Аннотация: Заготовка рассказа (может быть - короткой повести)о том, что все рано или поздно достает.
Трудный выбор.
Рассказ.
Война шла уже шестнадцатый год. Все, что у нас осталось - узкая область каменистой земли между двумя отрогами высоких хребтов, сходящихся здесь, у замка Вернауз - нашего последнего оплота прежней веры, последнего пристанища навсегда уходящих времен.
Никто из нас - последних оставшихся в строю защитников замка - не мог бы со всей ясностью представить или, тем более, объяснить другим, что за сумасшествие упало на головы наших земляков полтора десятка лет назад. Сначала незаметно, а потом все сильнее и яростнее новая вера в Светозарного Ллорха захватывала умы наших соотечественников. Пришедшая к нам с юга, притворившаяся поначалу мирной и всепрощающей, новая церковь очень быстро - не прошло и десятка лет, как на землю нашего королевства ступил первый ее сторонник - сбросила чуждые ей одежды кротости и благолепия, в кои рядилась, чтобы захватить в свои сети как можно больше неофитов. По прошествии этих десяти лет наш мир изменился. То, что мы всегда считали белым - в глазах поклоняющихся Ллорху стало если не черным, то наверняка очень серым. Добродетель стала грехом, а грех - нормой. И когда этих новообращенных еретиков стало очень много, кто-то из них решил, что все остальные тоже должны уверовать в Светозарного. А как в него уверовать, если прежде он считался едва ли не главным врагом нашего доброго бога - Джайны и его божественной супруги Ситхи?
Наши жрецы предупреждали короля, что медлить нельзя и нужно запретить новый культ - благо примеры его свирепого шествия по обитаемой земле были видны повсюду. Соседние королевства все, как одно, пройдя через братоубийственные войны, принялись с неистовостью одержимого сносить старые, освященные столетиями, храмы и возводить новые - кривые и некрасивые, такие, словно зодчий все время строительства был беспробудно пьян.
Наш стареющий король долгое время отмахивался от, как казалось, несущественной угрозы и спохватился только тогда, когда казна вдруг стала стремительно пустеть. Жрецы Ллорха учили, что нет у человека хозяина, кроме бога Светозарного, нет более надежной опоры и защиты, чем его Сила, а если так, то и платить всяким королям да князьям - только кормить дармоедов. В подтверждение этих проповедей особо рьяные сторонники Ллорха поражали воображение завсегдатаев рыночных площадей удивительными чудесами: нечувствительностью к боли, показывали невероятную силу, пара из них даже летала над мостовыми.
И никак невозможно было объяснить простолюдину, да и многим из высших сословий, что налоги собираются не только на содержание королевского двора и армии, что в отсутствии налогов не станет дорог, крепостей, где можно укрыться от неприятелей, никто не станет искать и карать разбойников и грабителей. Наши земляки словно оглохли или не желали слышать эти разумные доводы. Ллорх обеспечит все! - говорили их проповедники, и люди поверили, что если раньше платили налоги королю и приносили дары храмам, то теперь их повинность ограничится только храмами. Новая религия выглядела выгодной и была принята толпой без оглядки на невидимые под слоем словесной мишуры аспекты, которые очень быстро должны были бы превратить налаженную жизнь обывателя в череду нескончаемых трудностей. Воровство и мздоимство, наглость и безжалостность, эгоизм и беззаконие воцарились на занятых еретиками землях еще в самом начале этой войны. Но жрецы Ллорха оправдывали эти "временные трудности" необходимостью скорейшего искоренения старых порядков и невозможностью сосредоточиться одновременно на многих задачах. И народ верил. Да я бы и сам поверил во временность происходящего, если бы как-то на привале наш священник не объяснил мне все подробно на пальцах.
Спохватившись, король попытался было ограничить влияние пришлых еретиков, но запоздавшие его усилия привели лишь к развязыванию гражданской войны, в которой немногие оставшиеся сторонники прежних обычаев сражались против всех. И теперь, спустя долгие шестнадцать лет - кровавых, освещенных пламенем сгоревших городов и деревень, унесших столько жизней, сколько не удавалось забрать ни одной эпидемии - ни чуме, ни язве - оставив за спиной эти бурные и бесплодные годы, мы оказались в замке Вернауз. Ведомые уже не королем - бедняга был посажен еретиками на кол на втором году противостояния, и не принцами - его сыновьями - их обоих сожгли на десятом году войны, уничтожив последние крупные силы умирающего государства. Последние три года мы носились по стране, пытаясь уже не вернуть прежнее, но хотя бы больно укусить настоящее. Мы вешали на деревьях или топили под мостами жрецов Ллорха, грабили их священные караваны, жгли храмы и разрушали алтари. Вел нас бывший зять короля, зять, оставшийся без супруги, повешенной в одном из захваченных еретиками монастырей. Человек, не имевший на это права, но возложивший корону на свою голову. И мы были верны ему - Неистовому Безумцу, как называли его враги, Быстроногому Гастону - как звали его мы. Верны, насколько возможно быть верным самозванцу - но никого из законных наследников не осталось, а те немногие из живых, кто мог бы нас возглавить - сидели тихо по своим замкам, боясь вызвать малейшее неудовольствие жрецов Ллорха. А на наших щитах, мечах и рукавицах было столько крови, нам так много задолжали проклятые еретики, что оставить войну мы уже не могли. И мы были вынужденно верны нашему упрямому Гастону.
Нас осталось двадцать два человека. Двадцать два израненных ветерана, которые провели в битвах времени неизмеримо больше чем кто-либо до нас. Мы много воевали, и редко спали, мы чаще убивали, чем ели, мы совсем перестали быть людьми и превратились в зверей, живущих ради крови и непонятных всем остальным ценностей, ушедших в прошлое вместе с погибшей династией. У нас не осталось ни владений, ни близких людей, ни достойных занятий - ничего, кроме мести, ничего, кроме усталости. И лишь сами для себя мы были во всем правы и всегда святы; мы старались вернуть врагам причитающееся - смерть, огонь и страдания.
Но все когда-то кончается. И наша война, начавшаяся так давно, что уже казалось, будто она вечна - даже она подошла к концу. Нам оставалось лишь умереть с честью, забрав с собой как можно больше проклятых еретиков, разрушивших все, что было нам дорого.
Королевский замок Вернауз, вставший на прежней границе владений королевства и области горных полусуверенных баронов, никогда не считался неприступной твердыней: только за последнюю сотню лет он четырежды переходил из рук в руки и полностью перестраивался после каждого удачного штурма или осады. Но всегда и неизменно он оставался маленьким и вечно неготовым к исполнению своего предназначения: каждый, укрывшийся в нем, был обречен. Малые запасы продовольствия и воды, хлипкие стены и отвратительный климат гарантировали осаждающим войскам победу. Он был удобен, когда вокруг были свои и стал ловушкой, когда всюду оказались чужие.
И теперь наша кровавая дорога привела нас сюда: загнанные со всех сторон, мы застряли в четырех стенах Вернауза и, обходя его периметр, повсюду наблюдали только огни вечерних костров врага. Мы часто слышали заунывные песнопения жрецов Ллорха, леденящие душу крики приносимых в жертву невинных, в общем-то, людей - ведь разве можно поставить в вину человеку, что оказался он в ненужном месте в проклятое время? И с каждым таким обходом нам становилось понятнее, что ни сегодня - так завтра мы будем вынуждены принять наш последний бой.
Я стоял, облокотившись на замшелый каменный зубец северной башни. Ни мыслей, ни желаний не осталось, и я просто смотрел в опускавшиеся сумерки. Рядом сопел простуженным носом Брасс - за пару лет мы с ним сдружились и если с кем-то и говорили - то только друг с другом. Но чаще молчали, понимая все без ненужных слов.
- Когда я в отхожее место ходил, у донжона Гастон говорил, - внезапно сказал Брасс.
- О чем? - О чем бы он там не говорил, все теперь выглядело глупым и надуманным.
- Велел всем на рассвете собраться в храме.
- Зачем?
- Я не спрашивал, - коротко ответил Брасс, и я не стал допытываться.
Он снова засопел, погружаясь в тревожный короткий сон.
Велел и велел. Соберемся, значит. Что толку охранять стены, которые лишь чуть лучше защищают от еретиков, чем меловой круг на каменном полу? Нет разницы сейчас - в каком месте замка придется погибать. Если Гастону хочется снять посты - так тому и быть.
В полночь мы были в храме - все двадцать два человека и нашедшийся в Вернаузе последний живой жрец нашего преданного людьми бога.
Он стоял чуть позади Гастона, облаченный в оранжево-белую мантию, с кувшином в одной руке и серпом в другой - все как положено настоящему служителю Джайны. А судя по золочению по кромке серпа - священник был не из простых: как минимум трижды слышавший или лицезревший Джайну! Высокого полета птица! В прошлом, конечно. Теперь-то ему одна дорога - в костер.
- Братья, - бывший королевский зять, а ныне наш единственный король, всегда говорил емко и просто. - Братья! Вы все не слепые и видите все сами. Следующее утро никому из нас не пережить. Их слишком много. Но уйдя вот так - растоптанными, мы просто покажем всем, что сопротивление наше было бессмысленным. Я этого не хочу.
Конечно, никто не хочет быть проигравшим и все мы надеемся на чудо. Жаль лишь, что на наши желания любые боги плевали с высоты небесной - или где они там обитают?
- И поэтому я поговорил с достопочтенным Иегудой, - Гастон кивком головы указал на жреца. - А он вознес мои слова Джайне Блистающему.
Попросил бы меня - я бы тоже вознес. Толку-то? Рядом понимающе хрюкнул вполголоса Брасс.
- Джайна явился к нам во всем своем великолепии, - после паузы сообщил собравшимся самозваный король.
Что-то новенькое. Обычно являлся он исключительно священникам. Видать, сильно его приперло, раз снизошел до разговора со смертным.
- И наш бог нашел решение!
Все интереснее и необычнее. Брасс даже перестал сопеть.
Досточтимый Иегуда выступил вперед и вознес над головой свои атрибуты - серп и кувшин. Если бы я не видел дальнейшее сам, то никогда бы не поверил, что такое бывает.
За его спиной словно зажегся огромный очаг, полоснувший стены храма светло-зеленым светом. Сам священник стал расти и за двадцать ударов сердца превратился в настоящего великана, под татуированным синими кругами лбом которого появились два лишних глаза. Так рисовали Джайну в старые времена те немногие святые, что удостоились личной встречи с божеством.
Я видел, как бессильно выдохнул Брасс, как удивленно потер затылок лорд Кавай, как едва не опустился на пятую точку наш знаменитый поединщик - сир Арно. Да и сам я порядком изумился. Хоть и считал себя повидавшим все на свете.
- Дети мои, - произнес Иегуда - нет, уже сам Джайна. Не словами, но так, что понятно было всем. И никто не мог бы сказать, что чего-то не услышал. - Сегодня вы проиграли. Сегодня проиграл я. Не увидев в служении кровавому Ллорху греха, я позволил ему набрать столько силы, что сам оказался почти бессилен против него. И теперь я не желаю, чтобы гибли последние мои адепты на этой земле! Нет! Мы вернемся, мы вернемся в силе и бесконечном величии и возьмем обратно то, что неосмотрительно позволили захватить нашим врагам. Сегодня каждый из вас уйдет из этого замка в другие миры и в иные времена. Уйдет, чтобы вернуться через три года. И вернуться не одному, а со многими сотнями самых лучших воинов, которых найдет в предоставленном мире, воинов, которых сумеет убедить следовать за собой! И мы продолжим борьбу!
Я видел, как сверкнули влажной слезой глаза нашего Гастона - он увидел в словах Джайны ту надежду, которой мы все давно лишились.
- Любой из вас сможет в эти три года совершить чудеса моим именем на любой земле - чтобы те, кто последует за вами, верили вам. Я дарую вам эту силу! - Посулил нам Джайна. - Обещайте примкнувшим все, что угодно - когда мы победим, они все получат. Помните: три года, день в день! Да будет так!
Я повернулся к Брассу, чтобы шепотом спросить его мнение о состоявшемся спектакле, но моего боевого товарища на месте не оказалось. Как не было и всего храма: я стоял на невысоком холме посреди равнины, поросшей желтым, выгоревшим ковылем, а за моей спиной оказалась дорога, покрытая чем-то черным с нарисованными на ней белыми знаками. Слева направо по ней быстрее любой птицы пронеслась открытая красная повозка, и была она вовсе без лошадей или быков. Два человека, сидевших в ней, сосредоточенно глядели вдоль своего пути и меня не увидели. Я снял с головы подшлемник, вытер потный лоб и побрел в ту же сторону, куда умчалась повозка.
Спустя три года.
Хоть и был я готов к переходу, о котором говорил Джайна, все равно он обрушился внезапно. И я оказался двадцатым и последним - видимо, кто-то не смог прожить три года в чужом мире. В утреннем сумраке шел тихий разговор:
- ... вот, и когда пошел я по воде аки посуху, - рассказывал кому-то мечник Джесус, молодой еще - лет тридцати с небольшим, воин, - уверовали в меня. И мертвых оживлял и вино в воду превращал, а потом надоело, домой захотелось, каким бы он ни был, мой дом! Поссорился с местными фанатиками и меня распяли. Больно было. - Он хохотнул. - Ну и напоследок я сам воскрес.
- Здравствуй, - просто сказал мне Брасс. - И ты один?
Я осмотрелся и не увидел боевых порядков сильных армий, приведенных моими братьями. Только развалины покинутого три года назад замка, опаленные и непрочные, только ветер и двадцать человек в простых серых хитонах.
- Как и все мы, - проследив за моими глазами, усмехнулся Брасс. - Никто из нас не привел ни одного воина.
Я взял из его рук простую чашку, наполненную родниковой водой, и приник к ней губами.
- Я прошел через множество стран, - сказал мне Брасс. - И везде люди живут одинаково: любят, предают, обманывают, богатеют и учат друг друга жить. Кого бы не называли богом в этой стране. И я понял, что если мы сами не сможем жить достойно человека, нам не поможет никакой бог.
- Истинно, - сказал я, возвращая ему чашу.
И взошло над нами солнце нового дня. А где-то далеко улыбался Джайна.