Иван Григорьевич открыл утром глаза и поморщился как от зубной боли. Ему сразу расхотелось вставать. День обещал быть пренеприятным. Несколько дней тому назад в городе прошел стихийный бунт, и студент его кафедры оказался замеченным сотрудниками органов безопасности в беспорядках. Событие из ряда вон выходящее: комсомолец, способный к наукам и - на тебе! Два дня Иван Григорьевич вместо того, чтобы заниматься своими исследованиями и чтением лекций, вынужден был вести изматывающие душу беседы с представителями этих органов. Они по-хозяйски вошли в его кабинет, сунули ему под нос свои удостоверения, которые он и разглядеть толком не успел, и предупредили, что все, о чем будет говориться, должно остаться строго между ними, ни одно слово не должно выйти за пределы кабинета. Он не сразу понял, о чем идет речь, поскольку так называемый бунт прошел мимо его сознания. Он последний месяц был занят своими исследованиями, у него результаты стали складываться в целостную картину, и стала выкристаллизовываться логика происходящих процессов.
- Какой бунт? О чем вы говорите? Я не знаю ни о каком бунте!
- Вы, товарищ, на какой планете живете? - вежливо поинтересовался один из пришедших. - Вы, простите, интересуетесь событиями, происходящими в стране? Как же вы можете воспитывать молодое поколение в духе социализма?
У Ивана Григорьевича неприятно засосало под ложечкой, и он извиняющимся тоном сказал:
- Видите ли, я последние дни не выходил из лаборатории. У меня мой эксперимент близится к завершению. А так я всегда в курсе всего... Я, видите ли, регулярно посещаю политзанятия и даже выступаю на них с докладами.
Спрашивавший его поморщился и довольно резко сказал:
- Я в двух словах обрисую вам, что произошло в городе, коль скоро вы не в курсе минувших событий. Началось все с солдата. Он продавал нижнее белье на рынке. Его задержал военный патруль и повел в комендатуру, как полагается в таких случаях. Несколько торговок пожалели солдата и подняли вопли в его защиту. Мигом появились сочувствующие и окружили патруль. Старший патрульный не растерялся и, пригрозив оружием, сумел восстановить порядок. Тем не менее, патруль к комендатуре шел, сопровождаемый разношерстной толпой, которая по мере движения обрастала все новыми и новыми лицами. В общем, к комендатуре вместе с патрулем подошла многочисленная возбужденная толпа. Люди требовали освободить солдата. Раздавались пока только отдельные и политические выкрики: "Долой денежную реформу Хрущева! Долой советскую власть!"
Иван Григорьевич слушал и по мере рассказа постепенно приходил в себя. Он внимательно оглядывал пришедших, пытаясь найти в них что-либо примечательное, но, сколько не смотрел, запомнить их лица не мог. Лица были из числа тех, что похожи на сотни других, и не имеют сколько-нибудь выраженной индивидуальности. Оба пришедшие были крепкие, довольно молодые люди роста чуть выше среднего, русоволосые, с блеклыми ресницами и почти безбровые. Оба были одеты в одинаковые темные плащи, перетянутые поясами, и темные береты, которые они сняли, войдя в кабинет, и одинаково положили на правое колено. Было впечатление, что они вышли из одного автомата по производству людей. Сам Иван Григорьевич был высоким представительным мужчиной с красивым волевым лицом, холодным и замкнутым. Никто из окружающих никогда не слышал его смеха и редко видел улыбающимся. Про таких в народе говорят: "застегнут на все пуговицы". Все свое время он посвящал любимой науке - химии высокомолекулярных соединений, видел за этой наукой блестящее будущее, мечтал заразить своим увлечением сотни молодых талантливых юношей и девушек, и поэтому лекции читал ярко, образно, воодушевленно. При этом глаза его загорались особым блеском, и он становился по-настоящему красивым. Многие женщины его кафедры были в него тайно влюблены, но его чопорность, подчеркнутая холодность и даже некая отстраненность мешали им показать свои чувства. Они любили его на расстоянии, что не мешало им принимать ухаживания других мужчин и даже выходить замуж.
Постепенно мысли Ивана Григорьевича вернулись к результатам последних исследований, и он перестал следить за нитью повествования.
- Вы меня слышите? - ворвался в его сознание голос говорившего.
- Да, да, - поспешил ответить Иван Григорьевич. - Простите, я немного отвлекся. Мне нужно дать лаборантке распоряжения по ведению опыта, чтобы она его не запорола.
- Забудьте на время о ваших экспериментах! Мы пришли по очень серьезному вопросу. Некоторые ваши студенты оказались замешаны в бунте, и нам нужно знать ваше мнение по каждому студенту.
Иван Григорьевич растерялся. Если бы его спросили об успеваемости каждого студента, он ответил бы без промедления. Но от него требуют иного, к чему он не был готов. Что может он сказать этим дотошным молодым людям?
- Простите, а чем закончилась история с солдатом? - спросил он, чтобы выиграть время.
Его собеседник удивленно на него посмотрел:
- Я же вам все рассказал!
- Простите, - еще раз извинился Иван Григорьевич, - я уже вам сказал, что задумался и несколько отвлекся от нити вашего повествования.
- Послушайте! - вмешался в разговор доселе молчавший второй из незваных гостей.- Мы пришли сюда не в бирюльки играть, а по очень ответственному и неотложному делу. Прошу вас впредь не отвлекаться и со всей серьезностью отнестись к нашему визиту.
Иван Григорьевич виновато наклонил голову.
- Итак, повторяем еще раз. Толпа вознамерилась вслед за патрулем проникнуть в здание комендатуры. Часовой пытался остановить людей, но задние напирали на передних, и он не смог сдержать напор толпы. Тогда он дал предупредительный выстрел вверх. Пуля срикошетила и случайно, слышите, случайно попала в висок молодому человеку из первых рядов и убила его наповал. Выстрел немного отрезвил возбужденных людей, и они попятились назад, не сразу поняв, что молодой человек, в которого попала пуля, мертв. А, поняв, схватили его тело и вынесли на улицу, поскольку к часовому спешило подкрепление. Кто-то выкрикнул: "Все к дому Советов!". И вся эта масса людей ринулась туда, по дороге обрастая все новым пополнением. К зданию краевого дома Советов уже не сотни, а несколько тысяч возбужденных людей подошли. Возник стихийный митинг. Вы, наверно, знаете, как люди восприняли денежную реформу? Кто-то из толпы умело дирижировал митингом, играя на недовольстве людей. Постепенно стихийный митинг перерос в беспорядки. Люди перекрыли центральную и прилегающие улицы, останавливали автобусы, троллейбусы, переворачивали их, били витрины магазинов, учреждений, не выходили на работу и бесконечно митинговали. Как это событие могло пройти мимо вас незамеченным? - говоривший осуждающе посмотрел на Ивана Григорьевича.
Тот растерянно молчал. Он давно жил больше внутренней жизнью, мало интересуясь внешними событиями. Все его мысли и время занимала наука. Из-за этого и личная его жизнь сложилась не очень удачно. Жена и дети существовали сами по себе, а он сам по себе.
- Три дня в городе творилось невообразимое, а вы об этом даже не подозревали. Уму непостижимо! Впрочем, вернемся к главному. Бунт был хорошо кем-то организован, и сейчас наша задача выявить главных организаторов и зачинщиков. Возможно, в крае действует подпольная организация, потому что подобные возмущения прошли не только в краевом центре. Наши люди во время бунта фотографировали участников событий, отслеживали их действия. Среди бунтовавших было много молодежи. Известно, что это наиболее взрывоопасная часть общества. Были среди них и студенты вашего института и, в частности, вашей кафедры. Вот поэтому мы и хотели, чтобы вы дали нам характеристику каждого студента в плане благонадежности.
- По-моему, вы не совсем по адресу обратились, - пролепетал растерявшийся вконец Иван Григорьевич. - Я могу охарактеризовать способности каждого, а насчет благонадежности ответ лучше искать в отделе кадров, в личных делах каждого студента.
- Позвольте нам лучше знать, где, что и как искать. И, если мы пришли к вам, будьте добры, ответить по существу наших вопросов.
- Хорошо, спрашивайте, - покорился Иван Григорьевич обстоятельствам.
- Итак, что вы можете сказать о ваших студентах, об их интересах, увлечениях?
Иван Григорьевич попросил секретаршу-лаборантку принести список всех студентов кафедры и, осторожно выбирая слова, начал их характеризовать. Гости цеплялись буквально к каждому сказанному слову, пытаясь вынудить Ивана Григорьевича дать оценку политической сознательности того или иного студента. Но он упрямо держался выбранной им тактики говорить только о способностях молодых людей к познанию основ химии высокомолекулярных соединений.
- Студент Антонов - блестящий умница, все хватает на лету и, если бы ему добавить усидчивости, терпения и, главное, увлеченности предметом, из него мог выйти прекрасный ученый.
- Значит ли это, что студент Антонов неблагонадежен?
- Что вы, помилуйте! Как можно делать вывод о неблагонадежности из того, что не хватает усидчивости? Да, он несколько разбрасывается в этой жизни, но это, возможно, оттого, что он еще не определился с жизненным выбором.
- Значит, он может интересоваться еще чем-то, что за пределами института?
- А почему нет? В молодости, знаете ли, много всяких интересов.
- В том числе и политика? - с каким-то скрытым подтекстом поинтересовался вопрошающий.
- Этого я не могу знать.
- Но не исключаете?
- В каком смысле? Все студенты должны интересоваться политикой. Они изучают в институте основы марксизма-ленинизма, материалы съездов партии. Почти все студенты являются комсомольцами, активистами, принимают участие в общественной жизни института.
- А в чем состоит общественная жизнь института?
- Об этом вам лучше поговорить с руководителями общественных организаций - комитета комсомола, профсоюза, студенческого Совета. А я, видите ли, ученый. Все мое свободное время, как я уже говорил, занимает наука, чтение лекций, индивидуальные занятия с наиболее одаренными студентами.
- Вот об индивидуальных занятиях, пожалуйста, поподробнее. О чем вы говорите со студентами, какие мысли бродят в их головах?
Иван Григорьевич чувствовал, как постепенно он увязает в паутине липких вопросов: все его слова переиначиваются, и он невольно втягивается в какой-то тяжелый, бессмысленный, на его взгляд, и бесперспективный разговор. На лбу его выступил холодный пот. Еще его смущало, что гости постоянно делают какие-то пометки в своих блокнотах. С каждой минутой он чувствовал себя все хуже и хуже. Ему казалось, что ворот рубашки слишком тесен, что в кабинете душно, а еще его тревожил исход эксперимента. Он не мог не думать о нем, ибо от его результатов зависела планомерная кропотливая многомесячная работа. Он попросил сделать небольшой перерыв, и гости согласились. Он предложил им чаю, а сам отправился в лабораторию проверить, как идет эксперимент. Все пока шло нормально, и он вздохнул с облегчением. Лаборантка поинтересовалась, скоро ли уйдут непрошеные гости, но он только беспомощно развел руками.
Два дня продолжались муки Ивана Григорьевича, и оба дня он терзался мыслями, не навредил ли он кому-нибудь из своих студентов, давая им характеристики. А вот сегодня должно было состояться собрание в одной из групп третьего курса, на котором решится судьба одного из студентов - Олега Черного. Олег всегда вызывал у Ивана Григорьевича противоречивые чувства. Он был неглуп и мог бы учиться гораздо лучше, но он был как раз из разряда тех, кто, по мнению Ивана Григорьевича, разбрасывается, не прилагает усилий в одном направлении. Природа щедро одарила Олега. Был он высоким, симпатичным юношей, пользующимся успехом у девушек. К тому же обладал приятным баритоном, неплохо играл на гитаре и был, что называется, душой любой компании. Вот эта особенность Олега не нравилась Ивану Григорьевичу. Ему Олег казался легковесным. Не нравилось и пристрастие Олега к модной экстравагантной одежде. Сам Иван Григорьевич был к моде равнодушен и раз и навсегда выбрал свой стиль одежды: черный классический костюм, белая сорочка и темный галстук. Из-за этого студенты-старшекурсники прозвали его "сюртук". Он знал об этом своем прозвище и даже немного гордился им. Группа, в которой учился Олег, тоже вызывала постоянное беспокойство у Ивана Григорьевича. Казалось, он должен бы радоваться, поскольку в группу собрали лучших из лучших, тех, кто сдал вступительные экзамены без троек и с минимумом четверок. Третий год он их знает, но нет среди них ни одного, кто увлекся бы его предметом всерьез. Экзамены сдают великолепно, лабораторные работы делают самостоятельно и чисто, а на его предложения заняться серьезной научной работой отвечают отказом, ссылаясь на разные обстоятельства. И единого коллектива в группе не сложилось. Есть деление на "высших" и "низших". Высшие - это дети высокопоставленных родителей, которые свысока поглядывают на низших - выходцев из простых семей. Кичиться высшим особенно нечем, но они держатся своим кругом, не допуская смешения с низшими. Олег являлся связующим звеном между этими двумя группами в силу своего природного обаяния и коммуникабельности, но ни с кем особенно не сближался. Был, что называется, кошкой, которая гуляет сама по себе. Олег успевал по всем предметам, кроме английского. Язык давался ему с трудом, и ему помогала справляться со сложными заданиями Ксения Ласточкина. Это было маленькое хрупкое создание, которое все время было в движении и все время куда-то спешило. Круг ее интересов был необычайно широк: она занималась в драматической студии, пела в студенческом хоре, участвовала во вновь созданном студенческом театре эстрадных миниатюр. При этом успевала получать хорошие оценки почти по всем предметам. Ивану Григорьевичу очень хотелось, чтобы она воспылала страстью к любимой им науке, но Ксения не хотела менять своей активной жизни на многочасовое просиживание в лабораторной комнате. Одно время Иван Григорьевич думал, что у Олега с Ксюшей романтические отношения, но, наблюдая за ними, пришел к отрицательному выводу. Ксюша была слишком увлечена разнообразием студенческой жизни, и на молодых людей у нее просто не хватало времени. Она одинаково ровно относилась ко всем, никого особенно не выделяя.
Несомненным лидером в группе была первая красавица института Инна Блесткина. Это была высокая яркая блондинка с широко распахнутыми темно-серыми глазами, опушенными мохнатыми ресницами, очень женственная и обольстительная. Она очень хорошо сознавала свою привлекательность и умело ею пользовалась в жизни, а, особенно, во время экзаменов. Чувствуя, что знаний не хватает и ей грозит не очень высокая оценка, она театрально закатывала глаза и изображала полуобморочное состояние. Преподаватель, сломя голову, бросался за водой, а она спокойно доставала шпаргалку и восполняла недостаток знаний. Ивану Григорьевичу об этом со смехом рассказала по секрету лаборантка Галя. Иван Григорьевич недолюбливал Блесткину за это ее стремление любым способом получить отличную оценку. Он вообще не терпел лживых и лицемерных людей, а именно такой ему представлялась Блесткина. Ему не нравилось, что, пользуясь своей неотразимостью, Блесткина порой сталкивала молодых людей лбами, разжигая в них нездоровые страсти. Именно она чаще других просила Олега сыграть на гитаре и спеть одну из тех песен, которые Иван Григорьевич про себя называл "тлетворным влиянием Запада".
Полной противоположностью Блесткиной была староста группы Алина Гостева. Алина была детдомовкой, а потому училась очень старательно, стремясь вытянуть на повышенную стипендию. Помощи ей ждать было неоткуда, и надеяться приходилось только на себя. Она была очень ответственной, прямолинейной и прямодушной, всегда говорила правду и не терпела высокомерия и лживости в других. У нее с Блесткиной сразу возникли разногласия, доходившие порой до откровенной вражды. Блесткина очень пренебрежительно относилась к иногородним, особенно к тем, кто жил от стипендии до стипендии. Алина была из числа последних. Блесткина не упускала случая высмеять немодное платье или прическу Алины, а Алина платила ей полным презрением. Каждая из девушек негласно возглавляла две противоборствующие группировки: Блесткина - местных, проживающих с обеспеченными родителями и ни в чем не нуждающихся девчонок и ребят, а Алина - так называемых "общежитских".
Была между ними и третья группа из тех, кто одинаково ладил и с местными, и с общежитскими. К ним как раз относились и Олег Черный, и Ксюша Ласточкина. Они были и со всеми и в то же время сами по себе. Как это им удавалось, для Ивана Григорьевича было полной загадкой. Ксюша дружила с рыжеволосой девушкой Ритой Прыгуновой, которая почти каждую сессию по два раза сдавала Ивану Григорьевичу экзамен по его предмету. При виде его она впадала в ступор, и выудить из нее необходимые знания было для него тяжелейшей работой. Последнее время к ним примкнула новая студентка, дочь его коллеги с соседней кафедры - Эля Веселовская.
Иван Григорьевич принимал немало усилий, чтобы объединить группу, сгладить противоречия. Ни с одной из всех студенческих групп, обучающихся на его кафедре, у него не было столько хлопот. Ему постоянно нужно было принимать участие в разбирательстве многочисленных происшествий и конфликтов. Лидером мужской части группы был Георгий Загряжский, поступивший в институт после армии. Был он в группе самым старшим по возрасту, и в короткое время сумел стать непререкаемым авторитетом для всех "желторотиков", как он сам называл вчерашних выпускников школы. Георгий был ярким представителем мужской половины человечества: высокий, плечистый, с мужественным красивым лицом. Был он немногословен; каждое слово произносил весомо и внятно. Иван Григорьевич очень рассчитывал, что Георгий будет ему надежным помощником, но увы... Нередко именно Георгий был причиной конфликтов, поскольку очень часто своим пренебрежительным и снисходительным отношением к женской части группы провоцировал затяжные конфликты. По его примеру и "желторотики", подражая своему старшему товарищу, обижали девочек, отпуская порой небезобидные шуточки в их адрес.
Сложно было Ивану Григорьевичу характеризовать всю эту разношерстную компанию представителям органов безопасности. Он старался, по возможности, не затрагивать отрицательных черт своих подопечных. Сегодня в этой группе должен состояться, пожалуй, самый неприятный разговор и трудно заранее предположить, во что он выльется и чем завершится. Как не хотелось Ивану Григорьевичу этим утром вставать, но ему все же пришлось вылезти из-под одеяла и начать привычные утренние хлопоты. С недовольством осмотрев в зеркале свое хмурое лицо, он тщательно побрился, помылся и больше положенного времени постоял под холодным душем, надеясь обрести душевное равновесие. Но неприятное чувство беспокойства не проходило. Он не стал пить утреннего кофе, не развернул газету, а небрежно сунул ее в портфель и вышел из дома ранее положенного времени, коротко бросив на ходу жене: "Рано не жди!". Он всегда ходил в институт пешком, и эта прогулка неизменно приводила его в хорошее расположение духа. Сегодня его раздражало все: слякоть под ногами, хмурое небо, крикливые вороны на ветвях деревьев. Он прошел в свой кабинет и тяжело опустился в кресло, не раздеваясь. Ему вспомнилось, что похожее чувство чего-то тягостного и кошмарного он испытал во время войны, когда доказывал особисту, что в плен он попал раненым и бежал при первой возможности. Был он тогда таким же "желторотиком", как и его подопечные. В присутствии особиста он терялся и путался в словах. И, кто знает, чем бы закончилась эта история, если бы не вмешательство командира батальона, который вступился за него и взял под свою ответственность. Вместе с батальоном он прошел испытание боем, но страх перед людьми из органов остался в нем навсегда, словно выжженное клеймо. И сейчас, вспомнив прошлое, Иван Григорьевич зябко поежился, затем встал, снял пальто и, аккуратно повесив его в шкаф, принялся за работу. Но мысли его то и дело возвращались к предстоящему собранию.
Когда он студентам объявил о собрании, они нестройно зашумели: "Опять собрание! Как не надоело? А о чем собрание?". В ответ на этот галдеж он строго сказал:
- Явка на собрание обязательна для всех! Собрание очень важное и будет проходить с участием гостей, поэтому прошу вас быть активными, не отмалчиваться. И еще прошу вас думать прежде, чем говорить. От ваших слов будет многое зависеть.
И ничего больше не добавив, вышел из аудитории, оставив всех в недоумении. Никогда они еще не видели своего "шефа" таким озабоченным.
- Ребята, что-то стряслось! - воскликнул Иван Пятаков, похожий на подростка, смуглый и чернявый. - Никогда Сюртук не выглядел таким хмурым.
- Да, ладно сочинять, - пренебрежительно процедила Блесткина. - Слышал, он о гостях каких-то говорил? Наверно, какая-нибудь очередная делегация дружбы народов!
К слову сказать, в институт довольно часто приезжали делегации то кубинцев, то монголов, то вьетнамцев. А, спустя какое-то время, появлялись студенты из этих стран. Их размещали в общежитии, и они с завидным упорством постигали науки.
- Непохоже, - возразил Георгий Загряжский. - Про делегации нам говорили заранее и готовили нас к приему. Тут что-то иное.
В это время прозвенел звонок, в аудиторию вошел преподаватель, и дискуссия прекратилась. После второй лекции к заведующему кафедрой вызвали Олега Черного, но на это никто не обратил особого внимания. Иван Григорьевич нередко вызывал к себе в чем-то провинившихся студентов, а Олег особым пристрастием к дисциплине не отличался. Все удивились, когда посреди лекции по экономике в аудиторию вошли Иван Григорьевич, двое незнакомцев в одинаковых костюмах и Олег. Иван Григорьевич извинился перед преподавателем и попросил его на этом лекцию закончить, поскольку сейчас в группе будет важное собрание. Лектор удивился, попытался возражать, но один из вошедших мужчин подошел к нему, что-то шепнул и показал удостоверение, после чего лектор, суетливо собрав свои записи, поспешно удалился.
Студенты смотрели на все происходившее со все более возрастающим интересом. Блесткина не удержалась и в своей обычной манере кокетливо протянула:
- Ой, как интересно! Как в кино!
Иван Григорьевич ее строго оборвал:
- Инна, не ерничайте, пожалуйста! Я представляю вам товарищей Ларичева Евгения Петровича и Егорова Анатолия Ивановича. Они из органов госбезопасности и пришли по очень важному делу.
Тот, кого назвали Ларичевым, тронул Ивана Григорьевича за рукав и продолжил:
- Вы все, я думаю, знаете, что в городе недавно прошли беспорядки, организованные врагами нашего строя. Наша задача разобраться и найти зачинщиков, выявить их связи и в самом зародыше уничтожить враждебную идеологию. К сожалению, некоторые молодые люди приняли участие в беспорядках и, в частности, из вашей группы в них был замечен Олег Черный. Мы пришли, чтобы посоветоваться с вами, выслушать ваше мнение об Олеге. Вы его знаете лучше, чем мы, и поможете нам разобраться в его действиях. Что это - случайность, молодое любопытство или вирус антисоветчины? Мы хотим знать, с кем из вас дружит Олег, какие высказывает настроения, чем увлекается.
Все потрясенно молчали. Тогда в разговор вступил Егоров:
- Вы поймите, ребята, что сейчас не тридцать седьмой год, бояться нечего. Высказывайтесь смелее! Вот вы, девушка, встретили нас с большим интересом, - сказал он, обращаясь к Блесткиной. - Может, начнете?
Блесткина пунцово покраснела, встала, опустила глаза вниз и несмело начала:
- Что я могу сказать про Олега? Мне стыдно, что я училась с ним в одной группе и не сразу распознала в нем врага нашего строя.
- Ну, зачем так сразу - врага? - поморщился Егоров.
Блесткина вскинула ресницы и, преданно глядя на Егорова своими прекрасными глазами, уже более уверенно продолжила:
- А как вы назовете человека, увлекающегося западной музыкой, слепо следующего за чуждой нам модой? Олег хорошо играет на гитаре, но он ни разу не сыграл и не спел нашу советскую песню!
- Ты же сама меня просила спеть тебе из Битлов! - выкрикнул Олег.
- Черный, помолчите, пожалуйста! Вы в свое время скажете свое слово! - оборвал его Ларичев.
Иван Григорьевич был потрясен выступлением Блесткиной: " Что она говорит? Ведь она его топит! Никто от нее этого не требовал. Теперь и остальные будут выступать в том же ключе. Вот чего я больше всего боялся".
Следующей встала Алина Гостева, староста группы. Она немного сгладила выступление Блесткиной:
- Я не думаю, что Олег - враг. Правда, у него в голове много мусора. Правда и то, что он действительно все время оглядывается на запад, что чуждо нам, советским комсомольцам. Но мы можем помочь ему исправиться.
- Так, так, - заинтересованно протянул Егоров. - И каким образом вы хотите ему помочь?
Алина смешалась, опустила голову и прошептала:
- Взять его на поруки.
Егоров весело рассмеялся:
- Его пока никто еще не осудил, чтобы брать на поруки. Торопите, девушка, события.
И, перейдя на серьезный тон, добавил:
- Мне хотелось бы услышать от вас характеристику Олега. Что он за человек...
Он не успел закончить, как поднялся Георгий и жестко произнес:
- Дерьмо, а не человек! Этакий разгильдяй! И ты зря, Алина, приглаживаешь его. Лодырь он, безалаберный, белоручка! Живет на всем готовеньком! Ему бы только на гитаре бренчать, да за новыми шмотками гоняться. Нет в нем настоящего стержня! Мы таких в армии ох как перевоспитывали!
Ларичев оживился:
- Так, так, говорите, товарищ! Вы считаете, что Черный идеологически неустойчивый элемент?
- Вот именно - элемент, - подтвердил Георгий. - Гнать нужно таких из института и из комсомола!
И тут вдруг вскочила Ксюша Ласточкина, прижала к груди руки и возмущенно закричала:
- Это ты, Жорка, - гад! Не можешь простить Черному, что он - душа любой компании. Да, какой же он враг? Он учился в нашей советской школе, пел наши пионерские песни у костра, вступил в комсомол! А, что поет песни Битлов, так не вы ли все: и ты, Инна, и ты, Жорка, приставали к нему с просьбами: "Спой, Олежек! Спой, Олежек!" А теперь вы ему это ставите в вину! А вы знаете, что у Олега родители - старые большевики, заслуженные люди? И Олег у них - поздний ребенок. А вы знаете, как он заботится о них? А вечерами Олег разгружает вагоны, чтобы купить себе модную вещь, а ты, Жорка, говоришь, что он белоручка! Нельзя Олега исключать из института и комсомола, его родители этого не переживут! Дайте ему какое-нибудь испытание и увидите, какой Олег!
Выпалив все это на одном дыхании, Ксюша села. В аудитории на короткое время воцарилось молчание. Затем Егоров раздумчиво сказал:
- Очень эмоциональное выступление, но мне тогда тем более непонятно, как сын заслуженных большевиков оказался среди враждебных нашему строю людей. Олег, теперь твоя очередь говорить. Объясни нам, почему у твоих товарищей нет единого о тебе мнения?
Олег встал. Был он бледный и какой-то потерянный. Он стоял, опустив голову и не поднимая глаз.
- Мне трудно говорить. Я никогда не думал, что те, кого я считал своими товарищами, даже друзьями, так легко переведут меня в разряд врагов. Да, я был среди митингующих, но мною двигало простое любопытство. Я много слышал от своих родителей о митингах и забастовках, в которых они участвовали, отстаивая права трудящихся. И я впервые в своей жизни наблюдал такое. Мне было просто интересно. Я лично ничего не имею против нашего строя, я вырос при этом строе. А что песни пою, так они сами просят. А песни Битлов мне нравятся своей мелодичностью. Что в этом плохого, я не понимаю. И, если те, кого я считал товарищами, считают, что я недостоин быть среди них, выгоняйте меня, но только не считайте врагом! Я не могу быть врагом тому, за что мои родители прошли ссылки и каторгу, потеряли здоровье!
Он всхлипнул, закрыл лицо руками и сел. Наступила продолжительная пауза. Каждый из присутствующих боялся поднять глаза и посмотреть на Олега. А он сидел, не отнимая рук от лица, и плечи его содрогались от подавляемых рыданий. Пауза затягивалась, и Иван Григорьевич поднялся со своего места:
- Я думаю, что Олег сегодня получил хороший урок и понял, что иногда простое любопытство может быть расценено, как предательство. Нельзя быть простым созерцателем того, как наши враги пытаются подорвать доверие к нашему строю. Мне кажется, что он сделает правильные выводы из случившегося. А мера, которую предложил Георгий, мне кажется незаслуженно суровой.
И опять Ларичев движением руки остановил Ивана Григорьевича:
- А мне кажется, что вы недооцениваете тяжести проступка Черного. Сегодня он равнодушно взирает, как враги чернят наш строй, а завтра он станет их пособником. Не таким уж безобидным мне представляется и его увлечение всем западным. И нельзя ограничиться только сегодняшним собранием. Олег должен понести наказание. Я предлагаю дать ему испытательный срок в один год. И на этот год приостановить его пребывание в комсомоле и институте. Не исключить, а приостановить. Пусть он этот год поработает на заводе, заслужит положительную характеристику и при этом условии через год восстановится и в институте, и в комсомоле.
- Но его могут забрать в армию! - воскликнул кто-то с задней парты.
- Не забрать, а призвать! Что ж, это пойдет ему только на пользу, - заверил Ларичев.
- Поймите, его родители не перенесут столь долгой разлуки с сыном. Они у него болеют и нуждаются в постоянном уходе! - снова подала голос Ксюша.
- А он подумал о них, когда все дни толкался среди митингующих? - строго спросил Егоров. - Давайте голосовать. Кто за то, чтобы на год приостановить членство в комсомоле и пребывание в институте Олега Черного, поднимите руки.
Подняли руки Блесткина, Загряжский. Ларичев и Егоров строго и пристально смотрели на студентов, и под их взглядом поднялось неуверенно еще несколько рук. Голосовали, в основном, так называемые "высшие". С перевесом в два голоса предложенное решение было принято.
Заключительное слово произнес Егоров:
- Я вижу, что некоторые испытывают ложное чувство сострадания к Олегу. Но это решение принято ему на благо. Мы не исключаем его из общества, мы не причисляем его к врагам нашего строя. Мы даем возможность ему на трудовом фронте искупить свою ошибку. Иван Григорьевич, я вижу, что с идеологическим воспитанием в этой группе не все в порядке. Вам следует обратить на это особое внимание. Что ж, товарищи, можете быть все свободны, а с вами, Иван Григорьевич, нам хотелось бы обсудить итоги собрания. Пройдемте в ваш кабинет.
С тяжелым чувством уходил Иван Григорьевич с собрания. Он видел потрясение Олега, когда те, кого он считал своими друзьями, стали отрекаться от него. Он попытался поставить себя на место Олега и внутренне содрогнулся. Бедный мальчик! Что он сейчас чувствует? Дай Бог, чтобы не сломался, не потерял веры в людей и в дружбу. А Блесткина какая все-таки подлая перестраховщица, если не сказать хуже. И Георгий хорош! А он еще считал Георгия способным положительно влиять на ребят, а он - такой же подловатый, как и Блесткина. Зато приятно удивила Ксюша Ласточкина. Не побоялась пойти наперекор мнению, высказанному до нее. Вот, от кого он не ожидал поддержки. Как она ринулась в защиту Олега: глаза горят, голос вибрирует! Молодец девчонка, не испугалась гэбэшников! Иван Григорьевич, пожалуй, впервые посетовал на то, что почти ничего не знает о жизни своих подопечных. А они все такие разные. Интересно, а что думали те, кто промолчал, никак не высказали своего отношения к случившемуся? Хотя, нет, это не совсем так. Высказали - неголосованием против Олега. Пусть не словами, но все же... Иван Григорьевич не вполне уверен, что и те, которые голосовали против, были искренни.
- Иван Григорьевич, - обратился к нему Ларичев, - не все благополучно в вашем ведомстве. Голоса разделились практически пополам. Выходит, не все осуждают действия Олега, не все лояльны к нашему строю. Кстати, а что за девушка так горячо выступала в его защиту?
- Это Ксения Ласточкина. Она помогает Олегу в занятиях по английскому языку, бывает у него дома и лучше других знает Олега. Очень способная студентка. Натура эмоциональная, артистическая, тонкая.
- А кто ее родители? Пожалуйста, ознакомьте нас с ее личным делом.
Иван Григорьевич порылся в личных делах, которые все еще лежали на его столе после предыдущих встреч с Ларичевым и Егоровым, нашел личное дело Ксюши и передал Ларичеву. Тот полистал его и передал Егорову. Тот удивленно присвистнул:
- Придраться не к чему. Оба родителя партийные, мать - заслуженная учительница школ РСФСР, отец - директор школы. Вы бы поговорили с ней, Иван Григорьевич, что недостойно дочери таких родителей защищать подобных Олегу. Поймите, именно на неустойчивых в идеологическом плане и молодых наши враги делают ставку. А Олег как раз из таких. Он не один день толкался среди бунтующих. Ему, видите ли, интересно было наблюдать. Сегодня наблюдать, а завтра выступать против нашего строя. Есть, о чем задуматься и над чем работать всему руководству института и, в частности, вам, как руководителю кафедры.
- Видите ли, моя задача научить студентов профессии, а по части идеологии есть комитет комсомола, партком, профком.
- А вы сами являетесь членом партии?
- Нет, я беспартийный. У нас в институте, в основном, работают специалисты с высшим образованием, а в партию принимают преимущественно рабочих, а у нас таких немного. Посему не удостоился чести.
- А сами желаете быть членом партии? Вы ведь воевали. Почему на фронте не вступили в партию?
- Я подавал заявление перед боем, но в том бою был ранен, попал в плен, бежал, прошел в составе действующей армии с боями до Берлина, но мое короткое пребывание в плену не позволило...
- Интересно, интересно... - пристально глядя на Ивана Григорьевича, протянул Егоров.
Иван Григорьевич смешался и замолчал.
- А проверку вы проходили?
- Да, проходил. Меня признали невиновным, и я честно воевал, имею воинские награды.
Он стал постепенно раздражаться: "Эти юнцы, не нюхавшие пороху, смеют сомневаться во мне, который от звонка до звонка прошел всю войну! Да, как они смеют!" Он еле сдержался, чтобы не вспылить.
- Да, вы не волнуйтесь, - словно угадав его мысли, произнес Ларичев. - Никто в вашей порядочности не сомневается. А насчет вступления в партию вы подумайте. На таких ответственных постах, как ваш, должны стоять люди партийные, идеологически подкованные. Впрочем, мы будем еще говорить об этом с руководством института, проведем совместное заседание парткома, комитета комсомола. В вашем институте нужно усиливать воспитательную работу среди молодежи. Мы еще с вами увидимся, всего доброго!
- Иван Григорьевич, посмотрите результаты эксперимента?
- Потом, Галя, потом!
Галя удивленно взглянула на него и вышла. Впервые за долгие годы совместной работы ее шеф не заинтересовался полученными данными. Это было на него непохоже. Наверно, случилось что-то необычное. Но она не стала строить догадки, зная, что, как правило, это дело неблагодарное.
А Иван Григорьевич, оставшись один, ослабил узел галстука и задумался. Сегодняшнее собрание показало, как въелся даже в молодых людей страх перед этими представителями власти. Никто не принуждал ни Блесткину, ни Загряжского, ни Гостеву клеймить Олега, но они из страха, что их заподозрят в сочувствии к нему, сделали все, чтобы утопить Олега. Удивительно, что не прошло предложение Загряжского об исключении Олега из института и комсомола. Хотя, кто знает, что было бы, если бы не заступничество Ксюши. Кстати, нужно будет осторожно поговорить с ней, чтобы впредь была осмотрительнее. Хорошо, что анкетные данные у нее в порядке, а, если бы нет? Он снова и снова возвращался к прошедшему собранию и корил себя за то, что сам не высказался категорично в поддержку Олега. Возможно, к его мнению прислушались, и наказание Олегу не было таким суровым. Сейчас он понимает, что нужно было заранее подготовить это собрание, провести беседу с надежными ребятами, чтобы они высказались в поддержку Олега, но страх быть заподозренным в сочувствии к провинившемуся удержал его. И потом он, оказывается, совсем не знает, с кем можно было поговорить. Это теперь он имеет какое-то представление о некоторых своих студентах, а до этого собрания он их оценивал только по их отношению к его предмету. Наверно, он не совсем прав, что не интересуется ими, но его оправдывает то, что он слишком увлечен научной работой. И все-таки, обязанности заведующего кафедрой предполагают и воспитательный процесс, чтобы из стен института выходили не только специалисты, но и личности, будущие руководители производства. Да, придется ему больше интересоваться личной жизнью и взглядами своих студентов на жизнь. Приняв такое решение, Иван Григорьевич отправился в лабораторию, чтобы посмотреть результаты эксперимента.
Галя еще не ушла. Она вопросительно посмотрела на Ивана Григорьевича и подала ему журнал, в который аккуратно заносила все параметры и результаты проведенной работы. Иван Григорьевич результатами остался доволен. Еще два - три опыта и, если результаты будут такими же положительными, экспериментальную часть можно будет считать законченной. И можно будет доложить результаты на ученом Совете, а там и до защиты докторской диссертации будет недалеко. Хотя бы здесь приятная новость. Обсудив с Галей предстоящую работу на завтрашний день, он вернулся в свой кабинет, позвонил жене, что скоро будет, и неторопливо одевшись, вышел из института. На улице уже сгустились сумерки, но фонари еще не зажглись. Он не любил темноты еще со времен войны и, нервно передернув плечами, шагнул под тень высоких каштанов, ровной шпалерой тянувшихся вдоль аллеи бульвара. Внезапно от одного дерева отделился силуэт, и чей-то голос произнес:
- Иван Григорьевич, извините, вы не могли бы со мной поговорить?
- Кто это? - внезапно осипшим голосом спросил Иван Григорьевич.
- Это Олег Черный. Я вас напугал? Простите!
- Ничего особенного, просто я задумался, а вы так внезапно появились. Все в порядке. Так что вы хотели мне сообщить?
- Я хотел вас поблагодарить за то, что вы меня защищали перед гэбэшниками у себя в кабинете.
- Да, видимо, плохо защищал. Вот видите, Олег, к чему приводит легкомысленное отношение к жизни. Думаю, что сегодня вы получили жестокий, но полезный урок. Только не вздумайте озлобиться или обижаться на своих товарищей. Знаете, в жизни мы своими успехами в первую очередь обязаны не тем, кто нас хвалит, а тем, кто нас ругает. Увы, это так.
- Я понимаю, что я должен обижаться сам на себя, но честно признаюсь, что меня буквально сразили выступления Блесткиной и Гостевой. Жорка, понятно, на меня злится, что я не хожу под ним, не заглядываю ему в рот, как другие. Он ведь очень самолюбивый, хотя и делает вид, что ему наплевать на мнение посторонних. И, если бы не Ксюшка со своей речью, я сегодня после собрания пошел бы и утопился. Честное слово! Не верите?
- Верю, Олег. И сейчас вам нужно сделать правильные выводы. Вам дали шанс реабилитироваться, сумейте им воспользоваться. Хотите, я возьму вас на кафедру лаборантом? Все-таки, вы проучились в институте два с половиной года.
- Спасибо, Иван Григорьевич, но эти товарищи меня уже определили на завод слесарем. А можно я буду заходить к вам на кафедру?
- Конечно. Я верю, что через год вы вернетесь в институт.
- Нет, не вернусь. Это не мое. Я больше ради родителей учился. Они мечтали, чтобы я получил высшее образование. А меня больше тянет на сцену. Я через год, наверно, в театральный подамся.
- Вот и напрасно. Нужно иметь в жизни основательную профессию, а сцена любительская ничуть не хуже профессиональной, а, может, даже лучше. В театральной профессии нужно быть либо лучшим, либо не быть в ней. Я видел многих талантливых людей, не нашедших себя и сбившихся с пути. Так что, приходите в институт через год.
- Я подумаю. Еще раз спасибо вам, Иван Григорьевич! Вы настоящий человек! До свиданья!
Олег быстро пошел вперед и вскоре скрылся в темноте. В это время зажглись фонари, и голые ветви облетевших каштанов вычертили причудливые тени на дорожках бульвара. Олега уже не было видно. Иван Григорьевич присел на скамью и задумался: " Что будет с Олегом, как сложится его судьба, сумеет ли он найти себя в этой жизни? Только бы не потерял веру в людскую порядочность и доброту! Как все же обманчива бывает внешность. Блесткина и Загряжский - внешне очень красивые люди, а душа с гнильцой. А сколько порядочных людей такие Блесткины и Загряжские сгубили в приснопамятные времена! Но есть же и порядочные люди: Ксения и, наверно, те, кто не поднял руку против Олега. Это вселяет надежду, что не все потеряно в этом мире". Он тяжело поднялся со скамьи и, замедляя шаг, направился домой. Ему хотелось привести в равновесие взбудораженные чувства и придти домой спокойным, чтобы избежать ненужных расспросов со стороны жены.
Дома он дольше обычного мыл руки. К столу он вышел внешне спокойным, механически проглотил ужин, не ощутив его вкуса, и, поблагодарив жену, направился в свой кабинет. Кабинет, конечно, громко сказано. Бывшую кладовку он приспособил для своих уединенных занятий. Это было его царство и без его дозволения никому из домашних не разрешалось переступать порог кабинета. Жена знала, что, если он закрылся в кабинете, его лучше не трогать и не докучать ему расспросами. Иван Григорьевич, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, стал продумывать план завтрашней лекции. Ему хотелось передать студентам свою увлеченность предметом, раскрыть перед ними горизонты будущего использования новых материалов, заразить их жаждой исследования. Он любил эту подготовительную работу, и каждый раз с головой уходил в нее. Но сегодня его мысли то и дело возвращались к событиям уходящего дня. Тогда он взял лист чистой бумаги и стал набрасывать тезисы своего предстоящего разговора с Ксенией Ласточкиной. Постепенно рамки расширились, и он понял, что говорить будет не только с Ксенией, но и со всей группой, и говорить, по его мнению, было о чем. Он решил, что разговор поведет издалека, с версии начала Троянской войны, изложенной Хильдесхаймером в пьесе "Жертвоприношение Елены". Автор очень остроумно и убедительно показывает, что первой и, увы, далеко не последней жертвой этой войны стала прекрасная Елена и, что потеря человечности и моральный распад личности начинаются с преступления перед одним человеком, а дальше счет уже не имеет значения. Скажет, как важно человеку жить в согласии со своей совестью, побороть страх перед возможным несправедливым возмездием, но не предать свои идеалы. Скажет, что они - уже не дети и должны серьезно относиться к жизни, которая не имеет черновиков, а пишется сразу набело. Молодости свойственно ошибаться, но важно вовремя осознать свои ошибки и не множить их в дальнейшем.
На следующий день Иван Григорьевич, войдя в аудиторию, после обычного приветствия сразу перешел к разговору о вчерашнем собрании. Он оглядел всех внимательным взглядом и спросил:
- Мне хотелось бы услышать от каждого из вас, как вы провели прошедшую ночь, спокойно ли спали, не снились ли вам кошмары. Начнем по алфавиту. Что скажет нам Алексеичева Елена?
Елена была близкой подругой Блесткиной Инны и во всем старалась ей подражать. Вчера она голосовала против Олега. Не вставая с места, девушка капризным голосом произнесла:
- Нельзя ли хотя бы раз начать с конца списка?
- Можно, конечно. Но особого смысла я в этом не вижу, - парировал Иван Григорьевич.- Я не прошу вас рассказать о чем-то сложном. Я просто хочу знать, насколько спокойной была для вас прошедшая ночь.
- Ночь, как ночь. Я всегда сплю без сновидений, как спят люди с чистой совестью.
- Прекрасно. А как провела ночь Инна Блесткина?
- Что вы хотите знать? - кокетливо вопросила Инна. - Вы меня смущаете этим вопросом.
- Инна, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, и мне непонятно, как вы можете легкомысленно относиться ко вчерашнему случаю.
- Смею вас уверить, Иван Григорьевич, что моя совесть тоже спокойна, и я тоже спала безмятежным сном.
- Что ж, тогда я попрошу поднять руки тех, кого не оставило равнодушным вчерашнее собрание, и кто близко принял к сердцу трагедию Олега Черного.
Поднялось больше десятка рук и в их числе рука Георгия Загряжского. Иван Григорьевич попросил его высказаться. Георгий встал, помолчал, играя желваками на скулах красивого лица, и четким голосом произнес:
- Скажу честно, что я не знал об Олеге ничего из того, что вчера поведала Ксюша. Я искренне воспринимал его этаким шалопаем, гоняющимся лишь за модными тряпками и песенками. Я понял одно: прежде, чем судить человека, нужно узнать о нем побольше. Спал ночью скверно и решил сегодня же сходить к Олегу и попросить меня простить за резкость вчерашних моих суждений. Мне искренне жаль, что так все вышло.
- Меня радует, Георгий, что вы можете признавать свои ошибки. Я вчера вечером говорил с Олегом. Он был очень потрясен вашим, товарищи, отношением к нему. Он сказал мне такую фразу: "Если бы Ксюша не выступила в мою защиту, я бы утопился". Мне стало страшно, что мы вчера могли сломать судьбу человека.
- Он вас на жалость пробивал, а вы ему поверили, - язвительно произнесла Блесткина.
- Вы не правы, Инна. Олег был искренен. Для него, да я думаю, что и не только для него, вчера был дан урок того, как серьезно нужно относиться к жизни и всем ее проявлениям. Иногда простое любопытство, не подкрепленное активной жизненной позицией, может привести к печальному итогу, как в случае с Олегом. И как важна в такой ситуации поддержка друзей. Олег рассчитывал на вашу поддержку, потому что вы ни разу не высказали ему своих претензий. Наоборот, некоторые поощряли его увлечение западными песенками, модными течениями. И он искренне был уверен, что вам нравится все, что он делает, что вы его настоящие друзья. Тем трагичнее для него было ваше резкое осуждение и отмежевание от него. Я хочу, чтобы мы сегодня все вместе честно и откровенно провели урок нравственной чистоты, потому что ее потеря начинается с незаметного, на первый взгляд, проступка перед одним человеком. А дальше, усыпив свою совесть, человек ступает на скользкий путь предательства.
- Вы считаете, что мы вчера предали Олега? - недоуменно спросила Алексеичева.
- Что ты, Ленка, прикидываешься дурочкой? А разве нет? - горячо вступилась Ксюша. - Не вы ли с Инной всегда подзадоривали Олега, сюсюкали с ним: "Ах, Олежек, спой! Ах, Олежек, расскажи!" Если бы вовремя по-дружески высказали ему свое недовольство, он, возможно, изменился бы к лучшему. Вчера честно только Алина сказала, что Олег - неплохой парень, но у него много в голове мусора. Так у кого из нас этого мусора нет? И неужели нужно было сразу открещиваться от него? "Мне стыдно, что я учусь с ним в одной группе!" - похоже передразнила она Инну. - Это мне стыдно, что я учусь с такими подлыми, как вы, в одной группе!
- Мне тоже, Инна, за тебя стыдно! - поддержала Ксюшу Эля Веселовская. - Ты ведешь себя слишком высокомерно и не по-товарищески. Ты не имела права так резко отзываться об Олеге, потому что он тебе верил и считал тебя своим другом.
- Что я такого сказала? - прекрасные глаза Инны наполнились слезами. - Я сказала то, что думала в тот момент. Я растерялась. А что я должна была сказать? Что я приветствую поведение Олега? Кстати, я не предлагала исключить Олега из института и комсомола. Почему-то о Гошке вы все молчите и не осуждаете его. Просто вы все мне завидуете!
- Завидуем тебе, в чем? - вмешалась в разговор Алина Гостева. - Твоей кукольной внешности или твоим новомодным тряпкам? Лично я тебя просто презираю, потому что у тебя нет души, ты - моральный урод!
Иван Григорьевич решил вмешаться:
- Девушки, давайте не переходить на личности! Инна, утрите слезы. Думаю, что вы только в малой степени сегодня почувствовали то, что вчера пережил Олег. Думаю, что вы тоже не ожидали такой оценки своей персоны. А сейчас я хочу познакомить вас с небольшой пьесой Хильдесхаймера "Жертвоприношение Елены", а затем у каждого из вас будет возможность высказать свое отношение к изложенному сюжету.
И он повел далее разговор по намеченному накануне плану. Все слушали его с большим вниманием. Из истории они знали, что Троянская война разгорелась из-за похищения Парисом прекрасной Елены. И никак они не думали, что Елена сама является жертвой далеко идущих агрессивных замыслов, а отнюдь не всепоглощающей любви. Они увидели трагедию этой прекрасной женщины, рожденной для того, чтобы любить и быть любимой, а вместо этого втянутой в коварные интриги. Наверно, впервые подопечные Ивана Григорьевича задумались о грани, переступив которую, человек вступает в область вседозволенности и перестает быть личностью, достойной уважения. Когда Иван Григорьевич закончил чтение пьесы, в аудитории воцарилась непривычная тишина, которую никто не решался нарушить. В этот момент прозвенел звонок, но никто не тронулся с места. Все выжидающе смотрели на Ивана Григорьевича, и он сказал:
- Мне кажется, что вам понадобится время, чтобы осмыслить услышанное и сделать для себя какие-то выводы. Думаю, что у всех они будут разные. А сейчас все свободны. Прошу только задержаться Ксению Ласточкину.
Ксюша подняла на него удивленные глаза, но осталась. Эля Веселовская сказала Ксюше:
- Мы тебя подождем в коридоре.
Иван Григорьевич проверил, не стоит ли кто из любопытствующих за дверью, а затем плотно прикрыл ее.
- Ксения, я попросил вас остаться вот по какой причине, - неторопливо и несколько смущенно начал он. - Вчера после собрания представители органов попросили меня показать ваше личное дело. К счастью, ваши родители - весьма уважаемые и заслуженные люди. А если бы было не так? Вы рисковали своей репутацией, так яростно защищая вчера Олега. Вы, конечно, здорово его поддержали, но впредь вам нужно быть осмотрительнее, дипломатичнее. Защищать нужно всегда с холодной головой, думая о последствиях своей защиты.
Ему самому не нравилось то, что он говорил, он чувствовал фальшь своих слов, злился на себя. И еще его смущало выражение лица Ксюши, которое на глазах менялось: от легкого недоумения до брезгливости.
- Иван Григорьевич, - перебила она его, - вы предлагаете мне впредь занимать позицию стороннего наблюдателя? И это после того, что вы нам только прочитали? Разве вы не понимаете, что иногда молчание равносильно предательству? Вчера Олег пришел ко мне домой и со слезами благодарил меня за то, что не дала ему потерять веру в человеческую порядочность. Я не смогу быть рассудительной и осмотрительной. Простите, но я пойду.
- Подождите, Ксюша! Я целиком разделяю вашу позицию и даже горжусь вами, но я тревожусь за вас. Вы, к счастью, не встречались с этими товарищами и не знаете, как они умеют любой ваш благородный порыв обернуть против вас. Я просто призываю вас жить не только эмоциями, пусть даже самыми благородными, но и проявлять в известных пределах благоразумие. Ваше поколение не знает того страха, который сковывал мое поколение в течение долгих десятилетий, и поэтому вам трудно понять мою тревогу за вас. Извините меня, если я невольно обидел вас своей заботой.
Она услышала в его голосе усталость, и ей стало жаль этого взрослого мужчину с его комплексом житейской мудрости и осторожности. Она посмотрела на него снисходительным взглядом и сказала:
- Это вы меня простите. Я постараюсь быть благоразумной в "известных пределах".
Она подчеркнула последние слова интонацией, смутилась от своей дерзости и выбежала из аудитории. Одиночество Ивана Григорьевича было нарушено осторожным стуком в дверь.
- Да, да, - отозвался он, и в аудиторию вошла Инна Блесткина. Щеки ее пылали нездоровым румянцем, глаза были красными от недавних слез.
- Иван Григорьевич, вы сегодня спровоцировали выступление части нашей группы против меня, и я хочу вас предупредить, что я этого просто так не оставлю. Вы устроили показательную акцию в защиту Черного, который, как не оправдывайте его, замешан в бунте. Он замахнулся на устои нашего строя.
- Инна, что вы несете? На что он замахнулся? Парень по молодой дурости три дня тешил свое любопытство, толкаясь среди возбужденной толпы. Вы действительно думаете, что в этой толпе были сплошь предатели и враги? Уверяю вас, что большая часть из них, - просто любопытствующие. Хотя, наверно, были и те, кто чем-то недоволен. Разве вы не видели потрясения и слез Олега? Вы хотя бы попытались поставить себя на его место и представить, каково выслушивать от друзей (а он искренне считал вас всех своими друзьями) все то, что ему наговорили вы и иже с вами? Инна, я не ставил своей целью настраивать против вас ваших товарищей. Признаюсь, что я испытал нечто, похожее на шок, когда вчера услышал ваше мнение об Олеге. Сегодня мне хотелось, что бы вы все задумались над последствиями произносимых слов и совершаемых поступков. Слово может вознести человека, а может его ранить или даже убить. Я прожил достаточно большую жизнь и могу со всей ответственностью сказать, что все наши неправедные дела возвращаются к нам бумерангом. Неужели вам вчера не было жалко Олега?
Инна опустила глаза и долго молчала.
- Что же вы молчите, Инна? Я вас не убедил? Вы до сих пор считаете себя правой? Вас ничуть не встревожило, что вчера с вашей подачи чуть было не была сломана судьба Олега? Задавая свои вопросы о том, как вы провели ночь, я хотел понять, насколько вы и ваши союзники безразличны к судьбам своих товарищей. Мне казалось, что ваши души все же восприимчивы к их проблемам и печалям. Ведь вы так молоды и, наверно, не успели лишиться чувства сострадания и сопереживания. Если же я ошибся в вас, мне искренне жаль. Вы можете поступить так, как считаете нужным. И пугать меня этим не нужно. Я прошел войну, и, поверьте, на фронте был не из пугливых. В войне нам помогла выстоять братская солидарность, взаимная выручка и поддержка. Каждый должен был быть уверен в товарище по оружию.
Инна подняла на Ивана Григорьевича свои прекрасные глаза, наполненные слезами, и прошептала:
- Простите меня за мою дерзость. Просто мне было очень обидно выслушивать о себе такие слова от Алины Гостевой.
- Я понимаю. Всегда нелегко слышать о себе нелестные отзывы. Я говорил вчера Олегу, а сегодня повторю вам, что только критика, какой бы горькой она не была, помогает нам становиться лучше и исправлять свои ошибки. Вы плачете, Инна, значит не все потеряно.
- Как мне исправить свою вину перед Олегом?
- А вы поговорите с ним. Я думаю, что он вас поймет и простит, если увидит искреннее ваше раскаяние. Всего вам доброго, Инна! Мне пора идти.
Они вышли из аудитории вместе и разошлись каждый по своим делам. Впервые за последние несколько дней лицо Ивана Григорьевича не было хмурым. Он даже что-то замурлыкал себе под нос. Проходивший мимо студент удивленно на него посмотрел, а Иван Григорьевич озорно подмигнул ему и пошел дальше.