Было раннее утро, когда Антип Жаров вышел на крыльцо своего дома и вгляделся в начинающее светлеть небо. "Пора, пожалуй, будить работничков, - вяло подумал он, - а то, пока доедем, будет полдень". Он вошел в дом, тронул за плечо сладко спавшую жену, которая тотчас открыла глаза, словно и не спала.
- Уже пора? - спросила она.
- Пора, Мотрюшка, пора. Ты собери-ка скоренько на стол, а я пойду будить остальных.
Антип - крепко сколоченный мужчина пятидесяти лет, с пышной кудрявой шевелюрой и окладистой бородой, солидный и степенный - семейство имел большое: шесть сыновей и шесть дочерей, младшей из которых Майке, исполнилось недавно десять лет. Живи Антип где-нибудь в европейской части России, его давно зачислили бы в кулаки и сослали туда, куда Макар телят не гонял. Жил Антип зажиточно: имел в хозяйстве лошадей, волов, коров, овец и прочей живности в виде гусей, кур, уток, счета которым и не вел. В колхоз он вступить отказался, решив на семейном совете, что негоже ему с сыновьями горбатиться на лентяев и дармоедов. А поскольку в эти места давно ссылали раскулаченных и вроде бы ссылать дальше было некуда, то местные власти здраво рассудили, что Антип ссылке не подлежит, а хозяйство свое он по совести сколотил собственным трудом. Вот только лучшие для хозяйствования земли колхоз забрал себе, а Антипу отвели самые захудалые далеко от села. Да и полем назвать эти земли язык не поворачивался, поскольку отвели ему мелколесье. Всю осень Антип с сыновьями корчевал, распахивал и унавоживал распаханную территорию. Зерно посеял незадолго до первых заморозков, не надеясь, что получится что-либо путное. Но озимая рожь по весне взошла дружно и радовала глаз сочной зеленью. Сегодня Антип с сыновьями и старшими дочерьми планировал вспахать и посадить соток тридцать картошки, да соток десять кормовой свеклы. Торопился Антип до наступления утра выехать в поле, чтобы до вечера управиться со всеми работами. Пора стоит горячая, про которую говорят: "день год кормит".
Сыновья и дочери встали дружно, без ворчания и недовольства. Понимали, что проспишь сегодня - зимой придется пустой кулак сосать. Одна Майка наслаждалась благодатным утренним сном. Ее не будили до времени. Мала еще в поле ехать, а вот все домашние дела оставались на ней. А дел этих и не перечесть: скотину накормить, выгнать на пастбище, обед сготовить, в избе прибрать, да и в огороде при доме дела найдутся. Майка или, как ласково звал ее отец, "поскребышек" была поздним ребенком и оттого особо любима отцом. Он и имя ей дал Майка. Все другие имена разошлись по старшим братьям и сестрам. Родилась Майка в мае месяце, и отец не стал мудрить особо с выбором имени: раз в мае родилась, пусть будет Майкой. Росла Майка маленькой и худенькой, но характер унаследовала отцовский: была смекалиста, не по годам рассудительна и сноровиста ко всякому делу. Родители спокойно оставляли Майку одну на хозяйстве. Знали, что все у девчонки будет в порядке. Антип поправил свисавшее до полу одеяло и осторожно и нежно погладил Майкину "кудлатую" голову своей заскорузлой от тяжелого крестьянского труда ладонью. Майка блаженно улыбнулась во сне, почувствовав отцовскую ласку, но не проснулась. Антип перевел взгляд на хлопотавшую у стола жену. Матрена, несмотря на многочисленные роды, не утратила девичьей стройности. Лишь лицо выдавало ее возраст, было оно до времени увядшим: печать ежедневной усталости и недосыпания легла на некогда упругую кожу сеткой мелких морщинок, да пробороздила от крыльев носа к уголкам вялого рта две глубокие линии. От этого выражение лица Матрены казалось скорбным и строгим. Антип внутренне посетовал на беспощадную суровость времени, унесшего девичью прелесть жены. Он вспомнил, как, впервые встретив Матрену, был очарован щемящей нежностью ее голубых бездонных глаз, прелестью нежного румянца, игравшего на ее щеках и капризно изогнутых в таинственной улыбке губах. Не одного парня свела с ума красота Матрены, а выбрала в мужья она его, скромного и молчаливого. Да вот только быстро отцвела красота его любимой, забрали ее сыновья и дочки. Красивое потомство у Антипа и Матрены: парни удались все, как на подбор, широкоплечие, ладные, трудолюбивые, а девчата - и того краше. Чуть ли не каждый год рожала Матрена, и поднимались росточки один за другим, учась друг у друга и помогая друг другу.
Самый старший - Степан - уже вовсю женихается, не сегодня - завтра приведет в семью молодую жену. За ним тянется Федор, затем - Прохор, Гаврила, Кузьма, Матвей,. А потом пошли одни девчата: Лиза, Настя, Агаша, Антонина, Татьяна, и Майка. Матрена, бывает, зовет какую-нибудь из них и собьется в названии: "Лизка, Гашка, Тонька, тьфу, пропасть! Настасья, поди, загони корову!"
Вот они все, кроме Майки, сидят за столом плечо к плечу, и радуется сердце отца, глядя на этот цветник молодости и красоты. Его главный помощник в семье - Степан, которому недавно исполнился двадцать четыре года. Сын был синеглазый в мать и темноволосый в отца. И не только цветом волос походил Степан на отца. Был он таким же немногословным и мастеровитым. Многие девушки заглядывались на него, а он прилепился сердцем к Василисе. Не нравилась избранница Степана отцу. Про таких говорят: "В тихом омуте черти водятся". На вид Василиса воды не замутит, а вот скрутила Степана так крепко, что никого вокруг, кроме нее, не замечает. Поговаривает Степан о выделении его доли из хозяйства, на осень свадьбу намечает. Антип и так его отговаривал и эдак, а сын, знай, гнет свою линию. Во время крупного и шумного последнего разговора Степан заявил, что, если отец его не отпустит, он с Василисой подастся в колхоз. Там, дескать, умелые руки нужны. Понимает Антип, что не со своего голоса поет Степан, но переломить тихий голос Василисы ему не удается. И ведь, если хорошо посмотреть, невеста Степана далеко не красавица, а вот что-то в ней есть такое, отчего и взрослые мужики на нее засматриваются, не то, что парни вроде Степана. Пройдет мимо Василиса с опущенными глазами - и не заметишь ее. А стоит ей взглянуть на человека своими огромными черными глазищами, опушенными густыми длинными ресницами, и захочется ему взглянуть на нее еще раз и еще. И не замечает сам человек, как становится ее пленником. Завистливые девичьи языки болтали, что ведает Василиса приворотное средство. Антипу эти разговоры были не по душе, ложились на сердце тяжелой смутой, и разгоралась в душе скрытая неприязнь к Василисе и отцовская тревога за сына.
Позавтракали быстро и дружно и из-за стола встали разом. Женщины сноровисто собрали нехитрую снедь в поле, мужчины запрягли лошадей, волов, погрузили все необходимое и до утренней зорьки тронулись в поле. Перед уходом растолкали Майку, наскоро напутствовав, что ей предстоит сделать. После их отъезда девочка еще минут десять понежилась в постели, но сон пропал бесследно. Она встала, умылась, заплела свои кудрявые волосы в косу и принялась хлопотать по хозяйству: умело растопила печь и стала готовить еду многочисленной домашней живности, ловко управляясь с большими чугунами и ухватами. К восходу солнца часть скотины была накормлена, часть выгнана на пастбище, и девочка принялась готовить обед. Работа была в самом разгаре, когда за Майкой пришли подружки звать на игрища на берег реки. Речка в этих местах была маленькой, узенькой, словно и не речка вовсе, а так - небольшой ручеек. Летом ее переходили вброд даже малые дети. Но весной в период половодья речка превращалась в мощный бурлящий поток и разливалась широко. Позже, когда река входила в свои берега, на заливных лугах сажали сельчане капусту. У Антипа там тоже был небольшой участок, и Майке предстояло вскопать его часть, подготовив для посадки. Идти на игрища Майка отказалась, сославшись на обилие дел. Подружки стали ее отчаянно уговаривать. Майка была у них заводилой всех веселых проказ и проделок, и поэтому подружкам очень хотелось, чтобы она с ними пошла.
- Хотите, чтобы я с вами пошла, помогите мне с делами, - твердо заявила Майка.
- А что нужно делать? - загалдели девчонки.
- Всего ничего! Нужно вскопать участок под капусту.
- Это мы мигом. Лопаты есть?
- Конечно, есть.
Майка выдала всем лопаты, и, пока она доваривала обед, девчонки дружно вскопали землю. Еще раз накормив поросят, проверив, как себя чувствуют гуси, куры и утки, не разбрелись ли далеко овцы, Майка отправилась вместе с подружками. Путь на берег реки пролегал по улице, которые местные жители звали Дристопудовкой, поскольку прогоняемое по улице стадо утром и вечером оставляло свои многочисленные следы. Майка любила родную улицу и всегда бегала по ней босиком. Ей нравилось, когда ноги по щиколотку утопали в теплой пыли. Правда, случались и мелкие неприятности, когда нечаянно нога вступала в незамеченные глазом теплые коровьи лепешки. Тогда сквозь пальцы противно просачивалась вонючая скользкая сметанообразная масса, вызывая у девочки чувство брезгливости. Вдоль улицы стояли ровной линией дома, глядя веселыми окошками в затейливых резных наличниках и на соседние дома, и на пыльную дорогу, и на весело гомонящих ребятишек. Весной, когда зацветали сирень и черемуха, духмяный дурманящий аромат разливался по всей улице, веселя сердца и вызывая неодолимую жажду жизни даже у самых старых жителей деревни, которые с появлением первого весеннего тепла дружно высыпали на завалинки.
Майка с подружками с веселым гиканьем помчалась вдоль по улице, успевая на ходу приветствовать разомлевших на весеннем солнце соседок-старушек. Те испуганно вскидывали склонившиеся, было, в дремоте головы и долго подслеповато щурились вслед пробежавшей ораве, гадая, кто же так бойко их поприветствовал. А потом головы снова бессильно падали вниз, и на улице наступала сонная тишина. Прибежав на берег, девчонки, перебивая друг друга, стали показывать Майке вскопанный ими участок земли под капусту, а Майка, нахмурив брови, придирчиво оглядывала их работу, выдерживая долгую паузу. Подружки уже с тревогой начали переглядываться, как вдруг Майка звонко расхохоталась:
- Все в порядке! Молодцы! Айда, в сопки за ландышами!
- Ты что, Майка? Ландышей еще нет и в помине. Там один багульник цветет.
- А я знаю место, где ландыши распускаются самыми первыми. Кто со мной?
- Ох, и выдумщица ты, Майка! Нет такого места, - засомневалась веснушчатая Вера, лучшая Майкина подруга.
- Спорим! - вскинулась тут же Майка.
- Кто спорит, тот ничего не стоит, - парировала Вера.
- Ага, испугалась! - поддразнила подругу Майка.
- Ничего я не испугалась, - обиженно проговорила Вера. - Просто отец говорит, что спорят только пустые люди. А я не хочу прослыть пустой.
- Ну, как знаешь! - сдалась Майка, и девочки веселой гурьбой направились в сопки.
Сопки в это время года походили на розовое марево от цветущего багульника, который нежно расцветил их склоны. Даже привыкшие к ежегодному его цветению девчонки в восторге замерли на какое-то время от этого великолепия переливов от бледного перламутрово-розового тона до яркого насыщенного. Словно весенняя утренняя заря по своей прихотливой щедрости пролила эти неповторимые по красоте всполохи тончайших нюансов розового изумительного волшебства, превратив на короткое время сопки в свое сказочное царство. Красоту цветения оттеняли мрачные сосны и зелень смешанного леса, покрывавшего сопки. То тут, то там среди розовых волн желтели головки одуванчиков, этих детей солнца, вобравших в свою окраску его теплоту и золотистость. Майка с подружками нарвали целую охапку одуванчиков и уселись на теплом пригорке плести из них венки. Вокруг пригорка росли заросли багульника, которые скрывали девочек от посторонних глаз. Руки их перепачкались соком цветов и потемнели, но они не обращали на это никакого внимания. Они сосредоточенно плели венки и тихонько напевали. Солнце взошло уже высоко и ласково согревало своим теплом все живое. Девочки разомлели на солнце, и их стало клонить ко сну. Разговоры и песни смолкли, головки в красочных венках стали клониться вниз и через какое-то время все впали в дремотное состояние. Первой очнулась Майка от какого-то неясного шороха и непонятной тревоги, внезапно ее охватившей. Она тихонько растолкала своих подруг и прижала палец к губам, призывая их к молчанию. Странный стрекот раздавался совсем неподалеку. Майка тихонько подползла к кустам багульника и осторожно их раздвинула. Внизу косогора, прижавшись спиной к сосне, сидел незнакомый человек и что-то непонятное делал. Это из-под его рук раздавался непонятный стрекот. Майка также бесшумно вернулась к своим подругам и подала им знак осторожно уходить домой. Они отошли на безопасное расстояние и, что было силы, бросились бежать. Они прибежали в расположенный неподалеку гарнизон и рассказали дежурному о незнакомце. Дежурный выслушал сбивчивую речь девочек очень внимательно, поблагодарил их за бдительность и велел идти домой, предварительно расспросив, кто они и где живут. А через неделю Майку и ее подружек вызвали в гарнизон, и начальник гарнизона вручил Майке дорогие часы и грамоту, в которой говорилось, что Майка помогла задержать диверсанта. А еще он выдал ей и ее подругам три килограмма шоколадных конфет и два килограмма печенья, да в краевой газете о Майке и ее подругах была напечатана заметка под названием "Враг не пройдет". Майка долго берегла эту газету, но сохранить ее не удалось. Отец по недогляду пустил ее на цигарки. Майка погоревала немного, а потом эта история забылась. И только часы и грамота, повешенная отцом на видное место в утешение Майке, напоминали о произошедшем некогда случае с поимкой шпиона.
Время летело быстро. Управившись каждый раз с помощью подруг с домашними делами, Майка придумывала разные шалости: то они залезут в соседний огород и вытащат самую крупную и сладкую морковку, то обтрясут яблоню, еще не напоившую сладким соком плоды, то срежут красивые цветы. В соседях у Майки проживала одинокая женщина. В селе ее считали немного чудаковатой и относились по-доброму. Была у этой соседки одна страсть - цветы. Все сельчане в огороде сажали лук, морковь, репу и другие овощи, а эта женщина всю нерастраченную любовь и нежность одинокого сердца отдавала цветам. В один день у одной из Майкиных подруг приключился день рождения, и девчонки решили подарить ей пышный букет, а за цветами залезли к соседке накануне злополучного дня. Срезали самые красивые и яркие. До времени решили поставить букет к Майке в подпол. Они уже уходили из соседского цветника, когда калитка открылась и вошла хозяйка. Увидев разор, учиненный девочками, она схватилась за сердце. Непрошеные гости не только срезали лучшие цветы, но и помяли, а также изрядно потоптали любовно обустроенный, роскошный в великолепии красок, благоухающий цветник. Девчонки бросились врассыпную через забор в сторону Майкиного дома. Никого из взрослых дома не было. Девочки спрятали цветы в подполье и вышли на улицу. Они тихонько подобрались к забору и осторожно выглянули. Соседка стояла на коленях перед разоренной клумбой и что-то шептала своим помятым цветам, аккуратно их поднимая и бережно подвязывая. У Майки тревожно сжалось сердце. Наверняка соседка придет жаловаться и, кто знает, что скажет отец. Только сейчас она осознала, что поступила плохо. Ей стало жалко бедную женщину и безумно захотелось вернуть время вспять. Она наскоро попрощалась с подругами, договорившись встретиться на другой день, чтобы пойти к имениннице. До самого возвращения родителей тревога не покидала Майкиного сердца. У нее все валилось из рук. Она и хотела, чтобы родители вернулись пораньше и страшилась их возвращения.
Семья сидела за ужином, когда раздался стук в дверь. Сердце Майки бешено застучало, словно сорвавшись с привязи.
- Кого, на ночь глядя, нелегкая несет? - спросил отец и пошел открывать.
Бледная, как привидение, соседка переступила порог, всем приветливо поклонилась и тихо начала:
- Прости меня, Антипа Романыч, но я к тебе с худыми вестями. Ваша дочка Майка сегодня учинила разор в моем хозяйстве. Если ей нужны были цветы, попросила бы у меня. Я дала бы непременно. А она с подружками не столько сорвала цветов, сколько помяла и попортила. Не хотела я жаловаться, да вот все же решила просить у тебя суда и справедливости.
- Майка! - загремел отец, - что ты натворила, говори!
Майка встала бледная и трепещущая и еле слышно произнесла:
- Завтра у Капы день рождения... Мы хотели ее поздравить...
- Поздравить! - еще громче закричал отец. - Тебе своих цветов мало? Я тебе покажу поздравить! В нашем роду воров не бывало отродясь! Я тебя раз и навсегда отважу по чужим огородам шастать!
Он схватил вожжи, висевшие на стене, и стал охаживать Майку по подолу платья ниже поясницы. Майке было не очень больно, но слезы обиды застлали ее глаза, и она стала притворно вскрикивать:
- Ой, папочка! Я больше не буду! Прости меня, папочка!
Соседка присоединила свой голос к Майкиным воплям и стала упрашивать Антипа не пороть Майку. Он еще раза два огрел дочь вожжами для порядка, затем повернулся к соседке и покаянно произнес:
- Матушка Ангелина, не держи на Майку зла. Думаю, что эта наука пойдет ей на пользу. Не побрезгуй, присядь с нами свечерять! Что мы можем для тебя сделать, чем загладить Майкину вину?
- Спасибо за приглашение, Антипа Романыч, я уже отужинала. И за предложение помощи спасибо, но мне ничего не нужно. Я пойду домой, мне пора.
Антип проводил соседку до двери и вернулся к столу. Лицо его было мрачнее тучи. Майка боялась поднять на отца глаза, полные слез. Она притворно жалобно несколько раз всхлипнула. Антип грозно на нее прикрикнул:
- Не реви! Какой стыд на наши седые головы! Дочь промышляет воровством.
- Я не воровка! - всхлипнула Майка. - Я...
Антип не дал ей продолжить:
- Не воровка, говоришь! А кто ты? Ты залезла в чужой двор без разрешения хозяйки. А ты знаешь, что без разрешения у чужих нитки ненужной нельзя взять? Ты меня, Майка, не гневи лучше!
Он с силой отодвинул табуретку, бросил ложку на стол и вышел из-за стола. Майка бросилась за ним, обхватила его своими ручонками, прижалась кудлатой головой к широкой груди отца и зачастила:
- Папочка, родненький, прости меня! Я, честное слово, больше никогда не залезу в чужой огород. Я все поняла! Только ты не сердись больше на меня. Вот увидишь, я никогда... - рыдания не дали ей договорить.
- Ну, полно, дочка, полно! Вот и ладно, что поняла. Утри слезки, а то всю рубаху мне замочила.
Он обнял дочь, прижал к себе, и Майке так сладко плакалось на груди отца. Ей казалось, что никогда она еще так не любила его, как в эту минуту. На всю жизнь Майка усвоила урок, данный отцом, и никогда в своей жизни ни при каких обстоятельствах у нее не было соблазна взять что-либо чужое.
Лето промелькнуло быстро в трудах и заботах. Степан все чаще поговаривал с отцом о свадьбе и разделе хозяйства. Антип понял, что Степан от своего не отступится, и совместно с женой решили сыграть свадьбу сразу после Покрова.
Молодым нужно было где-то жить. Степан не хотел оставаться в отцовском доме, зная, что отец не любит Василису. Решили поставить молодым избу на задах усадьбы и отделить им часть огорода. За работу взялись дружно, и дом рос прямо на глазах. Избу ставили не простую, а пятистенок, чтобы было место и для будущих ребятишек. Работа нашлась для всех. Даже Майка старалась изо всех сил помочь, но больше мешала, чем помогала. Тем не менее, старшие ее не прогоняли и от дела не отваживали. Дом получился наславу: прочный, крепкий, из хорошо просушенных бревен, которые Антип заготавливал загодя, зная, что его семье один дом маловат будет. Так оно и вышло. Новоселье справили сразу после завершения уборочных работ. Первым в избу по старинному обычаю запустили котенка. Он по-хозяйски прошел по янтарно-желтым половицам и тут же пометил угол дома. Степан схватил его за шиворот, носом потыкал в оставленную лужу и выбросил за дверь. Майка жалостливо вскрикнула и бросилась за котенком, а Матрена осуждающе покачала головой:
" Не к добру обижать котенка. Не будет счастья в этом доме", но вслух ничего не сказала. Женщины расторопно внесли заранее приготовленную еду и расставили на сдвинутые в длинный ряд столы, поставили две четверти самогона и пригласили гостей. Когда со столов все было сметено, Антип взял в руки балалайку, заиграл и негромко запел: "По диким степям Забайкалья". Голос у Антипа широкий, мощный, с переливами. За ним вступили сыновья и дочери. Голосистая семья у Жаровых. И вот, поди ж ты, не обучались музыкальной грамоте, а поют стройно, красиво, не стараясь перекричать друг друга, а стараясь сладить голоса в один лад. Майка тоже вплела свой голос в общую песню, легко подстраивая к мелодии вторую партию. У старшей ее сестры Татьяны голос высокий, звонкий, серебристый, а у Майки, несмотря на малолетство, ее малый рост и худобу, - мощное низкое контральто. И откуда только берется его красота и глубина?
- А ну, девчата, - сказал отец, обращаясь к младшим Татьяне и Майке, - спойте мою любимую.
Девчонки переглянулись, и Татьяна завела высоко: "Цвете терен, цвете терен...". Майка тут же подстроилась, и полилась задушевная светлая песня о девичьей печали и любви. Соседка Ангелина смахнула непрошеную слезу:
- Как поют ваши дочки, Антипа Романыч, аж душа наизнанку выворачивается!
Спойте еще, девочки, только нашу, русскую. Хороши украинские песни, а наши еще лучше.
- Все песни хороши, если сложены и поются от души, - подытожил Антип. - Споем, дочки, нашу любимую!
И сам затянул "Степь, да степь кругом", а сыновья и дочери вторили ему. Закончив песню, Антип ударил звонко по струнам:
- А теперь - плясовая! Выходи, честной народ, распотешь душу!
И заиграл "Барыню". Засидевшиеся и разомлевшие от душевных песен гости дружно бросились в пляс. Вышел плясать и Степан с Василисой и залюбовался на них Антипа. Вот и не любит Василису, а глаз оторвать не может: красиво пляшет чертовка, гибкой тростинкой вьется вокруг Степана, то отступая, то наступая на него, жжет его своими глазищами, сводит с ума таинственной полуулыбкой. Далеко за полночь расходились гости. Степан пошел провожать Василису и вернулся только под утро. Антип не спал и ждал сына для серьезного разговора. Степан удивился, увидев, что отец еще не ложился спать.
- Ты чего, батя, не спишь?
- Сядь-ка, сынок, рядом и давай с тобой обговорим, как жить дальше. Что ты решил?
- Мы с Василисой в колхоз подадимся. Меня пошлют учиться на зоотехника, я уже узнавал. Василиса будет работать телятницей. Распишемся мы в сельсовете. Мы хотим жить по-новому.
- Работать за лентяев - это, по-твоему, жить по-новому?
- Никто за лентяев не работает. Все работают за трудодни. Сколько заработал, столько тебе и поставят.
- Это за палочки ты хочешь работать? А что тебе не живется в своем хозяйстве?
- Батя, мы в селе живем одни своим хозяйством. Летом еще, куда ни шло, а зимой, вспомни, хлеба порой не на что купить.
- А зачем нам покупной хлеб? Мать печет такой, что покупному и рядом не лежать!
- Батя, мы с Василисой хотим быть, как все. Отработал свое - и отдыхай. А в своем хозяйстве вы света белого не видите. Что вы с мамкой видели хорошего в жизни? В клубе и то ни разу не были.
- Стары мы по клубам шастать! А вот, что хорошего мы видели в жизни? Это я тебе могу рассказать. Зорьку утреннюю, когда еще вся земля спит, а солнышко только-только приподымает свои глазоньки. Помнишь ли, красота какая кругом разливается? Роса на траве самоцветами рассыпается. Соловьев на утренней и вечерней зорьке слыхал? Разве могут какие либо песни сравниться с ихними песнями? А вас ростили, радовались первой вашей улыбке, первым шагам, первым лепетаньям. Эх, сынок, не так ты понимаешь жизнь, не так! Не в безделье и танцульках ваших красота и смысл, а в труде и крепкой семье. Вот так-то! А как же без венчания вы хотите жить, в грехе и блуде? Не дело это, не по-человечески!
- Да, где же венчаться нам? Священника днем с огнем не сыщешь. Не тяни, батя, нас в прошлое, нету ему возврата! Новая жизнь идет, новая! И мы с Василисой не хотим жить по-вашему, не хотим!
- То-то и оно, что с Василисой! Замутила она тебе твою головушку. Запомни, Степан, из семьи уйдешь - отрезанный ломоть будешь. Надеялся, что помощником мне будешь надежным, а оно вон как выходит. Жить хочешь по бесовским законам, и тут я тебе не указ, выходит. Устарел отец. Наши деды и прадеды веками жили по этим понятиям, а вам, молодым они прошлым кажутся. Эх, сын, сын!
Антип грузно поднялся, постоял с минуту молча и ушел за занавеску, отделявшую большую комнату от кухни. Слышно было, как он вздыхал, раздеваясь, долго укладывался, а потом затих. Только тогда и Степан пошел спать. Когда Степан проснулся, день был в полном разгаре. Все домочадцы разбрелись по работам, а его не разбудили. Тем самым отец давал Степану понять, что уже не считает его членом большого семейства. В доме была одна Майка. Она прилежно чистила картошку.
- Где все? - спросил Степан.
- Пошли на дом. Отец торопит быстрее его закончить, чтобы ты переехал и обжил его до свадьбы. Степа, а тебе хочется от нас уйти?
- Хочется, - буркнул Степан, наскоро сполоснул лицо и сел к столу. - Покормишь меня, сестренка?
- Сейчас, сейчас, - отозвалась Майка, налила большую кружку молока, отрезала солидный ломоть хлеба и пододвинула Степану. - Степушка, а обед еще не готов. А можно, я к вам в дом прибегать буду с ночевой?
- Я еще никуда не ушел, а ты уж прибегать собралась. Там посмотрим. Василиса будет в доме хозяйкой, с ней и будешь уговариваться.
- А батя Василису не любит. А мне она нравится, красивая. Степ, а я, когда вырасту, буду красивой?
- И все-то вы, девчонки, красивыми хотите быть. А куда ж деваться некрасивым? Будешь красивая, будешь! По мне ты и сейчас в потемках за красавицу сойдешь, - пошутил он.
- Все тебе шуточки, Степушка, а я всерьез спрашиваю. Знаешь, как хочется быть красивой! Чтобы люди, глядя на меня, говорили: "Ох, и хороша же у Жаровых меньшая дочка!"
- Эх, ты, красавица моя! - Степан ласково щелкнул Майку по носу и встал из-за стола. - Пойду в дом к своим, помогу, а то отец, поди, ворчит на меня. Для меня дом делают, а я сплю до полудня.
Степан ушел, а Майка достала из заветного уголка кусочек зеркала и стала придирчиво рассматривать по частям свое лицо. Ох, как далеко ей до красавицы! Непослушные кудри, как не приглаживает она их старательно, упрямо выбиваются из прически. Она хочет, чтобы прическа была гладкой, как у знаменитой балерины, которую она видела в кино. Тогда все сразу бы поняли, что она стала взрослой, а эти шаловливые непослушные кудряшки делают ее лицо, по мнению Майки, несерьезным и детским. Вот брови и глаза у нее, кажется, очень даже ничего. Про брови мама говорит, что они у нее соболиные. Соболиные, не соболиные, но красиво изгибаются ровной дугой над большими серыми глазами. Многие подружки Майкиным бровям и глазам завидуют. Удовлетворенно хмыкнув, Майка перевела зеркало на нос. Нос, как нос, может, чуть великоват, но, в целом, она носом своим довольна. Убрать бы только с переносицы россыпь мелких веснушек, но сестра Татьяна говорит, что просто Майку любит солнышко, и что веснушки придают ей индивидуальность. Слово то, какое придумала - индивидуальность, сразу и не выговоришь. Сказала бы просто, что без веснушек Майка не будет Майкой. Губы у Майки пухлые, красивой формы и яркие, словно она их накрасила. По отдельности все черты лица очень даже хороши, а вместе получается нечто кукольное, несолидное. Сразу видно, что ей еще расти и расти. А как хочется быстрее стать взрослой, бегать в соседний гарнизон в клуб на танцы, как старшие сестры. Майка вздохнула, спрятала зеркало и стала дальше чистить картошку.
Однажды днем, когда вся семья сидела за обеденным столом, дверь распахнулась, и вошли Степан с Василисой.
- Можете нас поздравить, - смущенно откашлявшись, сказал Степан. - Мы с Василисой сегодня записались в сельсовете мужем и женой.
- Как записались? - всплеснула руками мать. - А как же свадьба? У нас же ничего не готово!
- Ничего и не нужно, мама, - промолвила негромко Василиса. - Свадьба - это пережитки прошлого.
- Какая я тебе мама? И кто же из вас такой умный? Свадьбы им не нужно! Не по-людски начинаете жизнь! Без родительского благословения соединяетесь, без христианского венчания! Да, как же так можно?
- Мама, мама, ну что ты всполошилась? Все так сейчас делают, - поддержал Василису Степан. - Василиса теперь - моя жена, и я прошу тебя, мама, и тебя, отец, считать ее своей новой дочерью.
- Погоди, Степан, с просьбами! - вмешался Антип, до той поры молчавший. - У нас, Жаровых, так дела не делаются. Мать права: вы нас не спросили, сами все решили, сами и живите, как знаете. Не хотите свадьбу играть - не надо. Не нужно вам родительского благословения - живите без него. Но уж и нас не зовите родителями. Не нужно нам такой дочери, которая не считается с нашими сединами, которой наплевать на наши порядки и обычаи.
Василиса вспыхнула, большие глаза ее сузились, и она уже готова была выпалить в ответ что-то обидное, но Степан удержал ее за руку. Он подошел к матери, стал перед ней на колени и глухо произнес:
- Прости нас, мама! Это я во всем виноват. Я уговорил Василису расписаться как можно скорее. Мне не терпелось назвать ее своей женой. За что же ее-то обижаете?
- Встань, Степан! - раздался резкий голос Василисы. - Что ты так унижаешься? Не хотят меня видеть дочерью, обойдусь! Мы с тобой - молодые, сильные, проживем без них, пусть они обойдутся без нас!
Лицо Степана исказила мучительная гримаса:
- Что ты говоришь, Василисушка? Да, как же так можно? Это - мои родители, я их люблю и хочу, чтобы и ты их полюбила и стала им ласковой и заботливой дочерью.
- Ну, уж, нет! Я не позволю себя обижать. Ты, если хочешь, можешь перед ними расстилаться, а от меня этого не дождешься!
И тут неожиданно для всех вскочила Майка и закричала:
- Ты мне раньше нравилась, Василиса, но я тебя не знала. А теперь вижу: ты Василиса - злая, плохая! Не смей обижать Степушку и моих родителей! Уходи из нашего дома!
Майка кричала, а по лицу ее текли слезы обиды и за Степана, и за мать с отцом. Антип подошел к дочери, прижал ее к себе, приговаривая:
- Маюшка моя, заступница наша родная, успокойся! Не нужно плакать! Утри слезыньки свои! Не стоит Василиса ни одной твоей слезиночки!
И, повернувшись к сыну, добавил:
- Уходи, Степушка, ради Христа! Когда охолонет твоя женушка, да и мы поуспокоимся, приходи поговорить.
Степан с Василисой ушли, а за обеденным столом повисло гнетущее молчание, слышны были только Майкины всхлипы. Обед был испорчен бесповоротно. Матрена сидела за столом, обхватив голову руками в горестном недоумении. Не снится ли ей все это? Не так она себе представляла женитьбу старшего сына. Никто не решался нарушить тишину и продолжить обед. Сыновья сидели, уперев глаза в стол, а девчата испуганно переглядывались. Наконец, Антип сказал:
- Давайте, ешьте, а то каша простывает!
Все дружно застучали ложками. Только Матрена не прикоснулась больше к еде и сидела неподвижно, словно застыв. Антип положил ей руку на плечо:
- Ты что, мать? Не переживай! Вырос Степка, вырос... Не так мы с тобой мечтали. Думали, помощник нам растет, а вон как вышло. Теперь он только голос Василисы своей слышит.
- Ох, уж эта Василиса! - ожесточенно воскликнула Майка. - Мамочка, ты не печалься, мы же все с тобой остаемся!
- Надолго ли? Дурной пример заразителен. Уже и Федор с братьями на сторону поглядывают.
- Никуда мы не поглядываем, - отозвался Федор, - и Степана не одобряем. Ты нас по нему не равняй.
- Ладно, ладно. Простите меня, если вас невзначай обидела.
- А, может, Степка и прав. Мы одни живем единоличниками, - подал голос Кузьма. - Вот посмотрим, как он обживется в колхозе, и, может, тоже туда подадимся.
- Помолчи, единоличник! - легонько хлопнул его ладонью по затылку Федор.
- Ты чего дерешься? - обиделся Кузьма.
- А ты не понимаешь? - подлила масла Татьяна.
- Так, все замолчали! - стукнул кулаком по столу Антип. - Пообедали? Принимайтесь за работу!
Дети разошлись по сторонам, и в кухне остались только Антип с Матреной и Майка, которая убирала со стола. Она с тревогой поглядывала в сторону матери, которая не трогалась с места и сидела с отрешенным видом.
- Ну, что ты, мать, так переживаешь? Все утрясется. Вот увидишь, Степка опомнится.
- А если не опомнится? Столько лет мы трудились день и ночь, по крохам собирая наше добро, а кому оно будет нужно? Новой жизни им хочется. А если все они бросят хозяйство и подадутся в колхоз? Как жить тогда будем?
- Что ты раньше времени тревожишься? Вот придет беда, тогда и будем печалиться. А сейчас еще рано слезы проливать. Один Степка - еще не вся семья - подытожил Антип разговор и вышел из избы. Матрена тоже поднялась. Она решила втихомолку сходить к Степану, поговорить, чтобы не ширилась пропасть непонимания и не копились у сына и молодой невестки обиды.
Она шла и представляла, как молодые сейчас, наверное, переживают случившееся, как казнят себя за то, что не посоветовались с родителями прежде, чем решиться на такой ответственный шаг. Но, подходя к Степановой избе, она услышала заливистый смех Василисы и остановилась. Потом любопытство взяло верх, и она тихонечко прокралась к незавешенным окнам и осторожно заглянула. Степан и Василиса сидели спиной к окну, причем Василиса, не стесняясь белого дня на дворе, примостилась у Степана на коленях. "Вот, бесстыжая девка!" - беззлобно подумала Матрена и прислушалась к разговору молодых. Говорила, в основном, Василиса, а Степан ее внимательно слушал:
- Степушка, главное - сразу не поддаться, а настоять на своем. Никуда твои родные не денутся, им придется смириться с нашим решением. Неужели ты не видишь, что так уже никто не живет? Какие-то домостроевцы!
- Что плохого в том, как живут мои родные? - пробовал возражать Степан.
- Да разве они живут? Как муравьи, целый день копошатся на своем подворье, света белого не видят. Нет, это не по мне! Я хочу стать знатной телятницей, в Москву поехать на выставку, хочу, чтобы обо мне узнала вся страна.
- Эк, ты куда хватила! В Москву... Москва и без нас хорошо живет. Так я тебя и отпустил в Москву. Ты мне и здесь нужна.
Степан начал целовать Василису, а она уклонялась от его ласк и звонко смеялась:
- Степушка, погоди! Я хочу с тобой поговорить. Пусти!
Матрена отошла от Степанова дома и тихо пошла домой. Она больше не видела смысла в разговоре с Василисой. Та нисколько не огорчилась, что родители Степана ее не приняли, и не собиралась завоевывать их признание. Она поняла, что Степан для семьи потерян безвозвратно, всем заправляет Василиса. Да, такова доля матерей, растящих сыновей: пестуешь сына, пестуешь, а приходит чужая женщина и забирает его в свое владение.
И потекла дальше жизнь своим чередом, но без Степана. Внешне, вроде бы, ничего не изменилось, но Антип чувствовал по настроению детей, что и остальные его птенцы готовятся к вылету из родного гнезда. Степан изредка забегал домой, но без Василисы. Был он немногословен. На все расспросы отвечал односложно:
- Живем.
- О детках не задумываетесь? - интересовалась мать.
- Все будет в свое время, мама.
- Ну, ну, - вздыхала Матрена, и говорить, словно, было больше не о чем.
- Ты, Степка, совсем другим стал, - встревала Майка. - Это тебя Василиса твоя подмяла под себя. Ты и не улыбаешься, и не пошутишь, как бывало. Ведьмака она, твоя Василиса! Глазищами так и зыркает, так и зыркает!
- Много ты понимаешь в ведьмаках! - отбивался Степан.- А я тогда кто, по-твоему, леший? Вот я тебя сейчас свяжу и в лес утащу!
Майка притворно пугалась и отбегала от Степана подальше, а он делал вид, что сейчас схватит ее. Лицо его светлело, он улыбался и становился похожим на прежнего Степана. Майка подбегала к нему, обнимала за крепкую шею, звонко целовала в щеку и тут же отбегала прочь. Антип зорко следил, чтобы старшие сыновья и дочери меньше общались со Степаном, не поддавались его влиянию. Когда Антип входил в избу, Степан поднимался ему навстречу, но отец проходил мимо, едва кивнув головой. Тогда Степан наскоро прощался и уходил к себе, понурив голову.
Годы шли... Дети один за другим покидали родительский дом, и хозяйство Антипа, некогда бывшее крепким, стало приходить в упадок. Все чаще в семье ощущалась нехватка денег. От помощи детей Антип отказывался, уверяя, что им с Матреной и Майкой всего хватает. Из детей с родителями осталась одна Майка, которой недавно исполнилось тринадцать лет. Она немного подросла, но оставалась худенькой. Родители ее жалели, не привлекали к тяжелому труду. У девочки рано обнаружились способности к торговле. Майка рано утром, собрав из-под несушек яйца, варила их и шла на станцию к проходящим поездам продавать и их, и молоко. А, когда поспевала ягода, Майка продавала ягоды. Товар у нее раскупали моментально. Уж больно зазывно она кричала:
- Яички свежие, только из-под несушки, молочко парное, ягоды спелые и сладкие! Кому, кому, кому?
Домой она возвращалась, нагруженная продуктами, солью, спичками. Родители на Майку нарадоваться не могли:
- Добытчица наша!
Однажды Майка продавала на станции, как всегда, свой товар. К ней неожиданно обратился седоватый военный:
- Ты откуда такая бойкая?
- А вам на что? - парировала Майка.
- Сколько ж тебе лет?
- Четырнадцать, - соврала она неизвестно зачем.
- А не хочешь пойти работать в гарнизонную столовую?
- Поваром, что ли?
- Ну, на повара, положим, учиться надо. А вот мыть посуду могла бы?
- А сколько платить будете?
- Платить будем, сколько положено, но ты прикинь, что всегда будешь сыта сама и домой еще еды принесешь.
- Вы мне воровать предлагаете?
- Что ты, дочка, Бог с тобой! У нас в столовой, как срок реализации продуктов выходит, так их списываем. А кормим мы летчиков. У них все должно быть свежим, чтобы в полете неприятностей не случилось. Поняла? Бывает, задержится экипаж дольше положенного - все, продукты списываем, а им все свеженькое готовим.
- Ничего себе! - присвистнула Майка. - Я согласна.
- Вот, и добре! Приходи завтра в гарнизон, спросишь Михеича. Это я. Я заведую столовой.
- Хорошо, дяденька Михеич, я приду!
Домой Майка шла радостная. Она будет работать, будет кормить семью. Ее не смущало, что она соврала Михеичу насчет своего возраста. Она с порога объявила родителям, что завтра идет устраиваться на работу.
- На какую работу? - удивился отец. - Тебе еще только тринадцать лет. Кто тебя возьмет?
- Берут в гарнизонную столовую. Я уже завтра выхожу на работу.
- А как же учеба? - всполошилась мать. - Тебе нужно семилетку закончить. Еще годок проучись, а там и пойдешь работать.
- А кто меня год будет ждать? Нет, мама, я решила работать, и вам полегче будет.
Утром Майка встала ни свет, ни заря, тщательно умылась, стянула в тугой узел свои непослушные волосы, надела свое лучшее платье и отправилась в гарнизон. На проходной молодой солдатик преградил ей путь:
- Эй, малявка, ты куда это лыжи навострила?
Она презрительно прищурилась на него:
- Я вам не малявка, а новый работник гарнизонной столовой. Меня Михеич пригласил на работу. Можешь его спросить.
- И как же зовут нового работника? - улыбнулся часовой.
- Майя Антиповна! - гордо ответствовала Майка.
- Ишь ты, прямо-таки Антиповна?
- Вы, товарищ часовой, зубы не скальте! Некогда мне с вами лясы точить. Вызывайте Михеича.
Майка презрительно отвернулась от часового и стала равнодушно смотреть вдаль на вившуюся среди высоких елей дорогу. Через некоторое время появился Михеич. Он обратился к часовому:
- Это ко мне. Пропусти. Будет работать в нашей столовой.
Майка с гордым видом прошла мимо часового, но напоследок не удержалась и показала ему язык. Часовой в ответ прыснул со смеха, но тут же принял серьезный вид и дурашливо откозырял Майке.
В подсобном помещении, где находилась мойка, на столах высились горы немытой посуды. Раковины для мытья были поставлены высоко, и Майка с недоумением смотрела на Михеича.
- Это все мне мыть? А как я достану до раковины?
- Ничего страшного, дочка. Мы тебе подставим ящик из-под снарядов, и все будет путем. А посуды, конечно, многовато, но, что поделать? Это твоя работа. Можешь приступать.
Михеич пододвинул снарядный ящик, показал Майке, где лежат тряпки, мыло, сода, и ушел. Майка принялась за работу. Работая, она весело распевала свои любимые песни из репертуара Руслановой и Шульженко. Позади нее раздались негромкие аплодисменты. Майка оглянулась. В дверях стоял улыбающийся полный мужчина в белом фартуке и колпаке, а рядом с ним не менее полная женщина. Майка поняла, что это повара. Она робко улыбнулась им в ответ.
- Ты чья же такая голосистая будешь? - спросил мужчина.
- Я Майя Антиповна Жарова. Я здесь работаю. Меня Михеич взял на работу.
- Антиповна, значит? Что ж, очень приятно. Сколько же тебе лет, Антиповна?
Майка смутилась, но твердо ответила:
- Четырнадцать. Вы не смотрите, что я маленькая. Я все умею делать. Я в доме с семи лет за хозяйку была.
- Сирота что ли?
- Нет, не сирота. Просто мои родители - единоличники, поле у нас далеко. Они уезжали, а я оставалась на хозяйстве.
- Ну, давай знакомиться. Меня зовут Игнатий Петрович, а это - моя помощница Дина Сергеевна. В твои обязанности будет входить не только мыть посуду, но и убирать со столов, поняла?
- Поняла.
- А поешь ты хорошо. Будешь ходить в нашу самодеятельность. Мы с Диной Петровной играем в ансамбле народных инструментов, а ты будешь у нас солисткой. Согласна?
Майка радостно закивала головой.
- А теперь пойдем, я тебе покажу столовую и кухню, - распорядился Игнатий Петрович.
Майка слезла со снарядного ящика и отправилась вслед за ним. В столовой за двумя столами сидели молодые летчики и о чем-то весело говорили. При виде Майки один из них радостно провозгласил:
- Это еще что за детский сад такой? Откуда ты, прелестное дитя?
Майка отчаянно смутилась, на глазах проступили слезы, и она готова была расплакаться от несправедливой обиды. Ей казалось, что теперь ее все будут воспринимать, как взрослую. Ведь она работает. Игнатий Петрович строго посмотрел на весельчака и сказал:
- Прошу любить и жаловать. Это Майя Антиповна, наш новый работник. Кстати, шутников прошу учесть, что она находится под моим покровительством, и я никому не позволю ее обижать.
Летчики дружно загалдели:
- Что вы, Петрович! Никто не собирается обижать вашу подопечную. Антиповна - это солидно. Приятно познакомиться, Антиповна!
Так Майку стали называть Антиповной. Она не обижалась.
На другой день Михеич попросил Майку принести копию свидетельства о рождении и справку из школы об образовании. Майка запаниковала, ведь в свидетельстве ясно прописано, что ей еще нет четырнадцати лет, и, значит, прощай работа. Дома она поделилась своей печалью с матерью, а та ей посоветовала обратиться к старшей сестре Елизавете, которая к тому времени работала секретарем в сельсовете. Майка, не мешкая, побежала к сестре. Та взяла ключи от сельсовета, печать, и они вместе с Майкой отправились готовить липовую копию свидетельства о рождении. Сестра от щедрот своих прибавила Майке почти два года. Из копии свидетельства выходило, что Майке через два месяца исполнится пятнадцать лет.
В работе Майка была безотказна. Целый день она сновала из столовой в мойку, из мойки - в столовую. Она потребовала от Михеича, чтобы он сделал тележку, купил подносы, и возила посуду на тележке, что очень облегчило ей работу. Игнатий Петрович нарадоваться на Майку не мог. Он постепенно стал приобщать ее к поварскому делу. Девочка, на редкость, оказалась понятливой и способной. Когда Майка уходила домой, Игнатий Петрович совал ей полные судки еды. Майка помнит, как испугались мать и отец, когда она в первый раз принесла в судках борщ с большим куском мяса и макароны по-флотски. Они долго не могли поверить, что еда не украдена, а честно заработана Майкой.
На первую свою зарплату Майка купила матери в подарок красивую кашемировую шаль, а отцу - новый картуз и пачку сигарет. Родители прослезились, а Майка радовалась за них так, как не радовалась, когда сама получала подарки. В тот раз она впервые осознала, что дарить приятнее, чем получать самой. Мать шаль, а отец картуз носили с удовольствием, а вот сигареты отцу не пришлись по вкусу:
- Слабоват, дочка, табачок в сравнении с моим самосадом. Ты мне больше этого баловства не покупай.
Надо сказать, что табак Антип растил знатный, знал в нем толк. Он знал, когда нужно его убирать, когда и как сушить. Сам скручивал сушеные листья и резал в размер. Высушенный табак хранил в полотняных мешках на чердаке, отсыпая по мере надобности в кисет новую порцию. Курил он много и с наслаждением, вдыхая терпкий табачный дым, от которого у непривычного человека на глазах выступали слезы и перехватывало в горле, а Антип только покрякивал от удовольствия. Поэтому легкие сигареты, подаренные Майкой, показались ему чем-то несерьезным. Родители гордились своей дочерью и приводили ее в пример своим старшим детям, которые, отделившись, нередко забывали навестить стариков.
Работа Майке нравилась. К концу дня она уставала, но, отдохнув немного дома, вечером бежала в клуб, где, как и предрекал Игнатий Петрович, пела в сопровождении ансамбля народных инструментов. Она вовлекла в самодеятельность и свою любимую старшую сестру Татьяну, с которой они пели дуэтом. Скоро они стали своеобразной знаменитостью в гарнизоне, и их даже стали посылать на смотры художественной самодеятельности во Владивосток, где они неизменно занимали призовые места. Майка немного подросла, округлилась, и уже не производила впечатления неуклюжего подростка. В ее манере держать себя появилась некая сдержанность, и даже величавость, осознание своей значимости. Ее по-прежнему все звали Антиповной, но уже без тени снисходительности и насмешливости. По просьбе Игнатия Петровича ей в помощницы взяли молоденькую девушку, которая хотя была на несколько лет старше Майке, но уступала ей в расторопности и сообразительности. В это время в буфете при столовой собралась в декретный отпуск буфетчица, и Игнатий Петрович поручил Майке приглядываться к ее работе. Майка быстро освоилась в буфете и так же легко освоила несложную технику сведения дебета с кредитом. И, когда буфетчице настало время уходить в декрет, Игнатий Петрович сказал Майке:
- Ну, Майя Антиповна, принимай буфет! Лучше тебя мне работницы не найти.
Майка испугалась:
- А смогу ли я? У меня всего шесть классов образования.
- А больше там и не нужно. Считаешь ты хорошо, все содержишь в порядке. Вон, какую чистоту навела в буфете, каждая вещь у тебя знает свое место!
Так Майка стала буфетчицей. В ее обязанности входило вывозить буфет на летное поле, чтобы летчики могли сразу после приземления сытно пообедать. Бывало так, что всю еду приходилось увозить нетронутой, если по каким-то причинам летчики вовремя не прилетали. И уже Майка распоряжалась списанными продуктами. На питание она практически не тратила денег, и всю зарплату приносила домой целехонькой. К тому же, у нее появился дополнительный заработок: в буфете продавали спирт, который нужно было разбавлять вдвое. Майка разбавляла чуть больше, чтобы и градус нужный оставался, и у нее был навар. У Майки появились свободные деньги, и она тратила их разумно на наряды и покупку мебели. Она постепенно собирала себе приданое. В сельском магазине выбора особенного не было, а вот жены летчиков уезжали в отпуск, как говорили, на "большую землю", и Майка заказывала им и отрезы крепдешина, и обувь, и модные пальто и полушубки. А им взамен давала списанные продукты. С продуктами в магазинах тоже были сложности, поэтому благодарные клиенты охотно выполняли ее поручения. Летчиков кормили превосходно, а вот семьям их мало, что перепадало. Майка никогда не была жадной. Она давно усвоила, что нужно людям делать добро, и тогда они тоже будут отвечать тем же. Раз в год какая-нибудь семья уезжала из гарнизона совсем, поскольку главу семьи переводили служить в другое место. И, чтобы не тащить с собой лишнее имущество, все лишнее продавали. Майка первая узнавала об отъезде и договаривалась с хозяйкой о праве первоочередного выбора. Особой гордостью Майки был огромный фикус, купленный за половину ее зарплаты. Когда она поставила его в свою комнату, он занял ровно ее половину. Каждое утро Майка любовно протирала широкие листья фикуса, разговаривала с ним, и фикус радовал ее лаковым блеском разлапистых листьев. По случаю, она купила красивый комод, двустворчатый шкаф, трюмо и мечтала о кожаном диване с валиками по бокам и резными полочками в верхней части, где должны были непременно стоять семь слоников, символов счастья. Время шло, и теперь уже никто не мог узнать в ней голенастую прежнюю девчонку.
Майка обожала танцы, а особенно вальс, и танцевала его превосходно, легко кружась под звуки музыки. На танцах в кавалерах не было отбоя, и это тоже кружило молодую голову. Чаще всего ее на вальс приглашал совсем юный техник-механик с синими глазами, копной темных вьющихся волос и белозубой улыбкой. Он бешено кружил Майку, не забывая на поворотах крепко прижать ее к себе. Эти прикосновения молодого разгоряченного мужского тела волновали Майку, вызывая в ответ доселе незнакомое томление во всем теле. Он ласково называл ее Маечкой. Если его на танцах не было, она скучала, рассеянно отвечая вившимся возле нее кавалерам, а глаза ее искали его ладную фигуру и синие глаза, которые запали ей в душу. Звали механика необычным для села именем Милослав, а она про себя его называла уменьшительным именем - Милочка. Его нельзя было назвать красавцем в обычном понимании этого слова, но от него исходило мужское волнующее начало и еще необычайная доброта в сочетании с искрящимся юмором и легкой самоиронией. Ей ни минуты не было скучно в его обществе. Отношения их дальше совместного вальсирования не шли, а Майке хотелось большего. В девичьих мечтах она видела его своим мужем, а вокруг - малыши мал - мала меньше.
В это время от одной из старших сестер Агаши пришло Майке приглашение приехать к ней в отпуск на большую землю. Агаша вышла замуж за офицера и, когда его перевели служить в центральную часть России, она вместе с ним покинула родные места. Она очень скучала вдали от дома по родителям, сестрам и братьям, часто писала письма грустного содержания. Мать после каждого письма Агаши тяжело вздыхала и говорила:
- Была бы я помоложе, птахой быстрокрылой полетела б к своей донюшке.
Майка для себя решила, что как только ей дадут отпуск, сразу поедет в гости к Агаше. А тут как раз и подошло время очередного отпуска. Ехать нужно было через всю Россию. И радостно, что увидит сестру, и тревожно, что так далеко едет, и любопытно посмотреть новые места, и желание проверить отношение Милослава, заметит ли ее отсутствие, - все эти чувства захватили Майку полностью. Она ни о чем больше не могла думать, кроме предстоящей поездки.
Уложив в фанерный чемодан свои лучшие наряды, а в большую плетеную корзину и заплечный мешок - подарки и провизию, зашив в потайной карман деньги и документы, Майка отправилась в дальнюю дорогу. В вагоне ей досталась верхняя полка, и, разместив кое-как вещи, она, не отрываясь, смотрела в окно, пока за окном окончательно не стемнело. Ей все было интересно. Она впервые покинула родной дом, и самостоятельность одновременно и окрыляла, и страшила ее. Вместе с ней в вагоне ехали военные, кто - в отпуск, а кто - к новому месту службы. Как всегда бывает в поездке, все быстро перезнакомились, разговорились. Одна Майка не принимала участия в общей беседе. Она помнила наставления матери: в пути никому особо не доверять, следить за вещами, и поэтому боялась слезть с полки вниз из опасения остаться без места. Однако естественная нужда заставила ее сойти вниз, а, когда она вернулась на свое место, военные упросили ее присоединиться к их компании и вместе поужинать. Они убеждали ее так горячо и искренне, что она согласилась. Майка полезла, было, в корзину за провизией, но попутчики не дали ей этого сделать, сказав, что она - их гостья и они ее угощают. Ужинали весело, подшучивая друг над другом, и Майкин страх постепенно прошел, и она почувствовала себя естественно и свободно. Кто-то принес гитару, заиграл знакомую песню, и Майка запела вначале негромко, а затем, осмелев, почти в полный голос. Когда она закончила, раздались громкие аплодисменты. Оказывается, к ним подошли пассажиры из соседних купе. Майка засмущалась, но ее дружно попросили спеть еще. Она не стала жеманиться и спела еще несколько песен. Один из военных очень серьезно сказал, что у нее прекрасные вокальные данные и ей нужно серьезно учиться пению. Майка смущенно махнула рукой и потупилась.
- Не стесняйся, девушка! - обратился к ней пожилой мужчина. - Товарищ дело говорит. С таким голосом только на большой сцене выступать.
Майке было и приятно, и немного совестно слушать хвалебные слова в свой адрес. Где-то, не доезжая Иркутска, военные сошли, и вагон заполнила разношерстная публика. Майке были интересны разговоры попутчиков. Впервые она видела такое большое количество незнакомых людей, выслушивала разные житейские истории. Никогда прежде она не задумывалась, сколь велика ее родная страна и какое разнообразие народов проживает на ней. Она почувствовала себя маленькой песчинкой, затерявшейся в огромных просторах. Неожиданная тоска по дому и страх перед будущим охватили ее. Куда она едет и зачем? Как ее встретит сестра и как отнесется к ее приезду муж сестры? Мысли тревожные и беспокойные не давали ей покоя. Она вспомнила Милослава - Милочку, и ей невыразимо захотелось домой. А вдруг он забудет ее, пока она гостит так далеко? Кто она для него? Они только вместе танцевали вальс, и было так упоительно кружиться с ним вместе, ощущая его дыхание и тепло его сильных и бережных рук. Грусть заволокла ее глаза, и она, чтобы не показать своего настроения окружающим, затаилась на своей полке и неотрывно смотрела в окно.
В Москву поезд пришел рано утром. Майка вместе со всеми пассажирами вышла на перрон и растерялась от вокзальной суеты, от огромного скопления народа. К ней бодро подскочил носильщик:
- Куда, красавица, нести вещи?
Он ухватил было ее чемодан и заплечный мешок, но Майка выхватила в испуге у него свои вещи и грозно прикрикнула:
- Ну, ну, не балуй! Сама донесу, не барыня и не убогая!
Носильщик бросил на ходу:
- Как знаешь, - и бросился к другим пассажирам, предлагая свои услуги.
Майка переждала поток пассажиров, которые обтекали ее с обеих сторон, и только после этого тронулась в сторону вокзала. Она не знала, что ей делать дальше и робко подошла к милиционеру. Тот козырнул девушке, выслушал ее и посоветовал обратиться в справочное бюро вокзала. Там Майке объяснили, что ей нужно спуститься в метро, доехать до станции Белорусская, обратиться в кассу Белорусского вокзала и закомпостировать свой билет. Метро она нашла без особого труда, обратившись к тому же милиционеру, а вот с эскалатором у нее получилась незадача. Она никак не могла решиться ступить на эту постоянно движущуюся лестницу, пока какой-то молодой мужчина, слегка обняв ее за плечи, не подтолкнул вперед. Вещи мешали ей, и мужчина взял ее чемодан, помог ей сойти с эскалатора, поставил чемодан в сторонку и, пожелав Майке счастливого пути, скрылся в толпе пассажиров. Майка даже не успела его поблагодарить. Она постояла немного, ужасаясь этому нескончаемому потоку людей, и не зная, что делать дальше. От бесконечного мелькания людей у нее закружилась голова, она прислонилась к стене и на мгновение закрыла глаза, чтобы остановить кружение. Над ее ухом внезапно раздалось:
- Девушка, что с вами? Вам плохо?
Майка открыла глаза. Перед ней стояла молодая румяная девушка в красной форменной фуражке и участливо на нее смотрела.
- Здесь так много людей, и они все мелькают и мелькают, - виновато улыбнулась Майка. - Мне нужно на станцию Белорусская.
- Идите вперед и направо. Подойдет поезд, сядете в него и внимательно слушайте, вашу остановку объявят заранее.
- Спасибо большое.
Майка вскинула на плечо заплечный мешок, подхватила чемодан и корзину и пошла в указанном направлении. Вид вокзала ее поразил необычайно. Она никак не могла поверить, что это не дворец, и снова обратилась к милиционеру. Тот подтвердил, что это - все же вокзал, объяснил, как пройти к кассам. Билет Майке закомпостировали без всяких осложнений. До отхода поезда оставалось не менее пяти часов, и она решила погулять по Москве, но с вещами это было непросто. Женщина, сидевшая в зале ожидания рядом с Майкой посоветовала ей сдать вещи в камеру хранения.
- Как это? - удивилась Майка. - И их никто не сопрет?
- Не сопрет, - рассмеялась женщина. - Тебе выдадут номерок и квитанцию, по которым вещи получишь обратно. Нужно только запомнить номер окошка, в которое сдашь вещи.
Женщина показала Майке, где находится камера хранения, и, освободившись от вещей, Майка почувствовала себя легко и свободно. Она вышла на привокзальную площадь и пошла, куда глаза глядят. В Москве ее все удивляло и восхищало: высокие здания с огромными стеклами оконных проемов, витрины многочисленных магазинов, нескончаемый поток автомобилей, сигналящих на разные голоса. "И как только люди живут в таком шуме и гаме? Чисто муравейник. А народу, народу-то! И все куда-то спешат, бегут, торопятся, и никто ни с кем не здоровается. Диковинно все это! Я не смогла бы здесь жить никогда!" - заключила Майка. Потом она вспомнила, что собиралась сестре купить подарок, и зашла в магазин, на витрине которого красовались разноцветные косынки, шарфики, сумочки, зонтики. От обилия выставленных товаров у нее разбежались глаза, но потом она присмотрела красивый голубой шелковый шарфик и купила его в подарок сестре, а мужу сестры - полосатый галстук. Купленными подарками Майка осталась довольна: получилось и не очень дорого, и со вкусом.
На поезд Майка еле успела, пришлось разориться на такси. Она впервые ехала в таком шикарном автомобиле и, хотя поездка обошлась ей дороговато, но ей понравились и мягкое сидение автомобиля, и веселый разговорчивый таксист. Будет, о чем рассказать дома по возвращении. В поезде она все время боялась проехать свою остановку и постоянно напоминала проводнику, чтобы он не забыл ее разбудить заранее. Сестра с мужем встретили ее, несмотря на поздний час, чему Майка была несказанно рада. Она опасалась, что ей придется ночью разыскивать их по адресу, который она даже не помнила, куда засунула. Ох, и хорошо же было после долгой дороги смыть с себя дорожную грязь. Она стояла под струями теплой воды и блаженствовала, несколько раз намыливая и смывая с себя мыльную пену. Дома у них душа не было, а была русская баня, мыться в которой Майка могла хоть каждый день. Вот только готовить баню - дело хлопотное. А здесь отвернул кран с горячей водой, повернул слегка кран с холодной водой, чтобы немного охладить горячую, - и готово! Плескайся, сколько хочешь. Из ванной она вышла, обмотав на голове полотенце наподобие тюрбана, разомлевшая и раскрасневшаяся. Сразу захотелось спать, но сестре не терпелось выслушать домашние новости и пришлось Майке, преодолевая дремоту, почти до утра просидеть с сестрой на кухне за весело шумящим электрическим самоваром. Самовар ей тоже был в диковинку. Дома самовар нагревался от горящих щепочек, а здесь включил в розетку и через полчаса пей, пожалуйста, вкусный и горячий чай. Наконец, сестра отпустила Майку, и она сразу же провалилась в блаженный сон, едва коснувшись головой подушки. Во сне она продолжала куда-то ехать, кровать под ней покачивалась из стороны в сторону, словно вагонная полка.
Когда Майка проснулась, день перевалил за половину. Она лежала, не открывая глаз и чутко прислушиваясь к тишине дома. Где-то неясно слышались отдаленные голоса. Она накинула на сорочку легкий халатик, который заботливо положила на кровать сестра, и пошла на голоса. Говорили на кухне двое: сестра и ее муж. Майка прислушалась.
- И как долго будет гостить твоя сестра? - вопрошал муж.
- Пока не знаю, мы еще не говорили об этом, - отвечала сестра.
- О чем же вы тогда говорили всю ночь напролет?
- Она рассказывала деревенские новости, о здоровье родителей, о своей работе.
- Она с деньгами приехала или на наши харчи рассчитывает?
- Ты говоришь так, словно приехал чужой человек. Она сестра мне, неужели непонятно?
- Понятно. Но ведь она работает, значит, деньги у нее должны быть. Ты поговори с ней, пусть раскошеливается.
- Ишь ты, какой быстрый! Тебе не хватает на твою глотку? Постыдись! Не буду я у нее спрашивать денег. Она молодая девчонка, ей приодеться нужно. Что она видит у себя в деревне? А здесь походит по магазинам, в театр сходит, в кино. У нас, конечно, не столица, но есть, куда пойти, есть, что посмотреть. И о деньгах больше разговора не заводи!
Майка на цыпочках вернулась в спальню, юркнула под одеяло и притворилась спящей. Она твердо решила дать Агаше денег на питание, чтобы из-за нее у той не было раздоров с мужем. Нужно только сделать это так, чтобы Агаша не поняла, что она слышала их разговор. Какая все же у нее замечательная сестра и как она за нее вступилась! В комнату заглянула Агаша, и Майка со стоном потянулась и открыла глаза, словно только что проснулась.
- Как спалось на новом месте? Что снилось? Ты загадала: "Приснись жених невесте на новом месте?"
- Не загадала. Я всю ночь ехала в поезде, да и сейчас у меня еще голова слегка подкруживается. А спалось просто замечательно!
Майка вскочила с кровати, подбежала к Агаше, обняла ее и закружила:
- Агашенька, как же я тебя люблю! Какая ты у меня красивая! А я тебя догоняю по росту!
- Скоро и перегонишь. Дай на тебя посмотрю хорошенько, а то ночью и разглядеть толком не успела. Майка, какая же ты ладная стала! А лицо, как у барышни какой, нежное, да гладкое. А глазищи-то, глазищи! Любого парня с ума сведешь. Давай, скорее умывайся, одевайся и садись завтракать. Мне в ночь на работу, а мне хочется тебе немного город показать. У тебя ухажер есть или еще молчит сердечко?
Майка вспыхнула, словно пламя обожгло ее щеки, и потупила глаза. Она не знала, что ответить сестре. Не рассказывать же, в самом деле, о том, как она танцует вальс с Милославом и как сладко при этом замирает ее сердце.
- Раскрывай, раскрывай свои секреты! - тормошила ее Агаша.
- Да, никаких секретов нет. Нет у меня никакого ухажера, никто мне не нравится.
- Так уж, никто и не нравится? - поддразнивала ее Агаша. - А мне Лиза писала, что завелся у тебя кто-то с интересным именем, правда я имя не запомнила. Так как его зовут?
- Не знаю, о ком ты говоришь, - выдавила из себя Майка и отвернулась.
- Не хочешь говорить, не говори, - обидчиво молвила Агаша и отошла от сестры. - Давай поторапливайся, а то проспишь все самое интересное.
И с этими словами Агаша вышла из комнаты. А Майка прижала руки к груди, в которой трепетало ее сердце, сильно забившееся только от одного упоминания имени Милослава. Неужели она его любит?
- Вот еще! - тряхнула головой Майка и побежала умываться. Но целый день в ее душе звенел нежный колокольчик счастья, и улыбка то и дело невзначай трогала ее губы.
Город, в котором проживала Агаша, ей понравился. Он привольно раскинулся на высоком берегу неширокой реки, за которой простирались необозримые поля, перемежаемые лесами и перелесками. Майка впервые видела такие просторы, и у нее захватило дух от красоты и величия открывшегося вида. В городе было много храмов и соборов, но почти все они не действовали по своему прямому назначению, а были отданы под музеи, клубы и всевозможные учреждения. Сестры бродили по городу, взявшись за руки, и Агаша рассказывала Майке историю города, знакомила ее с памятными местами. Они немного побродили по магазинам, и Майка купила себе крепдешиновое платье в горошек, бусы в тон горошинам и туфли на венском каблучке. Туфли были кофейно-молочного тона и пришлись Майке в самую пору. Здесь же, в магазине, Майка сунула Агаше деньги на пропитание, но Агаша сердито отвела ее руку с деньгами, заявив, что обидится на нее до конца жизни, если она сейчас же не уберет деньги. Майке пришлось подчиниться, и она благодарно чмокнула сестру в щеку. Домой пришли голодные и усталые. Сразу после обеда Агаша стала собираться на работу, а Майка прилегла отдохнуть, вытянув натруженные ноги и положив под них маленькую подушечку. Почти сразу сон сморил ее, и она не слышала, как Агаша ушла. Очнулась она от ощущения, кто в комнате кто-то есть.
- Кто здесь? - осипшим от волнения голосом спросила она.