Бор Алекс : другие произведения.

Девушка у окна

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Если вы видите утром у окна одну и ту же девушку и влюбляетесь в нее - готовьтесь к неожиданностям... Повесть составляет дилогию с повестью "Луэлла" и объединена с ней общим главным героем.

Девушка у окна.

(Фантазия 1988 года).

Тане Ф. и Маше Ш. --

двум девушкам разных эпох.

Вместо пролога.

   "Я не могу с твердой уверенностью сказать, что все, о чем я сейчас пишу, происходит на самом деле, а не является порождением моей фантазии. Мне до сих пор трудно отделить реальность от вымысла, быль от сказки. Все как-то странно переплелось, перепуталось, как нитки в клубке, которым игрался шаловливый котенок. Порой мне кажется, что я, как Пигмалион, придумал себе Галатею. Именно придумал - в отличие от реального Пигмалиона, который изваял Галатею из мрамора, и она ожила, когда Афродита, богиня любви, коснулась холодного и безжизненного мрамора божественным жезлом. Я же не обладал талантом античного скульптора, да и боги давно уже покинули наш бренный мир, но я умел фантазировать, обладал, как мне казалось, волшебным даром придумывать другие миры -- и там, в одном их этих далеких, недоступных миров и ожила моя Галатея...
   Иногда я закрываю глаза, мысленно переношусь за тридевять миров -- и осязаемо чувствую мимолетное прикосновение нежных пальцев к моей ладони, вижу задумчивый взгляд серых, с бирюзовым отливом, глаз, слышу Её тихий, как колокольчик, сладкозвучный голосок и чувствую, как неудержимо рвется мое сердце навстречу Её милой улыбке...
   И мне очень трудно поверить в то, что это -- всего лишь мои фантазии, и мне никогда не суждено встретиться с Ней и обрести счастье.
   ... Когда я видел эту девушку, мне почему-то всегда хотелось обнять ее. Обнять без какой бы то ни было неприлично-пошловатой мыслишки. Обнять -- потому что с той самой поры, как я придумал ее и сумел вызвать в наш мир, я был влюблен в нее тайной, робкой и чистой, любовью, как можно влюбиться только в самом начале жизни, когда тебе только-только исполнилось 18 лет.
   Мне хотелось подойти к моей очаровательной богине, положить ей руки на плечи и сказать ей что-нибудь очень доброе или ласковое, чтобы девушка повернулась ко мне и посмотрела на меня своими добрыми, излучающими ласковый свет, глазами. Она смотрела бы на меня долго-долго. Смотрела бы и улыбалась. А я улыбался бы ей.
   Но это были только мои мечты. Пусть приятные, пусть греющие сердце и душу, но всего лишь мечты. Мне не хватало смелости не только обнять ее, но и просто подойти... Я боялся обидеть девушку не только мимолетным прикосновением, но и случайно брошенным взглядом. Ведь она была не совсем обычной девушкой, каких много вокруг -- нет, она была подобием кроткого ангелочка, сошедшего с далеких небес на Землю.
   Я мысленно называл ее Маргаритой. Как героиню булгаковского романа, который я прочитал совсем недавно. Иногда я величал ее Ассоль -- как героиню "Алых парусов". Я не мог знать, являюсь ли я ее Мастером или Капитаном Греем, но с тех пор, как эта девушка появилась, мною овладело странное, беспокойное, будоражащее душу желание -- мне очень хотелось видеть ее. Видеть постоянно. Всегда... Поэтому посещение университета было для меня праздником, а воскресенье -- черным днем календаря. Ведь только в университете я мог видеть мою Маргариту... мою Ассоль... Да и то не всегда, а только по утрам, перед началом занятий. Потому что потом она куда-то исчезала, и я никак не мог ее найти, сколько бы я потом ни ходил по факультету, заглядывая во все аудитории и разглядывая всех девушек.
   Я приезжал в университет за полчаса до начала занятий, и сразу же шел туда, где я мог увидеть Маргариту. Она была первой, кого я видел. То есть не совсем первой -- иногда мне на встречу попадались другие девушки, но я не хотел замечать их, потому что мне нужна была только она -- Маргарита.
   Быстренько скинув куртку и получив номерок от пожилой ворчливой гардеробщицы, я мчался на второй этаж, едва сдерживая волнение. Там, в длинной кишке полутемного коридора, окна которого выходили во двор факультета, я и видел Маргариту. Она всегда стояла на одном и том же месте -- у седьмого справа окна.
   Она стояла, прижав руки к груди и задумчиво, я бы даже сказал -- отрешенно -- смотрела в окно, во двор. Я не понимал, почему она туда смотрит, что могло привлечь внимание девушки, которая пришла из другого мира, в университетском дворе, где вовсю громыхала стройка: возводили новый университетский корпус.
   Маргарита всегда, в любое время года -- и в жару, и в холод, и в дождь, и в снег -- одевалась одинаково. Она носила темные брюки, хотя я предпочел бы, чтобы она надевала юбку с широким разрезом -- мне очень хотелось увидеть ее ноги. Поверх беленькой, с кружевным воротничком блузки, верхняя пуговичка которой всегда была расстегнута, выставляя напоказ высокую и тонкую, как у царицы Нефертити, шею, был накинут темный мешковатый свитер, в морщинистых складках которого можно было угадать очертания ее очень высокой груди.
   Порой мне в голову приходила странная, можно даже сказать -- совершенно нелепая мысль: Маргарита отчего-то стыдится своей принадлежности к женскому полу, стесняется своего высокого, наверняка привлекающего внимания парней, бюста, потому старается тщательно укрыть его от чужих глаз... Какой разительный контраст с другими девушками, студентками филфака, которые, едва-едва весна по-настоящему вступала в свои права, тотчас скидывают с себя ненавистные, пропахшие за долгую зиму душным потом шерстяные свитера и облачаются в пестрые юбки с немыслимыми разрезами, подпоясывают талии, выделяя грудь, сооружают на голова самые экстравагантные прически... Глаза разбегаются и голова идет кругом от такого количества не просто красивых, а очаровательных девушек, по воле судеб собранных в пространстве одного здания...
   И только Маргарита всегда была в одном и том же мешковатом свитере и узких джинсах. Она казалась чужой на этом конкурсе вселенской красоты и походила на несчастную Золушку в бедных обносках, которая случайно попала на веселый и шумный бал, посвященный началу весны. На балу собрались самые прекрасные в мире принцессы, которые не приняли простушку, высмеяли ее, и теперь Золушка одиноко стоит у окна, изо всех сил стараясь не заплакать. Сердечко Золушки бьется в тревоге, что вот-вот смолкнет веселая музыка, и со своего высокого трона поднимется Главная Королева и, грозно сверкнув черными очами, выпростает из складок белого платья царственную руку с золотым перстнем и, указав толстым пальцем на несчастную дурнушку, решительным голосом покажет на дверь: "Вон! На королевском балу не место нищим оборванкам!"
   И Золушка убежит из бальной залы, закрыв ладонями красное от тяжелых слез лицо.
   А королевский бал, между тем, продолжится, и заморские принцессы, одна другой прекраснее, одна другой величественнее, одна другой очаровательнее, закружатся вместе со своими кавалерами в суматошном танце, и бальная зала будет залита ярким солнечным светом, бьющим из широких окон, и никто не вспомнит про несчастную замухрышку, которая ныне уныло бредет по пустым городским улицам, и узкие плечи девушки сотрясают рыдания. Девушка горько плачет, а мимо идут по своим делам горожане, и им тоже нет дела до чужих слез. Никто не подойдет к несчастной Золушке, никто не остановит ее, не спросит: "Ты почему плачешь? Какой злой человек тебя обидел?"
   Она никому не нужна в этом гордом столичном городе -- убитая горем одинокая девушка...
   И вот она подходит к своему дому, останавливается у двери, словно не знает, идти ли ей домой или отправиться дальше -- к закованному в тяжелый гранит морскому берегу...
   ... Я смотрю из своего мира на согнутую спину Золушки, вижу ее заплаканные глаза -- и жалость острой ледяной стрелой пронзает мое сердце. И я, не в силах больше просто смотреть, прорываю границу между нашими мирами и оказываюсь на центральной площади -- там, где стоит королевский дворец. Но дворец мне не нужен, и я сворачиваю в переулок и бегу туда, где меня ждет... надеюсь, что еще ждет... девушка... Я вижу, как она подходит к морю, взбирается на гранитный парапет набережной... бросаюсь к ней, чтобы спасти, уберечь, не дать совершить непоправимое.
   Сейчас я -- тот самый сказочный принц, который должен спасти Золушку от неминуемой гибели.
   Девушка словно что-то почувствовала... Повернулась ко мне... Спрыгнула с парапета... Но не в морскую пучину...
   Я подошел к ней, коснулся ее плеча... Девушка поднимает на меня полные страдания и боли глаза, рукавом свитера смахивает со щеки слезы и улыбается мне. В ее глазах загораются небольшие солнышки, и я...
   И я не знаю, что происходит дальше. Потому что это -- всего лишь мои мечты. Мечты и фантазии. Фантазии -- добрые и приятные, но очень далекие от реальности, в которой я живу.
   Маргарита была отнюдь не забитой и несчастной Золушкой. Она не была изгоем в стенах филологического факультета. Наоборот -- здесь все ее очень любили, оберегали от невзгод, выполняли любые просьбы. Всем хотелось сделать Маргарите что-нибудь приятное. Даже хохлушка Ксения, натура нарочито грубая и вульгарная, вызывающе накрашенная, с пухлыми губами, с которых то и дело срывались крепкие словечки -- даже она при виде Маргариты преображалась. Куда-то исчезала напыщенная вульгарность, глаза, злые и колкие, добрели, лицо озарялось мягким светом, идущим как бы из ее еще не окончательно огрубевшей души, и голос, обычно визгливо-громкий, начинал певуче звенеть, как тихая украинская песня. С губ Ксении, густо намазанных неприятно пахнущей помадой, переставали падать грязные слова... Я даже ловил себя на том, что невольно любуюсь Ксенией, мне она начинала нравиться, и я никак не мог понять, почему всего лишь минуту назад я считал ее отвратительной.
   Но стоило Маргарите неожиданно исчезнуть, как чары тут же рассеивались, и я видел перед собой прежнюю Ксению -- низкорослое злобное существо, бледное и прыщавое, с тщедушной, почти незаметной грудью, уже успевшей, тем не менее, испытать тяжесть не одного мужского тела (Ксения не скрывала, что спит с парнями лет с тринадцати, и гордилась своей ранней сексуальной зрелостью). С кроваво-красных губищ Ксении снова начинали сыпаться пошлые остроты и срываться грязные словечки. В эти минуты я начинал истово ненавидеть Ксению, которая представлялась мне дьяволом в человеческом облике, целью которого было желание разрушить все мои зыбкие романтические устремления, обретенные с таким трудом, и мне хотелось исчезнуть из своего мира, чтобы оказаться в мире Маргариты.
   Но путь в тот мир мне был неведом, и я с нетерпением ждал нового утра, чтобы снова увидеть Маргариту, которая, как и всегда, стояла у окна в коридоре второго этажа, и ее задумчивый взор был обращен в только ей видимые заоконные миры. Что она там видела? -- раз за разом задавал я себе вопрос. Желание прикоснуться к неведомому, что скрыто за высоким холмами и далекими морями? Или она вспоминает свою недолгую жизнь, грустит о прошлом, пытается понять настоящее и грезит о далеком будущем? И почему таким привлекательным кажется мир, лежащий за двумя оконными рамами? Только ли тем, что он отделен от нас некой прозрачной -- призрачной? -- преградой, и от этого кажется нам более доступным, и потому ты можешь одушевить его, засадить прекрасными цветами, населить самыми фантастическими существами, то есть мысленно вырваться из реальности и создать нечто новое, доселе неведомое, можно даже сказать -- идеальное, уподобив себя Создателю? Быть может, именно желание -- или возможность? -- сотворить свой мир и заставляет человека останавливаться у окна и смотреть в синюю даль? Ведь нет никого, кто не любил бы в глубокой задумчивости стоять у окна и с непонятной тоской смотреть в заоконный -- зазеркальный? -- мир, пусть даже там нет ничего, кроме знакомого с раннего детства двора твоего дома или подернутого беловатой сумрачной дымкой весеннего неба. Причем чем старше становится тот, кто смотрит в окно, чем ближе он оказывается у той незримой черты, которая навсегда отделит его от яркого солнца на голубом небе, от зеленой травы, от хмурых туч и белых облаков, от летних дождей и зимних метелей -- то есть от всего того, из чего и состоит жизнь, -- тем чаще хочется обратить свой взор на неведомое и невидимое, и ты садишься у окна, в надежде, что тебе откроется новый мир. Готовясь к прощанию с этим миром, ты хочешь понять, что ждет тебя в том мире... Грустно, очень грустно делается на душе, когда ты останавливаешься у окна и думаешь о недоступном будущем либо вспоминаешь невозвратное прошлое. Ведь я тоже люблю стоять у окна и смотреть в заоконье. И потому я могу понять Маргариту...
   Маргарита... Я снова возвращаю свои мысли к тебе. Знаешь, мне очень хочется подойти к тебе. Подойти, остановиться рядом и увидеть, как ты медленно отвернешься от окна, поднимешь на меня ясные, добрые глаза, зрачки которых похожи на маленькие золотистые солнышки, и скажешь:
   --Здравствуй... -- и назовешь мое имя.
  
   7-8 марта 1988."
  
  

Глава первая.

1.

   Танька Кедрина отложила в сторону тонкую стопку отпечатанных на пишущей машинке листов и подняла глаза на Андрея.
   -- Это действительно ты написал? -- очень тихо спросила Танька, пронзив Андрея острым, как шпага тореадора, взглядом. Андрей с удовлетворением заметил в ее черных глазах тень восхищения, помноженного на осторожное недоверие.
   -- Я, кто же еще, -- еле слышно буркнул Андрей.
   -- Ну ты и наворотил! -- Андрею показалось, что он услышал в словах Таньки восторженные нотки. -- Не сразу и разберешься, что к чему...
   -- Поток сознания! -- гордо ответил Андрей, которому хотелось быть уверенным, что Таньке действительно понравился его неоконченный рассказ.
   -- Тоже мне, Марсель Пруст... -- хмыкнула Танька. Полное, как у хомячка, лицо девушки смеялось. -- Но мне понравилось. Только ты это... Повторяешься очень много. И с пятого на десятое перескакиваешь. И стиль немного хромает.
   -- Так я же не волшебник, а только учусь, -- буркнул Андрей, уткнувшись взглядом в стол, испещренный, словно стены доисторической пещеры, кучей надписей, от объяснений в любви до просто неприличных. Ему хотелось, чтобы пол "десятки" разверзся у него под ногами, если Танька обругает его творение.
   -- Ну-ну, -- глубокомысленно проговорила Танька.
  
   ...Когда закончились занятия, Андрей выловил Таньку Кедрину на первом этаже факультета. Девушка стояла у зеркала и сосредоточенно причесывалась. От внимательного взора Андрея не смогло укрыться, что, увидев в зеркале его отражение, Танька чуть улыбнулась, а ее карие глаза приятно блеснули.
   Хотя, вполне вероятно, Танька просто улыбнулась каким-то своим мыслям, которые никак не были не связаны с Андреем...
   Андрей подошел к девушке и осторожно, словно боясь спугнуть, тронул её за острый локоток. И, прикинувшись Мюллером из "Семнадцати мгновений весны", со значением проговорил:
   -- А вас, Штирлиц, я бы попросил остаться...
   -- Чего тебе? -- сердито бросила Танька, но ее глаза и губы лучисто улыбались, из чего Андрей сделал радостный для себя вывод, что у девушки не просто хорошее настроение, а хорошее настроение оттого, что Андрей подошел к ней.
   -- Ты это... не очень торопишься?
   -- Допустим, тороплюсь. А что?
   -- Я тут... кое-что написал... еще месяц назад... недавно перепечатал... Хочешь почитать?
   Андрей говорил тихо, как профессиональный подпольщик, который опасается, что его могут услышать враги.
   Танька поправила на плече ремешок черной сумки, плотно набитой учебниками и тетрадями, улыбнулась всем лицом, похожим на яркий солнечный блин, и хитровато спросила:
   -- Снова про девочку-инопланетянку?
   -- Да нет...
   -- Любопытно... Давай... А где?
   -- Может, сюда? -- Андрей снова тронул Таньку за локоток, кивая на открытую дверь в пустую "десятку", самую большую аудиторию филфака.
   Они уселись на "камчатке": Танька -- на своем любимом последнем ряду, в треугольной нише между стенами, где обычно садилась на лекциях. Андрей -- впереди неё, у подоконника.
   Лицом к Таньке...
   Было заметно, что девушку разбирает любопытство.
   Достав из дипломата отпечатанные на взятой в прокате пишущей машинке листы бумаги, Андрей положил их на стол перед Танькой. И тут же отвернулся от девушки, упершись взглядом в деревянную кафедру в противоположном конце аудитории. И не оборачивался, пока Танька не закончила чтение.
   Тихий шелест перебираемых страниц казался Андрею предвестником океанского шторма, больше похожего на безжалостные цунами. Андрей боялся, что девушка разнесет в пух и прах его новое творение -- плод двух бессонных ночей. И в то же время Андрею совсем не хотелось услышать из уст Таньки дежурную похвалу. Пусть лучше она сразу скажет, глядя прямо в глаза, что писатель из Андрея никакой, и ему лучше перестать марать бумагу, все равно ничего толкового у него не получится.
   Ленка Зверева именно так и сказала...
   Правда, Андрей давал ей читать совсем другой рассказа, который он написал, когда учился в школе. В девятом классе.
   То есть целую вечность назад...
   Один раз Андрей все-таки обернулся. Танька дошла примерно до середины, и Андрей почувствовал еще более сильное волнение -- словно он знал, что скоро начнется страшное землетрясение, от которого нет спасения. Андрей не мог просто сидеть на одном месте и ждать, как узник, приговоренный к смертной казни, и знающий, что с восходом солнца его обезглавят. Он действительно чувствовал сейчас себя несчастным арестантом, который находился не в просторной и тихой университетской аудитории, а в тесной каменной яме, глубокой и зловонной, дна которого едва достигают солнечные лучи. Андрей сидел на холодном каменном полу и ждал, когда в узкую утробу мрачного узилища спустят раздвижную лестницу, по ступенькам которой к нему спустится хмурый пожилой тюремщик, что будет означать только одно -- за ним пришли, чтобы отправить на плаху...
   Андрей отвернулся, нервно открыл дипломат, в надежде найти там что-то, что могло бы его успокоить. Перебрал учебники и хрестоматии -- "Введение в литературоведение", "Введение в языкознание", "История КПСС" -- не введение, а толстый увесистый том кроваво-красного цвета. Под "Историей КПСС" лежал голубоватый "рамочный" "Поселок" Кира Булычева -- эту книгу он носил с собой, чтобы убить время на скучной, но обязательной лекции. Там же была и "Голубятня..." Крапивина, которую Андрей сегодня случайно увидел в факультетском киоске и купил, не раздумывая, удивленный, почему до него никто не заметил этой книги. Зачем-то вытащив обе книги, Андрей с минуту светлил взглядом обложки, затем положил книги на место. Достал тетради с лекциями и конспектами, машинально пролистал каждую и тоже положил обратно. Перебрал сваленную в небольшом кармашке дипломата кучу бумажек и прочих записочек, которыми Андрей обменивался на лекциях с однокурсниками, когда было скучно или просто надоедало слушать преподавателя. Обнаружил давно потерянную шариковую ручку и огрызок карандаша. Другая шариковая ручка валялась среди книг... Танька вообще ходит с пеналом, как первоклассница, почему-то подумал Андрей...
   ...Андрей и раньше давал Таньке Кедриной читать свои новые рассказы. Девушка ему давно уже очень нравилась, еще с осени прошлого года, когда первокурсники ездили перед началом занятий на традиционную "картошку", и Андрей хотел, чтобы Танька стала его первым читателем. Конечно, он не объяснял девушке причину, по которой он именно ее выбрал в "первые читатели". Зачем? Еще смеяться начнет... Андрей не знал, догадывается ли Танька о том, что она ему нравится... Но это было не важно. Знает -- не знает, догадывается -- не догадывается. Все равно, что гадать на ромашке - "любит, не любит"...
   Иногда Танька хвалила рассказы Андрея, но чаще -- ругала. "До Булгакова тебе далеко", -- снисходительно говорила она, но Андрей не обижался, потому что Танька была права. Ему действительно было очень далеко до Булгакова. И не только до Булгакова. Но и до Крапивина и Булычева. Не говоря уже о Стругацких...
   Но Танька не читала ни Стругацких, ни Булычева, ни Крапивина, зато Булгаков был ее любимым писателем. И, как ни странно, больше всего ей нравился не роман "Мастер и Маргарита", а недавно разрешенная повесть "Собачье сердце", которая и Андрею пришлась по вкусу, потому что это тоже была фантастика, а фантастику он очень любил.
   -- Да никакая это не фантастика, -- устало бросала Танька, когда они как-то после занятий в очередной раз сошлись в споре о "Собачьем сердце". Спорили они часто, по любому поводу, буквально до хрипоты, и никто не хотел уступать.
   -- Ты хочешь сказать, что собака может превратиться в человека? -- спрашивал Андрей.
   -- Не может, -- отвечала Танька.
   -- Значит, это фантастика, -- говорил Андрей, чувствуя себя победителем.
   -- Не фантастика, а сатира, -- парировала Танька.
   -- Правильно, сатира, -- частично соглашался Андрей. -- Но не просто сатира, а сатирическая фантастика.
   -- Ну сколько можно тебе повторять, -- всплескивала руками Танька, хмуря черные брови, -- что это никакая не фантастика! Превращение собаки в человека -- это чисто условный художественный прием. Ты же филолог, понимать должен...
   -- Ты тоже филолог, но ничего не понимаешь, -- распалялся Андрей. -- Любой филолог знает, что фантастика -- это не обязательно звездолеты и машины времени. Вот возьми, к примеру, Гоголя...
   -- Сейчас ты и Гоголя запишешь в фантасты, -- ядовито бросила Танька, пронзая Андрея черным взглядом цыганских глаз.
   -- А его не надо никуда записывать, -- ответил Андрей. -- Вспомни "Вечера на хуторе близ Диканьки", "Вий", "Нос"...
   -- Ты не прав, -- тихо, но твердо ответила Танька. -- "Вечера..." -- это литературная обработка народных сказок.
   -- А сказки -- это разве не фантастика? -- не унимался Андрей, которому хотелось, чтобы Танька согласилась с ним.
   -- Ты совсем помешался на своей фантастике, -- устало вздыхала Танька, ее глаза огненно сверкнули. -- Эх ты, третий брат Стругацкий... -- мило улыбаясь, добавляла она.
   Вот и поговори с ней...
   Андрей не мог понять, почему Танька не хочет признавать свою неправоту. Ведь фантастика -- это все, чего не может быть на самом деле. То есть к фантастике можно отнести не только "Собачье сердце" с "Мастером и Маргаритой", не только "Вечера..." и "Вия", но и даже недавно опубликованную поэму Твардовского "Теркин на том свете", которая раньше тоже была запрещена. Андрей чувствовал свою правоту, но у него не хватало слов, чтобы объяснить свои смутные догадки. То есть не хватало ему не слов, а знаний, которых, впрочем, не хватало и Таньке, однако она не хотела признаться в этом. Знания она заменяла безапелляционностью суждений. Хотя знания у нее тоже имелись. Зимнюю сессию -- первую в жизни студентов-первокурсников -- она сдала лучше Андрея, без "троек", которые теперь носили утешительное название "удовлетворительно". Или просто -- "удочка".
   И все-таки Андрей понимал, что дело не только в знаниях. На следующий день после спора с Танькой он спросил насчет "Собачьего сердца" у ВВС -- Валерия Валерьевича Сергеева, -- который читал у первокурсников "Введение в литературоведение", и тот чуть ли не всю лекцию посвятил ответу на вопрос, является или нет эта повесть фантастической. Валерий Валерьевич говорил, как всегда, очень долго и путано, приводил примеры, которые не имели никакого отношения к книге Булгакова, обращаясь чуть ли не к истокам мировой литературы, и в конце концов резюмировал, что "Собачье сердце" можно отнести к фантастическому реализму.
   Во время перерыва между парами Андрей победно посмотрел на Таньку:
   -- Вот видишь, я был прав!
   -- Да отстань ты, -- хмуро махнула рукой Танька, словно Андрей был надоедливой мухой.
   И, бросив на него обиженный взгляд, быстро выбежала из аудитории, судорожно поправляя ремешок сумки, которая, как всегда, норовила сползти с ее плеча.
   -- Ну и ладно, -- угрюмо бросил себе под нос Андрей, провожая взглядом девушку. -- Подумаешь...
   Весь день они не разговаривали. Танька почему-то дулась на Андрея, и он чувствовал себя перед ней виноватым, словно действительно чем-то обидел ее. Правда, на следующий день они помирились. Танька первая подошла к Андрею и о чем-то заговорила с ним. И Андрей был рад, что все так хорошо кончилось. Потому что и правда -- глупо ссориться с друзьями из-за разных взглядов на теорию литературы. А еще глупее -- становиться врагами из-за разных взглядов на один мир. Мир -- он большой его на всех хватит... А Таньке просто хотелось, чтобы Андрей согласился с ней.
   ... Крапивина Танька не читала, но Андрей много рассказывал ей об этом писателе, книги которого он очень любил, и девушка была в курсе того, о чем он пишет.
   Вначале она недоумевала:
   -- Это же детский писатель...
   -- В детстве мне Крапивин не нравился, -- отвечал Андрей. И пытался объяснить девушке, как год назад, когда на него навалилась жуткая тоска, ему в руки случайно попал журнал "Уральский следопыт" с романом Владислава Крапивина "Голубятня на желтой поляне". Андрей начал читать -- просто затем, чтобы ни о чем не думать, чтобы хоть чем-то занять голову, отвлечься от горько-тоскливых мыслей. Роман был не очень веселый -- под стать настроению Андрея, однако вскоре он почувствовал, что настроение улучшается, и мир вокруг него кажется уже не таким черным и скорбным, каким казалось еще два часа назад. Наступило просветление, что ли...
   И после этого он начал лихорадочно искать все, что написал Крапивин.
   ... Андрей не стал рассказывать Таньке, что заплакал, как маленький ребенок, когда дошел до стихов "Когда мы спрячем за пазуху ветрами избитые флаги" -- как чуть не заплакал и Яр, герой "Голубятни...", услышав эту песню в портовом баре.
   "Когда мы спрячем за пазуху
   Ветрами избитые флаги,
   И молча сожжем на рейде
   Последние корабли..."
   Не стал Андрей рассказывать и о том, что тоже едва сдержал слезы, когда читал другую, совсем не фантастическую, повесть Крапивина -- "Колыбельная для брата". Совсем детское название, такую книгу семнадцатилетнему парню, которого через год грозились забрать в армию, и в руки-то брать должно быть стыдно...
   Слезу вышибли стихи, которые были в книге.
   Та самая колыбельная для маленького брата одиннадцатилетнего героя повести: "Помиритесь, кто ссорился".
   Помиритесь, кто ссорился,
   Позабудьте про мелочи,
   Рюкзаки бросьте в сторону - вам они не нужны.
   Доскажите про главное,
   Кто сказать не успел еще.
   Нам дорогой оставлено
   Полчаса тишины...
   Что-то было в этих стихах такое, что трогало душу, заставляя переживать за незнакомых людей. Не людей даже -- выдуманных персонажей художественного произведения. Но их выдуманность не мешало им быть настоящими.
   И сами стихи были о чем-то настоящем и серьезном.
   Дали дымом завешены --
   Их багровый пожар настиг.
   Но раскаты и выстрелы
   Здесь еще не слышны.
   До грозы, до нашествия,
   До атаки, до ярости
   Нам дорогой оставлено
   Пять минут тишины.
   После таких стихов не хотелось ни о чем говорить. Хотелось молчать, ежась от обжигающего холода, как словно зимой ты выбежал на улицу в одной рубашке.
   От грозы черно-синие,
   Злыми ливнями полные,
   Над утихшими травами
   Поднялись облака.
   Кровеносными жилками
   Набухают в них молнии.
   Но гроза не продвинулась
   К нам вплотную пока.
   Но эта песня была не о лесном пожаре. Не о летней грозе, когда молнии сверкают одна за другой.
   Песня была о жизни и смерти.
   О жестокой войне, которая грохочет где-то очень далеко, совсем в другом мире -- и в тоже время совсем рядом, потому что между мирами очень тонкие границы. Настолько тонкие, что их может соединить и не дать разбежаться обыкновенная капроновая веревка. Как в финале еще одной крапивинской повести -- фантастической трилогии "В ночь большого прилива".
   До атаки, до ярости,
   До пронзительной ясности
   И, быть может, до выстрела,
   До удара в висок --
   Пять минут на прощание,
   Пять минут на отчаянье,
   Пять минут на решение,
   Пять секунд на бросок.
   Да, песня была о жизни и смерти. Скорее всего -- о смерти, которой не нужно бояться, когда речь идет о чем-то более важном, кем жизнь -- о чести, достоинстве, свободе...
   Раскатилось и грохнуло
   Над лесами горячими,
   Только это, товарищи,
   Не стрельба и не гром --
   Над высокими травами
   Встали в рост барабанщики.
   Это значит -- не все еще.
   Это значит -- пройдем!
   Андрей выписал эти стихи в общую тетрадь, в которой уже год вел дневник, записывая туда все, что его волновало и тревожило.
   Он надеялся, что те, о ком пели сидевшие у ночного костра мальчишки, герои "Колыбельной...", сумели пройти сквозь грозу и выстрелы. Пройти и не сломаться. Остаться в живых.
   Потому что если бы с ними случилось что-нибудь плохое, это было бы очень нечестно.
   И несправедливо...
  
   ...Андрей не стал обо всем этом рассказывать Таньке.
   Незачем...
   Это было личное. То, о чем никогда не станешь говорить никому.
   Даже лучшему другу...
   А Танька, хотя и была девчонкой, была именно таким другом.
   То есть так считал Андрей.
   А вот как считала Танька, и как она вообще относилась к Андрею -- об этом знала только она одна.
  

2.

   -- Да, это не про девочку-инопланетянку, -- резюмировала Танька, возвращая Андрею листы с рассказом. -- Это вообще не фантастика. Тут ты вообще что-то о нас написал. Вот Ксения мне точно кого-то напоминает...
   Андрей быстро спрятал потрепанные листочки в дипломат. Он бы и сам сейчас нырнул в темное нутро дипломата, чтобы Танька не видела, как пылают его щеки.
   -- Определенно напоминает, -- не унималась Танька. Ну что у нее за манера -- сыпать соль на рану!
   -- Оксанку, наверное, -- ответил Андрей, не поднимая глаз.
   -- Угу, -- кивнула Танька. -- А ты не боишься, что если она узнает, как ты о ней написал, она тебе по шее надает, и будет права?
   -- А если она такая и есть? -- буркнул Андрей, представляя, как маленький дипломат вырастает до размеров "десятки", и Андрей прячется в него от Таньки. -- Ну, почти такая...
   -- Да не такая она. Зверева говорит, что она больше языком чешет.
   -- А откуда Зверева знает?
   -- Наша Леночка Зверева всегда все про всех знает, -- безапелляционно заявила Танька. -- Она и про тебя знает больше, чем ты сам о себе. Она же прирожденный психолог.
   -- Да знаю я, что она психолог, -- Андрей тяжело вздохнул. Желание спрятаться полностью не прошло, однако щеки горели уже не так сильно.
   -- То-то же... А что касается образа Оксанки, то если даже она такая есть, -- Танька неопределенно поводила в воздухе ладонью. -- то всё равно помягче надо, по-моему...
   -- Ну, не знаю. У меня так написалось, -- угрюмо буркнул Андрей, чувствуя себя выжатым лимоном.
   -- Ладно, -- улыбнулась Танька, -- я Оксанке ничего не скажу. А вообще, нормально написано. Хотя и не Булгаков...
   -- Опять ты за своё... -- Андрею снова захотелось спрятаться в дипломат.
   -- Опять, -- так же весело ответила Танька. -- Но если бы ты про меня что-нибудь в своем рассказе написал, я бы сказала, что ты самый великий писатель.
   -- Напишу в следующий раз...
   -- Ты уже обещал, но никак не пишешь... Ты разве забыл, что я... -- Танька на мгновенье замолчала, лучисто улыбаясь, -- инопланетянка...
   Андрей тоже улыбнулся, вспомнив начало октября, когда он вместе с другими студентами вернулся из колхоза, и на факультете начались занятия.
   После занятий Андрей часто провожал Таньку до её дома -- благо она жила совсем недалеко от факультета. Минут двадцать неспешной ходьбы тихими дворами, с обязательным заходом в один тихий деревянный переулок, неизвестно как сохранившийся посреди современных пятиэтажек. Осенний воздух отчего-то пах началом весны, и только голые скелеты деревьев, да вкрадчивое шуршание опавшей листвы под ногами напоминало о том, что стоят последние теплые деньки, что скоро закончится затянувшееся "бабье лето", похолодает, голубое небо закроют тяжелые серые тучи, и польются нудные осенние дожди...
   -- Напиши и про меня тоже, -- попросила тогда Танька. -- Я же тоже инопланетянка...
   -- Да, ты мне говорила, -- Андрей улыбнулся приятным воспоминаниям о колхозе перед началом первого курса. -- Помнишь, мы вдвоем сидели на одной картофельной гряде? Ты мне еще читала свои стихи...
   -- Помню, -- круглолице улыбнулась Танька. -- Но ты мне не веришь, да? Я же на самом деле прилетела на Землю с другой планеты...
   Андрей верил. Верил искренне. Ему хотелось, чтобы это была правда. Потому что в его душе до сих пор жили Танькины стихи. Наверное, лучшие стихи в мире, потому что их написала Танька.
   Еще в колхозе Андрей попросил девушку переписать ему свои стихи.
   -- Хорошо, -- согласилась Танька. Но так и не переписала. А Андрей почему-то никак не мог решиться попросить ее снова. Может быть, боялся, что, когда он увидит ее стихи на бумаге, они не покажутся ему такими необычными, и разрушится тайна, которая связывала их?
   ...Догорало багрянцем затянувшееся "бабье лето". Небо поражало чистой синевой, а рядом с ним шла очень хорошая девушка, круглолицая, как солнышко, и очень улыбчивая, и эта девушка очень нравилась Андрею. И он, окрыленный чувством влюбленности, был готов поверить во что угодно...
   Даже в инопланетных девушек, которые живут среди людей...
  

3

   А повесть про девочку-инопланетянку Андрей написал в десятом классе. Правда, инопланетная девочка появилась в тексте повести случайно. Можно даже сказать, вопреки воле автора...
   Андрею очень хотелось написать рассказ совсем о другом. О друзьях ушедшего детства -- кубинцах, живших в соседнем дворе.
   В Староволжске находилась военная академия, куда направляли учиться военных из социалистических стран. Военные приезжали в Союз вместе с женами и детьми. Так, наверное, было положено...
   Жены военных сидели дома, а дети учились в школе, вместе со своими русскими сверстниками.
   В той же, где учился а Андрей.
   ... Кубинцы уехали из Староволжска почти четыре года назад -- в июле 1984, но Андрей очень часто вспоминал их.
   Разве можно забыть друзей детства?
   Тем более, что и детство ушло. Ушло вдруг, незаметно.
   Почти как в песне, которую пела Пугачева.
   "Оно уйдет неслышно,
   Когда весь город спит,
   И писем не напишет,
   И вряд ли позвонит..."
   Письма перестали приходить в прошлом году. Кубинская девочка Фиделина, которой -- подумать только! -- недавно исполнилось шестнадцать лет, вдруг перестала ему писать. Или письма перестали доходить...
  
   ... Но повесть была написана еще раньше, когда письма доходили.
   Андрей писал о своих друзьях, которые были очень далеко от него. Он выплескивал на бумагу всю свою тоску, всю свою боль. Из боли и появилась инопланетная девочка, которая жила на Земле, как наблюдатель от цивилизации, которая намного тысячелетий обогнала Землю. Эта девочка подружилась с земным мальчишкой, своим ровесником. И они, возможно, еще долго были бы вместе -- может быть, даже полюбили бы друг друга, а потом, когда выросли, стали бы мужем и женой, но девочка должна была вернуться на свою планету.
   Просто закончилось её время на Земле, и ее отозвали на Ауэю -- так называлась планета, с которой была эта девочка. Это почти как у взрослых, которых отправляют на год или два в заграничную командировку, а потом они возвращаются обратно в свою страну. Как военные с Кубы, которые тоже должны были вернуться -- вместе со своими детьми...
   Инопланетная девочка улетела на свою планету, расставшись со своим земным другом. Расставшись навсегда, потому что с Земли, которая находится на более низкой ступени развития, никогда не попасть на эту планету.
   Так эта история была не совсем фантастической -- ведь и на Кубу попасть очень сложно. Почти так же, как и на другую планету...
   Андрей закончил свою повесть незадолго до выпускных экзаменов. И потом удивлялся: как ему удалось не только хорошо сдать их, но и подготовиться к вступительным, и тоже не завалить их, а стать студентом...
   Прошлый год вообще выдался очень тяжелым и суматошным.
   Написанную перед самым окончанием школы Андрей не показывал никому. Друзей -- таких, с которыми можно было откровенно поговорить о чем угодно, -- у него давно уже не было. С тех самых времен, как уехали кубинцы. С одноклассниками он тоже давно уже поддерживал чисто формальные отношения -- да и их особо не интересовал угрюмый парень со странностями, который отказывается курить и пить дешевый портвейн. Да и девчонок, похоже, тоже избегает. Так что расставание со школой не стало для Андрея таким уж горьким и болезненным. "Уйдя навек со школьного двора", он тут же поспешил забыть и саму школу, и своих одноклассников -- словно ничего этого никогда не было в его короткой семнадцатилетней жизни.
   Андрей хотел начать жизнь с начала.
   С чистого листа...
   Поэтому вступительные экзамены, поступление в университет, поездка на "картошку" вместе с пятнадцатой группой, начало студенческой жизни стали для Андрея именно таким началом новой жизни, в которой почти не осталось места прошлому, в котором было много хорошего, но еще больше -- плохого.
   Андрей не хотел забывать только одного -- своих кубинских друзей.
   Память о них должна была навсегда остаться с ним.
   ... Об этом он тоже не стал говорить Таньке. Ему казалось, что она его не поймет.
   Тем не менее повесть Таньке понравилась.
   -- Напиши продолжение, -- посоветовала она.
   -- Напишу, -- пообещал Андрей.
   Но начались кипучие студенческие будни, и почти ни на что не осталось времени...

4.

   ... -- Про окно ты, наверное, наслушался на лекциях по теории литературы? -- продолжала "разбор полетов" Танька. -- Так?
   Андрей кивнул, соглашаясь.
   -- А с Золушкой ты вообще намудрил... Кстати, -- Танька вдруг пристально посмотрела на Андрея, -- а кто эта девушка?
   -- Какая?
   -- Ну, которую ты описываешь?
   -- Да так... Стоит тут одна у окна, -- небрежно бросил Андрей. -- На втором этаже... не знаю, с какого курса... Вот я и придумал...
   -- И давно стоит? -- Танька с интересом посмотрела на Андрея.
   -- С середины февраля...
   -- Что-то я ее не видела.
   -- Она там только по утрам стоит.
   -- А потом?
   -- Потом? -- Андрей пожал плечами. -- Потом уходит, наверное...
   -- Все равно не видела, -- небрежно махнула рукой Танька, словно хотела показать Андрею, что ее совсем не интересует неизвестная девушка, которая по утрам стоит у окна.
   -- А хочешь увидеть?
   -- Зачем? -- повела плечом Танька.
   --Ну, просто так, -- ответил Андрей, от которого не укрылся огонек заинтересованности, загоревшийся в угольно-черных зрачках девушки.
   -- Покажи, -- Танька небрежно пожала плечами.
   -- Приходи завтра пораньше, и увидишь, -- спокойно продолжил Андрей.
   -- Приду, -- кивнула Танька. -- Любопытство меня гложет, что это за принцесса такая, которая вдохновила нашего бесценного Андрюшеньку Бородина на создание очередного шедевра...
   И одарила Андрея таким теплым взглядом, что ему захотелось взмахнуть руками, словно птица крыльями, и радостно воспарить в небеса.
   Небеса, правда, уже целую неделю были сплошь затянуты серыми тучами, однако данное обстоятельство совсем не смущало Андрея.
   Ведь за тучами все равно светит солнце...
  

Глава вторая.

1.

   Андрей с разбегу перепрыгнул через три ступеньки, вскочив на крыльцо. Потянул за круглую дверную ручку, отполированную до яркого, почти слепящего зеркального блеска, прикосновениями тысяч рук. На дверной ручке был изображен добродушный лев, совсем не похожий на грозного царя зверей. Он радостно улыбался, показывая совсем не страшные зубы. Наверное, это был домашний лев, и очень терпеливый, привыкший, что его постоянно трогают руками за серебристую гриву.
   Давно несмазанные дверные петли истошно завизжали, как визжит упитанный поросенок, к дрожащему горлу которого безжалостно приставили острый нож, и поросенок наконец-то понял, зачем его так часто и вкусно кормили.
   Андрей улыбнулся, обрадованный неожиданно удачному сравнению. Надо будет быстренько записать, пока из головы не вылетело, а потом вставить в какой-нибудь рассказ. И непременно показать Таньке Кедриной или Ленке Зверевой, чтобы заценили.
   Андрей быстро пересек "предбанник", который, если воспользоваться терминологией из космической фантастики, являлся шлюзовой камерой между межзвездным вакуумом (то есть улицей) и космической станцией (то есть родным факультетом). Стены "предбанника" призывно пестрели яркими афишами, белели клочками написанных от руки объявлений и строгими, напечатанными на машинке, текстами официальных распоряжений деканата. Время до начала занятий еще оставалось, но Андрей не стал останавливаться перед пестрым стендом -- в голове огненной молнией металась мысль, которую нужно было срочно зафиксировать на бумаге, пока она не погасла, как гаснет настоящая молния, на долю мгновения озарив хмурое грозовое небо.
   Андрей отворил вторую, менее скрипучую дверь, ручка которой была обычной, без витиеватых вычурностей, и вошел непосредственно в сам "Храм науки", то есть во внутренние помещения четвертого корпуса университета, в котором и располагался филфак.
   Конечно же, можно было поспорить насчет того, достоин ли четвертый корпус университета возвышенно именоваться храмом. Будь на месте Андрея бородатый античный грек, он наверняка ответил бы отрицательно, едва завидев длинную полутемную кишку унылого коридора первого этажа, стены которого были выкрашены в тоскливый серый цвет, и точно передумал бы подниматься на второй этаж, а побежал бы без оглядки, схватившись за седую голову, в свою античность, чтобы, поднявшись на акрополь, успокоить нервы, лицезрея величественные колонны словно парящего в воздухе Парфенона.
   Да, филфак ни изнутри, на снаружи был совсем не похож на Парфенон. Правда, Андрей видел Парфенон только по телевизору, в "Клубе путешественников", и на иллюстрациях в книгах по архитектуре и искусству, и хотя от древнего храма остались одни лишь руины, можно было не сомневаться, что афинский храм был когда-то гораздо светлее, просторнее и живее, нежели здание современного филфака.
   Впрочем -- новой молнией прочертила мозг очередная мысль, -- неизвестно еще, что останется через тысячу лет от этого здания. Вдруг сюда тоже когда-нибудь, как сейчас на афинский Акрополь или в московский Кремль, будут водить шумные толпы туристов, и не только со всей Земли, но и с ближайших окрестностей нашей галактики, и те будут восхищенно закатывать глаза, восторженно кивать головами, громко цокать языком, вздымать щупальца, топорщить спинной гребень и изрыгать пламя, выражая каждый по-своему восхищение столь древними руинами...
   Мысль эта тоже была интересная, и она грозила совсем вытеснить из головы прежнюю -- про визгливый скрип входной двери, похожий на оглушительное визжание упитанного поросенка, которого приговорили к смерти с целью дальнейшего поедания. С грустью осознавая, что он не Гай Юлий Цезарь, и поэтому не может одновременно держать в голове две удачные мысли одновременно, Андрей решил отогнать на время вторую, справедливо полагая, однако, что она, никак не зафиксированная, поспешит исчезнуть навсегда в загадочных лабиринтах ноосферы, затеряется в шести - или сколько их там? - слоях астрала. И через пять минут Андрей с трудом будет пытаться вспомнить, что же было такого особенного во внезапно посетившей его мысли. Осознание же того, что в ноосфере, как и в астрале, ничего не пропадает навсегда, сохраняясь до лучших времен, как семена, упавшие в осеннюю почву, переживают зиму и всходят весной, то есть такая же мысль может прийти в голову еще кому-нибудь, утешением не служило. Потому что этот "кто-нибудь" наверняка не будет Андреем Бородиным, восемнадцати лет от роду, студентом-первокурсником филфака, которому очень хочется стать писателем...
   Такова, наверное, и вся наша селяви, что в переводе с языка Александра Дюма означает "жизнь".
   Жизнь, в которой всегда надо выбирать что-нибудь одно, жертвуя чем-то другим, быть может, гораздо долее значимым...
   Вот еще одна интересная мысль...
   Которую тоже надо как можно быстрее выгнать за пределы и без того распухшей черепной коробки, иначе она займет там все место, вытеснив сравнение скрипа двери с визжанием поросенка.
   Часы, висевшие над зеркалом, которое располагалось чуть в стороне от входа, напротив раздевалки, показывали без десяти восемь, и в узком коридоре уже не только пресловутому яблоку, но и более мелкому фрукту-овощу, вроде вишни или сливы, негде было упасть, не рискуя оказаться растоптанным. Девушки-филологини сновали туда-сюда, мельтеша перед глазами. "Броуновское движение" -- пришло в голову новое сравнение. Отнюдь не из близкой Андрею области филологии, а из еще не забытого школьного курса физики. Как там сказано в учебнике? "Беспорядочное движение мельчайших частиц, взвешенных в жидкости или газе". Сейчас Андрей и сам сделается одной из таких частиц, включится в беспорядочное движение, которое, если вспомнить тот же школьный учебник, происходит вследствие "соударений этих частиц с молекулами окружающей среды".
   Разумеется, что под "соударением" следует понимать общение с однокурсниками... точнее, с однокурсницами, потому что филфак давно уже окрестили женским монастырем, в котором царят жестокие законы первобытного матриархата, и немногочисленные парни, как-то сумевшие в этот монастырь затесаться, вынуждены принимать эти бесчеловечные законы и подчиняться им беспрекословно. Тем же, кто пытается роптать на судьбу или, еще хуже, бунтовать, грозят "соударения" более серьезные и непредсказуемые -- вплоть до откровенного бойкота. Как справедливо заметил вождь мирового пролетариата, Владимир Ильич Ленин -- правда, совсем по другому поводу -- "Нельзя жить в обществе и быть свободным от него". Неглупый был мужик. Не зря же его учение всеми признано не просто правильным, но и единственно верным. Хотя и это утверждение в последнее время се чаще подвергается сомнению...
   Зеркало в коридоре первого этажа, который все почему-то именовали "холлом", было всего одно, что было одно недостаточно, учитывая специфику факультета. Каждое утро перед началом занятий перед зеркалом царило настоящее вавилонское столпотворение -- как если бы на узком хоккейном пяточке столпились десятки хоккеистов, и сегодняшнее утро не было неожиданным исключением.
   (Вавилонское столпотворение на хоккейном пяточке -- еще одно удачное сравнение! Как бы не забыть...)
   Андрей протиснулся мимо толпящихся у зеркала девушек, которые наводили последний лоск, кивнул, увидев знакомые лица, обладательницам которых сейчас было не до него. И, выбравшись из кипящего водоворота, остановился у барьера не работавшей по случаю теплой апрельской погоды раздевалки, высматривая местечко, где можно притулиться, чтобы записать мысль, которая пока что его не покинула.
   Однако все кресла, стоявшие у стен вдоль коридора, были заняты. Наверное, у какого-то курса сейчас в "десятке" будет лекция, а аудиторию пока что не догадались открыть, чтобы освободить узкий коридор от лишнего народа.
   Свободным оставался лишь уныло притулившийся к выдающемуся вперед углу подоконника облезлый колченогий стул, сесть на который никто не решался - видимо, из соображений личной безопасности.
   На ближайшем к стулу подоконнике по-королевски восседала четверка незнакомых Андрею девушек. Судя по их независимому и отрешенному виду, а так же олимпийскому спокойствию, с которым они взирали на броуновскую суету разворошенного человеческого муравейника, это были пятикурсницы.
   Андрей осторожно присел на стул, который ответил обиженным кряхтением, в котором чувствовалось и неподдельное восхищение неожиданной смелостью Андрея, и одновременно с этим слышалось предупреждение, что в дальнейшем он, стул, не станет терпеть подобного рода насилия над своей и без того несчастной персоной. "Извини, приятель", -- мысленно сказал Андрей стулу-инвалиду, и тот снова закряхтел, на этот раз более дружелюбно. Девушки-старшекурсницы, сидевшие на подоконнике, как курицы на насесте, глянули на Андрея как на безрассудного смельчака, решившего пройти по канату, протянутому над Волгой, без страховки. Стул снова крякнул, почти по-утиному, и Андрей почувствовал, что стул не станет сбрасывать его с себя, как норовистый конь сбрасывает со своей спины неумелого наездника. Андрей был благодарен стулу, которого, скорее всего, в ближайшее время выкинут на помойку, и он закончит свою жизнь, погребенный под тоннами свезенного со всего города мусора, за то, что тот не развалился под ним на потеху публике. Особенно, наверное, надрывали бы животики старшекурсницы...
   Одна из девушек, сидевших на подоконнике, попрощавшись с подругами, спрыгнула на пол и, окинув Андрея оценивающим взглядом, демонстративно отвернулась от него и по-королевски прошествовала мимо, тут же слившись с толпой и затерявшись в бурном водовороте. "Жаба", -- мстительно подумал Андрей, и тут же забыл про нее.
   Осторожно положив на колени дипломат, Андрей нашарил в кармане брюк сложенный вчетверо листок бумаги. На клетчатом листке наискось, то ли небрежно, то ли наспех, был записан какой-то телефонный номер. 6-07-35. Пять цифр номера ни о чем не сказали Андрею, и он не стал заострять на них внимания, а попытался, насколько это было возможно на шатком стуле, сконцентрироваться, восстановить в памяти минуту назад родившийся образ.
   Но образ за эту минуту успел, однако, не только родиться, вырасти и повзрослеть, но и состариться и впасть в глубочайший маразм. В итоге то, что появилось на бумаге, рядом с полузнакомым номером телефона, было совсем не тем, что всего лишь минуту назад заставляло Андрея восторгаться своим умением неожиданно для самого себя придумывать оригинальные метафоры и, соответственно, гордиться собой и верить, что когда-нибудь он научится писать если не как Толстой или Грин, то хотя бы как Крапивин или Булычев.
   Андрей с досадной грустью перечитал написанное. "Дверные петли взвизгнули, как визжит упитанный поросенок, к горлу которого приставили нож". И удрученно вздохнул. Не то, совсем не то...
   Яркая стрела молнии, стремительно вспыхнув среди серых туч, тотчас погасла, оставив после себя лишь неяркие следы, отраженные на сетчатке глаза. Всегда так: придет в голову что-нибудь действительно стоящее -- и тут же испарится, растает, как дым в лесу, испарится, как утренняя роса, слизанная жаркими лучами летнего солнца...
   Андрей с глухим вздохом кинул листок бумаги в темное нутро дипломата и поднялся со стула. Стул снова закряхтел, жалуясь Андрею на свои старческие болячки.
   Узкий коридор на глазах пустел -- толпа студенток рассасывалась по своим аудиториям, как рассасывается автомобильная пробка, когда умелый регулировщик направляет потоки машин в объезд через соседние переулки. На миг Андрей удивился: откуда ему пришла в голову такое странное сравнение? В Староволжске машин было мало, да и в Москве, где движение транспорта было гораздо интенсивнее, об автомобильных пробках никто и слыхом не слыхивал.
   Однако сравнение было явно удачным, и Андрей, поравнявшись с барьерчиком раздевалки, положил на него дипломат, открыл, достал многострадальный листок клетчатой бумаги...
   И не глядя бросил его обратно.
   Все равно ничего у него не получится...
   Андрей скинул дипломат с узкого барьерчика и пошел к лестнице, ведущей на второй и последующие этажи. Вот-вот должен был прозвенеть звонок, возвещающий о начале первой пары, и пора было подниматься на четвертый этаж, идти в сорок пятую аудиторию, где у двенадцатой группы, в которой учился Андрей, был семинар по диалектологии.
   Но вначале нужно заглянуть на второй этаж.
   Он знал, что девушка еще не ушла, и он успеет хотя бы мельком увидеть ее...
   Андрей был уверен, что она никуда не исчезнет, не дождавшись его.
  

2.

   На лестнице он столкнулся с Танькой Кедриной, которая, как показалось Андрею, ждала его.
   -- Чё такой хмурый? -- спросила она, солнечно улыбаясь.
   -- Да так, -- махнул рукой Андрей. Он не мог решиться признаться даже Таньке, что писатель из него никогда не получится.
   -- А ты мне вчера обещал показать ту девушку, -- сказала Танька.
   -- Пошли, -- кивнул Андрей, дотронувшись до локотка девушки.
   -- Пошли, -- Танька наградила Андрея хитрым взглядом антрацитовых глаз, хмыкнула, и, дернув плечиком, молча двинула вверх по лестнице впереди Андрея.
   Андрей, настроение которого не заладилось с самого утра, грустно вздохнул и поплелся следом за девушкой, которая уже не шла, а бежала, перепрыгивая через две ступеньки.
   -- Кстати, -- сказала Танька, оборачиваясь, -- зачем ты написал, что во дворе идет стройка? Там же нет никакой стройки, там химбио...
   -- А я и сам не знаю, откуда взялась стройка, -- пожал плечами Андрей. -- Так получилось... И вообще, Танюша, писатель имеет право на художественный вымысел...
   -- Иди, писатель, -- Танька по-свойски ткнула поравнявшегося с ней Андрея в бок пухлым кулачком.
   Андрей перехватил ладонь Таньки, затем взял девушку под руку. Танька кинулась в Андрея хитрым взглядом, многозначительно хмыкнула, но вырывать руку не стала.
   Так они свернули с лестничной площадки на второй этаж и прошли мимо девушки лет семнадцати, в джинсах в обтяжку и мешковатом свитере, которая одиноко стояла у окна -- Андрей под ручку с Танькой.
   Когда они поравнялись с девушкой, Андрею показалось, что она окинула их заинтересованным взглядом. И тут же отвернулась к окну. Резко, словно от внезапной обиды.
   -- Видела? -- Андрей кивнул назад, когда они дошли до конца коридора и остановились у обитой коричневым дерматином двери "зарубежной" кафедры.
   -- Угу, -- ответила Танька, слегка насупив черные брови.
   -- И что скажешь?
   -- А что я должна сказать? -- Танька смерила взглядом Андрея. -- Девушка как девушка...
   Андрей слегка покачал головой, отпустил локоток Таньки и сказал:
   -- Мне почему-то кажется, что она кого-то ждет, но не может дождаться.
   -- Фантазер, -- добродушно усмехнулась Танька. -- Может, и ждет... Но почему ты думаешь, что она ждет именно тебя?
   -- А я и ничего такого не думаю... -- быстро стушевался Андрей. Он почувствовал, как запылали его уши.
   -- Думаешь, -- твердо ответила Танька. -- Но зря ты так думаешь, потому что она ждет не тебя.
   Андрей насупился. Танька бросила на него обжигающий взгляд, от которого почему-то запылали и щеки, поправила ремешок сумки, который опять пытался сползти с плеча.
   -- Почему не меня? -- тихо спросил Андрей.-- А вдруг именно меня? Ведь это я ее... -- Андрей на миг запнулся, словно не решаясь произнести вслух слово, которое давно вертелось на языке. -- Придумал...
   Танька посмотрела на Андрея, как врач смотрит на безнадежного пациента психбольницы.
   -- Я не знаю, почему, -- ответила Танька, в очередной раз поправляя непослушный ремешок сумки. -- Но мне так кажется. А если мне не веришь -- сам спроси. Если, конечно, решишься...
   Танька победно усмехнулась, и снова прожгла Андрея черной молнией взгляда.
   Видимо, она уже успела приревновать Андрея к незнакомке...
  
   ...Какие-то странные у них все-таки были отношения.
   Андрей, если можно так сказать, неровно дышал в сторону Таньки еще со времен колхоза, и Танька, похоже, тоже была неравнодушна к Андрею. И, похоже, об этом знал весь факультет. Ну, если не весь факультет, то весь первый курс точно. В особенности пятнадцатая группа -- та, с которой Андрей был в колхозе. Да и самому Андрею Танька очень нравилась. Особенно ее глаза -- жгуче-карие, пронзительные, как у кубинки. Андрей не раз ловил себя на мысли, что ему хочется обнять девушку и поцеловать -- прямо в губы, яркие, пухлые, безо всяких следов помады. Однако Андрей боялся, что Танька неправильно растолкует его желание, хотя ему и казалось, что возражать она не будет. Тем более, что они, кажется, один раз уже целовались.
   Полгода назад, на "картошке"...
   "Казалось" -- потому что Андрей не был твердо уверен, что тот далекий, его по-настоящему первый поцелуй, случившийся в тихом осеннем лесу, ему не приснился. Спросить у Таньки -- было или нет? -- он опасался, потому что не хотел прослыть в ее глазах круглым идиотом. Сама же девушка ни разу не говорила с Андреем о том, что произошло тогда, в сентябрьском лесу, но порой бросала на него такие приятные -- теплые, как летняя вода в реке, и жгучие, как молния, взгляды, что Андрею становилось неловко от того, что у него так громко и часто грохочет сердце...
   Так что вполне могло быть, что Андрей придумал этот поцелуй...
   Тем не менее после занятий Андрей часто провожал девушку до дома. Жила Танька в четверти часа ходьбы от университета, так что за время этих до обидного коротких прогулок у них ни до чего такого серьезного дело не доходило. Андрей опасался форсировать события, хотя если бы на его месте оказался Герка Михальский, учившийся с Андреем на одном курсе, можно было бы не сомневаться, что его первая же прогулка с Танькой закончилась бы у нее дома. И не просто дома, а в Танькиной постели. Но Андрей не обладал наглостью Герки, поэтому он расставался с Танькой у дверей ее дома.
   Андрей даже не заходил в подъезд...
   Он понимал, что в подъезде, где всегда, даже днем, царит легкая полутьма, может произойти все, что угодно. В подъезде, оставшись с девушкой наедине, вдали от любопытных глаз прохожих, Андрей наверняка захочет вспомнить тот далекий осенний поцелуй...
   Но неизвестно, что из всего этого получится.
  
   Танька пригладила ладонью непослушный вихорок, по-мальчишески упрямо торчавший на макушке, снова выстрелила в Андрея взглядом, только на это раз его поразила не одиночная молния, а целый град огненных небесных стрел. И Андрей, отвернувшись к окну, чтобы не видеть темных, как бездонные омуты, глаз девушки, почувствовал воспоминание о прикосновении трепетных губ девушки к его так же взволнованным губам, и снова ощутил сладкую нежность своего первого поцелуя, и ему захотелось все повторить -- прямо сейчас, прямо здесь, в гулкой пустоте тихого университетского коридора, у окна, выходящего в университетский двор...
   Точь-в-точь у такого же окна, у которого до сих пор стояла Маргарита.
   Наваждение исчезло, как утренний туман, как только Андрей вспомнил про девушку, которая по-прежнему стояла у окна, под присмотром висевших напротив трех хмурых портретов бородатых основоположников марксизма-ленинизма, которые наверняка не одобрили бы поступка Андрея.
   Но Андрей не боялся гнева основоположников, которые давно уже перестали быть людьми, превратившись в портреты.
   Андрей боялся, что та девушка могла не только увидеть, как он будет целовать Таньку, но и догадается, что он об этом всего лишь мог подумать...
   -- Ты чего? -- спросила Танька, видимо, что-то почувствовав.
   -- Ничего, -- ответил Андрей, оборачиваясь. Девушка стояла на прежнем месте, ее взгляд был обращен в окно, но Андрею почему-то казалось, что она внимательно наблюдает за ними.
   -- Если ничего, тогда я пошла, -- небрежно проговорила Танька, -- у нашей группы сейчас старославянский. Не хочу опаздывать, ты же знаешь, там препод просто зверь...
   И тут же исчезла, словно испарилась. Упорхнула, как юркая пташка. Ушла, оставив Андрея наедине со своими мыслями и воспоминаниями.
   Андрей не знал, сколько прошло времени. Уже давно прозвенел звонок, возвестивший о начале занятий, и коридор давно уже был пуст, как межзвездное пространство, но Андрей никуда не спешил.
   Андрей и "Маргарита" стояли каждый у своего окна в противоположных концах коридора.
   Но теперь она не смотрела в окно. Девушка стояла спиной к "заоконью", и, как показалось Андрею, со скучающим видом разглядывая портреты бородатых основоположников. Иногда она поворачивалась к Андрею и бросала на него короткие взгляды. Один раз Андрею показалось, что девушка ему улыбнулась...
   Конечно, девушка могла смотреть на Андрея из чистого любопытства, рассуждая примерно так: "И чего этот парень тут делает, не идет на занятия?". И так, скорее всего, и было.
   Однако когда Андрей поймал мимолетный взгляд девушки, его сердце ухнуло вниз, едва не выскочив через пятки. И тут же стремительно ринулось вверх, ударившись о клетку ребер.
   Андрей быстро двинулся назад по коридору, чтобы пройти мимо девушки. Он хотел просто пройти, даже не смотреть на нее и не оборачиваться, когда пройдет мимо.
   Но, отойдя от нее на несколько шагов, не выдержал.
   Обернулся...
   Встретился с девушкой взглядом...
   И увидел, как улыбка Маргариты стала еще шире. Андрей увидел ровные белые зубы. Лицо, бледное, казавшееся почти восковым в полутьме коридора, залил алый румянец -- так на рассвете багровеет небо, когда его касается первый луч утреннего солнца.
   Андрей поспешил отвести глаза. И едва не бросил в девушку, как камнем, грубым словом, чтобы она не лыбилась, как дурочка, и не сверлила его своими дурацкими зенками...
   Но все-таки не выдержал:
   -- Чего уставилась? -- буркнул он чуть в сторону.
   -- А разве нельзя? -- тихо спросила девушка. Голос звучал приятно. Похоже, она не обиделась. Ясная, приветливая улыбка не спешила покинуть её губ.
   -- Да можно, -- ответил Андрей, не зная, как продолжить случайно начатый разговор, который вообще не надо было начинать. Именно это крайне раздражало его, и Андрей чувствовал себя не совсем уютно. Как если бы он вышел из дома морозной зимой, одетый в одни шорты.
   А девушке, видимо, были непонятны переживания Андрея, она стояла в двух шагах от него, добродушно улыбаясь.
   Словно ждала, что еще ей скажет Андрей.
   "И никакая она не Ассоль, и даже не Маргарита, -- мелькнула грустная, обидная мысль. -- Права Танька -- напридумывал себе невесть что..."
   Андрей снова оглядел девушку исподлобья. Она улыбалась ему открыто и прямо, и так же открыто и прямо смотрела на Андрея. В ее глазах Андрей увидел непонятное ожидание, и ему показалось, что девушка не просто ждет, не просто изучает его, но и сравнивает с кем-то другим, очень на него похожим человеком, которого она знала раньше -- там, в другой жизни, которая когда-то медленно и степенно текла в тихом рыбацком поселке, что стоял на гористом берегу бескрайнего синего моря...
   И Андрею до острой сердечной боли захотелось продолжения сказки, которой нет места в реальной жизни.
   Потому что обыкновенная жизнь отвергает сказки.
   В обыкновенной жизни сказок не бывает. Все это глупости, детство...
   "И никакая она не Ассоль, и не Маргарита, -- снова пронеслась до боли обидная мысль. -- Какой же ты фантазер..."
   Повинуясь какому-то неосознанному импульсу, Андрей отвернулся от девушки и быстро зашагал прочь, краем глаза успев заметить, что основоположники смотрели на него со своих портретов с осуждением.
   Андрей шел по пустому, гулкому коридору, слыша звук своих шагов, и ждал, когда его окликнут.
   Ему почему-то очень хотелось, чтобы девушка, которую он давно уже считал придуманной, позвала его, остановила.
   Но за спиной натянутой гитарной струной звенела болью и тоской тишина.
   Тишина кралась за Андреем на мягких кошачьих лапах, пока он шел по коридору, который почему-то никак не хотел заканчиваться.
   Тишина хищной рысью пригнула на спину Андрея, и, оглушив, повисла у него на плечах, когда он мчался вверх по бесконечной лестнице.
   И не было сил, чтобы сорвать с себя хищника и сбросить на бетонные ступени...
  

3.

   ... Лишь дома, лежа на диване, и прокручивая в памяти сегодняшнее утро, Андрей понял, что девушка не смогла бы позвать его, даже если бы очень захотела это сделать.
   Она же не знала его имени!
   Как и он не знал, как на самом деле зовут придуманную им Маргариту...
  
  

Глава третья.

1.

   Девушка действительно появилась в начале марта. Впрочем, она могла появиться и раньше, просто Андрей увидел ее именно в марте, за несколько дней до праздника. Чуть меньше месяца назад...
   Если бы Андрея спросили, почему он обратил внимание на эту девушку, он бы только пожал плечами в ответ. Тот, кто назвал филологический факультет "женским монастырем", был прав не на сто, а даже на двести процентов. Такого количества девушек, собравшихся одновременно в одном месте, Андрей прежде ни разу не видел. Глаза разбегались в разные стороны, не решаясь остановиться на ком-то одном. Было удивительно, что Андрей вообще заметил эту девушку.
   Просто как-то Андрей шел по коридору второго этажа и неожиданно увидел симпатичную девушку, которая одиноко стояла у запотевшего окна и задумчиво смотрела куда-то вдаль. Как раз напротив тройки основоположников -- Маркса, Энгельса и Ленина, которые сурово взирали со своих портретов, висевших на серой стене, в утреннюю суету коридора. Наверное, им было скучно или грустно висеть, потому что лица у них всегда были хмурые и неприветливые.
   Над портретами алели яркие буквы лозунга: "Решения XXVII съезда КПСС -- в жизнь!", не заметить который мог только слепой или идеологически невыдержанный субъект, которым явно не место в советском вузе. Андрей давно уже сделал вывод, что раньше, когда он еще только начал ходить в школу и был беззаботным первоклассником, то есть почти десять лет назад, "в жизнь" предлагалось двигать решения XXV съезда, а спустя пять лет -- XXVI. Вывод, конечно, банальный -- ведь в нашей стране партийные съезды проводятся раз в пять лет. Но дело было в другом: римские цифры, символизирующие "двадцать пять", почти выцвели за давностью лет, тогда как палочка, следующая за "пятеркой", смотрелась более четко, а та, что шла за ней, была вообще яркой, так как ее пририсовали совсем недавно. То есть университетское руководство решило не переписывать лозунг после каждого нового съезда партии, а просто добавляло каждый раз новую "палочку" к порядковому номеру съезда. Как говорится -- дешево и сердито.
   Тем не менее Андрея съедало любопытство: как поступит факультетское партбюро, когда порядковые номера съездов перевалят за тридцать? Перепишут ли они лозунг заново, либо отдерут от стены выгоревшие от времени "VIII", а на их место приклеят новую "X", которая будет контрастировать с выцветшими цифрами, приклеенными лет за двадцать до этого момента? Скорее всего, перепишут заново, все-таки съезд будет не только, как всегда, судьбоносный, но и юбилейным, что бывает отнюдь не часто.
   Впрочем, тридцатый съезд грядет совсем не скоро -- если Андрей сосчитал правильно, то он состоится только в 2001 году. То есть уже в новом веке.
   А к тому времени Андрей давно уже закончит университет...
   Если, конечно, его не угораздит остаться "вечным студентом", как Алексей Давыдов, который, если верить слухам, учится на первом курсе уже лет десять, и за это время успел не только жениться на одной из однокурсниц, но и стать отцом многочисленного семейства...
   Но лавры "вечного студента" Андрея совсем не прельщали. Так что решать столь важную для филологического факультета и университета вообще проблему, как достойно встретить тридцатый съезд родной ленинской партии -- отдирать ли безжалостно старый порядковый номер партийного съезда, чтобы приклеить новый, либо вообще закрасить и по свежей грунтовке нанести новый -- будут уже без него.
   Когда Андрей увидел девушку, он отчего-то остановился посреди коридора. Как написал бы какой-нибудь современный писатель, "его словно током ударило". Но Андрея током никто не ударял, хотя ощущения были похожими.
   Вокруг Андрея шумело студенческое многоголосье, туда-сюда деловито сновали филологини, демонстрируя себе и окружающим свои наряды; иногда они на мгновенье задерживались рядом с девушкой, но Андрею почему-то казалось, что они не замечают ее, словно та была скрыта от посторонних глаз непроницаемый защитным экраном.
   Немного постояв у соседнего окна, делая вид, что читает какую-то книгу, Андрей на самом деле внимательно наблюдал за незнакомкой и ему показалось, что девушка тоже обратила на него внимание -- он поймал быстрый заинтересованный взгляд.
   Почувствовав себя крайне неуютно, словно он сделал что-то очень неприличное, Андрей быстро убрал книгу в дипломат и покинул "наблюдательный пункт". Тем более, что минут через пять должны были начаться занятия -- семинар по фонетике современного русского языка, к которому нужно было еще подготовиться, почитать конспекты.
   Подойдя к лестничной площадке, чтобы подняться на третий этаж, Андрей все-таки решил обернуться.
   Девушка стояла на прежнем месте, и Андрею снова показалось, что в его сторону был обращен заинтересованный взгляд незнакомки.
   Именно показалось...
   Потому что с чего бы ей смотреть на него? Ведь они совершенно не знакомы...
   Но девушка не выходила из головы Андрея весь день. У нее были красивые серые глаза, в которых затаилась грусть.
  
  

2.

   На следующее утро Андрей снова увидел девушку.
   Она стояла на том же самом месте, что и вчера -- у окна, под строгим присмотром трех основоположников.
   Андрей снова остановился чуть в стороне, у соседнего окна, достал из дипломата тетрадь с какими-то конспектами и, сделав вид, что внимательно читает, исподволь наблюдал за девушкой. Имя "Маргарита" Андрей придумал ей сразу -- Андрею показалось, что она чем-то похожа на булгаковскую героиню. Если бы кто-то -- например, Танька Кедрина -- сейчас спросил бы у Андрея, почему он решил, что девушка похожа на подругу Мастера, он бы не смог объяснить. Андрею было всего восемнадцать лет. И он не всегда мог четко формулировать свои мысли, чувства и ощущения, особенно когда речь заходила о девушках. Но, будучи убежденным романтиком, Андрей порой видел необычное и таинственное там, где остальные видели обыденное и каждодневное.
   Возможно, если бы он не увидел Маргариту стоящей у окна, он не обратил бы на нее никакого внимания и не захотел бы с ней познакомиться.
   Но одно дело -- желание, и совсем другое -- возможность их реализовать.
   Девушка была ровесницей Андрея. Ее трудно было назвать красавицей -- на филфаке и лучше попадались. Но симпатичной, миловидной она была. Взгляд Андрея притягивала тонкая точеная фигурка, джинсы в обтяжку, просторный свитер, который, однако, не мог спрятать невысокую грудь. Тонкие, как у музыканта, пальцы лежали на подоконнике. Длинные прямые волосы легким золотистым водопадом спадали на плечи.
   Андрею нравились девушки с длинными волосами...
   А еще лицо Маргариты озарялось мягкой, задумчивой улыбкой.
   Андрей все отдал бы, чтобы подойти к девушке и познакомиться с ней. Но он боялся -- боялся не того что Маргарита грубо "отошьет" его. Нет, Андрея пугало совсем другое: девушка так сильно не вписывалась в окружающее пространство, что Андрею казалось, что она существует только в его воображении.
   Ведь Андрей ни разу не видел, чтобы Маргарита с кем-либо разговаривала...
   То ли на неё никто не обращал внимания, то ли... То ли она не существовала ни для кого, кроме него, Андрея.
   А если так, то, вполне возможно, что и не было никакой девушки, что она является плодом его слишком разыгравшегося воображения.
   Сказать кому - засмеют. Или покрутят пальцем у виска...
   А вдруг он просто придумал ее -- как Пигмалион когда-то придумал Галатею?
   То есть Пигмалион, конечно, не придумал, а изваял из мрамора, но все равно что придумал.
   А потом Галатея ожила, когда Пигмалион влюбился в неё.
   А вдруг тут случится совсем наоборот?
   Андрей боялся, что если он решится подойти к Маргарите и заговорит с не, то она сразу же исчезнет.
   Как исчезает золотистый луч солнца, когда в комнате задергивают плотные шторы...
  

3.

   Целый месяц Андрей приходил в университет за полчаса до начала занятий, когда коридоры филфака еще были пусты, поднимался на второй этаж и медленно проходил мимо девушки, которая уже стояла у окна.
   Это было похоже на ритуал.
   Ведь если действительно считать университет храмом -- Храмом науки, то у него, как и у каждого храма, непременно должен быть свой ритуал. И должен быть жрец -- служитель Храма, который ревниво следит за соблюдением раз и навсегда назначенного ритуала.
   Андрей сам стал таким жрецом.
   За это время девушка стала для Андрея своего рода талисманом. Когда он шел в университет, то загадывал, что если он увидит девушку на привычном месте, то день будет удачным, и у Андрея все будет хорошо.
   К концу второй недели он настолько привык к неизменному присутствию девушки, что начинал испытывать беспокойство, как только выходил из трамвая на остановке. Когда же он подходил к дверям факультета, то начинал ощущать ничем не объяснимую слабость в ногах, а его сердце принималось бешено колотиться о ребра, а во рту делалось сухо, словно Андрей бродил по безводной пустыне.
   Андрей боялся одного: что вот сейчас он войдет в притихшее здание, поднимется по гулкой лестнице на второй этаж -- и никого не увидит...
   Таинственная незнакомка исчезнет так же неожиданно, как и появилась, и она так никогда и не узнает, кто она такая, и на самом ли деле ее зовут Маргаритой...
   Умом Андрей понимал, что его страхи - смешны и нелепы, что он просто выдумщик и фантазер, помешанный на Крапивине и Грине, а на самом деле стоящая у окна девушка -- никакая не таинственная незнакомка, а такая же студентка, как и он сам. Возможно даже, что первокурсница. А тот факт, что он ни разу не видел ее на лекциях в "десятке", объясняется тем, что она просто теряется среди однокурсниц. А то, что девушка приходит в университет раньше большинства студентов, объясняется еще проще -- она живет рядом с филфаком, либо в общежитии, либо снимает комнату. (Андрей почему-то был уверен, что девушка не местная.) А то, что девушка постоянно одна, говорит о том, что либо она любит одиночество, либо у нее пока что нет ни друзей, ни подруг, с которыми можно было бы легко убить время, остающееся до начала занятий.
   Андрей понимал это умом -- но душа жаждала романтики. И душе такое простое и логическое объяснение казалось пресным, безвкусным, как сухая трава, скучным и неинтересным. Романтически настроенной душе Андрея хотелось, чтобы девушка действительно была таинственной незнакомкой, чтобы с ней была связана какая-нибудь жуткая, до мурашек по коже, тайна, которую непременно нужно разгадать.
   Возможно, желание обрести тайну стало если не самой важной, то, по меньшей мере, одной из причин того, почему Андрей не мог запросто подойти к девушке и заговорить с ней. Потому что он понимал: после первых же произнесенных слов станет ясно, что никакая эта девушка не Маргарита, и что зовут ее Леной... или Катей... или Светой... или Машей... или Дашей... И что она либо всю жизнь жила в Староволжске чуть ли не на соседней улице, либо ( что наиболее вероятно) приехала в Староволжск, поступать в университет, из области, или вообще с другого конца нашей необъятной страны. И это сразу сорвет весь заманчивый флер таинственности и романтичности, и девушка превратится в одну из многих.
   Но Андрей не хотел, чтобы девушка становилась одной из многих.
   Уж пусть он никогда не подойдет к девушке и не заговорит с ней, уж пусть они никогда не познакомятся -- но она навсегда останется для Андрея Маргаритой, которая обречена вечно ждать своего далекого Мастера. Или Ассоль, которая верит в корабли капитана Грея, бегущие по синим волнам под тугими от ветра алыми парусами...
   Стоя у соседнего окна, исподволь наблюдая за девушкой, Андрей фантазировал, придумывая ей биографию.
   ... Она, как и гриновская Ассоль, жила в маленьком поселке, который можно было бы назвать тихим и скучным, если бы в двух шагах от ее дома не плескалось синее море, которое девушка любила с детства. Море был её единственным другом, которому она могла доверить свои детские, а потом и девичьи, тайны. Каждое утро девушка спрыгивала с невысокого порожка своего дома, сложенного из ноздреватого песчаника, и по утоптанной тропинке, узкой и извилистой, проложенной поколениями рыбаков через дремучие заросли колючего чертополоха и золотистого дрока, поздние цветы которого наполняли южный воздух сладкими ароматами, бежала вприпрыжку к узкой песчаной полосе, стиснутой морем и высокими скалами. Там она сбрасывала с ног кожаные сандалии, забиралась на знакомую с детства мшистую спину угрюмого, как древний старик, валуна, вросшего в землю еще в те древние времена, когда на свете не было не только самой девушки, но и ее родного рыбацкого поселка.
   Девушка могла с раннего утра и до позднего вечера сидеть на теплой вершине камня, подставив босые ноги соленым и теплым языкам любопытных волн, которым нравилось облизывать мягкую нежную кожу. Волны были ее единственными друзьями и подругами...
   Ассоль сидела, до боли в глазах вглядываясь в бескрайнюю лазоревую синеву -- туда, где небо сходилось с морем. Смотрела -- не покажется ли наконец алый парус шхуны капитана Грея? Шаловливые подружки-волны бережно облизывали солеными язычками босые ступни девушки, легкий ветерок тормошил ее золотистые волосы, жаркое солнце щедро поливало обнаженные руки и плечи, покрывая их бронзово-шоколадным загаром. И так проходил день за днем, месяц сменялся месяцем -- но девушка, которая жила ожиданием, не замечала стремительно уходящего времени, потому что чувствовала себя счастливой.
   Потому что порой ожидание счастья -- это тоже счастье...
   ... Капитан Грей не приплывал, -- видимо, его шхуна потерялась в чужих морях, и Ассоль простилась с отцом и матерью, покинула родной поселок, и сама отправилась на поиски счастья. И дорога привела ее в город Староволжск, на филологический факультет. И теперь вместо ясной лазури южных небес и приветливой синевы моря она видела унылые задворки филологического факультета, грязные и замусоренные, лишенные малейшего намека на высокую гриновскую романтику. Но Андрей верил, что Маргарита, которая теперь носила имя Ассоль, когда смотрит в окно, не видит удручающе пестрой груды мусора, сваленного у серого забора, за которым простирались владения ипподрома, где давно уже не устраивали азартных заездов, и только студенты на уроках физвоспитания бегали, подобно лошадкам, по гаревым дорожкам. Не замечает она и спиленных под корень тополей, мертвые стволы которых сиротливо валялись у кирпичной стены крытого перехода, ведущего от филфака к соседнему университетскому корпусу, где располагался химико-биологический факультет. Сухие ветви убитых тополей тянулись к далекому небу, словно хотели найти ответ у кого-то, великого и всемогущего, за что с ними так поступили люди...
   Нет, Андрей был уверен, что взгляд стоящей у окна девушки пронзал и пространство, и время -- и там, куда она смотрела, люди жили в согласии со своими чувствами и природой; там плескалось теплое море, и по дерзким волнам резво бежала, приближаясь к берегу, быстрая бригантина с алыми парусами...
   Андрей так явственно видел эту картину, его настолько глубоко переполняли мысли и чувства, что он уже на лекции по введению в языкознание начал делать наброски к фантастическому рассказу, героиней которого должна была стать эта девушка.
   "Море начиналось там, где кончался Город"... -- написал он первую фразу. Перечитал, склонив голову. Погрыз наконечник шариковой ручки.
   Предложение ему понравилось. Было в нем что-то настоящее. Нет, надо сказать по-другому -- Настоящее. Да, именно так -- с большой буквы. И жирным шрифтом.
   "Море начиналось там, где кончался Город.
   Это было не совсем обычное море. Почти никто из жителей Города не знал, что оно есть. Никто никогда не видел его. Никто никогда не окунался в его соленые воды. Да и была ли его вода соленой, тоже никто не знал....
   Потому что никакого Моря не было. Можно было сесть на междугородний автобус, выехать из Города и часами ехать по сухой желтой степи. Лишь изредка промелькнет зеленая рощица или небольшой хуторок.
   Но море все-таки было..."
   -- Опять графоманишь? -- внезапно, как гром с ясного неба, прозвучало у самого уха, и в спину уперлось что-то острое, как мушкетерская шпага. Андрей передернул плечами, прогоняя холодных мурашей, ползущих по спине.
   Это сидевшая сзади Танька легонько ткнула Андрея в спину концом металлической линейки.
   Таньке, видимо, наскучила нудная лекция по языкознанию, тем более что профессор, тщедушный на вид старичок, читая по старым шпаргалкам лекцию, беззубо проглатывал половину букв русского алфавита, так что понять, о чем он рассказывал, можно было только при помощи специально приставленного к нему переводчика.
   Поэтому, видимо, Танька и решила переключиться на Андрея, который, как всегда, сидел как раз перед ней. Но Андрей пребывал во власти нахлынувших на него цунами: вдохновение не желало ждать, слова и образы вылетали из его души, как гроздья праздничного салюта, и он только отмахнулся от Таньки, как от докучливой мухи.
   "Но море все-таки было...
   Его связывала с Городом старинная улочка, узкая и извилистая, булыжная мостовая которой, наверное, помнила и римских легионеров, и закованных в тяжелые латы крестоносцев. Улица, утопавшая в пряном запахе желтого дрока, змеилась среди вереницы серебристых разлапистых тополей, и, сбегая с высокого крепостного холма, вливалась в Нижний город, где терялась в хитросплетении улиц, улочек, переулков, тупиков и пустырей, где мальчишки весело гоняли мяч. Но не исчезала совсем, а выходила к современным городским многоэтажкам, которые обступали со всех сторон старинные кварталы. И, влившись в широкий проспект, выходила к городской окраине, откуда было всего два шага до моря...
   Всего два шага -- если знать Дорогу..."
   -- А что пишешь-то? -- не унималась Танька, которая явно горела желание пообщаться.
   -- Что получится, -- буркнул Андрей, не оборачиваясь. Он из последних сил пытался удержать вдохновение, которое уже начало исчезать -- так гаснут в ночном небе огни фейерверка, -- и образы, еще мгновение назад казавшиеся почти что совершенными, теперь выглядели беспомощными и неумелыми.
   "Дорога открывалась, если выйти на окраину Города, спуститься в неглубокий овраг, пересечь его из конца в конец, обжигая о зубы крапивы голые локти..."
   Андрей с раздражением отбросил в сторону ручку, захлопнул тетрадь. Попытался вслушаться в слова, доносившиеся с деревянной кафедры.
   И с удивлением обнаружил, что старичок-профессор куда-то исчез, а его место заняла закутанная в пестрый платок приземистая бабуся. Она стояла на высоком подиуме, потому что за деревянной кафедрой ее никто не увидел бы, и визгливым фальцетом, но с душой, пела жалобную песню.
   Это явно было не введение в языкознание, а УНТ -- устное народное творчество. Говоря попросту -- фольклор. А низкорослая бабуся, которую студенты за глаза называли "Бабка Шу", была кандидатом филологических наук и доцентом кафедры русской литературы Шумилиной Евгенией Александровной. И свой предмет считала едва ли не самым важным для изучения. Впрочем, все преподаватели считали свои предметы самыми важными...
   -- Это что, вторая пара началась? -- Андрей удивленно повернулся к Таньке.
   -- Только что, -- ответила та.
   -- И перерыв уже был? -- изумился он.
   -- Был, -- подтвердила Танька.
   -- Странно, -- проговорил Андрей, ничего не понимая. -- Я и не заметил...
   -- Еще бы, -- усмехнулась Танька. На ее щеках появились приятные ямочки. -- Сидел, строчил, как Толстой в Ясной Поляне. Дай почитать...
   -- Потом, -- отмахнулся Андрей, пораженный метаморфозами, произошедшими со временем. Это ж надо так увлечься -- больше часа пролетело совсем незаметно, словно кто-то выкрал их у него!
   -- Подумаешь, какой Пушкин... -- Танька шумно выдохнула.
   И, грозно насупив черные брови, уткнулась в конспект.
   Наверное, снова сделала вид, что обиделась.
   Или действительно обиделась -- разве ее поймешь?
   А сидевшая через два стула от Таньки Ленка Зверева, которая славилась тем, что писала хорошие стихи (так, по крайней мере, казалось Андрею, потому что ее стихи ему очень нравились), ядовито выдала:
   -- Наш юный самородок настрочил очередной опус номер один и еще чувствует себя гениальным. Так что, Танюша, не мешай нашему гению почивать на лаврах, а то ненароком погубишь будущую гордость великой русской литературы...
   -- На себя посмотри, -- парировал Андрей, не оборачиваясь. Он не обижался ни на Таньку, ни на Ленку, которая была еще той язвой и постоянно, по поводу и без повода, подкалывала Андрея, но делала это без злобы.
   Да и сам Андрей не оставался в долгу...
   Некоторое время Андрей с грустью вслушивался в звуки, лившиеся из уст бабули-доцента.
   Песня рассказывала о горькой судьбе молодой русской девушки, которую насильно выдают замуж в соседнее село за богатого, но нелюбимого. То есть слушатель должен был сочувствовать и сострадать
   Но Андрею почему-то не хотелось проникаться ни сочувствием, ни состраданием к несчастной девушке, которой теперь всю жизнь придется страдать по утраченному девичеству.
   Он сожалел совсем о другом -- ему снова не удалось выразить те мысли и чувства, которые его переполняли.
   А вот безызвестная девушка-славянка, чью песню сейчас пела перед первокурсниками "Бабка Шу", сумела.
   И это Андрея расстраивало.
  
  

4.

   Так никак не оконченный фрагмент о море, которое начиналось там, где кончался город, Андрей читать никому не дал. Перечитав написанное, он посчитал его пресным, безвкусным и никому неинтересным. Зато решил, что можно дать почитать Таньке другой рассказ, тоже неоконченный -- под названием "Девушка у окна".
   Андрей потратил на этот рассказ целых два дня -- седьмого и восьмого марта. То есть весь день, вечер и часть ночи -- сидел почти до трех часов. Рассказ вначале писался легко, и Андрею казалось, что он просто записывает фразы, которые кто-то нашептывает ему свыше. Андрея переполняла радость, он чувствовал себя так, словно у него за спиной начали расти легкие крылья, готовые, повинуясь мысленному желанию Андрея, поднять его выше облаков, к самому солнцу. Ему казалось, что никогда прежде ему не писалось так легко.
   Но радость длилась недолго. Стоило ему поставить точку после слов:
   "Знаешь, мне очень хочется подойти к тебе. Подойти, остановиться рядом и увидеть, как ты медленно отвернешься от окна, поднимешь на меня ясные, добрые глаза, зрачки которых похожи на маленькие золотистые солнышки, и скажешь:
   -- Здравствуй... -- и назовешь мое имя", -- он вдруг неожиданно понял, что не знает, что писать дальше. Вдохновение куда-то пропало, мысли исчезли, голову заполнила пустота... если можно так выразиться... Словно тот, кто всего лишь мгновенье назад помогал Андрею, диктуя нужные слова, вдруг раздумал помогать ему. То ли решил, что уже достаточно и того, что есть, то ли продолжение этой истории Андрей должен был написать сам, безо всякой помощи свыше.
   Но Андрей действительно не знал, что будет дальше. Он не мог придумать, о чем будут разговаривать его герои, когда познакомятся, какие у них завяжутся отношения, и завяжутся ли они вообще. Андрей понимал, что если так будет продолжаться и дальше, ему никогда не стать настоящим писателем, тем более что это был не первый случай, когда он чувствовал свое полное творческое бессилие. Иной раз, начиная писать рассказ, Андрей с самого начала ясно понимая, как будет двигаться сюжет, как события будут цепляться одно за другое, подобно вагонам поезда; он ясно видел, как будут поступать выдуманные им персонажи, о чем они будут говорить...
   Но рано или поздно наступал страшный момент, когда Андрей понимал, что не знает, как продолжить. Он словно упирался лбом в глухую бетонную стену, которая преграждала ему путь. Оставалось либо пытаться пробить стену, либо повернуть назад. Но у Андрея не было никаких стенобитных орудий, как и желания биться головой о стену, пытаясь сокрушить неприступную преграду, так что оставалось только одно -- сдаться, утешая себя не очень веселой мыслью, что, быть может, в следующий раз он найдет возможность смести неприступные бастионы и достичь желанной цели...
   За два года в письменном столе Андрея скопилось с десятка два фрагментов неоконченных рассказов. Андрей иногда доставал их на свет божий, листал, перечитывал -- но никаких новых мыслей, как продолжить старый сюжет, не появлялось, и он с горьким вздохом убирал тетради обратно, в тесную могилу письменного стола.
   Но неоконченную "Девушку у окна" Андрею почему-то не захотелось прятать в столе. Девятого марта он перепечатал рассказ на раздолбанной пишущей машинке, которую удалось случайно взять в пункте проката, намереваясь дать его кому-нибудь почитать.
   В первую очередь - Таньке Кедриной...
  
  

Глава четвертая.

1.

   На следующее утро Андрей снова пришел в университет пораньше -- ему хотелось увидеть таинственную Ассоль, которая вчера так по-доброму улыбнулась ему.
   Ассоль? Или все-таки -- Маргарита?
   Андрей так и не решил, как называть эту девушку.
   Он полночи ворочался в постели, вспоминая серые глаза девушки. Глаза добрые, но подернутые печалью.
   Вспоминал ее улыбку...
   Андрей уснул лишь под утро -- но, проснувшись, как ни странно, не почувствовал себя усталым и разбитым.
   Трясясь в утреннем трамвае, ощущая на своих ребрах "чувство локтя" (был час пик, и горожане ехали на работу), Андрей ругал себя за то, что поступает так глупо, словно он ребенок. Действительно -- это же детство какое-то: влюбиться в придуманный им же самим романтический образ, который наверняка не имеет ничего общего с реальной девушкой, которая, скоре всего, была обычной студенткой филфака, а никакой не Маргаритой, не Ассоль и даже не Галатеей. Как и Андрей никакой не Мастер, совсем не капитан Грей и отнюдь не Пигмалион. "Третий брат Стругацкий", -- как любила в шутку называть Андрея Танька, когда он проявлял слишком бурную фантазию. Действительно: рассказать кому -- засмеют. В первую очередь сама Танька, которой, впрочем, тоже были свойственны романтические порывы и глупые фантазии, однако она старалась спрятать их как можно глубже, чтобы случайно никто не обнаружил их. Таньке хотелось быть и казаться практичней, чем она была в реальной жизни. То же самое можно было сказать и о Ленке Зверевой, которая вообще пряталась от жизни под плотной маской язвительной иронии и грубого цинизма.
   Дойдя до университета, Андрей не сразу вошел внутрь здания. Вначале он обошел четырехэтажное здание по периметру и прошел через арку во внутренний двор. Остановился примерно на половине пути между корпусами, у чахлого кустарника, росшего рядом с мусорным контейнером.
   Андрей сморщился: содержимое переполненного контейнера воздуха отнюдь не озонировало, как сказал бы Остап Бендер.
   Порадовавшись удачному сравнению, Андрей окинул внимательным взглядом окна второго этажа.
   Там уже мелькали силуэты пришедших на занятия студентов. Два из них застыли у окна.
   Но это были совсем не те силуэты.
   Андрей был твердо уверен, что узнает девушку сразу.
   -- Ну и ладно, -- с грустным облегчением подумал Андрей. И сплюнул сквозь зубы в мусорный контейнер.
  

2.

  
   У дверей университета Андрей нос к носу столкнулся с Геркой Михальским, который курил на крыльце. Глубоко затянувшись, он с явным наслаждением выдыхал в воздух табачный дым.
   -- Ты чё кругами ходишь? -- с язвительной ухмылкой поинтересовался он, обдувая Андрея сизыми кольцами едкого дыма. В горле запершило, и Андрей слегка кашлянул. Герка явно любил курить не очень качественные дешевые сигареты без фильтра.
   Герка Андрея, мягко говоря, недолюбливал, и Андрей отвечал ему тем же, с той лишь разницей, что Андрей без особой на то необходимости старался лишний раз с ним не общаться. Герка же, напротив, еще с колхоза перед первым курсом взял себе за правило использовать любую возможность для того, чтобы злобно подколоть Андрея, досадить ему, унизить его... Андрей старался не обращать внимания на издевательства и на конфликт не шел. Драться он не любил, да и не умел особо. Герка же был любителем почесать кулаки по любому поводу. Иногда Андрею казалось, что Герка сознательно провоцирует и задирает его, чтобы вызвать на драку.
   -- Ну, как знаешь, -- донесся до Андрея насмешливый басок Герки, когда он толкнул скрипучую дверь. На мгновение Андрей замер. Он стоял спиной к Герке и не видел его лица, но тем не менее был уверен, что тот глядит на него, презрительно прищурив глаза, как бы сверху вниз, и на его кривых губах играет перекошенная улыбка.
   "Ну и пусть", -- угрюмо подумал Андрей, запоздало понимая, что встреча с Геркой основательно подпортила ему и без того не слишком веселое настроение.
   За спиной раздался смачный плевок, и Андрей не был уверен, что его следы не остались у него на куртке.
   Вот сейчас бы развернуться и изо всех сил вмазать Герке по носу! А потом -- будь что будет... Говорят, что синяки украшают мужчину, придают ему мужественность.
   Однако Андрей не любил, да и не хотел носить такие "украшения". Он ни на йоту не сомневался, что после недолгой стычки с Геркой Михальским, который, что греха таить, был гораздо сильнее, боевые украшения останутся именно на его лице.
   А ему не хотелось показываться перед Маргаритой в таком виде...
  
   Ноги сами привели Андрея на второй этаж, куда подниматься ему было совсем не обязательно, и не только из-за того, что первая лекция у первокурсников была в "десятке", которая находилась на первом этаже, но и потому, что сегодня девушка не пришла. Однако Андрей должен был в этом удостовериться на месте, потому что с улицы он ее мог и не разглядеть, хотя еще минуту назад он был уверен в том, что если бы она там была, он бы смог ее узнать.
   Свернув с лестничного пролета в коридор, Андрей буквально возликовал.
   Девушка стояла на своем привычном месте, вполоборота к окну, под пристальным взглядом трех основоположников.
   "И когда она успела прийти?" -- с радостным восхищением подумал Андрей, который сейчас чувствовал себя так, будто с его плеч свалился многопудовый мешок с картошкой. Теперь Андрей был твердо уверен, что девушка действительно была из другого мира, потому что иначе невозможно было объяснить, как она могла так быстро перенестись на свое место у окна. Но слабый голосок рассудка пробился сквозь густые заросли романтических представлений и попытался спустить Андрея с небес на землю. "Никакой таинственностью здесь и не пахнет, -- проворчал он. -- Девушка пришла, когда ты стоял на заднем дворе и пялился на окна".
   Но столь простоя объяснение казалось Андрею слишком пресным, лишенным ореола таинственности и романтичности, и он не хотел слушать голос рассудка. Гораздо интереснее будет предположить, что Маргарита появляется у окна как раз перед приходом Андрея. Она каким-то особым образом предчувствует его появление и переносится с морского берега в университетский коридор...
   Увидев Андрея, девушка доверительно улыбнулась ему, как старому знакомому... Или это только ему показалось?
   Но ее улыбка была чистая и добрая, с ее губ словно лучился теплый свет.
   Теперь Андрей ни на йоту не сомневался, что девушка ждала именно его.
   -- Привет! -- улыбнулся Андрей, смело подходя к девушке и чувствуя себя так, словно он знал ее очень давно. Словно они были знакомы чуть ли с детства ...
   После вчерашнего разговора -- короткого, случайного, сумбурного -- он был уверен, что это действительно так.
   -- Привет, -- тут же откликнулась девушка, тем самым укрепляя уверенность Андрея.
   Девушка мягко улыбнулась, по ее бледному лицу пробежала пунцовая тень, а большие серые глаза, задумчивые и печальные, остановились на Андрее. Он увидел в её черных зрачках ожидание.
   -- Давно стоишь? -- просто спросил Андрей. И с удовольствием поймал себя на радостной мысли, что это действительно очень просто, и нет никакой неуверенности, нет липкого страха, как это всегда бывает, когда разговариваешь с незнакомым человеком, и не можешь выдавить из себя ни одного слова, потому что не знаешь, что сказать...
   -- Да нет, совсем недавно, -- ответила девушка, подтвердив тем самым предположение Андрея о том, что она пришла перед ним.
   А это значит, что она придумал тайну на пустом месте.
   "Ну и пусть!" -- мелькнула давно уже привычная мысль. Но следом за ней не пришла горечь от крушения собственной фантазии. Наоборот, он почувствовал, что это даже лучше, что стоящая перед ним девушка -- никакая не Ассоль, жившая в далеком приморском поселке, и даже не Маргарита. Это хорошо, что она -- просто обычная девушка... Вот именно - обычная. Даже не очень красивая. Увидишь такую в пестрой уличной толпе -- и мимо пройдешь, не заметив...
   А может быть, и не пройдешь... все-таки какие у неё красивые глаза, какая притягательная улыбка... И длинные, рассыпающиеся по плечам золотистые волосы, по которым так хочется провести ладонью...
   Андрей почувствовал, что стремительно краснеет, словно он испугался, что девушка прочитает его мысли, хотя он и не думал ни о чем таком, неприлично-запретном, о чем не всегда стоит не только говорить вслух, но и даже думать, потому что тебя могут посчитать циником и пошляком ... "Михальский не стал бы краснеть, -- визгливым лобзиком просверлила мозг незваная мысль, -- он бы сразу предложил ей... того..."
   Но Андрею не хотелось сейчас думать о Герке, одно воспоминание о котором было способно надолго испортить ему настроение. Он вспомнил смачный плевок, брошенный ему в спину, и кулаки сами собой сжались. "Я тебя ему не отдам!" -- мысленно сказал он девушке, и вслух спросил:
   -- Ты с какого курса? Со второго? Просто у нас на первом я всех знаю... ну, почти всех... а тебя не видел...
   Андрей надеялся, что в полутьме коридора девушка не заметила, как он покраснел, и не прочитала по его глазам, о чем он сейчас думает.
   -- Ни с какого, -- ответила девушка. -- Я здесь... случайно...
   Ответила очень тихо, почти шепотом, запнувшись перед словом "случайно", и Андрей едва расслышал его. Но на него снова навалилось ощущение тайны, и Андрей ощутил, что этих странных слов, произнесенных доверительным шепотом, оказалось достаточно для того, чтобы оказаться на расстоянии сотен миров от гудящего студенческой разноголосицей университетского коридора, от грязноватого окна, выходящего на угрюмую свалку -- то есть там, откуда наверняка пришла эта улыбчивая золотоволосая девушка.
   Там, где стремительно носятся над бирюзовой водой, пронзительно крича, белокрылые чайки...
   Там, где можно долго стоять на высоком обрывистом берегу, у изрезанной кромки которого шумит, пенясь, гулкий прибой, белея барашками волн, которые, резвясь, как дети, играющие в салки, сбегаются, обгоняя друг друга, к песчаному берегу, чтобы доставить босоногой Ассоль радостную весть -- у горизонта скоро появится алый абрис далекого паруса...
   Наваждение было столь ярким, что Андрею показалось, что он уже слышит тихий шорох прибоя, и почувствовал терпкий привкус морской соли во рту. Он никогда в жизни не бывал на море, но где-то в глубине души Андрея жила странная уверенность, что терпкий вкус морской соли невозможно спутать ни с чем.
   -- Я здесь случайно, -- повторила девушка, уже чуть громче.-- То есть не совсем случайно... Просто мне захотелось прийти именно сюда...
   Андрей не сразу понял, что сказала девушка -- ее тихие слова неслись сейчас словно издалека, и сама она стояла сейчас на макушке громадного прибрежного валуна, принесенного ледником в незапамятные времена. Андрей видел, как она стоит, прямая и тонкая, как тростинка, приставив козырьком ладонь ко лбу, чтобы яркое южное солнце не мешало разглядеть приближающуюся к берегу шхуну...
   "Ну почему я не умею рисовать? -- с горечью подумал Андрей, -- Если бы я был художником, я бы написал эту картину..."
   А вслух спросил:
   -- Ты кого-нибудь ждешь?
   Девушка остановила на Андрее мягкий, доверительный взгляд, источающий мягкое сияние, открыто улыбнулась и ответила:
   -- Если я скажу, что тебя, ты мне поверишь?
   На ее лицо набежала алая краска непрошеного румянца, и Андрей понял, что поверит девушке, что бы она ни говорила...
   "У нее очень приятная улыбка и красивые глаза, -- отметил Андрей. -- Она... Она лучше... чем Танька..."
   Мысль была странной, но тем не менее приятной, и Андрей повторил ее про себя, пробуя на вкус, как воздушное пирожное.
   Вкус был сладкий, но не приторный.
   -- Не знаю, -- тем не менее пожал плечами Андрей, радостный и испуганный одновременно и ясным взглядом девушки, и своими собственными мыслями, которые казались ему странными и необычными.
   -- Просто я давно уже за тобой наблюдаю, -- сказала девушка, по-прежнему улыбаясь.
   -- Это еще зачем? -- испугался Андрей, надеясь тут же провалиться сквозь землю. Он не знал, куда девать руки, и потому сначала сунул их в карманы брюк, но эта поза со стороны могла показаться агрессивной, вызывающей, и он заложил их за спиной, сцепив холодные пальцы.
   А его уши и щеки сейчас, наверное, пылали ярче, чем у стоящей напротив девушки, которая не отрывала от его лица внимательных глаз, смотревших на Андрея с непонятным значением.
   -- Просто так, -- сказала девушка. -- У вас здесь прикольно, -- добавила она невпопад.
   -- Где это у вас? -- спросил Андрей, чувствуя себя круглым идиотом.
   Еще не хватало, чтобы его фантазии материализовались, и девушка действительно оказалась пришелицей из другого мира!
   Настоящей Ассоль или всамделишной Маргаритой...
   Или Галатеей, оживленной его воображением...
   -- У вас в городе, -- ответила девушка, и с плеч Андрея снова с грохотом свалился мешок с картошкой. -- И вообще, -- она плавным движением обвела вокруг себя, едва не коснувшись щеки Андрея.
   Он почувствовал, как его обдало слабым дыханием легкого ветерка, но это движение воздуха показалось Андрею горячим самумом, прилетевшим из аравийской пустыни. Его щеки горели, а температура окружающего пространства стремительно повышалась, как в кратере вулкана перед извержением.
   -- А что здесь прикольного-то? -- угрюмо бросил Андрей, чувствуя себя так неловко, что уже был готов уйти, оставив девушку одну.
   Он уже был не рад, что состоялось это странное знакомство...
   -- Не знаю, -- тихо ответила девушка.
   Она стояла напротив Андрея, прислонившись спиной к подоконнику. Невысокая грудь девушки чуть поднимала шерстяной свитер, и Андрею стоило немалых усилий не пялиться на складки возвышенностей. Он подумал о том, что если бы сейчас было лето или стояла хотя бы более теплая погода, то девушка наверняка сняла бы свитер и осталась в одной тонкой футболке. И если бы она не надела под футболку лифчика, то Андрей наверняка смог бы разглядеть скрытые неплотной материей черные бутончики сосков...
   Ну что за фигня лезет в голову! Танька вот всегда, наверное, надевает лифчик, хотя грудь у нее гораздо больше будет, чем у Маргариты... Андрей вспомнил, что когда они целовались, прислонившись к шершавому стволу высокой сосны, и он обнимал Таньку, ощущая горячее прикосновение мягких, податливых полушарий, под свитером лифчик у нее был, потому что его пальцы на мгновение коснулись жесткой застежки, и он тут же отдернул руку, словно его ошпарили кипятком...
   Поцелуй получился недолгий, мимолетный -- вспомнить нечего...
   Нет! Надо гнать эти дурацкие мысли, не думать о том, чего не было, но могло быть, потому что девушка наверняка поймет, о чем он думает, если увидит, что его уши и щеки пылают вулканической лавой. Но мысли, подобно непрошеным гостям, не хотели покидать голову -- пустую, как межзвездный вакуум. Андрей не знал, как ему поступить -- то ли остаться стоять, как языческий идол рядом с Маргаритой, не в силах вымолвить ни слова, словно его решили дара речи, либо броситься бежать куда глаза глядят, чтобы девушка не догадалась, о чем он думает. Лучшим выходом из вложившейся ситуации было, наверное, провалиться сквозь землю, однако пол не спешил разверзнуться под его ногами.
   Молчание грозило затянуться надолго, однако положение спасла Танька Кедрина, которая вдруг возникла рядом, словно материализовалась из воздуха. Танька ничего не сказала, но, увидев нахмуренные брови и острый, как мушкетерская шпага, взгляд девушки, Андрей понял, что она отнюдь не в восторге от того, что он мило любезничает с незнакомой девицей, которая к тому же во весь рот улыбается Андрею и нахально глазеет на него, причем улыбается так, словно знакома с Андреем без малого сотню лет, и между ними давно уже что-то было -- гораздо большее, нежели случайный поцелуй, которого, скорее всего, и не было вовсе...
   -- Ты на литвед идти собираешься? -- наконец хмуро спросила Танька у Андрея, демонстративно не глядя на его собеседницу.
   --Угу, -- буркнул Андрей, который, с одной стороны, был рад Таньке, потому что ее неожиданное появление разорвало тугую тишину, разрушив неловкое молчание, захватившее в плен и его, и Маргариту.
   А с другой стороны -- Танька появилась совсем не вовремя, так что Андрей, видимо, впервые в жизни не был рад ее видеть.
   -- Тогда пошли! -- Танька без долгих размышлений схватила Андрея под руку и потянула за собой, с твердым намерением увести его от неожиданной соперницы.
   И ей удалось утянуть Андрея, причем так быстро, что он не успел ничего сказать Маргарите, даже попрощаться.
   На лекции Танька усадила Андрея рядом с собой, на последнем ряду "Камчатки" и учинила ему допрос с пристрастием -- "кто она такая, откуда, с какого курса?".
   "Я тебе вчера показывал её!", -- хотел было вставить слово Андрей, но передумал и, обидевшись, решил молчать, как партизан на допросе в гестапо, потому что Танька спрашивала так, словно имела права требовать от Андрея отчета.
   Минут через десять Танькин пыл заметно поугас, и она, демонстративно отсев от Андрея, придвинулась к Оксанке Вильрих, которая, как порядочная студентка, усердно конспектировала лекцию, достала из своей необъятной сумки "Декамерон", входивший в программу по "зарубежке" и перед тем, как демонстративно погрузиться в чтение, наградила Андрея таким грозным взглядом, что он понял, что девушка обиделась на него, причем всерьез и надолго.
   Донельзя расстроенный, -- ссориться с Танькой он не хотел, Андрей откинулся на спинку стула и попытался вслушаться в лекцию, однако слова лектора, влетая в одно ухо, тут же вылетали в другое, причем делали это так стремительно, что Андрей оставил любые попытки даже просто вникнуть, о чем рассказывал преподаватель, хотя литературоведение входило в число его самых любимых предметов.
   Открыв свой старенький, оставшийся еще со школьной поры, "дипломат", Андрей выудил оттуда "Собор Парижской богоматери". Открыл книгу на середине, где лежала закладка, начал было читать. Однако знакомые буквы ну никак не желали складываться в слова, слова -- в предложения, а предложения -- в текст романа, и вместо цыганки Эсмеральды, черноволосой, с большими ореховыми глазами, Андрей видел совсем другую девушку -- русоволосую, в вязаном свитере и черных джинсах, которая стояла у распахнутого настежь окна и открыто смотрела на него мягким, приветливым взглядом грустных серых глаз, улыбаясь такой же открытой и чистой улыбкой...
   "Странная девушка, -- с грустной улыбкой подумал Андрей, буравя взглядом 135-ю страницу, на которой начиналась глава про Клода Фролло. -- И хорошая, наверное... Если бы я был героем романа Крапивина и верил в сказки, то наверняка поверил бы, что она пришла сюда из другого мира. А так..."
   А так нужно быть реальным человеком и смотреть на жизнь здравым взглядом, который отвергает любые глупости, вроде девушек из иных миров и прочих пришельцев из космоса, будущего или, не дай бог прошлого...
   "Ну и пусть она не Маргарита, пусть она не Ассоль, -- думал Андрей, механически перелистывая книжные страницы. -- Даже хорошо, что она... Такая..."
   Таинственная девушка влекла его, Андрею хотелось только одного -- еще раз увидеть ее, подольше поговорить с ней, подольше постоять рядом. Наверное, это была первая стадия неожиданной влюбленности. Андрей помнил, как полгода назад он испытывал подобное же чувство к Таньке, но постепенно постоянное желание видеть девушку исчезло, осталась только уютная радость от того, что она часто бывает рядом...
   К концу первой половины пары Андрей решил, что Танька перестала на него дуться, и попытался завязать с ней разговор.
   -- Тань, а Тань... -- позвал он. Однако та сердито отмахнулась от него, как от назойливой мухи:
   -- Отстань, не мешай читать! -- бросила она, даже не взглянув в сторону Андрея.
   Андрей воспринял Танькино поведение как индульгенцию на право поступать так, как ему заблагорассудится, и поэтому, когда пронзительно резкий звонок возвестил о десятиминутном перерыве, он тут же убрал книгу в дипломат, вскочил со своего места, обошел Таньку -- благо ее стул не был приставлен к стене, иначе пришлось бы просить девушку отодвинуться, и, ничего не говоря ей, стрелой вылетел из ставшей в один момент похожей на растревоженный пчелиный улей аудитории.
   Андрей со всех ног помчался на второй этаж, почему-то надеясь, что найдет там девушку.
   Однако у окна никого не было...
  

3.

  
   На вторую половину лекции он вернулся, пребывая в мрачном расположении духа. Андрей чувствовал, что мир рушится и земля уходит из-под ног, потому что девушка исчезла навсегда, и он ее больше никогда не увидит.
   Он молча прошел мимо Таньки, которая глянула на него исподлобья, молча плюхнулся на свое место, молча вытащил из дипломата "Собор...", однако читать не хотелось. Вообще ничего не хотелось делать, в первую очередь -- разговаривать. В первую очередь -- с Танькой. И Андрей был ей очень благодарен за то, что она, усердно конспектируя лекцию, демонстративно не обращает на него внимания, иначе, начни она цепляться, он бы не сдержался и послал ее куда подальше... Нет, не матом -- матом Андрей, в отличие от Михальского, ругаться не любил.
   Однако в великом и могучем и без мата было немало подходящих слов...
   "Ну и ладно", -- наверное, раз в сотый за сегодняшний день подумал Андрей. Он сидел, согнув плечи, уставившись в одну точку.
   Этой точкой был его собственный дипломат, однако перед глазами Андрея стояла девушка с длинными волосами, которая приветливо улыбалась ему, стоя у распахнутого настежь окна.
  
  

Глава пятая.

1.

   Весь следующий день -- это было воскресенье -- Андрей провел, как в полусне. Никогда раньше ему не хотелось, чтобы выходной пролетел как можно быстрее. Он ждал понедельника с таким нетерпением, словно должна была решиться его судьба. Он ждал, когда наконец сможет открыть скрипучую дверь, войти внутрь университетского здания, подняться на второй этаж и увидеть девушку, которая ему очень нравилась. Нравилась, несмотря на то, что Андрей ничего не знал о ней. Но она понравилась ему неожиданно, вдруг -- как это бывает чаще всего, и ты никак не можешь понять, почему тот человек, на которого ты еще вчера не только не обращал внимания, но и вообще даже не подозревал о его существовании -- почему это человек как бы становится частью тебя самого, он постоянно живет в твоих мыслях, в твоих словах, и тебе это приятно ощущать, и ты удивляешься, как так раньше ты мог жить совсем иначе.
   Андрей торопил время -- но время, как назло, будто решило поиздеваться над Андреем. Стрелки часов, казалось, намертво приросли к циферблату, и сдвинуть их с места, наверное, не смогла бы даже вселенская катастрофа, вроде взрыва сверхновой звезды. Чтобы как-то справиться со временем, Андрей пытался сначала читать, а потом решил смотреть телевизор. Но в голову не лезли придуманные кем-то сюжеты, а по телевизору снова затянули тоскливую бодягу о сталинских репрессиях, и Андрей с унылой обреченностью откладывал в сторону книгу и выключал телевизор. Он ложился на диван и лежал, сцепив руки за головой, изучая потолок. Но на потолке не было ничего интересного, а спасительный сон, который помог бы Андрею побороть время, блуждал где-то совсем в других мирах и пространствах.
   Кое-как дождавшись обеда, Андрей решил наведаться в библиотеку -- позаниматься. А на самом деле -- немного развеяться в компании однокурсников.
   В жизни бывают моменты, когда одиночество -- хуже пытки.
  
  

2.

   Областная библиотека, носившая имя великого пролетарского писателя Максима Горького, располагалась в центе города, недалеко от набережной, в величественном здании, построенном после войны на месте разбомбленной церкви. Когда Андрею было лет семь или восемь, здание библиотеки поразило его детское воображение огромными колоннами, украшенными пышными коринфскими капителями.
   Впрочем, о том, что они коринфские, Андрей узнал гораздо позже, лет в четырнадцать, когда увлекся старинной архитектурой
   Библиотека была похожа на античный храм. Наверное, таким мог быть афинский Парфенон, когда его еще только построили. Мраморную колоннаду венчал пышный фронтон, в центре которого был высечен барельеф -- раскрытая книга, поверх которой на волнистой ленте, так же выполненной в форме барельефа, величаво красовались три слова: "Учиться, учиться и учиться". А внизу -- такая же лента с именем, хорошо известному каждому советскому человеку: "ЛЕНИН".
   Посетителей библиотека встречала просторным холлом, широкой мраморной лестницей с красной ковровой дорожкой и еще одним мудрым барельефом: "Книга -- источник знаний".
   Кому принадлежала эта мудрость, указано не было.
   Библиотека была не только храмом знаний, но и местом встреч. Студенты приходили сюда не только почитать книги, полистать газеты и журналы, подготовиться к семинарам и практическим занятиям, но и просто пообщаться.
   Или, как стало модно говорить в последнее время -- "потусоваться".
   Огромный и просторный, как зал ожидания в московском аэропорту, читальный зал, в котором всегда царила уютная полутьма, несмотря на широкие окна и яркие люстры, висевшие на потолке; маленькие уютные зальчики, лабиринты коридоров, в которых новичок, впервые попавший в библиотеку, чувствовал себя так, как герой Фарады из фильма "Чародеи" -- все располагало к общению. Правда, библиотекарши -- все, как на подбор, суровые хмурые дамы бальзаковского возраста, облаченные в строгие костюмы темных и серо-мышиных тонов, -- которые, вероятно, давно забыли о том, что сами когда-то были молодыми, недовольно ворчали на стайки студентов, которые кучковались и в холле читального зала, и в самом читальном зале, и в коридорах. То и дело гулкие библиотечные стены содрогались от громкого хохота -- в ответ на брошенную кем-то шутку или рассказанный анекдот. Библиотечные тетушки, как кобры, шипели на студентов, призывая их к тишине -- и тишина, воистину гробовая, устанавливалась -- но лишь на то короткое время, достаточное для того, чтобы каменнолицая библиотекарша успела скрыться в запутанных лабиринтах бесконечных коридоров.
   В библиотеке, слава богу, не было Таньки. Зато тусовалась почти вся пятнадцатая группа -- Ленка Зверева, Леночка Корнилова, Марина Федосеева, Оксанка Вильрих...
   Всего десять человек.
   Ленка Зверева сидела в читальном зале, в стороне от всех, обложившись массивными фолиантами и что-то быстро строчила в толстой общей тетради, то и дело бросая быстрый взгляд в распахнутый посередине толстенный том.
   -- Привет! -- Андрей подошел к Ленке и уселся за свободным соседним столом, прямо перед ней.
   -- Привет, коли не шутишь, -- угрюмо отозвалась Ленка, не отрываясь от переписывания толстого талмуда.
   Андрею подумалось, что Ленка сейчас похожа на усердного средневекового монаха, который старательно переписывает толстые и малопонятные богослужебные книги и не смеет даже мечтать о скором изобретении книгопечатанья. Но вслух он этого не сказал, чтобы не нарваться на ответную колкость со стороны Зверевой.
   -- Не шутю, -- нарочито коверкая слово, сказал Андрей. -- Что ты так усердно переписываешь, как будто это вопрос жизни и смерти, причем не только твоей, но и всего прогрессивного человечества?
   Ленка на мгновенье оторвалась от толстенной книги, бросила на Андрея недовольный взгляд из-под очков, и, ничего ему не говоря, хмуро подняла свой талмуд на ребро. На кроваво-красном корешке золотистыми буквами значилось: "Карл Маркс. Капитал. Том первый".
   -- И оно тебе надо? -- усмехнулся Андрей. -- Я думал, что ты решила заново переписать "Войну и мир", а ты "Капиталом" увлекаешься. Надеешься найти секрет, как разбогатеть?
   -- Мне оно надо, -- угрюмо бросила Ленка, громко захлопывая тетрадь. -- Потому что послезавтра у нас семинар по истории КПСС, а я опрометчиво пообещала Позднякову подготовить реферат по "Капиталу", и теперь это вопрос моей жизни и смерти, а что касается прогрессивного человечества, то его судьба мне глубоко фиолетова.
   -- А какое отношение "Капитал" имеет к истории нашей родной партии? -- начал докапываться до Ленки Андрей. -- Чукча всегда думал, что Карла Маркса жила задолго до победы пролетарской революции в одной отдельно взятой стране...
   -- Оно и видно, что ты чукча в чуме, -- ядовито заметила Ленка, снимая очки. -- Разве ты не знаешь, что Карл Маркс был основоположником научного коммунизма, самого передового в мире учения?
   Она пристально уперлась взглядом в Андрея. Зеленые Ленкины глаза смеялись, но непонятно, над чем - то ли над Андреем, то ли над бородатым основоположником самого передового учения в мире.
   -- Откуда мне знать? -- усмехнулся Андрей. -- Я же чукча. Сижу в чуме, жду рассвета ,а рассвет наступит летом...
   -- В нашей стране даже чукча должен знать, что не только Карл Маркс, но и вся история человечества имеет отношение к истории нашей, как ты мудро заметил, родной партии, потому что всем известно, что все, что происходило не только в царской России, но и в мире, есть неизбежное движение человечества к социализму...
   --Ты сама-то поняла, что сказала?
   -- Главное, чтобы Поздняков понял, когда ты ему будешь отвечать на экзамене, -- Ленка снова водрузила очки на переносицу. -- Ладно, не мешай, мне конспектировать надо.
   Легкая, ничего не значащая перепалка с Ленкой Зверевой, которой явно хотелось отдохнуть от трудов праведных, отодвинула на задворки памяти мысли о таинственной девушке, и Андрей даже был рад этому. Он не спешил вставать из-за стола, он просто сидел и смотрел, как Ленка деловито строчила шариковой ручкой в общей тетради. Почерк у нее был корявый, сам черт бы ногу сломал в ее каракулях.
   -- Ты еще здесь? -- Ленка на миг оторвалась от конспектирования и пронзила Андрея испепеляющим взглядом из-под очков.
   Андрей ничего не ответил.
   -- Ладно, на вот, почитай, -- Ленка быстро достала из кармана джинсов вчетверо сложенный тетрадный листок и небрежно положила на стол перед Андреем. -- Только не здесь, иди куда-нибудь, не отсвечивай перед глазами...
   Другой бы на месте Андрея обиделся на Ленку - очень уж явно она посылала его в одном всем известном направлении, однако за полгода учебы он уже успел привыкнуть к Зверевой и знал, что ее грубость нарочита, это как бы маска, под которой скрывается добрый и хороший человек, на которого всегда можно рассчитывать...
   Андрей вышел из читального зала, сел в мягкий диван у угловой стены, развернул вырванный из тетради в мелкую клетку листок, и...
   Заголовок, написанный твердым четким почерком:

"Памяти Грина. Триптих".

   А ниже были стихи. Две станицы, испещренные мелким, неровным, но все равно понятным почерком.
  
  
   1.
   Хочешь, я расскажу о счастье?
   Слушай. Это большая тайна.
   Лишь тебе я ее открою.
   Если встанешь за миг до рассвета,
   И губами поймаешь море,
   (Даже если его не видел),
   И захочешь простора и воли,
   И услышишь, как волны ударят
   В борт плывущего в небо фрегата --
   Знай, что это -- преддверие счастья.
  
   Хочешь, я расскажу о счастье?
   Слушай. Это большая тайна.
   Лишь тебе я её открою.
   Если в листьях березы и клена
   Ты увидишь ладони ребенка,
   Если сердце забьется сильнее
   От любви и неясной тревоги
   За спокойствие сонного мира,
   Если вдруг от весны опьянеешь
   И захочешь смеяться и плакать --
   Знай, осталось полшага до счастья.
  
   Хочешь, я расскажу о счастье?
   Слушай. Это большая тайна.
   Лишь тебе я её открою.
   В тайный миг, когда птицы замолкнут,
   Чтобы грянуть торжественно песню,
   Возвещая рождение утра --
   Отыщи серебристую розу,
   Сердце спрячь под ее лепестками,
   Положи на колени любимой,
   И единым сумей поцелуем
   Рассказать, что ты понял о счастье.
  
   Хочешь, я расскажу о счастье?
   Слушай...
  
  
   2.
   Хочешь, я расскажу тебе сказку?
   Ты не знаешь, как это было?
   Как влюбился Кентавр в Деву,
   Как скакал, высекая искры,
   Млечный путь подметая гривой,
   Рассказать ей о пламени страсти?
   И о том, как она рассмеялась,
   И Кентавра ударила больно,
   Чтоб не смел на глаза появляться?
   Ты не знаешь, как это было?
   Как метался Кентавр меж галактик,
   Дробь копыт по вселенной сыпя,
   Как летели на землю звезды
   И сгорали, сгорали, сгорали....
   Ты не знаешь, как это было?
   Звезды слышали голос страсти,
   Звезды слышали голос скорби,
   Звезды видели, как вдруг взметнулся
   На дыбы и бесследно канул
   Он в бездонную черную пропасть.
  
   Ты не знаешь, как это было?
   Ты не знаешь, как вскрикнула Дева,
   Заломила в отчаянье руки,
   Потрясенная силою страсти?
   Как молила она о прощенье,
   Но простить ее некому было...
  
   Неся крик миллионы столетий,
   Звездным гимном сжигающей страсти,
   Прилетали на Землю звезды,
   Застывая на дне океана.
  
   Знаешь, так и рождается жемчуг...
  
  
   3.
   Хочешь, я расскажу о чуде?
   Посреди суеты и пыли,
   Посреди городского шума,
   Появился однажды ветер --
   Заблудился случайно, наверно.
  
   Он бродил в лабиринтах улиц,
   По потрескавшемуся асфальту,
   Он хватал за рукав прохожих
   И тихонько шептал на ухо --
   Про моря и далекие страны,
   Про летящие гордые шхуны,
   Про набитые золотом трюмы,
   Про опасные острые рифы.
  
   Пел о том, как на глади бездонной
   Величаво плывут каравеллы,
   Как взлетают соленые брызги,
   На губах моряков застывая...
   Как за бортом играют дельфины,
   Как парят в синеве альбатросы...
  
   Пел о том, как жемчужная пена
   Заалеет в багрянце заката,
   Как на сонных волнах замирает
   Тонкий луч -- и он будет зеленым...
   Как усталое небо расцветят
   Незнакомые влажные звезды...
  
   Но прохожие не понимали,
   Обрывали его, не дослушав.
   Отмахнувшись, куда-то спешили,
   Чтоб зарыться в дела и заботы.
   Он вздохнул -- и растаял в тумане,
   Одинокий и вольный бродяга,
   Просмоленный, соленый и терпкий,
   Юный ветер мечты и странствий...
  
  
   Андрей не знал, сколько он просидел так, сжимая в руке листок со стихами. Может быть, прошло пять минут, а может, миновала целая вечность. Перед его глазами вставали картины незнакомых городов на берегу моря, кварталы которых карабкаются на прибрежные холмы. Он явственно видел, как легкие волны, увенчанные пенными барашками, накатываются на песчаный берег, и дети-дошколята радостно плещутся у кромки воды, не решаясь зайти глубже. А на горизонте на всех парусах летит к причалу шхуна капитана Грея, а на берегу, усевшись на нагретом солнцем валуне, его никак не может дождаться Ассоль. Но эта идиллическая картина сменялась совсем другой - он видел старинные парусники, застигнутые штормом. Матросы бегают по палубе, спуская паруса, чтобы грозный ветер не перевернул шхуну. И хочется верить, что шторм вскоре стихнет, и моряки доберутся до берега, где их со слезами радости встретят верные жены...
   Андрей до глубины души был потрясен Ленкиными стихами, ведь она как-то сумела выразить и его мысли, его чувства...
   Чувства к таинственной Девушке У Окна, которая одновременно была и булгаковской Маргаритой, и гриновской Ассоль. И гораздо в большей степени Ассоль, чем Маргаритой...
   Наконец он подошел к Ленке, которая по-прежнему строчила конспект.
   -- Слышь... -- осторожно начал он.
   --Чего тебе? -- хмуро спросила Ленка, не поднимая головы.
   --Я прочитал...
   -- Ну и что? -- Ленка по-прежнему неотрывно строчила в тетради.
   -- Мне понравилось...
   Ленка на мгновение подняла на Андрея спрятанные за очками глаза, криво усмехнулась и недовольно бросила:
   -- Туфта все это...
   И снова зарылась с головой в труды бородатого основоположника.
  

3.

  
   С Ленкой Зверевой, как и с другими представительницами пятнадцатой группы, Андрей сошелся в колхозе, куда только что ставших студентами-первокурсниками абитуриентов направили в начале сентября, помогать стране биться за урожай.
   Ленка Зверева Андрею не понравилась сразу. С первого взгляда. При всем желании он не мог назвать эту девушку не то чтобы красивой, но и даже просто симпатичной. Скорее, наоборот. У Ленки была крайне отталкивающая внешность. Она была девушка излишне тучная, низкорослая, с гипертрофированно развитой грудью, которая, как казалось Андрею, мешала ей при ходьбе. Вечно прищуренные глубоко посаженные глаза хмуро смотрели на окружающий мир. Нос оккупировал рой ядовито-желтых веснушек, которые тоже не придавали ее лицу очарования. Когда Ленка улыбалась, ее улыбка походила на волчий оскал. Так что не зря она носила фамилию Зверева...
   Когда Андрей впервые увидел Звереву, то почему-то подумал, что ей доставляет удовольствие делать людям мелкие пакости и говорить язвительные колкости. Однако первое впечатление, как это часто и бывает, оказалось обманчивым. Ленка была вредная и наглая не больше, чем другие. Впрочем, особой искренностью или душевностью она тоже не страдала. Андрей решил, что Ленка Зверева относится к тому типу людей, которые без выгоды для себя не сделают ни добра, ни зла.
   Чтобы казаться внешне более привлекательной, Зверева вульгарно, с вызовом, красилась, размалевывая пухлое лицо в национальные цвета американских аборигенов. Одевалась она обычно в просторные хламиды, чтобы скрыть тучность. Однако ни косметика, ни одежда Ленку не спасали - наоборот, она превращалась в подобие огородного пугала. Ленка не понимала, что, если природа не дала красоты, этому горю уже ничем не поможешь, а только еще больше испортишь производимое впечатление.
   Первые дни Ленка Зверева держалась особняком от других девушек, словно чувствовала себя маленьким гадким утенком. Она почти ни с кем не разговаривала, на поле, даже с кем-нибудь в паре, работала молча, сосредоточенно выбирая картошку и хмуро кидая её в ведро. А вечером, когда студенты возвращались "домой", то есть в то временное пристанище, которое грозило надолго стать им вторым домом, либо сидела в "гостиной" с кислым выражением мрачного лица, уставившись в ей одной известную точку на серой стене, либо что-то быстро строчила в толстой тетради. Что она писала, долгое время было неизвестно никому, включая Андрея. Ленка ни с кем не откровенничала на эту тему и на вопрос:
   -- Что ты пишешь? -- либо мрачно отмалчивалась, либо столь же мрачно отвечала:
   -- Создаю шедевр мировой литературы. Разве непонятно?
   Если же у неё продолжали выпытывать подробности, она пронзала любопытствующего испепеляющим взглядом, захлопывала тетрадь и уходила в спальню, всем своим видом показывая, что ее оторвали от очень важного дела. Словом, характер у Зверевой был еще тот...
   Андрея больше других мучило любопытство, ведь он тоже на досуге марал бумагу, пытался урвать часок от сна, сочиняя новую фантастическую повесть, и видел в Ленке свою коллегу по несчастью. Но Андрей понимал, что он не сможет заставить Звереву открыться, если она сама не пожелает этого сделать. Только если подвергнуть её пыткам испанской инквизиции. Но, к сожалению, в деревне, где жили первокурсники, не было пыточной камеры с "испанскими сапогами" и прочими принадлежностями для развязывания языков, так что Зверева могла не беспокоиться за свою драгоценную жизнь.
   Спустя полмесяца, когда все уже знали друг друга как облупленных, Ленка, видимо, решила, что тем, с кем вместе работаешь на поле и делишь в деревенской столовой кусок черствого хлеба, можно доверять, и раскрыла тайну пухлой тетради. Вернее, двух тетрадей -- одна была в красной, а другая -- в синей обложке. Оказалось, что в красной она ведет "Дневник ССХО филфака". Ленка прочитала вслух весь дневник, что произвело не только на Андрея, но и для всех остальных, измученных каторжным трудом с восьми утра до восьми вечера с полуторачасовым перерывом на обед, неизгладимое впечатление. Ленка сразу же выросла в глазах Андрея. Да и не только Андрея. Даже троица старшекурсников, посланных в колхоз с первокурсниками в качестве "начальников", и потому считавших "перваков" чуть ли не людьми второго сорта, стала относиться к Ленке с почтением. Впрочем, вполне возможно, что они только делали вид...
   "Дневник... " начинался так: "Летопись сия была начата в местечке Т-а, Н-ской губернии, в 120 верстах от славного града С. Воистину, не знала история повести печальнее! Из разных городов, с четырех сторон света, не по своей воле съехались в этот заброшенный край славные сыны и дочери земли русской. Сынов было пятеро, а дочерей - двадцать пять. Тридцать нас было в начале пути, тридцать! Затем наши ряды поредели на бескрайних полях, засеянных картошкой. А началась сия печальная история сентября месяца третьего дня, года 1987 от Рождества Христова, эры нашей. В день этот, солнечный и яркий, полные энтузиазма, обуреваемые неистовой жаждой романтики, восторженные массы студентов-первокурсников филфака загрузились в желтые автобусы и восторженно ринулись навстречу бескрайним колхозным полям! Сколько неразгаданных тайн скрывалось для нас в простых словах "старая деревянная церковно-приходская школа", где суждено нам было провести сорок дней вдали от человеческой цивилизации! Даже сей многоговорящий срок не смог смутить наши юные грешные души, жаждущие романтизма! Да, нам хотелось хлебнуть полной грудью романтики, мы горели пламенным желанием спасти урожай. "Всё волновало томный ум" - и стога сена вдали, и полуразрушенная церковь, и два длинных ряда кроватей в комнате. О, как можно было забыть наш первый ужин из обобществленных продуктов, первую ночь вдали от дома... Разве мы знали тогда, что многие наши романтические мечтания вскоре разобьются о суровые скалы жестокой реальности! Но наши души были наполнены ожиданием новой и прекрасной жизни. Еще бы - где-то далеко остались наши родители, и теперь мы впервые стали самостоятельными людьми. Мы - вольные птицы, мы - студенты, и мир теперь принадлежит только нам..."
   Не правда ли, красиво написано? И в таком же, романтически-приподнятом и одновременно ироническом, слоге был выдержан весь "Дневник". Андрей считал, что если бы Зверева набралась смелости и решила опубликовать свой "Дневник" в разделе сатиры и юмора журнала "Студенческий меридиан", то ей наверняка бы не отказали. Зверева придерживалась такого же мнения.
   -- Вот вернусь в город, перепечатаю и отошлю, -- как-то сказала она.
   Но, к сожалению, это сделать не удалось. "Дневник" таинственным образом исчез из тумбочки Лены дня за два до возвращения из колхоза. Расстроенная Зверева перевернула весь дом, но поиски оказались тщетными. Тетрадь в красном переплете как в воду канула. То ли сама Ленка где-то посеяла (она брала "Дневник" с собой в поле, чтобы сразу записать мысли, которые приходят в голову), то ли кто-то... взял себе на память. Сама Ленка склонялась в пользу первой версии. Она не хотела подозревать в воровстве своих друзей. Она не хотела верить, что среди ее товарищей мог оказаться нечистый на руку человек. И потому с гневом отвергла предложение и третьекурсника Бориса Антропова, который был за старшего, и примкнувшего к нему Герки Михальского, которые настаивали на всеобщем "шмоне", то есть проверке стоявших во дворе дома в ожидании автобуса в город рюкзаков...
   Так Ленка и уехала из колхоза, расстроенная пропажей заветной тетради...
   Что же касается второй тетради -- в синем клеенчатом переплете, -- то об ее содержании так никто и не узнал.
   Кроме Андрея.
   Ленка сама рассказала ему об этом.
   ...В тот день первокурсники работали на дальнем картофельном поле, километрах в десяти от деревни. Доставлял их туда маленький облезлый автобус с поломанными дверьми. Автобус тарахтел, как неисправный трактор, а салон удушливо вонял бензином. Автобус привозил студентов на место, натужно разворачивался и уезжал, возвращаясь лишь к полудню, чтобы отвезти уставших борцов за урожай на обед в деревенскую столовку, а после привезти обратно на поле. Однако вечером автобус приходил очень редко, его водитель, плюгавенький мужичонка лет сорока, считал, что его рабочий день заканчивается ровно в пять часов пополудни, и потому, приняв бутылочку "беленькой" на грудь, отдыхал от трудов праведных. Поэтому уставшие за день первокурсники, смирившись с неизбежным, брали ноги в руки и плелись по большаку к деревне. Кто-то шел быстрее, кто-то медленнее, и колонна из двух десятков человек растягивалась почти на километр. Когда самые быстрые доходили до окраины деревни, последние были только на полпути к заветной цели.
   Дорога пролегала через очень красивые места. Справа и слева - поросшие редким кустарником холмы, между которыми змеились тропинки. Чуть вдалеке - километрах в двух - сплошной полосой тянулся лес. Деревенские говорили, что там много белых грибов, за полчаса - если знать места - можно набрать добрую корзинку. Еще говорили, что в лесу можно встретить лосей и медведей. В прошлом году один такой медведь вышел из леса прямо к деревне и, будучи чем-то недовольным, задрал тракториста, молодого парня девятнадцати лет. Поэтому местные не советовали ходить в лес - мало ли что... Но Андрей думал, что им просто жалко было, что чужаки могут набрести на грибные места и оставить аборигенов без осенних трофеев.
   Вдоль проселка гордо возвышались одинокие столбообразные сосны с тускло-зеленой кроной. Они походили на усталых и добродушных великанов, печально взиравших с высоты прожитых лет на суету людского муравейника. Андрею казалось, сосны жалели людей.
   Молодые ели, едва достававшие до пояса своим старшим собратьям, блестели яркой зеленью пахнущей свежей смолой хвои. А за елями, словно скрываясь от людского взгляда, стыдливо желтели пожухлой листвой березы и краснели осины. И над всем этим великолепием золотой осени - над распаханными колхозными полями, над обрывистыми холмами, глубокими оврагами, добродушными соснами-великанами - плыли густые серые облака. Тусклое осеннее солнце изредка разрывало серую пелену, и окружающий мир на миг преображался, словно хотел сохранить хоть на короткий миг уходящее лето.
   Но лето возвращалось ненадолго. Только дунет холодный ветерок -- и усталое солнце спешит спрятаться за плотный серый полог облаков. И грустно отчего-то становится на душе, когда пролетит в тусклом небе острый журавлиный клин, гортанными всхлипами посылая последний привет родным лесам, полям, рекам и озерам...
   Пыльная, ухабистая проселочная дорога медленно спускалась с невысокого холма. Еще не было восьми вечера, но медленно приближающийся октябрь уже окутал сумраком окрестные леса и поля. Сумрак медленно превращался в темноту, так что трудно было что-либо разглядеть. Лишь мелькнет где-то вдали, почти у самого горизонта, блуждающий огонек запоздалого грузовика, или пронесется мимо тебя, ослепляя белесыми фарами, какой-нибудь деревенский лихач -- и снова тебя накрывает черное крыло ранней осенней ночи...
   Андрей не видел, кто вышагивал впереди него. Не мог в темноте определить, кому принадлежит темная фигура в грязно-серой заплатанной телогрейке. Однако он решил догнать и примоститься рядом, чтобы не было скучно топать в одиночестве.
   Темная фигура принадлежала Ленке Зверевой.
   -- Сейчас бы прийти домой, покушать и завалиться на недельку спать, - мечтательно сказала Ленка, искоса бросив как всегда угрюмый взгляд на Андрея. -- Забыть о картошке как о страшном кошмарном сне...
   -- У тебя губа не дура, -- устало отозвался Андрей.
   -- А у тебя разве нет такого желания? -- удивилась Зверева, пронзив его мрачным взглядом.
   -- У кого его нет, -- вздохнул Андрей. -- Да ведь не дадут, изверги, помечтать о светлом и прекрасном.
   -- То-то и оно, -- буркнула Ленка. -- Ты слыхал новость? Завтра утром автобуса не будет. Пешеходом потопаем в эту отнюдь не светлую даль.
   -- Кто сказал?
   --Слухами земля полнится... Герка Михальский.
   -- А он откуда знает?
   -- От Борьки Антропова. Тот сказал, что когда он был в правлении, пришел водитель и заявили, что автобус нужно поставить на внеплановое техобслуживание. Поэтому председатель просил завтра потерпеть. А послезавтра обещал дать грузовик.
   -- Небось такую же развалюху, как и автобус, -- предположил Андрей.
   -- Если не хуже. А то и вообще ничего не дадут. Или дадут дня через три, -- высказала предположение Зверева.
   -- Это что же получается? Три дня будем топать пешедралом, подрывать свои юные организмы? -- возмутился Андрей. -- Нет, я не согласен с такой постановкой вопроса!
   -- А твоего согласия здесь никто не спрашивает, -- усмехнулась Ленка. -- Твое дело телячье: лопата в зубы, бери больше, кидай дальше, пока летит, отдыхай. Разве не знаешь?
   -- Да знаю, -- вздохнул Андрей. -- Такое безобразие возможно только в нашей стране...
   -- Тс-с-с! -- Ленка приложила палец к губам. -- Зачем так громко? Ты думаешь, у деревьев нет ушей? Ты хочешь, чтобы за нами приехали?
   -- Смотря кто приедет, - ответил Андрей. -- Если автобус, то я не откажусь...
   -- То-то и оно, что приедут совсем другие, -- проговорила Ленка.
   Некоторое время Андрей и Ленка шли молча. Шли медленно, не торопясь, и их обогнало несколько человек, шедших плотной группой. Звонкий голос Оксанки Вильрих разносил по округе сальные анекдоты. Кто-то в ответ то и дело смеялся тонким, как писк мышонка, смехом -- вероятно, Ирка Абрамова.
   -- Ты "Вокруг света" читаешь? -- спросила вдруг Ленка.
   -- От случая к случаю. А что?
   -- Видел там конкурс фантастического рассказа?
   -- Даже участвовал...
   -- Ну и как успехи? - поинтересовалась Ленка.
   --Нулевые, -- вздохнул Андрей. -- Ни один рассказ не напечатали...
   -- У меня тоже, -- призналась Ленка.
   -- А ты тоже пишешь?
   -- Пишу. Класса с пятого.
   -- А я с девятого. Сам не понимаю, как это получилось. Нашло что-то. Вдруг сел и начал писать фантастическую повесть. Пока писал -- нравилось. Потом прочитал --- такая фигня. Начал переделывать. И все в ущерб школе. Появились двойки, ну я и плюнул...
   -- А о чем была повесть? -- в голосе Ленки прозвучали нотки живого интереса.
   -- Особо и ни о чем. Современные подростки попадают в двадцать второй век, знакомятся там с братом и сестрой и путешествуют по космосу. По пути им встречаются космические пираты...
   -- Весельчак У и Крыс? -- перебила Ленка Андрея.
   -- Почему Весельчак У и Крыс?
   -- Просто я тоже смотрела фильм "Гостья из будущего". Признавайся, ты эту повесть стал писать после того, как увидел фильм?
   -- А откуда ты знаешь? -- опешил Андрей.
   -- Догадалась. Мне тоже про Алису фильм понравился, и я даже пыталась написать продолжение...
   -- Я тоже пытался...
   -- Вот видишь, -- сказала Ленка, -- сколько между нами общего. Ну, и чем твоя повесть о двадцать втором веке кончилась? Встретили космических пиратов, и...
   - Пираты летели уничтожить Землю. А на Земле никто ничего не знал. Нужно предупредить людей... И вот Таня и Рауль - так звали брата и сестру из двадцать второго века - принимают решение: отправляют гостей из прошлого на космическом катере к Земле, чтобы те предупредили о грозящей опасности, а сами пытаются задержать космических пиратов. На их корабле был боевой лазер, - добавил Андрей, заметив на лице Лены скептическую улыбку. - Конец грустный: ребята из двадцать второго века возвращаются домой, а Таня и Роберт погибают в бою с пиратами - земная эскадра не успевает всего на одну минуту...
   -- Грустный финал, -- вздохнула Ленка. -- Нельзя его переделать?
   -- Не знаю. Я же сказал, что забросил эту повесть...
   -- А ты еще что-нибудь написал?
   - Да, есть одна повесть. Я Таньке Кедриной уже рассказывал. О девочке с другой планеты, которая жила на Земле, но никто не знал, что она инопланетянка. Она жила на Земле как наблюдатель. Я ее поселил в моем родном городе. Она живет на Земле, ходит в обычную школу и дружит с одним мальчиком - от его лица, кстати, и ведется повествование. Потом она улетает на свою планету, они расстаются... Но через некоторое время эта девочка снова возвращается на Землю, потому что нашей планете угрожает опасность -- Землю хотят уничтожить, чтобы очистить пространство для колонизации. А соплеменники Луэллы - так зовут эту девочку - не хотят ничем помочь Земле, потому что считают, что нельзя ни во что вмешиваться, можно только наблюдать. И Луэлла в одиночку принимает бой с вражеской эскадрой и погибает...
   -- Опять? -- воскликнула Ленка. -- Ты, я смотрю, ужасно кровожадный. Неужели тебе не жалко своих героев?
   -- Жалко, -- признался Андрей, -- но если так получается...
   -- Ты эту повесть тоже посылал в "Вокруг света"?
   -- Нет, она же большая, а там требовались рассказы на пять страниц. У меня есть такие рассказы. Но там тоже главные герои погибают...
   -- Ты, однако, человеконенавистник, -- полушутливо-полусерьезно сказала Ленка. -- Я уже начинаю тебя бояться...
   -- Не бойся, -- ответил Андрей тем же тоном, -- реальных людей я пока не убиваю.
   -- Пока, -- усмехнулась Ленка. -- Но что будет потом, когда ты станешь совсем большим писателем?
   -- Там видно будет, -- с улыбкой ответил Андрей. Усталость куда-то пропала, словно растворилась в темноте, и стало как-то очень легко идти, словно и не было тяжелого трудового дня.
   -- Ты определенно опасный субъект, -- иронично проговорила Ленка. --Нужно заявить в компетентные органы, чтобы разобрались и избавили человечество от потенциального маньяка...
   Впереди показались огни главной деревенской улицы, которую деревенские в шутку именовали Бродвеем. Ленка и Андрей прошли мимо старого заброшенного кладбища, казавшегося в темноте особенно зловещим. Чуть впереди виднелась полуразрушенная церковь.
   За разговором они и не заметили, как почти дошли.
   -- А ты о чем пишешь? -- спросил Андрей у Ленки.
   -- Я пишу маленькие рассказы. С лирическим уклоном. Вот недавно написала "Руки ребенка". Он всего две с половиной странички. Я его тоже посылала на конкурс, и еще несколько... Но все мои рассказы вернули, а мне написали: "очень наивно... непрофессионально... нужно больше работать над стилем... много никому не нужной романтики". Ну, и тому подобная фигня.
   -- Мне ответили почти то же самое, -- вздохнул Андрей
   -- Ну, вот видишь... Наверное, у них в редакции сидел один человек, который всем рассылал дежурные отписки. По-моему, лучше никуда не соваться. Хороший рассказ не напечатают никогда. А ерундистику с руками оторвут.
   -- И то правда, -- согласился Андрей, вспоминая рассказы, которые он читал в журнале "Вокруг света". Возможно, в нем говорило уязвленное авторское самолюбие, однако ни один из напечатанных в журнале рассказов ему не понравился. Совсем не понравился... -- А о чем "Руки ребенка"?
   -- Одна враждебно настроенная к Земле цивилизация решила уничтожить жизнь на нашей планете. Они решили заморозить Землю. Приготовили специальные установки и начали действовать. А в это время в кроватке спит пятилетний ребенок, и ему снится сон. Будто бы он куда-то летит и видит перед собой маленький мячик, похожий на глобус. Он дотрагивается до мячика и чувствует, что тот очень холодный. Почти ледяной. Ему становится жалко мячик, он берет его в руки и отогревает его. Затем просыпается. И тут снова действие переносится к инопланетянам. Установки работают, но Земля не замораживается. Инопланетяне ничего понять не могут, разбирают установки по замораживанию и улетают домой.
   -- Здорово! -- восторженно сказал Андрей.
   -- Вот видишь, -- криво усмехнулась Ленка, -- а мне написали, что рассказ сырой, непродуманный и антинаучный. Это во-первых. А во-вторых, в нем слишком много лирики.
   -- Но это как раз и хорошо! -- воскликнул Андрей
   -- Там, видимо, считают по-другому.
   --Дураки они, -- грубо бросил Андрей.
   -- А если они по-своему правы? -- со вздохом спросила Ленка.
   -- Да все они... -- Андрей не знал, что сказать. Он остановился посреди дороги. -- Все они сталинисты!
   --А при чем здесь Сталин?
   -- Да при том! Ты что, газет не читаешь?
   -- Читаю. Иногда... Честно говоря, надоели эти разоблачения...
   -- То ли еще будет, -- заметил Андрей.
   -- Вот именно. Знаешь, что моя бабушка говорит? Вся эта перестройка закончится перестрелкой...
   -- С чего она взяла?
   -- Я тоже не хочу так думать, -- сказала Ленка. -- Но моя бабушка... она мудрая... И боюсь, что она окажется права.
   Они свернули в проулок и подошли к длинному, как барак, деревянному дому, в котором жили уже три недели. Окна дома приветливо горели приятным желтым светом, внушая радужные мысли о скором покое. Из открытой форточки доносились аппетитные запахи -- очевидно, Лукошкин, преподаватель с филфака, который официально считался командиром студенческого сельскохозяйственного отряда, снова решил продемонстрировать свои кулинарные способности. Из соседней церкви, в которой располагался деревенский клуб, вырывались бойкие звуки музыки -- это под "Modern Talking" веселилась деревенская молодежь. Небольшая группа парней стояли у входа в церковь-клуб и смолили сигареты. В воздухе вместе с сигаретным дымом витали матерные словечки.
   Церковь была без купола. Очевидно, его снесли, когда боролись с религией.
   Дверь распахнулась, из дома выскочил обнаженный по пояс Герка Михальский и, перепрыгнув через ступеньки крыльца, бросился к прибитому к сосне умывальнику.
   -- А ты сейчас еще что-то пишешь, кроме "Дневника"? -- поинтересовался Андрей у Ленки.
   -- Я об этом никому не говорю, -- тихо сказала Ленка. -- Но тебе, в порядке исключения, могу... Только ты никому, ладно?
   -- Ладно...
   -- Когда на меня находит вдохновение и есть свободная минута -- я говорю сейчас вообще, а не конкретно об этой деревне, -- я записываю все, что приходит мне в голову. Чаще всего это бывают стихи...
   -- Да ну! -- Андрей от удивления даже присвистнул. -- Ты пишешь стихи...
   "...как Танька Кедрина!" -- чуть не вырвалось у Андрея, он еле сдержался. Ведь Танька просила никому не говорить о ее стихах. И еще не забылся мимолетный, но приятный поцелуй в тихом осеннем лесу...
   -- Пишу. Ну и что? -- скромно пожала плечами Ленка. -- Кстати, в отличие от моих рассказов, стихи уже публиковались. Правда, только в районной газете...
   -- Уже в районной? -- опешил Андрей. -- Ну, ты, Ленка, вообще...
   Андрей чувствовал, что начинает восхищаться Ленкой Зверевой - этой невзрачной, некрасивой, совсем не похожей на романтика девушкой. Трудно было поверить, что она может писать стихи, которые уже публикуют в газетах. Ленку уже можно назвать писательницей... А он, Андрей? Он еще нигде не публиковался. Если не считать заметки об охране памятников архитектуры, которая как-то промелькнула в областной молодежной газете. За нее Андрей даже получил свой первый законный гонорар. Аж семь рублей! Но заметка все-таки именно промелькнула, никого не задела. Ее напечатали, кто-то прочитал -- и все забыли. Словно ничего и не было... А стихи -- категория более вечная, чем какая-то статья, пусть даже об охране исторических памятников. В стихах отражается душа самого автора. Только в стихах человек раскрывается во всей своей полноте...
   -- Ты мне дашь почитать свои стихи? - спросил Андрей.
   -- Не знаю... Вообще-то я никому не даю своих стихов, пока их не напечатают. Но тебе могу дать в виде исключения... как собрату по несчастью, -- Ленка усмехнулась. Теперь ее усмешка не казалась Андрею такой неприятной. -- А ты потом мне дашь почитать свое. Хорошо?
   -- Хорошо... Только когда?
   -- Когда в город вернемся.
   -- Мне кажется, что мы туда никогда не вернемся, -- вздохнул Андрей.
   Ленка ничего не ответила, лишь со значением хмыкнула.
   Дверь отворилась, и на крыльцо вышли Танька Кедрина, Леночка Корнилова и Марина Федосеева. У каждой в руках -- полотенце, зубная щетка и коробка с мылом.
   -- О чем секретничаете? -- спросила у Андрея Танька, останавливаясь рядом.
   -- Да так, знаешь ли, -- развел руками Андрей. -- Маленькие семейные тайны...
   -- Вижу, что семейные, -- ответила Танька, лучисто улыбаясь. Все-таки у нее действительно было очень приятное лицо. -- Смотри у меня, изменник коварный!..
   -- Почему изменник? -- наигранно возмутился Андрей. -- Разве я виноват, что вас двадцать пять штук, а нас всего четверо? То есть на одну штуку мужского пола приходится шесть штук женского пола. Гарем можно открывать!
   -- Я тебе покажу гарем! -- шутливо прикрикнула на Андрея Танька. --Казанова...
   -- Ну вот, уже оскорбляют, -- сказал Андрей поникшим тоном, оглядываясь на Ленку Звереву, словно ища у неё защиты. -- Что за народ...
   -- Ладно, не расстраивайся, -- снисходительно ответила Танька. -- Я тебя на первый раз прощаю...
   -- А на второй?
   -- А на второй мы еще посмотрим.
   --Кто это мы?
   -- Мы, королева Цветана!
   -- А кто это тебе сказал, что ты королева?
   -- Никто. Я сама так решила! -- гордо произнесла Танька и пошла следом за девчонками к умывальнику.
   -- Скоро меня здесь растерзают на сувениры, -- сказал Андрей Ленке Зверевой. Ему было весело и легко. Усталость как водой смыло.
   -- Не должны, -- улыбнулась Ленка. -- Общественность в моем лице не допустит, чтобы безвинно погиб в расцвете творческих лет будущий лауреат Нобелевской премии в области литературы... Чем черт не шутит? -- заметила она с добродушной усмешкой.
   В это время раздался громкий визг -- Михальский окатил Леночку Корнилову и Маринку Федосееву холодной водой.
   -- Сейчас получишь! -- крикнула Танька Кедрина, которой, скорее всего, предназначалась очередная порция студеной воды.
   Но Михальский оказался проворнее. Танька тоже взвизгнула, а Михальским стремительно ретировался с места преступления. Проворно вбежав на крыльцо по ступенькам, задев при этом Андрея плечом, он рывком распахнул дверь и скрылся внутри дома. Оттуда пахнула чем-то очень вкусным, так что в желудке у Андрея заиграли марши.
   -- Слушай, давай этот вопрос обсудим чуть позже, -- сказал Андрей Ленке Зверевой. -- Из окна несутся такие аппетитные запахи, что я сейчас буду умирать с голода...
   -- И то правда, -- согласилась Ленка.
   И они, отворив тяжелую дверь, пошли в дом.
  
  

4.

   Андрей не сразу ушел из библиотеки. Оставив попытку развлечь Звереву, он переметнулся к двум неразлучным подругам -- Леночке Корниловой и Мариночке Федосеевой, которые тоже сосредоточенно что-то конспектировали. Как оказалось -- "Материалы" какого-то древнего партийного съезда. Леночке и Мариночке, видимо, так осточертели эти нудные материалы, что они были рады любому поводу, чтобы отложить неинтересное занятие и поболтать.
   Так что два часа пролетели почти незаметно...
   ... Ночью Андрею приснилась Девушка У Окна.
   Они шли, держась за руки, по узким и извилистым улочкам какого-то средневекового города, похожего то ли на гриновский Зурбаган, то ли на реальный Таллинн. Потом вскарабкались на обросшие мхом развалины древних крепостных стен, и, стоя под палящем южном солнцем на бастионе, смотрели, как величественно заходит в узкую бухту огромная белая бригантина.
  
  

Глава шестая.

1.

  
   Девушку Андрей увидел в понедельник. Она была на прежнем месте -- стояла у окна на втором этаже, напротив портретов основоположников, которые смотрели на нее с изрядной долей удивления.
   Во дворе университета, между корпусами, наконец-то убрали мусорную кучу. Однако, в полном соответствии с законом, согласно которому если что-то и делается, то не всегда к лучшему, перекопали весь двор, вывалив на горы земли рыжие от ржавчины трубы. Наверное, собирались заменить на новые. Однако Андрей готов был поспорить с кем угодно, что заменят их не скоро, и университетский двор останется перекопанным до конца лета. И только когда деревья начнут сбрасывать листву, а в воздухе запахнет первыми заморозками, отцы города вспомнят про выкорчеванные трубы и ударными темпами закопают в землю новые... Андрей криво усмехнулся -- со всех трибун галдят о перестройке, а порядка как не было, так и нет, даже теплотрассу вовремя заменить не могут. Ничего не могут... Андрей вспомнил, как года четыре назад, когда он учился в школе, их класс отправляли на уборку моркови в пригородный колхоз. Школьники работали медленнее улитки, и унылый физрук, который ездил с ними за старшего, в сердцах бросил: "Вот если поставить перед вами роту автоматчиков и сказать, что если через полчаса поле не будет убрано, вас расстреляют, вы за пять минут все уберете. Жить-то хочется..." Андрей тогда не был согласен с такой постановкой вопроса, он вообще не понимал, почему они вместо того, чтобы учиться, заняты уборкой урожая, однако вслух своих мыслей высказывать не решился -- времена стояли смутные, тревожные, непонятные, совсем недавно умер Брежнев, на его место пришел Андропов, который раньше был главным в КГБ. Взрослые начали с тревогой говорить о том, что скоро вообще будет как было при Сталине, тем более, что на улицах и в магазинах милиция стала задерживать людей и проверять документы. Задержанных, правда, вскоре отпускали -- но кто знает, как дальше дело повернется... вот для детей и подростков вообще с девяти вечера хотят ввести "комендантский час" -- появляться на улице вечером можно будет только вместе с родителями...
   Теперь Андрей был согласен с физруком на все сто процентов. Если поставить роту автоматчиков, то трубы поменяют не через полгода, а на следующий день. Все-таки нужна в стране дисциплина и порядки, какие были при Сталине...
   Впрочем, Андрей не стал додумывать до конца эту мысль, и совсем не потому, что его мысли шли сейчас вразрез с линией партии, которая давно уже осудила проявления культа личности -- просто сейчас ему, честно говоря, было наплевать с высокой колокольни и на давно умершего Сталина, и на велеречивого болтуна Горбачева, сгоряча затеявшего всю эту перестроечную бучу, и на отправленного в отставку какого-то Ельцина, у которого, видимо, были какие-то другие взгляды на перестройку. Андрея прежде всего интересовала таинственная девушка. И хотя Андрей не мог видеть сейчас ее лица, потому что она стояла к нему спиной, но по ее унылой одинокой фигурке, по опущенным плечам и по наклоненной к стене голове он понял, что девушке очень грустно.
   И Андрею так же, как и герою своего неоконченного рассказа до боли в сердце захотелось подойти к девушке, обнять ее и сказать что-нибудь очень доброе и приятное, и тогда она расправит, как крылья, плечи, оторвет лоб от холодного стекла (Андрей почему-то был уверен, что стекло холодное) и улыбнется ему...
   -- Привет, -- сказал Андрей, подходя к девушке.
   Конечно, он не стал обнимать ее...
   Девушка встрепенулась, словно проснулась, оторвалась от окна. Обернулась...
   Лицо ее просияло.
   -- Привет, -- тихо проговорила она.
   И Андрей понял, что это -- всё...
   Он не знал, что говорить дальше -- как ранее, когда писал рассказ, доходил до определенного момента, и останавливался, не зная, как продолжить начатый сюжет.
   Все-таки он совсем не знал эту девушку. А Андрею всегда было трудно первым заговорить с незнакомым человеком, а если этим незнакомцем была девушка, то его язык вообще отказывался повиноваться. Даже с девушками из пятнадцатой группы, с которыми он ездил в колхоз, Андрей сошелся не сразу. А со своими одногруппницами он сумел как-то наладить контакт только к началу первой сессии...
   Сейчас Андрей походил на безголосого и безъязыкого каменного истукана, которые в средние века ставили в степи кочевники. То обстоятельство, что до этого он дважды подходил к девушке и разговаривал с ней, ровным счетом ничего не значило. Просто тогда его, что называется, "несло". С ним порой такое случалось -- и Андрей потом сам удивлялся, откуда только смелость бралась...
   А большие глаза девушки смотрела на Андрея открыто, доброжелательно и приветливо, и улыбалась она ему так, словно они были знакомы очень давно, чуть ли не с раннего детства.
   В ее серых глазах затаилась грусть, а губы были подернуты вуалью печали, и Андрей понимал, что ему нужно как можно быстрее выйти из каменного ступора и сказать ей хоть что-нибудь, иначе может случиться непоправимое -- девушка исчезнет, испарится, истончится, как осенний туман. И унесется в свой далекий и недоступный мир, до которого Андрею никогда не добраться, сколько бы километров он ни прошагал...
   Так они и стояли, молча глядя друг на друга, и никто не решался заговорить первым. И только резкий звонок, возвестивший о начале занятий, вырвал Андрея из оцепенения.
   Он отвел взгляд от серых глаз девушки, оглянулся...
   Таньки поблизости не было.
   И Андрей понял, что не пойдет он сейчас ни на какие лекции, а останется здесь, в пустеющем на глазах коридоре. Останется рядом с девушкой, которая ему улыбается так, как никто до этого не улыбался ему... даже Танька...
   -- Пара начинается, -- виновато проговорил Андрей. -- Тебе разве не надо идти?
   -- Не надо, -- ответила девушка, -- я же говорила тебе, что не учусь здесь.
   -- А почему ты тогда здесь каждый день стоишь?
   -- Просто стою, -- ответила девушка. -- Здесь хорошо... Тихо, спокойно...
   -- Я бы не сказал... Здесь постоянно шум и гам...
   -- Но сейчас ведь тихо, -- сказала девушка.-- И никого нет...
   -- Кроме нас, -- случайно вырвалось у Андрея.
   -- Кроме нас, -- робким эхом повторила девушка.
   И бледные в рассеянном свете, который лился в коридор из окна, щеки девушки зардели, с губ спорхнула серой тенью улыбка, глаза потускнели, и девушка отвернулась от Андрея обратно к окну. Снова прилипла лбом к холодному оконному стеклу...
   Девушка явно была чем-то расстроена, и Андрей снова едва сдержал желание обнять ее.
   -- Он не приходит? -- спросил Андрей тихо.
   -- Кто? -- девушка встрепенулась, как весенняя пташка. Оторвалась от окна, повернулась к Андрею. С любопытством посмотрела на него. Чуть улыбнулась.
   -- Ну, тот, кого ты ждешь, -- смущенно промямлил Андрей, чувствуя себя неуютно оттого, что вторгается в чужую жизнь.
   -- Я никого не жду...
   -- А почему ты здесь стоишь... -- "такая грустная", хотел добавить Андрей, но не решился.
   -- Я же сказала -- просто так...
   Андрей не знал, что ему делать. Разговор явно не хотел склеиваться, и хотя девушка не прогоняла Андрея, он чувствовал сейчас себя лишним. Он не понимал, зачем пытается учинять дурацкие допросы незнакомому человеку, зачем хочет узнать, что она здесь делает... Он поступает очень глупо. Наверняка девушку обидели, и она захотела побыть одной. А он, Андрей, глупый романтик, увидел в стремлении к одиночеству какую-то особую таинственность, и похож сейчас на круглого дурака...
   Уж лучше пусть, как и в прошлый раз, появится Танька, и избавит его от позора....
   Правда, Танька в очередной раз окончательно обиделась на него, поэтому первая никогда не подойдет.
   Лучший вариант -- это уйти и никогда больше не подходить к этой девушке...
   -- Тебя обидели, да? -- задал Андрей очередной глупый вопрос вместо того, чтобы повернуться и уйти.
   -- Обидели? -- девушка встрепенулась, удивленная. Легкая улыбка снова коснулась ее губ, на щеки легли румяные тени. -- Нет... не обидели... Здесь меня некому обижать...
   Девушка говорила медленно, словно взвешивая на невидимых весах каждое слово.
   Однако слово "здесь" прозвучало как-то особенно, с каким-то другим -- фантастическим -- значением.
   Ведь если есть "здесь", то это означает, что существует и "там".
   "Неужели я был прав? -- скорее испугался, чем обрадовался Андрей, -- и она действительно пришла из другого мира?"
   По спине Андрея пробежали холодные мурашки. Стало зябко.
   -- А где тебя могут обидеть? -- тупо спросил Андрей.
   -- Где-нибудь, -- улыбнулась девушка, -- но не здесь...
   -- А сама ты откуда? -- наконец решил прямо спросить Андрей.
   Что он надеялся услышать? "Я прилетела с другой планеты"?
   -- Из Тайшета, -- ответила девушка.
   -- А это где? -- спросил Андрей, уже догадываясь, что Тайшет - это никакая не другая планета.
   -- В Сибири. Разве не знаешь?
   -- Никогда не слышал, -- признался Андрей.
   -- Еще услышишь, -- обнадежила она Андрея, опутывая приятным, расслабляющим взглядом.-- Это рядом с Иркутском...
   -- Понятно...
   Ну вот. Все загадки и тайны рассеялись, как развеивается дым от погашенного костра. Действительно, никакая она не Ассоль, не Маргарита и тем более не Галатея. Обыкновенная девушка, приехавшая из другого города. И грусть в ее серых глазах объясняется тем, что она скучает по своему родному сибирскому городу.
   И в то же время Андрею было жаль расставаться со своей собственной фантазией. Как бывает в раннем детстве до слез жалко любимую игрушку, которую ты сам сломал ненароком.
   -- Жалко, -- вздохнул Андрей, прощаясь с игрушкой, забрасывая ее в дальний ящик под столом.
   -- Чего жалко? -- вскинула брови девушка.
   И Андрей решил ей признаться -- и пусть она думает о нем что угодно...
   -- Я думал, что ты пришла из другого мира. А ты, оказывается, из Тайшета...
   -- Но я действительно из другого мира, -- улыбнулась девушка. -- Ты ведь никогда не был в Тайшете, так?
   Андрей молча кивнул.
   -- То есть Тайшет для тебя -- это как бы другой мир. Согласен?
   -- Да, -- кивнул Андрей. -- Но я думал, что ты совсем из другого мира...
   -- Ты любишь фантастику? -- спросила девушка. То есть не спросила даже, а как будто подтвердила свое предположение.
   -- Да, -- признался Андрей.
   Все-таки ему было жаль расставаться с придуманной сказкой, и совсем не хотелось расставаться с девушкой, которая олицетворяла эту сказку. Ведь если бы он не увидел эту девушку, то никогда бы не написал рассказ, который понравился Таньке... И что из того, что рассказ так и не был окончен? "Еще не вечер", -- вспомнил Андрей строку из песни Лаймы. Эту песню постоянно крутили по радио. Действительно -- не вечер. Теперь, когда он познакомился с девушкой, ему, наверное, удастся закончить рассказ...
   -- Ты ведь и сам пишешь? -- спросила девушка.
   Андрею почему-то показалось, что она не спрашивает, а уточняет.
   -- Пишу...
   -- Значит, и про меня тоже напишешь?
   Она словно читала его мысли...
   И вопрос снова прозвучал как и не вопрос вовсе. Такие вопросы называются риторическими. Вопросы, на которые не требуется давать ответ. Да и не спрашивала она, а утверждала. И интонация была такая, словно девушка откуда-то знала, что Андрей действительно когда-нибудь напишет про нее.
   Андрей вспомнил, как, поддавшись зову вдохновения, почти до двух ночи сидел за письменным столом, пытаясь выразить те неуловимые ощущения, которые жили в его душе, когда он вспоминал стоящую у окна незнакомую девушку...
   -- Ты действительно из Тайшета? -- спросил Андрей.
   -- Правда...
   -- А сейчас где живешь? Не за Волгой случайно?
   -- Нет, -- улыбнулась девушка. -- Мой дом -- где-то там, на окраине, -- нараспев произнесла она, словно цитируя строки из стихотворения. -- Я живу за городом. В Чугриновке. Кстати, -- она подняла руку и бросила взгляд на меленькие часики, свободно висевшие на серебристом браслете, опоясывавшем узкое запястье. -- Через сорок минут у меня электричка...
   И выжидающе посмотрела на Андрея.
   -- Тебя проводить? -- спросил он, чувствуя, что угадал ее желание.
   -- Как хочешь, -- пожала плечами девушка, но одарила его такой сияющей улыбкой, что Андрей понял: он хочет.
   Он хочет проводить ее, а потом договориться о новой встрече.
  

2.

   Второй парой у первокурсников по расписанию была история КПСС -- семинар, присутствие на котором было обязательно. Можно без зазрения совести прогулять "литвед", проигнорировать "зарубежку", не явиться на семинар по современному русскому, не говоря уж о совсем никому не нужным "Основам компьютерной грамотности". Но история КПСС -- это святое, покуситься на которое может только святотатец, "особенно сейчас, когда партия начала революционные преобразования в обществе, ведь политика перестройки есть прямое продолжение великого Октября, который указал новую дорогу всему человечеству". Так говорил Поздняков, который не только читал курс Истории КПСС, но и был парторгом факультета, так что связываться с ним никто из студентов не решался. Поздняков считал, что курс Истории КПСС -- самый важный предмет. (Впрочем, точно так же говорили и другие преподаватели, каждый о своем предмете). Ты можешь не знать, что написал Апулей, можешь с трудом отличать ямб от хорея, писать с ошибками семестровые диктанты -- но если тебя разбудить среди ночи, и ты не сможешь четко ответить, в чем заключается судьбоносное для страны решение последнего пленума ЦК партии, или не будешь знать назубок ленинскую периодизацию российского освободительного движения, то тебе нечего делать в советском университете. Так тоже говорил Поздняков.
   Правда, Андрею так и подмывало спросить, зачем будить людей по ночам и задавать им дурацкие вопросы, на которые и днем-то отвечать не хочется, но он не хотел прослыть идейно невыдержанным. Перестройка перестройкой, но кто знает, как там наверху повернут...
   "Товарищ! Знай, не навсегда
   Так называемая гласность,
   Еще придет госбезопасность,
   Запишет наши имена!"
   Такой шутливый стишок, созданный неизвестным автором, ходил по факультету еще с прошлого года. Но шутливый он был только на первый взгляд, и Андрей прекрасно это понимал, будучи твердо уверен, что при определенных условиях этот стишок мог оказаться пророческим, и тогда по ночам студентов -- да и не только студентов -- начнут будить не затем, чтобы поинтересоваться, знаешь ли ты назубок решение последнего партийного форума, а затем, чтобы взять тебя сонного под белы рученьки и увезти в черном вороночке в подвалы местной лубянки, как это уже было в далеком тридцать седьмом...
   А умудренные жизненным опытом пятикурсники, которые поступили в университет, когда у руля власти стоял Андропов, вообще говорили, что когда закончится перестройка, начнется перестрелка. Начнут отстреливать тех, кто не успел перестроиться. Или наоборот -- тех, кто слишком перестроился. Или и тех, и других вместе...
   Помнится, в колхозе Ленка Зверева говорила тоже самое...
   Так что время было непонятное, тревожное, и когда Поздняков стоял в "десятке" за деревянной кафедрой и громким, хорошо поставленным голосом профессионального партработника вещал: "Вы, советские студенты, должны быть убежденными борцами за светлые идеалы коммунизма, верными продолжателями бессмертного дела великого Ленина и помнить, что ваша отличная учеба есть ваш личный вклад в успех перестройки и новый гвоздь в гроб мирового империализма!", -- Андрей понимал, что думать обо всем этом он может все, что угодно, а вот высказывать свои мысли вслух стоит не всегда. Даже с однокурсниками не стоит откровенничать, потому что мало ли кому потом будут переданы его слова, о которых могут вспомнить, "когда придет госбезопасность".
   ... Андрей был уверен, что за сорок минут успеет проводить девушку до вокзала и вернуться в университет, благо вокзал был совсем недалеко -- в двух трамвайных остановках.
   -- Ну и как тебе наш город? -- поинтересовался Андрей у девушки, когда они вышли на улицу.
   Стояла чудесная весенняя погода, на ветвях деревьев уже набухали первые почки, начинала зеленеть травка, солнце радостно заливало землю теплыми лучами. Дул слабый ветерок.
   И на душе тоже было светло и радостно...
   -- У вас здесь все не так, -- ответила девушка, повернувшись к Андрею. -- Тихо, спокойно. Даже слишком тихо... Машин мало. Магазинов мало, и в них почти ничего нет...
   -- Ну, это по всей стране так, -- вяло отозвался Андрей.
   -- Когда-нибудь все будет по-другому, -- тихо, но уверенно сказала девушка. -- Совсем по-другому. В магазинах будет много всего, и без очередей...
   Андрей бросил на нее косой недоверчивый взгляд.
   Девушка шла, улыбаясь каким-то своим добрым мыслям, потому что на ее губах играла улыбка. Прядь волос упала на левую щеку, озаренную мягким светом весеннего солнца.
   -- Так не бывает, -- с недоверием сказал Андрей.
   -- Но так будет...
   -- Хотелось бы верить...
   Некоторое время они шли молча, сопровождаемые веселым воробьиным чириканием.
   Воробьи радовались приходу весны, и были похожи на веселые стайки непоседливых мальчишек. Андрей даже позавидовал их беззаботности...
   Светофор, стороживший перекресток, весело перемигнулся желтым огоньком, который тут же сменился суровым красным сигналом.
   -- А почему ты за городом живешь? -- спросил Андрей.
   -- Так получилось, -- ответила девушка. -- Но нам нравится...
   -- И много вас таких? -- улыбнулся Андрей.
   -- Я, Лерка и родители.
   -- А Лерка -- это кто?
   -- Сестра.
   -- Старшая?
   -- Младшая, -- девушка улыбнулась. -- Ей скоро пятнадцать будет. Она тоже хочет сюда попасть, посмотреть, как здесь...
   Фраза звучала загадочно, как если бы действительно младшая сестра хотела перенестись из одного пространства в другое...
   Светофор снова радостно перемигнулся разноцветными глазами. Загорелся зеленый, и Андрей с девушкой перешли через перекресток. К трамвайной остановке шумно, с грузной одышкой, подкатил грязно-багровый трамвай. Четырехдверный -- такие недавно появились в городе. С глухим вздохом уставшего от жизни древнего старика он распахнул двери, выпуская пассажиров.
   Пассажиры тоже были все какие-то невеселые -- одна сплошная серая масса, с одинаковыми мрачно-озабоченными лицами и пустыми глазами, как у роботов.
   -- Подъедем? -- предложил Андрей.
   -- Зачем? -- удивленно вскинула брови девушка. -- Здесь же недалеко, одна остановка...
   -- Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, -- философски заметил Андрей.
   Девушка вдруг остановилась и замерла, словно вспомнила о том, что выходя из дома, забыла перекрыть газ или выключить утюг, и теперь размышляет о том, стоит ли вернуться. Несколько мгновений она странным, можно даже сказать, испуганным взглядом смотрела на Андрея. Щеки девушки побледнели, как мел. Судорожным движением руки она сбросила со лба прядь волос -- восковые, как у мертвеца, щеки тут же покрылись пунцовыми пятнами. Девушка тяжело, коротко вздохнула -- словно набиралась смелости, чтобы прыгнуть в пропасть, -- и наконец тихо сказала:
   -- Извини... Можно, я дальше одна пойду?
   И окатила его испуганным взглядом серых глаз.
   Андрей вдруг почувствовал, что не должен отпускать девушку. Потому что если она сейчас уйдет, он больше никогда ее не увидит. Потому что она уже никогда не появится на филологическом факультете, а где ее искать, он не знал.
   Андрею хотелось схватить девушку за руку и никуда от себя не отпускать...
   -- Но почему? -- глухо спросил он, проклиная свою дурацкую робость. Пусть девушка не была таинственной незнакомкой, пришедшей из другого мира, -- но во всем ее облике таилось что-то особенное, невыразимое словами, и именно это, как магнит, притягивало Андрея, и он не хотел, чтобы все закончилось так быстро, даже не успев теряться.
   Андрей не хотел ее терять...
   -- Просто я не хочу, чтобы нас видели вместе, -- прошептала она, опустив голову, словно собираясь заплакать. -- Извини...
   Она шагнула вперед -- и остановилась.
   Медленно обернулась, осветив Андрея теплым взглядом печальных глаз.
   И тихо проговорила:
   -- Извини... Я забыла, что здесь меня никто не знает... Но мне на самом деле лучше дальше пойти одной...
   -- Но... Мы еще увидимся? -- с робкой надеждой в глухом, срывающемся голосе спросил Андрей, больше всего опасаясь, что она коротко ответит: "Нет!".
   -- А ты хочешь? -- спросила девушка. Мягкая улыбка слегка коснулась уголков ее губ.
   Андрей молча кивнул, не решаясь произнести вслух слово, которое так и рвалось из его мятущейся души.
   -- Тогда до завтра, -- так же тихо сказала девушка. -- Я буду где всегда... А сейчас... иди... а то... опоздаешь на уроки...
   Андрей хотел было возразить девушке, что до начала второй пары у него еще есть минут двадцать, и что он раз сто успеет проводить ее до вокзала и вернуться в университет -- но не успел.
   К остановке подкатил очередной унылый трамвай, двери взвизгнули и отворились, выпуская на свежий воздух серый поток пассажиров.
   Девушка тут же исчезла, словно растворилась в бурном водовороте.
   Светофор тупо перемигнулся разноцветными глазницами, и трамвай, по-стариковски кряхтя, загромыхал в сторону недалекого отсюда вокзала.
   Андрею показалось, что у заднего окна он увидел знакомое лицо девушки, и на всякий случай помахал ей рукой.

2.

   ... Вернувшись в университет, Андрей вспомнил, что так и не спросил у девушки, как же ее зовут...
  
  

Глава седьмая.

  
   На следующее утро девушка действительно ждала Андрея на привычном месте -- в коридоре второго этажа, у второго окна.
   То есть это Андрею очень хотелось, чтобы она действительно ждала его...
   Девушка стояла вполоборота к запотевшему окну, лицом к лестничной площадке, чтобы легко видеть всех, кто сворачивал на этаж.
   На нее со своих портретов с любопытством пялилась троица бородатых основоположников.
   Андрею сильно захотелось показать им язык.
   -- Привет!
   -- Привет!
   Они поздоровались, как будто были знакомы почти миллионы лет.
   -- Ты так быстро вчера исчезла, -- сказал Андрей, -- что я решил что ты растворилась в воздухе.
   Это была домашняя заготовка. Андрей долго думал, что он скажет ей, если увидит снова, но не придумал ничего, кроме этой банальной фразы, которая принадлежала и не ему вовсе, а была позаимствована из какого-то фантастического романа.
   Девушка доверчиво улыбнулась Андрею, по ее щекам потек нежно-алый румянец.
   -- Так получилось, -- как всегда тихо, и чуть виновато ответила она. -- Мне надо было уйти... Очень быстро... Чтобы... Успеть вернуться...
   Она говорила медленно, запинаясь после каждого слова, словно они давались ей с великим трудом, либо она действительно не знала, как правдоподобнее объяснить Андрею свое быстрое исчезновение. Но Андрей был готов услышать самое неправдоподобное. Он ничуть не удивился бы, если бы девушка сказала, что ей срочно нужно вернуться на космический корабль, который ждал ее на земной орбите. Андрей даже хотел, чтобы девушка оказалась инопланетянкой... Точно также, как ему хотелось, чтобы инопланетянкой оказалась Танька Кедрина...
   Очень уж необычно она себя вела...
   ... Еще вчера, вернувшись из университета, Андрей полдня провалялся на диване, прокручивая в памяти разговор с "Маргаритой". Андрей вспомнил, что когда они шли к вокзалу, девушка с нескрываемым любопытством озиралась по сторонам, словно улицы, по которым они шли, они видела впервые. Если смотреть на вещи и явления здраво, то это было легко объяснимо: девушка приехала издалека, и Староволжск еще оставался для нее незнакомым и чужим городом. Но ведь она жила здесь как минимум месяца два, и больше месяца ходила от вокзала к филфаку и обратно, и должна была уже свободно ориентироваться на местности, а не разглядывать окружающие ее дома и улицы так, словно она видит их впервые.
   И еще... Андрей ну никак не мог понять, почему девушка изменилась в лице, испугавшись не на шутку, когда Андрей произнес невинную фразу -- "Лучше хорошо ехать, чем плохо идти". Он вспомнил, как она побледнела, и с ее губ мгновенно слетела улыбка -- так слетает с дерева увядший лист, срываемый злым осенним ветром. Что могло так напугать, насторожить девушку в словах Андрея? Вполне банальная приговорка, которую, кстати, он позаимствовал у Ленки Зверевой.
   Или причиной испуга были совсем не его слова, а что-то другое, чего Андрей не сумел заметить? Например, она увидела кого-то, кого видеть не хотела. Она так и сказала: "Я не хочу, чтобы нас видели вместе".
   Но кого она могла испугаться в городе, который пока что не стал для нее родным? В городе, в котором у нее пока что нет ни друзей, ни знакомых? "Маргарита" сама призналась в этом Андрею...
   Но тем не менее она кого-то испугалась...
   И этими "кем-то", скорее всего, были ее родители.
   Девушка не хотела, чтобы родители увидели, что она гуляет с парнем.
   Хотя... Что тут особенного? Они ведь даже не держались за руки, а просто шли рядом, и подумать, что у них есть какие-то отношения, мог лишь человек, обладающий дурацкой фантазией.
   Но разве поймешь этих родителей! Может быть, у девушки очень строгие и несовременные "предки", которые всерьез считают, что их дочери еще рано гулять с парнями...
   А может, дело совсем в другом. "Маргарита" испугалась совсем не того, что родители увидят ее вместе с парнем. Она боялась, что родители увидят, что она прогуливает лекции... Или уроки... "Маргарите" лет семнадцать, и она может быть как школьницей, так и студенткой.
   В конце концов Андрей решил, что если она завтра увидит девушку, то прямо спросит, что же ее так сильно напугало.
   Но, увидев, не стал ни о чем спрашивать. Не решился...
   Словно побоялся коснуться чего-то тайного и запретного, на что наложено очень строгое табу...
   -- Ты и сегодня исчезнешь так же быстро и неожиданно, как и вчера? -- спросил Андрей.
   -- Не знаю, -- пожала плечами девушка. -- Мне бы никуда не хотелось отсюда уходить...
   -- Если не хочешь уходить, то не уходи, -- предложил Андрей.
   Она метнула в Андрея быстрый серый взгляд, и улыбнулась -- открыто и доверчиво, как верному другу. Словно только и ждала этих его слов... У Андрея потеплело на сердце, и он подошел к девушке совсем близко, облокотился о подоконник, чтобы ближе видеть ее лицо.
   Девушка нравилась Андрею все больше и больше. Нравилась ее стройная фигурка, затянутая в узкие джинсы, которые скрывали красивые стройные ноги. (Андрей был твердо уверен, что ноги у нее действительно красивые и стройные).
   Нравилась открытая, приветливая улыбка. Нравилась серые, задумчиво-грустные глаза.
   Нравились длинные распущенные волосы, до которых жутко хотелось дотронуться рукой.
   Отвести в стороны легкие, невесомые, как шелк, пряди и коснуться ладонью горячей щеки...
   Девушка очень нравилась Андрею. Хотя если бы его спросили -- "Разве она такая красавица?", -- он не смог бы ответить утвердительно. Симпатичная? -- это конечно. Обаятельная? Да безусловно! Но назвать ее красивой Андрей не мог...
   Вот если бы "Маргарита" была черноволосая и черноглазая, как, к примеру, Танька Кедрина, которая даже смуглая слегка, и чем-то похожа на кубинку, -- то Андрей назвал бы ее самой красивой.
   Но даже без вызывающей красоты было в этой девушке, приехавшей из заснеженного Тайшета, что-то такое, чего Андрей никогда не видел в Таньке...
   "Маргарита" была... какая-то светозарная, что ли... и будто бы излучала мягкий и нежный свет, так что когда она стояла в коридоре, то казалось, что вокруг нее пространство было заметно светлее. Даже бородатые основоположники с удивлением смотрели на нее со своих пыльных портретов...
   -- Здесь от меня ничего не зависит, -- вздохнула девушка.
   -- Почему?
   -- Не знаю... Просто... Не зависит, и все... Понимаешь?
   -- Нет...
   -- Я не знаю, как тебе это объяснить...
   -- А может, и не надо ничего объяснять?
   -- Может, и не надо, -- легко согласилась девушка.
   Странный все-таки это был разговор... Непонятный, полный недомолвок и скрытого смысла, который понятен только одному. Так бывает всегда, когда нужно сказать что-то очень важное, но ты либо не можешь решиться, либо никак не находишь единственно верных слов -- они словно прячутся на антресолях, среди пыльного хлама, а те, которые приходят в голову, кажутся беспомощными и ненужными, как зимний мусор, смываемый весенней водой...
   -- Знаешь, -- проговорил Андрей, -- я хочу тебе сказать... Ты только не обижайся, ладно?
   -- Не обижусь, -- с улыбкой ответила девушка. И Андрей понял, что она не обманывает.
   Она действительно не станет на него обижаться.
   Какую бы глупость он ни сморозил...
   -- Мне почему-то кажется, что ты прилетела с другой планеты...
   -- Почему? -- спросила она, вскинув брови удивленным домиком.
   -- Ну, не знаю, -- пожал плечами Андрей. -- Неожиданно появляешься, неожиданно исчезаешь...
   -- Можно и так считать, -- мягко улыбнулась она. -- Но я на самом деле приехала из Тайшета...
   --Да я знаю... Но, понимаешь, я очень люблю фантастику... И сам кое-что пишу...
   -- Знаю, ты вчера говорил. И обещал про меня рассказ написать.
   -- Напишу, -- пообещал Андрей. Он уже знал, как продолжит неоконченную "Девушку у окна".
   -- Когда?
   -- Скоро, -- ответил Андрей. -- Еще не вечер...
   И напел -- как всегда, безбожно фальшивя:
   -- "Еще не вечер, еще не вечер, еще в запасе время есть у нас с тобой..."
   -- Что это? -- удивленно подняла глаза девушка.
   -- Песня такая. Лайма поет. Ты разве не слышала?
   -- Нет, -- она покачала головой. -- Лайму знаю, она из Эстонии, кажется. Но эту песню я не знаю, хотя... -- она нахмурила брови, вспоминая. -- Да, кажется, слышала. Только кроме этих слов, ничего больше не помню...
   -- Я тоже, -- признался Андрей. -- Эту песню у нас в колхозе постоянно крутили. У кого-то из девчонок случайно оказалась кассета с записями Лаймы, вот они и отрывались...
   -- Понятно, -- кивнула девушка, улыбаясь по-прежнему лучисто.
   До начала пары оставалось совсем немного, время стремительно таяло, как ноздреватый снег под теплыми лучами весеннего солнца, но Андрею не хотелось никуда уходить, потому что рядом с ним стояла таинственная девушка из загадочного Тайшета, далекого сибирского города, который в действительности находился где-то совсем в другом мире, на другой грани Великого Кристалла Вселенной...
   Великий Кристалл -- это бесконечная Вселенная, состоящая из множества разных миров. О приключениях на гранях Великого Кристалла писал Владислав Крапивин...
   -- Ты книги Крапивина читала? -- спросил Андрей.
   -- Нет, -- сказала девушка.
   -- Почему?
   -- Не знаю, -- пожала плечами девушка. -- Наверное, руки не дошли...
   -- Я тебе в следующий раз принесу, -- пообещал Андрей. -- Хочешь?
   -- Хочу...
   Андрею хотелось стоять рядом с девушкой и говорить с ней, говорить, говорить...
   Не важно, о чем. Лишь бы говорить, пока она не исчезла, как мираж или фантом.
   А еще ему очень хотелось взять девушку за руку. Чтобы почувствовать тепло ее ладони и окончательно поверить, что она -- действительно не мираж...
   --Ты где учишься?
   -- В одиннадцатом классе...
   -- Экспериментальный, что ли?
   -- Да, экспериментальный.
   -- Это у вас в Тайшете такой был?
   -- Нет, и здесь тоже есть. Кстати, -- вдруг сказала она, -- я сегодня собиралась сестру с собой взять, но она не захотела.
   -- Почему? -- спросил Андрей, чтобы не оборвать разговор. Никакая сестра его не интересовала.
   -- Стесняется, -- мягко улыбнулась девушка. -- Хотя на самом деле она бойкая. Хочешь, я тебя с ней познакомлю?
   -- Зачем?
   -- Она хорошая, -- проговорила девушка. -- Мне кажется, вы сразу подружитесь...
   -- А ей сколько лет?
   -- Четырнадцать...
   -- Маленькая еще, -- недовольно поморщился Андрей.
   -- Будто ты уже большой, -- тихо проговорила девушка, и в ее голосе Андрей почувствовал смесь обиды с усмешкой.
   -- Все-таки мне уже восемнадцать, -- сказал Андрей.
   -- Четыре года -- это разве разница в возрасте? -- удивленно спросила девушка.
   -- Ну, не знаю, -- пожал плечами Андрей, -- когда мне было пятнадцать, я уже думал, что восемнадцать -- это уже много...
   -- Она так не думает, уверяю тебя...
   -- Я бы не смог так легко общаться с человеком на четыре года старше себя, -- ответил Андрей.
   -- А если человек старше тебя почти на пятнадцать лет?
   -- Ну, это уже вообще, -- протянул Андрей. -- Точно не смог бы...
   -- Посмотрим, что ты скажешь через пятнадцать лет... -- с мягкой усмешкой проговорила девушка.
   -- Ну, через пятнадцать лет я вообще стариком буду, -- ответил Андрей.
   -- Посмотрим, -- сказала девушка. -- Тебе будет чуть побольше тридцати...
   -- Слушай, давай не будем о грустном, -- нахмурился Андрей.
   -- Давай не будем, -- легко согласилась девушка.
   Звонок на пару запаздывал -- словно время решило приостановить свой бег и великодушно позволило им наговориться вволю, словно хотело намекнуть, что другой такой возможности им уже никогда не представится.
   -- С сестрой познакомишь? -- спросил Андрей.
   -- Познакомлю, -- ответила девушка. -- Но я боюсь, что она понравится тебе больше, чем я...
   -- Почему? -- спросил Андрей, уловив нотки грусти в словах девушки.
   Девушка окинула Андрея потускневшим взглядом и тихо проговорила:
   -- Она всем нравится...
   Звонка по-прежнему не было, и это было странно. Андрей бросил взгляд на часы -- пара уже должна была идти минут пять.
   "Неужели я не услышал звонка?" -- удивился Андрей. Он только сейчас заметил, что коридор пуст.
   Они остались вдвоем...
   Если не считать Маркса, Энгельса и Ленина, которые, осуждающе нахмурив брови, взирали с мрачных портретов на Андрея с "Маргаритой", словно те в чем-то провинились перед основоположниками самого передового в мире учения...
   Они осуждали молодых людей за то, что те прогуливали занятия.
   Но разве суровым отцам марксизма-ленинизма никогда не было восемнадцати лет, и их души не жаждали любви, и не один из них не стоял рядом с девушкой, которая ему очень нравилась, не решаясь отойти от нее ни на шаг, потому что этот шаг означал бы, что ни больше никогда не увидятся...
   Разве к ним не приходило случайной гостьей то робкое и возвышенное чувство, которое зовется первой любовью? Когда нет еще желания обладать, а есть только стремление находиться рядом с объектом своего обожания. Просто стоять рядом и разговаривать... или просто молчать...
   Андрею сейчас хотелось именно этого. Он чувствовал радость от того, что девушка сейчас рядом с ним. Как раньше он ощущал подобное же чувство от присутствия Таньки Кедриной. А еще раньше -- когда рядом с ним сидела на дощатой скамейке в "иностранном дворе" кубинка Фиделина. Андрею тогда было четырнадцать -- как и пока незнакомой сестре "Маргариты". А Фиделине -- всего тринадцать...
   ... Неожиданно тишину разорвали раскаты грома -- это прозвенел никому не нужный сейчас звонок. Андрей сморщился, как от зубной боли. Основоположники посмотрели на него торжествующими взглядами. Причем если Маркс хмуро глядел исподлобья, Энгельс -- по-хулигански дерзко, то Ленин хитровато щурился и подмигивал Андрею.
   Наверное, Ленин был единственным из всей троицы, кому тоже когда-то было восемнадцать лет, и он был влюблен и мечтал о том же, о чем сейчас мечтает Андрей.
   Правда, учебники по истории КПСС ничего на эту тему не говорили.
   Там даже Крупская упоминалась лишь как соратник по партии...
   Андрей захотелось показать Ленину язык, но он сдержался.
   -- Тебе пора? -- глухо спросила девушка.
   Ее голос был тих и печален -- словно ей тоже не хотелось расставаться с Андреем.
   -- Пора, -- вздохнул Андрей.
   -- Мне тоже пора, -- тихо проговорила девушка. -- Но ты мог бы подойти часиков в шесть к библиотеке?
   -- К центральной?
   --Да...
   Андрей стал вспоминать, есть ли в природе причины, которые могли бы помешать ему прийти, и так ничего и не вспомнил.
   Выходило, что таких причин не было вовсе.
   -- Конечно, смогу...
   -- Вот и приходи, -- радостно улыбнулась девушка, зажигая зрачки глаз огненными искорками. -- Я буду ждать тебя у входа...
   Андрею показалось, что оглушительный стук сердца слышит сейчас весь филфак!
   Сейчас оно вырвется из узкой клетки ребер на свободу и веселым жаворонком взовьется в бирюзовые небеса, к самому солнцу...
   Ему назначили свидание!
   Хотя именно он, как мужчина, должен был решиться пригласить куда-нибудь девушку, которая ему нравилась...
   Но Андрею не хотел сейчас заниматься самобичеванием, потому что сердце по-прежнему рвалось на волю, а душа пела рассветным соловьем.
   -- Я приду, -- изо всех сил пытаясь скрыть радость, проговорил Андрей.
   Девушка с ожиданием глянула на него, словно ждала, что он скажет еще что-нибудь.
   -- Кстати, давно хотел тебя спросить, -- смущенно проговорил Андрей. -- Тебя как зовут-то? А то, понимаешь, уже сколько знакомы, а я не знаю твоего имени...
   Он говорил, не поднимая на девушку глаз, словно чувствуя себя виноватым перед ней.
   -- Можешь называть меня Алисой, -- тихо ответила она. -- Мне очень нравится это имя...
   И чьи-то мягкие и нежные пальцы слегка коснулись ладони Андрея.
   Или это ему только показалось?
  
  
  

Глава восьмая.

  

1.

   Первой парой у двенадцатой группы был семинар по "соврусу" -- современному русскому языку, а у пятнадцатой (в которой училась Танька Кедрина) -- информатика. Семинары по "соврусу" у первокурсников вел молодой преподаватель со смешной фамилией Горошкин, который в прошлом году закончил Московский университет. Ходили слухи, что Горошкин получил красный диплом, и сам ректор МГУ уговаривал его остаться в Москве, однако Вячеслав Михайлович шумной и суматошной столице предпочел тихую и спокойную провинцию. Поговаривали также, что в Москве у Горошкина остались жена и годовалая дочка.
   Горошкину Вячеславу Михайловичу было всего двадцать три года, выглядел он молодо, так что трудно было сразу поверить, что он не студент, а преподаватель -- то есть человек, которого нужно именовать по имени-отчеству. Чтобы казаться солидней, Вячеслав Михайлович носил острую шкиперскую бородку, которая делала его похожим на испанского идальго. Будь Горошкин чуть повыше ростом, его непременно прозвали бы Дон-Кихотом.
   Впрочем, Вячеслав Михайлович, видимо, еще до конца не успел забыть о том, что еще совсем недавно и сам был студентом, и потому держался с первокурсниками почти на равных. На занятиях он особо не придирался к нерадивым студентам, не "гонял" в три шеи по фонетике и орфографии, а предпочитал базарить со студентами "за жизнь". Правда, предупреждал при этом, что экзамен во время сессии будет все равно принимать не он, а Роза Ивановна Кузькина, которая читала лекции по курсу "совруса", и уж она-то никому поблажек не сделает и спуску не даст...
   -- Покажет всем кузькину мать, -- негромко бросил за спиной Андрея чей-то веселый голос.
   Но о сессии думать было еще рано, до начала экзаменов оставалось почти два месяца, так что для волнения не было никаких особых причин.
   Как говорится, "от сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год"...
   Второй парой у первокурсников была как раз лекция по "соврусу".
   Войдя в шумную "десятку", Андрей первым делом отыскал взглядом Таньку Кедрину. Она уже восседала, как царь на троне, на своем коронном месте -- на последнем ряду, в угловой нише между стенами. Около Таньки кучковался весь цвет пятнадцатой группы -- Ленка Зверева, Леночка Корнилова со своей Мариночкой Федосеевой, Оксанка Вильрих, Ленка Хрусталева и Жанка Гулькина по прозвищу Агузарова.
   Андрей прошествовал на предпоследний ряд, шумно бросил дипломат на соседний стул.
   -- Привет, -- сказал он Таньке.
   Танька молча кивнула, что могло быть как хорошим, так и плохим знаком: с одной стороны, ее жест свидетельствовал о том, что Танька ничуть не обиделась на Андрея, а с другой -- указывал на то, что девушка по-прежнему на него обижена.
   Вот и поди разберись...
   Андрей плюхнулся на стул, решив не забивать голову глупыми размышлениями.
   У его левого бока выпирала гармошка батареи центрального отопления, которая, видимо, по причине теплой весенней погоды, жарила так, словно собиралась растопить вечные льды Антарктиды, которые, однако, простирались совсем в другой части планеты.
   Самое удивительное же было в другом -- зимой батареи почти не грели, и студенты частенько сидели на лекциях на лекциях в пальто и куртках. Иногда даже лекции приходилось записывать в перчатках.
   Воистину -- страна чудес, и никакой перестройкой ее не перестроишь...
   Улыбнувшись нечаянному каламбуру, Андрей открыл дипломат и выудил на свет божий "Поселок" Кира Булычева.
   Кто-то ткнул Андрея под лопатку чем-то острым.
   -- Чего тебе? -- обернулся он к Таньке.
   -- Ты мне когда "Собор" принесешь? -- спросила она, вращая в ладони перьевую ручку. -- С Нового года обещаешь...
   Андрей понял, что Танька если и была на него обижена, то теперь обида иссякла, как колодец в знойной пустыне.
   Он усмехнулся: сравнение показалось ему забавным, надо записать, пока не забыл...
   -- Обещанного, Танечка, три года ждут, -- ответил Андрей.
   -- Да уж, -- подала голос Зверева, которая до этого о чем-то оживленно беседовала с Хрусталевой. -- Ждать тебе теперь точно до пенсии...
   -- Ну, не до пенсии, конечно, -- парировал Андрей, -- но три года точно. До начала пятого курса.
   Танька сердито нахмурилась, одарила Андрея тяжелым, как осенняя туча, взглядом и сказала:
   -- Я ведь могу и обидеться...
   -- Лучше не надо, -- ответил Андрей весело.
   -- Тогда неси "Собор". Ты же его уже прочитал...
   -- Откуда ты знаешь?
   -- Догадалась, -- улыбнулась Танька, и ее взгляд потеплел. -- Я вижу, что у тебя другая книга...
   -- Какая ты, однако, догадливая, -- усмехнулся Андрей, показывая Таньке обложку книги.
   -- "Поселок", -- прочитала Танька. -- Опять Булычева читаешь?
   -- А разве нельзя? -- с улыбкой спросил Андрей.
   -- Да нет, почему же нельзя? -- Танька снова улыбнулась и посмотрела на Андрея почти ласково.
   -- Опять постороннюю литературу читаешь, не по программе? -- подала голос Зверева.
   -- От программы крыша едет, -- отмахнулся Андрей, -- хочется чего-нибудь доброго, светлого, для души...
   -- А она у тебя есть? -- спросила Зверева, проницательно посмотрев на Андрея.
   -- Кто? -- не понял он.
   -- Не кто, а что. Душа.
   -- Откуда я знаю? -- пожал плечами Андрей. -- Существование души не доказано наукой.
   -- А существование тела доказано? -- певуче вклинилась в разговор Оксанка, отрываясь от какой-то книги.
   -- Тело есть вместилище разума, -- глубокомысленно заметил Андрей, поднимая указательный палец. -- А ты, Оксанка, все о сексе да о сексе.
   -- Где ты слышал слово секс? -- встрепенулась Оксанка. Как всегда, она была ярко и вульгарно накрашена. Но ее легкий украинский акцент -- Оксанка была родом из Бердичева -- придавал девушке в глазах Андрея большую толику очарования, и даже шарма, и Андрей ей готов был простить если не все, то многое.
   -- Я не слышал, но ты подумала, -- ответил Андрей.
   -- Ты научился читать мысли? -- снова подала голос ехидная Зверева. -- Это становится интересным...
   -- Ну, если ты знаешь, о чем я думаю, -- певуче прощебетала Оксанка, -- тогда скажи, что я сейчас хочу.
   -- Я всегда знаю, чего ты хочешь.
   -- Тогда выполни мое желание...
   -- Прямо здесь и сейчас?
   -- Прямо здесь и сейчас.
   -- Тут народу много...
   -- Какой же ты пошляк, Андрюша! -- скривилась Оксанка. -- Я хочу кушать. Купи мне пирожок с повидлом. Сбегай в столовую, будь другом...
   -- До или после?
   -- Вместо...
   -- Да ну тебя! -- махнул рукой Андрей. -- Скажешь тоже -- в столовую. Лениво на химбио переться...
   -- И после этого ты будешь утверждать, что ты джентльмен, -- грустно вздохнула Оксанка.
   -- А я никогда и не утверждал, что я джентльмен, -- парировал Андрей. -- Джентльмены, как известно, в Одессе...
   Но Оксанка ничего не ответила. Она с нарочито обиженным видом снова уткнулась в книгу.
   Ленка Зверева хитро глянула на Андрея и заметила, ядовито усмехнувшись:
   -- Да, джентльмены на филфаке давно перевелись...
   -- А ты чего сегодня такая злая? -- поинтересовался Андрей.
   -- Я злая? -- удивилась Зверева. -- Да я сегодня, как и всегда, сама доброта. Ты меня еще не видел злой. Мой зверь крепко спит.
   -- И надеюсь, что он будет спать долго, -- сказал Андрей. -- Потому что если твой зверь проснется, он меня испугается и убежит.
   -- Ты так думаешь? -- Зверева бросила на Андрея колкий взгляд исподлобья.
   -- Думаю...
   -- И напрасно, -- Ленка ехидно улыбнулась. -- Потому что если мой зверь проснется, то он никуда не убежит, а набросится на тебя и загрызет. И останутся о тебя рожки да ножки.
   -- Ой, как страшно! -- Андрей сложил ладони лодочкой и прижал их к груди. -- Я весь трясусь...
   -- Трясись, трясись, тебе полезно, -- хмуро бросила Ленка Андрею. И улыбнулась. Но эта улыбка была похожа на оскал Дракулы.
   Что свидетельствовало о том, что настроение Зверевой резко испортилось.
   Но Андрея, что называется, понесло.
   -- Будешь хамить, напишу про тебя рассказ, и выведу тебя в нем под фамилией Шакалова. Или Волкова...
   -- По лбу хочешь? -- хмуро спросила Ленка.
   -- За что? Я же собираюсь увековечить тебя в шедевре мировой литературы.
   -- Отвянь, -- так же хмуро бросила Ленка. И поднялась из-за стола, чтобы уйти.
   -- Ты че, обиделась? -- спросил Андрей, чувствуя, что шутки кончились, и пора искать путь к примирению. Ссориться со Зверевой ему не хотелось. Человек она была хороший, добрый, однако скрывала свою доброту за маской язвительности.
   Ленка молча пересела на крайний стол и хмуро уставилась в тетрадь с конспектами.
   -- Просто Ленка в информатику никак врубиться не может, -- подала голос Оксанка, отрываясь от книги. -- И у нее компьютер самопроизвольно отключается.
   --Просто я и техника есть две вещи несовместимые, как гений и злодейство, -- отозвалась Зверева, не поднимая глаз от конспектов. Похоже, она все-таки не обижалась на Андрея.
   -- Гений у нас, естественно, ты, -- заметил Андрей.
   -- Конечно, -- согласилась Ленка Зверева. Она закрыла тетрадь и отодвинула ее от себя.-- Неужели ты сомневался?
   -- А я и сейчас сомневаюсь, -- ответил Андрей.
   -- Это твои проблемы, -- с улыбкой заметила Оксанка.
   -- Вот-вот, -- кивнула Зверева. -- Я вообще не понимаю, зачем филологам компьютеры. Мы же не приматы...
   "Приматами" в университете коротко именовали студентов факультета прикладной математики и кибернетики. Сами "приматы" не возражали, утверждая, что называть их можно как угодно, но именно они стоят на передовом краю науки, а за кибернетизацией вообще будущее человечества.
   -- Ничего ты, Ленка, не понимаешь, -- вступила в разговор Ленка Хрусталева. Приятный тембр ее голоса действительно можно было назвать хрустальным. -- Двадцатый век есть век научно-технического прогресса.
   -- А кому он нужен, этот научно-технический прогресс?-- хмуро бросила Зверева. -- Вот смотрите. У меня дядя в закрытом НИИ работает. Двигает научно-технический прогресс. Так он говорил как-то, когда был не совсем трезв, что научно-технический прогресс придумали военные, чтобы совершенствовать орудия убийства. Все, что придумывают ученые, в итоге превращается в оружие. Вот открыли физики уран -- а в результате на Хиросиму была сброшена атомная бомба. Хотели конструкторы создать мощный трактор -- появился танк.
   -- С танком ты загнула, -- сказал Андрей. -- Ты еще скажи, что летающие тарелки это тоже какое-то секретное оружие.
   --Мой дядя так и говорит.
   -- Когда не совсем трезв? -- подначил Ленку Звереву Андрей.
   -- Кончай хохмить! -- Ленка строго посмотрела на Андрея. В ее глазах Андрей заметил усталость.
   -- А что он про тарелки говорит? -- спросила Оксанка.
   -- Он говорит, что тарелки -- это сверхсекретные самолеты, созданные на наших и американских военных предприятиях, а вся шумиха в прессе про инопланетян затеяна в КГБ, чтобы скрыть утечку информации.
   -- А ты это вообще к чему? -- спросил Андрей, понимая, что теряет нить разговора.
   -- К тому, что когда-нибудь компьютеры тоже станут оружием.
   -- А я вот не понимаю, как компьютеры могут стать оружием, -- проговорила молчавшая доселе Танька Кедрина. -- На компьютерах можно текст набрать, как на пишущей машинке, вычисления математические сделать... Какое тут оружие?
   -- Не знаю, какое, -- угрюмо произнесла Ленка Зверева, -- но помяни мое слово, лет через десять так и будет...
   -- Через десять, -- протянула Танька. -- До этого времени еще дожить надо...
   -- А ты не уверена, что доживешь? -- усмехнулась Зверева.
   -- Если не сократят списки по зарубежке, то я не переживу и летнюю сессию, -- с глубоким вздохом проговорила Танька.
   -- Не ты одна, -- подала голос Оксанка. -- А у меня еще за прошлый семестр хвост по французскому.
   -- Вот-вот, -- заметила Хрусталева, -- никто не знает, что будет через три месяца, а вы пытаетесь понять, что будет через десять лет.
   -- Через десять лет мы уже будем старыми, -- сказал Андрей.
   -- Да, -- согласилась с Андреем Хрусталева, -- как подумаешь... Мне будет двадцать восемь лет... Уже почти старость. Представляете, девчонки?
   Андрей хотел было заметить Хрусталевой, что у нее не в порядке со зрением, потому что здесь не только девчонки -- но благоразумно решил воздержаться от язвительных комментариев. Филфак -- факультет преимущественно женский, парней здесь можно пересчитать на пальцах, и если в "большом" мире давно уже главенствует сильный пол, то здесь по-прежнему царит первобытный матриархат, и мужской контингент подвергается открытой дискриминации.
   Первое время Андрея вообще коробило постоянное обращение "девчонки", смущая чуть ли не до багровой краски.
   А потом он не то, чтобы свыкся со своей участью -- просто перестал обращать внимание на такие мелочи.
   -- У меня родичам за сорок, -- сказала Оксанка, -- и ничего, живут...
   -- А знаете, девчонки, -- вступила в разговор Леночка Корнилова, которая до этого тоже что-то читала. -- Мне почему-то не хочется взрослеть. Я боюсь будущего...
   -- А ты никогда и не повзрослеешь, -- заметил Андрей. -- Тебе это не грозит. Ты у нас вечный ребенок...
   -- На себя посмотри, -- бросила Андрею Зверева, заступаясь за Корнилову. -- Сам недалеко от детства ушел.
   -- А ты? -- спросил Андрей.
   -- Я уже давно не ребенок, -- ответила Зверева.
   -- А все-таки мне страшно, -- тихо сказала Корнилова. -- Я бы с удовольствием навсегда осталась в детстве...
   Андрей вдруг понял, что ему надоел этот бессмысленный треп, и он отвернулся от девушек и, опершись локтями о стол, раскрыл книгу Булычева и погрузился в чтение. То есть не совсем погрузился, потому что полностью уйти с головой с сюжет ему мешал разноголосый шум за спиной. Разговор снова зашел о научно-техническом прогрессе. Танька решительно согласилась со Зверевой, что компьютеры нужны филологам, как собаке пятая нога, и вообще, никто не знает, как они работают, то ли дело пишущая машинка. Зверева продолжала ругать научно-технический прогресс, словно с этим зверем у нее были личные счеты, а Леночка Корнилова предалась мечтаниям о том, что будет через четыре года, когда она закончит университет...
   Когда в аудиторию решительно, как атомный ледокол, разбивающий ледяные торосы, вплыла Роза Ивановна Кузькина, все разговоры враз умолкли.
   Сравнение с ледоколом не было таким уж и преувеличением: Роза Ивановна, заведующая кафедрой русского языка, отличалась от многих других преподавателей дородностью и медлительностью, однако Андрей был уверен, что, если будет нужно, она не только остановит на скаку норовистого скакуна, но и оседлает его. И избу горящую потушит раньше пожарных.
   Когда Роза Ивановна шествовала по коридору, с достоинством неся свое большое пышное тело, то казалось, что пространство стремительно сворачивалось, словно его поглощала черная дыра.
   Андрей убрал в "дипломат" Булычева, вытащил клеенчатую общую тетрадь и приготовился скрупулезно конспектировать лекцию. Со слов старшекурсников Андрей знал, что Роза Ивановна на экзамене способна вытянуть из студента все жилы.
   Сзади сосредоточенно заскрипела пером Танька.
   ... Странно, но Андрей на какое-то время забыл о загадочной девушке из далекого Тайшета, которая назвалась Алисой.
   Она вылетела у него из головы, словно кто-то стер ластиком его воспоминания.
  

2.

   Во время короткого пятиминутного перерыва Танька снова взялась за Андрея.
   -- Дашь почитать "Собор парижской богоматери"?
   -- У меня сейчас нет, -- сказал Андрей.
   -- Принесешь? Или мне тебя еще полгода просить?
   -- Если ты сама знаешь, что обещанного три года ждут, тогда почему просишь?
   -- Ну Андрюшенька, принеси... -- заканючила Танька, складывая ладони у подбородка маленькой лодочкой.
   Андрея словно кто-то толкнул под локоть...
   ... Точно так же когда-то, совсем в другой жизни, складывала ладошки кубинская девочка Фиделина.
   Последнее письмо с Кубы Андрей получил больше года назад. Правда письмо это совсем не было похоже на последнее, когда прощаются навсегда.
   Наоборот, Фиделина просила Андрея писать ей почаще. Она писала, что никогда его не забудет, потому что Андрей -- ее друг.
   Друг навсегда.
   На всю жизнь...
   Андрей с той поры написал Фиделине, наверное, с десяток писем. Но так и не дождался ни одного ответа. Словно его письма проваливались через черную дыру в другую вселенную. Андрей утешал себя тем, что его письма не доходят до Фиделины, потому что она живет по другому адресу. Отец у Фиделины был военным, а военные часто меняют место жительства, переезжая на то место службы, куда им прикажут. Так что -- говорил себе Андрей -- надо немножко подождать, пока Фиделина освоится на новом месте и, вспомнив о своем далеком советском друге, снова напишет тему письмо...
   Но Фиделина почему-то не писала. Или писала, но ее письмо не доходили до Советского Союза -- как и письма Андрея до Кубы. Скорее всего, так оно и было. Андрей знал, что Фидель Кастро, который правил Кубой уже тридцать лет, критически относился к перестройке, затеянной Горбачевым. Да и сам Горбачев, похоже, не слишком дорожил прежней дружбой с далеким Островом Свободы. Андрей искренне не мог понять, в чем кроется причина конфликта, да и не хотел он понимать, почему из-за того, что главы двух государств не смогли найти общего языка, должны переставать приходить письмо от друзей. Если Фидель и Горбачев стали врагами -- то почему врагами должны становиться Андрей с Фиделиной? Почему они не могут дружить так, как дружили раньше?
   ... Неожиданно Андрею в голову влетела странная мысль: а вдруг эта девушка -- Фиделина? Мысль была настолько неожиданной и приятной, что у него часто-часто забилось сердце, а тело наполнилось воздушной легкостью, словно Андрей парил в облаках... Ну разумеется! Фиделина снова приехала в Россию, и решила отыскать Андрея, потому что он был ее лучшим другом. Она узнала адрес университета, где учится Андрей, и пришла туда, чтобы снова увидеть его... Она же сама говорила Андрею: "Я жду тебя...". Она назвалась именем Алиса... Фиделина была ровесницей Андрея, ей сейчас тоже должно быть почти семнадцать лет, так что... все сходится!
   Но ведь Андрей не узнал ее!..
   Ну и что из того? Когда Фиделина уезжала, ей едва исполнилось тринадцать, она была совсем еще девчонкой, даже грудь еще не появилась. А за четыре года Фиделина могла очень сильно измениться, из девочки превратиться в девушку, так что немудрено, что Андрей не узнал ее...
   Мысль действительно была приятная и неожиданная, однако недолгая. И ощущение полета продолжалось не больше секунды. Потому что мысль была по-детски глупой. Ну не могла Маргарита... или как там её... Алиса... ну не могла она быть Фиделиной! Не могла, как бы часто Андрей ни вспоминал ее, и как бы мучительно ему не хотелось ее увидеть. Вероятность того, что Фиделина вдруг снова приедет в Россию, была очень маленькой. Почти равной нулю.
   Особенно сейчас, когда между руководителями Кубы и СССР проскочила черная кошка. Так что если встать на позиции житейского реализма, Андрей больше никогда не увидит Фиделину, и не имеет смысла ждать писем с Кубы и самому писать туда. Только лишняя трата денег на международные конверты, которые недавно сильно подорожали...
   Да. Детская дружба закончилась вместе с детством, и уже ничего нельзя изменить.
   Взрослая жизнь разбросала прежних друзей в разные стороны...
   Но Андрей не хотел быть реалистом, ему хотелось верить в невозможное и надеяться на новую встречу. Ему страшно хотелось верить, что скоро -- очень скоро! -- он снова увидит Фиделину, потому то растает лед между Россией и Кубой, и снова по радио зазвучат старые добрые песни про Остров Свободы -- "Куба -- любовь моя", "Куба далека -- Куба рядом"... Те хорошие песни, которые очень часто звучали всего три года назад...
   Андрею очень хотелось верить, что всё вернется, и он снова встретится с Фиделиной. Вот в романах Крапивина друзья всегда встречаются после разлуки, даже если они живут в разных мирах и пространствах.
   А Куба -- это ведь не другое пространство, это планета Земля. Всего-то другое полушарие, до которого лететь каких-то пятнадцать часов на самолете...
   Так что Андрей не мог не верить в новую Встречу -- как не мог не верить, что та девушка, которая назвалась Алисой, на самом деле могла быть и Ассоль, и Маргаритой, и даже жительницей другой планеты или другой грани Великого Кристалла...
   Потому что в восемнадцать лет скучно и неинтересно жить в бесцветном реальном мире, давно похоронившем тот романтизм, который жил в книгах Александра Грина, Виктора Гюго, Майн-Рида и Владислава Крапивина...
   Фиделина, когда ей было тринадцать лет, еще не читала этих писателей, но ей тоже хотелось побывать в других мирах. Но ей повезло: ее мечта осуществилась -- она побывала в другой стране, и не просто побывала, но и прожила там долгие три года. А значит, она была гораздо счастливее Андрея, который никогда не бывал на далекой и экзотической Кубе, где люди счастливы от того, что там круглый год тепло, много фруктов и плещется теплое моря...
   ... Танька по-прежнему смотрела на Андрея мягким и теплым взглядом, приложив ладони к подбородку уютной лодочкой. И Андрей невольно почувствовал себя виноватым перед девушкой, которая давно ему нравилась -- за то, что он иногда обижал ее. Обижал не со зла -- просто так получалось...И, чтобы как-то загладить свою вину, он решил сделать для нее все, что она попросит, чтобы она часто смотрела на него таким тихим взглядом, иногда прикладывая ладони к подбородку наподобие лодочки.
   -- Я принесу, -- тихо сказал Андрей.
   И прямо посмотрел в теплые глаза девушки.
   Черные, как тропические маслины, глаза излучали сияние, улыбка была лучистой а губы -- такими желанными, что Андрей хоть сейчас был готов припасть к ним своими губами, чтобы вспомнить, был ли когда-то тот давний и уже почти позабытый поцелуй, когда Андрей впервые почувствовал, что это такое -- желание быть рядом с той, которая тебе нравится...
   -- Ты чего? -- Танька испуганно посмотрела на него.
   И тут же смущенно отвела глаза, словно прочитала мысли Андрея.
   -- Ничего, -- Андрей тоже испуганно опустил глаза, упершись взглядом в щербатую поверхность стола. Однако вместо серой поверхности с облупившейся краской увидел мягкий лесной ковер, сотканный из опавшей листвы, которая вкрадчиво шуршала под ногами, словно хотела нашептать о чем-то Андрею и девушке, которая шла с ним рядом. Они остановились у мохнатого ствола высоченной -- до самого неба! -- корабельной сосны, и девушка, одетая в пыльный спортивный костюм, раскинула в стороны руки, словно они были крылья, а сама она -- быстрокрылой птицей, желающей подняться в небеса и обнять весь огромный мир. И Андрей, повинуясь желанию притихшего леса, тоже распахивает объятья...
   ... Он вспомнил: губы девушки пахли свежей картошкой.
   -- Давай в полшестого у библиотеки, -- проговорил Андрей, по-прежнему не глядя на Таньку.
   Он помнил, что в шесть договорился о встрече с Алисой, и потому назначил Таньке на полчаса пораньше, так как не хотел, чтобы девушки встретились. Он опасался что Танька неправильно его поймет, если увидит его вместе с Алисой.
   Хотя... У Таньки нет никаких прав не него, она -- не его девушка, а он -- не ее парень. Единственный мимолетный поцелуй, случившийся в далеком сентябре, ничего не значит.
   Да и не было, скорее всего, никакого поцелуя.
   Все это глупости, фантазии...
  

Глава девятая.

  

1.

   Как известно, человек предполагает, а бог располагает. Ты просыпаешься утром, переполненный самыми радужными, самыми наполеоновскими планами, но никогда не знаешь, осуществится ли хоть одна из твоих задумок, и что вообще будет вечером. Вот в "Мастере и Маргарите" Берлиоз планировал быть вечером на заседании МАССОЛИТа, но нерасторопная Аннушка невзначай пролила подсолнечное масло -- и вот скорбные товарищи по писательскому союзу унылой толпой бредут за гробом безвременно почившего литератора...
   Так что не было ничего удивительного в том, что придя в назначенное Таньке время к библиотеке, Андрей обнаружил там не Таньку, а Алису.
   Девушка стояла под портиком, рядом с массивной грязно-белой колонной. Все в тех же потертых джинсах, только на мешковатый свитер была накинута черная осенняя курточка.
   Увидев Андрея, Алиса радостно улыбнулась, и чуть приподняла руку, словно хотела радостно помахать ему.
   Но почему-то передумала...
   -- Привет, -- сказал Андрей, подходя к Алисе. -- Чего так рано?
   -- Да и ты тоже рано, -- чуть улыбнувшись, проговорила Алиса. Похоже, она была рада тому, что Андрей пришел раньше назначенного времени.
   Андрею вдруг пришла в голову нелепая мысль: Алиса стоит здесь с самого утра.
   С того времени, как они расстались в университете.
   Потому что девушке было некуда больше идти...
   Мысль действительно была не только нелепой, но и дикой: за это время Алиса могла и домой съездить, и по городу прогуляться.
   -- Ты давно здесь?
   -- Только что пришла, -- быстро ответила девушка, и эта поспешность только подкрепила странное предположение Андрея о том, что Алиса почти девять часов стояла у библиотеки, подпирая плечом, как античная кариатида, библиотечную колоннаду.
   Хотя кариатиды, как и атланты, никогда не подпирают руками колонн, а придерживают руками портик здания, то есть выполняют функцию самой колоны. Об этом Андрей читал в книгах по архитектуре.
   -- А до этого что делала? -- спросил Андрей, словно для него действительно было важно, чем занималась девушка в течение тех восьми или девяти часов, пока он сам отсиживал четыре пары в университете, ездил после занятий домой, обедал и наслаждался послеобеденным сном, который мог бы затянуться до самого вечера, если бы не нужно было идти в библиотеку, чтобы увидеть Алису.
   И Таньку...
   Но Танька интересовала Андрея гораздо меньше, нежели Алиса.
   -- Я? -- Алиса подняла брови уютным домиком. -- Гуляла... У вас очень красивый город.
   Слова девушки прозвучали как-то... нет, не фальшиво, Андрей не почувствовал в ее ответе никакой фальши, а как бы дежурно. Так обычно говорят, когда стремятся любым способом прекратить или перевести на другую тему не очень приятный разговор.
   "Неужели она действительно стояла здесь полдня? -- с суеверным ужасом подумал Андрей. -- Если это так, то я бы не выдержал... Сходил бы куда-нибудь. Или Алиса и на самом деле гуляла по городу?"
   И как иллюстрация к мыслям Андрея, в его мозгу всплыла цитата принадлежавшая кому-то из классиков: "Человек должен иметь возможность куда-нибудь пойти". Кому из корифеев русской литературы, живших в прошлом веке, принадлежали эти слова, из какого они были романа, и точно ли их вспомнил Андрей, не имело ровным счетом никакого значения. Вспомнил и вспомнил, какая разница. Мало ли что лезет в голову студенту-филологу после эверестов прочитанных книг... Андрея больше всего интересовал не далекий "источник цитаты", который, скорее всего, не дожил даже до революции, а близкая Алиса...
   Очень близкая -- протяни руку, и можно коснуться ее ладони...
   -- Я думал, что ты не придешь, -- сказал Андрей.
   -- Да, я могла не прийти -- устало проговорила Алиса.
   Глаза девушки были очень близко, и в круглых бусинках зрачков Андрей увидел затаившуюся грусть.
   -- Извини, -- добавила девушка еще тише.
   -- За что? -- не понял Андрей.
   -- За то, что я могла не прийти, -- ответила она, настороженно посмотрев на Андрея, словно ожидая, что он скажет ей что-нибудь резкое, обидное.
   Но ведь Андрей и не думал ей говорить ничего такого! Наоборот -- он был очень рад ее видеть...
   -- Пришла бы в другой раз, -- пожал плечами Андрей, демонстрируя полную невозмутимость, хотя при словах Алисы его сердце болезненно сжалось.
   -- Если бы я не пришла сейчас, -- быстро сказала Алиса, -- то я бы не пришла уже никогда.
   -- Но почему? -- воскликнул Андрей. Его рука, уже готовая невзначай слегка коснуться ладони Алисы, безвольно опустилась.
   -- Просто не пришла бы, и всё, -- по-прежнему тихо, но с твердостью в голосе, проговорила Алиса.
   И прямо посмотрела Андрею в глаза.
   И он понял: девушка действительно могла не прийти. И он больше никогда бы не увидел Алису...
   Андрей не понимал, почему так происходит: он почти не знал эту девушку, и уже боялся потерять ее. И до болезненного сердцебиения понимал, что если Алиса вдруг исчезнет, он очень долго не сможет ее забыть, потому что девушка очень ему нравилась, хотя они были знакомы всего-то несколько дней.
   И если бы кто-то спросила Андрея, почему ему понравилась Алиса, он бы только пожал плечами в ответ, потому что он не назвал бы ее очень красивой. Вот Танька Кедрина -- та действительно очень красивая. А Алиса... Она обыкновенная, с точки зрения внешности. Таких девушек много вокруг, она -- одна из многих.
   Правда, у Алисы были очень необычные глаза. Задумчивые и печальные, наполненные какой-то не по возрасту взрослой болью, словно девушка успела много пережить за свою короткую жизнь -- например, потерю близкого человека. Андрей благоразумно не задавал ей никаких вопросов, понимая, что не к месту прозвучавший вопрос может причинить сильную душевную боль. Он лишь мог предположить, что если родители у Алисы живы, значит, она могла потерять очень близкого друга, или человека, которого очень любила. Но об этом тоже нельзя спрашивать, потому что воспоминания о прошлом часто приносят боль...
   Еще Андрею нравились волосы Алисы -- длинные, как у русалки. Андрею очень хотелось дотронуться до ее светлых волос, медленно провести по ним ладонью, представив, какие они мягкие и теплые...
   Но все-таки в Алисе Андрея привлекла не её внешность.
   Девушка притягивала Андрея своей таинственностью. Она появилась в его жизни неожиданно, как в сказке. Возникла словно из другого мира, принеся с собой новизну мыслей и чувств.
   Но, появившись неожиданно, она так же неожиданно могла и исчезнуть.
   Конечно, если бы Алиса исчезла, Андрей наверняка попытался бы найти ее. Ведь она знал, где живет девушка.
   То есть почти знал...
   Чугриновка -- поселок небольшой, и до него всего две остановки на электричке. Можно доехать за десять минут...
   Но Андрей знал, что если бы девушка неожиданно пропала, он не рискнул бы поехать в Чугриновку, чтобы найти ее там. Он же не знал ни ее настоящего имени, ни ее фамилии, ни тем более адреса. Что может быть глупее, чем ходить по поселку, в надежде увидеть среди домов знакомый силуэт? Еще глупее -- стучаться в каждый дом и спрашивать у жильцов: "Скажите, здесь живет Алиса? То есть она не Алиса, я не знаю, как ее зовут. Нет, адреса я тоже не знаю. Но у нее длинные волосы золотистого цвета и грустные глаза". Почти как в песне, которую пел какой-то эстонский певец года четыре назад: "Прошу искать, не забывая, что самой главной из примет -- На всей земле одна такая, другой такой не свете нет". По таким приметам даже милиция не станет искать. Подумаешь -- длинные волосы и грустные глаза! Да таких девушек сотни в городе, да и в Чугриновке наверняка не одна.
   Но Андрей не стал бы искать Алису в Чугриновке не только потому, что ему не был известен точный адрес девушки. Просто в его душе прочно засела даже ему самому непонятная уверенность, о которой не стоило никому говорить, чтобы не прослыть сдвинутым по фазе. Уверенность в том, что даже если бы он знал и фамилию девушки, и ее имя, и даже адрес, то он все равно не нашел бы Алису в поселке. Потому что либо в Чугриновке не оказалось бы нужного дома, либо дом имелся бы в наличии, но там обитали бы совсем другие люди, или, что еще хуже, там жила бы девушка с такими же именем и фамилией, как у Алисы -- но она была бы совсем не Алиса...
   А эта Алиса на самом деле жили в городе. Скорее всего, в районе вокзала. Возможно даже, что "Залинией". Потому-то Алиса и не хотела вчера, чтобы Андрей провожал ее.
   Она не хотела, чтобы Андрей узнал, где она действительно живет. Потому что она его совсем не знала и не могла полностью доверять. И специально придумала Чугриновку, чтобы Андрей не вздумал искать ее.
   Андрей представил, что если бы эти его мысли прочитала та же Ленка Зверева, она наверняка покрутила бы пальцем у виска и выдала бы ему нечто вроде:
   "Это бред сивой кобылы! Надо поменьше фантастику читать, и самому не фантазировать, а жить в реальном мире!"
   Или что-нибудь покруче...
   Но Андрей не хотел жить в реальном мире -- неуютном и хмуром, ему гораздо интереснее было в мире своих собственных фантазий. И Девушка У Окна была одной из обитательниц этого мира -- мира, в котором Андрей был полноправным хозяином.
   И так же, как реальный мир очень часто непрошеным гостем вторгался в мир фантазий Андрея, так же и фантазии становилась частью реального мира. Андрей увидел девушку, стоящую у окна, и придумал историю про нее. И ему очень захотелось познакомиться с этой девушкой, потому что она была частью придуманного им мира -- и вот она стоит рядом с ним, и Андрей может, если наберется смелости, взять ее за руку. Он сможет даже провести ладонью по ее мягким волосам. Тоже если наберется смелости. И даже сможет когда-нибудь поцеловать ее, если сумеет побороть дрожь в коленках...
   Эта девушка принадлежала сразу двум мирам -- реальному, существующему независимо от желаний и стремлений Андрея, и выдуманному, который существовал только потому, что так хотелось Андрею, и он ощущал себя Пигмалионом, которому удалось не только создать Галатею и оживить ее, но и помочь ей прийти в реальный мир...
   И объединить эти разные, совсем не похожие друг на друга, миры.
  
  

2.

   --Я просто не пришла бы, и всё, -- тихо сказала Алиса, но от ее негромкого голоса весенний воздух лопнул, как будто взорвалась хлопушка.
   -- Тебя... кто-то бросил? -- осторожно поинтересовался Андрей. -- Твой парень?
   -- У меня нет парня, -- так же тихо ответила Алиса. -- То есть нет... здесь... А там...
   Она замолчала, украдкой бросила печальный взгляд на Андрея и опустила глаза.
   Руки Алиса держала за спиной, но Андрей почему-то был уверен, что девушка спрятала их, чтобы он не увидел как они дрожат.
   -- Понятно, -- только и смог сказать Андрей.
   Вот она и призналась... Там, где раньше жила Алиса (или как её на самом деле зовут?) -- в Тайшете, у нее кто-то был. Парень, которого она любила. Но так получилось, что они расстались -- наверное, потому, что Алиса была вынуждена переехать в другой город, и теперь она не может постоянно видеться со своим другом, или он по каким-то причинам бросил ее. "Я бы ее не бросил", -- с теплотой подумал Андрей.
   Но, так или иначе -- остались только приятные воспоминания о прошлом, которое уже не вернуть.
   Алиса осталась в одиночестве, и оно терзало ее душу. Царапало острыми кошачьими коготками...
   И ей хотелось избавиться от боли, которую принесло одиночество. И поэтому так легко пошла на знакомство с Андреем. Познакомилась, наивно надеясь, что новая встреча поможет забыть саднящую боль от недавней утраты.
   Или если не забыть, то хотя бы не так часто вспоминать о том, что случилось.
   Как это было похоже на то, что четыре года назад произошло с самим Андреем, когда Фиделина, которая была его не только лучшим, но и единственным другом, уехала на Кубу!
   Правда, когда уехала Фиделина, Андрей не смог найти ей замену.
   С ним никого не оказалось рядом...
   Андрею оставалось только надеяться, что Фиделина, наверное, тоже грустит, вспоминая Андрея.
   Ведь не могла же она его забыть... так быстро...
   -- У меня здесь никого нет, -- сказала Алиса, поднимая глаза на Андрея. -- Никого, кроме...
   Она смотрела на Андрея с такой беззащитной доверчивостью и робкой надеждой, что он испугался, что она скажет сейчас -- "Никого, кроме тебя".
   Но до слуха Андрея донеслось тихое:
   -- Никого, кроме сестры...
   Или это только послышалось Андрею, который надеялся услышать совсем другие слова, и одновременно боялся их?
   Он хотел набраться смелости и переспросить, но тут, как всегда неожиданно, возникла, словно чертик из табакерки, а точнее, соткалась из воздуха Танька Кедрина.
   Деловито нахмурив брови, она подошла к Андрею, мельком окатила взглядом Алису. И тут же отвернулась от нее, словно та была неодушевленным предметом, не заслуживающим внимания. И, даже не поздоровавшись, уронила тяжелое, как кузнечный молот, слово:
   -- Принес?
   Речь, понятное дело, шла о "Соборе Парижской богоматери".
   Андрей хотел было спросить Таньку, не являются ли часом древние спартанцы, которые, как известно, славились лаконичностью суждений, ее дальними родственниками, однако передумал. Он решил побыстрее отдать Таньке книгу и отделаться от девушки, отправив ее восвояси, чтобы та не мешала ему разговаривать с Алисой.
   Книга преспокойно дожидался своей участи в целлофановом пакете, который Андрей все это время держал в руке, иногда покачивая им.
   -- Принес, -- сказал Андрей.
   Он протянул Таньке ярко-красный томик с золотым тиснением на темном корешке.
   -- Спасибо, -- сказала Танька, убирая книгу в свою непременную черную сумку, перекинутую через плечо.
   Сумка была такой необъятной, что там, наверное, могло поместиться все собрание сочинений Гюго в шести томах, подписку на которое Андрей недавно выиграл в подписную лотерею.
   -- Пожалуйста, -- ответил Андрей.
   -- Через неделю верну, -- пообещала Танька.
   -- Угу, -- не очень дружелюбно буркнул Андрей, видя, что Танька, получив желаемое, не спешила отчалить до дома, до хаты, чтобы в тихой домашней обстановке рыдать над злоключениями красавицы Эсмеральды.
   Более того, от внимательного взгляда Андрея не смогло укрыться, что Танька с ничуть не скрываемой неприязнью разглядывает Алису, словно та была экспонатом краеведческого музея.
   Алиса, видимо, это тоже заметила.
   -- Виктор Гюго? -- миролюбиво спросила она, указывая на утробу сумки, поглотившей книгу. -- Ты любишь Гюго?
   -- Допустим, -- сухо ответила Танька, не замечая (или не желая замечать?) попытки Алисы наладить более приязненные отношения.
   -- Норт-Дам де Пари? -- спросила она уже у Андрея.
   -- Угу, -- кивнул Андрей, удивленный тем, что Алиса назвала роман на французский манер. -- Ты читала?
   -- Нет, -- качнула головой Алиса. -- Видела отрывок из спектакля, по телевизору как-то показывали. А вы видели? -- она попеременно посмотрела на Таньку и Андрея.
   Танька в ответ язвительно хмыкнула, пригладила ладонью непокорный чубчик на макушке и буркнула в пространство:
   -- Не видела...
   Словно хотела показать, что дипломатия -- не ее родная стихия.
   -- И я не видел, -- отозвался Андрей. Он не знал, как спасти положение. Танька явно была настроена агрессивно по отношению к Алисе. Нет, драться она не полезет... Хотя кто её знает? Но выдать что-нибудь хлесткое, ядовитое и неприязненное еще как может. Конечно, Танька не такая записная язва, как, например, Ленка Зверева, однако Андрей никому не посоветовал бы класть ей палец в рот без наркоза, так как был большой риск этого пальца лишиться и остаться на всю жизнь инвалидом.
   -- Обязательно посмотрите, -- тихим, чуть виноватым голосом проговорила Алиса. -- Там Петкун Квазимодо играет. Прикольно очень... Там еще песня есть, ее постоянно по радио крутят. "И после смерти мне не обрести покой я душу дьяволу продам за ночь с тобой". -- Алиса пропела чувственно и проникновенно.
   Танька двусмысленно прыснула в кулак.
   -- Это где идет, в Ленкоме что ли? -- спросила она более миролюбиво, и Андрей почувствовал облегчение: похоже, гроза миновала. -- А песню я что-то не слышала...
   -- Да нет... Это у нас идет, -- Алиса на миг запнулась. -- В Тайшете, -- добавила она совсем тихо.
   -- А Тайшет -- это где? -- уже совсем дружелюбно спросила Танька, и Андрей расслабился окончательно: конфликта удалось избежать.
   -- В Сибири, -- ответила Алиса.
   -- А ты сюда учиться приехала? -- с безмятежной флегматичностью спросила Танька. И так ласково, по кошачьи, улыбнулась, что Андрей сразу же насторожился: Танькина улыбка ему не понравилась. Так обычно кошка улыбается мышке перед тем как пообедать. Не вместе с мышкой, а самой мышкой.
   -- Учиться, -- кивнула Алиса.
   -- А ты на каком курсе? Что-то я тебя у нас раньше не видела...
   Андрей насторожился еще больше: Танька бессовестно врала, ведь она уже видела Алису, и не один раз! Он сам показывал её Таньке несколько дней назад! И Танька сама уводила от нее Андрея, под благовидным предлогом, что нужно было идти на лекцию.
   Неужели Танька что-то задумала?
   --Я на филфаке не учусь, -- чуть улыбнувшись, ответила Алиса. Она, видимо, по-прежнему не замечала ничего угрожающего. Лишь по щекам плыло алое зарево румянца.
   -- Так, так, -- прохладно протянула Танька. Бросила тяжелый хмурый взгляд на Андрея и фыркнула, как рассерженная кошка. Андрей тут же напрягся, словно ожидая взрыва атомной бомбы.
   И взрыв прогремел.
   --Значит, ты из Тайшета приехала, учиться? -- ядовито проговорила Танька, бросая на Алису тяжелые испепеляющие взгляды. Алиса от неожиданности отпрянула, отступив на два шага. -- Вот и учись, а не заглядывайся на наших парней. У нас их и так мало...
   Алиса испуганно молчала, в больших серых глазах, и без того грустных, налилась дождевая туча, готовая прорвать плотину и хлынуть бурным потоком обидных слез. Алиса затравленно, как дикий зверек, смотрела на Андрея, словно хотела найти у него защиты.
   -- Тань, ты чё? -- Андрей предпринял попытку успокоить разгоряченную однокурсницу, но лишь подлил масла в огонь.
   -- А ты вообще помолчи! -- накинулась Танька на Андрея. -- Ладно, нашей группе изменяешь с двенадцатой, так еще и на посторонних девчонок засматриваешься...
   Андрея вдруг разобрал смех: оказывается, Танька действительно его ревнует к Алисе! Вот умора-то!
   Впрочем, за полгода учебы на филфаке Андрей успел привыкнуть к ревности. Его ревновала вся пятнадцатая группа. Андрей учился в двенадцатой группе, но так сложилось исторически, что перед первым курсом, когда студентов, а точнее, вчерашних абитуриентов, которым посчастливилось стать студентами, отправили перед самым началом занятий в колхоз, помогать крестьянам убирать гибнущий урожай. Парней на первом курсе набралось всего трое, и их решили собрать в одном месте и "прикрепили" к пятнадцатой группе.
   Андрею все эти дипломатические рокировки были, что называется, "по барабану". Хоть двенадцатая, хоть пятнадцатая -- не все ли равно, ведь он еще не знаком ни с кем из своих будущих однокурсников, а точнее -- однокурсниц, с которыми ему предстоит, если повезет, провести в стенах университета целых пять лет...
   И со спокойной душой пересел в другой автобус.
   Автобус привез Андрея в забытую богом деревушку, которая лежала в стороне от большой дороги. В деревне обитали в основном старики-карелы, которые разговаривали между собой исключительно на родном языке, однако среди незнакомой речи то и дело попадались знакомые русские слова, известные каждому русскому человеку чуть ли не с раннего детства. Самым приличным из них было слово "мать".
   Стоит ли говорить, что за сорок дней, проведенных на картофельных полях, Андрей сдружился чуть ли не со всеми представительницами чужой для него группы? Сдружился настолько, что, когда начались занятия -- а произошло это в начале октября, -- он чуть было не написал в деканат заявление о переводе в пятнадцатую группу.
   Но высокий порыв, как это часто бывает, остался всего лишь нереализованным желанием. Началась кипучая студенческая жизнь: лекции, семинары... Преподаватели загрузили первокурсников неподъемными списками обязательной литературы, объем которых вызывал оторопь и желание уснуть и больше не просыпаться. Так что вопрос о переводе в другую группу отпал как-то сам собой. Тем более, что в пятнадцатую группу перевелся Герка Михальский, с которым Андрей никогда не пошел бы не только в разведку, но и не сел бы за одним столом, так как еще с колхозных времен между ними возникла взаимная неприязнь, которая сложилась в отношения "холодного мира", который в любой момент мог перерасти в небольшую войну.
   На общих лекциях Андрей всегда садился среди тех, с кем в течение долгих сорока дней делил кусок черного хлеба и клубень запеченной на костре картошки. Девчонки из "родной" двенадцатой группы, которых Андрей почти не знал, тем не менее говорили ему: "Подумаешь, в колхозе с пятнадцатой был... Ты же наш... Изменяешь!". Прекрасные представительницы пятнадцатой группы, напротив, намекали Андрею: дескать, не стоит забывать о тех, кто делился с тобой последней рубашкой... то есть куском хлеба... "Изменяешь!". Так что Андрей ощущал себя если между молотом и наковальней, то между двумя перманентно воюющими берегами одной реки точно. Почти как в шлягере Пугачевой: "Ты покинул берег свой родной, а к другому так и не пристал". Причем "родным" берегом, конечно же, была пятнадцатая группа...
   Хотя девчонки из двенадцатой группы придерживались прямо противоположного мнения...
   Словом, Андрея ревновала и та, и другая сторона, по поводу и без повода.
   Чаще всего без повода...
   Разумеется, эта ревность была не настоящей, она была своего рода игрой, в которую Андрей играл не без удовольствия. Тем более, что парней на филфаке было настолько мало, что можно считать, что их не было совсем, так что из данной ситуации можно было извлечь немало выгод, действуя в полном соответствии с известным древнеримским принципом: "Разделяй и властвуй".
   Впрочем, Андрей не хотел никакой власти. И ругаться ни с кем не стремился, так что игра в ревность была всего лишь игрой, не больше...
   Но сейчас... Танька действительно ревновала Андрея к Алисе, которая не только не принадлежала ни к одной из "противоборствующих" групп, но и вообще не училась на филфаке, и Андрей невольно почувствовал себя Дездемоной, которую сейчас будет душить ревнивый мавр Отелло. Однако если Дездемона была хоть в чем-то виновата перед своим грозным мужем, и у него был повод для черной ревности, то у Таньки такого повода не было вообще. Андрей, слава богу, пока еще не был не только ее мужем, но и ее парнем. То есть Танька не имела никакого права командовать Андреем и помыкать им, как будто он был бесправным рабом на бразильских плантациях. Подумаешь -- какой-то древний колхозный поцелуй, которого, скорее всего, никогда и не было. Подумаешь -- Отелло в юбке... то есть в джинсах...
   --Между прочим, -- спокойно сказал Андрей, -- я тебе принес Гюго, а ты ругаешься, как пьяный извозчик. Где справедливость?
   Вопрос про справедливость был чисто риторическим и был обращен в голубые небеса.
   -- Спасибочки, -- буркнула Танька. Однако ругаться перестала, вопреки ожиданиям, молча проглотив даже "пьяного извозчика". Видимо, в Танькиной душе встрепенулась крепко спавшая доселе совесть, которая и нашептала девушке, что та поступает крайне опрометчиво, ибо еще в Библии сказано: "Не кусайте руку дающего!"
   Или что-то в этом роде...
   Андрей бросил быстрый взгляд на Алису -- та стояла чуть в стороне, маленькая, хрупкая, испуганная. Она явно ощущала себя здесь лишней и ненужной и была готова то ли вообще провалиться сквозь землю, то ли сорваться с места и убежать, куда глаза глядят -- хоть в Тайшет, хоть в Чугриновку, хоть в вообще в параллельный мир, на другую грань Великого Кристалла.
   -- Кстати, -- сказала Танька, дергая Андрея за пуговицу куртки, -- ты, помнится, вообще обещал мне подарить шеститомник Гюго.
   -- Когда это я тебе обещал? -- удивился Андрей.
   -- Обещал, обещал, -- со значением улыбнулась Танька. Улыбка была приветливой и дружелюбной, однако в последнее время Андрей что-то перестал доверять таким вот улыбкам, если речь шла о Таньке. -- Так что можешь считать, что я на тебя обижена.
   -- С чего это вдруг?
   -- С того самого...
   -- А все-таки?
   -- "Все-таки, все-таки", -- передразнила Андрея Танька. -- Ты смотри, Андрюшенька, лишишься моего расположения, и не вернешь его до тех пор, пока не одаришь мне не только всего Гюго, но и "Мастера Маргариту".
   -- У меня нет "Мастера и Маргариты", -- поспешно ответил Андрей.
   -- Как нету? -- вскинула брови Танька. -- Ты же ходил, хвастался...
   -- Мне давали почитать, -- ответил Андрей.
   Ну не станет же он распространяться, что купил "Мастера" у магазина "Букинист", что на Советской, у Женьки-спекулянта, который нагло заломил за томик в мягкой обложке такую цену, что у Андрея глаза на лоб полезли...
   Но желание иметь у себя на книжной полке роман, о котором Андрей был наслышан еще два года назад, когда учился в школе, пересилило доводы разума.
   И двух третей стипендии как не бывало...
   -- Ладно, -- примирительно сказала Танька. На этот раз -- действительно примирительно. Видимо, желание поскорее прочитать "Собор" отодвинуло на время в сторону все другие стремления, включая и чувство ревности. -- Аста ля виста, Ромео...
   И, не дожидаясь ответа, Танька, поправив сползающий с плеча узкий ремешок сумки, быстро, по-детски, сбежала со ступенек. И направилась в сторону городского сада.
   Андрей посмотрел девушке вслед и подумал, что если бы он решил описать, как она уходит, то наверняка у него получилось бы нечто вроде: "Она стремительно уходила, обиженно выпрямив спину и нарочито громко стуча каблучками по асфальту".
   Но Танька была обута в легкие кроссовки, которые ступали мягко и при соприкосновении с асфальтом не издавали ни звука.
   А спину Танька и взаправду держала прямо, словно по линейке. Непослушный ремешок сумки то и дело норовил сползти с плеча, и Танька недовольно поправляла его, словно вымещая на нем остатки нелепой досады и угрюмой злости, которые ей не удалось выплеснуть на предателя Андрея и на эту длинноволосую девицу, которая ничуть не лучше неё...
   Впрочем, это Андрей так предполагал, пытаясь поставить себя на место Таньки и проникнуть в ее мысли. А так ли она думала на самом деле, не знал никто, кроме самой Таньки...
   -- Ты с ней спишь? -- вдруг спросила Алиса.
   Андрей испуганно вздрогнул. И почувствовал, как по его щекам разгорается лесной пожар. А тишина вокруг раскалывается оглушительным взрывом.
   -- Т-ты ч-ч-ч-е-е-его? -- еле выдавил он из себя, слова словно застряли в горле.
   -- Ничего, -- спокойно ответила Алиса. -- Просто спросила...
   -- Ну ты и спрашивать! -- Андрей наконец-то обрел дар речи, однако лесной пожар и не думал затихать, Андрей как раз находился в его эпицентре, а экипаж вертолета со спасателями слишком запаздывал.
   -- У вас не принято об этом говорить? -- в серых глазах Алисы Андрей сумел заметить искреннее удивление. -- Странно... я думала, что вы уже...
   -- У меня с ней ничего не было! -- буркнул Андрей недовольно, готовый взорваться и наговорить Алисе ворох обидных слов, после которых они наверняка расстанутся врагами. Но что-то удерживало его от столь опрометчиво-глупого шага, после которого действительно могло не быть пути назад.
   -- А ты бы хотел, чтобы было? -- продолжала допытываться Алиса.
   -- Откуда я знаю! -- буркнул Андрей, не зная, как смотреть в глаза Алисе и куда спрятать пылающее огнем лицо. Потому что ему показалось, девушка догадалась о том, что у него еще ни с кем ничего не было, и ему почему-то от этой мысли стало так мучительно стыдно, словно он был в чем-то ущербным, почти инвалидом. И от этой неприятной мысли хотелось исчезнуть, испариться в пространстве, как роса под утренними лучами солнца, чтобы никогда больше ни видеть ни Таньки, ни Алисы, ни вообще ни одной девушки, которые могли бы догадаться, что он...
   Но земля не торопилась разверзаться под ногами, хотя лесной пожар и не думал стихать -- напротив, разгорался все жарче и жарче, мешая дышать.
   Но Алиса, похоже, совсем не замечала его душевных метаний.
   Или благородно делала вид, что не замечала...
   -- Если ты хочешь, значит, будет... -- простодушно сказала она. Словно речь шла о чем-то совсем другом, доступном и привычном, как поездка в трамвае.
   Но Андрей не нашел, что ответить. Он вообще сейчас был рад сгореть в лесном пожаре или провалиться в преисподнюю, прямо в черное царство Аида.
   Как тогда, в колхозе, когда он впервые по-настоящему ощутил сексуальное влечение.
   И испугался своих невысказанных желаний...
  

3.

   Конечно, Андрей давно уже знал, что секс в стране есть. Чтобы по этому поводу ни говорили по телеящику дородные дамочки пост-бальзаковского возраста. Однако данное знание жило как бы на периферии его сознания, не затрагивало мыслей и чувств и совсем не причиняя ни малейшего беспокойства, хотя уже лет в четырнадцать Андрей вдруг понял, что девчонки существуют не только для того, чтобы задирать их на школьных переменках, подставлять ножки и дергать за косички. Да и странные изменения, которые начали вдруг, неожиданно, корежить привычное тело, намекали ему о том, что это -- лишь вопрос времени...
   В школе Андрей держался особняком от одноклассников, не участвовал с ними в сборищах у кого-нибудь на даче или квартире, где собирались вместе парни и девчонки, и совсем не для того, чтобы вместе подготовиться к диктанту или контрольной по алгебре. Андрей слышал о том, что происходило там, когда родители были на работе, и не знал, что их великовозрастные чада глотали непременный дешевый портвейн, после которого, говорят, ужасно болела голова, а мозговые извилины приобретали младенческую прямолинейность, и пьяные губы находили такие же хмельные рты, а неуверенные руки, осмелевшие под натиском алкоголя, изучали анатомию сразу ставших доступными соседок.
   А потом, уже в колхозе, Андрей слушал смачные россказни Герки Михальского, и молча завидовал ему черной завистью. К своим семнадцати годам Герка, если верить его собственным словам, успел перепробовать немало девчонок. А потерял невинность в четырнадцать лет с женщиной -- подумать только -- лет тридцати. На сеновале, когда вместе с деревенскими ребятами и бабами ходили в ночное, пасти коней. "Правда, сисек у нее почти не было, но зато все остальное... За....бись!" -- восторженно хвалился он, перемежая свои слова сумасшедшим хохотом. Слушателей у Герки было всего трое -- сам Андрей, их однокурсник Степан и Борис-третьекурсник, который был руководителем их небольшого сельхозотряда. И каждому их них было что порассказать. Кроме Андрея. К нему, правда, с разговорами никто особо и не приставал, так как и в колхозе Андрей держался особняком, не стремясь ни с кем очень близко сходиться, особенно с парнями. Так что вопросами его никто не донимал. Только Герка как-то поинтересовался, когда они вечером возвращались в деревню с дальнего картофельного поля:
   -- Ты бабу когда-нибудь за сиськи держал?
   И продолжил в ответ на усталое молчание Андрея, который в этот момент думал только о том, чтобы побыстрее добраться до дома, наскоро проглотить ужин и завалиться на койку и провалить в спасительный сон без сновидений, в надежде, что к утру нечеловеческая усталость уступит место бодрому желанию свернуть горы картошки:
   -- Ты хотя бы знаешь, чем отличается женщина от девушки, а девушка от девочки?
   И, не дожидаясь ответа, оставил Андрея и помчался вперед, где устало брели под руку две девушки. Имен которых Андрей пока что не помнил.
   Бесцеремонно вклинившись между ними, Герка обнял их за талии и начал что-то быстро-быстро говорить.
   Наверное, очередную пошлость.
   Девушки довольно смеялись... Несомненно, им нравился рубаха-парень, высокий, мускулистый, который знал подход к девушкам и умел им нравиться...
   Впрочем, в колхозе Герка вел себя с девушками нарочито корректно, ни к кому не приставал. Даже не матерился при них. И только в куцей мужской компании, к которой иногда присоединялся Строгачев, преподаватель филфака, который считался руководителем объединенного ССХО, мог позволить себе крепкое словцо. Скабрезно улыбаясь, он разбирал каждую из девушек, которые жили в сельхозотряде, чуть ли не по косточкам: "У этой попка ничего, у той грудка клевая, сам видел, когда она раздевалась... А вот эту я бы прямо сейчас разложил прямо на картофельном поле...". Андрей чувствовал себя крайне неловко, слушая эти похабные разговоры, ему было обидно за девушек, которым в глаза Михальский говорил совсем другое, но благоразумно молчал, потому что не желал ссориться с Геркой, который возненавидел Андрея с самого начала, и при каждом удобном случае старался показать ему, что тот ничего особенного из себя не представляет.
   Андрей изо всех сил старался не обращать на Герку внимания, словно его совсем не было. Андрею хватало издевательств в школе, и теперь, совсем в другой жизни, он мечтал только об одном, чтобы то время навсегда осталось в прошлом.
   С одной из девушек, Ириной, Герка вскоре завел отношения. На поле они всегда работали в паре. А вечерами, когда почти все студенты валились с ног от усталости, так что не было желания даже смотреть по старенькому телевизору, который выхлопотал у председателя Строгачев, обязательные новости -- программу "Время" и публицистические разглагольствования под смешным названием "Прожектор перестройки" (который острословы не преминули открыто, никого не таясь, переименовать в "Про жертвы перестройки"), гуляли по деревне и ее окрестностям. Посещали они и местные "дансинги", которые устраивала деревенская молодежь в помещении клуба.
   В клубе когда-то располагался зерновой склад -- видимо, те самые "закрома Родины", куда постоянно что-то намолачивают и откуда это намолоченное постоянно исчезало в неизвестном направлении.
   До склада в этом здании была церковь. Андрей мог представить себе, каким красивым был когда-то храм, стоящий на высоком холме, -- с многоярусной колокольней и порталом с высокими колоннами, поддерживающими треугольный портик.
   Но даже теперь, жестоко лишенный колокольни и портала с колоннами, храм выделялся на фоне убогих сельских изб и не казался несчастной сиротой.
   Андрею хотелось верить, что когда-нибудь церковь восстановят, и там больше не будут сваливать вповалку мешки с зерном и устраивать громкие танцы под музыку "Ласкового мая" или "Modern Talking". Все-таки в храме лучше всего располагаться музею, чтобы туда приходили люди и видели, как жили их далекие предки в те времена, когда еще не было цивилизации.
   Правда, именно цивилизация когда-то и разрушила и эту церковь, и сотни, если не тысячи храмов по всей стране, и Андрей никак не мог соединить в своей душе эти противоречия. Да и, честно говоря, и не пытался. Он просто не мог понять, как одни и те же люди, -- например, учителя в школе, -- которые еще пять лет назад твердили, что религия есть опиум для народа и запрещали под страхом исключения из пионерской и комсомольской организаций даже из любопытства ходить на рождественские и пасхальные мероприятия, вдруг, ни с того, ни с сего, заговорили совсем по-другому, и на уроках обществоведения в десятом классе стали говорить о прогрессивном значении принятия Русью христианства тысячу лет назад. И настоятельно советовали ходить в церковь, потому что Православие есть средоточие русской духовности. То же самое писали и в газетах. Андрей не мог понять, то ли это очередная партийная кампания, зачем-то затеянная, как и вся перестройка, Горбачевым, то ли действительно в стране что-то меняется, только вот непонятно, в какую сторону...
   ...Вечерние прогулки и посещения "дансингов", правда, были не совсем безопасными -- деревенские парни явно недолюбливали городских чужаков и открыто намекали им, чтобы те не очень-то смотрели на чужих девчонок, иначе и схлопотать можно...
   Но ни Герку, ни Бориса, ни тем более Андрея местные девчонки не интересовали, так что конфликт был погашен еще в зародыше.
   Андрей не понимал, что Герка нашел в Ирине. Она была длинная, таких обычно называют "селедкой", и малогрудая. Даже лифчика не носила. Герка сам шутил, что она не надевает бюстгальтер, потому что не на что.
   Правда, глаза у Ирины были красивые -- большие и выразительные. Может, именно они и привлекли внимание Герки.
   Хотя -- кто его знает...
   Герка и Ирина возвращались с прогулок после отбоя, и, ни слова не говоря, уходили каждый в свою половину. Вопреки ожиданиям парней, Герка ни о чем не рассказывал, только долго скрипел сеткой кровати, ворочаясь из стороны в сторону.
   И только однажды они вернулись позже обычного -- после часа ночи. Ирина была вся какая-то красная, как вареный рак, с растрепанными волосами. Одежда -- линялая осенняя куртка и парусиновые брюки -- не просто измяты, а словно изжеваны чьими-то острыми зубами.
   Войдя в коридор, Ирина бросила на себя быстрый взор в зеркало, висевшее у входа в комнату девушек, заученным движением поправила волосы и, улыбнувшись, юркнула в комнату, где ее встретил восторженный гул. Девчонки, видимо, не спали, ожидая услышать интересную историю.
   Борис, командир отряда, набросился было на Герку с упреками -- дескать, что это за гулянки после отбоя? На что Герка лишь отмахнулся -- да ладно тебе, ты чё, начальник ГУЛАГА, что ли, завтра все будет полный нормалёк...
   Уже растянувшись на скрипучей кровати, глядя на блики, бегающие по потолку, Герка с довольной улыбкой выдал:
   -- Ну, за...сь!
   И тут же, шумно перевернувшись на бок, уснул, оставив всех строить догадки о том, что же такого произошло.
   -- Наверное, он ее все-таки вы....ал, -- ухмыльнулся Борис.
   -- И после этого у него хватило совести залечь дрыхнуть, оставив товарищей изнывать от неизвестности, -- громко проговорил Степан, надеясь, видимо, что его раскатистый бас вырвет счастливца из объятий Морфея, и тот расскажет о том, что произошло со всеми подробностями.
   Но счастливец храпел, как носорог. Видимо, действительно умаялся...
   За стеной, в девчоночьей спальне, слышался разноголосый гул, в котором невозможно было разобрать ни слова. Видимо, девчонки тоже горели желанием узнать о том, что произошло...
   Вскоре приглушенный шум в девичьей половине стих. Заснули и парни -- завтра в семь нужно было подниматься на работу.
   И только Андрей долго не мог заснуть, долго ворочался на скрипучей кровати, представляя, как и что могло произойти между Геркой и Ириной.
   А когда наконец сон сморил Андрея, он увидел обнаженную девушку, чем-то похожую на Ирину, но у этой девушки были очень большие груди и алые соски, которые призывно смотрели Андрею прямо в глаза. И Андрей, забыв про стыд, подбежал к девушке, и стал тискать ее огромные груди. А девушка вдруг почему-то перестала быть похожей на Ирину, а стала напоминать Таньку, у которой действительно была очень высокая грудь. А потом откуда-то возникла Фиделина, тоже совсем голая. Она стояла чуть в стороне, закрывшись острыми локтями, так что Андрей не видел, большая или маленькая у нее грудь, и укоризненно смотрела на Андрея, словно осуждала его.
   "Я не виноват! -- хотел крикнуть Андрей Фиделине. -- Мне просто хочется..."
   Но голос куда-то исчез -- как это часто бывает во сне, когда нужно обязательно сказать что-нибудь очень важное...
   И слава всевышнему, который, наверное, все-таки есть где-то на небесах, что это был всего-навсего сон.
   Сон неприятный, тревожный.
   И хорошо еще, что после такого сна не пришлось доставать из рюкзака чистые трусы...
  

Глава десятая.

  
   Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж библиотеки, Андрей и Алиса миновали зал технической литературы, затем прошли еще через какую-то дверь, спустились вниз по крутой лестнице и оказались у отдела литературы на иностранных языках. Отдел был закрыт -- на двери наискось висел приколотый тусклой кнопкой белый лист бумаги с лаконичной надписью, сделанной от руки: "Буду через десять минут". Буквы были большие, выведенные уверенной в своей правоте рукой, наверняка женской, и женщина наверняка была грузной, как торговка из расположенного на трамвайной остановке, рядом с домом, где жил Андрей, овощного магазина, и наверняка такой же склочной и вредной. Так что "десять минут" могли начаться и полчаса, и час назад, а закончиться ближе к вечеру, в зависимости от настроения библиотекарши, однако соваться к ней с претензиями было чревато последствиями.
   Андрей и сам не стал бы спорить с владельцем столь твердого почерка, и никому другому не посоветовал бы, потому что все продавцы и прочие обладатели "торговой" внешности, кем бы они ни работали, были правы всегда и во всем, и своим визгливым криком могли испортить настроение на месяц вперед.
   Проход вниз загораживала прикольная деревянная конструкция, похожая на сколоченный на скорую руку забор. Наверное, внизу располагались служебные помещения, куда читателям вход был строго запрещен.
   -- Нам сюда, -- Алиса уверенно кивнула на дверь, расположенную напротив двери с табличкой. До этого момента они шли молча, и у Андрея было ощущение, что Алиса вела его.
   На этой двери никакой таблички не было. Андрей вопросительно посмотрел на Алису, и та, опередив Андрея, уверенно потянула за ручку двери.
   Дверь отворилась с недовольным скрипом, хотя Андрей был твердо уверен, что она заперта, и им сейчас придется идти обратно. Он по-прежнему не понимал, зачем Алиса завела его в библиотечные лабиринты, как-то странно тихие и безлюдные. И вела себя девушка так уверенно, словно когда-то была здесь раньше, и не единожды.
   -- Пошли, -- сказала Алиса, и Андрей с замиранием сердца подумал, что неспроста девушка привела его сюда. Потому что это была не просто дверь, а дверь в иной мир.
   Мир, в котором жила Алиса...
   Вот сейчас наконец-то развеются, как дым, все тайны, которыми все эти дни жил Андрей, и он наконец-то своими глазами увидит, словно с высоты, широкую кромку морского прибоя. И вросший в песчаный берег гигантский мшистый валун, на котором Ассоль-Алиса сидела часами, опустив босые ноги в волны, и ждала, когда на дальнем горизонте появится обещанный алый парус...
   В нос ударил соленый морской бриз, и, зажмурившись, Андрей шагнул в дверной проем.
   -- Вот мы и пришли, -- услышал он тихий голос. И следом -- негромкий скрип закрываемой двери.
   Двери, что вела не из одного помещения библиотеки в другое, а служила перемычкой между двумя мирами.
   Ветерок, случайно залетевший с морского побережья в тихие библиотечные коридоры, унесся по своим делам. В помещении, куда вошел Андрей, затхло разило пылью, так что нестерпимо хотелось чихнуть.
   Андрей потер переносицу и открыл глаза.
   Естественно, никакого моря не было и в помине. Он стоял на входе в небольшой холл, из которого куда-то вели три двери. На двух, расположенных прямо перед глазами, висело по тяжелому амбарному замку, а третья, справа, скорее всего, тоже была заперта. Слева располагались два больших окна, из которых в холл падал яркий свет, из-за чего было хорошо видно, как в воздухе пляшут потревоженные пылинки. Алиса стояла у подоконника, радостно улыбаясь, и ее неяркий силуэт искрился в лучах солнца, так что Андрей невольно улыбнулся, залюбовавшись девушкой.
   -- Иди сюда, -- позвала Алиса. -- Нам здесь никто сегодня не будет мешать...
   В словах Алисы чувствовалось какое-то странное, особое значение, тайный смысл которого как-то быстро ускользнул от Андрея, не зацепившись ничем за его сознание.
   Он еще чувствовал себя стоящим на пороге другого мира, ощущал себя первооткрывателем, почти что Колумбом, и жадно надеялся, ждал, что его ждет действительно что-то необычное.
   Пустое помещение за дверью ни к чему необычному пока что не относилось.
   -- А где мы? -- спросил Андрей, подходя к окну и останавливаясь напротив Алисы.
   -- В библиотеке, где же еще, -- ответила девушка. -- А ты что, подумал, что мы перенесемся в другой мир?
   Вопрос прозвучал насмешливо, но это была не обидная насмешка. Наоборот, Андрей был отчего-то очень рад и даже очень благодарен девушке за то, что она угадала его мысли. Значит, она тоже любит фантазировать и мечтать о дальних мирах, которых, скорее всего, не существует, но куда так хочется попасть, если тебе едва исполнилось семнадцать или восемнадцать...
   И потом, разве так важно, где они сейчас -- в каком-то полузабытом библиотечном помещении или на пороге другого мира? Ведь главное, что Алиса сейчас вместе с ним, и они одни, и их никто не потревожит, разве что тучная брюзга-библиотекарша из соседнего отдела, которая ушла куда-то на десять минут, и эти минуты наверняка еще не истекли. Да и не станет она сюда заглядывать, когда вернется -- что ей здесь делать-то?
   То есть никто не помешает Андрею побыть немного вместе с девушкой, которая ему нравится...
   Эта мысль радовала и пугала Андрея одновременно. Он не знал, что ему сейчас делать, что говорить. Он стоял, как столб, напротив Алисы, опершись рукой о рассохшийся подоконник, и молча смотрел на нее, проклиная себя за внезапно навалившуюся на него мальчишескую робость, которая простительна лет в четырнадцать, но в восемнадцать может вызвать ехидную усмешку парней-сверстников.
   Вот Герка наверняка, оказавшись наедине с девушкой, не стоял бы сейчас, как последний дурак, подпирая ссохшийся подоконник, ковыряя ногтем облупившуюся краску, а уже наверняка начал бы действовать.
   Полез бы целоваться, или даже...
   Воспоминание о Герке было не совсем приятным, и Андрей нахмурился и скривился, как от внезапной зубной боли. "Дурак, -- мысленно обругал себя, -- она же осталась наедине с тобой, а не с Геркой. И это значит, что..."
   Мысль, которая еще секунду назад казалась ясной и четкой, внезапно запнулась за какую-то невидимую преграду, и Андрей так и не смог сформулировать, что это значит. Он лишь смутно почувствовал, что Алиса привела его сюда неспроста.
   -- У тебя бывает такое, что ты куда-то приходишь впервые, но тебе кажется, что ты там уже когда-то был? -- нарушила молчание Алиса, бросив быстрый взгляд на Андрея, и снова поворачиваясь к окну.
   Под окнами библиотеки росли какие-то то ли чахлые кустарники, то ли молодые деревца, а чуть дальше заслонял горизонт скучный дворовый фасад четырехэтажного жилого дома. Дом, которому уже исполнилось лет двести, со стороны Великокняжеского проспекта был гораздо наряднее и величественнее. Он был построен в форме буквы "П". "Покоем", как сказали бы древние русичи. Только верхняя перекладина была гораздо длиннее, чем надо, отчего "покои" казались слишком широкими.
   Дом стоял "покоем". И таким же "покойным" чувствовал себя сейчас Андрей. Покойным не в смысле "обретшим вечный покой на кладбище", а именно в том значении, которое имело это слово в древнерусском языке. "Покойный" означало всего-навсего "спокойный".
   Таким и был сейчас Андрей -- спокойным.
   Спокойным и умиротворенным.
   И почти счастливым...
   -- Бывало, -- согласно кивнул Андрей, смутно чувствуя, что вопрос девушки как-то связан с его собственными мыслями, которые никак не хотели оформиться в слова.
   -- Часто? -- спросила Алиса.
   -- Иногда...
   -- Расскажешь?
   -- Когда мы перед первым курсом ездили в колхоз, и жили в деревне, среди карелов, меня не покидало постоянное ощущение, что я уже здесь когда-то бывал. И не только бывал, но и знал тех людей, которые были вместе со мной. Странное чувство, правда?
   -- Странное, -- согласилась Алиса, отворачиваясь от окна, и снова останавливая задумчивый серый взгляд на Андрее. -- Но, может быть, ты там действительно когда-то был? В другой жизни...
   -- Ты веришь в другую жизнь? -- поинтересовался Андрей.
   -- Не знаю, -- пожала плечами Алиса. -- А ты?
   -- Я тоже не знаю, -- ответила Андрей. -- Но я недавно читал рассказ... Научная фантастика... Название не помню, забыл, -- Андрей виновато развел руками. -- Там основная идея состоит в том, что наша вселенная развивается циклично, по спирали. Ты, наверное, слышала про теорию Большого Взрыва, который дал начало расширению нашей Вселенной?
   -- Слышала, кажется, -- ответила Алиса.
   -- Я в физике плохо разбираюсь, хотя в детстве астрономией увлекался, -- сказал Андрей. -- Даже в астрономический кружок ходил во Дворце пионеров. И если я правильно понял эту теорию, то её смысл в том, что миллиарды лет назад размеры Вселенной были сравнимы с размерами атома. Но по каким-то причинам эта субстанция столкнулась с другой такой же субстанцией, произошел Большой Взрыв, и Вселенная начала расширяться. Она и сейчас расширяется...
   -- А что находится дальше, где еще нет Вселенной? -- вдруг спросила Алиса.
   -- Не знаю, -- пожал плечами Андрей. -- И никто, наверное, не знает... Но, понимаешь, Алиска... -- Андрей на мгновение замялся, исподлобья глянул на девушку, словно проверяя, как она отнесется к неожиданно вырвавшемуся запанибратскому "Алиска". Но девушка внимательно смотрела на Андрея задумчивыми серыми глазами, то ли не обратив внимания на его оплошность, то ли вовсе не заметив её, и Андрей радостно продолжил:
   -- Понимаешь, я иногда думал, что находится там, где кончается Вселенная и мне становилось очень страшно.
   -- Мне тоже, -- быстро сказала Алиса. -- Об этом лучше не думать...
   -- Вот и я о том же, -- вздохнул Андрей. -- Слишком уж несоизмеримо с человеческими представлениями. Может, ученые-физики и астрономы думают об этом спокойно, но мне становилось как-то не по себе... И даже когда я этот рассказ читал. Там вообще идея, что Вселенная будет так расширяться до определенного состояния, а потом снова начнет сжиматься, пока не сожмется в небольшую точку. Точь-в-точь в такую же, которая и взорвалась когда-то. Так вот, когда Вселенная снова сожмется в небольшую точку, снова случится Большой взрыв, и Вселенная снова начнет расширяться. Снова возникнут те же галактики, снова зажгутся те же звезды, снова появится Солнечная система, и снова на Земле появится жизнь, родятся те же самые люди, которые проживут те же самые жизни...
   -- Интересно, -- задумчиво проговорила Алиса. -- И страшно...
   Она снова повернулась к окну. Там, за окном, был привычный, знакомый мир, который существовал только потому, что когда-то взорвалось что-то непонятное, и теперь где-то в безжизненном вакууме разбегались в разные стороны звезды и галактики. Но этот привычный мир, возникший только потому, что это "что-то" взорвалось, жил сам по себе, стараясь не думать о том, что происходит за миллиарды световых лет от него, и будет ли он существовать дальше, если вдруг галактики передумают разбегаться и начнут сближаться. Это было за пределами обыденного сознания. Потому что если начать серьезно думать об этом, то можно сойти с ума от бессилия постичь истинный смысл происходящего.
   Уж лучше стоять у окна и смотреть, как во дворе дома, расположенного уютным "покоем", лохматая шавка грозно облаивает дородную тетку, которая развешивает белье на веревке, протянутой между разлапистыми тополями. Тетка, занятая делом, не обращает на дворовую псину никакого внимания, что еще больше раззадоривает юркую шавку, которая надсадно заливалась хриплым лаем с таким энтузиазмом, словно внимание женщины было для нее вопросом жизни и смерти.
   Мир за окном не нес ни капли страха. Он был привычным и соразмерным с мыслями и делами человека. В нем было уютно жить и не думать о разбегании галактик.
   -- Может, не надо рассказывать? -- осторожно спросил Андрей.
   -- Почему? -- Алиса пронзила Андрея мягким блеском карих глаз. -- Интересно же...
   И Андрей продолжил:
   -- Герой рассказа, ученый-физик, изобретает прибор, который позволяет ему проникать в предыдущие циклы Вселенной, и на экране ЭВМ видеть события, которые происходили миллиарды лет назад. И вот он узнает, что в одном из прежних циклов развития Вселенной произошла железнодорожная катастрофа, из-за ошибочно переведенной стрелки столкнулись два пассажирских поезда, и погибли сотни людей. И эта катастрофа теперь должна случиться через несколько часов, в нашем цикле развития Вселенной. Ученый пытается изменить естественный ход истории, предотвратить крушение и спасти людей. Это ему удается...
   -- Как?
   -- Он хотел предупредить начальника станции, но понял, что не успевает, поезда вот-вот должны столкнуться... И он поставил свою машину на пути движения поезда, чтобы тот не перескочил на соседний путь.
   -- Но он же мог погибнуть! -- сказала Алиса таким обеспокоенным голосом, как словно речь шла о каком-то очень близком для нее человеке.
   Девушка стояла к Андрею вполоборота, ее лицо было обращено к окну, за которым шла какая-то своя, то ли реальная, то ли выдуманная жизнь, которая не имела никакого отношения к тому странному разговору, что велся сейчас в пустынном библиотечном помещении. Но Андрею почему-то казалось, что то, о чем он сейчас рассказывает Алисе, является очень важным для них обоих. Он не мог объяснить, почему сюжет какого-то фантастического рассказа может быть важен настолько, что нужно рассказывать его девушке, с которой ты остался один во всем бесконечном и необъятном мире, сузившемся до размеров небольшого помещения, затерянного в лабиринтах областной библиотеки. Но он чувствовал, что все, что сейчас происходит, гораздо важнее и самого Большого Взрыва, который прогремел миллиарды лет назад, и того, что случится еще миллиарды лет спустя, когда не будет на свете не только этого тихого библиотечного холла, в котором так хорошо и уютно стоять у окна, не только п-образного дома за окном, не только лохматой шавки, убежавшей по своим собачьим делам, потому что женщина наконец-то развесила свое белье и ушла домой, не только города Староволжска, но и самой Земли.
   Может быть, именно это останется через миллиарды лет, как доказательство того, что когда-то в разбегающейся в разные стороны Вселенной жили Андрей и Алиса...
   Если, конечно, поверить автору рассказа, имя которого Андрей забыл напрочь, что вселенная развивается циклично...
   Андрей не видел глаз Алисы, но он мог поспорить сейчас с кем угодно, что серые, цвета пожухлой травы, глаза девушки подернуты тусклой пеленой задумчивой грусти.
   Но спорить было не с кем. Да и не хотелось сейчас ни с кем ни о чем спорить...
   Все споры -- ничто по сравнению с Вечностью, которую никогда никому не суждено понять до конца...
   -- Он и погиб, -- вздохнул Андрей. -- Но, понимаешь, ценой своей жизни он спас сотни людей...
   -- И почему у нас всегда всё пытаются предотвратить ценой собственной жизни? -- Алиса повернулась к Андрею и посмотрела на него так тоскливо, словно это от него зависела жизнь придуманного героя рассказа. -- Неужели не было другого способа спасти людей?
   Андрей подошел поближе к Алисе, и почти коснулся ее плеча своим плечом.
   И ему показалось, что она сама на миллиметр приблизилась к нему. Словно ища защиты...
   И даже галактики ускорили свой бесконечный бег, чтобы ненароком не помешать двоим людям договорить до конца.
   -- У того человека, героя рассказа, не было другого выбора, -- со вздохом ответила Андрей. -- Либо жить дальше, и винить себя за то, что он ничего не сделал, чтобы спасти людей, которые погибли, хотя мог это сделать, либо... Либо поступить так, как он поступил.
   -- Ты говоришь, у него не было выбора? -- Алиса внимательно посмотрела на Андрея. -- А как бы ты поступил на месте этого человека?
   -- Я не знаю, -- честно ответил Андрей. -- Не знаю...
   Алиса неотрывно смотрела на Андрея пронзительным взглядом серых глаз, в далекой глубине которых была уже готова родиться новая вселенная.
   -- А знаешь, -- сказала оно -- Я тоже не смогла бы решить, как поступить. Какой сделать выбор... Но мне кажется, я могла бы отдать жизнь за одного человека, лишь бы этот человек был счастлив...
   -- За кого? -- спросил Андрей.
   Алиса немного помолчала, покачала головой, едва заметно улыбнулась и быстро сказала:
   -- За свою сестру Лерку...
   И посмотрела на Андрея с такой беззащитной доверчивостью, что он сразу понял: девушка говорит правду.
   -- Хотел бы я познакомиться с твоей сестрой, -- искренне проговорил Андрей.
   -- Когда-нибудь ты с ней познакомишься, -- с ясной улыбкой ответила Алиса. -- А выбор у человека есть всегда, -- сказала она, возвращаясь к прошлому разговору. -- Смотрел "Последнего героя"?
   -- Нет...
   -- Ах, да, -- девушка смущенно опустила глаза и чуть отодвинулась от Андрея. -- У вас же эту программу еще не показывают...
   -- А где показывают?
   -- Там, -- неопределенно махнула рукой Алиса в сторону окна, за которым снова ругалась бездомная шавка. На этот раз объектом ее недовольства стала компания футболистов, подростков лет тринадцати-четырнадцати, которые гоняли мяч между гаражами-ракушками. Как только мяч вприпрыжку выкатывался на газон, где уже полезли узкие зеленые стрелки травы, собака с веселым лаем гналась за ним, желая схватить острыми зубами. Однако кожаный мяч был маленькой шавке явно не по зубам...
   Андрей мысленно улыбнулся случайному каламбуру.
   -- На Западе, что ли? -- предположил Андрей.
   -- Ну, не в Тайшете же, -- мягко улыбнулась Алиса. -- Представляешь, там отбирают людей, поселяют их на необитаемом острове и наблюдают за ними, как они будут выживать. Заставляют есть лягушек, червяков, змей, гнилую рыбу. Устраивают разные конкурсы на выживание. И все это показывают по телевиденью. И в конце тот, кто останется в живых, получает очень много денег...
   -- Погоди, -- Андрей остановил Алису движением руки. -- Они что, все там умирают, что ли?
   -- Нет, -- покачала головой Алиса. -- Просто команда, то есть племя, на совете тайным голосованием решает, кому нужно уйти. Ушедший считается "съеденным", или погибшим, и выбывает из игры. Ну, это почти как другая игра -- "Слабое звено". Но там немного по-другому: игроки в телестудии отвечают на вопросы ведущего, зарабатывая деньги за правильные ответы. В конце каждого тура игроки открытым голосованием избавляются от одного из члена команды. Тот, кто останется последним, забирает всю сумму...
   -- Да, живут же буржуи, -- с неприкрытой завистью протянул Андрей. -- Почему у нас такого нет? Я бы с удовольствием поучаствовал...
   -- Поучаствуешь, -- улыбнулась Алиса. -- У нас тоже когда-нибудь все это будет. И магазины, полные самых разных продуктов, и экзотические фрукты на каждом лотке -- ананасы, бананы, киви. И всё без очередей и без карточек...
   -- Что-то я не верю, что у нас такое когда-нибудь будет, -- вздохнул Андрей. -- Вот недавно на водку талоны ввели. Я, конечно, не пью, но все-таки...
   -- Через десять лет все будет по-другому, можешь мне поверить...
   -- А ты случайно не из будущего? -- с добродушной улыбкой спросил Андрей. -- Ты же Алиса...
   -- Ты читал Булычева? -- улыбнулась в ответ Алиса.
   -- Я его всего перечитал, -- с радостной гордостью ответил Андрей. -- То есть почти всего... Особенно книги про Алису... И фильм смотрел несколько раз, "Гостья из будущего". Ты видела?
   -- Нет, -- качнула головой Алиса. Как показалось Андрею, с легким сожалением.
   -- Обязательно посмотри! -- запальчиво проговорил Андрей. -- Наверное, опять покажут на весенних каникулах. Там Алису играет Наташа Гусева. У нее такие глаза! Когда я впервые смотрел этот фильм, я почти что влюбился в нее и мне захотелось даже познакомиться, и я...
   Андрей осекся, увидев, что Алиса отвернулась от окна смотрит на него тоскливым взглядом. А еще он заметил в ее глазах легкое осуждение. "Неужели ревнует?" -- мелькнула странная, но отчего-то приятная мысль.
   -- Посмотри обязательно, -- тихо сказал Андрей. -- Правда, там конец очень грустный...
   -- Я знаю, -- так же тихо ответила Алиса, отворачиваясь к окну. -- Я читала "Сто лет тому вперед"...
   -- Там не совсем так, как в фильме, -- проговорил Андрей. -- То, что есть в фильме, нет в книге. И наоборот...
   -- А это не важно, -- отозвалась Алиса, продолжая смотреть в окно. -- Книгу и фильм придумал один же человек...
   -- Ну, не знаю, -- пожал плечами Андрей. -- Один-то один, но в фильме финал более грустный получился. Если бы ты видела взгляд Алисы, которая уходит в свое время... Такая тоска наваливается. Сердце сжимается...
   -- Сжимается, -- негромким эхом повторила девушка. -- Даже когда читаешь книгу... Как она прощается со своими друзьями, с которыми она больше никогда уже не встретится...
   -- Может быть и встретится, -- сказал Андрей, думая в этот момент почему-то про Фиделину, с которой ему самому очень хотелось бы встретиться снова. Фиделина сейчас жила на Кубе, но это была все равно что на другом конце галактики, куда не летают даже самые-самые сверхсветовые звездолеты. -- Если Булычев продолжение напишет...
   -- Не напишет, -- тихо отозвалась Алиса, не отрывая взгляда от окна.
   -- Почему? -- спросил Андрей.
   -- Потому что не напишет... -- услышал он слабый вздох.
   "И Фиделина тоже не напишет... письма", -- с грустью подумал Андрей. Но это грусть почему-то была какая-то легкая, от которой не сжималось болезненно сердце. Может быть, оттого, что он, Андрей, стоял сейчас рядом с девушкой, назвавшейся Алисой, в безлюдном библиотечном холле, вдали от суеты, и словно от всей остальной библиотеки их разделяло обширное космическое пространство. Библиотечная жизнь шумела где-то совсем в другом мире. А рядом была девушка, о которой он почти ничего не знал, даже ее настоящего имени, которое она почему-то не хотела называть -- наверное, она тоже была романтиком, и ей нравилась играть в таинственность. Однако Андрей был совсем не против этой увлекательной игры, потому что знал -- все игры рано или поздно кончаются, и когда-нибудь девушка назовет ему свое настоящее имя. А сейчас... сейчас он был даже рад, что она назвалась Алисой.
   Как он был рад и тому, что девушка тоже любила книги Кира Булычева про Алису.
   И он был рад стоять рядом с этой девушкой в тихом библиотечном холле и разговаривать с ней. С ней было очень легко -- стоять вот так и разговаривать. Разговаривали они, вообще-то говоря, почти ни о чем, легко перескакивая с одной темы на другую, но именно это сейчас казалось Андрею настоящим, а не придуманным счастьем.
   Потому что ему самому очень нравилось это имя, и он любил книги про Алису, и мечтал увидеть самого Кира Булычева, как говорится "живьем". Но не верил, что это когда-нибудь сбудется, потому что автор "Приключений Алисы" представлялся ему не обычным человеком, а почти что ли богом-небожителем, который живет чуть ли не в другом мире, который никогда не пересечется с тем миром, в котором живет Андрей...
   ... Забегая далеко вперед, можно сказать, что через шесть лет мечта Андрея сбылась. Он не только увидел Кира Булычева, получил автограф и поговорил с любимым писателем -- вместе полусотней других счастливцев, которые пришли в тот октябрьский вечер на встречу с писателем в московский книжный магазин "Стожары", -- но и взял у него интервью для газеты, в которой работал внештатным корреспондентом. Кир Булычев оказался совсем не небожителем, не памятником самому себе, а обычным человеком, который с искренней иронией говорил о себе и о своей славе. Андрею даже показалось, что писатель искренне удивлялся тому, что его книги любят все -- и взрослые, и дети, и в ответ на восторженные комплименты лишь отшучивался и говорил, что есть писатели куда более талантливые, чем он.
   Андрей несколько недель жил под впечатлением встречи с любимым писателем...
   ... Но все это случится только через шесть лет...
   -- А все-таки, как тебя по-настоящему зовут? -- решился спросить Андрей, надеясь, что она снова уйдет от прямого ответа. -- Ведь ты не Алиса?
   -- Не Алиса, -- чуть улыбнувшись, кивнула девушка, и снова посмотрела на Андрея теплым, доверчивым взглядом. -- Но я же тебе уже говорила, что мне очень нравится это имя.
   -- А почему ты не хочешь назвать свое настоящее имя?
   -- А ты можешь ответить на один вопрос?
   -- Могу... Наверное...
   -- Ты точно хочешь узнать, как меня зовут?
   -- Я? -- Андрей опешил от неожиданного, и в то же время ожидаемого вопроса. -- Не знаю...
   -- Вот видишь, -- сказала девушка. -- Ты боишься разрушить...
   Она замолчала, не договорив.
   Но Андрей все понял...
   Андрей с облегчением вздохнул: девушка не решилась разрушить то доверие, давно уже возникло между ними.
   Андрей не знал, смог бы он по-прежнему также относиться к девушке, если бы узнал, что она не Алиса, а скажем, какая-нибудь Таня или Катя, Маша или Даша...
   Тайна бы сразу исчезла, как исчезает сладкий утренний сон, оставив после себя ощущение невозвратимой потери.
   Андрей был благодарен девушке за то, что она хранит свою тайну.
   -- Мне тоже нравится это имя, -- сказал Андрей.
   -- Ну и хорошо, -- ласково улыбнулась девушка. -- Называй меня так... А мое имя ты узнаешь, когда придет время....
   -- Ты такая загадочная! -- с восхищением проговорил Андрей. -- Словно ты на самом деле пришла из другого мира. Или из будущего, как настоящая Алиса...
   -- Всё может быть, -- девушка неопределенно пожала плечами и метнула в Андрея лучистый взгляд.
   Конечно, она совсем не была похожа на Наташу Гусеву, которая играла Алису в любимом фильме Андрея.
   Но почему настоящая Алиса обязательно должна быть похожа на Наташу Гусеву?
   -- Ну и как там, в будущем? -- Андрей не то, чтобы поверил девушке, просто он решил включиться в игру, придуманную ею.
   -- По-разному, -- загадочно улыбнулась Алиса.
   Андрей и не ожидал другого ответа. Никому не дано знать будущего, иначе изменится настоящее. Об этом пишут все фантасты, включая и Кира Булычева. И они скорее всего, правы...
   --Ну, а все-таки? -- спросил Андрей.
   Но этот вопрос тоже был условием игры.
   Как и ответ, который должен за ним последовать...
   -- В свое время ты обо всем узнаешь, -- ответила Алиса, которая, в полном соответствии с правилами игры, не собиралась делиться секретной информацией.
   -- А почему ты сказала, как зовут твою сестру
   -- Просто сказала...
   Ответ девушки ну никак не укладывался в рамки условий игры, но тем не менее Андрей не обиделся. Тем более, что он почувствовал, как пальцы Алисы -- нежные, но отчего-то холодные, словно девушка была с мороза, -- слегка коснулись его ладони.
   И Андрей поступил так, о чем мечтал уже давно -- с тех пор, как ему понравилась девушка, стоящая у окна.
   Сейчас она тоже стояла у окна -- вместе с ним.
   Они вместе стояли у окна, которое смотрело во двор библиотеки, на серое здание старинного жилого дома.
   Андрей взял девушку за руку.
   И крепко сжал ее ладонь.
   Крепко, но не очень -- он не хотел причинить ей боль.
   Девушка повернулась к Андрею, и их взгляды встретились -- в очередной раз...
   Они стояли у окна и смотрели друг на друга, и при желании их мог увидеть любой наблюдатель, сидящий во дворе на скамейке. Или в мягком кресле у себя дома. Увидеть и подумать -- а что это они там стоят? И из любопытства достать из пропахшего нафталином платяного шкафа старый немецкий бинокль и примкнуть к окулярам...
   "Ну и пусть!", -- легко подумал Андрей, имея в виду гипотетического наблюдателя.
   Пусть смотрит, если ему интересно.
   Ведь ничего такого еще нет...
   Есть только глаза Алисы -- серые, слегка грустные, но такие приветливые и добрые.
   Есть улыбка Алисы -- ясная, как майское утро.
   Есть крапинки веснушек на ее носу, которые делают лицо девушки немного смешным -- и одновременно милым и желанным.
   Есть ее полуоткрытые, словно в ожидании каких-то очень важных слов, губы.
   И Андрею очень хотелось коснуться этих губ своими губами, чтобы почувствовать, чем же они пахнут...
   Наверняка не сырой картошкой...
   -- Пошли, -- нарушила молчание Алиса. -- Нас могут увидеть...
   Она подумала о том же, что и Андрей...
   Они отошли от окна, став у стены между окнами. Теперь-то их точно никто не увидит. И пусть любопытный Наблюдатель, сидящий в мягком кресле в своей квартире, с гневом разобьет об пол свой прекрасный немецкий бинокль.
   Андрей отчего-то был уверен, что у Наблюдателя бинокль именно немецкий.
   -- Пошли, -- повторила Алиса.
   Она вела Андрея за руку за собой, почему-то увлекая его из уютного и уже почти ставшего родным и привычным холла на лестничную площадку.
   Андрей даже не услышал слабого скрипа открываемой двери.
   Дверь все понимала...
   На лестничной площадке тоже было окно, но оно было задрапировано плотной занавеской.
   Уж через эту занавеску точно никто ничего не увидит...
   А на соседней двери по-прежнему приколот тетрадный листок с уверенными словами: "Буду через десять минут".
   Десять минут еще не истекли.
   И не истекут никогда.
   Потому что галактики на время замедлили свой стремительный бег, словно Вселенная остановилась на мгновенье и задумалась: "А надо ли расширяться дальше?"
   И никак не могла найти ответ на этот очень простой вопрос...
   -- Мы здесь одни, -- просто сказала девушка, присаживаясь на широкий подоконник.
   -- Мы здесь одни, -- повторил Андрей слабым эхом.
   И сел на подоконник рядом с Алисой. Он не мог поступить по-другому -- иначе пришлось бы разорвать сплетенные пальцы. Отпустить руку девушки...
   А Андрею не хотелось отпускать ее руку -- пусть даже на мгновение...
   -- Когда-то, очень давно, -- услышал он мягкий шепот, -- меня здесь первый раз поцеловал... один человек...
   -- Что? -- встрепенулся Андрей, не в силах поднять глаза на девушку. Оказывается, её кто-то уже целовал. Какой-то парень...
   -- Совсем в другой жизни, которая наступит еще не скоро, -- продолжал звучать в его затуманенном мозгу знакомый голос. -- Жизни, которая когда-то уже была или когда-то еще будет. Или не будет никогда... Ведь ты сам сказал, что Вселенная развивается циклично...
   -- Я тебя не понимаю, -- с трудом сумел выдавить из себя Андрей. Он старался не думать о незнакомом ему парне, который был ему неприятен, несмотря на то, что он совсем не знал его, но мысли сами скатывались на эту колею. -- Ты действительно странная...
   Он по-прежнему держал пальцы Алисы в своих ладонях и не решался поднять глаза на девушку.
   -- А это хорошо или плохо? -- прозвучал тихий вопрос.
   -- Не знаю...
   Девушка вдруг встала с подоконника и посмотрела на Андрея сверху вниз. Он тоже вскочил, подчиняясь какому-то неосознанному порыву.
   Их ладони разомкнулись...
   Но это было не страшно, потому что руки девушки оказались за спиной Андрея...
   А руки Андрея сомкнулись за спиной Алисы.
   И он ощутил легкое, туманящее мысли и возбуждающее желания прикосновение скрытых несколькими слоями материи двух невидимых, но осязаемых полушарий.
   И отогнал беспокойные воспоминание о давнем сне, в котором он клал ладони на почти такие же полушария. Только они были огромные, как голова младенца, но очень мягкие на ощупь, и Андрей исступленно мял их и тискал.
   Там полушария не были скрыты ничем и были доступными.
   Если бы перед ним сейчас было зеркало, а не серые, как осеннее небо, глаза Алисы, Андрей увидел бы себя похожим на вареного рака.
   Но щеки Алисы тоже пылали пожаром. А глаза -- серые, зовущие и глубокие, как мировой океан, смотрели на Андрея так, что Андрей боялся захлебнуться в ее взгляде, и в тоже время желал окунуться в бездну, которая распахивалась перед ним.
   -- Ты же хочешь, Андрей, ты же хочешь, -- шептала Алиса, и он чувствовал теплое дыхание девушки, и сквозь плотную пелену непонятно откуда взявшегося тумана видел алые губы, полуоткрытые, призывные...
   -- Ты же всегда хотел... И тогда, когда мы... в первый раз... здесь же... Только там, у нас... Андрюша...
   Постороннему наблюдателю, если он, помимо бинокля, располагал подслушивающим устройством, могло показаться, что Алиса бредит. Андрей тоже не понимал ни слова. Но он не был посторонним наблюдателем -- он был участником и потому не желал ничего понимать. Ведь рядом с ним была девушка -- милая, добрая, желанная.
   И совсем рядом -- ее губы. Очень близкие и тоже желанные...
   -- Да?
   Словно слабый вздох легкого ветерка.
   -- Да...
   ... Наконец-то он узнал, чем пахнут губы Алисы.
   Это был запах свежего лесного утра...
  
  

Глава одиннадцатая.

1.

   Времени до начала занятий оставалось совсем немного, а старый трамвай нехотя тащился по рельсам, кряхтя от усталости. На остановках он с изнеможенным вздохом останавливался, скрежетал несмазанными дверями, и в этом металлическом скрежете Андрею слышались жалобы на плохое здоровье и вообще на жизнь, которая стала унылой и скучной. Однако Андрей не хотел соглашаться со старым трамваем: жизнь была прекрасна и удивительна, а яркое весеннее солнце радостно взирало на город с чисто вымытых голубых небес, блестя яркими лучами. Так же радостно щебетали серые воробьи и вальяжно бродили довольные жизнью сизые голуби.
   Но старый трамвай не переставал жаловаться на жизнь, и Андрей перестал слушать его старческое брюзжание. Трамвай, словно в отместку, поплелся еще медленнее, и Андрей едва сдерживался, чтобы на первой же остановке не выскочить из душного вагона, который водитель почему-то упорно именовал салоном, и вприпрыжку побежать по залитым солнечными лучами улицам к университету.
   К Алисе, которая -- конечно же -- уже давно ждала его...
   ... Поцелуй в библиотеке выбил Андрея из привычной колеи. Все произошло так быстро и неожиданно, что Андрею казалось, что ему все привиделось во сне. Целый вечер он пролежал на диване, прокручивая в памяти, как киноленту, мимолетное воспоминание:
   ...вот он и Алиса стоят у окна, в которое видны серые и мрачные задворки стоящего на проспекте дома...
   ...и вот уже он близко-близко видит серые глаза девушки, чувствует ее горячее дыхание, исходящее из полуоткрытых, будто в ожидании, губ...
   ... щеки горят малиновым румянцем...
   ... и снова губы -- такие близкие и желанные...
   ... запах луговых трав, вкус земляники...
   ... полет в небеса...
   ... парение в облаках...
   ... и нет никакого желания спускаться с небес на далекую и невидимую землю...
   А потом... Потом они до вечера гуляли по тихому тенистому парку рядом с Дворцом пионеров, о чем-то разговаривали. Даже не брались за руки. И больше не целовались. Даже не говорили о поцелуе, который случился в библиотеке -- словно до поры до времени на эти разговоры было наложено строгое табу. Но все равно Андрей чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Наверное, впервые в своей недолгой восемнадцатилетней жизни...
   А потом Алиса прочитала Андрею стихи.
   Так и сказала:
   -- Хочешь, я прочитаю тебе стихи?
   И внимательно посмотрела на Андрея каким-то странным взглядом. Андрею почему-то показалось, что Алиса сейчас заплачет.
   -- Свои? -- тихо спросил он.
   Алиса быстро спрятала глаза.
   Они остановились около огромного -- не охватить -- разлапистого тополя, который возвышался в самом начале аллеи. Набухшие почки уже начали выпускать зеленые куколки листочков. Алиса положила ладонь на ствол дерева, медленно провела по нему, словно погладила маленького шаловливого котенка. Уже темнело, Андрей не видел глаз Алисы, но он почему-то почувствовал, что они снова загрустили.
   -- Нет, не мои, -- наконец ответила она.
   -- А чьи?
   -- Одного человека... Но это тоже не его стихи. Он читал их мне... когда-то очень давно, когда мы...
   Она замолчала. Снова провела ладонью по стволу дерева. Наверное, вспоминала своего прежнего парня, который когда-то посвятил ей стихи. Андрею стало очень грустно оттого, что у Алисы раньше кто-то был. Он тоже коснулся ствола дерева. Кора была шершавой и теплой.
   -- Что вы? -- наконец спросил он. Хотя можно было и не спрашивать. И так ясно, что...
   -- Ничего, -- едва слышно ответила Алиса.
   Андрею хотелось взять девушку за руку, но он не решился. Он вообще почувствовал, что сейчас лучшее не только ничего не делать, но и ничего не говорить, чтобы не спугнуть зарождающееся начало чего-то очень хорошего, доброго. Настоящего...
   И черт с ним, с прежним парнем Алисы. Все равно она сейчас не с ним, а с Андреем...
  
   - Тает роза на девственном теле зимы -
   начала Алиса очень тихо, -
   Недопетой любви незажившая рана.
   Эти двое в сетях золотого тумана
   Так похожи на нас, только это не мы.
  
   Голос Алисы зазвучал чуть громче. Более увереннее...
   Но все равно он был тихим, и чтобы услышать стихи, надо было стоять рядом с Алисой, и совсем не дышать. Чувствовать ее теплое дыхание...
  
   Уведи меня прочь! В ночь меня уведи!
   Ночь укроет, и, может быть, раны залечит.
   Посмотри, он так бережно сжал ее плечи,
   Согревая ее, как цветок на груди.
  
   Этот мальчик - он искренне верит в любовь.
   Лгут, что время - от боли любой панацея.
   Мы бредем - в никуда, без причины, без цели,
   Оставляя цепочки неясных следов...
  
   Так бессмысленно ярок неоновый свет.
   Эти дети - храни их, пожалуйста, Боже!
   Мне не хочется думать, что пьяный прохожий
   Втопчет розу в заплеванный, тающий снег.
  
   Последние строки прозвучали совсем тихо. Но Андрею казалось, что они звучат громче, чем взрыв снаряда, выпущенный из гигантской пушки.
   -- Это... -- начал он.
   -- Ничего не надо говорить, -- донесся до Андрея тихий голос Алисы, а её холодная ладошка коснулась его губ. -- Ничего...
  

2.

   Андрей вспоминал, что ночью он долго не мог уснуть, ворочаясь в постели. Он чувствовал небывалый прилив возбуждения, сердце грохотало, как кузнечный молот, ладони были мокрыми, как от испарины.
   Когда он наконец-то уснул, то увидел себя вместе с Алисой. Они шли, держась за руки, по широкой дороге, окончание которой терялось за горизонтом. Мимо них мчались по своим делам автомобили, обдавая вонючим смрадом выхлопов. Однако воздух был чист и прозрачен, в зените горел оранжевый шар солнца, в голубой выси неба носились с радостным пением какие-то юркие птицы. Андрей отчего-то был уверен, что это стрижи, хотя из мелких птиц мог с уверенностью опознать только воробья. Справа и слева от дороги зеленела мохнатая стена леса. Шаловливый бродяга-ветер, прилетевший из придорожного леса, совсем еще мальчишка, бежал рядом вприпрыжку, обдувая разгоряченные лица
   Перепрыгнув через канаву на обочине, они углубились в тенистую чащу -- и лес стал молчаливым свидетелем их долгого поцелуя. Потом они долго шли по неширокой лесной тропинке, то и дело останавливаясь, чтобы снова и снова поцеловаться. Вскоре тропинка вывела их к морю, на скалистый берег, на спине которого стояла маленькая рыбацкая хижина. Дверь хижины была гостеприимно распахнута настежь, и Андрей с Алисой смело вошли внутрь. Проплутав по лабиринтам откуда-то взявшихся длинных и узких коридоров, они вышли к небольшой комнатушке с одним-единственным окном, плотно зашторенным шерстяной гардиной. В маленькой комнатушке царила приветливая полутьма. Никакой мебели в комнате не было, кроме большой кровати у стены, накрытой покрывалом с бахромой по краям. И Алиса идет к этой кровати, садится поверх покрывала и стаскивает с себя свитер.
   А под свитером у нее нет ничего. Ничего из одежды. Только светятся в мягкой полутьме белые, как сахар, полушария с темными бугорками на вершине... Руки Андрея, не повинуясь его воле, тянутся к этим полушариям, но темнота, живущая в комнате, вдруг плотно сбивается, становится вязкой, как кисель, и руки Андрея тонут в этом сером киселе. Андрей пытается изо всех сил прорваться к Алисе, что-то кричит ей -- и вдруг до его слуха доносится чей-то громкий и зловещий смех, и в следующее мгновение черная густота лопается, как будто взорвали гранату, и обнаженное тело Алисы отбрасывается взрывной волной на кровать. Алиса ударяется спиной о бугристую стену -- и проваливается в клубящуюся вокруг нее тьму, и на Андрея обрушивается жуткая космическая тишина, сквозь плотный покров которой слышится испуганное шуршание набегающих на каменистый берег морских волн...
   Ноги вдруг теряют опору -- под Андреем разверзается пол, и он летит куда-то вниз, в хищно клубящуюся темноту, которая готова разорвать его на части острыми клыками. Андрей хочет закричать -- но в рот словно затолкали песок. Андрей хватает ртом вязкий воздух, и...
   ...Легкие струи волос разбросаны по подушке. Узкие джинсы, чуть приспущенные, плотно обтягивают худые бедра. В полутьме мраморно светится белое обнаженное тело. Вздымается высокая грудь. Внимательные, чуть грустные глаза...
   В глазах -- ожидание...
   Если смотреть сверху, девушка похожа на большую куклу.
   ... А потом опять -- долгое блуждание по лабиринтам узких и темных коридоров, липкая паутина на стенах, и снова полутемная комната. Плотные шторы задернуты, так что ни солнцу, ни ветру неведомо, что происходит внутри..
   ...тихий шепот взволнованных губ...
   ... легкий шорох одежды...
   Губы сливаются в долгом, как вечность, поцелуе...
   ...Вселенная замирает...
  
   "Твои губы пахнут полынью...
   "Это плохо?"
   "Не знаю..."
  
   ... Лесная просека. Заросли кусачей крапивы. Поляна, заросшая высоченными лопухами. Город остался далеко -- в другом мире. А где-то впереди -- Море. И маленькая хижина на берегу у подножья высокой скалы.
   Хижина, которая даст приют двоим.
   Только там они смогут быть счастливы.
   Если смогут...
  
   ... Когда Андрей проснулся, он не чувствовал себя отдохнувшим. Казалось, он вообще не спал, а занимался какой-то тяжелой физической работой. Или учил сложный билет к трудному экзамену.
   Однако странный сон полностью выветрился из мыслей, когда Андрей завтракал. И совсем забылся, когда он выходил из дома и шел на трамвайную остановку, предвкушая встречу с Алисой. Он был уверен, что вчерашний поцелуй изменил их отношения, и теперь они станут другими. Этот поцелуй не был случаен, потому что они хотели одного и того же. Правда, по-разному... Андрею Алиса очень нравилось, он был почти без ума влюблен в нее -- как когда-то был влюблен в Таньку. Но нравился ли Алисе он, Андрей? Любила ли она его? В этом он не был уверен. Если у Алисы раньше был парень, который ее бросил, то она изо всех сил пытается забыть этого человека, и Андрей, с которым она познакомилась случайно, стал как раз одной из таких возможностей -- забыть. Очень уж настойчивым, сильным был ее поцелуй, словно девушка хотела раствориться в губах Андрея, забыв о прошлом.
   Но прошлое все равно напоминало о себе и не отпускало. Эти стихи, от которых мурашки по коже...
   "Тает роза на девственном теле зимы..."
   Но, так или иначе, Андрей хотел, чтобы их отношения продолжились.
   Он уже был готов к тому, что они скоро будут вместе.
   Вместе по-настоящему...
  

3.

  
   Андрей влетел на второй этаж, словно у него за спиной были приделаны крылья. Он представлял, как подлетит к девушке, заключит ее в объятия и закружит посреди коридора.
   И остановился, прислонившись к дверной раме.
   По полутемному коридору взад-вперед сновали студенты, некоторые стояли, прислонившись к подоконнику, листали книги и тетради с конспектами.
   Но Алисы нигде не было видно.
   Андрей медленно, под громкий стук собственного сердца, подошел к окну, около которого всегда стояла Алиса. Сейчас там была совсем другая девушка -- низкорослая блондинка с некрасивыми толстыми ногами, уткнувшая длинный, как у Сирано де Бержерака, нос в весьма пухлую книгу. Андрей остановился у соседнего подоконника, провел ладонью по шершавой поверхности. Вперил взгляд в упитанную блондинку, которая нагло занимала чужое место. Однако блондинка не уходила, а Алиса не появилась. Блондинка оторвала кинжал носа от книги, бросила исподлобья быстрый взгляд на Андрея и, чуть отодвинувшись от подоконника, снова уткнулась в книгу. "Ворона!", - со злостью подумал Андрей. Он едва сдержался, чтобы не подойти к девушке и грубо прогнать ее.
   Андрей вздохнул, отвернулся от окна и, присев на подоконник, бросил косой взгляд на стену. Портреты бородатых основоположником взирали на Андрея с осуждением.
   -- Да пошли вы! -- в сердцах бросил Андрей.
   Девушка с книгой снова оторвалась от чтения, бросила на Андрея очередной взгляд, в котором читалась настороженность и, захлопнув книгу, перешла к соседнему окну, около которого стояли три девушки, тоже занятые чтением.
   -- Давно бы так, -- буркнул Андрей.
   Маркс, Энгельс и Ленин грозно посмотрели на Андрея, нахмурив косматые брови. Казалось, что они сейчас сойдут со своих портретов, подойдут к Андрею и навешают ему по шее. Потому что негоже советскому студенту, комсомольцу пугать хорошеньких девушек и посылать куда бы то ни было основоположников самого передового в мире учения. Это пахнет идеологической диверсией, и если сошедшие со своих портретов основоположники сообщат о поведении Андрея кому следует, это может привести к самым печальным для него последствиям -- вплоть до проработки на комсомольском собрании и исключении из университета.
   Но Андрея сейчас мало волновала его дальнейшая судьба. Ему было все равно, останется он в университете. Какая разница, если Алиса исчезла! Исчезла так же неожиданно, как и появилась. А Андрей так и не узнал, где она живет...
   Алиса исчезла. И, быть может, больше не появится...
   Андрей вдруг с тревожной ясностью вспомнил свой сон. Темнота сжимается в огромный кулак, который заносится над головой Алисы. Девушка делает шаг назад, падает на кровать -- только голые полушария вызывающе светятся в темноте. Соткавшийся из плотной тьмы кулак с размаху бьет девушку по голове, и она проваливается в бездонную пропасть, в которой плотоядно колышется темнота.
   Андрей думал, что этот сон -- обычный кошмар, который растворяется с первыми лучами утреннего солнца.
   Но сны бывают и пророческими.
   А пророчества могут сбываться...
   Алиса исчезла в кошмарном сне, поглощенная зловещей тьмой -- и теперь ее не будет по-настоящему. И она уже больше никогда не будет стоять у седьмого -- если считать от дверей кафедры теории литературы -- окна, что-то высматривая во дворе университета. А на нее больше не будут мрачно взирать со своих отретушированных портретов бородатые основоположники. И Андрей не подойдет к ней, не скажет тихо -- "Привет!", и не увидит, как она радостно улыбнется ему в ответ. И их руки не коснутся друг друга, а их губы -- в новом сладком поцелуе.
   Никогда...
   Никогда-никогда...
   Потому что сказка закончилась. И девушка, которая назвалась Алисой, которую Андрей мысленно называл то Ассоль, то Маргаритой, но настоящего имени которой Андрей так и не узнал, ушла в свой далекий и недоступный мир.
   Мир, который находится то ли на другой планете, то ли лежит в другом пространстве и времени.
   Мир, которого нет, потому что его придумал сам Андрей.
   Громко прозвенел звонок на первую пару, и коридор стремительно опустел. Но Андрей так и остался стоять у окна, ёжась от холодных взглядов бородатых основоположников, которые осуждали Андрея за прогул. Наверное, он заплакал, потому что лица основоположников потеряли четкие очертания, сделались расплывчатыми, размытыми.
   Рука Андрея нащупала в кармане носовой платок. Вместе с платком из кармана выпал сложенный вчетверо листок клетчатой бумаги.
   Андрей нагнулся, поднял его с пола, развернул.
   Перед глазами запрыгали нечеткие буквы.
   "Не расстраивайся. Мы обязательно встретимся. Через четырнадцать лет в Интернет-зале библиотеки. Просто наше время еще не пришло. Твоя Алиса -- девушка из будущего, которое обязательно наступит".
   Андрей опешил. Он еще раз, более внимательно, перечитал записку, не понимая, кому это понадобилось над ним так пошутить. Скатившаяся со щеки слеза упала на листок бумаги, расплывшись сиреневой кляксой.
   "Не расстраивайся. Мы обязательно встретимся. Через четырнадцать лет в Интернет-зале библиотеки. Просто наше время еще не пришло. Твоя Алиса -- девушка из будущего, которое обязательно наступит".
   Но ясности это не прибавило. Во-первых, как эта записка попала ему в карман? Когда Алиса успела положить ее ему? Андрей вспомнил, как они шли в сторону вокзала, о чем-то разговаривая. Андрей не помнил, о чем -- на его губах горел недавний поцелуй, и он был под впечатлением от стихов, которые прочитала ему Алиса. Они шли медленно -- однако пришли быстро. Быстрее, чем хотелось бы Андрею. И Андрей, когда они подошли к привокзальной площади, спросил у Алисы, взяв девушку за руку:
   -- Ты сейчас снова исчезнешь?
   Алиса лучисто улыбнулась и тихо сказала:
   -- Исчезну...
   -- Но мы еще увидимся?
   --Обязательно! -- ответила Алиса. Теплые солнечные лучи запутались в стремительном водопаде ее распущенных волос, и девушка казалась маленьким рождественским ангелочком. Андрей не понимал, как это сравнение пришло ему в голову посреди весны, но ему и не хотелось сейчас ничего понимать.
   Главное, что рядом была Алиса...
   -- Когда? -- спросил он.
   -- Скоро, -- ответила Алиса. И странно так добавила. -- Может быть, в настоящем. Но скорее всего, в будущем.
   -- Завтра? -- с надеждой спросил Андрей.
   -- Завтра обязательно наступит, -- не совсем понятно ответила Алиса. -- Ну, мне пора, -- она порывисто обняла Андрея. Наверное, именно в этот момент она и подложила заранее заготовленную записку. -- Я не прощаюсь...
   -- Я тоже, -- ответил Андрей.
   Алиса ослепила Андрея ласковой и как всегда грустной улыбкой, посмотрела ему в глаза с каким-то особым значением -- и, быстро повернувшись, скрылась в подземном переходе, ведущем к железнодорожным платформам.
   А Андрей еще долго стоял у входа в туннель, вспоминая о том, что сегодня произошло между ними и мечтая о том, что произойдет между ними в дальнейшем.
   Но вот - ровный листок бумаги, вырванный из ученической тетради. Прямые буквы, сиреневое пятно на том месте, куда скатилась слеза. "Мы обязательно встретимся. Через четырнадцать лет в Интернет-зале библиотеки." И странные вчерашние слова Алисы: "Завтра обязательно наступит". Неужели она действительно пришла из будущего, и это никакой не розыгрыш?
   От этой мысли по спине Андрея забегали холодные мурашки. Одно дело мечтать о встрече с девушкой из другого мира, и совсем другое - на самом деле встретить её.
   А может, это все-таки розыгрыш?
   Андрей не хотелось, чтобы это был в розыгрыш. Если ты сам запоем читаешь фантастику и даже пробуешь что-то писать сам, то невозможно не верить в другие миры и времена. Андрей искренне верил, что параллельные миры и инопланетяне существуют, как существует и возможность путешествий во времени. Правда, Танька Кедрина, не говоря уж о Ленке Зверевой, непременно засмеяли бы Андрея, выдай он им эту сентенцию. Но что с них взять, замшелых реалистов? Хотя Танька больше, чем Ленка склонна к романтическим мечтам и порывам. А Ленка, когда училась в школе, тоже писала фантастические рассказы в духе Александра Грина. И стихи у нее замечательные получаются...
   Может быть, они поверят Андрею, если он расскажет им, что встретил в коридорах филфака самую настоящую девушку из будущего, которая живет... будет жить... через четырнадцать лет?
   Четырнадцать лет... Это ведь так много. И так долго ждать... "Через четырнадцать лет мне исполнится тридцать один год... и я буду совсем старым... а эта девушка... Алиса... ей так и будет семнадцать? И как она попала сюда из будущего? Из 2002 года?.. из двадцать первого века? Действительно, Алиса... как из фильма... неужели через четырнадцать лет изобретут машину времени? И что такое Интернет-зал? И почему он находится в библиотеке?" Вопросы, вопросы, целые горы вопросов, на которые сейчас нет ответа. Да и совсем не хочется на них отвечать, отвечать, потому что губы до сих пор помнят теплый вкус земляничного поцелуя... Неужели через четырнадцать лет все повторится?
   Но Андрей, как бы ни был он расстроен, рассудком все же понимал, что четырнадцать лет -- очень большой срок. За четырнадцать лет он успеет сто раз забыть Алису, потому что жизнь только начинается, и впереди его ждут новые люди, новые встречи, новые знакомства. Новые поцелуи. И не только поцелуи...
   Он еще раз перечитал записку. "Просто наше время еще не пришло". Наверное, Алиса права. Ей лучше знать, она же из будущего...
   Странно окрыленный, Андрей засунул записку обратно в карман, и направился вдоль по пустому коридору. На его губах играла легкая улыбка. И вдруг он услышал чьи-то легкие шаги за спиной. Сердце радостно затрепетало: Алиса! Она вернулась к нему!
   Андрей порывисто обернулась. Перед ним стояла Танька Кедрина. И лучисто улыбалась.
   -- Привет! -- весело бросила она.
   Андрей угрюмо кивнул Таньке -- ведь это была не Алиса...
   -- Пошли, лекция уже началась, -- сказала Танька и взяла Андрея под руку. Он не стал вырываться, и послушно, как висельник на плаху, побрел рядом с Танькой по гулкому коридору.
   -- Ты чего такой хмурый, -- наконец-то заметила Танька. -- Что-то случилось?
   -- Ничего, -- буркнул Андрей. Он не хотел посвящать Таньку в свои проблемы. Все равно не поймет...
   -- Все будет хорошо, -- уверенно сказала Танька.
   Они свернули на лестничный пролет. Андрей на миг остановился, почувствовав чей-то теплый взгляд. Оглянулся. И заметил легкий кисейный силуэт девушки, которая стояла у окна. Увидев Андрея, Алиса -- это была она! -- улыбнулась и помахала ему рукой. Андрей уже готов был броситься к ней -- но силуэт Алисы сделался смазанным, как карандашный набросок рисунка на листе бумаги, стал истончаться, и девушка тут же исчезла, словно растворилась в пространстве.
   Андрей запоздало помахал ей в ответ.
   -- Ты чего? -- спросила Танька. И тоже оглянулась.
   -- Ничего, Танюша, -- сказал Андрей.
   Вечно недовольные основоположники угрюмо взирали со своих надоевших портретов на Таньку и Андрея. Ему показалось, что они сейчас погрозят ему пальцем.
   Андрей улыбнулся и показал им язык.
  
  
  

Эпилог.

28 сентября 2002 года.

1.

  
   В конце сентября темнеет рано, и город погружается в мягкий, уютный сумрак. Загораются уличные фонари, взрываются ярким, бьющим по глазам, светом неоновые рекламные огни на фасадах зданий, а по Волге, когда нет облаков, мягко стелется дрожащая лунная дорожка. Опавшая листва мягко шуршит под ногами и грустно шепчет о чем-то своем, и навязчиво кружится в голове печальный мотив: "Вот и лето прошло, словно и не бывало...".
   Лето прошло -- и жаль, что многое не сбылось, и нельзя вернуться назад...
   -- Обними меня, -- тихо попросила Олеся, когда они свернули с набережной и по широким ступеням поднялись на мост через Волгу. -- Я боюсь упасть...
   По мосту, угрюмо урча, неслись автомобили, и он раздраженно вибрировал.
   Андрей осторожно положил руку на плечо девушке, прижимая ее к себе. Олеся доверчиво прильнула к нему, как маленький котенок, и Андрей ощутил в груди прилив радости.
   -- Я боюсь мостов, -- прошептала девушка.-- Когда я была маленькая, подо мной провалился мост, и я чуть не утонула.
   -- Но ведь не утонула, -- улыбнулся Андрей.
   Он не стал спрашивать, сколько тогда лет было Олесе, и где находился тот злополучный мост. Олеся жила в Чугриновке, пригородном поселке, почти что в деревне, так что, скорее всего, это был небольшой мосток через ручей или речушку, сложенный из прогнивших бревен.
   Но в раннем детстве мир представляется совсем иным, нежели его видит взрослый человек. Для пятилетнего ребенка он кажется огромным и таит немало опасностей, чаще всего придуманных самим ребенком. А потом в душе человека всю жизнь живут его детские страхи...
   Подул легкий ветерок, поднимая пыль. Желтые листья закружились в веселом танце. Над Волгой повисли хмурые облака, и серебристая дорожка лунного света исчезла. Из горящего яркими огнями здания ресторана, что недавно открыли на набережной, понеслась оглушительная музыка, и ветер донес обрывки песни. "Заходите в мой дом, мои двери открыты..."
   Воздух стремительно остывал, но Андрей не чувствовал ни холода, ни тяжелого давления серых осенних туч.
   На душе было хорошо и легко.
   Потому что рядом с ним была Олеся...
  

2.

   Познакомились они случайно. Четыре года назад, говоря шершавым языком рекламы, Андрей открыл для себя интернет. Андрей, филолог по образованию, работал тогда корреспондентом в молодежной газете, и был очень далек от компьютеров -- техника никогда не была его сильным коньком во всё усложняющемся мире. Конечно, он был в курсе, что в незапамятные времена существовала какая-то загадочная компьютерная сеть под туманным названием ФИДО, которая постепенно превращалась в не менее загадочную сеть под названием Интернет, которую еще называют "Всемирной паутиной". Там можно отыскать все, что душе угодно -- от порнографии до рефератов. Порнографией Андрей никогда не интересовался, считая ее развлечением для прыщавых подростков, а рефераты ему давно уже не были нужны -- Андрей давно уже вышел не только из школьного, но и студенческого возраста.
   Так что, быть может, Андрей никогда не добрался бы до интернета, если бы не случай.
   Четыре года назад самодеятельный молодежный театр, который существовал при городской библиотеке, поставил спектакль -- пародию на "Необыкновенные приключения итальянцев в России". Там было много всяких забавных приколов, веселых шуток и ироничного стеба, порой на грани фола. Библиотечная "Горница" содрогалась от раскатов смеха.
   В одном из эпизодов спектакля экстравагантная итальянка приходила в библиотеку и с порога заявляла: "Quiero internet!", что в переводе родного языка Федерико Гарсия-Лорки означало: "Хочу интернет!". Почему чистокровная итальянка розмовляла испанскою мовою, оставалось для зрителей загадкой -- но такова была задумка режиссера спектакля, женщины средних лет, работавшей программистов в закрытом НИИ, которая очень любила приколы и розыгрыши и хотела, чтобы всем было весело.
   И было действительно весело. А фраза "Quiero internet!" после спектакля стала крылатой. Настолько крылатой, что Андрей как-то подумал: "А почему бы и нет..."?
   И пришел в интернет-зал "Горьковки" - так с незапамятных времен сокращенно именовали Областную библиотеку имени Горького. Главным достоинством этого зала было то, что интернет там был совершенно бесплатным. И благодарить за такой щедрый подарок нужно было господина Сороса и его институт "Открытое общество".
   Андрей с головой бросился в виртуальный омут, он мог часами бродить по сайтам Всемирной Паутины, ощущая себя Робинзоном, оказавшемся на необитаемом острове. Впрочем, остров этот -- вернее, острова -- оказались очень даже обитаемыми. Интернет познакомил Андрея со множеством разных людей, живших в разных концах света, которые стали его виртуальными друзьями-приятелями.
   Но Андрей завязывал не только виртуальные знакомства. В интернет-зал ходило множество реальных людей, здесь даже образовалась своя тусовка. И так получилось, что в этой тусовке Андрей оказался самым старшим. Ему уже стукнуло тридцать два года, а завсегдатаям интернет-зала было в среднем около двадцати.
   Но какое значение имеет разница в возрасте для дружбы и просто веселого общения?
   Тем более, что в интернет-зал ходило много девушек, которые почти всегда предпочитали знакомиться с парнями лет на десять старше себя...
   Впрочем, Андрея давно уже не интересовали девушки. Говоря молодежным языком, он "забил" на личную жизнь. Кроме того, Андрея хотел хоть ненадолго вырваться из оков реального мира, в котором таились сотни, если не тысячи, проблем, порой неразрешимых, от которых хотелось спрятаться в мире виртуальном -- хотя бы на полтора часа. Именно столько времени в интернет-зале давалось на странствия по просторам Всемирной паутины.
   Андрей жил в виртуальном мире, и будь его воля, он навсегда поселился бы в каком-нибудь Диптауне, о котором он недавно прочел в "Лабиринте отражений" Сергея Лукьяненко. Но, к сожалению, современные программисты еще не научились строить виртуальные города в Сети, так что еще не скоро можно будет поселиться в мирах виртуальной Глубины, описанной в "Лабиринте..."
   ... Олеся появилась в интернет-зале примерно полгода назад. Ее привела туда Лерка, младшая сестра, которая была завсегдатаем интернет-тусовки чуть ли не с раннего детства. Если, конечно, можно считать детством возраст тринадцати лет -- именно в тринадцать Лерка впервые пришла в интернет-зал. Недавно ей исполнилось четырнадцать. Лерка -- веселая, по-детски бесшабашная -- очень быстро влилась в тусовку, несмотря на то, что была она здесь самой младшей, и стала, что называется, душой компании. С Леркой Андрей поначалу старался не общаться -- все-таки разница в возрасте была более чем в два раза. Но бесцеремонная Лерка сама лезла к Андрею с разговорами, словно не замечая разницы в возрасте, и вскоре они сошлись настолько, что девочка стала делиться с Андреем своими нелегкими подростковыми проблемами, просить у него советов, как поступить в том или ином случае.
   -- Ты человек взрослый, -- говорила она, -- знаешь всё лучше меня. Я же не могу обо всем этом говорить с предками, они не поймут...
   Так что когда в холле интернет-зала появлялась Лерка, сердце Андрея наполнялось радостью, а душа стремилась в облака.
   Но чувство радости очень быстро проходило, уступая место глухой тоске -- Андрею было до острой боли в уставшей душе жаль, что он уже такой взрослый. Он готов был даже отдать душу дьяволу, чтобы ему снова было лет пятнадцать, и чтобы быть таким же веселым и бесшабашным, как Лерка. Но дьявол почему-то не спешил к Андрею за его единственной бессмертной душой, и ему ничего не оставалось делать, кроме как безмолвно восхищаться Леркой, для которой, казалось, не существует никаких проблем. Лерка была полностью открыта миру и людям. Наивная юная душа, она верила, что мир существует только для нее, а люди, которые окружают ее, все сплошь добрые и хорошие. Андрей иногда ловил себя на странной мысли: он боялся, что открытость Лерки может сыграть с девушкой злую шутку: когда-нибудь она столкнется с подлостью и предательством, и тогда от ее детской восторженности не останется и следа... Ведь не все люди хорошие, в мире существует и немало плохих людей, а то и откровенных подонков. Не приведи Господь встретится такой на ее пути -- и слетит с губ по-детски ясная улыбка, и смолкнет задорный смех, и погаснет искрящийся радостью взгляд, и исчезнет трогательная наивность в звонком голосе...
   Но время шло, и, видимо, столкновение с изнанкой жизни откладывалось для Лерки на неопределенный срок. И Лерка оставалась такой же веселой и бесшабашной девчонкой. Но этой весной Андрей вдруг неожиданно для себя заметил, что Лерка из неуклюжего и немного угловатого подростка превращается в весьма привлекательную девушку, на которую уже начинают заглядываться парни. Особенно если она надевает короткую, выше чуть полноватых колен, юбку...
   Стал на Лерку засматриваться и Женька по прозвищу Самурай, который тоже был завсегдатаем интернет-тусовки. Самураю, получившему такое прозвище потому, что его влекло все японское, недавно исполнилось восемнадцать, однако он говорил, что у него было с десятка два девчонок. Андрей не знал, правду говорит Самурай или немного привирает, чтобы казаться как можно круче, но ему очень не хотелось, чтобы Самурай занялся сексом с Леркой. Тем более что сама Лерка о сексе совсем не думала. Андрей даже подозревал, что она и слова такого не знает, потому что, как и сам Андрей, жила в вымышленном мире, напрочь лишенной житейской грязи. Но если Андрей уходил из реального мира в мир виртуальный, то Лерка создавала свой мир вокруг себя, и каждый, кто с ней общался, становился частью созданного Леркой мира.
   Спустя некоторое время Андрей узнал, что Лерка заходит в гости к Самураю. Данное обстоятельство ввергло Андрея в глухую тоску: неужели эта ясная, как солнышко, юная девушка оказалась такой же, как все...
   И он как-то спросил у Лерки, пошловато ухмыльнувшись:
   -- Ну и как тебе Самурай?
   Он словно хотел навсегда вырвать из души светлый образ девушки, которая, сама не зная того, дарила ему душевный покой и тепло только одним своим присутствием где-то рядом.
   Лерка, которая, несмотря на свою житейскую неопытность и почти еще детскую наивность, конечно же, поняла, о чем идет речь. И, глядя на Андрея ясными глазами невинного ребенка, ответила:
   -- У нас с ним ничего не было... Ничего такого, о чем ты мог подумать.
   Лерка, несмотря на разницу в возрасте, с самого начала называла Андрея на "ты". Похоже, для нее в этом мире не было авторитетов...
   И Андрей понял, что девушка говорит правду. Но тем не менее не удержался от вопроса:
   -- А зачем ты тогда ходишь к нему?
   -- Мы просто друзья, -- ответила Лерка. -- Да и вообще, он хороший прикольный парень. С ним можно просто поболтать...
   -- Смотри, доболтаешься, -- Андрея почему-то начала разбирать злость. -- Когда-нибудь он тебя изнасилует...
   -- Да ты что! -- искренне изумилась Лерка. -- Самурай хороший, он никогда так не поступит. Он только... -- она на мгновение запнулась, -- если ... я захочу... А я не хочу...
   Из этой сбивчиво произнесенной фразы Андрей сделал вывод, что Самурай уже предлагал Лерке переспать с ним. Но Лерка благоразумно отказалась. У Андрея буквально гора свалилась с плеч, и он спросил:
   -- Вообще не хочешь?
   -- Вообще...
   -- Когда-нибудь захочешь, -- заметил Андрей.
   -- Может быть, и захочу, -- пожала плечами Лерка. И, лукаво улыбнувшись, пронзила Андрея ясным, как небо, взглядом голубых васильковых глаз.
   И Андрей понял, что Лерка по-прежнему остается ребенком. Добрым, доверчивым, наивным ребенком, который не просто создает вокруг себя свой собственный мир, такой же добрый и чистый, но и вовлекает в этот мир окружающих ее людей, делает так, чтобы люди, с которыми она общается, становились такими же -- милыми, добрыми, светлыми, не способными на дурные поступки...
   Но Андрей был в два раза старше Лерки и понимал, что такого не бывает. Или бывает, но быстро заканчивается.
   Но ведь все равно так хочется верить в хорошее!
   Особенно когда видишь перед собой по-детски счастливые глаза Лерки, которые не смогут заставить страдать никакие проблемы и несчастья.
   -- Странно, -- сказал он Лерке тогда, -- Самурай старше тебя на шесть лет.
   -- А разве возраст помеха дружбе? -- удивленно парировала Лерка. -- Вот ты старше меня в два раза, а мы же друзья. Ведь так?
   Андрею не оставалось ничего, кроме как согласиться с Леркой.
   Девушке не исполнилось еще и пятнадцати, и она по-прежнему оставалась несмышленым наивным ребенком, раз верила в дружбу.
   Сам Андрей давно уже не верил ни в бескорыстную дружбу, ни в искреннюю любовь.
   Не верил - пока не обратил внимания на Олесю, сестру Лерки.
   Правда, поначалу Олеся не понравилась Андрею -- она была какая-то нескладная, хмурая, с испуганными глазами серого цвета, с соломенными волосами, собранными в дурацкий конский хвост.
   Олеся была прямой противоположностью Лерки: если Лерка всегда старалась быть в центре внимания, то Олеся держалась в стороне, особняком. Казалось, она боялась, что над ней станут смеяться и потому, ожидая, когда в зале освободится компьютер, садилась в стороне, в углу. Наблюдая за Олесей, Андрей сделал вывод, что девушка хочет казаться как можно меньше заметной, она натягивала на себя шкурку невзрачной серой мышки, которая хочет только одного -- чтобы ее не трогали и не тревожили. Отсидев в Интернете положенные полтора часа, она быстро уходила из интернет-зала, опустив глаза, чтобы ни с кем ненароком не встретиться взглядом.
   Про Олесю Андрей знал только то, что ей недавно исполнилось шестнадцать. Лерка сказала...

3.

  
   Они спустились с моста по широкой гранитной лестнице и пошли по тихому парку, усыпанному сухой листвой.
   -- Красиво, -- тихо сказала Олеся.-- Ты посмотри, как красиво...
   Сумерки почти сгустились, обесцвечивая золотистую палитру осени.
   Андрей проследил за рукой девушки -- та показывала на золотистую рябину, освещенную желтым светом уличного фонаря. Но было заметно, что сквозь редкое золото листвы алеют тяжелые грозди. А по обе стороны от рябины стояли, как два стража, два тополя, которые по-прежнему зеленели яркой листвой. Наверное, они до сих пор не поверили, что давно уже наступила осень, и их густые зеленые кроны, освещенные снизу парковыми фонарями, казалось, хотели вернуть ушедшие мгновения лета...
   Андрей вздохнул. Он тоже не хотел, чтобы лето кончалось. Ему было жаль ушедшего лета, подарившего ему встречу с Олесей. Жалел он и о быстро пролетевшем сентябре -- месяце, в течение которого он только два раза видел Олесю.
   -- Скажи... Для тебя... это все важно? -- Олеся остановилась, обвела рукой вокруг. Казалось, она не могла подобрать нужных слов, чтобы выразить те мысли, которые жили сейчас в ее душе.
   Они стояли у балюстрады набережной, напротив Городского сада, который в полутьме был похож на поспешно набросанный этюд и казался безжизненным, хотя оттуда неслись звуки бодрой дискотечной музыки. Внизу тревожно замерла Волга -- наверное, прислушивалась к разговору.
   Андрей повернул голову, и его глаза встретились с глазами Олеси. В парке царила полутьма, но Андрей чувствовал, что глаза Олеси излучают мягкое сияние, и это сияние окутывает его, как незримая аура, делая умиротворенным и почти счастливым. Он вспомнил, что еще три месяца назад ее глаза казались ему пустыми, холодными и безжизненными. Возможно, оттого, что они всегда были грустными.
   Наверное, поэтому он и обратил внимание на Олесю -- ему всегда нравились девушки с грустными глазами.
   -- Для меня это важно, -- тихо ответил Андрей, не отрывая своего взгляда от глаз девушки.
   У Олеси были очень красивые глаза. И очень добрые. Правда, по-прежнему грустные.
   Но теперь-то Андрей знал, почему грустили её серые глаза...
   -- Спасибо, -- прошептала Олеся. -- Знаешь, мне хорошо с тобой... Вот так идти... Как мы шли... Стоять... И вообще, когда ты рядом... С тобой я чувствую себя человеком...
   -- А с другими? -- зачем-то спросил Андрей.
   -- С другими? -- удивленно переспросила девушка. -- Меня никто не воспринимает всерьез. Я же говорила тебе, что у меня нет... никогда не было друзей... С которыми я могла бы... вот просто так, как сейчас с тобой....
   -- А как же Самурай? -- спросил Андрей. И мысленно выругал сам себя: ну не время сейчас, когда происходит такой разговор, задавать вопросы о Самурае...
   -- У нас совсем другие отношения, -- спокойно сказала Олеся, которая, похоже, не почувствовала нелепости заданного вопроса. -- Мы просто спим вместе...
   -- Он просто имеет тебя, -- с болью в голосе произнес Андрей.
   -- Мы просто спим вместе, -- спокойно повторила Олеся. -- Нас не связывает ничего, кроме секса. А ты... это совсем другое...
   Андрей не удивился услышанному. Он уже давно ждал от Олеси если не этих слов, то более или менее похожих. С того самого времени, как вдруг понял, что Олеся совсем не такая, какой кажется на первый взгляд. Просто она по натуре была очень замкнутой, а оттого и одинокой, хотя в ее душе жил свой мир, в который она не впускала никого. Олеся была закрыта, как улитка в своей раковине, она никого не подпускала к себе близко, даже сестру, которая была для нее единственным другом.
   Но Андрею как-то удалось расшевелить Олесю, заставить ее раскрыть на какое-то время свою раковину. Вначале -- просто из желания понять, что Олеся за человек, а потом...
   Потом он начал чувствовать, что Олеся ему нравится. Нравится настолько, что он готов, забыв обо всем, влюбиться в нее. Словно ему тоже было только семнадцать...
   Это желание и радовало, и пугало Андрея. Больше, конечно, пугало. Андрей не хотел влюбляться, тем более в шестнадцатилетнюю девушку, он не мог себе этого позволить, а тем более допустить, чтобы эта шестнадцатилетняя девушка в ответ влюбилась в него. Андрей считал себя здравомыслящим человеком, в любовь почти не верил, ибо знал, что большинству мужчин и женщин в отношениях с противоположным полом нужен исключительно секс, а любовь -- это для тургеневских барышень, которые навсегда остались в девятнадцатом веке. А если не остались, если кому-нибудь из них и удалось дожить до начала двадцать первого века, то они, чтобы не прослыть в глазах окружающих белыми воронами, вынуждены либо скрываться в глубоких темных норах, либо надевать на лицо маску прожженных циников и жить по тем правилам, которые диктует им реальный мир.
   Лерка не в счет. Она не была тургеневской девушкой. Она просто была другая. Не такая, как все. Потому что она еще не совсем ушла из детства...
   Другая была и Олеся...
   Темнота над городом сгущалась, но это была добрая темнота, ласковая, которая ничуть не пугала и совсем не тревожила.
   Они вышли за ограду парка. Впереди темнело старинное четырехэтажное здание с колоннами. У Андрея как-то странно потеплело на сердце. Так бывало всегда, когда он проходил или проезжал мимо этого массивного, можно даже сказать - угрюмого -- здания.
   Филфак...
   Родная Альма Матер.
   -- Я тебе уже говорила... Я хочу, чтобы ты был... моим другом, -- сказала Олеся. Почти на ухо. Так что Андрей почувствовал легкое дыхание, исходящее из ее взволнованных губ. Губ, которые он однажды уже целовал.
   Ровно два месяца назад, в библиотеке...
   Андрей так и не смог до конца понять, почему и как это случилось. Он ничего не помнил, словно кто-то стер ему память о произошедшем.
   Всё было как в туманной дымке.
   В холле интернет-зала в тот день почему-то не было никого, кроме них двоих -- Лерку, которая, как всегда, вертелась рядом с сестрой, можно было не считать.
   Андрей лишь помнил, что они стояли в коридоре у окна и о чем-то разговаривали. О чем был разговор, вспомнить было решительно невозможно. Возможно, обычный треп о новых книгах, фильмах, музыке. То есть ни о чем...
   А потом вдруг Олеся как-то странно посмотрела на Андрея. Повернулась к нему лицом. И положила руки ему на плечи. Андрей от чего-то напрягся. И тут ее ладони сомкнулись у него за спиной. И Андрею тоже ничего не оставалось делать, кроме как обнять девушку.
   "Сейчас что-то будет!", -- родилась испуганная мысль, и сердце бешено заметалось в груди.
   Андрей давно уже не обнимался с девушками, и не видел так близко-близко от своего лица чужих, но таких желанных губ. Ему страшно захотелось поцеловать Олесю, но он боялся прикоснуться своими губами к ее губам, потому что боялся, что разучился целоваться.
   И тогда Олеся сама прильнула к его губам, словно это был сладкий источник живительной влаги, найденный среди зыбучих барханов знойной пустыни.
   "Будь что будет!", -- только и успел подумать Андрей, потому что дальше уже не осталось никаких мыслей.
   ... Они стояли у двери, ведущей на лестницу, и исступленно целовались. Лерка старательно делала вид, что изучает пейзаж за окном. Но Андрей все равно чувствовал себя школьником, который впервые набрался смелости и поцеловал в подъезде девушку, которая ему нравилась.
   Впрочем, в тот момент Андрей ничего не чувствовал -- кроме жадного желания целоваться.
   В коротком перерыве между поцелуями он поймал себя на мысли, что ему нравится целоваться с Олесей. Нравится так сильно, что он готов был предаваться этому благословенному занятию хоть целые сутки.
   Олеся, похоже, придерживалась того же мнения. Целоваться она умела.
   Как умела она и многое другое -- в чем Андрей сумел убедиться неделю спустя, когда Лерка и Олеся пригласили его к себе домой.
   Жили девушки в небольшой деревушке, которая входила в городскую черту. Но городской транспорт туда не ходил, только электрички. Но в тот день нужную электричку отменили, и Олеся с Леркой уговорили Андрея идти пешком.
   Они доехали на троллейбусе до поселка Хима, а дальше нужно было топать пешком примерно сорок минут. Но у них ушло на это почти два часа, потому что хитрые девушки повели Андрея не по дороге, а через лес.
   В лесу Олеся сразу бросилась к Андрею целоваться.
   Впрочем, это было их взаимное желание...
   И Андрей, который впервые за много лет почувствовал что всё, что он раньше знал, забыл, растворился в мягких, но уверенных губах Олеси. Он словно снова почувствовал себя восемнадцатилетним мальчишкой и вернулся почти на пятнадцать лет назад, в небольшую деревеньку, затерянную в сосновых лесах, куда он, новоиспеченный студент-первокурсник, приехал вместе с другими такими же студентами на картошку. Кажется, именно там он впервые поцеловался с девчонкой. С Танькой Кедриной... К сожалению, тогда одним поцелуем все и ограничилось, хотя Андрей страстно желал чего-то большего...
   Но большее не сложилось.
   Не сложилось и на этот раз. Андрей не захотел...
   ... Когда Андрей и девушки дошли до их дома, Лерка поставила кипятить чайник, а Андрей и Олеся упали в кресло и продолжили начатое в лесу занятие. Рука Андрея нагло ворвалось Олесе под футболку, залезла под лифчик и начала гладить ее грудь. При этом Андрей почувствовал, что его рассудок слегка помрачился -- но он не мог остановиться.
   -- Вы бы это... пошли в комнату, что ли? -- с лисьей улыбкой сказала Лерка. -- Или сначала чаю попьете?
   -- Пошли? -- Олеся вопросительно посмотрела на Андрея.
   Андрей молча кивнул.
   И они пошли в комнату Олеси.
   И там-то впервые Андрей увидел Олесю без одежды. То есть почти без одежды. Девушка скинула с себя футболку и лифчик, но брюк не снимала. Пока не снимала, но Андрей знал, что это может в скором времени произойти.
   У Олеси была не очень большая, но красивая грудь. Которую очень хотелось гладить ладонями и целовать. Андрей страстно желал эту девушку, которая разбудила в нем мужчину, но он никак не мог решиться: у него давно уже ни с кем ничего не было, и он боялся, что у него ничего не получится, когда дело дойдет до секса.
   И в перерыве между поцелуями, когда руки Андрея смело заскользили по животу Олеси вниз, он вдруг спросил:
   -- У тебя же это... не впервые?
   -- Да, -- прошептала Олеся. -- Я люблю вот так... хулиганить... Ну давай же, можно, можно... -- она направила ладонь Андрея себе в брюки.
   Олесе было всего шестнадцать, но она уже была опытной. А маска серой мышки была всего лишь маской, до поры до времени скрывающей ее истинное лицо.
   Да, у Олеси было немало мужчин. В тринадцать лет соседский парень лишил девушку невинности, а потом пошло-поехало... Она сама рассказала об этом Андрею несколько дней назад, когда он вместе с ней и Леркой, которая, как оказалась, знала все секреты старшей сестры, шел к троллейбусной остановке. Тогда Андрей почему-то пропустил слова Олеси мимо ушей -- слова о том, что она предпочитает мужчин лет на десять-пятнадцать старше себя. Пропустил, потому что хорошо помнил, как они целовались в холле интернет-зала несколько дней назад, и это казалось ему волшебным сном, потому что Олеся больше не предпринимала никаких попыток, а когда Андрей попытался обнять девушку, она мягко, но настойчиво отстранилась.
   Если до поцелуев Андрей хотел просто видеть Олесю, то теперь ему хотелось целоваться с ней. До одури, до исступления...
   И, если повезет, не только целоваться.
   Но Олеся перестала появляться в библиотеке.
   А когда приходила, то была прежней серенькой мышкой, и не обращала ни на кого внимания. В том числе и на Андрея.
   -- У тебя было много мужчин, -- вздохнул Андрей. Его рука гладила теплый живот девушки.
   -- Да, -- прошептала Олеся, готовая к тому, что Андрей станет ее очередным мужчиной. Но Андрею не хотелось становиться...
   -- Ну и с кем из них тебе было лучше всего? -- вырвалось у Андрея.
   -- С Самураем, -- тихо произнесла Олеся, закатив глаза к потолку.
   И рука Андрея остановилась, всего несколько сантиметров не дойдя до ее лобка.
   Краем уха Андрей и раньше слышал, что Самурай спит с и Олесей, но тогда это его ничуть не волновало.
   А вот сейчас...
   Правда, еще несколько мгновений губы Андрея ласкали грудь Олеси, но он уже понимал, что сейчас между ними ничего не сможет произойти.
   -- Я, наверное, пойду, -- сказал Андрей, вставая.
   -- Мы можем просто лежать, целоваться, ласкать друг друга, -- сказала Олеся. -- Ты можешь остаться...
   -- А Лерка? -- почему-то вырвалось у Андрея.
   -- Она не хочет, -- ответила Олеся.
   -- Нет, я о другом, -- как от боли, поморщился Андрей. -- Она чай сделала, а мы...
   -- Можно попить чай и продолжить, -- с улыбкой сказала Олеся.
   -- Да нет... Я пойду...
   Олеся встала с кровати. В полутьме зашторенной комнаты ее грудь выглядела волнительно красивой.
   Андрей напоследок провела ладонью по груди Олеси.
   -- Оставайся, -- сказала она, запрокинув голову.
   -- Нет, я пойду, -- повторил Андрей, не в силах убрать руку с груди Олеси. Маленькой груди, которую уже не раз ласкали чьи-то похотливые руки, среди которых были и руки Самурая.
   --Жаль, -- сказала Олеся.
   И по ее голосу было понятно, что ей действительно очень жаль...
  
  

4.

   -- Я хочу, чтобы ты был рядом, -- горячо прошептала Олеся, касаясь холодными пальцами ладони Андрея. -- Пожалуйста, не исчезай...
   -- И ты тоже не исчезай, -- сказал Андрей, украдкой смахивая со щеки какую-то влагу. Наверное, пылинка в глаз попала... -- А то пропала тогда почти на месяц...
   -- Так было надо, -- грустно вздохнула Олеся. -- Ты не исчезнешь? Ты мне нужен...
   -- Ты мне тоже, -- решительно выдавил из себя Андрей. И, набравшись смелости, обнял Олесю.
   -- Спасибо...
   Они прошли мимо затаившейся в сентябрьской полутьме серой глыбы здания филфака, обнявшись. Андрею вдруг страшно захотелось, чтобы распахнулись настежь обшарпанные двери, и на щербатое крыльцо выпорхнули бы веселой гурьбой его однокурсницы. Танька Кедрина, Леночка Корнилова, Маринка Федосеева, Оксанка Вильрих, Ленка Зверева... И Андрей познакомил бы с ними Олесю...
   Но прочные двери оставались крепко затворены, а однокурсницы остались в далеком прошлом. Леночка Корнилова вышла замуж и уехала в Петербург, Маринка Федосеева -- в свое родное Пено, где тоже вышла замуж, Оксанка Вильрих, скорее всего, вернулась в ставший заграничным Бердичев. Даже Танька Кедрина, с которой Андрей вначале изредка виделся после окончания университета, и та куда-то пропала лет шесть назад. Только Ленка Зверева, которая, выйдя замуж, стала Миронкиной, иногда писала Андрею короткие письма из своего подмосковного Лотошино...
   -- Ты о чем сейчас думаешь? -- Олеся остановилась и внимательно посмотрела на Андрея. В ее темных глазах отразился рассеянный свет уличного фонаря.
   Андрей выпустил девушку из объятий, повернулся к темным окнам, за которыми тщетно можно было пытаться разглядеть хоть чей-то смутный силуэт. Прошлое ушло, и уже не найти его следов, они растворились в пространстве и во времени.
   -- Ты сейчас думаешь не обо мне, -- догадалась Олеся.
   Ее слова прозвучали как укор.
   -- Извини. Я когда-то учился здесь, -- сказал Андрей, указывая на темные ряды окон, с которыми когда-то было связано столько всего.
   -- Я знаю. Ты мне рассказывал. Ты мне даже говорил, когда мы только познакомились, что хотел написать роман. О таинственной девушке у окна, которая неожиданно появилась и также неожиданно исчезла, словно пришла из другого мира.
   -- Хотел, -- вздохнул Андрей. Вечерний воздух был свеж, и Андрей почувствовал легкий озноб.
   -- А почему не написал?
   -- Не знаю, -- сказал Андрей. -- Не получилось...
   Он вздохнул. Олесе всего семнадцать, ей еще трудно понять, как это бывает тяжело, когда от твоих надежд, что грезились в юности, остаются только жалкие осколки, как от хрупкой фарфоровой чашки, случайно выскользнувшей из неуверенных рук и упавшей на пол. Андрей так и не стал писателем. Хотя его небольшие рассказики иногда появлялись в местных газетах. Но это было не то. Совсем не то...
   -- А что это была за девушка? -- спросила Олеся.
   -- Не знаю, -- ответил Андрей. -- Просто какая-то девушка... Мне даже кажется, что не было никакой девушки. Что я просто придумал ее.
   -- Знаешь, Андрей, -- начала Олеся каким-то странным голосом. И порывисто схватила его за ладонь. Пальцы Олеси были холодными, почти ледяными. -- Я хочу тебе сказать...
   Она запнулась, зачем-то отвернулась в сторону.
   -- Что? -- Андрей проследил за ее взглядом. Олеся смотрела в сторону парка, из которого гремели быстрые звуки бравурной музыки. Андрею показалось, что девушка чем-то обеспокоена. Ее холодные пальцы нервно подрагивали в его ладони.
   -- Я хочу тебе сказать...
   Олеся повернулась к Андрею, и в ее глазах, освещенных желтым светом уличных фонарей, он увидел странное выражение. Словно девушка готовилась прыгнуть в воду с вышки.
   Пальцы Олеси приятно холодили ладонь Андрея, легкий ветерок обдувал разгоряченное лицо. Андрей чувствовал, что сейчас что-то произойдет.
   -- Я хочу тебе сказать, -- тихо проговорила, почти прошептала Олеся. -- Ты можешь мне не поверить, но это правда... та девушка... у окна...Она действительно была... тогда...
   -- Я знаю, -- улыбнулся Андрей.
   -- Ты не знаешь, -- холодные пальцы Олеси напряглись в его ладони. Олеся смотрела на Андрея так, словно действительно готовилась совершить прыжок. Прыжок смертельно опасный. -- Ты не знаешь...
   И, решительно глядя в глаза Андрею прямым взглядом, выдала -- громко, уверенно.
   -- Это была я...
   Как будто все-таки решилась прыгнуть с высоты -- и, собрав всю волю в кулак, прыгнула. А дальше будь что будет...
   -- Ты? -- спросил Андрей. Он даже не удивился услышанному. Словно давно уже ожидал от Олеси такого признания.
   Снова дыхнул прохладный осенний ветерок, по спине пробежали холодные мурашки. Пальцы Олеси по-прежнему были почти ледяными.
   -- Я... понимаешь, два месяца назад, после того, как мы... в библиотеке... мне очень захотелось увидеть... какой ты был тогда...Мне захотелось... И я оказалась... там...
   -- Как? -- спросил Андрей. Олесины пальцы приятно холодили его ладонь, и Андрей был готов сейчас поверить во все. Даже в то, что девушка, которую он придумал в восемнадцать лет, действительно была Олеся.
   -- Я не знаю, -- Олеся пожала плечами. -- Я же говорю... Мне просто очень захотелось тебя увидеть... тогда...
   Андрей почувствовал, что его накрывает гигантская волна нежности к Олесе. И эта волна накрывает его с головой, как морские цунами песчаный берег. Но если цунами несет смерть и разрушение, то волна, во власти которой сейчас находился Андрей, приносила чувство облегчения и покоя.
   Олеся осторожно высвободила холодные пальцы из ладони Андрея. Андрей не хотел её отпускать, но не стал удерживать девушку. Все равно она была с ним. И смотрела на него так, словно чего-то ждала от него. В серых глазах плясали радостные огоньки. Этакие бесенята...
   Андрей впервые видел Олесю такой.
   -- Ты мне не веришь? -- тихо спросила Олеся.
   -- Верю, моя милая фантазерка...
   И крепко обнял девушку. Провел ладонью по мягкому шелку волос. Коснулся губами веснушчатого носика.
   -- Верю, моя милая фантазерка...
   Теплый ветерок доносил из невидимого в темноте парка тихие звуки какой-то легкой, приятной мелодии. Похоже, это пела скрипка.
  

Март 1988. Январь - май 2003.

  
   В тексте повести использованы стихи Елены Мироновой.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"