Она открыла дверцу и, одновременно пытаясь протолкнуть сумку с вещами вперед, с трудом (по-другому и сказать-то нельзя) пробралась и села на заднее сиденье такси. Едва почувствовав себя внутри, сразу же захлопнула дверцу. Громкий щелчок, будто бы гигантскими, невидимыми ножницами, перерезал тонкую нить, на которой висело невероятное количество шума, гама и духоты, и весь этот груз рухнул неизвестно куда, исчез, оставив совершенно непонятные ощущения. Наверное, так чувствуют себя космонавты в невесомости. В постоянном ожидании неизвестного, где-то внезапно потерянного, но до сих пор близкого. "Вот за что люблю такси" - подумала Анна. Водитель почему-то задержался снаружи, и на какое-то время пришлось вновь закрыть глаза. Иначе стало бы совсем плохо. Анна поняла это сразу же после того, как захлопнула дверцу.

Все движение, собранное в здании аэропорта, бурлящее в его длинных прозрачных коридорах, было переполнено ожиданием полета, дальней дороги и расставания с тем, что остается внизу, за спиной, под ногами. Пока она пробиралась к выходу и судорожно искала промеж стульев и людей спасительную желтую машину, еще можно было терпеть эту неестественную суету. Можно даже ни о чем не думать, пока идешь. Даже можно закрыть глаза (что она и сделала, вскоре после того, как покинула самолет). Ей почему-то казалось, что все коридоры здесь таинственным образом слиты всего лишь в несколько дорог, по которым и движутся те, кто попал сюда. И пока несло ее течением в неизвестном направлении, в полной темноте (ведь она закрыла глаза), в которой то и дело вспыхивали двери, люди и лица, возникающие прямо из окружающих звуков, теплилась внутри робкая, будто бы даже наследственная надежда, что судьба вынесет к выходу. Иначе тут же суждено было и погибнуть. Вынесло. Как и должно быть. И внутри, в машине, шум превратился в уродливые рисунки людей и странных изгибов на окнах. Все, что осталось снаружи, оказывается, было поглощено каким-то нечеловеческим процессом перетекания из формы в форму. Человеческие силуэты превращались в здания, в прямоугольники и треугольники, чтобы потом вновь сделать попытку вернуться в человеческие личины, уже без рук, или без головы, или, того хуже, с цветастыми, вызывающими пятнами там, где у обыкновенных людей были лица, ноги, семьи.

Да. Лучше не смотреть. Иначе стошнит прямо на сиденье. Оно бы, наверное, и нужно, но не здесь, не в машине. Потом. Когда отъедем подальше. Когда город, еще не виденный, но уже давящий ладонями на плечи, исчезнет.

На переднем сиденье возник водитель. Вынырнул, соткался из голосов и воздуха, ворвавшихся внутрь сквозь внезапно распахнувшуюся дверцу. На несколько секунд показалось, что у него вместо лица тоже выглаженный, одноцветный квадрат, как и у людей на улице. Дыхание у Анны перехватило, дурнота отступила, вытесненная новым страхом, и она даже забыла зажмуриться, хотя и решила закрывать глаза каждый раз, когда вещи вокруг начнут кружиться и издеваться над ней. Но наваждение прошло, едва дверца захлопнулась. Так же сама собой, как и распахнулась. Водитель, повернувшись, глядел ей прямо в глаза, не то пытаясь оценить, кто же это к нему попался, не то настороженно наблюдая за здоровьем пассажирки.

- Добрый день. - наконец-то прервал он молчание.

Анна вздрогнула, и водитель замолчал, боясь причинить словами только вред. Было видно, что каждый звук, любое движение могут разрушить сейчас неимоверно много. Он тоже затаил дыхание. Ему вдруг показалось, что под колесами автомобиля открылась чудовищная, туманная бездна, и любая мысль, любое намерение обязательно нарушат их шаткое равновесие на зыбком краю. Люди за окном исчезли, оставив только странное движение. Следя одними глазами, боясь повернуть голову, он с удивлением понял, что снаружи по стеклам обильно льется вода. Льется и сверху, и снизу, и со всех других сторон, какие только могут быть. На окнах плясали водовороты и таинственные фигуры, вынырнувшие из морской пучины. Двигались и переплетались, не издавая ни звука, будто бы даже и не прикасаясь к стеклам.

Анна же, после произнесенных слов, очнулась. Выскочила откуда-то, как пробка из бутылки, и так же звонко на секунду зазвенело в ушах. За окном теперь была обыкновенная улица, по тротуару бродили голуби, питающиеся асфальтовыми крошками. Сквозь раздвижные прозрачные двери шли пассажиры с сумками. Яркое солнце четко выявляло, обрисовывало все предметы и силуэты, и не было никакого сумасшедшего вращения и перетекания из формы в форму. У прошедшего мимо по тротуару человека развевался на ветру красно-желтый шарф, яркий и веселый, как самый настоящий воздушный шарик.

Теперь дышалось легко и свободно. Анна потянулась, зажмурившись (теперь уже исключительно от удовольствия), и, внезапно ощутив непреодолимое желание выбраться в мир просторной, людной улицы, легко - мотылек на ветру - выпорхнула с увесистой сумкой из машины. Небо было высоко-высоко, и от этого чувствовала она себя бестелесной, невесомой. Нет, никакое такси теперь не нужно, до дома можно будет добраться пешком. Улыбаясь, она нежно поблагодарила водителя:

- Спасибо вам! - и уверенно, как ходят только очень счастливые люди, соединилась с миром тротуара, где жили голуби, не боящиеся человеческих ног, прохожие, не замечающие голубей, и солнце с ветром, которые так здорово выхватывали лица и одежду из вечного городского ритма.

Водитель же только увидел, как девушка, распахнув дверцу, вдруг ринулась наружу, совершенно не замечая сплошного потока - теперь уже даже не воды, а будто бы жидкого, невероятно плотного, чуть ли не твердого света - и сразу же исчезла бесследно, будто бы и не сидела только что здесь, рядом, испуганная до темноты под глазами. Он дернулся было схватить ее за рукав куртки, не дать выйти наружу, предупредить, но не успел. Дверца захлопнулась. Кажется, он успел услышать ее крик о помощи.

Через некоторое время водопад, поглотивший машину, исчез так же внезапно, как и появился. Внутрь пролился обыкновенный солнечный свет. Зато теперь земля начала наклоняться. Медленно и неумолимо. Здание аэропорта, теперь ясно видное сквозь чистые, вымытые окна, плавно и грозно приподнималось. Этого не могло быть, потому что подобные вещи невозможны, но это происходило. Еще немного, и колеса машины поползут прочь от обочины, к середине улицы, а потом и вовсе оторвутся от асфальта, и машина ринется в падение вдоль вставшей на дыбы земли.

Водитель судорожно, сквозь странную слабость, вдруг проявившуюся в руках, завел мотор и тронулся с места. Надо ехать домой. Там же жена, ребенок. Их надо спасти. Только надо успеть... Вот уже тяжело стало сидеть прямо, настолько сильно изогнулась поверхность планеты. "Не успею" - промелькнула мысль. Но странное движение земли прекратилось, она рывком вернулась на место, и вновь начала подниматься, теперь уже позади, подталкивая машину вперед.

"Ну уж нет", - до хрипоты сдавливая пальцами руль, сжав зубы, сказал он этому сонному безумию. "Либо я сошел с ума, либо творится чертовщина. И если это чертовщина, то домой я доберусь, и черта с два меня остановят!"

Едва вписываясь в крутые повороты, борясь с ожившей дорогой, которая то и дело вставала на дыбы и бросала машину то на встречную полосу (где, слава Богу, практически никого не было), то на тротуар (где прохожие с криками разбегались и в отчаянии хватались за столбы), раздирая день визгом и шипением железа и резины, наконец-то добрался он до родного дома. Дал по тормозам у подъезда, выскочил, и, сквозь навалившуюся силу тяжести, которая упорно тянула его вниз, в разверстую пасть автомобиля, добрел и дотянулся-таки до решетки лестничных перил возле входа. Это позволило хоть ненадолго остановиться и вдохнуть, не рискуя обрушиться в пропасть, ведь земля на этот раз наклонилась совсем сильно.

Набрав воздуха за щеки во второй раз, он увидел, что у подъезда, оказывается, находились его соседи. Как и надлежит мерзавцам и подлецам, они ничуть не пострадали от непонятного поведения природы, и теперь ехидно ему улыбались, делая руками странные движения, будто бы специально показывали, что они-то вот совсем могут и не держаться ни за что. "Ну, я вам покажу", - подумал он, и, отвернувшись, сквозь качание и непредсказуемость опоры под ногами из последних сил начал взбираться по ступенькам.

...Вот она, дверь. В вечных серых сумерках лестничной клетки Алексей, с трудом удерживая вырывающиеся из ладони ключи, щелкнул замком и без сил упал на пол в прихожей. И тут же сверху на него ринулось, обрушилось, придавило к полу отчаяние - дома никого не было. Никогда не бывает дома так тихо, если хоть кто-нибудь есть. Неумолкающий голос жены - она все время с кем-нибудь разговаривает, даже если рядом нет ни одного человека, и даже телефона. Свет, исходящий от дочери - из любого уголка небольшой, пыльной квартиры всегда чувствуется ее присутствие. Даже если она не плачет, не смеется, а тихо возится со своими игрушками.

Сейчас же воздух был мертв, неподвижен. Алексей выругался и бросился назад, на лестницу, и дальше вниз, а точнее вверх, потому что весь дом перевернулся, и к выходу нужно было карабкаться наверх. Кто-то двигался к нему навстречу (странная пелена застилала глаза, и все силуэты размывались), но вдруг вскрикнул, уронил что-то звонкое, и тоже ринулся к выходу, куда проворнее него, обессилевшего.

На улице последние крупицы сил иссякли, и он рухнул на землю. Она продолжала кружится, и все, что он смог сделать, это вцепиться пальцами в асфальт, прилипнуть к нему щекой, чтобы не упасть в неохватную небесную ширь, которая теперь притягивала снизу. "Вот как, стало быть, живется мухам на потолке" - промелькнула в голове мысль. Единственная четкая форма в туманной размытости, которая залила все глаза и никак не уходила.

Сквозь вращение и толчки он смутно чувствовал, как мимо кто-то проплывает. Какие-то темные силуэты. Они не смеялись, не пытались причинить боли - просто проплывали мимо. Но вдруг один из них приблизился. А приблизившись, впитал в себя всю влагу, которая скопилась на ресницах и мешала видеть, напитался красками и четкостью, и оказался мальчиком в оборванной одежде. Он припал к асфальту рядом с Алексеем, глаза в глаза, тоже прижавшись щекой и впившись пальцами, и спросил:

- Что с вами? Вам плохо?

Внезапно что-то вокруг произошло (будто бы ветер подул), и Алексей пришел в себя. Крупицы прохладного асфальта впивались в щеку, больно давили в колени и ребра. Лицом к лицу рядом лежал маленький мальчик, лет двенадцати, и с тревогой вглядывался куда-то в него.

Алексей перевернулся на спину и сел. Никаких усилий для этого не понадобилось. Мир вокруг не кружился, мешая движениям, и сырая туманность исчезла из глаз, как и не была. Рядом, робко прикасаясь к плечу, пушисто развевалась клумба с гладиолусами, которые вот уже который год заботливо выращивала возле подъезда старушка с пятого этажа. Спускалась вниз ранним утром, и проживала с ними день, до позднего вечера, до глубокой ночи, чтобы уже в полной темноте с трудом подняться к своей квартире.

Двое парней с третьего этажа сидели на лавочке, резались в карты и цедили пиво, с ухмылками, хищно поглядывая на него и явно что-то там себе соображая.

Алексей встал, и мальчик поднялся следом за ним. Оказывается, он был совсем маленький, и до плеча-то взрослого не доставая макушкой. Машина, покореженная, будто бы изжеванная, взгромоздилась одним колесом на тротуар. Но почему-то это было теперь совсем не важно. Раньше бы он пришел в ужас от подобной картины, но не сейчас.

Алексей рассеянно взлохматил пацаненку вихры и поблагодарил:

- Спасибо тебе.

- За что? - удивился тот.

- За смелость. - и побрел куда-то, толком и не понимая куда. Но через несколько шагов вдруг ворвалась в него страшная мысль - что, если он кого-нибудь сбил по дороге сюда? В памяти возникли, крича, люди, разбегающиеся, падающие, будто бы разбрызганные ветром. И едва представив все эти ужасы, Алексей сорвался с места и побежал что есть сил, в ту сторону, откуда приехал.

А маленький мальчик немного постоял, посмотрел вослед странному дяде, а потом побежал в противоположную сторону, размахивая руками и подпрыгивая. Сегодня он этим занимался весь день. Нужно было тренироваться, потому что впереди у них соревнование - кто дальше прыгнет с крутого речного берега. Солнце меняло цвет с желтого на сиреневый, с сиреневого на голубой, потом на зеленый (фе, не люблю зеленый!), и, как и всегда, вслед за солнцем окрашивалась и улица, и лица всех людей вокруг. Окна домов оборачивались огромными глазами и жмурились от непривычного цвета. Камень ведь медленный, и ему тяжело привыкать к быстрым переменам. Жмурились, моргали, лица домов морщились и собирались громко чихнуть. В общем, все как всегда, когда на улицы города нисходит, улыбаясь, весенний вечер.