Аннотация: Прочтение данного рассказа не рекомендуется лицам не достигшим 18 лет. В рассказе присутствуют откровенные и извращенные сцены. Пожалуйста подумайте дважды перед тем как начать читать и не говорите, что вас не предупреждали.
1
Я знал Жанну сколько знал себя. Оно и не мудрено, ведь она была моей сестрой-близняшкой, моей второй половинкой. Правда Люди привыкли называть своей половинкой кого-то чужого, человека которого они ищут порой всю жизнь, и кому потом должны открыть свою душу, впустить в сердце и поведать самые сокровенные тайны. Наверное, я никогда этого не пойму.
Между нами никогда не было тайн, границ, препятствий или недосказанных слов. Она была моим продолжением, а я ее дополнением. Мы думали и чувствовали абсолютно одинаково несмотря на то, что наши тела не были связаны физически. Наша связь была совершенно другой: ментальной, эмпатической, телепатической...мне трудно подобрать правильное слово. Самое главное, что мы ее чувствовали везде и повсюду, в независимости от того какое нас разделяло расстояние, двадцать четыре часа, семь дней в неделю, каждую секунду, каждое мгновение. Мне кажется, что такой связи и взаимопонимания нереально достичь с чужаком. Этому нельзя научиться, это что-то врожденное, то что присуще только родственникам, очень близким, отчаянно и бескомпромиссно близким, таким какими были мы.
Чуждость и враждебность этого мира, была еще одной силой которая сближала нас, которая заставляла прижаться ближе словно спасаясь от зимней стужи или пронзительного ветра.
Родителям было наплевать на нас. Возможно это звучит банально и выглядит утрированно, но суть от этого не меняется. У нас с сестрой была своя маленькая семья, внутри нашей большой. Мы с ней частенько играли в маму и папу, а нашими детьми были многочисленные куклы Жанны. Хотя на самом деле, они принадлежали ей абсолютно условно, потому, что у нас все было общее: книги, игрушки, одежда. Ей нравилось наряжаться в мои старые теплые свитера и потертые джинсы, мне же приходилось одевать на себя ее юбки и платья. Жанна говорила, что так мы будем лучше друг друга понимать. И мы чувствовали эту жизнь и этот мир одинаково и идентично. Это было очень важно для нее, да и для меня тоже. При этих манипуляциях с одеждой, я практически не испытывал стыда или неловкости, все было таким понятным, простым и естественным, словно так и было задумано самой природой.
Местом наших игрищ стал старый, всеми забытый чердак нашего дома. Он редко посещался родителями, и даже если нужно было, что-то поставить или забрать оттуда, то этим занимались именно мы с сестрой. Вначале мы поднимались туда исключительно по необходимости, но потом чердак стал действительно нашим особенным местом. Туда перекочевали книги, игрушки, даже одеяла, поскольку иногда мы зарывались в духмяное сено и оставались там на всю ночь. Там мы чувствовали себя в абсолютной безопасности, там мы могли быть сами собой, это был мир в котором не существовало табу и ограничений, там вообще не существовало никого кроме нас.
***
2
Я помню все как сейчас, нам с Жанной уже исполнилось одиннадцать, на улице стояла невыносимо жаркая летняя пора. Мне пришлось спуститься вниз, чтобы набрать в бутылку немного холодной воды, поскольку нас обоих замучила жажда. Когда я поднялся по лестнице обратно на чердак, то увидел, что моя сестра лежала на сене, с переплетенными ногами. Из одежды на ней остались только беленькие трусики в розовый цветочек, а аккуратно сложенное платьице лежало рядом. Она ритмично сжимала ноги, с такой силой, что ее тоненькие икры побелели. Я заметил, как забавно двигались мышцы ее живота, словно набегающие на берег волны. Несмотря на закрытые глаза, по выражению ее лица можно было смело судить, что в этот самый момент она была очень довольна, я бы даже сказал счастлива. На меня нахлынуло до ель неизвестное чувство ревности. Она была счастлива и без меня! Это было немыслимо и непостижимо. Через несколько мгновений ее тело расслабилось и обмякло, ноги разжались и вытянулись словно две струны. Открыв глаза она смотрела куда-то в пространство, ее щеки покраснели, а грудь тяжело вздымалась при каждом вздохе. Мне показалось, что она вот-вот потеряет сознание.
- Я принес воды. - Решил я наконец обратить на себя внимание.
- Тебе, наверное, интересно, что я делаю? - вновь сфокусировав свой взгляд сказала она.
- Больше всего меня интересует почему ты делаешь это одна! - выпалил я, - Мы ведь все делаем вместе!
- Не дуйся, - обезоруживающе улыбнулась она, - это был эксперимент. Ты ведь знаешь, что дети в нашем возрасте часто экспериментируют со своим телом, чтобы лучше разобраться как оно устроено?
- Знаю, что с того, - продолжал я злиться, - и, что дал тебе этот эксперимент?
- Я получила новые и интересные ощущения, которые мне весьма понравились.
Я разделся и прилег возле нее. - Мне сделать то же, что делала ты, переплести ноги?
- Нет, не совсем, сейчас я тебе кое-что покажу.
- А откуда тебе известно, что нужно делать? - спросил я прежде чем она успела ко мне прикоснуться.
- Прочитала в одной книге, которую нашла в спальне наших родителей.
- И как давно, почему мне ничего не сказала? - спросил я еле сдерживая слезы обиды.
- Я просто хотела проверить насколько это безопасно, ведь я бы никогда не допустила, чтобы с тобой что-то случилось.
В нашей паре она была безусловно альфой, а я омегой. Она первой пробовала незнакомую нам пищу и определяла будем ли мы ее есть, первая читала новую книгу, или брала в руки игрушку даже если та предназначалась мне. Жанна была первооткрывателем, первопроходцем и просто везде и во всем первой. Она беспокоилась обо мне, старалась оградить от всего мира, за что я был ей безмерно благодарен. Она частенько называла меня самым большим своим сокровищем.
Вот поэтому я позволил ей сделать, то что она задумала. Я не испытывал стыда или неловкость, только тепло ее руки и радость от ее прикосновения. Когда все было закончено, я заснул прямо возле нее, на душном, раскаленном чердаке.
Так у нас появилась еще одна общая тайна, и еще одно интересное увлечение. Жанна частенько переплетала, или как она сама говорила "крутила" ноги, а я запускал руку в трусы и ласкал себя вплоть до того момента, когда получу свою порцию удовольствия. Кроме того, мы частенько полностью обнаженные дефилировали взад-вперед по нашему жаркому чердаку. Наши тела покрывались потом, а из спутанных волос торчали стебельки сена. Мы были как Адам и Эва до изгнания из рая - такие же счастливые, и чувствовали себя одними на всем белом свете.
Мы всегда мастурбировали одновременно, это было одно с главных и нерушимых правел нашей тогдашней жизни. Это придавало нам дополнительную сплоченность, и не давало вырасти между нами стене недоверия и недопонимания. Мне нравилось смотреть на ее довольное лицо вовремя игры с собой, и меня не беспокоило, что обычно она закрывала глаза и что-то себе представляла. Мне же не нужно было ничего представлять, поскольку Жанна таки стянула для меня ту самую книгу о сексе, которая хранилась с комнате наших родителей. Похоже они давно забыли о ней, поскольку не смогли обнаружить пропажу. Поэтому я наслаждался искусно нарисованными рисунками разнообразных сексуальных позиций, а также их детальным текстовым описанием. Хотя тогда секс мне казался глупостью для взрослых, столько деталей, столько нюансов требовалось учесть, столько усилий приложить, тогда как мне все удавалось легко, просто и быстро. Мы даже устраивали состязания, кто скорее доведет себя до оргазма. Я практически всегда безоговорочно побеждал, чему был безумно рад, Жанна же утверждала, что быстро не всегда означает качественно. Тогда я не понимал, что это только вершина айсберга удовольствия, и все самое яркое и интересное еще ждет меня впереди.
Признаться, честно я стал зависимым от этой приятной и пагубной привычки. Но мне было в этом отношении намного проще, Жанна же страдала от болей в ногах, из-за того, что слишком сильно сплетала их для того, чтобы достичь пика наслаждения.
Когда в один страшный день во время мастурбации у нее начала идти "оттуда" кровь я ужасно испугался. Я думал, что все от того, что она постоянно крутила ноги, в результате чего повредила свои внутренние органы. Но сестра успокоила меня, и сказала, что это абсолютно нормально для девочек. Она как всегда разузнала всю необходимую информацию из книг, и первая менструация не смогла застать ее врасплох. Меня, однако угнетали любые различия которые существовали между нами. Я даже думал, что-то сделать со своим членом, чтобы у меня тоже начались кровотечения, но так и не решился. Не в последнюю очередь из-за того, что я очень не любил кровь и плохо переносил боль. Однако я всеми силами пытался познать ту боль которую испытывала моя сестра, и со временем мне начало казаться, что чувствую то же, что и она, и даже воображаемые спазмы начали сотрясать мое тело.
***
3
Однажды, когда нам было где-то по четырнадцать Жанна вошла в комнату с странным блеском в глазах, и сообщила, что научилась чему-то весьма интересному, и теперь хочет передать эти знания мне. Она присела возле меня и попросила закрыть глаза, а потом легонько прикоснулась своими губами к моим. Мне стало очень приятно, я даже почувствовал нарастающую волну возбуждения. Затем она аккуратно протолкнула свой язык ко мне в рот, и начала тереться им об мой язык. Новый уровень единения, это просто великолепно! Мой член затвердел и начал пульсировать. Я запустил руку в трусы и начал неистово мастурбировать, пока не произошло семяизвержение. Меня одолело чувство стыда, за то, что я нарушил одно из правил, об совместном занятии онанизмом, однако Жанна не придала этому особого значения, и продолжала исследовать своим языком мою ротовую полость. Очевидно, что она также получала от этого рода контакта огромное удовольствие, поэтому я рискнул поступить по ее примеру, и также проник своим языком в ее рот.
***
4
Мы всегда спали вместе, независимо от возраста, от мнения родителей, или любых других обстоятельств, это была еще одна наша традиция, наш ритуал, наше таинство. Заснуть не ощущая сердцебиение друг друга было просто нереально, так же как не чувствовать на своей коже ее теплое дыхание, или не касаться перед сном ее мягких шелковистых волос. Также я любил смотреть на нее до тех пор, пока веки не смыкались сами, так приятно и привычно, когда последнее, что ты видишь перед сном и первое перед пробуждением, это твоя собственная сестра. По сути такая маленькая жизненная радость, но сколько она для меня значила, наверное, этого никому не понять, да и я не стремлюсь, чтобы меня кто-то понял.
***
5
Сначала все было хаотически как во вселенском яйце: поцелуи, мастурбации, переодевание и прочее, но потом возник закон и порядок в лице Жанны, которая определила каждому занятию время и место, чтобы мы не скатились к какой-то не контролированной животной страсти и окончательно не потеряли голову. А ведь это могло случиться запросто, настолько пьянящими были ее губы и аромат свежевымытого тела, жар ее рук и нежность волос.
Со временем выработались определенные традиции и ритуалы, а поскольку свои истоки они брали еще из детства, мы их называли играми.
Каждой игре было строго отведено время и место. В понедельник мы, например, целовались на чердаке или еще каком-то укромном месте, во вторник, четверг и субботу мастурбировали, в среду я переодевался девчонкой, а в пятницу она одевалась мальчиком. Интереснее всего было в воскресенье, когда мы играли в "доктора" и исследовали обнаженные тела друг друга. Как я уже сказал, все началось с игры, потом переросло в приятную традицию, которую не хотелось нарушать. Эти игры позволяли нам быть максимально близкими и понятными друг другу, но в тоже время не давали нас поглотить сумасшествию страсти, и позволяло скрывать, или маскировать те отношения которые у нас были, от окружающих. На самом деле инициатором всей этой системы была конечно же Жанна, но я не смел противиться ее законам, поскольку на кон было поставлено слишком многое, и я совершенно не хотел потерять все это.
***
6
Сегодня был день, когда мы менялись ролями, я сидел в льняном платье желтого цвета, с пышным белым париком на голове. В комнату вошла Жанна в брюках, рубашке с накрахмаленным воротником, и волосами, зачесанными назад и стянутыми в маленький хвостик. Она улыбнулась приветливой, слепящей улыбкой, в которой читалось сразу все и радость от долгожданной встречи, и понимание и нежность, и еще много чего другого, чего не смог бы понять никто из посторонних. Она присела возле меня и заключила в свои теплые нежные объятия, после чего одарила долгим страстным поцелуем. Мои щеки покрылись румянцем, и я стесненно отвел глаза, а она сжала мою руку с такой силой, что по моему телу пробежала волна электричества.
***
7
Подумать только, как умело и безжалостно мать была подменена сестрой. И вся та любовь, забота и ласка которая должна была исходить от нее на самом деле исходила от Жанны. Но и я в свою очередь отдавал ту порцию любви, которая предназначалась матери - своей сестре. Ведь она ее заслуживала и жаждала намного сильнее. Иногда мне даже казалось, что на самом деле это она меня родила, правда не в физическом, а скорее ментальном или эмоциональном плане. Именно она скармливала мне информацию, будто молоко из собственной груди. Это она учила любить и быть любимым, учила прощать, проявлять заботу или равнодушие. В самом деле это не было простым копированием, это было целенаправленное обучение, и наставление на путь истинный, как раз то чего мне не доставало от матери. Казалось бы, чего может научить один ребенок другого? Но на самом деле дети намного проще и органичнее воспринимают своих одногодок, чем взрослых - кажущихся большими. чуждыми и непонятными. Взрослых, которые не понимают, не воспринимают своих детей, и даже не пытаются понять и воспринять. И вот наступает один прекрасный день, когда ты начинаешь понимать, что вас только двое, и некому больше прийти на помощь, утешить или развеселить. Есть только ты и твой близнец, твое зеркальное отражение, твое повторение и продолжение, твоя альфа и омега.
***
8
Мать умерла, когда нам было около пятнадцати лет. Не правильно утверждать, что мы остались абсолютно равнодушными, но для отца эта потеря была намного тяжелее нежели для нас. Он очень сильно переживал, много плакал, пил и курил, потом опять плакал, пока окончательно не сдался и осунулся. Любил ли он ее? Не уверен, просто он сильно к ней привык, и у него больше никого не осталось. Отец отчаянно искал поддержки и утешения с нашей стороны, пытался с нами сблизиться и раскаяться, но было уже поздно, непростительно поздно и он, наверное, сам это прекрасно понимал. А потом он отдалился еще больше. Со временем стал даже бегать к другим женщинам, наверняка, чтобы поскорее забыть о этой трагедии. Но мы его не жалели, это было не в наших правилах, ведь для нас мир состоял из нас двоих, и мы ни для кого не делали исключения, даже в праздничные дни или по особому случаю.
***
9
Я думаю, что мама не была в курсе того насколько сильно мы были привязаны к друг другу, и что эта привязанность давно уже перешагнула все мыслимые и немыслимые границы, смела на своем пути все табу, и подмяла под себя моральные ограничения присущие цивилизованным людям. Однако отец по природе своей был параноиком, а от избытка алкоголя его паранойя возрастала в стократ, именно поэтому, как только мы отвергли его попытки сблизится с нами после смерти матери он начал подозревать что-то неладное. Поначалу он бросал недвусмысленные осуждающие взгляды, когда мы по той или иной причине находились вдвоем, на одном диване или в одной комнате. Потом он стал бубнить себе под нос, что о нравственности и об опасности которую несет чересчур тесное общение. После чего он вообще осмелел и вызвав нас на серьезный разговор начал учить уму разуму. Он ходил кругом да около, но лейтмотивом его спича было то, что мы слишком много времени проводим вместе, мы необычайно близки, и что он не раз и не два был свидетелем того как мы слишком крепко и интимно обнимаемся или как абсолютно непозволительно целуемся в губы, когда думаем, что никто не видит. Одним словом, он пытался вывести нас на чистую воду и одновременно втемяшить нам в голову как мы отвратительно и неправильно себя ведем. Да, что он знал о нас? О природе наших чувств, наших взаимоотношений, нашей любви? Да ровным счетом ничего, как, впрочем, и о нас самих. Поэтому он не имел никакого морального права читать нам эти дурацкие нотации. Отец, который вдруг вспомнил, что он отец! Который возможно стал одной из причин нашего с сестрой сближения и вдруг познал чувство вины, вдруг решил все осознать и исправить. Но чудес не бывает! Приблизительно так мы ему и ответили, и деликатно попросили не вмешиваться в нашу личную жизнь, ведь до этого это ему прекрасно удавалось. Отец был зол, хотел что-то возразить, но мы его даже не слушали, и поскольку он был довольно робким и слабым человеком, то гнев его быстро сошел на нет и превратился в равнодушие, после чего он довольно прогнозировано сдался. Это стало еще одним толчком к нашему с сестрой сближению - теперь мы вместе противостояли отцу, боролись за нашу свободу, за наше право на любовь, на чувства которые испытывали. Сам того не желая он сделал наш союз еще крепче, еще сплочённые и надежнее, ведь не даром говорят, что сильный ветер может погасить пламя, но слабый способен разжечь его с новой силой.
***
10
Школа была для меня настоящей пыткой, и единственное, что утешало и поддерживало меня, во время скучных и нудных уроков - это близость моей сестры. Даже здесь мы были вместе, плечом к плечу, за одной партой. Не одному учителю не удавалось рассадить нас по разным местам. Но даже если кто-то и пробовал, то это заканчивалось всегда одинаково - мы с сестрой отказывались отвечать у доски, писать под диктовку или решать задания. Мы просто не могли представить себе существования порознь, и когда это происходило то переживали мы этот период очень тяжело, испытывая постоянную тревогу и боль сравнимую с ампутацией части тела. Даже когда случалось, что один из нас болел, то другой начинал болеть за компанию. И не важно, что это было, корь или ветрянка, расстройство желудка или грипп, нам важно было переносить все это вместе, будто единый организм, пускай и разделенный подлой природой.
***
11
В школе надо мной постоянно подшучивали, толкали и обзывали, и только заступничество Жанны не позволяло мне бежать домой и заливаться горькими слезами. Однако незадолго до выпускного экзамена в девятом классе, когда из-за дурацких школьных правил я был разлучен с сестрой, меня жестоко, до крови, избило несколько одноклассников. После этого случая я долго не мог прийти в себя, и был настолько подавлен, что даже не хотел дальше жить, и опять-таки если бы не сила и забота Жанны, то возможно я бы умер или потерял рассудок. Чтобы больше не рисковать моим психическим здоровьям было принято решение перевести меня на заочную форму обучения. Конечно Жанна могла бы продолжать ходить в школу как ни в чем не бывало, но мы уже давно для себя решили, что никакие обстоятельства не смогут стать между нами.
Теперь мы еще больше времени были вдвоем, и при этом смогли избавиться от изматывающей школьной рутины, надоедливых жестоких одноклассников, недалеких безразличных учителей. Мы стали еще ближе.
***
12
С тех пор как мы начали учиться на дому у нас появился целый вагон свободного времени, и обычного чтения или игр уже не хватало, чтобы использовать его всецело и без остатка. Поэтому мы начали лихорадочно искать чем бы себя занять, чтобы не сойти с ума от лени и безделья. Решение как обычно пришло само собой, я всегда неплохо рисовал и теперь у меня появилось твердое желание усовершенствоваться в живописи настолько насколько это возможно в домашних условиях. Однако рисовать натюрморты мне надоело достаточно быстро, а пейзаж за окном был достаточно статическим и однообразным, поэтому сестра разумно предложила заняться рисованием портретов и согласилась позировать. Я был ей безгранично благодарен за неслыханную возможность в деталях изучить ее прекрасное лицо. Наверное, трудно найти занятие которое способствовало бы этому больше чем портретная живопись, даже фотография - это совсем не то. Целыми днями напролет я лицезрел чудесные изгибы губ, которые по форме напоминали лук Купидона, или серповидные тонкие брови, а также маленький аккуратный нос. Не раз и не два поражался я чернотой и густотой ее волос, хаотической спутанностью прядей и той аурой таинственности, которую они предавали ее образу. Самыми интересными конечно были глаза, бесконечно глубокие, безгранично нежные, безмерно любимые, синие с зеленоватым отливом озера, глубокие и манящие моря, бескрайние и могучие океаны. Размер поистине второстепенен, в этих небольших аккуратных глазах скрылось и собралось так много, что трудно передать, особенно трудно с художественной точки зрения. Однако я старался, рисовал днями и ночами на пролет - одни только глаза, пока не достиг как мне казалось истинного совершенства.
Однако мне не хотелось ограничиваться одним только лицом, мне хотелось рисовать ее всю, не скрытую за тканями одежд, которые мне казались лишь еще одним препятствием которое следовало преодолеть для более глубокого нашего единения.
Хотя я и до этого видел сестру обнаженной сейчас она мне виделась совсем по другому, я смотрел на нее глазами художника, поэта готового воспевать всю эту немыслимую, неземную красоту. Округлости бедер, только пробивавшиеся ростки груди увенчанной острыми шипами сосков; утонченный слегка покрытый растительностью лобок, линия талии. Ничего не могло скрыться от моего взора, и я готов был бесконечно долго наблюдать за этим зрелищем. По правде говоря, я дольше любовался и восхищался Жанной и лишь изредка делал небольшие робкие мазки. Однако Жанна совершенно не жаловалась на то, что ей приходилось стоять часами на полу пыльного, иногда жаркого, но чаще всего прохладного чердака, совершенно обнаженной и неподвижной словно статуя. Напротив, казалось, что это приносит ей особый вид удовольствия. Нет оно было совсем не эстетическое, и даже не совсем эротическое, это было что-то иное, что-то непонятное и неуловимое, недоступное больше никому кроме нас двоих. Это было удовольствие о того, что мне приятно за ней наблюдать, изучать и рисовать ее. это было удовольствие от единения, от единого стремления, работы над общим, одинаково важным для нас обоих делом. Именно такого рода удовольствие испытывал и я, когда рисовал свои картины.
*** 13
Мы лежали в постели, Жанна обнимала меня сзади, и я нежился в ее объятьях как в лучах восходящего солнца. Она приблизила свои губы к моему уху и прошептала: - Ты читал книгу Ницше: "Я и моя сестра"?
- Нет, - честно признался я, - а о чем там идет речь?
- Это автобиографическая исповедь в которой Ницше признается, что в детстве его сестра Элизабет залазила к нему в постель и ласкала его пенис.
- Совсем как ты? - задумчиво проговорил я, а потом добавил. - Ты ищешь подобную информации, чтобы оправдать нашу связь? Она кажется тебе неправильной и достойно призрения?
- Нет конечно! - возразила она. Как ты мог такое подумать. Просто мне стало интересно насколько уникальной является наша связь.
- А у тебя были сомнения насчет ее уникальности? - вспыхнул я.
- Дорогой не перекручивай факты - это простая историческая справка. Ты же знаешь как я люблю подобные интересные факты, известные только узкому кругу лиц.
- Ну да, ну да, прости, - опомнился я, - наверное так оно и есть. Просто для меня вся наша любовь, все наши чувства, переживания и отношения это вещь настолько уникальная, самобытная и неповторимая, что не нуждается в каком либо внешнем подтверждении или оправдании.
- Поверь, я испытываю тоже самое, что и ты, - ответила она, явно смущенная моей речью, - я просто запуталась, и даже сама не поняла, зачем все тебе рассказала.
- Все нормально, - возразил я, - с моей стороны будет недопустимой грубостью заставлять тебя чувствовать вину лишь из-за того, что ты хотела донести мне интересную и необычную информацию.
Она улыбнулась. - Наверное лучше просто полежать молча.
- Или можешь сделать, то же, что делала Элизабет, - смущенным голосом проговорил я. Ее рука тут же проскользнула под мою одежду, и я почувствовал прикосновения ее чудесных пальчиков.
***
14
Едва мы стали совершеннолетними скончался наш отец, с этого момента мы по-настоящему были представлены сами себе. Теперь нам предстояло найти работу, чтобы обеспечить свое существование и не погибнуть от лютой голодной смерти. Поскольку последние три года я полностью закрылся в себе и не контактировал с внешнем мире, то никакой речи о том, чтобы я шел на работу не было. Я с трудом мог общаться хоть с кем-то кроме моей сестры, в добавок ко всему у меня развился ряд противоречивых фобий, таких как агорафобия и клаустрофобия. Я панически боялся незнакомцев, их голосов, их прикосновений, их слов. Мне никогда не удавалось самостоятельно найти дорогу, ибо страдал поистине грандиозной формой топографического кретинизма. В общем я был, что называется социально не приспособленным, хотя непосвященным это казалось банальной ленью. Поэтому весь груз ответственности за нашу жизнь лег на плечи Жанны. Нет она не протестовала, не боялась, не нервничала по этому поводу, она была банально растеряна, она просто не знала, что делать и с чего начать. Какое-то время мы держались на плаву благодаря скудным сбережениям отца, потом с молотка пошли мамины украшения и другие предметы которые представляли хоть какую-то ценность, в том числе часть мебели, кухонной утвари и электроприборов. Мы договорились пока не трогать книги, но эта отсрочка обещала быть недолгой.
Я сидел целыми днями сам в огромном пустом доме, поскольку Жанна металась по городу в безнадежной попытке найти какую-то роботу или просто одолжить деньги. Постепенно меня стали одолевать тягостные мысли, что я являюсь огромным балластом в жизни моей сестры, что если бы мы не были так привязаны к друг другу, если бы могли существовать порознь, если бы ей не приходилось ухаживать за мной как за собственным ребенком, то она могла бы довольно неплохо устроить свою личную жизнь. Вышла бы замуж, родила кучу детей, и жила в достатке, безопасности и без лишних проблем, до конца своей жизни. Я же ей только мешал, и постоянно проклинал себя за собственную бесполезность, робость и боязливость. Как так вышло, что Жанна оказалась более приспособленной к этому жестокому миру? Наверное, все от того, что из-за меня ей пришлось с ней контактировать в два раза больше, в два раза чаще и в два раза сильнее. И я ничем не мог помочь ей, и был просто бесполезной грудой мышц, жира и костей, по сути инвалидом. Ох, если бы за безделье давали инвалидность, то мы могли бы жить на эти деньги. А так я не мог даже стать на биржу, поскольку там было необходимо мое личное присутствие. Проклятье! Когда мы в прошлый раз попытались съездить с Жанной на троллейбусе в центр занятости, у меня случился приступ паники, я задыхался и дрожал, а после потерял сознание. Абсолютно не помню, как мы добрались назад к нашему дому, но подозреваю, что сестре пришлось тащить меня на спине.
И вот в один прекрасный день она пришла и торжественно объявила, что нашла решение.
***
15
- Пойми нам нужны деньги, нам катастрофически не хватает денег, - начала она, - а ты не можешь ходить на работу, да и я, что я умею? А этот парень, это наш шанс! Он богат, он сказочно богат, он сможет обеспечить меня и тебя, пойми это! Mon Chéri, это абсолютно не означает, что рухнет наш с тобой мир, все будет как прежде, и наши игры и наше общение, все будет, как и было, только нужно немножко подождать. Ты же знаешь, что я никогда не брошу и не предам тебя, ибо мы есть одно целое и неделимое, словно атом! Ты должен это понимать, это же элементарно.
На самом деле мне была абсолютно отвратительна сама мысль о том, что кто-то другой может прикасаться к ней, целовать, или больше того заниматься любовью. Ревность мучила меня на ровне с ночными кошмарами, и я просыпался в холодном поту и дрожал подобно листу на ветру. Как это немыслимо с кем-то ее делить, тогда как она изначально была только моей. Моей частичкой, моей половинкой, продолжением меня. Казалось наши нервные окончания сшиты невидимыми нитями и то, что чувствовала она чувствовал и я. Наши мысли и чувства были синхронизированы в той степени как дыхание, сердцебиение и другие жизненно важные процессы. И как мог кто-то другой вмешиваться в нашу жизнь, вторгаться в ее тело, нарушая наши идеально выверенные биоритмы?
- Жанна, - сказал я твердо, - опиши мне его, я хочу знать о нем все: рост, вес, цвет волос, глаз и прочее. Я жаждал знать все подробности, про все прикосновения, поцелуи и объятия, хотя даже предположить не мог насколько какую боль мне будет приносить каждое ее слово, каждая новая деталь и подробность. Внутри меня все кипело словно в жерле исполинского вулкана. Я изнемогал от бессильной ярости, от несправедливости, от невозможности хоть что-то изменить. Ведь сестре приходилось идти на все эти жертвы только ради меня, моего спокойного, благополучного существования. В очередной раз я корил себя, и убеждал, что не стою таких жестоких, непосильных жертв на которые шла моя сестра. Меня мучила отнюдь не ревность, ревность испытывают к тем, кем хотят безраздельно и безгранично обладать, но у нас была совсем другая история. Мы не обладали друг другом, мы были одним неразрывным и нерушимым целым, и ничто, и никто не мог стать между нами, до этой самой трагичной поры. Однако даже теперь, когда я знал все грязные подробности их взаимоотношений с Андре, Жанна оставалась для меня святой и непорочной. Даже больше того, теперь она была настоящей мученицей достойной не призрения, а истинного восхищения и сострадания. А вот к этому негодяю, я действительно проникся ненавистью. Безграничной, неудержимой и всепожирающей, она была равна силе моей любви к сестре, но только с противоположенным зарядом, негативной окраской и черным траурным цветом. Эта ненависть и злоба пугали меня, она заставляла мое сердце биться учащенно, она душила меня, пробивала кожу острыми шипами, оставляла гниющие рубцы. Я знал, что пока они вместе, хотя бы один день в месяце, хотя бы один час в сутки, мне не обрести истинного покоя и умиротворения. Теперь их свидания становились для меня жестоким испытанием, это было хуже, чем сидеть на раскаленной сковороде - когда одна секунда длиться часами. А могло так статься, что они поженятся и будут до конца своих дней вместе. Нет я этого не переживу, это будет страшнее чем быть погребенным заживо, чем быть распятым на кресте, пытку страшнее этой просто невозможно вообразить.
***
16
В тот момент когда я развалившись на диване беззаветно читал книгу о мифологии народов мира, Жанна вышла из душа обернутая розовым махровым полотенцем и наполнила комнату нежным фруктовым благоуханием.
Ее волосы были темно-русыми, слегка волнистыми, и одновременно шелковистыми и нежными на ощупь. Порой я смотрел в эти темные чащи ее волос и мне казалось, что я блуждаю в сказочном томном лесу, где на каждом шагу можно встретить прекрасные чудеса. А ее глаза! Я утопал в этих чистых голубых озерах, я растворялся в них как первый снег, под их лучезарностью я таял и расплывался подобно маслу. Губы ее были такими пьянящими, желанными и алыми, от них нельзя было оторваться, от них нельзя было отказаться, их нельзя было забыть. После их прикосновения по телу пробегала мелкая дрожь и разливалось приятное расслабляющее тепло.
- Ты похожа на греческую богиню, сказал я, не в силах сдержать восторг, при виде ее подтянутого полуобнаженного тела.
На греческую? - переспросила она. - Мне ближе египетская Исида, нежели греческая Афродита или вавилонская Иштар.
- А, что такого плохого в Афродите? - удивился я.
- Она покровительствовала проституции и была зациклена на любви и плотских утехах. Исида была верна своему брату и даже смогла воскресить его силой своей любви.
-По-моему при помощи магии. - Уточнил я.
- Не важно при помощи чего, - усмехнулась Жанна, - без любви бы у нее ничего не вышло, ибо любовь это и есть самое сильное колдовство.
- Мне интересно, - решил я переменить тему, - почему инцест богов был приемлемым явлением, но в человеческой среде, считался чем-то греховным и недостойным.
- Все потому, - нежно улыбнувшись проговорила Жанна, - что такая любовь которая бывает между родными - самая великая и возвышенная, и людям казалось, что только боги достойны такой любви.
- Думаешь нас с тобой могли бы счесть за богов?
- Я думаю, что если бы они смогли прочувствовать, понять и осознать хотя бы десятую часть нашей любви, они пренепременно канонизировали нас, и начали молиться на наши иконы в церквях. - Со счастливой улыбкой произнесла сестра.
Но боюсь, - произнес я поеживаясь словно от сквозняка, - что для людей наша любовь так и останется непостижимой. У нее больше слоев чем в почве, она глубже океана и выше стратосферы. Она настолько огромна, что увидеть ее можно разве из космоса и настолько ослепительна как вспышка на Солнце. Они не сталкивались с такой любовью, поэтому для них она останется невидимой и неосязаемой, словно электромагнитное излучение, словно поток нейтрино пройдет она сквозь них абсолютно не провзаимодействовав и не оставив ни единого следа.
***
17
И вот в комнату вошла моя сестра, она устало плюхнулась на диван и опустила голову.
- Я ждал тебя. Я не начинал без тебя, но тебя долго не было. Я устал ждать.
- Ты мое сокровище. - Ответила она и сплела ноги. Я также начал ожесточенно терзать свою изнывавшую от ожидания плоть. Ее же движения напротив были слабыми и вялыми, а весь вид указывал на, то что она хочет побыстрее с этим покончить. К ее счастью я быстро дошел до кондиции и расслабленно осел на кресле.
- Ты кончила? - бесцеремонно, но вполне буднично спросил я ее.
- Да милый, конечно кончила, - слабо улыбнулась она, а теперь давай пойдем поспим. Дорогой мой, я так устала.
Это была одна из тех ночей, когда сон все никак не приходил и в голову лезли чудные мысли.
- Жанна ты не спишь? - спросил я прекрасно зная, что сна у нее не в одном глазу. Она коснулась моей руки в знак того, что готова слушать.
- Ты когда-нибудь думала о смерти? Я не об абстрактном понятие, а о той неминуемой, ужасающей силе которая действительно может нас навсегда разлучить.
- Не навсегда, а только на короткий миг, ибо я не смогу жить если тебя не будет рядом.
- Это так несправедливо, - заметил я, - какой бы несправедливой не была жизнь, смерть несправедливее в стократ. Идеальным выходом было бы умереть в один день, час и миг.
- Поверь, мое сердце бьется в унисон с твоим, и будет биться только до тех пор пока бьется твое.
***
18
Все случилось как-то спонтанно, само собой, и началось с наших привычных ритуалов: поцелуев, объятий, ласк и прикосновений. Мне как-то вдруг нестерпимо захотелось увидеть ее абсолютно обнаженной, какой она была в день нашего с ней рождения. Я начал медленно раздевать ее, хотя страсть пылала и нарастала во мне с каждой секундой, я не давал ей вырваться наружу. Мне не хотелось напугать или расстроить сестру, хотя я прекрасно понимал, что она хочет того же, что и я. Об этом говорили ее глаза, ее учащенное дыхание, бешенный пульс, ее прижимающееся все плотнее ко мне тело. Я понял, что желаю овладеть ей во, что бы то не стало, и наплевать, что до этого с ней был другой мужчина и наплевать сколько раз, для меня моя сестра была чиста и невинна словно ангел. Я касался ее груди, целовал соски, ласкал между ног. Все, что я делал было как-то инстинктивно, но что делать дальше я не совсем понимал. Тогда она взяла бразды правления в свои руки, прижималась ко мне, терлась об мои чресла, покрывала лицо тысячами поцелуев и нежно покусывала за ушко. Потом мы повалились на кровать, где она оседлала меня словно мифическая амазонка и ввела в себя мой эрегированный член. Вот величайший момент нашего единения! Мы единая плоть, единая кровь, мы проникали в друг друга, растворяясь без остатка, соприкасались самыми жаркими, самыми раскаленными частями тела, горели, но не сгорали, поднимались в небо оставаясь на земле, умирали продолжая жить, сходили с ума находясь в ясном уме и трезвой памяти. Хотя насчет последнего нельзя говорить с полной уверенностью, слишком безумно все это выглядело, слишком хорошо, и слишком красиво, чтобы быть правдой, слишком прекрасно, чтобы длиться вечно.
И вдруг время не просто замерло, оно вообще перестало существовать. Вспыхнуло и сгорело сотни тысяч солнц, столкнулись десятки тысяч галактик, засверкали тысячи сверхновых. Весь этот масштаб, вся грандиозность происходящего, весь этот ослепительный блеск заставил нас поверить, что мы где-то на другом конце вселенной, или же в ином измерении. Мы парили то ли в невесомости, то ли в амниотической жидкости, хотя не в этом суть. Ощущения были заменены осознанием, того, что мы вдвоем проникли в глубочайшие тайны мироздания, смогли постичь замысел творца, раскрыть запретную шкатулку и остаться в живых.
Казалось, что наши тела перестали существовать, они аморфные, бесформенные и безумно далекие, а мы, то есть наша сущность стала чистейшей энергией, волной света, потоком фотонов, блеском далекой сгоревшей много лет назад звезды.
После мы лежали смотря друг другу в глаза. - Знаешь, - шепотом произнесла она, легонько теребя мои волосы, - то чем мы занимаемся называется кровосмешением.
- А я думал, что это то чем занимаются в больнице во время переливания крови, - саркастически ответил я. В ответ она расцвела в улыбке.
- Мне кажется, что люди из-за страха загоняют себя в такие рамки, в которых потом всю жизнь вынуждены стоять в неудобной позе. Они сами обрекают себя на боль и страдания, сами завязывают свои глаза, и вставляют в рот кляп. Но для чего, для чего все это? Не проще ли делать, то что подсказывает сердце и идти на поводу у своих собственных желаний. Лишь только тогда они могли бы стать по-настоящему счастливыми.
***
19
И тогда в нашу комнату ворвался Андре.
- Какого черта вы тут оба делаете? - завопил он. - Это, что твой брат? Ты извращенная шлюха, как ты могла это сделать! Он Метался по комнате словно разъяренный зверь, а мы тихонько лежали прижавшись друг к другу, как будто надеялась, что так он нас не заметит и уйдет.
- Как ты могла Жанна? Как ты могла, ведь я так тебя любил! Ответом ему была гробовая тишина, нарушаемая только нашим тихим прерывистым дыханием.
- Я вижу тебе нечего сказать, - начал он, - тогда скажу я. Тебе конец! Я добьюсь того, чтобы о вас узнал весь город, я сгною вас обоих в тюрьме, все местные судья друзья моего отца, и вмести мы найдем способ вас засадить на не один десяток лет. Считайте, что ваше жизнь окончена, теперь для вас начинается ад!
Как только он громко хлопнул дверью и вылетел из комнаты, Жанна соскочила с кровати и накинув халат побежала за ним. Нельзя было допустить, чтобы он привел свои угрозы в исполнение, его нужно было остановить любой ценой!
Я оделся и спустился на первый этаж вслед за ними. Жанна нагнала его у самой входной двери, и преградив путь Андре путь начала умолять его не уходить, пыталась его убедить, что это была ошибка, что все это произошло случайно и в этом нет ничего страшного. Но в ответ он только смеялся и бросал ей в лицо все новые угрозы и оскорбления, тягал ее за волосы, давал пощечины, а она просто стояла и терпела все эти издевательства с выражением покорного смирения и даже не пыталась сопротивляться. Я хотел, что-то крикнуть, броситься на этого негодяя, но во мне будто щелкнул какой-то тумблер. Воспользовавшись тем, что на меня никто не смотрит я бросился на кухню, теперь я знал, что делать. Большой, холодный, блестящий нож сверкнул в моей руке. Я сжимал его рукоять и мое сердце исполнялось ненавистью к этому человеку. За всю ту боль, что он причинил сестре, за то, что пользовался ней как подстилкой и вытирал об нее свои ноги, за то, что целовал, проникал в созданное только для меня тело. За то, что не ценил прекраснейшего в мире человека. За все это и много чего другого я выношу ему смертельный приговор.
Я оборвал его тираду на полуслове, засадив нож в его спину по самую рукоять. И только тогда они заметили в комнате присутствие еще одного человека. Я с усилием вытащил нож, все лезвие которого обагрилось теплой вязкой кровью. Андре повернулся ко мне, я увидел удивление и гнев, застывшие на его лице, и не смог сдержать нахлынувшую на меня волну ненависти. Я работал ножом словно автомат, а не человек: ударить - вытянуть, ударить-вытянуть, ударить-вытянуть. Я повторял это смертоносное комбо до тех пор, пока Андре не упал на пол и мне уже просто не было во, что вгонять свой нож. Еще не совсем соображая, что происходит, я долго смотрел то на свое окровавленное оружие, то на тело у своих ног. Какой-то мучительно долгий промежуток времени я пытался связать воедино кровь на моих руках и наличие трупа. Но от меня постоянно ускользал сам момент убийства, он начисто стерся с моей памяти. Все, что я смог выговорить глядя на растерянную сестру:
- Это я? Это сделал я? Ничего не помню.
Тут она сорвалась с места и подбежав ко мне обняла, я неловко выронил нож, и он упал на пол с грубым металлическим лязгом.
В теплых и нежных объятьях сестры я забыл обо всем на свете и почувствовал себя в абсолютной безопасности. Она прижимала мою голову к своей груди, проливая ручейки горьких слез, а я дрожа всем телом пытался впитать в себя ее материнское тепло, прильнуть к ее безграничной любви, к ее нежным шелковистым волосам.
***
20
Нужно было срочно решать, что делать, но казалось, что остатки разума покинули мой мозг, и я абсолютно разучился думать. Жанна единственная сохранила ясный разум и спокойствие и могла хладнокровно обдумать какие шаги предпринять в данной казалось бы безвыходной ситуации. Она велела мне переодеться в женские вещи, одеть юбку, парик, туфли на каблуках, а сама напротив обрезала свои прекрасные роскошные волосы и перестала быть похожей на саму себя. Сестра сцедила с машины Андре несколько литров бензина, и когда мы собрали все необходимые для побега вещи тщательно облила весь дом бензином и особенно хорошо пропитала им тело покойника. Я хотел было взять несколько книг и картин на которых я так тщательно и нежно старался запечатлеть образ сестры, но она сказала, что места для всего этого решительно не хватает, и что если мы таки выберемся из этой передряги, то я смогу рисовать ее сколько захочу. Хотя ее слова были правдивыми мне было искренне жаль, что всем ее портретам суждено было сгинуть в огне. Жанна опустошила бумажник своего бывшего любовника и там оказалась довольно внушительная сумма денег, и это было как нельзя кстати поскольку за нашими спинами яркой свечей горел дом, а вместе с ним наше прошлое и даже часть нас самих. Ветер развивал мое легкое летнее платье, трепал искусственные кудри парика, а я все еще не мог осознать, что теперь все будет иначе, не будет традиций и ритуалов, не будет рисования и уютного дома, теперь нам всю оставшуюся жизнь придется скрываться и нести на себе тавро преступников и убийц. Далеко ли мы сможем сбежать? Не найдут ли нас раньше полиции, родные Андре, устроив попутно кровавую вендетту? Безусловно пожар, разбор обломков и последующее опознание тела даст нам небольшую фору, возможно несколько дней. Успеем ли мы далеко уйти? Скроемся в сельской местности или растворимся в огромном мегаполисе, я не знал этого наверняка, да и пока нам предстояло просто уйти подальше от этого места, сесть на любой поезд, стараясь никому не запомниться и надеяться, что когда нас начнут искать мы будем уже далеко.
***
Жанна и Жан Дюпюи родились 18 декабря 1998 года в провинции Квебек, административном регионе Мориси, в городе Ла-Тюк. Объявлены в розыск в связи с подозрением в убийстве Андре Мориса. Всем, кто имеет какую-то информацию о их местонахождении просьба связаться с нами по номеру...