Дождь лил, не сильно, но уже текло по асфальту потоками со всех сторон туда, куда шел уклон, вниз по улицам, с крышь и из невидимых щелей откуда-то еще сверху, и иногда, впрочем, пока редко, приходилось людям смотреть под ноги и выбирать редкие островки отмелей, слегка возвышавшихся над водяными реками. Неумолчная капель стояла в воздухе, и сквозь шум машин она прорывалась, заглушала его, и таинство ее звучания, доступное восприятию при отсутствии посторонних шумов, терялось где-то под всевозможными звуками, издаваемыми автомобилями. Конечно, ее было слышно сильнее, потому как много крыш, и много труб, много вертикальных поверхностей, с вершин которых можно падать и звонко ударяться капелькам об асфальт, а еще ведь разные куртки, зонты, которых, впрочем, немного, по случаю внезапного и несильного дождя, да и еще много чего. Город, серый и во внесумеречное время, когда светит солнце и дождь не наполняет пространство звуком и мутью, теперь совсем спрятался за серым цветом, укрылся им, словно желая скрыться от тех, кто мог его увидеть в таком некрасивом виде - залитым, беспомощным, погруженным своими стопами в холодную воду, лишенным тайн ему привычных и обретшим тайны новые, которые в него принес дождь, закрывший светило, которое позволяло видеть все так, как город - этот огромный и неуютный город - того хотел. Теперь же в каждом, кто выходил на улицы, просыпалось то, что, с одной стороны, подавлял собой город, когда был в расцвете своего могущества - то есть когда его было видно во всех деталях, а с другой - то, что было навеяно самим дождем, им, фактически рождено и выпестовано, им вложено внутрь каждого, кто хотя бы глазом касался мокрых, рябых пейзажей, и потому это время - особо чудесное. Воздух фактически полон магии, она летает везде, концентрация ее в пространстве среди коробок и людей достигает такой силы, какая бывает только лишь иногда, очень и очень редко, когда, например, выпадает на долю наблюдающих невероятно красивый закат, что среди домов, впрочем, видно только с крыш и с верхних этажей, а потому магия заката (или же рассвета, буде будет достаточно неспящих, чтобы ее засвидетельствовать) никогда здесь не набирает той силы, которой могла бы, и потому особо стойко держится здесь серость, с одной стороны - уже оставленная здесь тем, как и из чего строили этот город, а с другой - привнесенная сюда таинственным, но на самом деле таким угрюмым и диким образом жизни его обитателей. А ведь когда-то, когда здесь была еще земля и росли деревья, природное волшебство было доступно для людей, они были открыты, и ничто практически не могло их отвадить от понимания всего того особенного-то на самом деле, что окружает каждого из нас с мометна его сотворения, да и до, и, конечно же, после.
- Знаешь, говорят, что в пустынных, угрюмых, никогда не освещаемых никем, кроме слабых лучиков солнца, вентиляционных каналах в земле живут черти.
- Да ну, с чего ж ты взял?
- Хочешь сказать, что ты не знаешь об этом? Да будет, каждый знает, что, во-первых, они там есть, а во-вторых, что никогда и ни при каких обстоятельствах не уживемся мы с ними, понял? Неужели ты думаешь, что кто-то еще, кроме чертей, повинен в наших бедствиях?
- Да будет тебе, да ладно, ну кто же такое рассказывает? Первый раз слышу такие ужасы. Зачем выдумываешь? Да т...
- Точно тебе говорю, и неужели ты думаешь, что ты мне не поверишь? Вот, давай спросим у девушки.
- Давай!
- ... Девушка, скажите пожалуйста, в этом городе водятся черти?
- Конечно, а вы что - не знали? Аа, ваш друг не знал. - и уже ко второму, - Вы приезжий? Знаете, о нас даже в новостях когда-то говорили. Да, о чертях в черте города.
- Может быть, это все-таки шутка?
- Ну вы меня поражаете просто. Вы здесь давно живете?
- Давно.
- Нда... Живут они под землей, в туннельных переходах, там тесно и неудобно, а потому они маленькие, черные, конечно же, как понятно из названия, и никто толком не знает, чем они занимаются на самом деле. Людям пакостить они любят, - да полно, вы не могли этого не знать... ладно, - так вот маленькие их глазки проникают везде и всюду, и если что-нибуль сделаешь, то наверняка тут же они об этом узнают - ведь они просто везде! - Эту фразу - "Ведь они просто везде!" - девушка произнесла шепотом, театрально-боязливо оглянувшись по сторонам.
- Господи, ерунда какая. Я вот всю жизнь здесь прожил, и ничего о них так и не слышал! Всю жизнь, понимаете? Да елки-палки, где же вы их взяли за этот вечер, за один только вечер? А, что скажешь, друг любезный? А вы, девушка? Нет, не поверю я, что вы не сговорились меня разыграть. Такого просто не может быть. По крайней мере, я бы знал - как я уже сказал. Фантазия у меня развита, так что увидь я их - тут же поверил бы, да еще и других бы убедил, если бы спросили. А так - ни-ни, не думайте, не уверю, хоть рассказывайте дальше все что угодно про них и... ну, например, про летающие столбы.
- Летающие столбы? Да, ну ты даешь. Похоже, таки испугался. Ладно, девушка, спасибо вам огромное за то, что помогли мне его напугать. ...Нет, ты не думай, они действительно есть, и мы тебе правду сказали...
- ...Ну хорошо, допустим, черти действительно есть, при чем такие, о каких ты мне рассказываешь. Так что же, они от меня прячутся? И выпуски новостей, в которых о них говорили - тоже от меня прячутся?
- Не знаю, что тебе и сказать. Как ты так умудрился - до сих пор не пойму. То-то я думаю, что ты странный такой - ведешь себе, не как все люди, - нет, у всех есть странности, не подумай, - но вот ты как-то особенно среди всех выделяешься. Как бы мимо всех идешь.
- Почему-то мне кажется, что это приятные слова. Ты сделал мне комплимент?
- Да, в общем-то, почти сделал...
- ... Люблю город под дождем. Особенно сейчас, когда дождик, и так совсем легкий, уже почти закончился, а по асфальту продолжают все еще нестись бурные реки, которые словно бы из ниоткуда взялись. На земле воды намного больше, чем в воздухе, воздух спокоен, зато земля вся устремлена куда-то в даль, и очень нравиться мне наблюдать за этим движением, за стремлением ее из всех щелей и темных дыр в стенах.
Пожалуй, только под дождем я его и люблю. Ну, разве что еще ранним-ранним утром, когда никого нет на улицах, и пустынные они кажутся широкими-широкими, такими, какими они есть на самом деле, и еще кажется, что вот-вот может что-то произойти - пожалуй, хочется мне, чтобы нарушилась тишина, но не появлением людей - нет, тогда город снова становиться Городом, серым и обыденным, - нет, хочется, чтобы случилось нечто такое же таинственное, как и предрассветная застылость и напряжение, среди этих серых монументов, среди бесконечно ветвящихся улиц, которые врезаются друг в друга столь же бесконечными и однообразными углами, гранитными и стальными с недавних пор. А если бы внезапно вышло Солнце - вдруг, не из-под земли, как всегда, а прямо вдруг вспыхнуло бы в воздухе - не в зените, тогда нет теней, - а где-нибудь эдак под сорок пять, чтобы все обрело общее направление и стремление, кажущееся поначалу навязанным силой и ненастоящим, но куда более живым и реальным, чем все направления, которыми можно перемещаться по этим улицам, дверями и подземельями. Тогда бы я действительно обрадовался, как никогда раньше, и подпрыгнул бы в воздух, заводя неизвестную мне пока песню на чудную, и тоже неизвестную пока мелодию, - но все это придет вместе с внезапным лучом солнца, таким, о котором я только что тебе рассказал. Да, да, это моя мечта, сейчас, когда у меня поэтическое настроение. Ну, или не обязательно солнце, но пусть это будет настолько же удивительно и чудесно - я согласен, и уже жду с нетерпением... Что, заговорился? Да, замечтался немного. Давно не гулял под дождем, да еще и несильным, да и здесь, в центре города, где тоже бываю ох как редко - что тут делать, не пойму. А вот сейчас - нравиться. Даже не что-то конкретно - а все понемножку. Словно бы дождь принес своим появлением радость кому-то, и я ее подхватил. Ужасно люблю, когда вокруг радуются, и побольше бы желательно, и не люблю, когда пропадают улыбки. Вот именно тот момент, когда улыбка пропадает с лица, уступая место чему-то менее привлекательному - как то рассеянный взгляд, недовольство, угрюмость, и тому подобное, - вот он мне особо неприятен, и даже больно немного становиться, как будто бы я виноват... Ну, да это не туда меня понесло, совсем не туда.... А вот если...
И так далее, до бесконечности, или просто долго - под стать этому мокрому сейчас городу. Дождик уже закончился, а реки, небольшие совсем, все еще текут, и кажется, что их нельзя остановить. Вечереет уже - зима на календаре, и темнеет рано, да и тучки совсем не желают расходиться, борясь за место над городом с вечерним ветром с вершин высоких нездешних гор. Именно в такие моменты можно, если напрячься, услышать, или же полуинтуитивно уловить слова, плывущие вместе с ветром, такие же холодные, как и он, потому что несутся они со снежных вершин, и такие же теплые, потому как вместе с ним стремятся убрать тучи, пусть только к ночи он и задул, словно бы далеко ему пришлось добираться. А потом эти слова, если особо внимателен, сложаться в песню, и ее можно будет даже спеть, и если кто-нибудь из прохожих - совсем чужой человек - будет рядом, то есть надежда, пусть и маленькая, что и он тоже ее услышит, и не бросит на вас косой взгляд, а подбодрит, и может даже присоединится. Город, задушенный серостью дождя, не сможет оказать сопротивления, и лужи весело подыграют, плескаясь в такт шагам, а под песню шагами можно отбивать ритм - ну да не мне вас учить. Здесь столько волшебства в такие моменты, что грех не запеть, или хотя бы не улыбнуться, если неведомая мелодия коснется кусочка сознания, и затеплится чем-то радосто-привычным в душе. Стены вокруг видят это, и знают, что черти под землей бегают по темным коридорчикам, вырытым человеком и глубоким естественным, - невидимые простым глазом, неразличимые для внимательного слуха, а потому особо напряжен, с другой стороны, этот период, это время, когда магия природы прорывается сюда и начинает доминировать, наконец-то, над серыми стенами глухого кирпича, и мешается она, хоть это уже совсем трудно воспринять нечувствительному человеку (то есть человеку сейчас вообще), с неприязнью, гулкой и невнятной, исходящей от стен, и от всего того, на чем оседает днем и по ночам...
Совсем недавно здесь повалило бурей дерево. Зеленое еще, хоть и давно уже прошла осень и наступила зима, всем на удивление живое и трепетное, оно сгинуло под ураганным порывом ветра. Хрустнула древесина ствола, и медленно, покачиваясь поначалу из стороны в сторону, оно наклонилось и с треском рухнуло, придавив собою свою широкую раскидистую крону, измяло ее об асфальт. Ствол не полностью оторвался от корневища, и часть коры до сих пор соединяет их, нелепым куском, тонким по сравнению с толщиной ствола, торча из пня, нелепо, как кажется, выгибаясь под тяжестью упавшего дерева. Теперь оно мокнет, лежа на тротуаре. Сначала его хотели убрать, но оно лежало так красиво, так искусстно оно упало, что ни у кого не поднялась рука передвинуть хотя бы ветку. Залитое водой, оно особо приковывает к себе взгляды. И теперь, во время дождя, вокруг собирается толпа людей, даже приезжают специально из разных уголков города, чтобы полюбоваться этой абсолютно неземной красотой, пусть листва уже и начала увядать, а дерево, пусть и лежа, потеряло свою былую осанку и грацию. Наверное, никто к нему так и не решился до сих пор прикоснуться. Неумолчное воображение позволяет представить картины, сейчас, во время дождя, как черти, выбираясь из-под земли, вьют себе в нем гнезда и собираются стаями, дабы посудить о своем, о чертовском, темном и неизвестном нам. И если подойти, продолжая дальше воображать, то можно разглядеть даже тени, вьющиеся вокруг ствола и во тьме веток, шустрые и неугомонные, и пугающие здесь, на темной пустынной улице под шум падающих капель. Может быть, это они не дают унести дерево, которое уже постарело на две сотни лет, пока лежит здесь. Возможно, это им оно зачем-то нужно, и они хранят его, как мы бы хранили память об умерших родителях. А возможно, что даже после своей преждевременной, в самом расцвете сил, смерти, дерево продолжает оставаться Деревом, полным жизни, неуловимой, странной, абсолютно неузнаваемой и в то же время отзывающейся легким движением в сердце, потому что на самом деле знакома каждому из нас эта сила, забыта только под грузом бесчисленных злых лет. И именно здесь, среди сосредоточения всего самого-самого твердолобого и каменного в среде людей, между каменными темными окнами пещер, выходящих на залитый сейчас дождем проспект неведомая сила эта особо пестро выделяется, сразу же бросается в глаза, и даже проходя в паре улиц от описываемого места можно почувствовать толчок в груди, как будто бы единственная, нежданная, но давно желаемая возможность что-то сделать прошла совсем рядом, где-то рядом с тем местом, где был предыдущий шаг, и сразу хочется обернуться, внимательнее прислушаться к себе - и далее путь неизменно приводит туда, где вот уже много дней лежит увядающее, как будто бы уже мертвое дерево. И неизменно, на протяжении всех этих дней приходящий сюда замирает перед ним. И вслушивается.
Квартира эта похожа на подворотню, которая во вмножестве лиц скрывается за несколькими ответвлениями от пары центральных улиц этого города. Такая же захламленная, такая же нежилая и даже дикая на вид, она притаилась на одном из этажей одного из невысоких центральных домов. Затаилась - так, наверняка, захотелось бы сказать про нее каждому, кто бы вошел и увидел, что же в ней твориться. С одной стороны, кажется невероятным, что в середине, в наиболее напряженно пульсирующей части этого города, есть пустая квартира, которая, к тому же, уже достаточно давно не видела в своих стенах ни одного человека. Но показаться невероятным это может только на слух, если всего лишь услышать о ней. Но если войти, или же просто неким невиданным образом очутиться в ней, то сразу же, как только взгляд скользнет по стенам, по кучам мусора на полу, по теням в углах и в коридорах, - сразу же появится ощущение обособленности ее от окружающего ее человеческого мирка. Сразу же перехватит дыхание, и неведомое, спящее в человеке до поры, снова проснется, и что-то еще почувствуется, но что - поначалу не понятно.
Старые пыльные коридоры соединяют здесь захламленные, буквально заваленные мелким мусором комнаты. Свет, который днем должен бы освещать этот странный уют, почти не пробивается сюда, потому что окна замазаны грязью - чем-то черным, или же просто темным и плотным, и свет проходит мутным и совсем слабым. Это прибавляет невольного очарования, и таинственность еще более нагнетается, припорашиваясь пылью. Под ногами, если представить себя ходящим тут, попадаются то куски камня, как будто бы осколки стенного бетона во время ремонта, то невнятной формы старые доски, проеденные пылью и влагой, местами развалившиеся уже на части, догнивающие теперь под слоем более мелкого и неразличимого мусора. Пол скрипит, как и положено скрипеть ему, неухоженному, пропитанному водой и задавленному кучами уже помянутого сора. Света почти нет - а потому даже днем здесь стоит ночь, а точнее - сумерки, темные зимние сумерки, полное безветрие, и возникающая из ниоткуда пыль безпрепятственно укутывает все, на что садится. Превращает комнтату за комнатой в памятник, памятник истории, памятник времени, памятник никому в отдельности, а потому памятник всем. А ночью... Очень хочется принести сюда свечу, поставить ее на маленькую табуретку, сесть рядом с ней в уголок комнатки поменьше, и смотреть, как нежданный здесь свет вычерчивает тенями неожиданные рисунки на полу и на стенах. Нет-нет, да и метнется огонек, и обилие теней, схваченное врасплох этим движением, метнется в сторону, потом в другую, и по мере своего движения выделятся тени новые, ранее неразделимые с общим темным фоном. Бесконечное их здесь количество, бесконечное разнообразие, их тут - как звезд по вселенной, и потому квартира эта - клад для внимательного наблюдателя, потому как если кто-то подумал, что это просто забытая всеми каморка - то он ошибся, не почувствовал, не уловил, что же такое странное ему вначале показалось здесь. Да и опытный наблюдатель не сможет вынести с собой ничего, кроме трепещущего чувства восхищения и недосказанности, и тайна останется сокрытой. А вот если бы была возможность появиться здесь, не появляясь, если бы комната не узнала звуков дыхания человека, но он, в то же время, смог бы оказаться здесь, невидимый для нее, - то только тогда часть тайны приоткроется, и поразит своей простотой и очарованием. Если бы звук дыхания и биения сердца не мешал прислушиваться к звукам в квартире, то постепенно, по мере того, как внимание обостряло бы слух, некоторые углы задвигались бы, зашуршали, неловко так, как бы нечаянно поначалу, и из глубокой норы в стене, куда уводит в глубину длинный вертикальный коридор со стылым воздухом, донеслись бы звуки речи, разборчивой и ясной, насмешливой и полной выражения. Представьте только - темнота, свет свечи колеблется, под нечувствительным напором воздуха, множество теней вырезают на стенах рельефные многоликие узоры, как опытный мастер-резчик по дереву, и из-под торчащего вкривь и вкось кирпича над дыркой в стене, над самым полом, вот буквально совсем рядом, доноситься голос, причем совершенно не страшный, как можно было бы подумать поначалу, увидев мысленно всю обстановку, но наоборот - приводящий слушателя во спокойствие и внимательность.
Слушатель замирает, застигнутый голосом врасплох, даже если и ожидал повстречать здесь что-либо неожиданное, и начинает слушать. Свеча продолжает гореть, язычок пламени опускается все ниже и ниже, уже почти касаясь основания свечки, а историям из дыры все нет конца. Если бы попавший сюда мог просидеть в углу вечность, не двигая ни мускулом и не дыша, как уже упоминалось, то наверняка бы он услышал Все, что только может быть рассказано словами, и даже, возможно, по мере привыкания к таинственному гостю из темноты, по мере сближения с его интонациями, поразительной живостью выговора, пришедший стал бы чувствовать все сильнее и то, что рассказчик передавал еще и чем-то, помимо слов - то, что пока никак не названо, потому что неизвестно, а потому не может быть здесь описано. Словами же голос рассказывает все - чаще всего он читает стихи, а иногда срывается петь, и поет он поразительно, просто восхищает его умение, и с поразительной силой делится таинственный менестрель картинами происходящего, картинами бывшего когда-то, без всякого сомнения бывшего, будь то сказка, или же часть некоего мифического эпоса, или же даже если оживает в его голосе время еще далеко впереди нас стоящее, которое, возможно, и не настанет никогда, и которому вряд ли люди будут свидетелями, если все же мир доживет до этих дней. Но голос рассказывает так, что с удивлением - поначалу с удивлением, а потом со все большим интересом и восторгом слушатель погружается в описываемое время, в события, в историю нашей и других, бесконечного множества других планет и миров, в связывающую фантазию, память, перемешанную с умопомрачительными домыслами, которые неизменно порождают снова реальные события, как бы рождают каждый - новый мир, и ветвление в рассказе длится и длится, даже если голос вдруг замолкает - даже когда он ничего не говорит, слушатель обдумывает рассказаное ему, даже если раньше никогда не отличался склонностью к размышлениям над подобными вещами - вселенная, человек, прошлое-будущее-настоящее, фантазия и реальность, их волшебное переплетение и порождения сильного ума. Пауза в рассказе может длиться долго, но смена времени здесь незаметна, дни и ночи ничем практически не отличаются друг от друга, только лишь птицы иногда, очень редко, стучатся в стекло окна, рассаживаясь передохнуть на карнизе - а значит наверняка сейчас день. Слушатель сидит в углу, не думая о еде, погруженный полностью в навеянные ему мысли, и тоже подчас сочиняет песню, или обдумывает придуманные им тут же варианты альтернативной истории, разворачивая рельность во все стороны, разветвляя ее, и тем самым питая голос, таинственный голос, который таится где-то в неизвестной глубине, молча сейчас, то ли набираясь сил, то ли отдавшись другим неизвестным нам делам. Свеча выгорает, оставляя только темноту да лужу воска за собой, и слушатель вынужден встать, и поставить новую, потому как уж очень интересно наблюдать за танцами теней по квартире, и видеть, получается, свои единственные часы здесь - столбик свечки. Затем, словно бы все вернулось на круги своя и время отступило немного назад, снова начинается неторопливый разговор, один говорит, ударяясь в воспоминания и играя фантазией, другой жадно слушает, и отвечает эмоциями, и бодрит голос во время его отдыхов своими размышлениями, делая это неосознанно, конечно же, но чем дальше, тем более понимая, что если бы не было его мыслей, рожденных невероятной силой, звучащей мягкой сталью в голосе из стены, то не было бы, возможно, и рассказчика, или же говорил бы он не здесь, или не для человека - и попробуй тогда его пойми. Времена сменяют друг друга, дождь сменяет солнце, тепло приходит на смену холоду, времена года уходят и приходят новые, календарь сдвигается, и вот уже надо придумывать новый, более точный, и даже дома уже, возможно, нет, в котором на одном из этажей таинственным образом затаилась квартирка, где стоит только захотеть, и можно услышать все тайны мира, и нет вообще этого места, здесь давно уже растет трава, и холм возвышается легкой волной, бесконечная, на взгляд, равнина, уходит к горам, которые за истекшие века придвинулись и стали видны глазом, - все поменялось, только вот абсолютно нпостижимым образом человек, оставшийся, решивший дослушать повесть до конца, однажды встает, проходит мимо погасшей свечки, по заваленным пустым коридорам, мимо комнат, где, наверное, вообще никогда никто не был, и выходит за дверь, выходит сюда, где уже давно нет ни города, где даже нет с давних пор людей, и мир снова юн и чист, полный будущего и светлых надежд, и неведомая нам жизнь уже наполняет его, где-то там - за горизонтом, осталось только пойти и увидеть. Да и здесь - только почувствуй. Он опускается на колено, гладит рукой траву и возводит глаза к солнцу, которое стало ему почти другом, знакомым до мелочей другом за последнее время, впрочем, как и все, что окружает и будет окружать его. Земля мягкая, политая свежей росой, и ноги мокнут, как будто он стоит в реке, мелкой и быстрой, несущейся по мелким камешкам, и вода эта намного больше знакома ему, чем все остальное, эта вода воображаемой реки, текущей из далекого лева в далекое право, из одной бесконечности в другую. Поводя глазами по сторонам, он видит, что все поле вокруг мокрое от росы, и куда бы не пойти, везде наткнешься на ту же речку, в которой весело играет солнце, все такое же молодое, как и сотни, и тысячи, миллионы лет тому назад - и сразу же хочется ему пойти во все стороны сразу - но он понимает теперь, после несчетных часов, проведенных в беседах с тем, кого так ни разу и не увидел, что, куда бы он ни пошел, он всегда успеет еще и туда, где пока не был, а потому идти можно в любую сторону.
Например, очень красиво сияют под солнцем высокими снежными шапками горы, кряжистые кручи с затененными темнотой расщелинами будят воображение и стремление к полету. Путь неблизкий - но тем только лучше.