней надолго застрянут в прошлом. То есть Патруль их отыщет обязательно, иначе и быть не может, однако это может случиться не сразу. А пока что ему, Роберту, нужно быть рядом с Сергеем, который, несмотря на то, что он ровесник Роберта, знает современную ему жизнь гораздо лучше, и, если потребуется, сможет помочь ему в трудную минуту, укажет на правильный выход из, казалось бы, совершенно безвыходной ситуации. Потому что он свой в этом враждебном Роберту мире, к тому же еще и ровесник, что немаловажно.
   Роберт понял, что именно это стремление -- найти в Сергее друга, помощника и защитника -- заставило его подойти к Сергею и заговорить с ним.
   Роберт сбросил с плеча куртку, сел на нее и протянул Сергею руку.
   -- Садись, -- миролюбиво предложил он.
   -- Ты что, струсил? -- усмехнулся Сергей, глядя на Роберта сверху.
   Однако, поколебавшись, сел рядом. Его винтовка осталась лежать под мшистым подножием сосны.
   -- Не струсил, -- ответил Роберт. -- Просто я не люблю драться.
   -- Я тоже, -- проговорил Сергей. -- Но мы же не собирались драться, просто можно было силой помериться.
   -- Не хочется, -- сказал Роберт. И добавил совсем другим голосом, от которого у него у самого пробежали по спине холодные мурашки: -- Да и не время сейчас, когда рядом враги.
   Он вдруг почувствовал себя аборигеном этого мира, в котором идет война, и ему сделалось страшно и тревожно.
   -- Ты прав, -- сказал Сергей, который тоже понял всю нелепость затеи помериться силой сейчас, когда в любое время может начаться бой, -- не надо тратить силы. Да и не верю я, что ты фашистский лазутчик.
   -- Спасибо, -- только и смог ответить Роберт.
   Подул легкий ветерок, освежая лицо, стало как-то невесомо и легко, однако эта легкость граничила с осознанием грядущей опасности.
   Сергей повернул голову к Роберту, и тот увидел в его глазах печаль.
   -- Я бы всех этих гадов, -- процедил сквозь зубы Сергей. -- Голыми руками...
   -- Я понимаю тебя, -- ответил Роберт. Хотя на самом деле мало чего понимал. Он был чужой здесь, совсем чужой, и единственным его желанием сейчас было вырваться из этого непонятного, а оттого пугающего времени и вернуться домой, в родной двадцать второй век, где всё понятно и знакомо.
   -- Ничего ты не понимаешь, -- вдруг резко обрубил Сергей. И Роберт по-настоящему испугался, увидев его лицо. То было не лицо мальчишки-подростка, а усталый лик маленького старичка -- бледный, изнеможенный, словно вылепленный из воска. Узкие сухие губы мелко дрожали, на луб протянулась глубокая борозда морщины, а в глазах -- пустых стеклянных глазах -- пылал огонь ненависти. Казалось, еще мгновенье -- и этот огонь вспыхнет, вырвется наружу и пойдет полыхать, пожирая все вокруг, превращая пространство в прах и пепел...
   Но огонь наружу не вырвался. Только покатилась по немытой щеке капелька слезы, оставляя чистую белую борозду.
   -- Ничего ты не понимаешь, -- повторил Сергей, стирая рукавом слезы.
   Роберту вдруг до боли в сердце стало жалко Сергея, ему захотелось ему помочь, но он не знал, как это сделать. Ибо чем может помочь гость хозяину, в доме которого поселилась печаль?
   -- У тебя что-то случилось? -- участливо спросил он.
   -- Мою мать и сестренку Леру убили фашисты...
   -- За что? -- тихо спросил Роберт. Ему стало холодно, как будто он в мороз выскочил на улицу в одной рубашке.
   -- А ты разве не знаешь, за что они нас убивают? -- Металлом прозвучал голос Сергея. -- Мы же, по их мнению, недочеловеки, которые не имеют права на жизнь. Вот они и...
   Сергей на мгновение замолчал, провел обшлагом рукава по лицу и продолжил:
   -- Они шли по улице на рынок, менять тряпки на хлеб, а пьяные солдаты выпустили в них очередь из автомата. Просто развлекались, гады! Вот я и ушел к партизанам. Решил отомстить... -- Руки Сергея потянулись к винтовке, он схватил ствол и положил себе на колени. -- Гады! Я фрицам теперь всю жизнь мстить буду! Сам умру, но отомщу! Отомщу!
   Роберт ничего не ответил. Да и что он мог сказать Сергею? У него же никто не погиб...
   -- Тебе сколько лет? -- неожиданно спросил Сергей. Спросил вполне миролюбиво.
   -- Пятнадцать, -- ответил Роберт. И тут же поправился. -- Скоро будет.
   -- Мне четырнадцать... скоро будет, -- сказал Сергей. -- А ты и твоя сестра на самом деле не немецкий шпион? -- неожиданно спросил он.
   -- Разве мы похожи на немецких шпионов? -- удивился Роберт. Вполне искренне.
   -- Если бы все шпионы были похожи на шпионов, было бы легче, -- заметил Сергей. -- Вот комиссар не доверяет вам... Я стоял на посту и слышал, как он разговаривал с командиром и доказывал ему, что вы оба немецкие шпионы, и вас нужно немедленно расстрелять.
   -- А командир что?
   -- Командир тяжело ранен... И он пока не принял решения...
   Роберт почувствовал, как по спине побежали холодные мурашки. Он порывисто оглянулся, посмотрел на высокую сосну, под которой, положив под голову чью-то телогрейку, лежала Таня. Издалека он не видел, спала она или нет. Скорее всего, не спала -- какой тут сон, когда впереди сплошная неизвестность? Почему Патруль не спешит им на выручку? Почему он задерживается? Неужели они не получили сигнала о том, что машина времени без разрешения отправилась в прошлое? Но тогда... Роберт почувствовал, что покрывается холодным потом. Тогда может случиться так, что Патруль не прилетит за ними вообще, и они останутся здесь, в чужом времени, до конца жизни -- которая, скорее всего, продлится совсем недолго. Либо они попадут в руки к немцам, которые убьют их, либо расстреляют свои, приняв за немецких шпионов. И никому ничего не докажешь... Так где же застрял Патруль? Что случилось там, в далеком отсюда 2148 году? Прошло уже больше четырех часов, как Роберт и Таня находятся в чужом для них времени, но никто не спешит забрать их обратно. Неужели их так и оставят здесь, и они погибнуть в холодных болотах?
   -- Но ты особо не бойся, -- продолжил Сергей, от которого, конечно же, не ускользнул испуг Роберта. -- Никто вас не тронет, пока жив Борода.
   -- А кто это? -- спросил Роберт.
   -- Наш командир, -- пояснил Сергей.
   -- А почему Борода? -- не понял Роберт. -- У него же нет бороды...
   -- У него фамилия Бородин, -- разъяснил Сергей. -- Вот так его и прозвали. Так что не боись, Пока он жив, ты и твоя сестра в безопасности.
   -- Пока он жив, -- повторил Роберт.
   -- Да, пока жив, -- подтвердил Сергей. Причем сказано это было вполне будничным тоном, словно речь шла не о жизни и смерти, а о чем-то не очень важном. -- Ты же видел его? Там, в блиндаже. Он ранен в голову... осколком...
   -- Видел, -- кивнул Роберт.
   Он вспомнил пожилого мужчину с перевязанной головой, с морщинистым лицом. Он говорил медленно и, казалось, с трудом. Но именно он заступился за Роберта с Таней.
   -- Ты не боишься погибнуть? -- неожиданно для себя спросил Роберт.
   -- Нет, -- сразу ответил Сергей, поднимая глаза к небу, скрытому серыми тушами осенних туч. -- Я умру не раньше, чем убью сорок шесть фашистов.
   -- Почему сорок шесть? -- удивился Роберт.
   -- Матери было тридцать восемь, а Лерке восемь, -- пояснил Роберт, по-прежнему глядя на небо. -- Итого сорок шесть...
   -- А скольких ты уже убил? -- спросил Роберт. И поразился будничности этого вопроса. Похоже, он уже окончательно свыкся с мыслью, что насильственная смерть в этом мире было вполне привычным явлением.
   -- Ни одного пока, -- тихо ответил Сергей. -- Просто меня не пускают в бой. Командир так и говорит: "Мал еще, успеешь повоевать".
   -- А может, он и прав?
   -- Может, и прав, -- вздохнул Сергей. -- Но, понимаешь, мне кажется, что за два года войны я стал в три раза старше. Понимаешь?
   Роберт молча кивнул. Он понимал -- и не понимал Сергея. Но он понял то, что было и так предельно ясно людям того неистового мира, странного и страшного одновременно. Мира, в котором он, Роберт, был незваным гостем. Он понял, что война, особенно такая, какой была когда-то последняя мировая война, не детское дело. Дети не должны, не имеют права участвовать в войне, ибо война не приносит ничего, кроме страдания и ожесточения, пусть даже ими движет благородная -- по понятиям этого времени -- цель: отомстить врагам за смерть близких людей. В случае с Сергеем -- матери и сестры. Но Роберт не видел в мести даже частицы благородства, в его голове не укладывалось, как можно в отместку за одного-двух погибшего убивать десятки, а то и сотни. Наверное, решил Роберт, и им тогда, и этими людьми, которые жили двести лет назад, двигает пережиток -- первобытный инстинкт кровной мести, который и подчиняет сейчас себе этого не по годам повзрослевшего паренька с крапинками веснушек на курносом носу. И потому за смерть двоих, очень близких, ближе нет, людей он хочет забрать жизнь 48 других людей, которые наверняка не убивали ни его матери, ни сестры. Их вина только в том, что они -- соотечественники убийц. И только на основании этого Сергей готов пролить невинную кровь.
   Впрочем, невинную ли? Эти люди пришли на землю Сергея как враги, как захватчики, и по законам этого дикого века они должны быть убиты. И Сергей, конечно же, прав: нельзя же, в самом деле, спокойно сидеть и смотреть, как злобные люди, облаченные в серые мундиры, безнаказанно ходят по твоей земле и убивают маленьких детей, которые еще ничего не понимают и не знают, почему в них стреляют.
   Но ведь эти люди в сером, которых Сергей и все, кто живет в этой стране, которой давно уже нет на карте, называют фашистами, -- они тоже не хотят, чтобы их убивали защитники той земли, на честь и достоинство которой они посягнули. И им тоже приходится защищаться, то есть убивать. Убивать тех, кто убивает их. И так -- без конца... На войне как на войне -- говорила древняя поговорка, смысл которой давно уже был забыт, но теперь Роберт понимал, что она означает.
   На войне как на войне. И этот кошмар взаимных убийств невозможно остановить. И кто знает, сможет ли Сергей исполнить свой кровавый обет -- уничтожить 48 фашистов. 48 человек... Он постарается это сделать, и сделает, если его не убьют самого. Потому что война -- это бумеранг, который ты запускаешь во врага, а он возвращается и бьет тебя самого. И ты падаешь на траву и лежишь бездыханный...
   Задумавшись, Роберт не услышал, как подошла Таня и села рядом. Лицо у нее было усталым и озабоченным. Темные глаза были красными, словно она только что плакала
   -- Не нравится мне все это, -- сказала Таня. -- У меня нехорошие предчувствия.
   -- Не бойся, -- сказал Сергей, расценив слова девочки по-своему. -- Немцы отсюда далеко, им сюда так просто не проникнуть. К тому же у нас на всех дорогах стоят дозоры, -- на секунду он умолк, сообразив, что ляпнул лишнее. Но, видимо, он уже не видел в Роберте врага, и потому продолжил. -- Через три дня к нам должны подойти крупные силы белорусских партизан...
   -- Хорошо, если так оно и будет, -- ответила Таня. -- Но три дня -- это очень, очень, очень много... -- "для нас",-- чуть не вырвалось у нее. Но она опять почувствовала грозный взгляд комиссара, так что по спине побежали холодные мурашки, и не стала продолжать, понимая, что ее слова могут понять совсем не так, как она хотела. Таня уже поняла, что в этом холодном мире никому доверять нельзя. А ее неугомонный брат, похоже, уже успел здесь освоиться, вот даже почти подружился с этим грязным парнем в сальной... кажется, это называется фуфайка... который так и пялится на нее угрюмым тяжелым взглядом, словно хочет просверлить насквозь.
   -- Так и будет! -- уверенно произнес Сергей. -- А твой брат ничего парень! -- Добавил он с улыбкой.
   -- Значит, уже успели спеться? -- Таня тоже попробовала улыбнуться. -- Ну и чем вы разговаривали, если не секрет?
   -- О здешней жизни, -- ответил Роберт. И увидев, как напряглась сестра, понял, что опять ляпнул что-то не то. Но Сергей, похоже, не заметил его оговорки, которая наверняка заставила бы его задуматься. -- Знаешь, у Сергея фашисты убили маму и сестренку. Представляешь?..
   Таня вздрогнула, словно ее ударили плетью. Девочка вдруг часто заморгала, глаза стали мокрыми.
   -- Это правда? -- ее голос задрожал. Она быстро вытерла слезы обшлагом рукава.
   "Нет, они не враги, -- подумал Сергей. Эта мысль принесла облегчение. -- Не шпионы. Хотя какие-то они... не советские, что ли...".
   -- Правда, -- тихо сказал он, едва сдерживаясь, чтобы не разреветься как маленький ребенок, прямо перед этими странными ребятами, неизвестно как угодившие сюда откуда-то из тыла. Ему вдруг хотелось рассказать им всё о своей жизни, о своих мытарствах, которые он перетерпел за четыре года -- с тех пор, как забрали отца. Но страх -- перед прошлым ли, которое так и не получилось забыть? перед комиссаром? перед немцами?-- останавливал его, заставлял дрожать руки и ноги, скручивал желудок, и он никак не мог справиться с этим вездесущим ужасом.
   -- А твой отец где? Воюет?
   Голос девчонки прозвучал очень тихо, но сейчас он показался Сергею громче самого громкого раската грома.
   -- Отец? -- с трудом выдохнул он. И затравленно огляделся. -- Отец?..
   Сергей не считал Роберта и его сестру врагами, но даже им он не мог сказать, что его отца арестовали и расстреляли четыре года назад...
  
   5.
   Костер ярко горел, выстреливая в низкое ночное небо яркими искрами. Партизаны сгрудились вокруг огня.
   Таня поёжилась под тяжелой телогрейкой, холод пробирал до самых костей. Роберт тоже закутался в какую-то грубую дерюгу, которая тоже плохо спасала от холода.
   От костра отделилась невысокая фигурка с винтовкой через плечо. Остановилась перед Робертом и Таней.
   -- Мерзнете? -- раздался голос Сергея.
   -- Да, что-то совсем холодно стало, -- ответил Роберт. Таня промолчала.
   -- Тогда айда к нам, -- предложил Сергей.
   -- А можно? -- неуверенно спросил Роберт.
   -- Можно. Пошли...
   Роберт повернулся к Тане:
   -- Пойдем?
   -- Пойдем...
   Роберт поднялся, протянул руку сестре. Таня тоже встала, ухватившись за сильную ладонь брата. Честно говоря, беспокоил её не столько холод, сколько неопределенность -- когда же наконец их вытащат отсюда? Почему уже ночь, а за ними до сих не прилетел Патруль? От жуткой мысли, что он может не прилететь вообще и они останутся навсегда в этом чужом и враждебном мире, в груди холодело, а сердце начинало метаться в груди, как певчая птица, угодившая в охотничьи силки. Перспектива навечно остаться в этом времени пугала Таню. Да и Роберт совсем сник. Полдня он просидел рядом с сестрой под сосной, не проронив ни слова, о чем-то хмуро думал. Таня решила, что на него так подействовал разговор с Сергеем. Она ни о чем не спрашивала брата, тоже молча сидела, уткнувшись подбородком в колени. Какой-то партизан, от которого за километр разило едким потом, принес им флягу с водой, но Таня к ней даже не прикоснулась. Роберт же сделал несколько нервных глотков.
   Одно успокаивало: партизаны на них не очень обращали внимания. Они были тоже какие-то хмурые и озабоченные. Тоже сидели неподвижно под соснами или у своих землянок, положив на колени винтовки и автоматы. Только изредка бросят косой взгляд в их сторону, и снова уткнутся глазами в землю.
   Иногда из блиндажа, в котором допрашивали Таню и Роберта, выглядывал комиссар. Оглядев вверенную ему территорию хозяйским взором, он ненадолго останавливался на ребятах тяжелым взглядом и пристально смотрел на них, словно пытаясь прочитать их мысли. Роберт, похоже, не замечал комиссара, а Таня быстро опускала глаза.
  
   6.
   В тесном кругу у костра было мало свободного места, всем хотелось оказаться поближе к огню. Таня оказалась стиснута между братом и Сергеем. Но если прикосновение плеча брата давало девочке чувство хоть какой-то защищенности, то ощущение от соприкосновения Сергея её сильно пугало. Она вдруг поняла, что этот человек давно уже умер, и она сидит рядом с покойником. Да, его плечо было теплое, живое. Но Таня понимала, что это тепло обманчиво. Потому что в её мире этого человека давно уже не было в живых. Если его даже не убили на этой войне, то он все равно вряд ли дожил до середины двадцать второго века...
   Таня, насколько это было возможным в тесноте, постаралась отодвинуться от Сергея, посильнее прижавшись к брату.
   -- Ты вся дрожишь, -- сказал он. -- Тебе все еще холодно?
   -- Да...
   Роберт обнял сестру, она положила ему голову на плечо. "Все-таки он старше меня почти на два года, -- подумала Таня. -- Он совсем уже мужчина, и наверняка сможет защитить меня... Пока нас не найдут...". От мысли, что их могут не найти, на Таню нахлынула новая волна холода. Она словно нырнула в ледяную прорубь в морозный зимний день...
   Костер стрелял в небо огненными искрами, они летели к облакам, но, не долетев, гасли -- как будто ночная темнота глотала их. Один из партизан достал из огромного кармана телогрейки какую-то очень большую бутылку. Тут же нашлась и кружка.
   -- О, самогончик, -- раздались радостные крики.
   Кружку с самогоном пустили по кругу. Партизаны делали по два-три глотка и передавали сидящему рядом. Когда железная кружка дошла до Тани, она опасливо взяла ее в руки, так же осторожно принюхалась к содержимому, что плескалось на дне. В нос резанул такой смрад, что девочку чуть не стошнило. "И как они эту гадость пьют! -- поморщилась она.
   -- Выпей, девонька, для сугреву, -- услышала она.
   Но Таня не смогла бы выпить это тошнотворное пойло даже под угрозой пытки. Она передала кружку Сергею. На какое-то короткое мгновенье их пальцы встретились, и Таня тут же отдернула руку, как будто она коснулась ядовитой змеи.
   Пальцы у Сергея были холодные. Но живые. И он сам был живой. Как и все, кто сидел сейчас у ночного костра. Но Таню все равно не покидало страшное ощущение, что она находится среди покойников.
   Таня снова опустила голову на плечо брата. Единственного здесь по-настоящему живого человека...
   -- Хорошо пошло, -- сказал какой-то партизан. -- Повторить бы...
   -- Погодь, Димыч, -- пробасил хозяин бутылки, на дне которой еще имелось немного вонючей жидкости. -- Еще завтра день...
   -- А что, у тебя больше нет?
   -- Нет. Я в Некрасовке у Бабая брал. Но туда теперь не пройти...
   Кто-то бросил в костер охапку еловых веток. Огонь, радостно затрещав, взметнулся еще ярче.
   -- И когда эта треклятая война закончится? -- услышала Таня чей-то негромкий голос.
   -- Авось скоро, -- кто-то хрипло ответил. -- Москву немец не взял -- значит, уже скоро...
   -- Я слышал, немцы аж до Сталинграда дошли...
   -- Говорят, что кур доят...
   -- Я серьезно!
   -- Я тоже. Не может Сталин Сталинград отдать. Никак не может...
   Партизаны загалдели, подогретые самогоном. Таню раздражал этот галдеж, и она старалась не прислушиваться к тому, о чем говорили партизаны, но их слова невольно впечатывались в её мозг, как снимки на старой фотографической пластине, и ей очень хотелось расплакаться, потому что родной мир был очень далеко и не спешил прийти на помощь. Таня боялась, что там, в её времени, случилось нечто ужасное, поэтому она всё еще здесь.
   -- Когда свинья в чужой огород залезет, что с ней делают? Гонят и бьют. Так и немцы -- те же свиньи...
   -- А ты это немцу скажи, когда встретишь...
   -- И скажу!..
   -- Это они нас свиньями называют, хотят извести русский народ под корень ...
   -- Не русский, а советский!
   -- Да какая разница?
   -- Не свиньи немцы, а стервятники. Видали? Сидит такой на дереве, голова вверх, клюв острый, взгляд гордый. А если поймать, перышки пощипать, так сразу вороной мокрой делается. Или курицей...
   Воздух содрогнулся от оглушительного смеха, пламя выстрелило в ночное небо новый сноп искр. Роберт заерзал, поудобнее устраиваясь на бревне. Таня всхлипнула, еще крепче прижимаясь к брату. Роберт повернул голову к сестре, его губы чуть разошлись, но он ничего не сказал. Только вздохнул.
   -- Эх, заглянуть бы хоть на миг в будущее! -- подал голос немолодой партизан, сидевший через Сергея. На его усталом лице метались отблески костра. -- Наверное, богатая, интересная жизнь после войны наступит. И коммунизм во всем мире...
   Партизаны снова загалдели все вместе, и Таня уже не могла различить в общем гуле отдельных слов.
   Она подняла голову с плеча брата, уткнулась подбородком в колени и стала смотреть на огонь. Костер горел неярким ровным пламенем, освещая лица сидящих вокруг него людей. Его языки уже не стремились к небу. Было похоже, что костер уже скоро затухнет.
   "Какие они все-таки наивные, -- с грустью подумала Таня. -- Наивные и счастливые. Счастливые, потому что не знают, что ждет их завтра, но все равно мечтают о будущем. О светлом, богатом будущем...".
   Они не знают, что богатство будет только в фильме "Кубанские казаки", который выйдет года через три после окончания войны. А реальная послевоенная жизнь будет трудной и голодной, в том числе и потому, что те страны, которые помогают сейчас их стране, сразу после победы станут её врагами. Они не только откажут в помощи бывшему союзнику, но и будут планировать против него новую войну. Но народ, напрягая все силы, через несколько лет залечит раны, нанесенные стране войной, восстановит города и заводы, построит первую в мире атомную электростанцию, запустит в космос первый спутник и первого человека, и с каждым годом страна, которая носила гордое имя Союз Советских Социалистических .Республик, будет расцветать и крепнуть на зависть всему окружающему миру. И многим это будет как кость в горле... И ровно через сорок лет после победы в этой войне к власти в стране прорвутся те, кто спустя пять или шесть лет (Таня точно не помнила) разрушат гордую и великую страну, на которую с надеждой смотрели простые люди всего мира, раскромсают её на части, а её бывших граждан, в том числе и постаревших победителей, ввергнут в нищету и бесправие. И понадобится еще не один десяток лет, прежде чем новым поколениям удастся возродить страну. Но прежней - великой - страны уже никогда не будет...
   Тане было до боли в сердце жаль этих людей, которым было неведомо их такое несчастливое будущее. Но она не могла им этого рассказать. Не имела права. Не только потому, что это было вмешательство в прошлое. Нет, она не имела права лишать надежды и веры в счастливое будущее этих людней, потому что завтра или послезавтра они пойдут в бой с врагом. И она по-хорошему завидовала этим людям -- людям, в душах которых есть стальной стержень, и они не задумываясь готовы отдать свои жизни ради того, чтобы их дети и внуки жили при коммунизме. И узнай они, что через пятьдесят лет не будет не только коммунизма, но и их страны, и что они на исходе жизни будут считать копейки от пенсии до пенсии, -- поверят ли, что такое возможно? Скорее всего, не поверят, и разорвут на части несчастную Кассандру, которая пугает дурными пророчествами -- но все равно, в душе поселится маленький червячок сомнения, он будет потихоньку грызть стержень, и, в конце концов, он надломится, и уже не найдется сил поднять себя в атаку, когда вокруг свистят пули и жутко воют снаряды. А если вдруг поверят, то тем более -- захотят ли они умирать за такое будущее? Конечно, в том будущем, которое наступит через двести лет, всё по-другому. Человечество наконец-то одумалось и объединилось, теперь людей не разделяют десятки государств, все живут одной большой семьей, и называется эта семья Объединенным Человечеством. Не коммунизм, конечно, о котором мечтают сейчас, но у всех равные права и возможности, небогатая, но сытая жизнь. Слово "война" ушла из лексикона -- хочется надеяться, что навсегда. Правда, и о войнах прошлых веков, в том числе и об этой, мало кто помнит -- кроме тех, кто всерьез изучает историю. "Прекрасный новый мир" не хочет копаться в своем кровавом прошлом и бередить раны, нанесенные разными странами и народами друг другу сотни лет назад. Это даже запрещено, потому что не способствует стабильности. А стабильность выстрадана Объединенным Человечеством...
   Вот за такое будущее, думала Таня, эти люди тоже не отказались бы отдать жизнь. Но оно очень и очень далеко от них, за самым дальним и недоступным горизонтом, и до него не дойдет ни один из всех, кто сейчас сидит у этого костра. А дождливый август 1991 года увидят многие из них, и не одно сердце разорвется от боли, как разорвалось сердце поэтессы Юлии Друниной, и она добровольно ушла из жизни, потому что была убита страна, которую она, хрупкая девушка всего 17 лет от роду, яростно защищала в рукопашной...
   А сколько ушло вместе с ней? Не сосчитать...
   Эти люди, думала Таня, могут завтра умереть, поэтому у них нельзя отнимать веру. Веру в победу, веру в будущее. И не ей, пришелице из совсем другого будущего, судить, хороша или плоха эта вера...
   ... Костер догорел, партизаны разошлись по своим землянкам, а Таня и Роберт так и сидели плечом к плечу у остывающего кострища, словно надеялись, что вот-вот появится долгожданный Патруль Времени и заберет их наконец домой.
   Но Патруль не появлялся. Лишь грозно ухала в темноте какая-то ночная птица. А за спиной раздавалось сухое шуршание шагов, то и дело прерываемое надсадным кашлем.
   Партизан, приставленный наблюдать за ними комиссаром, очень хотел спать, его голова раскалывалась от высокой температуры, его мучил бронхит, но он не мог нарушить приказа и уйти спать.
   И почему-то он не мог подойти к ним и сказать, что им тоже пора спать.
   И он был очень рад, когда к остывшему костру подошел Сергей и увел ребят к себе в землянку.
  
   7.
   Утро не принесло приятных новостей. Таня и её брат по-прежнему оставались в прошлом, они лежали в холодной, как могила, партизанской землянке, на ворохе какого-то сырого тряпья, заменявшего постель, под стегаными телогрейками вместо одеяла. К тому же от "постели" шел такой неприятный запах, что Таня всерьез испугалась, что подхватит здесь какую-нибудь опасную инфекцию.
   К тому же от партизан -- а их в землянке спало человек десять -- исходили тоже отнюдь не цветочные ароматы...
   Брат еще спал, тихонько посапывая, как младенец. Он даже улыбался во сне, и, глядя на Роберта, Таня тоже улыбнулась. И осторожно, чтобы никого не разбудить, перешагнув через спящие тела, выбралась из землянки.
   Дышать сразу стало легче. Но утро было хмурым и неприветливым. Серые тучи нависали так низко, что, казалось, цеплялись за верхушки сосен. Дул легкий ветерок. Накрапывал мелкий дождик.
   Над костром висел котел, около него суетились два партизана, один из которых, похоже, был женщиной. От котла доносились весьма аппетитные запахи, и Таня поняла, что проголодалась. Но она не решилась подойти к поварам, так как боялась, что они прогонят её. Таня понимала, что она боится зря -- вчера их сыто накормили не очень вкусной кашей, которая называлась "перловка". Но выбирать нее приходилось...
   Но это было вчера. А сегодня... Сегодня Тане еще сильнее захотелось домой. Когда же прилетит Патруль и заберет их?
   Она снова заплакала.
  
   8.
   Не прошло и часа, как партизанский лагерь ожил. Сонные партизаны вылезали из землянок, шли к костру, где получали свою порцию каши. Танины опасения не оправдались -- её с братом тоже накормили. Каша , как и вчера, было очень невкусной. Но Роберт уплетал за обе щеки. Даже попросил добавки.
   Комиссару отнесли завтрак в блиндаж, и то, что он пока не показывался, немного успокоило Таню. Ей хотелось верить, что комиссар забыл о ней и Роберте. Не давали покоя слова Сергея, что комиссар хочет их расстрелять. Таня не очень хорошо разбиралась в истории сороковых годов двадцатого века, все-таки она специализировалась по более позднему времени, но она знала, что во время той войны могли расстрелять любого, кто вызывал подозрение. Даже ребенка её возраста.
   То, что она все еще жива, вселяло какую-то надежду.
   В первую очередь, что их все-таки скоро заберут отсюда.
   Роберт, похоже, вообще перестал волноваться. Похоже, он здесь обжился. Таня, сидя на сыром ватнике у входа в землянку, видела, что брат стоит с Сергеем на небольшом пригорке у высокой сосны, и они о чем-то оживленно беседуют. Таню не могло не радовать, что брат нашел себе здесь товарища, однако беспокойство не отпускало девочку.
   Вдруг Таня почувствовала, как похолодела спина -- словно к ней приставили холодный кинжал. Она нервно обернулась -- и увидела глаза комиссара, который взирал на неё из черного проема своего блиндажа. Комиссар смотрел на неё так, словно был ученым-энтомологом, который поймал бабочку и теперь готовится пришпилить её иголкой к стене, чтобы она украсила его коллекцию. Или как на лягушку, приготовленную к препарированию. В его взгляде не было никаких чувств, ни жалости, ни ненависти. Лишь сухой научный интерес. И это испугало Таню гораздо сильнее, чем вчера, когда этот человек размахивал перед её носом пистолетом.
   Таня облилась холодным потом, а беспредельный, почти физически ощутимый страх, сковал тело, и она с трудом могла дышать, как будто этот взгляд душил её. Она хотела зажмуриться, но даже закрыть глаза было страшно. Она боялась, что если комиссар увидит, что она прячет от него глаза, то он тут же прикажет убить её.
  
   9.
   Таня была недалека от истины. Комиссар выглянул из блиндажа, потому что ему показалось, что они вдруг исчезли. Но когда Павел увидел, что парень опять о чем-то разговаривает с Сергеем, а девчонка одиноко сидит у землянки, то облегченно вздохнул. Не похожи они ни на лазутчиков, ни на диверсантов. Ведут себя как-то не так...
   Однако когда комиссар столкнулся с девчонкой взглядом, та вся буквально скукожилась от страха. И посмотрела на него таким затравленным взглядом, что у комиссара больше не осталось сомнений в своей вчерашней правоте. Девчонка и её брат заброшены в отряд немцами. Но что-то пошло не так, и они не могут выполнить задание, а оттого волнуются. Особенно девчонка... Парень более спокоен. Нашел себе товарища... Надо будет приказать Сергею, чтобы тот держал с ним ухо востро.
   Из темноты блиндаже донесся сдавленный стон. Павел подошел к командиру.
   -- Воды, -- донесся до Павла слабый голос.
   Комиссар поднес флягу к губам командира. Тот припал к ней так, словно неделю шел через безводную пустыню. Павел хотел сказать, чтобы тот экономил воду, однако промолчал. Неизвестно еще, сколько осталось Виктору. Рана слишком серьезная, да и в легких хрипит так, что за километр слышно. А тут еще с этими разбираться...
   Кулаки комиссара непроизвольно сжались.
   -- Слушай, надо что-то с ними делать, -- сказал Павел, забирая у Виктора пустую флягу.
   Командир повернул к нему худое лицо, заросшее колючей щетиной. Глаза ввалились и смотрели печально.
   -- Что? -- прошептали сухие губы.
   -- Да отвести подальше в лес, и... Что церемониться?
   -- Давай... не... будем... торопиться... Ты... уверен?...
   -- Уверен!
   -- Давай... потом... я поправлюсь... решим...
   -- Как бы потом поздно не стало, -- буркнул Павел, но Виктор, похоже, его не расслышал. Он снова провалился в забытье.
  
   10.
   Похоже, наступил полдень, однако ничего не изменилось. Патруль то ли забыл о них, то ли там, в будущем, действительно что-то случилось.
   Таня махнула рукой брату, подзывая его. Тот оставил Сергея и подошел к сестре. Сел рядом.
   -- Что ты там с ним всё беседуешь? -- недовольно спросила Таня.
   -- Ну, просто... Он книги очень любит читать, вот мы и...
   -- И что? -- Таня внимательно посмотрела в глаза брата, и тот стушевался под её взглядом. -- Ты рассказал ему?
   -- Нет, что ты... Я просто... Ну, сказал, что читал фантастический роман о будущем...
   -- Дурак ты, -- пригвоздила Таня брата. -- Большой, а дурак.
   -- Почему сразу дурак? -- насупился Роберт.
   -- Потому что мы, похоже, здесь застряли надолго, а ты...
   -- Что я?
   -- Ничего, -- буркнула Таня. -- Ты не виноват. Извини. Просто я волнуюсь, почему нас до сих пор не нашли. И я очень боюсь, что мы останемся здесь навсегда...
   Роберт обнял плачущую сестру.
  
   11.
   На поляну вылетел всадник. Осадив взмыленного коня перед командирским блиндажом, он что-то негромко сказал часовому, и тут же нырнул внутрь.
   -- Яшка, -- крикнул часовой, -- прими коня!
   Словно из воздуха, откуда-то возник чернявый мужичок, подошел к коню, который стоял, фыркая и тряся гривой, погладил его по мокрому крупу. Конь немного успокоился, и Яшка взял его под уздцы и отвел к жерди, у которой была привязана еще одна лошадь.
   Яшка привязал нового коня с другой стороны жерди, затем достал из кармана табак, скрутил цигарку.
   -- Что-то случилось, -- проговорил старик, который сидел в нескольких метрах от Тани и монотонно, уже часа два, чистил винтовку. Таня почему-то была уверена, что он неспроста сел так близко.
   Девочка благоразумно решила не вступать в разговор. Роберт тоже промолчал.
   Но, словно подтверждая слова старика, из блиндажа выскочил обеспокоенный комиссар и тот, кто приехал на лошади.
   -- Ну вот, начинается, -- пробурчал старик.
   И нежно погладил приклад винтовки.
   -- Отряд! Становись! -- крикнул комиссар.
   Партизанский лагерь пришел в движение. На поляну выбегали партизаны, молодые и старые, мужчины и даже женщины. Таня даже удивилась, что их было так много.
   Партизаны выстроились в три шеренги. Таня и Роберт остались сидеть на месте. Они не знали, что им сейчас делать. Ведь их никто не звал становиться в строй...
   -- Слышь, Тань, -- сказал Роберт. Глаза его сверкали лихорадочным огнем. -- Наверное, сейчас воевать будут...
   -- Воевать? -- испуганно вскинулась Таня.
   -- Ну да! По-настоящему! Может, нас тоже с собой возьмут?
   -- Ты в своем уме? -- зашипела Таня. -- Мы не знаем, как выбраться отсюда, а ты воевать надумал!
   -- Выберемся, -- сказал Роберт с широкой улыбкой. -- Но я подумал, что раз мы здесь, а тут война, то почему бы не повоевать? Это же такое приключение! Представляешь, как мне в классе завидовать будут! Эх, был бы у меня бластер, я бы всех немцев одним мазом поубивал!
   Таня вскочила, смерила брата взглядом и бросила ему в лицо:
   -- Дурак!
   А потом бессильно опустилась на шершавое бревно, закрыла глаза руками. Слез уже не было. Похоже, за эти сутки она выплакалась на несколько дней вперед.
  
   12.
   Комиссар молча обошел партизан. Он уже собирался отдать приказ, но, дойдя до правого фланга, увидел этих. От его внимательного взгляда не ускользнуло, что девчонка была бледнее покойника. Парень же, напротив, взбудораженный и красный, как вареный рак, поданный к пиву. "Сейчас, что ли, их того? -- устало подумал комиссар. И вдруг ему в голову пришла другая идея, и он даже улыбнулся. Но тут же снова сжал губы. И сдвинул брови.
   -- Товарищи! -- громко крикнул он, заложив ладони за ремень, которым был подпоясан его полушубок. -- Только что стало известно, что немцы выдвигаются к деревне Ивановка. Скорее всего, это каратели. Легко догадаться, что ждет Ивановку и её жителей, наших товарищей. Поэтому слушайте приказ.
   Он на миг замолчал, снова пронзил взглядом лазутчиков, которые, похоже, тоже внимательно слушали, что он говорит. При этом они смотрели себе под ноги.
   И комиссар понимал, почему.
   -- Алексей Бушман! Твоя задача: берешь свое отделение, выдвигаешься к деревне, и если успеваешь, выводишь жителей. Если немцы вас опередят, а у меня есть сведенья, что они могут вас опередить, наблюдаешь, а потом, когда они будут возвращаться, ударишь и уничтожишь! Задача ясна?
   -- Так точно!
   -- И вот еще... Девчонка, пойдет с вами. -- Он нацелил пальцем на Таню, и партизаны все, как по команде, обернулись. -- И если она поведет себя не так, ты знаешь, что надо делать.
   -- Так точно! -- прозвучал короткий ответ.
  
   13.
   -- Мне это не нравится, -- шепнула Таня брату, едва услышав, что задумал комиссар.
   -- То есть ты сейчас уйдешь... с этими... а я останусь один? -- спросил Роберт. Его глаза растерянно бегали, взгляд был беспомощным, как у слепого котенка.
   Похоже, он забыл, что только что рвался в бой. Потому что одно дело -- мечтать проявить себя, когда рядом сестра, хоть и младшая, но гораздо лучше него разбирающаяся в реалиях мира, в который их занесло, и совсем другое -- остаться в этом мире совсем одному, где не знаешь, как себя вести и не у кого попросить совета. Сергей не в счет. Он почти уже друг, но ему все равно всего не расскажешь.
   -- Сиди тихо, ни с кем не общайся, -- сказала Таня. -- Авось пронесет...
   Но она уже и сама не верила, что пронесет...
  
   14.
   Отправив отделение Бушмана в деревню вместе с девчонкой, Павел отдал еще несколько приказов -- в первую очередь усилил дозоры на лесных тропинках. Он почему-то спинным мозгом чуял, что в отряд могут проникнуть и другие лазутчики. Не хотелось бессмысленно терять людей, да и это он, Павел, создавал отряд... Вместе с Виктором...
   Павел заиграл желваками. Когда он выходил из блиндажа, командир был без сознания. Лежал пластом на лавке и дышал так тихо, что уже казалось, что он уже умер. Надо перенести его в другое место, решил Павел. Освободить для командира одну из землянок. Все равно скоро бой, и людей станет меньше.
   Павлу не очень хотелось проснуться среди ночи в компании покойника.
   -- Товарищ комиссар! -- перед Павлом, который шел к себе в блиндаж, как черт из табакерки, возник Данила.
   -- Чего тебе? -- хмуро спросил Павел.
   -- Да вот, -- Данила протянул комиссару книгу.
   -- Что это? -- Павел взял в руки коричневый томик с золотым тиснением на форзаце. "Не забудь оглянуться", -- бросилось в глаза бойкое название. И нерусское, скорее всего, итальянское, имя автора -- Делина Росси. Но итальянцы воюют на стороне немцев, пронзила мозг усталая мысль.
   -- Мы это... забрали вчера у мальчишки, -- Данила кивнул в сторону Роберта.
   Тот неподвижно сидел спиной к комиссару метрах в тридцати, у входа в землянку. Сергея, слава богу, рядом с ним не было.
   -- А почему сразу не доложил? -- сквозь зубы спросил комиссар. Он открыл книгу. Она была издана в Москве в сороковом году.
   -- Так я это... Читал... Там это... фантастика...
   -- Как у Беляева? -- Павел уткнулся взглядом в Данилу. Что-то его смущало в книге, но он никак не мог понять, что, и это непонимание вызывало злое раздражение.
   -- Гораздо интереснее. Но автор явно не советский, вот я и решил доложить. И еще, смотрите...
   Желтый ноготь Данилы чиркнул по цифрам года издания. И Павел понял, что же смутило его, когда он бросил первый взгляд на дату. Ну, сороковой год, значит, до войны издали. Да и книга совсем новая....
   А теперь он ясно видел, что это не 1940, а 2140 год!
   -- Опечатка, наверное, -- пожал плечами Павел, пытаясь сохранить самообладание. -- Давай сюда, разберусь. И вот еще...
   Решение созрело почти сразу. Почти как у Александра Македонского, который разрубил ненавистный гордиев узел. Павел понял, что это решение -- рубить -- надо было принять сразу. Он уже пожалел, что оставил этих в отряде. А вот решение отправить девчонку подальше отсюда было верным.
   Павлу не хотелось думать, опечатка это была или фашистская провокация, или книга действительно попала сюда из грядущих времен, вместе с этими странными подростками -- надо было действовать немедленно.
   -- Книга останется у меня, -- Павел говорил, как рубил. -- О ней никому ни слова. Головой отвечаешь. Я думаю, это провокация. Надо было сразу. Доложить. А не читать. Подрывную литературу.
   -- Виноват! -- вытянулся в струнку Данила.
   -- Вот и исправишь свою вину. Берешь Сергея, отводишь этого, -- он кивнул в сторону Роберта, который так же неподвижно сидел у землянки, -- подальше. По исполнению приказа доложить.
   -- Есть!
   Комиссар повернулся и быстро зашагал к своему блиндажу. Командир по-прежнему был без сознания. А тут еще эта книга якобы из другого века. Ничего поумнее немцы придумать не могли...
   Павел уселся за стол, зажег коптилку и открыл книгу на последней странице.
   "Когда покидаешь родные края, -- прочитал он стихотворение, которым заканчивалась книга , -- то не забудь оглянуться..."
   -- Твою мать! -- сквозь зубы выругался комиссар, захлопывая книгу. В раздражении жахнул кулаком по столу так, что чуть не уронил коптилку.
   -- Не забудь оглянуться, говоришь, -- сквозь зубы процедил Павел. -- Лазутчики, твою мать...
   Он закрыл глаза, но перед его глазами стояли четыре цифры, которые он увидел на последней странице. Год, когда, видимо, эта книга была написана.
   2015.
  
  
   15.
   Сергей, шедший позади Данилы, догнал его и коснулся его плеча.
   -- Давай я сам, -- сказал он, когда Данила обернулся..
   -- А справишься? -- спросил Данила.
   -- Справлюсь, -- негромко, но твердо, ответил Сергей. -- Пошли! -- это относилось уже к Роберту. Он шел впереди, медленно переступая непослушными ногами. Руки были стянуты за спиной веревкой.
   Данила уселся ни заросший мхом ствол дерева, а Сергей ткнул Роберта дулом винтовки в спину, и они скрылись в чаще.
   Вначале Роберт шел молча, он еще не отошел от того, что услышал. И Таня была неизвестно где...
   Наконец Сергей приказал Роберту остановиться. Роберт повернулся, поднял глаза на Сергея, который еще недавно стал его другом. Почти другом...
   -- А у вас правда так, как ты мне рассказывал? -- спросил вдруг Сергей.
   У Роберта оставались силы лишь на короткий кивок.
   Сергей закусил нижнюю губу. Из глаз выкатились слезинки. Прорезали извилистые бороздки на чумазых щеках. Крепко держа винтовку за приклад, Сергей рукавом правой руки провел по лицу, размазывая грязь. Но слезы уже лились не переставая. Они почти не видел Роберта, его силуэт сделался расплывчатым.
   -- Ты чего? -- Роберт шагнул к Сергею.
   -- Не подходи! -- истошно закричал он, вскидывая винтовку. -- Не подходи!
   -- Ладно, ладно, -- попятился Роберт. И уткнулся спиной в дерево.
   -- Значит, это правда? -- сквозь слезы снова спросил Сергей. --Ты... оттуда?
   Роберт снова кивнул. Он понимал, что сейчас случится что-то страшное, и надо бежать. Но мешало дерево, в которое он вжался спиной.
   Сергей вдруг перестал плакать, лицо его стало жестким. Он вскинул винтовку, направил оружие на Роберта.
   -- Ты чего? -- отшатнулся Роберт, понимая, что тот сейчас выстрелит. Надо было бежать. Но дерево, которое было за спиной, не давало пути к отступлению.
   -- Ты же меня отпустишь? -- с надеждой спросил Роберт.
   -- У меня приказ, -- тихо сказал Сергей.
   Его голос дрожал.
   "Но ведь меня спасут, -- забилась в мозгу отчаянная мысль. -- Меня должны спасти. Прямо сейчас...".
   -- Извини, -- сказал Сергей. -- У меня приказ...
   Черный глаз винтовки равнодушно смотрел в лоб Роберту. А по щекам Сергея текли слезы.
  
  
   16.
   Данила сидел на мшистом стволе дерева, зажав винтовку меж коленей. Папироска нервно подрагивала в его руках.
   Когда лесную тишину разорвали два хлестких винтовочных выстрела, Данила быстро вскочил на ноги, затоптал недокуренную самокрутку и повернулся в ту сторону, откуда стреляли.
   Спустя несколько минут из чащи вылез Сергей. Он медленно брел, волоча за собой винтовку, лицо было бледнее мела, губы дрожали.
   -- Ты чо? -- спросил Данила.
   Сергей прошел мимо него, словно не заметив.
   Вначале Данила стоял и смотрел в согнутую спину Сергея, теребя ремень винтовки. Затем сплюнул в траву тягучую слюну и в два шага догнал Сергея. Тронул его за плечо.
   Тот обернулся. Его глаза были пустые, безжизненные. И совершенно сухие.
   -- Ты чо, впервой, что ли? -- удивился Данила.
   Сергей молча кивнул. Винтовка выпала из его рук.
   -- Ничо, это у всех такое по-первому бывает. Привыкнешь, -- он хлопнул Сергея по плечу. -- Война, брат, такая штука...
   Сергей не переставая кивал головой, как заведенный. Даниле показалось, что парень постарел лет на двадцать.
  
   17.
  
   Выбежав из-за кустов на просеку, Таня почти нос к носу столкнулась с немцем - совсем еще мальчишкой, лет восемнадцати, наверное. Чуть старше брата. Правильные черты лица, большие голубые глаза, непокорный чуб русых волос. Немного усталая улыбка.
   Увидев Таню, немец что-то радостно сказал на своем отрывистом языке и, с улыбкой повесив за спину автомат, направился к ней. А Таня словно вросла в землю. Она не могла забыть только что пережитой ужас, когда она вместе с партизанами сидела в кустах и смотрела, как такие же серые солдаты жгли деревню и убивали безоружных людей, и плакала без слез, впившись зубами в собственные пальцы, осознавая, что она одна в этом жестоком и беспощадном времени, думая только об одном -- пусть её поскорее найдут и отправят домой. Пусть как угодно накажут, запретят заниматься историей - но лишь бы больше не видеть этого ужаса...
   Ужас, видимо, и погнал Таню прочь. Партизаны стреляли ей вслед, но ей повезло, все пули просвистели совсем рядом...
   А теперь вот -- мальчишка-немец. Безжалостный враг...
   -- Рус фройляйн! -- радостно говорил немец, подходя совсем близко. -- Гут рус фройляйн!
   Он почти вплотную подошел к Тане, и, громко икнув, схватил её. Повалил на землю. Уселся сверху, больно сжав коленями ребра. А самое страшное - его холодные, как металл, руки пытались содрать с Тани одежду и бесцеремонно шарили по её телу, щипали живот и грудь, и от этих прикосновений было так противно, словно по ней ползали сотни мерзких ядовитых пауков.
   Слезы хлынули из глаз Тани. Она даже не сопротивлялась. Не осталось сил.
   А сквозь редкие ветви деревьев виднелось небо. Хмурое и неприветливое. Как и весь этот мир...
   И Таня всерьез испугалась, что может навсегда остаться под этим чужим для неё небом.
   Она испугалась, и страх вернул силы.
   Таня знала некоторые приемы борьбы -- спасибо Роберту, научил. Она скинула с себя немца и побежала. Но ей не удалось далеко убежать. Под ноги попал корень, и земля стремительно ударило под правое колено. А в нос впились сотни раскаленных иголок. Из глаз брызнули слезы.
   А потом Таня ощутила сильный удар под ребра. Она не могла повернуть головы, которая буквально раскалывалась на части от боли, но знала, что это немец ударил её своим грязным сапогом.
   А потом удары посыпались один за другим.
   Она беспомощно лежала на земле, и из разбитого носа в жухлые еловые иголки падали ярко-алые капли крови.
   Таня не знала, как её удалось не только подняться, но и броситься на немца. Тот не ожидал от своей жертвы такой прыти и невольно отошел назад, выпуская из рук автомат.
   Оружие падает на землю. И Таня машинально бросается к нему, понимая, что в этом её спасение.
   И вот уже немец удивленно смотрит на русскую девчонку в нелепом полушубке, с залитым кровью лицом. Она вскинула автомат, точно так же, как это делали немцы, когда она наблюдала за ними из-за кустов, когда они убивали беззащитных людей.
   -- Получи! -- кричит она фашисту. Таня не знает, как пользоваться этим странным и страшным оружием, но она на что-то жмет, и тут же раздается треск, автомат трясется как бешеный в её руках, а немец вдруг вскидывает руки, словно пытается защититься от летящих ему в лицо пуль, и падает.
   Видимо, несколько пуль попали немцу в лицо, превратив его в кровавое месиво. Таня бросает автомат, её выворачивает наизнанку, ноги подкашиваются, она падает рядом с немцем, закрывает глаза, чтобы ничего больше не видеть. Таня надеется, что когда она откроет глаза, то окажется дома, и случившееся окажется страшным кошмарным сном.
   Но сон не проходит. Рядом с ней лежит мертвый человек в грязно-серой форме, раскинув в стороны руки. Она не хочет смотреть на то, во что превратилось его лицо, но никак не может отвести взгляд.
   Ей вдруг становится очень жалко этого человека, которого она только что убила. Ведь он был такой молодой! Ему бы еще жить да жить... зачем он пришел сюда, на эту чужую для него землю? Что он ожидал найти здесь? Хотел, наверное, подвигов, славы -- а получил пулу в лицо. А у него, наверное, дома осталась мама. Которая ждет, когда он вернется домой. Но он не вернется, так и будет лежать в этом осеннем лесу, пока его не обглодают голодные хищники. И его мама никогда не узнает, как встретил смерть её сын...
   Наконец ступор проходит, и Таня, зачем-то пнув автомат, идет сама не зная куда.
   Он сам виноват, вертится беспокойная мысль в мозгу девочки. Он пришел сюда с оружием. Он убивал. И получил по заслугам...
   Таня снова вспомнила, что она видела в деревне. Бегущие женщины, которые падают, настигнутые пулей. Дети, которые ревут в голос, вцепившись в убитых матерей. И тоже падают, получив выстрел в упор. И веселые гогочущие убийцы в черной форме...
   Это было давно. Почти двести лет назад. Мы давно уже забыли ту далекую войну. Для нас она стала страницей из школьного учебника по истории. Точно такой же страницей, как нашествие Наполеона или русско-японская война.
   Но это было недавно. Совсем недавно. Не больше часа назад. И воспоминания об увиденном будут жить в памяти еще очень долго. Даже когда Таня вернется в свой тихий и мирный двадцать второй век, они будут приходить жуткими ночными кошмарами, от которых не уснуть до утра.
   Что-то просвистело рядом с ухом. Таня оглянулась и опять увидела немцев. Много немцев... Они шли по дороге, на которую вышла Таня, направив автоматы в её сторону.
   Надо уходить, иначе убьют! Немедленно в лес!
   Таня со всех ног бежит в спасительную чащу. Тяжелый полушубок мешает, цепляясь за ветви сосен и елей, и Таня сбрасывает его, чтобы было легче бежать. Слышен стрекот автоматов -- это немцы стреляют по ней. Девочка понимает, что может не успеть спрятаться в чаще, но ей не хочется верить, что её могут убить.
   Она же не принадлежит этому миру, здесь она не может умереть!
   Что-то горячее ужалило Таню в левый бок, и боль была такая, что сразу подломились ноги, а перед глазами поплыли радужные круги. Таня упала на колени, уперлась кулаками в мягкий холодный мох. Надо встать -- зазвенела в голове беспокойная мысль. Надо встать и идти... Бежать... Туда, где остался партизанский отряд и Роберт. Там спасение. Там их наконец-то найдут и заберут домой...
   Нет, к партизанам идти нельзя. Немцы тут же, как собаки, бросятся по её следам и выйдут на отряд. И убьют всех.
   Хотя они и так все давно уже умерли. И партизаны, и фашисты. Больше двухсот лет назад...
   Таня изо всех сил упёрлась руками в мокрый мох, голова кружилась, хотелось лечь и больше не вставать. И адским огнем пылал левый бок, куда попала пуля.
   Таня увидела, что над ней склонились серые тени.
   И лесную тишину порвала одиночный автоматная очередь.
   Где-то в ветвях деревьев запела какая-то лесная птица. Но так же неожиданно смолкла, словно поперхнувшись.
   Слабый ветерок тихо прошуршал в листве. Облака на мгновенье рассеялись, по Таниному лицу пробежал солнечный лучик. Но он не мог оживить мертвые глаза девочки.
  
   18.
   Ветер тревожно метался в верхушках сосен, и откуда-то неслись тихие звуки никому неизвестной здесь песни.
   "...когда покидаешь родные края,
   То не забудь оглянуться.
   Быть может, ты уже никогда
   Не сможешь обратно вернуться..."
  
   1988-1992, апрель-май 2010.
   г. Тверь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"