Аннотация: Судьба женщины, оставшейся вдовой с пятью детьми на руках, сумевшей вырастить их достойными людьми
Агафья Лукинична осталась одна с пятью детьми на руках мал-мала меньше. Старшей Зиночке исполнилось 11 лет, когда началась война. Она к тому времени с отличием окончила начальную школу. После ее рождения у них с Петром Сергеевичем долго не было детей. Леля родилась через пять лет после Зиночки. А потом родились девочки-двойняшки: Валюшка и Галинка. И в декабре 1939 года родился долгожданный сыночек Виталик. Радости Петра Сергеевича не было конца. Он в ознаменование рождения сына подарил жене отрез крепдешина канареечного цвета и модельные туфли на высоком каблуке. Она еще смеялась: "Куда я все это буду носить? Мне с детьми только в крепдешины и рядиться". А он в ответ радостно басил: "В театр с тобой будем ходить, в гости. Моя жена должна быть краше всех!". Они, когда она окрепла после родов, действительно, сходили в театр, и она была в новом платье из желтого крепдешина. Это платье необыкновенно шло к ее роскошным волосам цвета воронова крыла и делало ее похожей на актрису Веру Холодную. Петр Сергеевич держал ее под руку и счастливо шептал: "Ты у меня самая красивая! Я тебя просто обожаю!"
Как все же хорошо они жили до этой проклятой войны! Петр Сергеевич работал на руководящей работе, а она занималась воспитанием детей. Война в одночасье смешала все карты, разрушив счастливый дом. Она до сих пор не может забыть августовский душный день, когда Петр Сергеевич пришел домой в военной форме и сказал: "Все, Гаша, пришел и мой черед воевать, ничего не попишешь. Душа за вас болит, как вы будете без меня, но долг есть долг. Ты береги детей! Я договорился: Валюшку с Галочкой возьмут в заводской детский сад на круглые сутки, а за Виталиком будут моя мама и Зина с Лелей присматривать. Тебе нужно устраиваться на работу. Иди на завод, там сейчас нужны рабочие руки, как никогда". Она слушала его слова с замиранием сердца, и одна только мысль билась в голове: "Неужели это все, конец моему короткому женскому счастью? Неужели я его больше никогда не увижу?" И она завыла, как раненый зверь, повисла на его плечах и не могла оторваться. Жуткая тоска тисками сжала сердце и не отпускала. Она женским чутьем предугадала, что видит мужа в последний раз, что им не суждено больше встретиться на этой земле.
- Петенька, я умру без тебя! Петенька, как же мне жить дальше, как поднимать детей одной?
Он строго на нее прикрикнул:
- Что ты раньше времени меня хоронишь? Не ты одна остаешься без мужа, не у одной тебя дети!
Она подняла на него недоуменные глаза: муж впервые повысил на нее голос. Но рыдать перестала и только периодически всхлипывала, как обиженный ребенок. Он, взяв ее за плечи, подвел к дивану, усадил рядом с собой и ласково заговорил:
- Не время сейчас, Агаша, лить слезы. Ты должна быть сильной, как никогда, ведь ты отвечаешь за судьбу наших детей. Мы с тобой сейчас оба воины: я - на фронте, а ты - в тылу. И твой фронт не менее важен, чем мой. Думаю, что война не будет короткой. Враг сильный и жестокий идет лавиной, но мы его погоним, непременно погоним! Если я буду знать, что мой тыл в порядке, мне будет легче воевать.
Утром она его проводила, и слезы сдержала. Но, оставшись одна, дала волю своему горю. Выплакавшись, она отправилась на завод.
Она до сих пор считает Божьим промыслом, что все дети остались живы в страшное время непрерывных бомбежек, когда осознаешь себя малой песчинкой под порывами грозной бури, и некуда укрыться и нечем защититься. Если она в это время была дома, то ложилась вместе с детьми на кровать, чтобы, коли погибать, то всем вместе. От Петра Сергеевича вестей не было, и их отсутствие сводило ее с ума. Свекровь, слыша ее рыдания по ночам, подходила и утешала:
- Не тоскуй! Запомни, что плохие вести быстро находят дорогу, а раз вестей нет, значит, жив наш Петенька.
А потом стало совсем плохо: немец быстро наступал, и было принято решение об эвакуации завода. Она испугалась, что Петя, вернувшись с фронта, не найдет ее с семьей, и отказалась ехать. Она решила оставаться на месте, что бы не ожидало впереди. Свекровь устроилась нянечкой в детский сад, туда же пристроила и Зиночку, и вместе с детьми они уехали в эвакуацию. Осталась Агафья Лукинична совсем одна. Стала работать в госпитале, который разместился в здании школы. Там же и жила в маленькой каморке под лестницей, изредка вырываясь домой. Работы было много, грязной, тяжелой. Фронт приближался к городу, который фашистская авиация бомбила по несколько раз в день. К налетам самолетов привыкнуть было невозможно. Преодолевая тянущий животный страх, она с остальными медработниками укрывала раненых в подвальном помещении. К концу дня болели руки и ноги, не разгибалась спина, но нужно было, преодолевая усталость, продолжать работу. Когда прибывала новая партия раненых, она жадно всматривалась в их лица с тревогой и надеждой увидеть родное лицо. Но Петра Сергеевича среди поступающих в госпиталь не было. От свекрови приходили редкие скупые весточки, в которых она сообщала, что все живы и здоровы, и справлялась о сыне.
В один из дней пришел приказ и об эвакуации госпиталя, поскольку велика была угроза занятия немцами города. Несмотря на уговоры начальства, она не поехала с госпиталем и осталась. По счастью, немцы в городе так и не появились, лишь усилились воздушные атаки. Страшно было идти по разрушенному, некогда красивому городу: дома смотрели пустыми оконными проемами, везде валялись груды битого кирпича и щебня, висели плакаты-предупреждения об опасной стороне улиц. Ее мобилизовали на расчистку улиц, и она была рада занять себя любой работой, которая отвлекала от горестных мыслей. За работой не так мучили мысли о муже и детях, и не так донимал голод. А вечером тоска подступала к сердцу. От Петра Сергеевича было всего одно письмо, больше похожее на записку, из которой она поняла, что писал он накануне боя. Вести с фронтов были не утешительными. Она гнала от себя мрачные мысли, но они неизменно возвращались вновь и вновь, лишая душевного спокойствия и сна. Несмотря на физическую усталость, она засыпала с трудом. Тревога за близких надолго поселилась в сердце, и нечем было эту тревогу унять или уменьшить. А потом пришло извещение о том, что муж ее Петр Сергеевич погиб смертью храбрых на подступах к Москве, и жизнь ее разделилась на две части: до и после этого извещения. Прочитав его, она не сразу осознала, что мужа больше нет, и не будет. А, осознав, не закричала, не забилась в истошном крике, а словно окаменела. Она решила, что ей тоже незачем больше жить и уже начала обдумывать, как ей уйти достойно из жизни. "Самоубийство мне не подходит. Это глупая и бесполезная смерть. Надо идти на фронт, отомстить за гибель Пети врагу и погибнуть на поле боя!" - эта мысль прочно засела в ее голове. Приняв такое решение, она провалилась в тяжелое забытье. Спала она беспокойно, и под утро ей приснилось, что она стоит у вагона на перроне и разговаривает с Петром Сергеевичем. Он прощается с нею и уходит, а в это время поезд трогается, а в нем - ее дети. Она бежит за поездом, пытаясь его догнать. И, как бывает во сне, ноги не слушаются, и она никак не может ускорить бег, а поезд идет все быстрее. Старшая Зиночка тревожно кричит из открытой двери вагона: "Мама, мама!", и она последним усилием воли делает рывок и вскакивает на подножку последнего вагона. Проснулась она в холодном поту: "Дети, Боже мой, дети! Как я могла забыть о них? Теперь я осталась и за мать, и за отца. Петя не одобрит меня, если я оставлю их. Этот сон вещий. Петя из невозвратного далека говорит мне, чтобы я позаботилась о детях. Мне нужно быть сильной, чтобы их поднять и всех выучить, как мы мечтали с Петей. Я должна быть достойной его любви. Петя, Петенька мой! Как мне жить без тебя?" И она впервые с момента получения трагического известия зарыдала горько и безутешно. Слезы не облегчили ее душевную муку, но жизнь продолжалась и требовала от нее стойкости духа.
Агафья Лукинична решила пока ничего не говорить свекрови о гибели сына, справедливо рассудив, что та может не выдержать горечи утраты. И потянулись долгие дни горького вдовства. Она работала, не щадя себя, пытаясь за работой отвлечься от терзавшей сердце муки, а ночами нередко ревела в подушку. Она твердо решила, что должна жить ради детей и в память о Петре Сергеевиче. Теперь при звуках воздушной тревоги она в числе первых спускалась в бомбоубежище, потому что считала, что не имеет права уйти из жизни, не подняв детей. Вместе со всеми людьми она делила тяготы военного времени. Война постепенно отступала на запад, и вот уже стали возвращаться из эвакуации люди в разоренные дома. Вернулась и свекровь с детьми. Она ахнула, увидев поседевшую и без времени постаревшую Агафью Лукиничну. Прежде черные волосы ее стали белыми, глаза были обведены темными кругами от постоянного недосыпания, щеки ввалились, а глаза смотрели с невыразимой печалью. Они радостно вспыхнули на короткое время, когда она увидела своих повзрослевших детей.
Зиночка стала настоящей барышней, которая смотрела на мир широко распахнутыми в легком удивлении глазами. Леля превратилась из застенчивого ребенка в угловатую девочку-подростка, которая исподлобья в смущении разглядывала Агафью Лукиничну, не признавая в этой поблекшей до времени женщине свою некогда красивую мать. Младшие Валюшка и Галинка пугливо жались к свекрови, и только Виталик неожиданно смело подошел к матери и спросил, глядя на нее снизу вверх:
- А ты кто?
- Я твоя мама. Сыночек, иди ко мне!
- Ты не моя мама. Моя мама красивая и молодая.
И тогда она заплакала тихими слезами. Глядя на нее, заревел Виталик, а за ним и девочки-двойняшки тоже присоединили свои голоса к его реву. Первой пришла в себя Зиночка и строго сказала младшим сестрам и брату:
- Прекратите реветь! Это наша мама. Мамочка, здравствуй!
И она обняла мать. За ней и малыши прильнули к Агафье Лукиничне. А она плакала и смеялась одновременно, целуя поочередно своих выросших детей.
Когда свекровь узнала о гибели сына, она неожиданно будничным голосом сказала:
- А я, дочка, давно знаю, что Пети нет. Мне сон приснился, что он бросает и меня, и тебя с детьми и уезжает навсегда. Мы зовем его, зовем, а он даже не оглядывается. С тех пор я покоя не знала и все ждала дурную весть. Сердце от печали запеклось, не зря чувствовало беду. Осиротели мы с тобой, Гашенька! Трудно тебе будет одной детей поднимать. А из меня уже помощница никудышная, я скоро тоже за Петей уйду.
- Что вы говорите, мама! Живите, живите, как можно дольше! Вы так нужны мне и внукам, мне одной не справиться. Мне не под силу одной поднять детей.
- Ты сама еще не знаешь, что тебе под силу, а что не под силу. Мы бабы - народ выносливый. И доля наша женская потяжельше мужской будет. Детей ростить не из винтовки палить, хотя, когда враг у ворот стоит, из винтовки тоже нужно палить умеючи. Вот Петенька свою молодую голову сложил, чтобы деточки его под врагом не ходили, а тебе завещал их всех до ума довести. Зинуля уже почти взрослая, может в ФЗУ при заводе пойти. А выучится профессии, будет тебе готовая помощница.
- Петя мечтал дать детям высшее образование. И, пока у меня силы есть, буду тянуться из последних жил, а их выучу. Зиночке два года осталось проучиться, а там поступит в институт. Даст Бог, будет учиться на стипендию, все помощь от государства какая-никакая.
- Вот именно, что никакая. Разве проживет девчонка в большом городе на одну стипендию? Пока я жива, мою пенсию будем ей отсылать. Тебе за Петю на детей должны платить. Как-нибудь проживем.
- Скоро учебный год начнется, нужно посмотреть, что можно перешить из моих и Петиных вещей. Я почти ничего не продала и не выменяла. Вот только обувь придется покупать.
- Не нужно покупать. Я в эвакуации обучилась сапожному ремеслу. Из Петиных хромовых сапог почти всем детям выйдет приличная обувка. Сошью ее на вырост, чтобы зимой можно было шерстяные носки поддевать. Не горюй, Гаша, выдюжим.
Самым радостным и самым горьким днем в жизни Агафьи Лукиничны был день победы. Они проснулись рано утром от стука в окно:
- Вставайте! Победу объявили, только что Левитан передал по радио.
Полуодетые, они вышли из дома, где уже собирался народ. Все поздравляли друг друга, обнимали и плакали. Такой трудной и долгой была дорога к этой долгожданной победе, столько жертв было принесено на ее алтарь! И вот, наконец, свершилось: враг повержен, впереди мирная жизнь. Свекровь Агафьи Лукиничны истово перекрестилась и сказала:
- Спасибо, Господи, что сподобил меня дожить до этого благословенного дня! Теперь и умереть не страшно. Петенька, поди, заждался меня.
- Мама, мама, что вы говорите? Только сейчас и жить! Смертей и так было слишком много. Вы нам нужны, очень нужны.
Но свекровь прощально махнула рукой и ушла в дом. Когда Агафья Лукинична с детьми вернулась с улицы, свекровь лежала на кровати, не подавая признаков жизни. Видно, она держалась до конца из последних сил, и вот эти силы закончились. Агафья Лукинична закрыла свекрови глаза и, встав перед ней на колени, горько зарыдала. Дети поддержали ее дружным ревом, и этот рев привел ее в чувство и заставил встать и заняться неотложными делами по погребению умершей.
Время шло своим чередом, и было наполнено каждодневными заботами о детях и хлебе насущном. Вот уже у Зиночки наступил важный день в жизни - выпускной бал в честь окончания средней школы. Для Агафьи Лукиничны это был день особой гордости: дочь окончила школу с золотой медалью и перед ней открывались все двери лучших ВУЗов страны. На семейном совете было решено, что Зиночка будет поступать в МГУ. Агафья Лукинична достала из шкафа заветное крепдешиновое платье канареечного цвета и модельные туфли - подарок незабвенного Петра Сергеевича:
- Примерь, доченька. Тебе это должно подойти.
Она отвернулась к окну, чтобы дочь не увидела набежавшую на глаза слезу. Платье на Зиночке сидело великолепно, и она не могла оторвать глаз от своего отражения в зеркале. Туфли были немного великоваты, но Агафья Лукинична подложила в носы туфель немного ваты, и проблема была решена. Зиночка подбежала к матери, обняла ее и звонко расцеловала:
- Мамочка, огромное тебе спасибо! Я буду королевой бала.
И она закружилась в счастливом упоении. Младшие дети с восхищением на нее смотрели, а младший Виталик сказал:
- Зиночка, ты прекрасная принцесса, а я твой рыцарь. Я буду тебя защищать и спасать от чудища стоеросового.
Зиночка шаловливо щелкнула его по носу:
- Ах, мой рыцарь! Я теперь совершенно спокойна за свою безопасность.
На выпускной вечер было решено идти всем семейством, но Леля отказалась: слишком разительным был контраст между нарядно одетой Зиночкой и младшей сестрой в застиранном ситцевом платье и сандалиях на босу ногу. Валю, Галю и Виталика такие мелочи не смущали, и они с удовольствием составили свиту старшей сестре, но их в зал не пустили дежурные, заявившие, что, дескать, еще не доросли до такого мероприятия. Пришлось вернуться домой. Часа через полтора пришла домой и Агафья Лукинична, бережно неся аттестат об окончании Зиночкой средней школы и коробочку с золотой медалью:
- Вот, дети, берите пример с Зиночки. Старайтесь, и вы тоже получите свои заслуженные награды.
Леля обняла мать за плечи, прижалась к ней и спросила:
- Ну, как там наша Зиночка?
- Самая нарядная и самая счастливая! - радостно выдохнула Агафья Лукинична. - Вот окончит она учебу в университете, начнет работать, и мне будет помогать поднимать вас. Господи, неужели это когда-нибудь будет?
Так планировала мать, а Зиночка рассудила по-своему. С самого раннего детства и за годы обучения в университете она привыкла, что лучшее достается ей, и уверовала в свою исключительность. И откуда только у этой девчонки появилось пренебрежительное и покровительственное отношение к самым родным и близким людям? Она приезжала на каникулы, и все в доме старались ей угодить и порадовать. Удивительно, но вместо чувства благодарности в душе девушки рождалось высокомерие. Агафья Лукинична и дети от души радовались приезду Зиночки и с удовольствием выполняли все ее желания и капризы. А она, словно великосветская барышня, всем раздавала команды и принимала заботу близких, как должное. Изменения в характере и нраве Зиночки особенно стали заметны после окончания ею третьего курса университета. В то лето она была непереносимо капризна и даже груба с сестрами, а матерью помыкала, как прислугой. К каждому лету Агафья Лукинична старалась скопить деньги на обновки для Зиночки, а в тот год, о котором идет речь, ей это не удалось. Потребовались одежда и обувь для младших детей, так как старая одежда уже не годилась, стала ветхой и, к тому же, дети из нее выросли. Узнав о том, что ожидаемых обнов не будет, Зиночка закатила безобразную истерику, крича матери, что если она не может содержать детей, незачем было столько их рожать. У Агафьи Лукиничны впервые случился сердечный приступ, пришлось вызывать неотложку. После укола она задремала, а Леля вызвала Зиночку в другую комнату и свистящим от сдерживаемого гнева голосом отчитала ее:
- Как ты смеешь кричать на маму? Как ты смеешь требовать для себя обновки в то время, когда мы все ходим полураздетые, не доедаем, экономим на всем, чтобы тебе послать денег? Мама работает на двух работах и практически не отдыхает. Знаешь ли ты, что мы с мамой еще дополнительно берем на дом стирку и дважды в неделю убираем в квартире у маминых бывших знакомых, чтобы заработать лишнюю копейку? А ты ведешь себя, как барынька, зажравшаяся барынька! Мама себя не щадит, чтобы выучить тебя, дать образование, в надежде, что ты потом поможешь поднять остальных детей. Но я, откровенно говоря, сомневаюсь, что ты способна оценить мамину жертвенность. Я видела все и замечала, но надеялась, что ты оценишь наши усилия, и потому молчала до поры до времени.
Зиночка слушала Лелю с плотно сжатыми губами. Несколько раз она порывалась остановить гневную речь сестры, но та предостерегающе поднимала руку и продолжала говорить. Когда Леля замолчала, Зиночка вызывающе спросила:
- Ты все сказала? А теперь послушай меня! Я не знаю, что вы с мамой себе вообразили, но я не собираюсь свою молодую жизнь тратить на вас. Это понятно? Я скоро выхожу замуж за сына дипломата и не думаю, что мой муж обрадуется новой нищей родне. Для него я сирота.
- Сирота? - изумилась Леля. - Ты от нас отказываешься? Ты нас всех уже похоронила? Как же ты можешь? Я так любила тебя, так тобой гордилась! А теперь я презираю и ненавижу тебя! Ты предатель, подлый предатель!
И Леля безудержно разрыдалась. Зиночка окинула плачущую сестру презрительным взглядом и гордо выплыла из комнаты.
Когда Агафье Лукиничне стало лучше, Зиночка объявила, что уезжает обратно в Москву.
- Как уезжаешь? - удивилась мать. - До 1-го сентября еще полтора месяца.
- Я обещала помочь в приемной комиссии, и заработанные деньги мне не помешают. К тому же, мое пребывание здесь некоторым не нравится.
- О чем ты говоришь, доченька? Мы все тебя очень любим, так ждали тебя и Леля, и малыши. Ты обиделась, что я не сумела тебе справить обновки? Я уже собиралась занять денег у Анны Ивановны и сшить тебе новый костюм, а старый твой я перешью Леле.
Леля тихо, но твердо сказала:
- Мне ничего не нужно от Зины. Я еще год прохожу в своей старенькой форме, а, кроме школы, мне больше ходить некуда. А вот Виталик безнадежно вырос из своей формы, и ему обязательно нужна новая. У девочек обувь стала мала, и от этих покупок тоже никуда не уйти.
- Виталику я сама сошью форму из костюма вашего папы, а вот обувь, действительно, придется покупать, но ближе к школе. Ноги у девочек растут быстро. Пока тепло, побегают босыми.
Зиночка равнодушно выслушала диалог матери и сестры, всем своим видом показывая, что эти проблемы ее не касаются. Агафья Лукинична удивленно на нее взглянула:
- Ты не рада, доченька, что я тебе сошью новый костюм?
- Мама, лучше отдай мне деньги, а я себе в Москве куплю готовый. Ты все равно так не сошьешь, как на фабрике. Только не обижайся, пожалуйста!
- Что ж, готовый, так готовый - дело твое.
Леля гневно взглянула на Зиночку:
- Ты что, не услышала, что денег нет, и что предстоят большие траты на остальных? У тебя костюм и так приличный, имей совесть!
- Девочки, не ссорьтесь! - примирительно сказала Агафья Лукинична. - Ты, Леля, не права. Зиночка учится в университете и должна выглядеть достойно, не хуже всех.
- Мама, о чем ты говоришь? Ты думаешь, там учатся одни модницы? Ты избаловала Зинаиду. Она не хочет считаться с нашей бедностью.
Зина капризно передернула плечиком и сказала:
- Ты мне просто завидуешь, вот и злишься. Зависть - скверное качество. Смотри, а то цвет лица испортится.
Агафья Лукинична все-таки заняла деньги у Анны Ивановны, и Зиночка вскоре уехала. Она прислала одно письмо, что доехала хорошо, и надолго замолчала. Чтобы рассчитаться с долгом и выкроить деньги на младших детей, Агафья Лукинична приняла заказ на вязание костюма Анне Ивановне. Леля старалась ей помочь, видя, в каком состоянии мать приходит после двух работ, а потом садится за вязание. Она полностью взяла на себя ведение хозяйства и, к тому же, вместе с младшими сестренками и братом вызвалась за плату помогать Анне Ивановне с прополкой и поливом в огороде. К учебному году на заработанные деньги удалось купить младшим девочкам обувь, а костюм для Виталика Агафья Лукинична сшила с помощью Лели. Она его скроила, а Леля строчила швы. Костюм получился на славу, и первого сентября все дети отправились в школу прилично одетыми.
От Зины писем не было, и Агафья Лукинична затревожилась. Такого не бывало, чтобы дочь больше двух месяцев молчала. Вечером, уложив младших детей спать, она поделилась своей тревогой с Лелей:
- Боюсь, что с Зиночкой что-то случилось. Пошлю ей телеграмму, а если ответа не будет, придется ехать к ней в Москву.
- Мама, я не хотела тебе говорить, но Зина в последний приезд в разговоре со мной отказалась от всех нас. Сказала, что не собирается тратить свою молодую жизнь на нас. Думаю, что она молчит не случайно. А еще она сказала, что собирается замуж за сына дипломата, и тому не нужна нищая родня.
- Леля, она, наверно, так сказала сгоряча. Ведь вы с ней постоянно ссорились.
- Я потому с ней и ссорилась, что меня возмутила ее позиция по отношению к семье. Не сердись, мама, но Зина выросла эгоисткой. Мы все избаловали ее.
- Нет, нет, я так не думаю. У Зиночки доброе сердце. Завтра же пошлю ей телеграмму.
Но ответа на телеграмму не было, и Агафья Лукинична твердо решила ехать в Москву. Леля отговаривала мать, но что могла сделать она, девчонка, как убедить ее, что поездка, кроме огорчений, ничего не принесет?
В общежитии, где жила Зиночка, Агафье Лукиничне сказали, что та вышла замуж и живет теперь у мужа.
- А вы кем ей приходитесь? - участливо поинтересовалась дежурная на вахте, увидев, как изменилось лицо посетительницы.
- Зиночка - моя дочь, - ответила несчастная мать, раздавленная сообщением о замужестве дочери и понимающая двусмысленность своего положения.
- Как мать? - изумилась дежурная. - А она всегда говорила, что сирота. Мы все очень ее жалели. Так она вам ничего не сообщила о свадьбе? Как же так?
- Вот так. А вы, случайно, не знаете ее нового адреса?
- Адреса не знаю, а вот телефон где-то был. Впрочем, ваша дочь сейчас на занятиях, и вы можете там ее найти. Анюта, ты не проводишь гражданку на занятия группы, в которой обучается Зинаида?
- Пойдемте, - приветливо откликнулась юная улыбчивая девушка, которая торопилась к выходу.
Агафья Лукинична, как в тумане, последовала за Анютой. Та по дороге весело щебетала о том, как Зиночке несказанно повезло:
- Самого завидного парня отхватила! Все девчонки ей завидовали. Красивый, умный, из хорошей семьи, коренной москвич! О таком выборе можно только мечтать. А вы откуда Зину знаете?
Ложный стыд помешал Агафье Лукиничне признаться, что она является Зиночкиной матерью, и она промолчала, сделав вид, что не расслышала вопроса, а Анюта и не ждала ответа. Она продолжала беззаботно щебетать, а сердце матери горестно сжималось от невыносимой боли и обиды: родная дочь отказалась и от нее, и от семьи. Где, когда и что она упустила в воспитании дочери, почему та выросла эгоистичной и неблагодарной? Дочь почти до пяти лет росла одна, и они с Петром Сергеевичем отчаянно баловали ее, а потом она с младшими детьми все делала, чтобы Зиночка училась и не знала тех трудностей, что переживали они. А, может, и не нужно было ограждать ее от семейных проблем?
В университетском вестибюле было многолюдно и шумно. Молодежь весело перекликалась, то и дело слышались смех и шутки. Анюта подошла к одной группе молодежи и спросила, не видел ли кто Зину. Но Агафья Лукинична сама уже увидела дочь, идущую под руку с высоким красивым молодым человеком, и бросилась к ней:
- Зиночка, дочка, здравствуй!
Брови Зиночки изумленно взлетели вверх, и она залепетала:
- Вы, здесь? Зачем вы приехали, как вы меня нашли? Извини, Глеб, это моя бывшая соседка, я отойду с ней ненадолго.
- Только не задерживайся, ладно?
Зиночка вывела мать на улицу и горячо зашептала:
- Мама, зачем ты приехала? Ты хочешь испортить мне жизнь? Я все объяснила Леле в последний свой приезд. Глеб, мой муж, думает, что я сирота. Иначе он никогда бы на мне не женился. Его родителям не нужна моя нищая родня. Прости меня, если сможешь, но у меня одна жизнь, и я не хочу ее прожить в вечной нужде. Уезжай, пожалуйста! Мне нужно идти, меня ждет Глеб.
И она, оставив мать, стремительно убежала. Агафья Лукинична ничего не сумела ей сказать или остановить. В глазах у нее потемнело, и она с трудом добралась до скамейки неподалеку от входа в корпус и бессильно опустилась на нее. Сколько времени она провела в забытьи, она не знала. Очнулась она от участливого вопроса:
- Женщина, вам плохо? Вызвать скорую?
- Не нужно, спасибо. Я сейчас пойду, мне нужно на вокзал.
- На какой вокзал вам нужно? Вы идти можете?
- Мне на Курский вокзал. Я сейчас встану и пойду, - засуетилась она, но ноги предательски задрожали, и она опять опустилась на скамейку.
- Давайте, я вам помогу. Вам нельзя сидеть, вечера становятся прохладными. Можно простудиться.
Только тут Агафья Лукинична посмотрела на говорившего. Это был мужчина лет пятидесяти благообразного вида, и она смутилась от своей беспомощности и слабости:
- Не беспокойтесь, я сама доберусь.
- Не могу не беспокоиться. Не возражайте! У меня неподалеку припаркована "Победа", я быстро вас домчу до вокзала.
Он подвел ее к машине и распахнул дверцу:
- Садитесь, пожалуйста!
Агафья Лукинична первый раз в жизни видела такую роскошную машину и слегка оробела.
- Садитесь, садитесь! Давайте ваш узел, мы его положим на заднее сиденье. Так что у вас случилось, голубушка? На вас лица нет.
- Ничего не случилось. Просто закружилась голова. Приехала к подруге, а она уехала буквально на днях к родне в гости, и мы разминулись. Вот от огорчения и закружилась голова, - на ходу придумала Агафья Лукинична.
- Так вы Москвы не видели совсем? Это несправедливо. Хотите, я покажу вам столицу?
- Нет, спасибо. Если можно, отвезите меня на вокзал, - робко попросила она.
- Хорошо, на вокзал, так на вокзал. А, кстати, вы сегодня обедали? А то я голодный, как волк. Здесь неподалеку есть приличное кафе, не составите мне компанию?
Агафья Лукинична смутилась окончательно:
- Прошу вас, не беспокойтесь! Я не хочу есть.
- Кстати, я вам не представился. Викентий Львович, а как вас звать, величать?
- Агафья Лукинична.
- Так вот, уважаемая Агафья Лукинична: у вас голова закружилась от голода. Ведь вы утром приехали в Москву?
- Утром, - пролепетала она в ответ.
Никогда в жизни она не была в подобной ситуации. Ей хотелось остаться одной, забиться куда-нибудь в угол и ни с кем не говорить. Как можно объяснить кому-то, что от нее отказалась дочь, любимая дочь, на которую она возлагала столько надежд? Как выразить в словах ту душевную боль, что терзала ее и рвала сердце на части? А этот Викентий Львович своим участием делает ее муку еще более невыносимой. Родная дочь постыдилась своей матери, не нашла для нее ни одного доброго слова, прогнала ее, словно приблудную собачонку. А совершенно чужой человек проявляет к ней участие, возится с ней и, похоже, делает все это искренне и от чистого сердца.
- Вот видите, уважаемая: вы приехали утром, а сейчас уже вечер. Нет, я не отпущу вас хотя бы без легкого ужина. Я вас приглашаю и прошу составить мне компанию. Знаете, нет ничего печальнее, чем ужин в одиночестве. А мне последнее время все чаще приходится довольствоваться собственным обществом. Дети выросли и разлетелись по сторонам, а жена ушла к другому.
Да, вы я вижу, меня не слушаете.
- Извините, я просто не знаю, что нужно говорить в подобных случаях. Я сегодня плохой компаньон и собеседник. Отвезите меня все же на вокзал, я хочу сегодня же уехать домой. Там меня ждут дети, мои дети.
- И много их у вас?
- Четверо: три девочки и мальчик.
- Вы счастливая женщина! Вам есть ради чего жить. Вот и ваш вокзал. Пойдемте, я провожу вас до касс.
- Не нужно, - слабо запротестовала она.
Но Викентий Львович уже подхватил ее узел и решительно направился к зданию вокзала. У касс было многолюдно, но он подошел к окошечку брони и, предъявив кассиру свое удостоверение, приобрел билет для Агафьи Лукиничны. Он все же уговорил ее в привокзальном буфете съесть булочку с чаем, потом проводил ее до вагона. Прощаясь с ним, она сказала:
- Спасибо вам, Викентий Львович, за ваше участие и доброту. Я этого никогда не забуду. Вы даже не представляете, как много вы для меня сегодня сделали. Прощайте!
До самой своей станции она не сомкнула глаз, в который раз прокручивая в голове свою встречу с Зиночкой, пытаясь снова и снова понять, когда и почему в дочери проросли ростки эгоизма, почему она не разглядела их раньше. Сердце ныло и щемило от незаслуженной обиды. Она все годы все, что могла, вкладывала в старшую дочь, обделяя частенько младших детей, чтобы та в будущем стала ей подспорьем в воспитании сестер и брата. А вышло так, что она взрастила неблагодарную эгоистку, которая ради своего благополучия легко отказалась от матери и самых близких людей. А ведь Леля предупреждала ее, но она не поверила дочери.
Домой Агафья Лукинична еле добрела, поминутно останавливаясь, чтобы унять сильное сердцебиение. Дома силы покинули ее, и она потеряла сознание. Хорошо, что дома были все дети, которые вызвали скорую помощь. Врач сделала укол и предложила Агафье Лукиничне госпитализацию, но она отказалась. Уезжая, врач рекомендовала непременно вызвать участкового врача. Леля подсела к матери на кровать и участливо спросила:
- Мама, что для тебя сделать? Я сейчас схожу в поликлинику и вызову доктора. Ты хочешь есть? У нас сварена картошка, я сейчас подогрею.
- Не нужно, дочка. Посиди со мной. Ты была права: мне не следовало ездить в Москву.
- Ты видела Зину?
- Видела. Она от нас отказалась. Что ж, это ее выбор. А нам нужно жить дальше. Вот только я у вас стала беспомощной.
- Ничего, мамочка. Ты не переживай. Я в этом году заканчиваю семилетку и затем поступлю в ФЗО при заводе.
- Нет, нет, я не могу допустить, чтобы ты бросила школу! - взволновалась Агафья Лукинична.
- А я и не собираюсь бросать школу, буду учиться в вечерней. Зато у меня вскоре будет заработок, и тебе будет полегче.
Прошло много лет. Леля выучилась сама и помогла матери дать образование младшим сестрам и брату. Семья раз в год непременно собиралась вместе в доме матери. У всех детей Агафьи Лукиничны были свои семьи, и жизнь, словно стремясь вознаградить их за трудное детство, подарила всем удачу, благополучие и семейное согласие. В одну из таких встреч пришло письмо от Зины. Мать трясущимися руками вскрыла конверт и стала читать вслух. Зина писала:
"Здравствуй, дорогая мамочка и все мои дорогие сестры с братиком! Я прошу вас простить меня за то, что по молодой глупости порвала с вами все отношения. Мне тогда казалось, что вы будете мешать моему счастью, что я не имею права приносить свою единственную жизнь вам в жертву. Только сейчас я сознаю, как была не права, какую боль я причинила всем вам, и как обделила саму себя твоей, мамочка, любовью и лаской, любовью своих младших сестренок и брата. Жизнь меня наказала. У меня есть, казалось бы, все, что нужно человеку в этой жизни: замечательный муж, любимая работа, уютный дом. Но у меня нет детей, а без них дом становится пустым, а жизнь женщины, лишенной смысла. Мамочка, я часто вспоминаю наш дом, и мне вас всех очень не хватает. Пока были живы родители мужа, я не могла признаться в том, что я не сирота. Они бы меня не поняли и вряд ли простили. Год назад они ушли из жизни, и я во всем призналась мужу. Он был шокирован моим поведением и долго не общался со мной. Мы были на грани развода, но потом он простил меня и сейчас очень хочет познакомиться со всеми вами. Оказывается, он всегда мечтал о большой родне. Мы можем приехать к вам, а еще лучше, если вы все приедете к нам. Я очень прошу меня простить и принять мое приглашение. Мамочка, я очень надеюсь на твои доброту, милосердие и прощение. Если бы ты знала, как я корила себя за нашу последнюю встречу, сколько раз порывалась написать вам и даже приехать. Но ложный стыд перед родителями мужа останавливал меня. Жду с нетерпением вашего ответа и очень хочу, чтобы он был положительным Мамочка, умоляю: прости меня, прости, прости!!! Зина.
P.S. Если это письмо не найдет адресата, прошу переслать его обратно".
Когда Агафья Лукинична закончила чтение, воцарилось длительное молчание. Первой его нарушила Леля:
- И что ты, мама, решила? Неужели ты простишь ее? Вспомни, сколько нам всем пришлось вытерпеть и вынести, сколько слез ты пролила, сколько лет мы ждали хоть какой-то весточки. Она боялась родителей мужа, а о тебе и нас она подумала, каково нам? Год назад они ушли из жизни, и она только теперь, через год вдруг спохватилась и вспомнила о нас. Я могу простить все, но то, как она поступила с тобой, не могу. Я помню, какой ты вернулась из Москвы, помню твои слезы по ночам, когда ты думала, что мы все спим. У меня сердце рвалось на части. Мое мнение: не отвечать на это письмо. Она не хотела долгие годы знать нас. А теперь ее знать не хотим мы.
- Леля, ты очень сурова, - робко произнесла Агафья Лукинична.
- Сурова? - в один голос воскликнули Валя и Галя. - Нет, мама, предательство прощать нельзя! А она нас предала, отказалась от нас. Никто ее не заставлял это сделать, она сама так решила. А ты, Виталька, что молчишь?
- Я не молчу, я думаю, что решать должна мама сама. Хотя я тоже считаю, что Зина нас предала. Мама, ты, конечно, можешь ее простить, но общаться с ней лично я не хочу и не буду. Думаю, что девочки меня поддержат.
Агафья Лукинична сидела с потерянным видом, держа в руках злополучное письмо. В душе у нее бушевали противоречивые чувства: радость, что ее старшая дочь Зиночка жива, раскаялась в своем поступке и дала о себе весть, сожаление, что дети так категорически высказались против общения с ней, и растерянность. Разумом она понимала, что и Леля, и Валя с Галей, и Виталик правы в своем нежелании видеть старшую сестру. Слишком велика была причиненная той боль, очень много трудного выпало на долю всех. Сама она после той поездки так и не оправилась до конца и постоянно болела. Вся нагрузка легла на плечи Лели, которая нередко заменяла младшим детям мать, когда та лежала в больнице. Было в их жизни все: и страшная нужда, и полуголодное существование, и дни, когда не было возможности даже купить хлеб. Но никто из детей не сбился с правильного пути, все вышли в люди, и во многом это заслуга Лели. Она видела, что все ждут с нетерпением ее ответа, и поэтому сказала:
- Как вы решите сами, так и будет. Основное слово должно быть за Лелей, потому что именно она долгие годы тянула всю семью. Извините, дети, я пойду, прилягу, я устала.
Она вышла и наступила тишина, которую никто не решался нарушить. Радостное настроение, которое царило до получения письма, как-то незаметно погасло, каждый погрузился в свои невеселые мысли. Леля встала и сказала:
- Пойду к маме, посмотрю, как она себя чувствует.
После ее ухода Виталик задумчиво произнес:
- Мама, по-моему, расстроилась, что мы не простили Зину. Я вот думаю, что каждый человек совершает в жизни ошибки...
- Ты называешь то, что сделала Зина, ошибкой? - возмутилась Валя. - Да ее поступку нет названия! Мама приехала к ней за сотни километров, а она как ее встретила? Ты помнишь, какой приехала мама из Москвы? А сколько пришлось вытерпеть Леле! Она, отличница вынуждена была уйти из школы и начать рано работать, чтобы мы могли все стать людьми. Нет, только мама и Леля должны решить, прощать Зину или нет.
- А я думаю, что если Зина искренне раскаялась, нужно дать ей шанс на примирение с семьей, - тихо сказала Галинка. - Вспомните, как мы радовались каждому ее приезду домой. Мне почему-то стало ее жалко.
- А мне жалко маму и Лелю, а эту отступницу не жалко совсем, - жестко подвела черту под разговором Валя.
Снова воцарилось длительное молчание. Вошла Леля, и все вопросительно на нее посмотрели.
- Мама уснула, я не стала ее тревожить. О чем вы говорили?
- Девочки решали, прощать Зину или нет, - ответил Виталик.
- И что решили?
- Что только вы с мамой имеете право принимать такое решение. Ты сама, как считаешь, заслуживает Зина прощения или нет?
- Мое мнение однозначно - нет, нет и нет! И давайте больше не будем возвращаться к этому вопросу.
Зине на письмо так и не ответили. Агафья Лукинична после этого случая много и долго болела, но, превозмогая нездоровье, трудилась до последних дней. Незадолго до смерти она попросила Лелю выслушать ее:
- Дочка, не перебивай меня. Я чувствую, что жить мне осталось немного. Обещай мне, что после моей смерти найдешь Зиночку и скажешь ей, что я простила ее от души. Пусть она живет спокойно. Знаешь, я очень хотела бы увидеть ее еще хотя бы раз. Ты теперь сама мать и понимаешь, что не может мать не простить своего ребенка, что бы он не сделал. Конечно, если ты против приезда Зиночки, я настаивать не буду.
И она тихо заплакала, опустив низко голову.
- Мама, я напишу Зинаиде и попрошу приехать. Но только меня от встречи с ней уволь.
Зина приехала сразу, как получила Лелино письмо. Агафья Лукинична уже не вставала с постели. Исстрадавшееся ее сердце работало с перебоями, она тяжело дышала и была очень слаба. Увидев старшую дочь, она сделала попытку приподняться, но без сил опустилась на подушку. Зина бросилась к ней, встала на колени и осыпала поцелуями руки матери, обливая их слезами раскаяния:
- Мама, мамочка моя! Прости меня! Я так хотела тебя видеть все эти годы. Не было ни одного дня, чтобы я не думала о тебе и малышах. Я так виновата перед вами, так виновата! Что мне сделать для тебя? Я увезу тебя в Москву, покажу лучшим врачам, мы поставим тебя на ноги!
- Зиночка, как я рада тебя видеть! Я давно тебя простила. А врачи мне уже не помогут. Я держалась, чтобы дождаться тебя, а теперь я тебя увидела, и счастлива. Теперь мне не страшно и умереть.
- Мама, не говори так! Ты должна жить! Мы столько с тобой не виделись. Я так боялась, что ты меня не простишь.
- Доченька, в притче о блудном сыне говорится, что отец простил его и радовался встрече, потому что считал его потерянным и мертвым, а он нашелся. Так и я рада твоему приезду. Ты тоже была для меня потеряна, а теперь я тебя вижу, обнимаю тебя. За последние годы это самый радостный день в моей жизни...
Голос Агафьи Лукиничны с каждым словом слабел и, наконец, совсем прервался. Глаза ее закатились, и дыхание угасло. Зиночка рыдала, обнимая холодеющее тело матери. На лице Агафьи Лукиничны застыла легкая улыбка умиротворения и покоя.
Похороны ее прошли скромно и буднично, присутствовали, в основном, дети, внуки и немногочисленные соседи. Все они горячо оплакивали эту скромную женщину, которая одна сумела вырастить достойных детей. Больше всех вызывала беспокойство Леля. Она не плакала, не кричала, словно застыв в своем отчаянии. К ней подошла плачущая Зина и обняла, но Леля сбросила ее руку, с ненавистью взглянула на нее и прокричала:
- Если бы не ты, мама еще жила бы! Ты отняла у нее своим поступком половину здоровья, а теперь здесь льешь лицемерные слезы. Ненавижу тебя, ненавижу!
К ней подошли Валюша с Галиной и попытались успокоить:
- Леля, не нужно! Мама простила Зину, и мы должны ее простить.
- Вы можете, если хотите, простить ее, а я никогда ее не прощу! Из-за нее у мамы всю жизнь болело сердце, она отняла раньше времени у меня мою юность, из-за нее мы бедствовали и голодали. А она и не вспоминала про нас, жила своей жизнью и радовалась ей. Ни разу за все годы она не поинтересовалась, как мы и что с нами, не прислала ни единой весточки. Я, может быть, больше вас всех любила ее и гордилась ею, но предательство ее я не могу простить!
Леля была в исступлении, и Виталик поспешил к ней, видя, что ситуация становится неуправляемой. Зина рыдала, Валя и Галя стояли в растерянности и не знали, что делать, как успокоить Лелю. Виталик обнял ее, а она припала к его плечу и горячечно запричитала:
- Виталик, братик мой, как мы будем жить без мамы? Всю свою жизнь она посвятила нам, все годы жила очень трудно, во всем себе отказывала, все для нас, все ради нас! Только последние несколько лет она прожила в относительном достатке, но и тут ее сердце точила горечь по этой отступнице. Как можно простить подлость и предательство?
Виталик бережно гладил ее по спине и негромко говорил:
- Ты поплачь, сестренка, поплачь! А прощать нужно, конечно, нужно. Мама простила, потому что любила всех нас со всеми нашими недостатками. За Зину у нее, может, душа болела больше, чем за любого из нас, потому что мы были рядом, а Зину она считала потерянной. Каждый из нас совершает порой такое, что потом жизни не хватит, чтобы загладить или исправить содеянное. Ведь ты же любишь Зину, сама говоришь! Мамы нет, а ты помнишь, как она мечтала, чтобы мы были одной большой семьей? Зина раскаялась, нашла в себе силы и мужество, чтобы приехать к нам. Мы привыкли, что ты у нас - вторая мама, и мы хотим, чтобы ты нашла в себе силы примириться с Зиной.
Неожиданно Зина встала перед Лелей на колени:
- Леля, я умоляю тебя, скажи, чем я могу загладить свою вину? Что мне сделать, чтобы ты простила меня?
И Леля опустилась с ней рядом, обняла сестру, и они вместе поплакали облегчающими и очищающими душу слезами. У могилы матери Леля в тот миг простила сестру, и ей показалось, что налетевший легкий ветерок голосом матери прошелестел: "Спасибо, дочка!"