Утро нового дня начиналось так же как и все предыдущие. Артиллерийский обстрел и "лаптежники". Что немцы видели среди дыма и всяческих обломков на берегу - непонятно, но с завидным упорством продолжали бомбить то, что до войны было причалами. Баржи-плоскодонки с маленькими буксирами, лодки и катера ходили каждую ночь, только этого все равно было мало. Солдаты гибли, грузы оказывались на дне, плавсредства разбивало. С каждым днем становилось все тяжелее. Старым причалом на речном вокзале не пользовались уже давно - его плавучее основание легло на грунт во время первой бомбежки. Тогда рядом взорвалось несколько бомб. Прямо в толпе беженцев. Перед глазами Андрея до сих пор вставал тот момент. Визг пикирующего немца, захлебывающийся огонь счетверенного "максима". Слившиеся в один четыре взрыва. Разлетающиеся части тел людей, нечеловеческие крики пострадавших. Тем временем "юнкерс" пошел на второй заход. Теперь все внимание пилота было сосредоточено на зенитной пулеметной установке.
Уже шестьдесят лет Андрей просыпался на этом месте. Никогда, кроме того, первого раза, кроме реальности, ему не удавалось увидеть произошедшее. Но он помнил. Каждый раз одна и та же картинка. Живая. Цветная. Кажется, будто протянешь руку и дотронешься до перил трапа. Крикнешь, и девочка спрыгнет с машины, отбежит в сторону. Но не получается. Андрей уже шестьдесят лет, по три-четыре раза в год видит это. Видит и не может изменить. Длинная очередь с самолета. Вспышка. Охваченная пламенем пулеметная установка в кузове полуторки, продолжающая вести огонь. Столб воды от упавшего пикировщика, окативший брызгами пароходик и пристань. Крик боли. И слова капитана-зенитчика, услышанные во время погрузки следующего рейса: "Девочка совсем... Семнадцать лет... Она же ничего в жизни не видела." И донесшийся ответ кого-то из старых речников: "Зато она сделала больше многих"