Всякое сходство с реальными событиями и людьми является
случайным, и автор за это ответственности не несет
Предисловие
В этой повести рассказывается, как волею судьбы городская женщина приходит работать в органы сельской власти и впервые сталкивается со всеми сложностями сельского бытия, его проблемами, печалями и радостями. Ее работа пришлась на сложный период ломки привычного колхозного и советского строя, начала земельной реформы, абсолютного безденежья и попыток сохранения в новых сложных условиях социальной сферы сельского округа. Ей пришлось участвовать в регулировании непростого взаимодействия сельчан и дачного населения, столкнуться с пьянством и социальным сиротством, оценить душевную чистоту старшего поколения. Она прониклась болью за разоренный колхоз и беспросветную жизнь сельчан и старалась по мере сил сделать ее хотя бы немного светлее. Повесть охватывает период 1991-1995 годы.
1. Покупка дачи
Все началось с покупки дачи. Однажды муж пришел с работы и сказал мне:
- В субботу еду покупать дачу.
- Какую дачу? - удивилась я, - зачем нам дача? Ни ты, ни я никогда не занимались сельским хозяйством. Я от рождения ни разу не была в деревне. У меня даже знакомых в деревне нет. Я сугубо городской житель.
- Пора быть ближе к природе. Ты же хвасталась, что в школе была лучшим юннатом, у тебя даже медали ВСХВ в коробочке хранятся. Или медали липовые?
- Нет, медали настоящие. Но ведь это когда было? А, впрочем, поступай, как знаешь, -
сдалась я. - И где эта дача располагаться будет и как туда добираться?
- Сорок пять минут на электричке, и там еще три километра от станции. Дом старинный. Представляешь, там раньше была церковно-приходская школа, потом - учительский дом, а сейчас сельсовет продает этот дом на слом.
- И зачем нам такая рухлядь? Что ты с ней будешь делать?
- Вот съезжу, посмотрю, а там будет видно. Уж очень меня Павел уговаривает.
Павел - подчиненный мужа, тип, по моему мнению, довольно неприятный. Меня смущала и коробила показная преданность Павла мужу, его неприкрытая лесть и подхалимство. У Павла в деревне дом, и это он подбивал мужа на авантюру с покупкой дачи.
- Ладно, пусть съездит, собьет охоту, - подумала я. - Может, что и выйдет из этой затеи.
Я силилась представить себя в деревне и не могла. Деревню знала по кинофильмам и, честно говоря, изредка втайне завидовала тем, кто с гордостью в конце недели извещал: "Завтра наконец-то еду на фазенду". Это слово пришло из бразильского сериала про бедную рабыню и прочно вошло в разговорную речь дачников.
В субботу муж уехал на ранней электричке, а я занялась своими делами. Вернулся муж после обеда с сияющей физиономией. Я не спешила задавать вопросы, а он не торопился делиться своими впечатлениями. Наконец, я не выдержала:
- Ну, и что?
- Что, что? - откликнулся он. - Покупаем, конечно. Но председатель сельсовета сказал, что нужно будет для них поработать.
- Как это? - удивилась я.
- Просит сделать к 9-му мая списки погибших сельчан и оформить их в комплексе с существующим памятником. Сделаем на оргстекле. Мы с Павлом уже решили, кого привлечем к этой работе.
И началось. Каждую субботу муж уезжал рано утром, а возвращался к вечеру. Оказалось, что кроме списков нужно дать концерт для жителей центрального села, и муж пообещал, что это в лучшем виде сделаю я, его жена со своими товарищами по вокальному классу. Я в свободное от работы время посещала вокальный кружок и нередко выступала на концертных площадках города. В общем, как говорится, без меня - меня женили. Делать было нечего, и я договорилась со своими друзьями по увлечению и концертмейстером, что 9-го мая проведем в деревне с концерт.
Концерт прошел с большим успехом, и председатель сельсовета сказал, обращаясь ко мне:
- Вот бы мне такую помощницу!
- Приглашайте, - со смехом ответила я и уже через несколько минут забыла об этом предложении.
Муж продолжал по субботам ездить в сельсовет, и каждый раз, возвращаясь, объяснял, почему и в этот раз сделка не состоялась. История с покупкой дачи тянулась почти год, а дело с мертвой точки не двигалось. Я уже начала, грешным делом, подумывать, уж не завел ли мой благоверный себе какую-нибудь "при-хе-хе" на стороне. Председатель сельсовета, по словам мужа, даже цену покупки еще не сумел назначить. Эту цену, оказывается, должна была определить комиссия, которая все никак не могла собраться. Я уже с нескрываемым интересом ожидала окончания этой истории. Тем более, что денег на покупку дачи у нас не было. Но мой муж- человек упорный и упрямый. Он родился под созвездием Овна в год Козы. Представляете себе - упрямство в квадрате! И, наконец, когда я уже и не ожидала, сделка состоялась. Муж торжественно вручил мне договор купли-продажи дома в деревне Тумановка и радостно сообщил:
- Завтра поедем смотреть покупку!
Было это в конце апреля 1988 года.
Утром мы встали ни свет, ни заря и отправились на станцию. Народу в электричке было битком, и мы три остановки стояли в плотном кольце нагруженных рюкзаками дачников. Наконец, в вагоне стало свободнее, и нам удалось сесть на лавку. Я с тоской смотрела в окно, представляя, что так нам придется трястись каждый выходной, ведь машины у нас не было. Муж, наоборот, был в отличном настроении и радовался поездке, как ребенок. Ради этого стоило претерпеть неудобства. К слову сказать, мужа своего я любила беззаветно, хотя, по мнению подруг, пора бы уже и поостыть чувствам, ведь мы с мужем прожили вместе без малого четверть века.
Когда мы вышли из электрички, утро было в полном разгаре. Солнышко припекало по-летнему, а воздух здесь был какой-то особенный. Я чувствовала, как у меня расправляются легкие, просто физически ощущала это. Дело в том, что мы жили в городе химиков, а там особо не раздышишься. Мы бодро прошагали по деревне и вышли за околицу. Асфальт кончился, и дальнейшая дорога представляла собой грязное месиво в глубоких колеях. Вдобавок на нас накинулись огромные жирные комары-кровопийцы. Я таких в жизни не видела. Муж бодро шагал впереди, а я плелась сзади, отбиваясь от кровососущего зверья. Где-то на середине дороги я устала, и пришлось остановиться, чтобы немного передохнуть. Мне казалось, что дороге не будет конца. Но все на свете имеет свое начало и окончание. Закончилась и эта нескончаемая, как мне казалось, дорога.
Мы подошли к громадному седому от времени двухэтажному деревянному зданию, перед фасадом которого росла старая береза, начинающая оживать после зимней спячки, и такая же старая раскидистая черемуха.
- Ну, вот, - радостно возвестил муж, - мы пришли!
Я не разделяла его восторга, так как еще не отдышалась после утомительной дороги. Дом я мысленно окрестила "монстром", таким он казался громадным и неприветливым. Но еще больше дом поразил изнутри. Было такое впечатление, что в доме шли боевые действия: стекла в окнах были выбиты, обои клочьями свисали со стен, полы были усыпаны осколками стекла, обрывками бумаги. Ветер свободно гулял по всем комнатам. Но самым большим шоком был металлический памятник с пятиконечной звездой, стоявший посреди одной из многочисленных комнат. Я невольно вскрикнула и уцепилась за рукав мужа. Муж подошел к памятнику, подтащил его к распахнутому окну и выбросил во двор. Я перевела дух.
Вооружившись метлами, мы стали сгребать в одну кучу мусор. Правду говорят: глаза страшатся, а руки делают. Когда ободрали обои, под ними оказались прочные деревянные стены из цельных хорошо сохранившихся бревен. Муж, обследовавший дом и излазивший его вдоль и поперек, осмотром остался доволен.
- А, знаешь, мы совершили удачную покупку, - сказал он. - Я думал, что придется дом разбирать и собирать более скромный, но здесь работы не так много: нужно будет поменять крышу, вставить стекла в окна и сделать декоративный ремонт.
Он просто светился весь от радости. Я вышла во двор, а точнее в то место, что было когда-то садом и огородом. Увиденное меня просто парализовало. Это был настоящий лес, состоящий из черемуховых зарослей. Весна, что называется, в разгаре, а в огороде едва ли два-три клочка земли найдется, свободной от деревьев.
- Это мы быстро выкорчуем, - все так же бодро возвестил муж. - Все не так страшно, как кажется. Взрослых деревьев здесь едва ли с десяток наберется, а остальные - так, мелочь.
Я не разделяла его оптимизм и ликование по поводу удачной покупки, но вида не подала. В ту первую весну мы посадили несколько кустиков клубники, хрен и с десяток корней помидорной рассады. И все это благодаря энтузиазму моей свекрови, которую я считала своей второй мамой. Это свекровь с присущей ей энергией раздобыла у подруг и на рынке все эти сокровища. Как ухаживать за помидорами никто не знал, и первые заморозки их сгубили, а вот хрен и клубника прижились.
И в ту же весну мы с мужем впервые встретились с феноменом человеческой зависти. Когда были ободраны старые обои и отмыты деревянные стены дома, вставлены стекла и приведена в порядок часть дома, к ним в гости зашел Павел, подчиненный мужа. Нужно было видеть, как он изумленно раскрыл глаза, приблизился к отмытой стене, как он гладил бревна, не веря, что они так хорошо сохранились. Он потерял способность говорить, и лицо его выразило страдание. Он думал, что "сосватал" своему начальнику развалюху и рухлядь, а оказалось, что дом вполне добротный, крепкий и способный простоять еще сотню лет. Он не мог себе простить, что пропустил такое ценное приобретение. Он пробормотал что-то невразумительное и вышел. Мы с мужем переглянулись недоуменно. Павел так и не смог преодолеть своего чувства зависти и, наверно, по этой причине в скором будущем предал мужа. Но об этом позже.
А пока мы трудились на даче, как каторжные, и дом приобретал все более обжитой и веселый вид. Он уже не казался монстром, а становился похожим на старого доброго деда. Но не только у Павла он стал вызывать чувство зависти. Дом хозяева купили, что называется, "с приданым". До его продажи в нем каждое лето проживала старая учительница с внуками. Когда-то она жила в этом доме постоянно и пережила в нем и самые счастливые годы, и не самые лучшие времена. В свое время она от покупки этого дома отказалась, поскольку буквально через дорогу ей на правах личной собственности принадлежала половина дома. Но, когда на лето к ней приезжали многочисленные дети и внуки, становилось тесновато, и она уходила в прежний учительский дом и жила в нем на правах хозяйки. Но мы с мужем ничего этого не знали.
Когда муж купил дом, он, спустя короткое время, смущенно сказал мне:
- Знаешь, ко мне сегодня с просьбой обратилась старая учительница, которая долгие годы жила в этом доме, чтобы я разрешил ей до смерти проживать в одной половине дома. Дом большой, работы в нем невпроворот, и до той половины я еще не скоро дойду...
Я перебила его:
- Конечно, пусть живет. Мы не будем начинать свою жизнь в этом доме с недоброго дела.
Муж вздохнул облегченно. С учительницей у них сложились сразу добрые отношения. Она оказалась тактичной, хорошо образованной женщиной, интересным собеседником и рассказчиком. С ней новые владельцы дома быстро нашли общий язык. А вот внуки... Они никак не могли примириться с тем, что их лишили места их молодежных "тусовок", и вредили, как могли. Сначала вредили по мелочам. Мы с мужем старались не обращать внимания, но один случай переполнил чашу терпения.
Муж целый день трудился, ставя столбы для забора. К вечеру он поставил ворота и калитку, закрепил их, и мы отправились к Павлу в гости играть в лото. Ушли от Павла поздно. Ночь была непроглядная. Фонарик еле освещал тропинку к дому. Когда мы подошли к дому, ворот и калитки на месте не было. Мы остановились в недоумении и легком шоке. Муж, светя фонариком, пошел разыскивать калитку и ворота, а у меня как-то предательски ослабели колени. Калитка и ворота валялись невдалеке. Их туда забросили внуки с друзьями.
Утром муж позвал внуков и негромко сказал:
- Вы, видимо, не хотите, чтобы ваша бабушка и вы жили в этом доме. Никто не гадит там, где живет. Вы поможете мне поставить ворота и калитку на место, и будем на этом считать инцидент исчерпанным. Но если подобное повторится, я закрою двери своего дома для вас.
Ворота и калитку восстановили, но история имела продолжение сначала через неделю, а потом через несколько лет, когда я уже работала в сельской администрации. В следующий выходной меня вызвал зять учительницы, как он выразился, для серьезного разговора и сказал:
- Моей теще принадлежит полдома, а вы ведете себя как хозяева всего дома. Что это значит?
- Я не знаю, где расположены полдома вашей тещи, но у нас договор купли-продажи всего этого дома. С интересующим вас вопросом вам лучше обратиться в сельсовет.
- Выходит, моя теща и мои дети живут у вас из милости, так что ли?
- Сказано грубо, но суть вещей схвачена верно. Только не из милости, а из уважения к прошлому вашей тещи и ее чувствам. Еще вопросы будут?
Он озадаченно почесал затылок, круто развернулся и ушел.
Первый сезон прошел в ударном труде. Муж со своим братом корчевали деревья, расчищая площадь под огород и сад, а мы со свекровью и женой брата отмывали стены, клеили обои, красили все, что можно было покрасить. Каждый выходной мы отправлялись на эту трудовую повинность и при этом невесело шутили:
- Разве это дача? Дача - место для отдыха. А у нас не дача, а каторжные работы.
Но эти работы всем пошли на пользу. Все поздоровели и окрепли, работая на свежем воздухе.
2. Перемены на работе
Работала я в научно-исследовательском институте уже четверть века ведущим специалистом отдела разработки и внедрения в производство научно-исследовательских работ. Название громкое, а работа была, в основном, с информацией и бумагами. Работу свою я любила и знала основательно. Начальство меня ценило и, когда нужно было что-то сделать срочно, поручали это дело непременно мне. Наверно еще и потому, что я могла и задержаться после работы, и взять работу на дом, чтобы выполнить ее в срок. Родители воспитали во мне с детства чувство ответственности за дело, которое взялась выполнять. Вот этой моей ответственностью все и пользовались, когда возникала необходимость.
В стране началась перестройка не только политической, но и экономической жизни страны. Коснулась она и института, в котором я работала: активно стал внедряться хозрасчет во всех подразделениях, люди загорелись желанием заработать больше денег. Пошло деление на работников и "нахлебников". Работники - те, кто заключал договора на выполнение работ и выполнял эти работы, а нахлебники - те, кто обслуживал работников. Я оказалась в числе нахлебников, и это было обидно. Но я никогда не ставила на первое место деньги, а работала в свое удовольствие. Многие из тех, кто громко кричал, чтобы нахлебникам урезали зарплату, приходили ко мне за помощью. Кому-то нужно было помочь составить документ, кому-то подготовить запрос, и они удивлялись, как легко и быстро я справлялась с вопросами, вызвавшими у них затруднение. В ответ на их восхищенное:
- Здорово! Мне бы так! - я скромно замечала:
- Теперь понятно, за что мне платят мою зарплату? За квалификацию!
Особенно восхищался моими способностями зам. директора по научной работе с неблагозвучной фамилией Собакин. Это был очень некрасивый мужчина с глубоко запавшими глазницами маленьких колючих глаз, приплюснутым носом и толстыми губами, лысый и с нездоровым цветом лица. Он отличался необычайной трудоспособностью, напористостью и бесцеремонностью. Не терпел инакомыслия и мало кто в институте осмеливался ему возражать. Мне это было дозволено еще в начале моей деятельности в институте, когда на его грозный разнос я осмелилась возразить:
- Неужели вам нужны не думающие специалисты, а китайские "болванчики", всегда согласно кивающие головами?
Наверно, его поразила моя отвага "моськи", которая осмелилась "гавкнуть на слона". Во всяком случае, ко мне он проникся уважительным снисхождением и позволял возражать ему. Делала я это, как правило, очень корректно, не ущемляя его самолюбия. Меня возмущало до глубины души, что люди позволяли себя подмять, унизить и не пытались отстоять свое достоинство.
Чтобы не числиться "нахлебницей", я решила взять самостоятельную тему. Мне в помощь выделили трех сотрудниц, и работа закипела. Сотрудниц звали Валентиной Дмитриевной, Фаиной Ильиничной и Надеждой Григорьевной. Интересное это было время. Мы с Валентиной мотались по командировкам, привозили много данных, приводили их в систему. Надя и Фаина изучали патентную литературу и периодическую информацию по интересующей теме. Помимо этого, я сотрудничала с городской газетой, посылая иногда туда небольшие очерки на темы искусства, передовых технологий и тому подобное. Работники редакции попросили меня дать заметку о новых разработках института. Я поставила в известность зам.директора, и он самолично посоветовал мне наиболее актуальную тему. А, поскольку я, как уже упоминалось, ко всему относилась ответственно, я не могла в своей статье умолчать о причине отставания разработок института от зарубежных. Правда, постаралась изложить все наиболее щадяще для самолюбия руководства института. В преамбуле моей статьи была невинная фраза о том, что одной из причин такого отставания - недальновидность научного руководства института. Я писала правду. Газета вышла в воскресенье и, как выяснилось позднее, ее никто из сотрудников не читал, кроме зам. директора. В понедельник он бегал по институту, всех вопрошая, читали ли они мою статью. Все бросились в библиотеку за газетой, прочитали статью и не поняли, что в ней послужило причиной для такого возбуждения. Но на этом история не закончилась. Он поручил сотруднице техотдела сделать подборку отчетных данных с начала разработки темы и по день публикации статьи. Что занесло меня в тот день в библиотеку и заставило подойти к этой сотруднице, одному Господу известно. Наверно, я пожалела ту, видя обложенной со всех сторон отчетами. На вопрос, чем она так упорно занимается, сотрудница мне нагрубила. Тут уж я заинтересовалась не на шутку и подошла к библиотекарше. Та назвала мне номера отчетов, и оказалось, что они по тематике статьи. Я взяла вторые экземпляры отчетов и ушла в свой рабочий кабинет. Я поняла, что готовится "избиение младенцев", и в этом не ошиблась. Зам. директора решил созвать совещание руководителей научных подразделений, общественных организаций с тем, чтобы подготовить коллективное опровержение статьи в газете. К совещанию я успела подготовиться основательно, сделав необходимые выписки.
Меня беспокоило только то обстоятельство, что почти всегда зам. директора своей напористостью и нахальством подминал под себя всех присутствующих. Но в то же время я знала, что среди участников совещания немало сотрудников, работавших по этому направлению и им обиженных. Когда по тематике начинали появляться положительные результаты, он старался сначала вклиниться в эти работы, а потом и стать их научным руководителем. В общем, прогнозировать заранее исход совещания было невозможно. Но, видимо, накопилась уже почти критическая масса недовольных, многие с уважением относились ко мне и, очевидно, я все же привела убедительные доводы своей правоты. Только участники совещания не увидели ничего криминального в статье и писать опровержение отказались.
Но радоваться было рано. Я знала мстительный характер своего противника и была готова к провокациям. Случай не заставил себя долго ждать. В конце года на научно-техническом совете я должна была доложить результаты своей работы. Годовой отчет по теме он не подписал, и на мой вопрос, в чем причина, сухо ответил:
- Решение об утверждении или не утверждении отчета будет принято на ученом совете. Советую вам как следует подготовиться! - и зловеще усмехнулся.
Я заканчивала свое сообщение, когда в актовый зал вбежал, снимая на ходу пальто, запыхавшийся зав. лабораторией Прыгунов. И только я закончила свое выступление, как он сорвался со своего места и бросился к трибуне. Он не читал отчета, не слышал выступления, но активно взялся его критиковать, причем критика его была смехотворная:
- Наша сотрудница Галина Юрьевна- очень эффектная женщина. Меня не удивляет, что ей удалось собрать так много данных по довольно закрытой тематике. Во всяком случае, мы много раз пытались получить эти данные, но нам их не дали. Вот что значит - женщина, - и гаденько так засмеялся.
Валентина хотела с места дать ему отпор, но я удержала ее:
- Подожди до заключительного слова. Я ему покажу "эффектную женщину!"
И тут на трибуну поднялся представитель головного института и начал свою речь весьма необычно:
- Прости меня, мой уважаемый коллега, - сказал он, обращаясь к зам. директора, - Ты мне, конечно, друг, но истина дороже. Я слушал доклад Галины Юрьевны, как прекрасную музыку. В нем не было ничего лишнего, все по делу и конкретно. Мы действительно давно хотели получить эти данные. Меня поражает, что такой небольшой коллектив выполнил такой огромный объем работы. Это позволит составить прогноз работы не на год, а на целые десятилетия.
А потом предоставили мне заключительное слово, и я отыгралась на Прыгунове по полной программе:
- Неуважаемый мной коллега Прыгунов своим выступлением живо напомнил мне унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла. Он, кандидат наук, не сумел доходчиво объяснить, зачем ему нужны эти данные, и поэтому их не получил. Ему не следовало выходить на трибуну, чтобы расписаться в своем бессилии принародно.
Зал мне зааплодировал. А я поблагодарила зам. директора Собакина за хорошо срежиссированный спектакль и с гордо поднятой головой покинула трибуну.
Весь институт с любопытством наблюдал за начавшимся противостоянием и, чем дольше оно длилось, тем ниже падал авторитет Собакина. Но совсем потерял свое лицо он на общеинститутском собрании, когда выдвигали кандидатов в депутаты городского Совета народных депутатов. Кто-то предложил мою кандидатуру, зал дружно поддержал. Я встала, чтобы взять самоотвод, но не успела открыть рот, как Собакин выскочил на трибуну и закричал:
- Нельзя ее в депутаты! Она не достойна представлять нашу организацию! Я категорически против!
И тут встала молодая лаборантка, недавно принятая на работу, и стала его стыдить. Наконец, дали слово мне, и я взяла самоотвод, ссылаясь на частые выезды в командировки. Кстати, бывая в командировках, я видела, как начинают буксовать основные производства, и понимала, что скоро в институте начнутся трудные времена. К тому же, начал распадаться руководимый мною коллектив. Сначала уехала на родину Фаина, за ней - Валентина. Мы остались вдвоем с Надей, у которой было двое малолетних детей, и по этой причине она не могла выезжать в командировки. Я моталась по командировкам, как проклятая, брала работу на дом, сидела по ночам, и организм не выдержал. Я попала в больницу, и там работала тоже. Больные из других палат приходили смотреть на "сумасшедшую", которая сразу после капельницы начинала трудиться над бумагами. Собакин нанес последний удар. Он отказался коллективу платить премию по итогам года. У меня уже не было сил бороться с ним, и я махнула рукой. И вот в это, непростое для меня время, в моей квартире раздался телефонный звонок председателя сельсовета. Он приглашал меня на работу. Я сказала об этом Наде, советуясь с ней, и та обрадованно сказала, что уходит в отдел информации, но не решалась сказать об этом. У меня спал с души камень. В тот же день я написала заявление об уходе.
Я уходила не побежденной, но порядком измотанной неравной борьбой с Собакиным. И все-таки мне удалось взять реванш. А вышло так. Приехала в город по своим делам Валентина. Бывшие коллеги собрались у Нади, и Валентина потребовала от меня, как бывшего руководителя, отстаивания прав на премию. Мы обратились в суд с исковым заявлением, наняли грамотного адвоката и отсудили свои премиальные. Это был последний удар по самолюбию Собакина.
3. Новая работа, первые дни
В первый раз на новую работу я поехала вместе с мужем. Он ехал для моральной поддержки, поскольку, что греха таить, далось мне решение поменять работу не просто. В своем институте к этому времени я отработала двадцать восемь лет, все в нем было дорого и знакомо. К тому же пугала резкая смена вида деятельности. И что интересно: в начале года мы с Надей гадали по китайской книге перемен, и мне выпала смена работы и места жительства. Мы еще посмеялись по этому поводу. И вот уже одно из предсказаний сбывается.
Мы с мужем вышли из электрички и направились к сельсовету. Впереди шла светловолосая худенькая женщина, которая то и дело на нас оглядывалась. Муж сказал:
- Вот, уже тебя заприметили. Это главный бухгалтер, которая все никак не могла оценить нашу дачу, помнишь?
Я, конечно же, помнила. Сельсовет оказался обычным деревенским домом, стоявшим на взгорочке. Над крышей сельсовета развевался флаг, и этим он отличался от рядом стоящих домов. В коридоре толпился народ. Мы протолкались через эту гущу людей и только хотели открыть дверь в кабинет председателя, как из толпы раздались возмущенные крики об очередности. Муж пояснил, что мы совсем по другому вопросу, и вошел в кабинет, ведя меня за руку. За столом сидел средних лет мужчина интеллигентного вида, в очках, а вокруг него тоже толпились люди, говорящие наперебой. Он пытался одним пальцем что-то печатать на машинке. Муж поздоровался с ним и представил меня. Познакомились: это был председатель исполкома Муравьев Альберт Петрович. Он посетовал на то, что председатель сельсовета уехал на неделю на областные курсы по гражданской обороне, и предложил придти через неделю. Я, честно говоря, передышке обрадовалась, так как в отпуске не была, а на новой работе отпуск предполагался только через одиннадцать месяцев.
Неделя неожиданного отпуска была наполнена заботами о маленькой внучке Ташеньке, которой недавно исполнилось полтора года. Это было очаровательное создание, очень непоседливое и любознательное. Она прочно завладела всеми моими помыслами с самого момента своего появления на свет. Когда мы с сыном приехали в роддом и нам вынесли этот маленький сверток, сын как-то неуклюже взял его в руки. Я испугалась за малышку и отняла ее у него, и с той поры внучку от себя не отпускала, посвящая ей каждую свободную минуту. Мы с мужем в свое время мечтали о дочке, но Бог послал нам одного сына. С появлением внучки мечта воплотилась в жизнь, обрела плоть и кровь. Для меня не было приятнее занятия, чем возня с малышкой. Для той - все в первый раз: ее глаза жадно впитывают окружающий мир, ее крошечные пальчики все стремятся потрогать и ощупать, ее ушки, как локаторы, чутко ловят все звуки, и она все готова попробовать на вкус. С внучкой я начинала, как бы заново узнавать привычные предметы, и это было так увлекательно! Душа словно сбрасывала коросту, налипшую за много лет, становилась восприимчивой ко всему окружающему, молодела буквально на глазах. Неделя пролетела как одно мгновение.
Когда я появилась в сельсовете через неделю, Альберт Петрович встретил меня радостным восклицанием:
- Наконец-то вы объявились! Почему так долго не приходили?
- Вы ведь сказали мне придти через неделю, - удивилась я.
- Неужели прошла только неделя? Мне показалось, что прошло не менее месяца. Пойдемте.
Мы прошли с ним к председателю сельсовета. Там я написала заявление о приеме на работу, заполнила анкету, отдала свою трудовую книжку. Председатель сельсовета был примерно того же возраста, что и Альберт Петрович, но внешне отличался кардинально. Альберт Петрович был высокий стройный мужчина с волнистыми редковатыми волосами, зачесанными назад, мягким и немного растерянным взглядом серых глаз, скрытых за очками. Чувствовалось, что это очень добрый человек. Роман Васильевич, так звали председателя сельсовета, был среднего роста, полноватый, с нездоровым цветом круглого лица, с прямыми волосами, спадавшими неопрятными прядями на его белый и рыхлый лоб, и с черными глазами, как бы буравившими собеседника насквозь. Впечатление он производил не очень лестное. Когда губы его растягивались в улыбку, глаза продолжали оставаться колючими и неприветливыми. Он поздравил меня с началом трудовой деятельности, провел в комнату, где я впервые встретилась с Альбертом Петровичем, указал на свободный стол и сказал:
- Работы у вас будет немного. В ваши обязанности будет входить оформление протоколов заседаний сельского Совета и исполкома, ведение личных дел сотрудников и подготовка распоряжений.
На этом инструктаж закончился, и он вышел из комнаты. Мой рабочий стол стоял около сейфа, в котором я обнаружила печати и штампы разного назначения. К столу перпендикулярно примыкал стол, за которым сидел Альберт Петрович. Никто не познакомил меня ни с другими сотрудниками, ни с предыдущими делами. Не успела я оглядеться на новом месте, как в кабинет повалил народ. Все сгрудились вокруг стола и разом заговорили. Я с ужасом смотрела на толпу, не понимая, чего от меня хотят эти люди. Я ждала, что кто-нибудь объяснит происходящее, но никто ко мне на помощь не шел. Более того, дверь отворилась, и влетел растрепанный мужичонка, про которых говорят "метр с кепкой", и с порога начал сыпать отборным русским матом:
- Так Вашу, разэтак! Всех перестреляю к такой-то матери!
Ситуация становилась критической. Я первоначально онемела, но потом вышла из-за стола, подошла к мужичонке и тихо спросила:
- Простите, товарищ, вас как зовут?
Мужичонка ошалело посмотрел на меня и с вызовом сказал:
- Ну. Васька. А что?
- А по батюшке вас как величать?
- Васька я, понятно?
- Очень даже понятно, - не унималась я. - И все же скажите, пожалуйста, как звали вашего батюшку?
- Ну, Лешкой, а что?
Я взяла мужичонку под руку и повела его к выходной двери, вежливо приговаривая:
- Пойдемте, Василий Алексеевич, на крылечко и там решим, с кого начинать расстрел.
Василий Алексеевич был так ошарашен моим поведением, что безропотно вышел из здания сельсовета. Только на крыльце он пришел в себя и весело засмеялся:
- Ты кто такая, ты откуда взялась? Я что-то тебя раньше здесь не видел.
- Я сегодня первый день, как работаю секретарем сельсовета, а вы всех моих посетителей распугали.
- Ну, девка, ну, ловка! - восхищенно воскликнул он. - Ить, как ты меня ловко выставила! А самое главное - уважительно. Будем дружить, определенно.
Когда я вернулась в кабинет, толпа не поредела, а увеличилась. Явежливо обратилась к собравшимся:
- Товарищи, мне кажется не очень удобным принимать всех сразу. У вас ведь разные вопросы ко мне? Давайте поступим так: вы сейчас все выйдете и будете заходить по одному.
Посетители с ворчанием покидали кабинет. И вот тут-то начались главные мучения. Кому нужна была справка с места жительства, кому оформить доверенность на получение пенсии, кому напечатать постановление о выделении земельного участка. Я решила сначала изучить оставленное наследство. Рассматривая его, я наткнулась на похозяйственные книги. Как тонущий с облегчением ловит спасательный круг, так эти книги явились для меня главным справочным пособием и спасли от позора и поражения. А потом я нашла образцы постановлений, распоряжений, нотариальные дела, и работа закипела. Первый месяц своей работы на новом месте я до сих пор вспоминаю, как кошмарный сон. Без конца звонил телефон. Из района требовали сведения о выполнении программы "Забота", а я не имела ни малейшего представления, что это такое, звонили из Загса и требовали отчет за прошедший месяц, из отдела культуры - план культурно-массовых мероприятий и т.д. и т.п. В первый же день тихо и скромно вошла в кабинет главный бухгалтер и передала мне для ведения кассовую книгу приходов и расходов, пояснив, что это моя обязанность. Как я узнала потом, на меня свалили всю работу, что делали несколько человек до моего появления. Надеялись, что я не справлюсь и уйду, а на мое место вернется бывшая сотрудница, уволенная Романом Васильевичем за какую-то провинность. Лично против меня они ничего не имели, они меня не знали и знать особо не хотели, я была им чужая и абсолютно ненужная. Они хотели вернуть Любовь Борисовну, которую любили и с которой проработали не один десяток лет. Я ничего этого не знала, но мой характер не позволял сдаться без боя, и я за месяц освоила то, на что у предшественников уходили годы. Я первой приходила на работу и уходила последней. Я брала работу на дом, выходила работать в выходные. А еще я съездила в соседний сельсовет и там проконсультировалась. Я не стеснялась спрашивать у тех, кто мне звонил и требовал предоставить какие-то материалы или сведения. Через месяц я работала в полную силу, все у меня было расставлено по местам, и все дела были в порядке. Моя прежняя работа в институте не прошла даром. Она дала и необходимые знания, и деловую хватку, и бойцовскую закалку.
4. Земельная реформа, начальный этап
Я по-прежнему находилась в изоляции и общалась, в основном с Альбертом Петровичем, Романом Васильевичем и, по необходимости, с Антониной Ивановной, главным бухгалтером. Президент Ельцин Борис Николаевич издал Указ о проведении земельной реформы, которым разрешалось выделять землю для ведения личного подсобного хозяйства, для строительства дач. И потянулись люди из городов за землей. С утра в коридоре было не протолкнуться. Я работала, не поднимая головы от стола и не отрывая рук от пишущей машинки.
Альберт Петрович с утра уходил с кем-либо из посетителей, чтобы показать и обмерить выделенный земельный участок. Роман Васильевич в своем кабинете строчил депеши в различные инстанции. А я регистрировала многочисленные заявления о выделении земли, выдавала справки, оформляла договора дарения, купли-продажи, готовила постановления для очередного заседания депутатов и решения о выделении земельных участков.
Было обычное деловое утро. Вдруг в кабинет ворвался детина под два метра ростом и с порога громовым голосом закричал:
-Где Альберт?
Я, уже приучившая всех посетителей заходить в кабинет по одному и вести себя сдержанно, в свою очередь, спросила его:
- А вы кто?
Он посмотрел на меня так, как-будто я инопланетянка какая-нибудь, и ответил:
- Я Громобоев, председатель здешнего колхоза. А кто ты?
- Я не помню, чтобы мы пили с вами на брудершафт. Я - Галина Юрьевна, новый секретарь сельсовета. Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?
Он посмотрел на меня уничтожающим взглядом и возвестил:
- Твой начальник что, с ума сошел? Кто ему позволил выделять землю горожанам, да еще и из другой области? А ты сама откуда, что-то я тебя никогда прежде не видел? - проигнорировал он мое замечание о брудершафте.
Я объяснила ему, что прибыла как раз из соседней области, городской житель. Дело в том, что области, в которой проживала и в которой работала я, граничат, их разделяет река Клязьма, и многие из местных жителей ездят на работу на электричке на предприятия нашей области, многие из них и живут там же, а здесь - их родители и другие родственники. Многие жители города, из которого я ездила на работу, приобрели себе дома в этой местности, и на лето вывозили своих детей на отдых. Связь этих двух территорий самая, что ни на есть, давняя и прочная.
- Теперь понятно, почему так много ваших сюда набежало! И как это ты сюда попала, кто тебя взял на работу?
- Меня пригласили руководители сельсовета и исполкома, наслышавшись о моих дарованиях. Если у вас больше ко мне вопросов нет, позвольте я продолжу работу, - завершила я "милую" беседу. Он круто развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. До меня донеслось, как он расспрашивал в соседнем кабинете паспортистку Варю и налогосборщицу Елену:
- Откуда взялась такая язва?
А Варя громко, не стесняясь моего присутствия, отвечала:
- Это Роман ее привел на место Любы. Еще не раз вспомним Любу и пожалеем. Мы думали, что она здесь не задержится, но она упорная б....
Я не поверила своим ушам, мне показалось, что я ослышалась. Прозвучало грязное ругательство и где? Это же не базарная площадь, не шинок какой-нибудь, это же представительство советской власти, пусть на самом низовом уровне!
На моей прежней работе все уважительно называли друг друга по имени-отчеству, а здесь я уже не первый раз слышала, как люди в обычном разговоре употребляют бранные слова. Куда я попала и на сколько меня хватит? В мою голову пришло сравнение горькое и неутешительное: "Я - цветок, выброшенный из оранжереи на помойку". Я еще не знала, что меня ждет впереди.
Альберт Петрович возвращался из своих полевых выходов слегка навеселе. Первоначально я этого не замечала. Мне нравилось с ним работать, нравилось его умение выслушивать посетителей, уважительно с ними разговаривать. В моих делах помощи от него не было никакой, одна путаница. Как по закону подлости, в тот момент, когда его не было на рабочем месте, приходили заявители, которым он, оказывается, выделил один и тот же земельный участок, и мне приходилось выслушивать их претензии и успокаивать. Не всегда эти беседы протекали мирно. Однажды прибежала молодая, симпатичная девушка, агроном колхоза, и с порога начала сыпать отборным матом. Я попросила ее успокоиться и объяснить, что случилось. Оказалось, Альберт Петрович выделил ей земельный участок, она посадила уже картошку, а сегодня пришла, а на ее участке другие люди тоже сажают картошку, уже треть участка засадили. Злые слезы текли из ее глаз. Я налила в стакан воды и дала ей выпить. Она немного успокоилась и осталась ждать прихода Альберта. Он пришел, и от него заметно попахивало спиртным. Девушка накинулась на него:
- Ты что, б..... такая, делаешь? На моем участке, где я уже посадила картошку, люди тоже сажают картошку. Говорят, что ты им выделил этот участок и обещал его вспахать. Что мне теперь делать?
- Юля, прошу, успокойся! Сейчас все решим. Нерешаемых проблем не бывает, - он взял ее за плечи и повел к выходу.
Через полчаса они вернулись, и он попросил меня перепечатать постановление. Он выделил ей участок в другом месте с более плодородной почвой, решил вопрос со вспашкой и семенами. Юля осталась довольна. Но так было не всегда.
Ажиотаж с землей нарастал. Каждый день количество людей, желающих получить вожделенный клочок земли, увеличивался. Впереди руководство сельсовета ждало множество испытаний. И одно из них уже стучалось в дверь. Визит Громобоева для них не прошел бесследно. Он съездил в район и доложил районному начальству, что Муравьев, дескать, разбазаривает районное достояние налево и направо. Альберт Петрович, как всегда, ушел с очередным посетителем, и я была в кабинете одна. Без стука вошел представительный мужчина, высокий, симпатичный и представился:
- Я, Рябинкин Самсон Иванович, первый секретарь райкома, - и протянул приветственно руку.
- Галина Юрьевна, новый секретарь сельсовета, - представилась я.
- Наслышан о вас, наслышан, - улыбнулся он. - Какими судьбами к нам, где работали до этого? У нас прописаны или у вас здесь родственники?
- Нет, я здесь не прописана. У меня дом в деревне Тумановка. А сюда работать меня пригласил Роман Васильевич. Работала до этого в одном из научно-исследовательских институтов ведущим специалистом.
- Что заставило вас уйти с работы?
- Во-первых, устала от командировок. У меня последние три года была разъездная работа.
Во-вторых, экономика почти везде стала давать сбой, а наш институт напрямую зависит от ее ритмичной работы. Боюсь, что, если события и дальше будут так развиваться, нашему институту не выжить. А мне еще до пенсии работать и работать!
- Понятно. Ну, как, освоились на новом месте? Нравится вам у нас?
- Сейчас уже более-менее освоилась, а поначалу было трудновато. Места здесь удивительно красивые.
- Со всеми населенными пунктами познакомились?
- Со всеми. Простите, но вас, наверно, интересует что-то более важное, чем моя скромная персона? Чем могу быть полезна?
- Мой долг секретаря райкома знать каждого работника руководящего аппарата. А вопрос, который привел меня сюда, очень важный. Как у вас идет земельная реформа? Говорят, что землю выделяете не местным жителям, а, в основном, горожанам, причем из другой области. Так ли это?
- Всем местным жителям, которые обратились к нам с просьбой выделить землю, выделены лучшие наделы и в полном объеме. Много, действительно, обращений и горожан. А разве они не такие же полноправные граждане страны, как и сельчане?
- Мы не будем с вами дискутировать на эту тему. Покажите, пожалуйста, журнал регистрации заявлений.
Я подала ему журнал регистрации, и он углубился в его изучение. В это время появился Альберт Петрович. Они поздоровались, и Самсон Иванович увел его с собой, чтобы проехаться по полям и на месте ознакомиться с положением дел. Когда Альберт Петрович вернулся, лицо его было хмурым. Он прошел в кабинет Романа Васильевича, и скоро туда позвали и меня.
- Над нами собираются тучи, - сказал Роман Васильевич. - Нас обвиняют в расточительном отношении к районному богатству. Заставляют созвать внеочередную сессию местного совета и собираются нас там бить, причем беспощадно. Альберту Петровичу Самсон Иванович даже предложил подать заявление об уходе. Надо что-то предпринять для защиты.
- Надо обратиться за помощью к дачникам. У них есть выход на нашего представителя в Верховном Совете. Нужно, чтобы они связались с ним, и тот протелеграфировал, имеем ли мы право выделять землю иногородним. Я сегодня же вечером созвонюсь с некоторыми из дачников, - предложила я.
Мои руководители одобрили предложение. Вечером я позвонила кому следует, и мне пообещали, что дня через два, а может и раньше, такая телеграмма будет. А Роман Васильевич и Альберт Петрович стали готовиться к предстоящей сессии.
Телеграмма нужного содержания была получена в срок, но руководители сельсовета не спешили знакомить с ней районное начальство. На заседание сессии прибыли Рябинкин, Громобоев и Лукин Михаил Дмитриевич, председатель райисполкома. И началось наступление на руководителей сельсовета по всем правилам военного искусства. Первым взял слово Громобоев. Вот уж, действительно, фамилия соответствовала ему в полной мере. Голос у него был, что называется, стенобитным. Какими только эпитетами не наградил он Романа Васильевича и Альберта Петровича! Он требовал принять решение об отстранении их от работы. Затем дали слово Муравьеву, и он обстоятельно доложил, как идет земельная реформа: сколько земли передали сельсовету, сколько выделено сельчанам, сколько горожанам. Все это он изложил негромко, скороговоркой. После него поднялся Рябинкин и четко изложил свою позицию: нельзя допустить, чтобы земля переходила жителям другой области, руководители сельсовета нарушают Указ и превышают свои полномочия, за что должны быть подвергнуты суровому наказанию. И тут слово взял Виноделов Роман Васильевич, председатель сельского совета, и вкрадчивым голосом сказал:
- Самсон Иванович, по-моему, вы не совсем правильно трактуете упомянутый Указ. Мы обратились за разъяснениями в Верховный Совет, и нам прислали телеграмму. Между прочим, правительственная, - добавил он, передавая телеграмму Самсону Ивановичу. Нужно было видеть, как менялось лицо Рябинкина по мере того, как он читал телеграмму. В ней четко было указано, что независимо от места проживания, граждане России имеют право получить землю там, где есть возможность ее выделения.
- Телеграмма пришла два дня тому назад, а вы ее только представляете нам, - возмущенно сказал Самсон Иванович, но Роман Васильевич парировал:
- Нам ее доставили за полчаса до начала сессии знакомые Галины Юрьевны.
Сессия сельсовета в своем решении записала одобрение работы исполкома сельсовета.
5. Вживание в коллектив
Я проработала несколько месяцев, и стало ясно, что с работой я справляюсь и уходить не собираюсь. Поскольку я вела кассовый дневник, а точнее, все кассовые операции в сельсовете, ко мне поневоле приходилось обращаться всем многочисленным работникам сельсовета. Территория сельсовета охватывала шестнадцать населенных пунктов, удаленных от центральной деревни на два - семь километров. Машины и какого-либо другого вида транспорта в сельсовете не было. Приходилось добираться либо пешком, либо на попутном транспорте. На балансе сельсовета находились три клуба, два фельдшерско-акушерских пункта и две библиотеки. Зарплату работники этих учреждений получали в сельсовете, а выдавала я.
Какие порой судьба выкидывает коленца! Я всю жизнь избегала контактов с деньгами. Дома у нас все финансовые вопросы решал муж. А здесь на меня "повесили" сельсоветскую казну. Со счетом у меня было все в порядке, и ведение кассового дневника я освоила почти сразу, чем очень удивила главного бухгалтера Антонину Ивановну. Самой большой проблемой была доставка денег из района. Зарплату выдавали точно в срок, нельзя было пропустить ни одного дня. Автобусы в районный центр ходили нерегулярно и переполненными пассажирами. Везти крупную сумму денег в такой толчее было рискованно. Приходилось нанимать машину, а машин исправных в деревне тоже почти не было. В общем, как-то выкручивались.
Постепенно я перезнакомилась со всеми. Со всеми сложились ровные товарищеские отношения, кроме паспортистки Синичкиной Вари. Та никак не хотела мириться с тем, что я заняла место ее закадычной подруги. Частенько я слышала, как Варя в своем кабинете обсуждала с посетителями действия новоявленного секретаря и порой в очень резких выражениях. Я с ней в объяснения не вступала, предоставив времени все расставить по своим местам.
Однажды ко мне на прием пришла пожилая женщина, местная жительница. Она решила посвятить нового работника, то-есть меня, в суть конфликта прежнего секретаря Любови Борисовны и председателя сельсовета и стала пересказывать какие-то сплетни. Я довольно резко ее оборвала, сказав, что не желаю судить о человеке, не зная его. Тогда посетительница стала прощаться и, уходя, оставила на столе сверток с чем-то довольно увесистым. Я схватила сверток и бросилась за ней с криком: "Вы забыли свои вещи! Подождите! Вернитесь!" В ответ та махнула рукой и крикнула: "Это вам в подарок!" - и быстро ушла. Развернув сверток, я обнаружила большой кусок отличной свинины. Я не поленилась дойти до магазина, взвесить мясо, узнать, сколько стоит килограмм такого мяса. А затем я по похозяйственной книге определила адрес посетительницы и отправила ей по почте деньги. Каким-то образом этот случай стал известен в сельсовете, и реакция на него была неоднозначной. Кто-то одобрял мои действия, а кто-то зачислил меня в число людей со странностями. Меня это не очень заботило.
Как-то зарплату привезли после обеда, и до конца рабочего дня я не успевала всем ее выдать. Если мне задержаться на работе, следующая электричка будет почти через два часа, и мне нужно будет где-то эти два часа провести. А деревня есть деревня - гулять особо негде. Я предложила тем, кто не получил денег, придти на другой день с утра. И тут молодая заведующая клубом разразилась такими ругательствами, каких я никогда в своей жизни не слышала. Я сначала опешила, слезы выступили на глазах, а потом, не помня себя, закричала:
- Что вы себе позволяете? Вы же руководитель учреждения культуры! Какую культуру вы можете нести в массы, чему хорошему вы можете научить?
Выражавшая свое недовольство зав. клубом замолчала и стала извиняться. Так я училась умению постоять за себя.
Вообще-то руководители учреждений культуры - это "особая песня". Заведующим одного из отдаленных клубов был немолодой мужчина с удивительно для его возраста прямой спиной. Такая спина бывает только у военных и танцоров. Оказалось, что в прошлом он был профессиональным танцором. Он жил в той же деревне, где находился клуб, и в его обязанности входило устраивать праздники для сельчан. Устраивал он эти праздники не часто, а как того требовал календарь. В остальное время клуб был на запоре, а зав. клубом предавался питейным возлияниям. Он очень нерегулярно приходил за своей заработной платой, а когда появлялся, лицо его было сильно "помятым", и дышал он перегаром. Однажды он, видимо, заснул с сигаретой в руках и сгорел вместе с домом. Этот случай потряс меня до глубины души. А жители той деревни очень горевали о нем. Заведовать клубом желающих в деревне не нашлось по причине преклонного возраста жителей, а из других деревень туда ходить было не с руки, и клуб закрыли, а позже, когда жители стали растаскивать его на свои нужды, продали.
Двумя другими клубами руководили молодые женщина и мужчина. Та женщина, которая шокировала меня своими познаниями фольклора, никакой работы в клубе не вела, проводя дневное время на огороде, а вечером они с мужем устраивали молодежные дискотеки, торгуя на них самогонкой и спаивая молодежь. Эту зав. клубом пришлось уволить, поскольку в сельсовет пришли разгневанные матери подростков, требовавшие прекратить спаивание их детей. После этого в клубе часто менялись руководители, долго не задерживаясь.
Молодой мужчина не имел специального образования. Он отслужил в армии, но производил впечатление подростка. Был он небольшого росточка, худеньким, с миловидным лицом и довольно ершистым характером. Он активно занимался обустройством клуба, показал себя неплохим хозяйственником, а еще он беззаветно любил спорт во всех его проявлениях и рьяно его пропагандировал среди молодежи. В клубе работала еще женщина - художественный руководитель. Она приехала жить в деревню из города по причине болезни сына. Звали ее редким для деревни именем Изабелла. Она постоянно конфликтовала с директором, и, так уж получилось, все их конфликты приходилось разбирать мне. Изабелла ставила Вене Воробьеву (так звали директора клуба) в вину недостаток профессионального образования, и я убедила Веню поступить в культпросветучилище в областном центре на заочное отделение. Там же училась и Изабелла, только годом раньше. Изабелла отличалась очень въедливым характером и могла любого довести, что называется до "белого каления". С ней у меня на первых порах были хорошие отношения. Мне нравилось, как Изабелла организовала работу. Она создала театральную студию "Шанс", вокальный ансамбль "Сударушка", и в клуб потянулись люди.
С главным бухгалтером Антониной Ивановной отношения были для меня непонятные: мы вместе ездили на электричке на работу и с работы, Казалось бы, нас объединяла работа, но я нередко чувствовала какую-то скрытую ревность со стороны Антонины Ивановны. Та тоже была небольшого роста, но необычайно худенькая, болезненного вида. У нее были густые роскошные волосы. Чувствовалось, что в молодости она была недурна собой, но ее очень портили железные зубы, вставленные, видимо, каким-то "коновалом". Она стеснялась улыбаться и во время улыбки прикрывала рот ладошкой. Внешне у нас были дружеские отношения, но я чувствовала, что Антонина Ивановна меня недолюбливает. Возможно, тоже из-за привязанности к моей предшественнице.
С Альбертом Петровичем у меня установились очень добрые и доверительные отношения. С его стороны я видела искренность и доброжелательность и отвечала ему тем же. Мне нравилось, как он разговаривает с людьми, выслушивая терпеливо каждого и каждому стараясь помочь. Я прониклась к нему глубокой симпатией. Он был лет на десять моложе меня, но выглядел старше своих лет. Я заметила, что почти все деревенские жители выглядят старше своего биологического возраста. Меня очень насмешил такой случай. Мы сидели с Альбертом Петровичем в кабинете, занимаясь каждый своим делом. Вошел незнакомый посетитель, поздоровался с Альбертом Петровичем и изумленно уставился на меня:
- Альберт, у тебя новая помощница? Симпатичная! Конечно, с молодой помощницей и сам будешь молодым!
Я еле сдержала улыбку. Мне было в ту пору пятьдесят лет, но выглядела я значительно моложе своих лет. Мне эта похвала была приятна, как и всякой женщине, когда ее находят молодой и привлекательной.
А вот к Роману Васильевичу у меня было двойственное отношение. Он меня пригласил на работу, относился уважительно, но мне не нравились некоторые его действия. До работы в сельсовете он был начальником линейного отдела милиции на железной дороге, и у него осталась привычка смотреть на людей, как на потенциальных преступников. К тому же, он был способен на провокации. В то время было трудно и с продуктами, и с промтоварами. В сельпо привезли какой-то дефицитный товар, и он по телефону попросил заведующую магазином отложить ему часть товара. А сам через короткое время собрал комиссию и пошел с проверкой работы магазина. Обнаружили отложенный товар, составили протокол и заведующую уволили. Такие действия у меня вызывали внутренний протест, но я до поры, до времени молчала, памятуя русскую пословицу: "в чужой монастырь со своим уставом не суйся".
Месяц пролетел незаметно. Был канун майских праздников. Праздники мы с мужем решили провести на даче. Он должен был после работы прямо с электрички зайти за мной в сельсовет. Работы у меня было много, и я, как обычно, осталась работать сверхурочно. Не ушел еще домой Альберт Петрович, должен был зайти и Роман Васильевич. Альберт Петрович на ступеньках сельсовета мирно беседовал с одним из припозднившихся посетителей. Муж подошел как раз в тот момент, когда Альберт Петрович отпустил посетителя, и они вместе вошли в кабинет, где я упорно трудилась. Следом за ними пришел и Роман Васильевич. Мужчины быстро договорилась отметить наступающий праздник. Я уже купила продукты, необходимые для празднования, и пришлось ими поделиться. Мужчины откупорили бутылку водки, разлили по стаканам, произнесли тост и выпили. Я тоже пригубила с ними за компанию. Роман Васильевич попрощался и ушел, сославшись на неотложные дела. Время за разговором летело незаметно. Альберт Петрович предложил мужу в низине возле его дома выкопать пруд для противопожарных целей. Я пошутила:
- Уток, гусей разведем!
Альберт Петрович сходил в другой кабинет и принес еще бутылку водки. Мы с мужем отказались, объяснив, что нам еще добираться до дачи.
-А я еще выпью, - сказал Альберт Петрович и налил себе полный стакан. Мы с мужем удивленно переглянулись и засобирались домой. Альберт Петрович закрыл початую бутылку водки пробкой, сунул ее в карман и пошел вместе с нами.
- Знаете, ребята, - сказал он, - Я, пожалуй, прогуляюсь с вами, что-то домой не хочется. Мы не возражали. Пришли на дачу. Я быстренько сделала яичницу с колбасой, порезала сыр, сделала салатик из свежих огуречков, разумеется, тепличных и пригласила мужчин к столу. Альберт Петрович допил остававшееся в бутылке зелье и несколько смущенно спросил, нет ли у нас выпить еще. Муж достал бутылку вина, но сам пить не стал, поскольку никогда не испытывал тяги к спиртному. И эту бутылку Альберт Петрович опорожнил до дна. Гость явно захмелел и сделал попытку подняться, но ноги держали его плоховато.
- Я, пожалуй, пойду, - неуверенно сказал он. Мы вызвались его проводить. За разговором незаметно дошли до сельсовета. Альберт Петрович изъявил желание зайти в сельсовет и пригласил нас. Мы не могли оставить его в таком состоянии и зашли вместе с ним. Он по-хозяйски заглянул в холодильник и провозгласил:
- Кто-то забыл фарш и курицу, а ведь мы не будем работать четыре дня. Все может испортиться. Я, пожалуй, заберу с собой, вы не возражаете?
Я не возражала и стала убеждать Альберта Петровича поторопиться на автобус. Дело в том, что он жил в районном центре, а последний автобус уходил через полчаса. Когда автобус отъехал, муж, глядя вслед уходящему автобусу, грустно сказал:
- Жаль Альберта. Хороший мужик, но пьянство его погубит.
Я не разделяла его опасений, ведь при мне Альберт Петрович напился в первый раз, а у мужа, видимо, были основания так говорить, ведь он знал его лучше.
Первое мая моя семья отметила ударным трудом. Полдня муж бегал в поисках тракториста, чтобы он вспахал участок под картошку. Тракторист был в деревне нарасхват, и нужно было не упустить момент. После вспашки участок представлял собой огромные глыбы перевернутой дыбом земли, и на него было страшно смотреть. До вечера мы сажали картошку, устали до изнеможения и дрожи в коленях, но нас грело чувство "глубокого удовлетворения", как любил говорить незабвенный Леонид Ильич. Остальные праздничные дни прошли также в сельскохозяйственных заботах. Приусадебный участок приобретал все более обжитой вид. Заросли черемухи давно были выкорчеваны, участок распланирован. Мы с мужем уже были более-менее опытными огородниками и выращивали неплохие урожаи. У мужа любимой культурой были огурцы, а у меня - помидоры и цветы. Особой нашей гордостью был клематис, который принесла моя свекровь, и который каждый год радовал обильным цветением. Его большие благородного фиолетового оттенка цветы покрывали фасад дома сплошным ковром и вызывали восхищение прохожих. Я все больше привязывалась к своей даче, и почти все лето с семьей проводила в деревне.
6. Рабочие будни, день Победы и отпуск
Альберта Петровича
Праздники закончились и начались трудовые будни. В первый же день Роман Васильевич спросил меня, кто забрал из холодильника мясной фарш и тушку курицы и оставил его на праздники без деликатесов. Я смущенно сказала, что это сделал Альберт Петрович, посчитавший, что продукты кто-то забыл, а за время праздников они могут испортиться.
- Я так и подумал, - сердито возгласил Роман Васильевич и пошел к Альберту разбираться со случившимся казусом.
А впереди предстоял еще один праздник - день Победы, и к нему нужно было готовиться. Всем участникам войны и ветеранам я разослала праздничные открытки и пригласила их на митинг. Митинг решили провести у обелиска Славы, а затем в клубе провести праздничный концерт и товарищеский обед с боевыми "сто граммов" в здании сельсовета. Я впервые была непосредственным организатором этих мероприятий и впервые могла познакомиться практически со всеми их участниками.
Праздник начался с сюрприза: в оговоренное время не пришел ни Роман Васильевич, ни
Альберт Петрович. Я отправилась в клуб, чтобы договориться с работниками клуба о подготовке и установке микрофонов, звукоусилителей. Но на клубе висел большой висячий замок. Я растерялась, не зная, что предпринять дальше. Уйти домой я не могла, а куда идти дальше, не знала. Вернулась на площадь и по дороге встретилась с зав. клубом Веней Воробьевым. Вместе с ним отправилась искать транспорт, на котором можно было привезти из клуба необходимую технику. Наконец, микрофоны установили, включили музыку и стали ждать хоть кого-нибудь из руководства. К нам подошел сын Романа Васильевича и сказал, что отец заболел, и что мероприятие нужно проводить без него. Мне стало не по себе. Альберта Петровича все не было и было неясно, придет ли он вообще.
Я отправилась в сельсовет, откуда дозвонилась до колхоза и пригласила Громобоева Валерия Антоновича принять участие в митинге и выступить с приветственным словом. Он согласился и пообещал привезти на колхозном транспорте ветеранов из окрестных деревень. Я немного перевела дух, а затем отправилась по торговым точкам с просьбой отпустить в долг ящик водки и продукты для товарищеского обеда. И здесь мне пошли навстречу. Вот в этот самый момент появился Альберт Петрович. Он был изрядно навеселе.
- Слушай, - сказал он, обращаясь ко мне, - а, может, не нужно никакого митинга? Просто накроем перед сельсоветом столы. Как ты думаешь?
Я хотела ему сказать, что обо всем этом думаю, но сдержалась. Митинг все же решили провести, но он просил меня взять инициативу по его проведению на себя. Он, дескать, не умеет произносить речи, а у меня с этим, по его мнению, проблем нет. Пришлось согласиться. Митинг прошел просто замечательно. Народу собралось много. Люди пришли с цветами, празднично одетые. Ветеранов поставили у обелиска лицом к зрителям, и они стояли, немного смущаясь и гордясь таким вниманием. Я открыла митинг чтением стихотворения Константина Симонова: " Тот самый длинный день в году..." и сразу задала нужный настрой. Я говорила о подвиге всего народа и каждого человека в отдельности, о потерях и утратах, о долгой дороге к победе и благодарила всех воевавших на фронте и работавших на победу в тылу. Говорила я без бумажки и от души, и поэтому люди слушали внимательно и с интересом. А потом ветеранов поздравил Громобоев, выступали с воспоминаниями сами ветераны, и было все душевно и нестандартно. Растроганные участники митинга подарили ветеранам цветы, а я пригласила их на концерт в клуб. Но больше всего ветераны ждали товарищеского обеда и не потому, что им хотелось выпить или поесть, а чтобы пообщаться друг с другом, вспомнить молодость. Ведь они жили в разных деревнях и не имели возможности видеться в другое время из-за отдаленности друг от друга. А им подарили возможность встречи и дружеского общения. По-моему, тогда впервые я стала ближе местному населению, и они начали меня постепенно принимать за свою.
Ажиотаж с землей не прошел, а набирал все большие обороты. Каждый день выстраивались очереди на прием. Альберт Петрович ставил на заявлениях резолюции, и я еле успевала печатать решения исполкома. Однажды Роман Васильевич вызвал меня в свой кабинет и сообщил, что собирается уходить с работы. Он объяснил, что вышел закон, который существенно улучшал пенсионное обеспечение работников милиции при выработке определенного стажа работы. Роману Васильевичу не хватало несколько лет, и он решил недостающие годы доработать. К тому же, упразднялись сельские советы народных депутатов, а значит и его должность. Он выразил сожаление, что оставляет меня без своей поддержки, и предупредил о возможных трудностях, предстоящих в связи с его уходом. Я и не догадывалась, что в районе ему неоднократно приходилось отстаивать мою кандидатуру, поскольку я была не прописана в этой местности, а проживала в другой области. Он спросил меня, могу ли я прописаться здесь хотя бы на время, чтобы снять претензии района. Я ответила, что подумаю. А еще он выразил опасение, что без него Альберт Петрович запьет. Основания для этих опасений были. Все чаще Альберт Петрович после замеров земли возвращался заметно "погрузневшим".
Я отнеслась к уходу Романа Васильевича неоднозначно. С одной стороны, я была ему благодарна, что он взял меня на работу, а, с другой стороны, мне в его присутствии было неуютно, и с его уходом я почувствовала некоторое облегчение. Сельсоветы и исполкомы упразднили и ввели новое название - администрация. И стала я не секретарем сельсовета, а заместителем главы сельской администрации. Главой стал Альберт Петрович. В штатном расписании администрации появилась вакантная штатная единица, и я предложила Альберту Петровичу пригласить на эту должность Любовь Борисовну. Ее заклятый враг Роман Васильевич ушел, а других препятствий к ее возвращению не было. Этим своим поступком я сама, не зная того, завоевала расположение всех работников администрации. Лед в отношениях с паспортисткой Варей Синичкиной был растоплен. Я стала для всех своей.
Любовь Борисовна мне понравилась с первого взгляда. Это была очень живая женщина средних лет с ярко синими глазами, выделявшимися на ее лице, которые как бы проникали в душу, и вы становились их пленником сразу и навсегда. Она лучилась добротой и открытостью, с ней было легко и просто в общении, словно вы были знакомы много лет. Она заняла в кабинете место Альберта Петровича, а у Альберта Петровича был теперь отдельный кабинет. Родилась Любовь Борисовна под знаком Зодиака Близнецы и была ярчайшим представителем этого знака. В ней как бы уживались два человека; настроение у нее менялось мгновенно от печали к безудержному веселью и наоборот. У нее со мной сразу установились дружеские отношения, и мы славно дополняли друг друга: у одной- образование и кругозор, у другой - деловитость и жизненная смекалка.
Как только Любовь Борисовна ознакомилась с объемом работы, которая лежала на моих плечах, она сразу перераспределила обязанности и передала часть работы тем сотрудникам, которые и должны были ее исполнять. И все пошло своим чередом. Опасения Романа Васильевича начали сбываться почти сразу после его ухода. Альберт Петрович, не контролируемый практически никем, стал все чаще прикладываться к бутылке. Этому способствовали и многочисленные дачники, которые передавали его, как эстафету, друг другу, сообщая, что за бутылку водки можно получить земельный участок без особых проблем. Мы с Любовью Борисовной не могли понять, каким образом он напивается ближе к обеду. С собой он водку не приносит, в шкафах, которые Любовь Борисовна обследовала во время его отсутствия, ничего не было. Разгадка наступила после одного случая.
Женщине, находившейся на приеме у Альберта Петровича, стало плохо с сердцем. Мы с Любовью Борисовной прибежали на зов Альберта Петровича с корвалолом. Пока одна капала лекарство в стакан, другая быстро налила в стакан воды из графина, стоявшего на столе Альберта Петровича, и подала женщине. Женщина отхлебнула из стакана, и глаза у нее стали вылезать из орбит:
- Что это? - прошептала она. - Это же чистейший спирт!
Кстати, после глотка спирта ей стало лучше. Когда она ушла, мы с Любовью Борисовной реквизировали графин со спиртным, несмотря на возражения Альберта Петровича. Спустя короткое время, когда он немного успокоился, мы серьезно поговорили с ним и предложили лечь в больницу, чтобы очистить организм от алкоголя. Устроить его в больницу вызвалась я в своем городе, чтобы в районе ничего не знали. Альберт Петрович оформил отпуск и лег в больницу.
И вот тут началось светопреставление. Приходившие дачники просили показать место, где Альберт Петрович им пообещал выделить земельный участок, а некоторые приходили возмущенные тем, что один участок он выделил сразу нескольким дачникам. Альберт Петрович не оставил ни схем, ни записей, и мне пришлось срочно ехать к нему в больницу, чтобы все выяснить и во всем разобраться. Но оказалось, что он записей не вел, схем не рисовал и практически ничем помочь не смог.
- Вы уж там как-нибудь разберитесь, - смущенно сказал он. - Карты переданных нам земель у меня в шкафу. Я все собирался распланировать землю, да все руки не доходили.
На следующий день с утра, прихватив карты, мы с Любовью Борисовной отправились разбираться на местности. И здесь Любовь Борисовна была неоценимой помощницей. Она знала все земли, как свои пять пальцев. Целый день мы ходили по полям, выясняя, какие земли отданы дачникам и кому конкретно, какие еще свободны. Информации получили немного, т.к. был рабочий день, а дачники, в основном, приезжают на выходные дни. Договорились работать и в субботу, и в воскресенье. Нам удалось частично прояснить ситуацию, но до полной ясности было далеко. Кое-как уладили все конфликтные ситуации, уговаривая и умоляя не сердиться на Альберта Петровича. Я сняла на кальку схемы переданных администрации земель и, увеличив их в масштабе, нарисовала по многим населенным пунктам разбивку на участки с указанием фамилии владельцев. В общем, какой-то порядок установился. Земельные участки брали, в основном, люди состоятельные, которые сразу стали возводить особняки.
Но занимались работники администрации не только земельными вопросами. Бичом на селе было пьянство. Мы с Любовью Борисовной отправились по неблагополучным семьям, в которых родители пили, а дети были брошены; так называемые социальные сироты при живых родителях. Увиденное меня шокировало настолько, что я больше недели не могла придти в себя: сердце разрывалось от жалости к детям и от гнева на их беспутных родителей. Почти все квартиры, в которых мы побывали, представляли собой страшный разор и непролазную грязь. Двери были разбиты, окна выбиты и затянуты пленкой, мебели практически никакой. На полу валялись кучи тряпья, что должно было означать постель. На кухне газовая плита была продана, и готовили, видимо, на самодельном устройстве, заменяющем электрическую плитку. Розетки у устройства не было, ее заменяли оголенные провода. У детей не было места для приготовления уроков, для сна и игр. Сантехника была разбита, и ее заменяло ведро, полное нечистот. Запах в квартирах был такой, что невозможно было нормальному человеку переступить порог без тошноты. На колченогом столе, стоявшем в кухне и заваленном немытой посудой и неопрятными объедками, не было живого места. Все было в давно въевшейся грязи, неотмытом жире и чем-то липком и скользком. Поистине в свинарнике, наверно, чище, чем в квартирах алкоголиков. Дети ели запаренный комбикорм, были бледными, истощенными и плохо одетыми. Родители смотрели на мир затуманенными алкоголем глазами и плохо понимали, кто пришел, зачем пришел и что им говорит. Были, правда, и такие, кто опустился недавно и еще сохранил остатки совести. С ними можно было о чем-то говорить и договариваться. Мы с Любовью Борисовной взяли на учет все неблагополучные семьи и решили родителей вызвать в администрацию по милицейской повестке, а до этого еще раз пройтись рейдом вместе с участковым милиционером.
Идя обратно, мы говорили о том, как помочь детям. Оказать финансовую помощь - родители ее тут же пропьют, да и денег в бюджете администрации на эти цели не предусмотрено. И тут меня осенило: надо создать внебюджетный фонд из пожертвований богатых дачников, а с дачниками вести разъяснительную беседу. Достоянием деревни пользуетесь, значит, нужно помогать деревне выживать. Кто не может деньгами помочь, пусть помогает чем-то другим: вещами, из которых их дети выросли, а вещи еще вполне добротные и их можно носить, книгами, игрушками и тому подобное. Я взялась подготовить положение о внебюджетном фонде, после чего мы вышли с предложением к главному бухгалтеру Антонине Ивановне. Она идею одобрила и взялась совместно со мной согласовать вопрос в районе. В течение недели мы все согласовали и утвердили. Чтобы активно общаться с дачным населением мы с Любовью Борисовной стали работать по субботам. Вместе с нами по субботам стала работать и налогосборщица Елена Павловна.
А тут подошло время принимать на баланс администрации от колхоза детский сад. Из района приехала представительная комиссия, забрали меня, и поехали в близлежащую деревню, где располагалась главная контора колхоза и детский сад. Детский сад представлял собой длинное приземистое одноэтажное здание, построенное несколько лет тому назад "шабашниками" из дружественной Армении. Здание явно нуждалось в ремонте и не только декоративном. Вдоль стены шла большая трещина, крыша местами протекала, стены внутри были не первой свежести, линолеум на полах местами протерся до дыр. Вдобавок, оказалось, что здание фактически не имеет фундамента, а стоит на земле. Я не была специалистом по строительной части, но меня это обстоятельство странно поразило, и я не стала подписывать акт приемки, не ознакомившись с требованиями к детским дошкольным учреждениям. На другой день я взяла в библиотеке нормативные документы, из которых следовало, что детский сад построен с большими отступлениями от требований. Акт приемки мне все же пришлось подписать, но я подписала его с замечаниями. Этот мой поступок не остался незамеченным районной властью в лице главы администрации района Лукина Михаила Дмитриевича. На очередном расширенном совещании руководителей предприятий и учреждений района, а также глав сельских администраций он заявил:
- У нас в районе объявился специалист, который задал членам комиссии по приемке соцсферы непростую задачку. Согласно заключению этого специалиста я должен был бы отдать под суд своего друга Громобоева Валерия Антоновича. Но оказалось, что все не так страшно, просто специалисту не хватило знаний строительного дела. Я хочу вам представить этого специалиста - Галина Юрьевна, заместитель Муравьева Альберта Петровича. Поднимитесь, Галина Юрьевна.
Я поднялась, и все с любопытством уставились на меня. Я громко на весь зал сказала:
- А, все-таки, я права. Посмотрите нормативные документы на детские дошкольные учреждения, - и села на свое место. Как потом я узнала, это был первый случай, когда Лукину кто-то осмелился возразить. Он побагровел, но ничего больше не сказал. Спустя два или три дня приехала управделами администрации района и стала придирчиво рассматривать документацию сельской администрации. Все оказалось в порядке, и перед отъездом она поинтересовалась у меня, прописалась ли я. К тому времени я совет Романа Васильевича исполнила и была прописана в деревне Тумановка.
7. Образование военхоза и его руководство
В стране стала претворяться в жизнь идея Руцкого: возродить село с помощью военных. Колхоз на территории администрации был довольно крепким. Все поля засевались зерновыми, выращивали картофель, капусту, свеклу. В колхозе было большое дойное стадо, размещавшееся на четырех фермах, расположенных в разных деревнях, и большое количество молодняка. Одна беда была в колхозе - кадры. Многие доярки и механизаторы пили по-черному, не выходя на работу несколько дней подряд. В период полевой страды руководство колхоза активно привлекало к прополке овощных культур работников администрации и дачное население. А в период уборки урожая часть полей с выращенным на них картофелем просто-напросто запахивалось. Меня это приводило в недоумение. Ведь можно было организовать уборку силами горожан, продавая им по низкой цене собранный картофель. Для этого нужно было только поставить на поле учетчика с весами. Как правило, уборка картофеля затягивалась до заморозков. Люди приезжали на заброшенные поля и копали картошку, а их гоняли, картофель отбирали и запахивали. То-есть, пусть лучше пропадет, никому не достанется. Я, как всегда, вылезла со своей инициативой и поговорила с Громобоевым. Он согласился со мной и предложил горожанам собирать картофель из расчета девять мешков - колхозу, а десятый - себе. И люди охотно шли на это, лишь бы запасти на зиму картошку.
Зимой пошли разговоры, что колхоз хотят купить. Претендентами были одно из предприятий города, в котором жила я, и воинская часть. А до этого вышел Указ Президента о реорганизации колхозов и совхозов, наделяющий крестьян земельными долями, и всем работникам колхоза, пенсионерам-колхозникам, работникам соцсферы, обслуживающим колхоз, выдали свидетельства о праве долевой собственности на землю. Ох, и хитрый был указ! С одной стороны, провозглашалось право крестьянина стать собственником значительного количества земли, а с другой стороны, крестьянин ничего не мог с нею сделать. Так уж водится: для масс всегда готовятся так документы - идея хорошая, да реализовать ее нельзя. Но это выяснилось потом, а пока все колхозники были охвачены эйфорией. Как же, они становились "помещиками"!
Однажды утром в администрацию приехал Громобоев и объявил, что колхоз реорганизуется в военхоз. Мы Любовью Борисовной стали его расспрашивать, но он загадочно улыбался и ничего по существу не говорил. "Все узнаете в свое время", - заявил он, и больше от него ничего добиться было невозможно. А в администрацию валом повалили обеспокоенные предстоящей реорганизацией колхозники.
- Это, что же? Не успели мы стать собственниками, как у нас хотят отобрать землю, - волновались они.
- Никто у вас без вашего на то согласия не отберет, - успокаивала их я. - Обещаю, что мы с Альбертом Петровичем внимательно изучим устав нового хозяйства и не позволим ущемить ваши права.
Как-то пришли ко мне на консультацию механизаторы из колхоза. Что ни слово у них, то - мат. Я взмолилась:
-Уважаемые товарищи, не ругайтесь, пожалуйста! Мои уши не выдерживают такой нагрузки, сворачиваются в трубочку.
- Все, Юрьевна, прости, больше не будем!
Продолжается разговор и один из ходоков снова скатывается на мат, а другой его матом же урезонивает. Я поняла, что их не перевоспитать, что мат стал неотъемлемой частью их жизни. И было так обидно. Ведь в русском языке такое богатство слов, а они их не знают, не сохранили, не удержали в своей памяти, а вот матерные слова, пришедшие из другой культуры, стали для них родными. И ведь это так повсеместно. И никто не борется с этим явлением повседневной жизни. Чему удивляться, что ругаются малообразованные люди, если и в литературных произведениях, и с экранов телевизоров стала буквально насаждаться "воровская" культура. Нам пришлось выдержать нешуточную борьбу с Громобоевым, чтобы получить устав. Первая же фраза устава поражала: "Военхоз является государственным предприятием..". Это означало, что колхозники и все другие будущие члены военхоза добровольно и безвозвратно передают в государственную собственность свои земельные и имущественные доли. Я предложила Альберту Петровичу внести изменения в эту основополагающую фразу и записать: "Военхоз является государственным предприятием со смешанной формой собственности: государственной и имущественными и земельными долями членов-пайщиков". Далее предлагалось записать в устав, что в случае расформирования военхоза земельные и имущественные паи возвращаются членам-пайщикам. Вокруг этих предложений завязался нешуточный спор.
Громобоев ездил по деревням на сходы колхозников и убеждал их вступить в военхоз со своими долями без всяких условий. Мы ездили вместе с ним и объясняли людям, чем отличается наше предложение, что оно оставляет за колхозниками право собственности на землю и имущество колхоза в случае неудачи затеи с военхозом. Громобоев обвинял нас в перестраховке, и какими только эпитетами не награждал, но мы с Любовью Борисовной твердо проводили свою линию. Альберт Петрович не мешал нам, но и не помогал. Перед сходами Громобоев уединялся с Альбертом Петровичем в кабинете и наливал ему стопочку с тем, чтобы тот особо не проявлял активности. Впрочем, дело было не только в пресловутой стопочке. Просто Альберт Петрович не хотел портить отношения с Лукиным Михаилом Дмитриевичем, который всеми силами поддерживал идею создания военхоза.
В день, на который было назначено общее собрание колхозников, Громобоев с утра приехал к Альберту Петровичу, угостил его хорошенько и уехал с ним куда-то, не взяв меня и Любовь Борисовну.
- Все! - сказала Любовь Борисовна, - наш Муравьев рта не раскроет на собрании, а колхозники проголосуют так, как скажут Громобоев и Лукин. Что будем делать?
- Нужно ехать туда, - твердо сказала я.
- На чем? У нас нет транспорта.
- Пойдем пешком, а по дороге будем голосовать.
До деревни было километра три, но мы решили во что бы то ни стало попасть на собрание. Времени было в обрез. Вдруг на дороге показался трактор, едущий в сторону деревни, к которому сзади была прикреплена ассенизаторская бочка. Мы проголосовали, протиснулись в кабину к трактористу и на ассенизаторском транспорте с "шиком" подкатили к клубу, где уже стояли машины военных, Лукина, Громобоева. Альберт Петрович, увидев нас, вытаращил глаза и заплетающимся языком сказал:
- Девчонки, ну вы даете! Не ожидал от вас такой прыти. Ну, воюйте, если такие храбрые!
Выступать нам на собрании не пришлось. Колхозники, увидев нас, дружно проголосовали за предложенную нами редакцию. Мы были счастливы, но за все в этой жизни приходится платить. Лукин через несколько дней объявил Альберту Петровичу и мне по выговору за какую-то мелочь и депремировал, но это не могло испортить радости победы.
Все произошло стремительно. Буквально через несколько дней после собрания всем в бывшем колхозе заправляли военные. Громобоев был переведен на должность второстепенного заместителя, а управление взял на себя полковник Баранов. Это был сравнительно молодой мужчина приятной наружности, среднего роста, плотно сбитый. Голос у него был командный даже, когда он старался не командовать. Он приехал в администрацию на следующее утро после своего назначения и уверенно прошел в кабинет Альберта Петровича. Тот не замедлил позвать меня, а следом за мной пришла и Любовь Борисовна. Ей не терпелось посмотреть на нового начальника военхоза. Познакомились. Баранова интересовало разделение земель между теперешним военхозом и администрацией. Не обошлось без конфликтов. Баранову не понравилось, что часть земель, ранее принадлежащих колхозу, перешла в пользование администрации, и он хотел вернуть эти земли, но ему показали решение райсовета, которым эти земли закреплялись за администрацией.
Мне Баранов понравился четкостью изложения своих мыслей, заинтересованным отношением к делу, глубоким знанием вопроса. Появилась уверенность, что дела пойдут в военхозе на лад. Но администрации он спокойной жизни не обещал, сказав, что будет бороться за возвращение земель.
На другой день он появился снова, но не один, а с молодой красивой женщиной, настоящей русской красавицей: большие серо-голубые глаза, коротко остриженные волнистые русые волосы, нежный цвет лица со здоровым румянцем во все щеки, румяные полные губы, слегка полноватая, но ладная фигура. Она вошла и по-мужски протянула руку: "Гордеева, - представилась она. - Председатель районного земельного комитета. Вот, товарищ Баранов недоволен тем, что много пахотной земли передал район администрации. Давайте смотреть, что можно изменить в сложившейся ситуации".