Люська во все глаза смотрела из окна, как в дом напротив въезжает новая семья. Больше всего ее заинтересовали две девочки, ее ровесницы, которые сначала помогали родителям выгружать из машины вещи, а потом остались их сторожить, пока взрослые вносили их в дом. Люська - девочка лет десяти-одиннадцати, рахитичного вида с несколько великоватой для ее роста головой, большими серыми, слегка навыкате глазами и кудрями, которые вились "мелким бесом" (по выражению ее матери, с которой они жили вдвоем). Жили более, чем бедно, потому что мать никуда на работу не брали. И было из-за чего. Когда-то уважаемая всеми мать стала изгоем в своем родном городе, после того, как ее старшая дочь красавица Вера сбежала вместе с молодым немцем. Прошло всего пять лет, как закончилась война, и еще не были залечены раны, не преданы забвению погибшие, и зверства немцев в период оккупации не выветрились из людской памяти. Вера до войны была комсомолкой, активисткой, а вот, поди ж ты, влюбилась во врага и сбежала с ним, покрыв позором и еще не старую свою мать и ни в чем не повинную Люську. С той поры и мать, и Люська ходили с вечно виноватым видом, наклонив голову и пряча глаза. Все от них отвернулись, а особенно доставала их детвора своими криками: "Фашистское отродье!" Из-за этого Люська на улице почти не показывалась, предпочитая домашнее уединение. В классе с ней никто не дружил, и она не смела даже мечтать об этом. Она понимала возмущение людей, сердилась на свою сестру и тайком жалела ее. Как можно забыть, какая Вера была веселая и ласковая, пока не влюбилась в этого Курта?
Люська была совсем маленькой, когда началась война; ей едва исполнилось два года. Отец и старший брат ушли на фронт, и она их совсем не помнила. Отец погиб в первый год войны, и они успели получить похоронку до прихода немцев в их город. В памяти у Люськи осталось, как мать страшно кричала и билась головой о стену, получив известие о смерти мужа, Люськиного отца. О брате до сих пор никаких известий не было. Мать несколько раз ходила в военкомат справляться о сыне, но там с ней особенно не церемонились и даже несколько раз дали понять, что, дескать, дети ее один от другого недалеко ушли. Советовали идти домой и не отрывать занятых людей от дела, пока и до нее не добрались бдительные органы. Мать вздыхала, еще ниже опускала голову и уходила ни с чем. Люська пугалась, когда мать, думая, что ее рядом нет, горестно разговаривала сама с собой:
- Ах, Вера, Вера! Что же ты наделала, доченька? И как я могу судить тебя? Дело молодое, горячее... Где ты теперь, горемычная моя, жива ли, добралась ли до Германии, куда увез тебя твой немчишко? А мы тут с Люськой маемся за твой молодой грех. Знать бы, что не напрасно, что все у тебя сладилось...
Замечая Люськины испуганные глаза, мать замолкала. И только тяжелый вздох вырывался из ее груди. Люська подбегала к матери, обнимала ее своими ручонками и начинала тихонько плакать. Мать утирала ее слезы, приговаривая:
- Ничего, доченька, выдюжим. Все перемелется, все переменится, будет и на нашей улице праздник.
И Люська верила ей, хотя праздником в их доме давно не пахло. Хорошо, что при доме был небольшой участок земли, где мать сеяла полоску ржи, сажала картошку и выращивала хрен и укроп на продажу. Благо, за ними особого ухода не требовалось.. Собранного урожая едва хватало до нового, и они перебивались, как говорят в народе, с хлеба на воду. Ели пустую картошку и серые клеклые лепешки и то не досыта. Мать иногда находила подработку: то поможет соседям с прополкой, то старым одиноким женщинам воды принесет, и ей за это давали мелочь или что-нибудь из еды. Хуже всего было зимой, особенно если зима была морозной. Мать перешивала Люське одежду из своих и Вериных вещей, а вот с обувью было совсем плохо. Летом можно и босиком побегать, а осенью и зимой - просто беда. В школу осенью Люська ходила в не по размеру больших туфлях старшей сестры, привязывая их веревочками, чтобы не спадали, а зимой - в валенках, которые мать сама подшивала, чем придется. Все лето мать и Люська запасали хворост, и это было очень непросто. Немцы повырубили почти все окрестные леса, и за хворостом приходилось ходить все дальше и дальше. Хворост быстро прогорал, не давая особого тепла, но и замерзнуть не давал. Пока он горел, нужно было успеть сварить чугунок картошки, вскипятить воду и испечь лепешки.
Городок, в котором жили Люська с матерью, стоял в стороне от основных трасс, и немцы у них надолго не задерживались. И почти до конца сорок второго года люди продолжали жить своей обычной жизнью. Война катилась стороной, словно щадя их от потрясений военного времени. Но в конце сорок второго в город вошла на отдых и переформирование немецкая танковая бригада и задержалась в нем в резерве вплоть до сражения на Орловско-Курской дуге. Вот тогда-то к ним в дом поселили молодого танкиста Курта, светловолосого ясноглазого красавца-весельчака. Он любил играть на губной гармошке и делал это очень искусно. Люське было очень любопытно узнать, как извлекаются веселые звуки из такой маленькой штучки, и она, притаившись за дверью и подглядывая в щелочку, слушала игру Курта, затаив дыхание. Однажды дверь неожиданно распахнулась, и она очутилась перед весело смеющимся Куртом. Он взял ее за руку и что-то говорил на непонятном языке, а потом протянул ей конфетку в яркой обертке:
- Взять! - на ломаном русском языке сказал он.- Карашо!
Люська хотела взять, но в комнату вихрем ворвалась Вера, выхватила конфету и бросила ее на стол со словами:
- Нам от вас ничего не надо!
Курт изумленно посмотрел на девушку и удивленно присвистнул:
- Карашо! Гут! Ты есть кто?
Вера молчала, опустив глаза. Курт подошел к ней, за подбородок поднял ее лицо и заглянул в глаза. Но тут же смущенно отступил:
- Я не делать плёхо, Я дать конфет. Я - Курт. А ты?
- Я - Вера, дочь хозяйки.
И, взяв Люську за руку, она также стремительно вышла из комнаты. Курт задумчиво посмотрел ей вслед. Что он увидел в глазах Веры, почему смутился, почему почувствовал себя виноватым? Эта девушка с ясным взглядом больших серых глаз напомнила ему сестру, младшую любимую сестру. У той были такие же серые ясные глаза, и она была такая же стремительная и бесстрашная. Ему захотелось подружиться с этой девушкой, и с этого дня он стал искать случая поговорить с ней. Но Вера старательно его избегала. Она видела в нем врага, который пришел незваным, и возомнил себя хозяином на чужой земле. Но Курт вел себя деликатно по отношению к хозяевам дома, старался облегчить их жизнь, передавая порой продукты матери со словами:
- Это вам. Киндер расти... - и указывал на Люську.
Это было хорошим подспорьем к их более чем скромному столу. Мать, в свою очередь, приготовив из переданных продуктов что-нибудь домашнее и вкусное, угощала Курта. Однажды мать, по своему обыкновению, отнесла Курту тарелку аппетитного борща, а сама с дочерьми села обедать на кухне. Дверь открылась, и на пороге появился улыбающийся Курт с тарелкой в руках:
- Я - компания...
Мать засуетилась, освобождая для него место за столом. Курт непринужденно сел и стал с аппетитом уплетать борщ. Потом он на ломаном языке сказал:
- Я хотеть есть здесь. Гут, ошень гут!
Так Люськина мать стала готовить для Курта, и он ел с ними за одним столом. Он только сейчас понял, как он истосковался по дому. Гитлер обещал быструю победу, а война затянулась, и конца ей не было видно. Перед войной Курт успел стать танкистом, и сразу же был отправлен на фронт. Судьба хранила его. У него не было ненависти к русским, он просто исполнял свой воинский долг. Люськина мать напоминала ему его мать. Та также хлопотала на кухне, у нее было такое же доброе выражение лица. Как же он соскучился по матери, сестре, родному дому! За годы войны он стал понимать русский язык и немного объясняться. Этому в немалой степени способствовал и немецко-русский словарь, который он обнаружил в одной из брошенных школ, и взял его, не отдавая себе отчета, зачем. А вот теперь словарь пригодился. С его помощью он стал разговаривать с Верой, и постепенно молодые люди обнаружили много сходного и в мыслях, и в чувствах. Между ними возник взаимный интерес. И теперь уже Вера не избегала Курта, а охотно и много с ним общалась. Они сами не заметили, как взаимное общение стало жизненно необходимой потребностью.
Однажды Вера заболела. У нее поднялась высокая температура, и Курт не видел ее целых три дня. Он за это время весь извелся от беспокойства и понял, что Вера ему стала бесконечно дорога, что он не мыслит своей жизни без теплого взгляда ее серых глаз, без ее негромкого голоса. Вокруг бушевала война, а в сердцах этих молодых людей зародилась любовь, для которой нипочем языковая разница и уж совсем нипочем, что влюбленные находятся по разные стороны воюющих сторон. Когда Вера поправилась, она стала подолгу сидеть на скамейке в саду с книгой в руке, но любой сторонний наблюдатель мог бы заметить, что глаза ее скользят поверх страницы, что она грезит наяву с открытыми глазами. Она боялась признаться самой себе, что в ее сердце властно вторглось прежде неведомое ей чувство и к кому? К тому, кого все считали врагом, а для нее он был самым лучшим и дорогим. Еще не было произнесено вслух ни одного слова признания, но зато красноречиво говорили их взгляды, и в жар бросало от случайного прикосновения руки. Мать первой заметила признаки любовного недуга и решилась на разговор с дочерью.
В один из вечеров, когда Курта не было дома, она спросила Веру:
- Дочка, ты любишь его?
Вера вздрогнула, зарделась, словно маковый цвет, и прошептала:
- Что вы такое выдумали, мама? Никого я не люблю! Просто мне нравится общаться с ним. Он очень добрый и ко мне, и к Люське. Он совсем не похож на врага.
- И все-таки, он - враг. Ваша дружба ни к чему хорошему не приведет, а опозорит и тебя, и всю нашу семью. Тебе нужно уехать из города, хотя это и непросто. У меня недалеко в деревне живет хорошая знакомая. Я переговорю с ней, и ты поживешь у нее. Люди говорят, что скоро немцев погонят.
- Как погонят? А как же Курт?
- И Курта твоего погонят тоже. Ты что, хочешь, чтобы немцы всегда хозяйничали на нашей земле? Ты послушай, какие ужасы рассказывают про их зверства. Нам повезло, что Курт щадит нас, а у других в домах все ценное забрали. А кто не хочет расставаться со своим добром, того убивают на месте без суда и следствия. Где ты живешь, дочка? Открой глаза и уши!
На другой день мать с утра пораньше ушла в деревню к подруге. Вернулась она чернее тучи. Вера подошла к ней и спросила:
- Что случилось, мама?
- Да уж такое случилось, что и в страшном сне не приснится. Повесили мою подругу окаянные, а дом ее спалили. Она прятала раненого нашего бойца, кто-то донес на нее. Ее долго мучили, а потом повесили. Боец-то успел уйти к партизанам, а ее все пытали, где она его прячет. Звери, душегубы!
Скупая слеза повисла на ресницах у матери. Вера стояла испуганная и растерянная. Потом обняла мать и заплакала:
- Что же теперь будет, мамочка?
В это время на кухню вышел Курт. Увидев плачущую Веру, он встревожился:
- Что? Кто обидеть?
- Никто не обидеть, - сердито отозвалась мать. - Просто ударилась случайно головой о косяк.
- Что есть косьяк?
- Вот об этот косяк, - показала мать на дверь.
Курт подошел к Вере, заглянул ей в лицо:
- Болно? Плакать нет.
Вера мрачно посмотрела на него и выбежала из дома.
- Вы бы, господин Курт, не трогали ее, она скоро успокоится. Девичьи слезы недолги.
Мать вышла следом за Верой. Курт задумчиво посмотрел ей вслед. С этого дня Вера снова стала избегать Курта, а он, наоборот, стремился, как можно чаще, видеть ее. Но, чем больше Вера старалась отдалиться от Курта, тем глубже он западал ей в душу: она постоянно думала только о нем, рисуя картину совместной жизни без войны и вражды. Умом она понимала всю несбыточность своих мечтаний, но сердце... сердце не мирилось с разумом. В ней шла постоянная борьба с самой собой. Вера похудела, стала задумчивой и неразговорчивой. Люська не узнавала свою, прежде веселую и смешливую сестру. Она ластилась к ней, старалась ее развеселить и вовлечь в свои игры, но Вера оставалась безучастной к Люськиным стараниям. Зато Курт уделял много внимания Люське, играя для нее на губной гармошке, обучая ее разным играм, и Люська привязалась к нему всем своим детски чистым сердечком. Она еще не умела отличать своих и чужих. Для нее был хорош тот, кто был добр к ней, и с кем ей было интересно. В жизни Люськи ничего не менялось: мама и сестра всегда были рядом, каждое утро вставало солнце, еды хватало. А что еще нужно маленькому человечку на заре жизни?
Но однажды все изменилось. Курт пришел домой озабоченным и позвал Веру для важного разговора. Люське было любопытно узнать, почему перед ее носом закрыли дверь, и она приникла к закрытой двери. Голоса доносились глухо. Говорил Курт:
- Вера, приказ воевать. Я ехать... Я любить тебя. Жди. Я хотеть жениться. Война - плёхо.
И голос Веры отвечал:
- Курт, я тоже люблю тебя. Но мы не можем жениться. Наши народы воюют. Мы не можем быть вместе, пойми! Неужели ты не понимаешь?
- Я не понимать. Война капут. Я забирать тебя Германия.
- Кто знает, когда окончится война. И разве могу я оставить своих родных? И зачем только я тебя встретила?
Люська услышала, что Вера плачет. Ее сердечко затопила волна жалости к сестре, и она, не раздумывая, открыла дверь, бросилась к Вере и остановилась в нерешительности. Вера плакала на плече у Курта, а он одной рукой обнимал ее, а второй вытирал ей слезы. Заметив Люську, Вера сделала ей знак уйти, пока Курт не заметил ее. Он стоял спиной к двери и не видел Люськиного появления. Люська тихонько вышла из комнаты и побежала к матери, чтобы рассказать, что Курт хочет увезти Веру, а она не хочет с ним ехать и плачет. Мать выслушала Люськину сбивчивую речь и велела никому не говорить о том, что она видела и слышала.
Утром танковая дивизия покинула городок, в котором жила Люська. Она спала, когда Курт уходил из дома, и не видела, как он прощался с Верой, как Вера рыдала, расставаясь с ним. После ухода немцев в городке наступила непривычная тишина. Вера после отъезда Курта грустила, мало разговаривала. Часто Люська заставала сестру в слезах. Тогда она подходила к ней, обнимала своими маленькими ручонками и тихо просила:
- Верочка, не плачь!
Но Вера еще сильнее заливалась слезами. Люська испуганно смотрела на нее и начинала тихонько подвывать сестре. Это Люськино подвывание приводило Веру в себя, она целовала Люську в мокрые щеки, и обе сестры затихали. Так прошел месяц. И однажды в дом постучался Курт. Голова у него была перевязана, и он передвигался на костылях. Перед окнами дома стоял запыленный автомобиль, иссеченный осколками. Курт попросил Веру собраться как можно быстрее:
- Я ехать Германия... Воевать нихт. Ты ехать вместе.
Вера испуганно прижала руки к груди и смотрела на Курта широко открытыми глазами. Мать выступила вперед и сказала:
- Господин Курт, Вера не может ехать с вами. Я ее не отпускаю.
- Но, мама! Я люблю его! Ты даже не представляешь, как я люблю его!
- А о нас с Люськой ты подумала? Что будет с нами? Как я объясню людям, что ты уехала с врагом?
- Я - нихт враг! Я любить Веру. Меня отправлять домой, и я забирать Веру.
- Ишь ты какой! Забирать! Я для тебя ее растила, немчура проклятая?
- Что есть немчура?
- То и есть, что немчура! Уезжай, господин хороший, Христом Богом тебя молю! Нельзя ей ехать с тобой.
- Простите, мама, но я поеду с ним. Он ранен и нуждается в моей помощи.
И Вера стала лихорадочно собирать вещи, но мать повалилась ей в ноги и заголосила. Люська ей вторила. Вера остановилась в нерешительности. Под окнами раздался гудок автомобиля. Курт умоляюще посмотрел на Веру:
- Вера, спешить! Надо ехать! - и пошел к выходу.
Вера, наскоро захлопнув чемодан, бросилась вслед за ним. Мать, тяжело поднявшись с колен, как слепая, побрела за ними следом. Люська бросилась за матерью. Когда они выбежали из дома, машина уже мчалась по улице, поднимая за собой клубы пыли.
- Мамочка, Люська, прощайте! Не поминайте лихом! - прощально донесся до них голос Веры.
После отъезда Веры мать замкнулась в себе. А вскоре немцев разгромили на Орловско-Курской дуге, и война стала отступать на запад. Вестей от Веры не было, а вот соседи не упускали случая, чтобы высказать свое презрение матери и ни в чем неповинной Люське. Для них настали тяжелые времена. Мать надеялась, что время погасит эту волну ненависти, но этого не происходило. В городе налаживалась мирная жизнь, требовалось много рабочих рук, но рукам матери применения не находилось. Годы шли, а в жизни матери и Люськи ничего не менялось.
Наступило время идти Люське в школу. Мать перешила еще Верину школьную форму, сшила холщовую сумку для учебников и тетрадей, отыскала и ручку, и карандаши, и даже белый бант нашелся в старом сундуке. С букетом ярких георгинов в руке, нарядная и взволнованная Люська торжественно шла первый раз в первый класс. Рядом шла не менее взволнованная мать. На школьном дворе было многолюдно и шумно. Мать отыскала Люськин класс и подвела дочку к учительнице. Та небрежно посмотрела в сторону Люськи и сказала:
- Постойте пока в сторонке. Я вас позову, когда нужно будет идти в класс.
Родители Люськиных одноклассников неодобрительно смотрели на Люську и ее мать. А Люська смотрела по сторонам широко раскрытыми глазами и жадно впивала весь этот разноголосый шум. Ее распирала гордость, что она наконец-то станет школьницей. Она еще не знала, сколько испытаний выпадет на ее долю. Когда пришли в класс, учительница посадила ее одну за последнюю парту, объяснив, что никто из детей с ней сидеть не хочет. На недоуменное Люськино "почему", она коротко бросила:
- Придешь домой - спроси у мамы.
Глаза Люськи наполнились слезами, и она, уронив голову на парту, горько заплакала. Все дети оглянулись на нее, а учительница, подойдя к Люське, строго сказала:
- Не реви! В школе плакать не полагается. Разве тебя кто обидел? Если ты сейчас не перестанешь плакать, я выведу тебя из класса в коридор.
Люська продолжала плакать. Учительница постояла возле нее и вернулась на свое место.
- Дети, - сказала она, - не обращайте внимания на эту невоспитанную девочку. Она, видимо, пришла не учиться, а демонстрировать нам свою невоспитанность.
Люська заплакала еще громче, а затем, схватив свою холщовую сумку, выбежала из класса. Всю дорогу до дома она твердила про себя:
- Больше никогда не пойду в эту противную школу!
Мать удивилась, увидев Люську, рано возвратившуюся и зареванную.
- Доченька, что случилось? Почему ты не в школе и кто тебя обидел?
- Я больше не буду учиться! Там учительница злая, и дети злые! Со мной никто не хочет сидеть за одной партой, - прокричала, захлебываясь слезами, Люська.
Мать присела на корточки перед Люськой и, глядя ей прямо в глаза, сказала:
- Доченька милая, учиться нужно обязательно и учиться тебе нужно будет лучше всех. А на учительницу и детей не обижайся. Для них мы - враги, потому что твоя сестра Вера уехала с немцем. А немцы у многих убили отцов, братьев. Они не могут нам простить, что твоя сестра полюбила немца, фашиста. И больше никогда не плачь ни в школе, ни на улице. Они имеют право нас ненавидеть.
- Мама, мы же не убежали с немцами! А папу моего тоже убили немцы. За что же нас ненавидеть?
- Мы не убежали. Да, твоего папу тоже убили фашисты. Но брат твой Борис пропал без вести, и люди думают, что он тоже у немцев, как и твоя сестра. В их глазах мы виноваты, и я прошу тебя, не нужно на них обижаться. Хорошо еще, что меня не арестовали, а тебя не отправили в детский дом. Терпи, доченька! Видишь, я терплю.
И мать, прижав Люську к себе, заплакала беззвучными слезами:
- Ты только верь, что будет и на нашей улице праздник!
Слезы у Люськи высохли, и она пообещала матери:
- Я буду терпеть и буду учиться лучше всех. Ты только не плачь, мама!
- А сейчас давай вернемся в школу.
Они пришли, когда в школе разливался звонок, возвещавший перемену. Дети веселой гурьбой высыпали в школьный коридор. Мать с Люськой подошла к учительнице:
- Вы простите, пожалуйста, мою дочь. Больше она плакать не будет. Я ей все объяснила. Но я прошу вас быть помягче с ней, ведь она еще ребенок.
Лицо учительницы пошло пятнами:
- Помягче? Вы просите быть помягче? А кто мне вернет моих родителей, которые умерли от голода в Ленинграде, кто вернет моим первоклашкам погибших отцов?
- Вы взрослый человек и понимаете, что Люся в этом не виновата. Вы можете обвинять меня, что я плохо воспитала старшую дочь, но чем заслужила вашу ненависть младшая?
- А вас, будь моя воля, я сгноила бы в тюрьме и удивляюсь нашим властям, что они вас держат на свободе.
- Поверьте, что в тюрьме мне, может быть, было легче. Там каждый день кормят, а я с дочкой не всегда бываю сыта. Моей доле не позавидуешь. Думаете, легко выносить презрение бывших друзей? Я не прошу снисхождения себе. Я прошу не воспитывать в Люсе ненависти ко всем окружающим. Ее душа не окрепла, не дайте ей сломаться. Вы же - педагог!
- Хорошо, я постараюсь не давать волю своим эмоциям, но мне тяжело видеть вашу дочь и знать, что она сестра той, которая выбрала нашего заклятого врага и предала свою Родину, свой народ и все наши идеалы.
- У нее есть одно оправдание - любовь. А любовь, как вы знаете, не всегда дружит с разумом. Это приходит позднее, с возрастом, а Вере было всего восемнадцать лет.
- Вы оправдываете свою дочь и ее поступок?
- Я не оправдываю, - устало произнесла мать, - я ее жалею и люблю. И очень тревожусь о ее судьбе: жива ли, счастлива ли? Я мать, поймите это! У вас есть дети?
- Мои дети - настоящие советские патриоты, - гордо произнесла учительница.
- Дай Бог им счастья! - завершила беседу мать и ушла.
А Люська осталась. Она не все поняла из того, о чем говорили мать и учительница, но для себя решила, что никогда она больше не будет плакать. Но плакать ей пришлось и совсем скоро. Первоклашек со второго полугодия начали готовить в октябрята: разучивали песни, учили стихи. Люське стиха не дали, и песни она слушала под дверью. Там, под дверью она заучила и все стихи, и все песни. У нее были отличная память и слух. И голосок у Люськи был чистый и звонкий. Она с упоением читала стихи матери и пела песни. Она мечтала, что сам товарищ Сталин узнает про ее беду и даст команду непременно принять Люську в октябрята, потому что она так хорошо читает стихи, без единой запинки, и поет все песни. Она решила написать письмо Сталину. Она вырвала из тетради чистый лист и крупными печатными буквами вывела: "Дорогой товарищ Сталин! Пишет вам Люська. Я очень хочу стать октябренком. А меня не берут. Я знаю все стихи и песни. Помогите мне!" Из другого листа она склеила подобие конверта и надписала: "Москва. Товарищу Сталину". Утром по дороге в школу Люська хотела опустить письмо в почтовый ящик, но не смогла достать до прорези, куда бросают письма. Пришлось идти в школу, неся в сумке неотправленное письмо. Во время уроков она то и дело заглядывала в сумку, чтобы проверить, на месте ли письмо. Учительница сурово спросила ее:
- Что ты там прячешь? Дай мне сюда!
Люська прижала сумку к груди и широко раскрытыми глазами смотрела на учительницу. Она готова была сражаться за свою тайну. Учительница подошла к ней и потянула сумку к себе. Люська не отпускала. Класс с интересом наблюдал за происходящим.
- Люся, в чем дело? Почему ты не даешь мне свою сумку? Что там у тебя? Покажи немедленно! - возвысила голос учительница.
Люська все также цепко держала сумку. Учительница рванула сумку к себе. Силы были неравны, и сумка оказалась в руках у учительницы. Она раскрыла ее и увидела неуклюже склеенный конверт с надписью: "Москва. Товарищу Сталину". Брови ее изумленно поползли вверх:
- Это что такое? - прошипела она.- Как ты смеешь писать товарищу Сталину? Ты знаешь, как он занят? Разве у него есть время читать глупости маленькой девочки? Интересно, о чем ты ему пишешь? Как, дети, прочитаем, о чем Люся пишет товарищу Сталину?
- Прочитаем! - прокричали в один голос оживившиеся дети.
Учительница, не спеша, разорвала конверт и быстро пробежала глазами содержание письма. Затем обратилась к притихшим детям:
- Люся просит товарища Сталина, чтобы он помог ей стать октябренком. Как вы думаете, что ответит товарищ Сталин Люсе?
Лес рук взметнулся над головами
- Скажи ты, Витя.
Витя, веснушчатый круглоголовый мальчуган с большими блестящими глазами, бойко ответил:
- Сталин не разрешит Люсе стать октябренком, потому что ее сестра - немецкая подстилка!
- Витя нельзя говорить слово "подстилка", это нехорошо.
- Но так все говорят.
- А ты не повторяй за другими плохих слов. Итак, ты думаешь...
И тут Люська, не дожидаясь окончания фразы учительницы, закричала:
- Вера хорошая, она лучше всех! Она добрая, а вы все злые, злые! И не принимайте меня в октябрята, не надо! Я сама не хочу! - и она разразилась бурными рыданьями. И учительница, и дети в изумлении смотрели на Люську. Она всегда была тихая и покорная, ходила, опустив низко голову, на обидные выкрики детей, никак не реагируя. С самого первого дня своего появления в школе никто больше не видел ее слез. И вдруг такой взрыв эмоций. Долго копившаяся в душе у Люськи обида нашла, наконец, выход в этих бурных рыданиях. В глазах у учительницы промелькнуло что-то, похожее на сочувствие. Она подошла к ней и слегка погладила по голове:
- Успокойся, девочка. Не надо плакать. А знаете, ребята, я думаю, что товарищ Сталин разрешил бы принять Люсю в октябрята.
Слезы у Люськи высохли моментально, и она с надеждой посмотрела на учительницу.
- Пойди, Люся, умойся и возвращайся в класс. А мы продолжим урок.
В октябрята Люську приняли, но она продолжала оставаться в классе чужой и все так же одиноко сидела за своей партой. Правда, она принимала участие в общих октябрятских сборах, и ей даже давали петь песни и рассказывать стихи. Особенно она любила песню "Летят перелетные птицы" за слова: "Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна". Люська не знала, где находится турецкий берег и что такое Африка, но ей нравилась эта строчка из песни - и все. И она пела ее с выражением, делая особый акцент на том, что ей не нужны заморские страны.
Училась Люська с большим желанием, но оценки выше четверки ей учительница ставила редко, хотя отвечала она лучше многих отличниц. Люська не роптала. Она была благодарна учительнице, что ей позволяли участвовать в жизни класса. Так прошло два года. День, в который Люська наблюдала переезд новой семьи в дом напротив, она начала с похода на рынок, где продала выращенные укроп и хрен. Брали их охотно и быстро раскупили все, поскольку был в разгаре сезон заготовок на зиму: люди засаливали в бочках помидоры и огурцы, а хрен и укроп в этом деле - вещи незаменимые. На обратном пути Люська купила буханку хлеба и сейчас, сидя перед окном, с наслаждением уплетала хрустящую горбушку. Лето заканчивалось, и скоро Люське предстояло пойти в третий класс. Она не отводила глаз от девчонок, сидящих на чемоданах у дома напротив, и мечтала, что неплохо бы с ними подружиться. Одна девочка была светловолосой, а другая темненькой. Та, у которой были светлые волосы, была заметно крупнее. Видимо, она была старшей в семье. Младшая грустно озиралась по сторонам и вдруг заметила Люську в окне. Она внимательно посмотрела на нее и улыбнулась. Улыбка очень шла этой девочке, и Люська улыбнулась ей в ответ. Старшая девочка, заметив улыбку на лице младшей, обернулась, тоже заметила Люську и приветливо махнула ей рукой. Люська обрадовалась приглашению и тотчас выбежала из дома. Она уже подходила к новеньким девочкам, когда невесть откуда вывернулся сосед, рыжий Витька и, презрительно глядя на Люську, сказал:
- С ней никто не дружит. Ее сестра с фрицем убежала.
Люська остановилась в нерешительности и залилась пунцовой краской.
- Ну, что же ты? - поощрила ее старшая девочка. - Иди к нам, не слушай этого дурака.
- Кто дурак? Я дурак? - взъярился Витька. - За такие слова и по шее схлопотать недолго.
Старшая девочка сощурила свои глаза в недоброй гримасе и пропела:
- Это ты мне угрожаешь? Иди поближе, я мигом разделаю тебя под орех!
- Муся, не надо! - запротестовала младшая. - Не затевай ссоры, папа будет недоволен: не успели приехать, а уже затеяли драку.
- Еще чего! - презрительно фыркнула Муся.- Папа будет доволен, что я не даю спуска этому оболдую.
- Как ты меня назвала? Ну-ка, повтори! - грозно закричал Витька, но голос его по-петушиному сорвался на фальцет.
Муся громко захохотала. Люська стояла ни жива, ни мертва. Никто еще за всю ее короткую жизнь не заступался за нее. Витька был известен всей улице, как драчун и забияка. Это был довольно рослый, крепко сколоченный мальчик, с рыжими вихрами, небрежно торчащими в разные стороны, босоногий, в холщовых штанах явно на вырост, засученных до колен и подвязанных веревочкой, чтобы не спадали. Веревочка была завязана на бантик, что придавало Витьке совсем не воинственный вид.
- Сама напросилась, - возвестил Витька и занес кулак для удара. Люська от страха зажмурила глаза. Младшая сестра вскочила с чемодана и бросилась к сестре, чтобы заслонить ее от Витькиного кулака, но Муся ловко дернула за веревочку, и Витьке пришлось кулак опустить, чтобы подхватить штаны, которые неминуемо бы свалились, обнажив его первородные прелести перед всеми девочками. Этого Витька допустить не мог. Он изо всех сил держал штаны, а Муся, вцепившись ему в волосы одной рукой, второй мутузила его, приговаривая:
- Никогда не задирай девчонок, никогда не говори о них плохо!
Витька изворачивался, как угорь, но Муся цепко его держала и требовала, чтобы он дал слово никогда не обижать девочек. Витьке ничего не оставалось, как признать свое поражение, и дать требуемое обещание. Только после этого Муся Витьку отпустила. Люся восторженными глазами смотрела на Мусю. Именно из-за Витьки, который учился с ней в одном классе и жил по соседству, Люська почти не выходила на улицу. Он всегда при виде ее сыпал различными оскорблениями и непристойностями. Раскрасневшаяся от недавнего сражения Муся спросила:
- Как тебя зовут? Меня зовут Муся, а это моя младшая сестра Оксана, а попросту Ксюша. Мы здесь будем жить.
- А я Люська. Я живу в доме напротив, но со мной никто не дружит, потому что моя сестра действительно уехала с немцем Куртом. Она его полюбила, - добавила Люська и заплакала.
Ксюша подошла к ней, погладила по плечу и предложила:
- Хочешь, я буду с тобой дружить? И Муся тоже. Правда, Муся?
- Да, - подтвердила Муся. - И я буду тебя защищать.
Так девочки подружились. Оказалось, что сестры тоже должны пойти в третий класс в ту же школу, где уже училась Люська, и по странной прихоти судьбы в тот же класс "а". Люська помогала девочкам носить вещи, а потом ее оставили обедать. Оказывается, пока все носили вещи и размещали их по местам, бабушка сестер сварила удивительно вкусный борщ, какого Люська не пробовала с самого отъезда Веры с Куртом. Борщ был наваристый, ярко-красный, со сметаной и большим куском мяса. Люська не верила своему счастью и даже зажмурила глаза, опасаясь, что когда она их откроет, и борщ, и девочки, и вся их большая семья пропадут, что все ей только снится. Но все осталось на своих местах. Люська с жадностью стала поглощать борщ и, глядя на нее, веселее заработали ложками сестры.
- Смотрите, как все проголодались после работы, - весело заметил отец девочек.
Когда Люська насытилась, она стала осторожно всех рассматривать. Отец сестер был красивый светловолосый ухоженный мужчина с добрым взглядом больших серых глаз и очень располагающей улыбкой. На вид ему было около сорока лет. Мать девочек была небольшого роста, худенькая, похожая на девочку-подростка. У нее были черные с синим отливом волнистые пышные волосы, сколотые гребнем, которые она довольно часто поправляла легким взмахом руки. А еще была бабушка, довольно моложавая женщина, которую свободно можно было принять за мать девочек, если бы не седина, вкравшаяся в ее бронзового отлива волосы, да скорбные морщинки, протянувшиеся от крыльев носа к подбородку. Чувствовалось, что в семье все друг друга любят. Оказалось, что за столом собралось не все семейство. Есть еще две малышки-сестренки, которые пока остались с няней на вокзале в комнате матери и ребенка. Сразу после обеда родители уехали за ними, а девочек бабушка отпустила погулять.
Люське не терпелось похвастаться матери, что у нее появились подруги, и она пригласила Мусю и Ксюшу к себе. Мать очень удивилась, увидев Люську в окружении незнакомых девочек, но Люська подбежала к ней и радостно возвестила:
- Мама, мама, это мои подруги Муся и Ксюша! Они только сегодня приехали в дом напротив. Я помогала им переезжать, а меня накормили очень вкусным борщом с мясом и со сметаной!
Мать засмеялась, глядя на довольное лицо дочери:
- Люсенька? не так быстро! Кто из них Муся, а кто Ксюша? Это замечательно, что у тебя появились подруги!
- Мама, а Муся поколотила Витьку за меня. Знаешь, как она здорово дерется!
Муся смущенно потупилась, но по всему было видно, что Люськин восторг ей приятен. Ксюша оглядывала бедную обстановку Люськиного дома. Из мебели оставался только кухонный стол, две широких лавки, старый сундук, на котором лежало некое подобие постели. На нем спала Люська. В другой комнате, называемой залой, стояла металлическая кровать, застеленная лоскутным одеялом. Посреди комнаты находился круглый стол, за которым Люська делала уроки, а в углу притулилась старенькая этажерка, на которой стояло несколько книг в потрепанных переплетах.
Мать, заметив, что Ксюша внимательно рассматривает их убогую обстановку, сказала:
- Не смотри, девочка, что у нас бедно. Почти всю мебель пришлось пожечь в холодные зимы. Мы не всегда так жили. Был у нас в доме достаток, была радость, да вот только война поганая все порушила. Вам уже, наверно, доложили, что моя старшая дочка уехала с немцем? Из-за этого я не могу найти работу, живем очень скудно, но мы с дочкой не жалуемся и не унываем. Правда, Люська?
Люська подошла к матери, обняла ее, спрятав лицо на материнской груди, и утвердительно кивнула головой. Вышло у нее это смешно, словно маленький бычок боднулся. Муся решительно сказала:
- Моего папу прислали сюда директором техникума, и я скажу ему, чтобы он обязательно взял вас на работу. Вот увидите!
- Спасибо, золотце, за твое доброе сердце.
А Ксюша сказала:
- Пусть Люся всегда приходит к нам обедать. Папа и мама будут очень рады, потому что мы с Мусей едим плохо, и они всегда ругают нас за это. А сегодня с Люсей мы все ели хорошо, и они радовались.
- Ах, вы мои хорошие! Чем же мне вас отблагодарить? Нет у нас ничего, разве что - печеная картошка. Хотите печеной картошки?
Девочки неуверенно переглянулись, но отказаться было неудобно, и они согласно кивнули. Печеная картошка оказалась неожиданно очень вкусной, а есть ее было необычайно весело. Все перемазались сажей и звонко смеялись, глядя друг на друга.
Вечером девочки взахлеб рассказали родителям, как они были в гостях у Люськи, что мать ее никак не может устроиться на работу, что живут они впроголодь. Отец пообещал переговорить с Люськиной матерью и что-нибудь придумать с ее трудоустройством. Обещание он свое сдержал: взял Люськину маму на работу делопроизводителем и не пожалел. Она оказалась весьма грамотной, очень добросовестной и в короткое время навела порядок во всех многочисленных и порой запутанных документах. Правда, отцу пришлось выдержать бурную дискуссию с секретарем горкома партии, но он сумел убедить последнего, что Люськина мать никакой опасности для существующего строя не представляет, а работником является незаменимым.
Девочки стали неразлучными. И то Люська бежала с утра пораньше через дорогу к сестрам, то они спешили к ней.
Первого сентября учительница объявила, что всем ученикам предстоит в этом году готовиться к приему в пионеры, а для этого нужно хорошо учиться, вести себя примерно на уроках и переменах, а также за пределами школы, взять шефство над первоклассниками. Затем она повернулась к новеньким ученицам Мусе и Ксюше и представила их классу. Посадила она сестер за одну парту, а Люська так и осталась сидеть одна на "камчатке". Так все называли последнюю парту. Но она уже не чувствовала себя одинокой, у нее были подруги. Она с нетерпением ждала перемены, чтобы продемонстрировать всем свою дружбу с новенькими девочками. Это был миг ее триумфа. Едва прозвенел звонок на перемену, и учительница вышла из класса, как Муся и Ксюша направились к Люське. Каждая из девочек несла ей по румяному яблоку. Все ребята с удивлением смотрели на сестер.
- Вы разве не знаете, что ее сестра сбежала с фашистом? - спросила отличница Мила.
- Знаем, знаем, - небрежно ответила Муся. - Ну, и что? Это же не Люся сбежала. Она вот сидит здесь и никуда бежать, по-моему, не собирается.
- С ней никто не дружит, - пояснила Мила.- У многих ребят не вернулись отцы или братья, они погибли из-за фашистов.
- У Люси тоже отец погиб на фронте, - возразила Ксюша.
- А у нее и брат пропал без вести, - злорадно крикнул кто-то. - Вот!
Муся поискала глазами крикнувшего, но, не определив его, сказала:
- А вы знаете, что одного человека считали пропавшим без вести, а он лежал в госпитале, потеряв от контузии память? А потом врачи его подлечили, и он все вспомнил и вернулся домой. Я сама об этом читала. Неужели из-за того, что сестра Люси убежала, вы считаете и Люсю виноватой? Она была тогда совсем маленькая. А мы с Люсей подружились, и она замечательная девчонка! Может, вы и с нами не будете дружить из-за того, что мы дружим с Люсей? Кто не хочет с нами дружить, поднимите руки!
Поднялась только рука Витьки рыжего, которого Муся отмутузила неделю тому назад. Муся презрительно сощурила глаза и небрежно сказала:
- А с тобой мы сами дружить не хотим. Держи штаны крепче, чтобы их снова не потерять.
Витька покраснел так, что его волосы на фоне лица стали казаться не рыжими, а блеклыми. Он метнул ненавидящий взгляд в сторону Муси и выбежал из класса. Муся громко захохотала ему вслед. После этого все ребята в классе признали лидерство Муси. А Мила подошла к Люське и предложила:
- Если хочешь, садись со мной, у меня свободное место рядом.
Люська счастливо улыбнулась и согласно кивнула головой. Так начался перелом в отношении класса к Люське.
На следующем уроке учительница предложила ребятам переписать в тетради слова Торжественного обещания и выучить их наизусть. Это обещание нужно давать перед всей школой в день приема в пионеры. Все старательно заскрипели перьями. Учительница мечтательно смотрела в окно, где осень уже начала пока робко расцвечивать листву яркими красками. Неожиданно она увидела боковым зрением, что Люська неуверенно подняла руку.
- Тебе чего? - не отрывая взгляда от окна, спросила она.
- А мне можно переписывать Торжественное обещание?
Учительница оторвалась от созерцания примет осени и повернулась к Люське, внимательно на нее посмотрела, а потом обратилась к классу:
- Как вы думаете, ребята, стоит Люсе переписывать слова обещания?
Рыжий Витька злобно выкрикнул:
- Она - фашистское отродье!
Глаза Люськи наполнились слезами, она съежилась и опустила низко голову.
Неожиданно вскочила Муся и тоже крикнула:
- Люся, не слушай этого дурака, не опускай голову! Раз ты хороший октябренок, то и пионером можешь быть! А ты, рыжий, у меня еще получишь! Софья Петровна, мы с Ксюшей ручаемся за Люсю! Она очень хорошая девочка, правда, Ксюша?
- Правда, - охотно подтвердила Ксюша.
Софья Петровна подошла к парте, за которой сидели сестры, и сказала:
- Маша, это очень хорошо, что ты защищаешь свою подругу, но обзывать своих друзей некрасиво.
- Он мне никакой не друг! - пробормоталаМуся.
- Мне очень хочется, чтобы вы все, мои ученики, дружили. В пионеры будут приняты только те, кто умеет дружить, кто уважительно относится к другим. Это понятно, Маша?
- Муся очень хорошо умеет дружить, - подала голос Ксюша.- А этот мальчик сам всех обижает, а особенно Люсю.
- Да, вы, я вижу, горой стоите друг за дружку. Что ж, похвально. Но мы отвлеклись от темы. Люся, раз за тебя ручаются сразу двое, ты просто обязано переписать и заучить слова Торжественного обещания.
Люська старательно переписывала текст обещания, и в душе у нее все ликовало. Софья Петровна сказала, что ее могут принять в пионеры. Ей очень хотелось повязать красный галстук и быть как все. Слишком долго она находилась в вынужденной изоляции в то время, как сердечко ее рвалось навстречу всем этим мальчикам и девочкам, которые отвергали ее. Но теперь все, кажется, меняется. Дома она в лицах рассказала матери, как Витька выкрикнул в ее адрес обидные слова, и как Муся с Ксюшей вступились за нее, что и как сказала учительница, и глаза ее горели от возбуждения. Мать с улыбкой слушала горячую и сбивчивую речь Люськи, а потом пообещала сшить ей красный галстук из сатина, который недавно был куплен по случаю и отложен Люське на сарафанчик. Весь вечер Люська то и дело возвращалась к волнующей ее теме.
Наконец, наступил день приема в пионеры. Был канун очередной годовщины славного Октября. В длинном школьном коридоре выстроилась пионерская дружина, разбитая на отдельные классные отряды. Ученики третьих классов выстроились лицом к дружине ровным строем. Каждый председатель отряда сдал рапорт председателю совета дружины, а потом началось самое главное действо. Старшая пионервожатая школы называла фамилию очередного кандидата в пионеры, тот выходил вперед и громко перед строем читал наизусть слова Торжественного обещания пионера. Председатель дружины брал из рук кандидата пионерский галстук и повязывал его, а затем прикалывал к груди кандидата значок пионера. Новый пионер вставал в строй, а на его место вызывался другой кандидат. Дошла очередь до Люськи. Она побледнела, сделала шаг вперед, глаза ее расширились и выразили ужас: она вдруг забыла начало Торжественного обещания. Слезы были готовы брызнуть из ее глаз, и вдруг она услышала шепот Муси: "Я - юный пионер Советского Союза перед лицом своих товарищей...". Люська мигом все вспомнила и звонким голосом с чувством и выражением произнесла клятву пионера. Ей повязали галстук, и счастливая, взволнованная с пылающими щеками она встала в строй. Она словно бы стала выше ростом, плечи ее распрямились, глаза сияли. Ее можно было снимать на плакат: пионер - всем пример. Не обошлось, правда, в этот день без огорчений. Неожиданно для всех в пионеры не приняли Ксюшу. Оказалось, что ей еще не исполнилось девяти лет. Ксюша закусила губу, чтобы не расплакаться, слезинки уже повисли на ее ресницах. Но Софья Петровна ее утешила, сказав, что как только ей исполнится девять лет, ее обязательно примут в пионеры.
Из школы Люська шла вместе с Мусей и Ксюшей, то и дело трогая рукой алый галстук, словно боялась, что он исчезнет. Только перед сном и с явной неохотой она рассталась с галстуком, аккуратно повесив его на спинку маминой кровати. Она долго не могла уснуть, переживая вновь и вновь счастливые мгновения уходящего дня. Мать подошла к ней, и Люська шепнула:
- Мама, ты была права. Праздник пришел и на нашу улицу.
Но это было еще не все. В канун нового года мать достала из почтового ящика, который пустовал с момента получения похоронки на Люськиного отца, письмо-треугольник. Она приглушенно вскрикнула и долго стояла, прижав письмо к груди и боясь его открыть. Письмо было от без вести пропавшего брата Люськи. Оказалось, что все эти годы он выполнял важное и ответственное секретное задание, и поэтому не мог им написать. За это задание ему присвоили звание Героя Советского Союза. Обещал приехать ненадолго в отпуск. Люська радостно взвизгнула и стремглав помчалась через дорогу к своим подругам поделиться радостью. Она вихрем влетела в дом. Семья Муси и Ксюши сидела за столом и мирно ужинала.
- Люсенька, - позвала мать девочек, - иди к нам! Муся, подай тарелку с вилкой. У нас вкусные макароны по-флотски.
Люська отказываться не стала. Она быстро придвинула стул и выпалила:
- А у меня старший брат нашелся! Он Герой Советского Союза! Он выполнял секретное задание, вот!
- Это просто замечательно! - воскликнул Мусин отец.- Вот видишь, никогда не нужно терять надежду. Да ты отдышись, девочка, и расскажи все по порядку.
И Люська повторила письмо брата почти слово в слово.
А весной, когда буйно цвели сады, брат приехал в отпуск. Был он высокий красивый в новенькой военной форме, перетянутой ремнями. Люська не отходила от него ни на шаг. Она шла с ним по улице, впервые не наклоняя головы и не отводя своего взгляда от глаз встречных. Брат привез подарки и матери, и Люське. У нее перехватило дыхание, когда она надела туфли по размеру, да такие, каких ни у кого из девочек не было: черные, лаковые. Какое это удовольствие надеть обувь, которую не нужно подвязывать веревочками, которая сидит на ножке, как влитая. А еще он привез ей нарядную одежду. Люська никогда прежде не видела такой красоты. Она трогала обновки руками и не решалась их примерить. Все было, как в чудесной сказке про Золушку, которую фея мановением волшебной палочки в один миг превратила из замарашки в принцессу. Точно такой принцессой почувствовала себя Люська, когда надела нарядное платье. Ей казалось, что все происходит во сне, и она боялась проснуться. Но это был не сон.
Софья Петровна пригласила Люськиного брата в школу и попросила выступить перед ребятами. Он охотно согласился. В школу пришли все втроем: мать, брат и Люська. Мать директор школы посадил в президиум рядом с собой. И она сидела гордая и немного смущенная вниманием присутствующих. На плечи ее был наброшен белый кружевной палантин, который необычайно был ей к лицу. Люська не отводила от матери счастливого взгляда, и сердце ее сладко ныло в груди. А потом Софья Петровна пригласила на сцену Люськиного брата. Он поднялся вместе с сестрой, держа Люську за плечо. На ней было нарядное платье голубого цвета из парашютного шелка. Все девочки, затаив дыхание, с восхищением и некоторой долей зависти смотрели на Люську и на ее героя брата. Она стояла рядом с ним, и в душе у нее пело:
- Вот он, праздник на нашей улице! Вот он, долгожданный праздник!
Она смело смотрела в зал открытым взглядом и вдруг споткнулась о взгляд рыжего Витьки. Он смотрел на нее изумленно, приоткрыв рот, словно видел впервые. Ей очень хотелось показать ему язык, но она только победоносно посмотрела на него и тут же перевела взгляд на своих подруг Мусю и Ксюшу, которые широко улыбались ей и вместе с ней гордились ее братом.
Послесловие
Однажды в городок, где жила девочка Люська, а теперь уважаемая всеми горожанами Людмила Павловна, заслуженная учительница школы РСФСР, преподаватель немецкого и французского языков в той самой школе, куда много лет назад маленькую Люську привела покойная ныне мама, прибыла делегация учителей из ФРГ по обмену опытом преподавания. Среди прибывших выделялась высокая седовласая дама в строгом черном костюме и больших черных очках, которые она так и не сняла, войдя с залитой солнцем улицы в полутемный коридор школы. Она почему-то сильно волновалась и нервно теребила в руках кружевной носовой платочек. Гостей провели в кабинет директора и пригласили туда Людмилу Павловну, которая по этому случаю надела свой лучший костюм и сверху накинула кружевной палантин, великолепно оттенявший большие серые глаза хозяйки. Палантин давным-давно был подарен ее матери старшим Люсиным братом и достался Людмиле Павловне по наследству. Она им очень дорожила и набрасывала на плечи в исключительно торжественных случаях. За последние годы Людмила Павловна привыкла к приезду различных гостей, которые интересовались ее опытом преподавания языков. Когда она вошла в кабинет, седовласая дама сняла черные очки и устремила пристальный взгляд на Людмилу Павловну.
"Что она так смотрит?" - взволновалась та и осторожно оглядела себя, все ли в порядке. Директор поднялся из-за стола и, сделав радушный приглашающий жест в сторону Людмилы Павловны, бодро возвестил:
- Прошу любить и жаловать нашего лучшего педагога. Ученики ее предмет знают великолепно. А, впрочем, Людмила Павловна сама вам обо всем расскажет, причем, - он весело хохотнул, - помощь переводчика не понадобится.
Гости дружно загалдели, и Людмила Павловна едва успевала отвечать на их вопросы. Только седовласая дама молчала и не отрывала упорного взгляда от нее. Этот взгляд тревожил Людмилу Павловну и отвлекал ее внимание, но она внутренне собралась и решила про себя не замечать назойливости гостьи. Беседа подходила к концу, когда директор вернулся в кабинет, и предложил гостям осмотреть школу. Те с радостью согласились и дружно высыпали в приемную. Только седовласая дама не тронулась со своего места и, когда кабинет опустел, она на чистейшем русском языке обратилась к Людмиле Павловне:
- Вы всегда жили в этом городе?
- Да, с самого рождения. Уезжала только на учебу в институт. Почему вас это заинтересовало?
- Скажите мне еще. Вы всегда носили эту фамилию?
- Нет, это фамилия мужа.
- Ваша девичья фамилия Юскова?
- Да, а откуда вы это знаете?
Непонятная тревога с каждым вопросом все сильнее охватывала ЛюдмилуПавловну. Она видела волнение седовласой дамы, и сама начала волноваться.
- Люсенька, неужели я так изменилась, и ты не узнаешь свою бедную беглую сестру?
- Вера? Вы - Вера? Какими судьбами? Боже мой! Как мама мечтала о встрече с тобой, как ждала вестей! Она верила и знала, что ты жива.
Людмила Павловна побледнела от неожиданного известия, голова у нее закружилась и она упала бы, если бы седовласая дама не подбежала к ней. Она заключила Людмилу Павловну в свои объятья, и сестры, крепко обнявшись, зарыдали. Вера первой пришла в себя и, слегка отстранив сестру, спросила:
- А где мама, как она?
- Мама умерла три года тому назад. Я покажу тебе ее могилу. А сейчас, Верочка, пойдем ко мне домой. Нам многое нужно рассказать друг другу. Я познакомлю тебя со своим мужем и детками. Их у меня двое: Верочка и Павлик. Что же это я все о себе? А как вы живете с Куртом?
- У нас все хорошо. Курт замечательный муж и большой друг. У нас тоже двое деток и трое внуков. Сына моего тоже зовут Павел, как папу, а дочку Анечкой, как маму. Курт их зовет Поль и Анхен. Я захватила несколько семейных фотографий. К сожалению, я не смогу пойти к тебе в гости. Нам через час с небольшим нужно будет возвращаться в ваш областной центр, где нас ждет обед и культурная программа.
- А никак нельзя будет остаться? Виктор, мой муж, на машине тебя доставит в нужное место в нужное время.
- Я попробую поговорить с руководителем делегации. Думаю, что он согласится. Вот только не навредит ли тебе наша встреча?
- Верочка, не думай об этом! Ведь нас с тобой осталось на этой земле только двое. Брат Борис погиб во время Вьетнамской войны. Ему посмертно присвоили вторично звание Героя Советского Союза. В нашем городе на центральной площади установлен его бюст. Мы с тобой сходим и туда. К сожалению, у него не было детей, и наша фамилия Юсковы не имеет продолжения.
Руководитель делегации Веру отпустил до следующего вечера, и сестры вместе провели отпущенное им время. Людмила Павловна рассказала сестре о перенесенных ею и матерью мытарствах, о глубокой материнской тоске по пропавшей дочери. Они сходили на кладбище, на место последнего упокоения матери, и Вера долго рыдала, припав к мраморному надгробию:
- Мамочка, любимая моя, прости меня за все! Я никогда не забывала тебя, я писала тебе, но ответа не было. Меня оправдывает только одно - любовь! Я привезла фотографии твоих внуков и правнуков, посмотри на них! Я много рассказывала им о тебе, папе, своем родном городе. Мои дети носят ваши имена. Прости меня, мамочка!!
Людмила Павловна с трудом увела сестру от дорогой могилы. А потом они возложили цветы к бюсту брата и долго стояли в молчании.
Отвозил Веру в областной город муж Людмилы Павловны, тот самый рыжий Витька, который в детстве был ее злым гением. Его теперь все звали Виктором Васильевичем. У них с Людмилой Павловной было двое очаровательных детей с большими серыми глазами матери и ярко рыжими волосами отца. Когда Вера выходила из машины у подъезда гостиницы, Виктор Васильевич неожиданно попросил у нее прощения.
- За что? - удивилась та.
- За мою мальчишескую ненависть к вам и за все зло, что по дурости причинил вашим родным. Когда вырос, понял, что нет на свете ничего выше любви и лишь она одна всегда и во всем права!
- Бог вас простит, как я от всей души прощаю. Берегите Люсю!
Она скрылась за дверями гостиницы, а Виктор Васильевич стоял и смотрел на закрытую дверь несколько минут. Потом решительно сел в автомобиль, развернулся и помчался в сторону родного дома.