С вами бывало так, читатель, что какая-либо встреча вдруг круто меняла течение вашей жизни, включала вас в круговерть неожиданных и непредсказуемых событий, ставила все в вашей жизни с ног на голову? Если бывало, то вы поймете и, возможно, даже не осудите мою героиню, сорокалетнюю женщину, ничем не примечательную, добропорядочную жену и мать двоих несовершеннолетних детей. Жизнь ее протекала ровно и спокойно, в домашних заботах и хлопотах. У них с мужем был собственный дом в пригороде небольшого районного центра на Орловщине, при доме - большой земельный участок с садом и огородом, держали они и домашнюю скотину: корову, двух бычков, гусей и кур. Кто жил в собственном доме, тот знает, сколько труда и усилий требуется от женщины, чтобы содержать все большое хозяйство в порядке. Но Анфиса Егоровна, а в просторечии у соседей просто Фиса, на судьбу не жаловалась, а даже гордилась тем, что у нее и в доме прибрано, и дети ухожены, и муж непьющий и домовитый, и все приусадебное подворье хоть сейчас на выставку готовь. Каждое утро, отправив мужа на работу, а детей в школу, Фиса спешила на рынок, чтобы продать излишки молока, сметанку, свежие яички, а потом с удовольствием походить по магазинам и принести домой сладости для детей, а мужу свежие газеты. Он у нее по вечерам после сытного ужина усаживался в кресло и читал вслух последние новости. Все в жизни Фисы устоялось, все шло своим неспешным чередом, и ничто не предвещало никаких перемен.
В тот 197... год, о котором я рассказываю, весна выдалась ранняя. Снег сошел уже в марте, и ему на смену появилась свежая сочная зеленая трава. Ранним утром Фиса выгоняла корову и бычков пощипать ее, пополнить запас витаминов, а потом спешила на рынок Она стояла на рынке, повязанная белым платочком, вся прибранная и чистенькая и с удовольствием смотрела на снующих с озабоченными лицами покупателей. Неожиданно к ней обратился высокий молодой чернявый мужчина с огненным взглядом темных глаз:
- Хозяюшка, не нальешь ли молочка? Стосковался в неволе по нему так, что и словами не высказать! Ах, хозяюшка, с тебя бы только картину писать, уж такая ты вся ладная и пригожая!
Фиса от неожиданного комплимента вся зарделась, засмущалась и, не поднимая на незнакомца глаз, отмахнулась рукой:
- Скажете тоже - картину! А молочка налью, отчего не налить. Сколько вам: литр или пол-литра?
- Давай уж литр. Ох, и хорошо молочко у тебя, хозяюшка! Только, знаешь, заплатить мне тебе нечем, пустой я, - весело объявил незнакомец, залпом выпив молоко и вытирая ладонью яркие, словно нарисованные губы. - Ты не серчай, я могу тебе помочь по хозяйству, вот и сочтемся.
Фиса хотела выговорить ему, дескать, негоже без денег пить чужое молоко, но посмотрела в его с озорными смешинками глаза, быстрым взглядом окинула его ладную широкоплечую фигуру и подумала про себя: "Боже, какой красавец!", а вслух сказала:
- Найдется у меня для тебя работа. Только есть ли время у тебя ждать, пока я расторгуюсь?
- Об этом не печалься, мое время со мной. Никто и ничто меня не ждет: ни зазноба, ни работа, ни кров родимый.
Фиса торговала, а сама между делом расспрашивала незнакомца: кто он, откуда, как звать-величать, как в их краях оказался. Он оказался разговорчивым. Сообщил, что зовут его Яковом, рос в детдоме, родителей своих никогда не знал, в городок их приехал после отбытия наказания в местах не столь отдаленных за хулиганство, а поскольку родных у него нет, то и голову ему преклонить не к кому. Фиса поинтересовалась, что он умеет, и оказалось, что Яков - мастер на все руки: он и каменщик, и столяр, и по слесарному делу соображает. Фиса разговаривала с ним, а сама прикидывала, что неплохо такого работничка заиметь в хозяйстве за кров над головой и нехитрый стол. К тому моменту, как Фиса распродала все, что принесла на рынок, они уже с Яковом столковались. Ему важно было зацепиться в этом городке, а ей хотелось заиметь дарового работника.
Домой возвращались вместе, и Яков, нагруженный покупками, всю дорогу балагурил, развлекая хозяйку нехитрыми байками. Увидев добротный дом Фисы, он присвистнул:
- Да вы прямо, как кулаки какие живете!
Фиса замахала на него руками:
- Что ты такое городишь! Какие кулаки? Все своим трудом нажили. Думаешь легко такое хозяйство тянуть? Зимой еще полегче бывает, а летом дня белого не видим: с зарей встаем и до темной ноченьки кружимся. Зато все свое: и мяско в супе, и молочко, и сметанка, и яички, и шерсть своя. Зимой ее пряду, да всем носочки и варежки вяжу, шали на продажу. Тем и живем.
- Ох, и хозяйственная вы женщина Анфиса Егоровна! Вот бы мне такую жену найти! - восхищенно произнес Яков, а сам так и пожирал ее своими глазами, так и прожигал жадным взглядом ее открывшуюся шею после того, как она сняла платок. А она, ничего не замечая, прошла в горницу и его пригласила войти.
- А что, в доме никого нет, ты, хозяюшка, одна?
- Муж на работе, а детки в школе. Сейчас с тобой перекусим и буду обед готовить.
Она включила электрический чайник, достала из холодильника колбасу и сыр и стала готовить нехитрые бутерброды. Яков, не отрываясь, следил, как быстро и сноровисто движутся ее руки, потом встал и подошел к ней.
- Может, чем помочь, Анфиса Егоровна? - неожиданно хрипло спросил он и обхватил ее сзади руками.
- Ты что, ты что? - тревожно заговорила она, пытаясь освободиться, но он крепко держал ее в своих объятьях, а сам целовал ее открытую шею, мочку уха, терся распаленным страстью телом о ее спину. И Фиса сомлела в его руках, а он, подхватив ее безвольную, уже нес в другую комнату, где ему сразу бросился в глаза широкий диван. Он не торопился овладеть ею, а старался разбудить в ней прежде желание и страсть. Он сразу понял, что имеет дело с неискушенной в любовных делах женщиной, что, кроме мужа она никого не знала, что супружеские обязанности исполняла больше по привычке, чем по зову плоти. Он увидел шанс подчинить себе эту домашнюю клушу, как он мысленно окрестил ее про себя, и постепенно стать хозяином ситуации. А она впервые испытала жгучее желание отдаться этому чужому мужчине целиком, без остатка и постанывала от неведомой прежде истомы, охватившей ее тело под его страстными ласками. Впервые в жизни она испытала состояние неземного блаженства, острого восторга при слиянии их тел и закричала животным криком. Он заглушил ее крик долгим поцелуем, и она, считавшая себя до этого мгновения порядочной женщиной, отвечала на его поцелуи и ласки со страстью, присущей по ее понятиям только падшим женщинам. Она хотела, чтобы их близость длилась и длилась и он, угадывая ее желание, снова и снова вводил ее в полуобморочное состояние экстаза. Наконец она пришла в себя и поднялась, поправила пришедшую в беспорядок одежду, причесалась и томным голосом сказала:
- И откуда ты такой сладкий взялся? Пропала моя головушка!
А он, заглядывая ей в глаза, ворковал:
- Это судьба, голубушка, как хочешь, судьба! Эх, и заживем мы с тобой, Фисочка! Ты только меня не прогоняй, а я буду тебя любить и голубить по первому твоему зову. Не прогонишь, нет?
- Куда же я тебя такого расхорошего прогоню? Нет уж, оставайся, а мужа я уговорю, что мне нужен помощник, да и комната у нас на другой половине пустует, будешь постояльцем и моим тайным дружком. Ну, полюбились - и хватит! Пора за дела приниматься.
Когда дети вернулись из школы, обед уже был готов, скотина накормлена, в доме царили чистота, порядок и покой. Яков что-то мастерил во дворе, и Фисин сынишка с интересом приглядывался к его работе. С тайным волнением Фиса ждала возвращения мужа, что-то он скажет по поводу постояльца, но тот даже обрадовался, что у жены будет помощник по хозяйству. Так Яков стал жить у них в доме. Фиса с каждым днем все сильнее привязывалась к нему. Ее уже не смущали ни разница с Яковом в возрасте, ни присутствие под одной с ними крышей мужа и детей, ни косые взгляды соседей. Ее несло на волнах любви, а Яков умело раздувал пожар страсти, охватившей бедную женщину. Фиса, бывало, отослав под каким-либо предлогом на улицу детей, спешила к Якову в его комнату и там они предавались своей преступной связи, нимало не заботясь о том, что соседи могут услышать стоны и крики обезумевшей от сладострастия Фисы. За несколько месяцев женщина изменилась неузнаваемо: из скромной домохозяйки она превратилась в отчаянно бесстыдную женщину, сжигаемую огнем вожделения к молодому постояльцу. Каждую свободную минуту она бежала к нему, не заботясь о том, что подумают окружающие. Наконец, и муж заметил происшедшую в жене перемену и приступил к ней с разговором сразу после ужина.
- Фиса, что с тобой происходит? Не слишком ли много внимания ты уделяешь нашему постояльцу?
Услышав вопрос, она растерялась и не сразу нашлась с ответом. Она сделала вид, что не услышала его и усердно вытирала тряпкой и без того чистый стол.
- Фиса, я к тебе обращаюсь! - возвысил голос муж.
- Прости, Павлик, я задумалась. Ты что-то спросил?
- Да, спросил, - с легким раздражением отозвался Павел. - Я спросил, не много ли внимания ты уделяешь нашему постояльцу?
- Ты о чем? Соседи, небось, набрехали невесть что, а ты всему веришь. Им завидно, что у меня такой расторопный помощник, что все в его руках горит.
- При чем здесь соседи? Я что сам без глаз и ушей? О чем вы постоянно шепчетесь по углам, переглядываетесь, перемигиваетесь? Какие у тебя могут быть с ним общие дела?
- А как же не общие? - затараторила с обидой в голосе Фиса. - Ты цельный день на работе, а в доме, сам знаешь, сколько прорех. Вон крышу надо перекрывать, забор с соседской стороны валится в нашу сторону, скоро сено готовить. Бычки подросли, я уже с ними сама не справляюсь. Да что мне тебе перечислять, будто ты сам не знаешь! Раньше ты приходил с работы и до темна хлопотал по хозяйству, а с Яшей мы оба с тобой свет Божий увидели, есть время даже в кино сходить. Разве мы раньше могли с тобой столько времени у телевизора торчать? А погляди, какие у него руки золотые! Крыльцо починил так, что лучше и не надо, дровяник в порядок привел, заготовки сделал для новых перекрытий. Сколько тебя просила, а у тебя все руки не доходили. Я кажный день благодарю Господа, что послал мне такого помощника. А ты недоволен! Не пойму я тебя. Или тебе надо, чтобы я одна пупок надрывала, раньше времени старухой сделалась?
- Ну, что ты разошлась? Просто ты меня последнее время совсем не замечаешь, только и слышишь: "Яша, да Яша!" И молодиться и прихорашиваться начала, чего раньше не было. Вот мне и показалось...
- Что тебе показалось, дурачок? Да на что я ему молодому такая старая сдалась? А прихорашиваться начала, так оттого, что время свободное появилось, и до себя руки дошли. Да ты никак ревнуешь меня??
Фиса деланно-звонко расхохоталась. Павел слегка смутился и привлек хохочущую жену к себе. Но она легко выскользнула из его рук и, промолвив:
- Пойду постояльцу ужин отнесу, а то мы повечеряли, а у него с обеда во рту маковой росинки не было, - вышла, неся перед собой дымящуюся тарелку, наполненную доверху аппетитно пахнущим жарким.
- Не задерживайся! - крикнул ей вслед Павел, но Фиса уже была за порогом.
Войдя к Якову, она скоренько поставила тарелку на стол и прильнула к нему:
- Яшенька, меня пытал счас супружник мой законный, ревнует меня к тебе. Надо нам быть осторожнее!
- А зачем?- вопросом на вопрос ответил Яков, лаская упругое тело Фисы и распаляя ее. - Пусть узнает, так даже лучше, не нужно будет скрываться.
- Нет, Яшенька, еще не время. Как детки на все это отзовутся, что соседи скажут?
- Какое тебе дело до соседей? Или ты не любишь меня? - вопрошал Яков сквозь поцелуи, которыми осыпал свою хозяйку, а она вилась в его руках ужом, стараясь теснее к нему прижаться, впивалась в его губы, торопливо расстегивая ворот его рубахи.
Она забыла о том, что через стенку муж и дети, ею владело неистовое вожделение, которое умело подогревал Яков своими бесстыдными ласками.
- Погоди, я только крючок на дверь наброшу, - шепнул он ей, на миг высвободившись из ее жарких объятий.
Почти час пробыла Фиса у Якова. Они замерли только на несколько минут, когда услышали, что кто-то идет к двери. Это Павел несколько раз подергал ручку двери, окликая жену по имени. Ему никто не отозвался, и он ушел. Было слышно, как он звал жену в саду, но ей было не до него. Она таяла от неземного блаженства под ураганом Яшиных ласк. Когда страсть была утолена, она, лежа рядом с Яковом и ласково перебирая его волнистые волосы, обреченно сказала:
- Я пропала, Яшенька, совсем пропала! Околдовал ты меня своими цыганскими глазами, приворожил своими ласками неистовыми. Я ведь до тебя и не знала, что такое может быть, когда тело парит между небом и землей, когда душу тебе готова отдать без остатка. И откуда ты только взялся на мою бедовую голову?
А он, улыбаясь и открывая в улыбке ровные белоснежные зубы, говорил:
- Это судьба, Фисонька! Ты от меня теперь никуда не денешься. Давай уедем отсюда вместе далеко, далеко!
- Что ты, Яшенька, что ты? А как же дом, хозяйство, дети? И потом, я замужем.
- То-то и оно, что замужем! О чем ты печешься, глупая? Дом, хозяйство... - передразнил он ее. - Продадим все к чертовой матери и уедем! Да точно ли ты меня любишь?
- Люблю, Яшенька, ох, как люблю! Да боязно жизнь налаженную в одночасье рушить. А деточек своих куда я дену?
- А Павел им - не отец что ли? Он у тебя и за мать, и за отца справится!
- Что ты такое говоришь, Яшенька? Как же можно детям без родной матери?
- А как же я рос и без отца, и без матери?
- И что, сладко ли тебе было?
- Не сладко, но ведь не пропал! Наше государство хорошо ли, плохо ли, но вырастило меня. А твои детки с отцом родным и подавно вырастут. Ты подумай обо всем на досуге! Сколько можно нам с тобой скрываться? А деток мы с тобой еще нарожаем, вот увидишь!
Фиса слушала его, и на сердце у нее становилось тревожно от его слов. Она не могла себя представить без Зои и Алешки, да и Павла она еще не могла отрезать, вычеркнуть из своей жизни. Выйдя от Якова, она накрыла голову белым ситцевым платком, но не пошла сразу домой, а прошла к речке, немного постояла у воды, остужая разгоревшееся лицо. Было темно, и только луна сквозь облака бросала неверный свет на воду и кусты тальника, растущие вдоль реки. Лето уже перевалило на вторую половину, и вечера становились не только темными, но и прохладными. Зябко передернув плечами, Фиса пошла по еле видневшейся тропинке домой.
На пороге сидел Павел, ждал ее.
- Ты где была, что так долго?
- У реки. Захотелось освежиться. У воды так спокойно, тихо. Вся деревня словно вымерла.
- Да все сериал смотрят. Что же меня не позвала? Я с удовольствием бы с тобой прогулялся.
- Да я и не думала, что столько пробуду у реки. Иди, ложись спать, завтра тебе рано на работу.
- А вот и не угадала. Завтра я на целый день свободен. Мне дали отгул, и мы можем вместе с детьми после обеда сходить в кино или на речку. Мы так давно не проводили время вместе.
- А кто будет крышу перекрывать, забор поправлять, один Яков что ли? Он ведь тоже не железный! Ему помочь нужно. Отдыхать будем зимой, а летом каждый день дорог для хозяйства.
- Из-за этого хозяйства мы и детей своих совсем забросили. Им скоро снова в школу, а что они летом видели? Скотина, да огород, да беготня по пыльным улицам! Давай, Фисонька, в парк их свозим, на качелях они покатаются. Бог с ними, хозяйственными заботами! Присядь рядом, давай поговорим.
Фиса, нехотя, присела, сдернув с головы платок. Волосы, в спешке небрежно заколотые, рассыпались тяжелой волной по спине. Павел провел рукой по водопаду волос и восхищенно сказал:
- Ты сейчас как русалка. Ох, и красивая же ты!
Он попытался ее обнять, но Фиса высвободилась из его рук и требовательно сказала:
- Ты хотел о деле говорить, давай говорить о деле!
- Да, не хотел я ни о каком деле говорить. Я хотел, чтобы ты просто со мной посидела рядом, как бывало. Мы последнее время почти не общаемся, ты все время хлопочешь по хозяйству. Тебе даже наш постоялец Яшка ближе, чем я.
- Опять ты за свое! Что ты в дело и не в дело приплетаешь Якова? Так уж получается, что мы с ним общаемся больше. Ты ведь, как у нас появился Яков, совсем перестал заниматься хозяйством. А в своем доме, сам знаешь, сколько делов, только успевай, поворачивайся. Пойду я, мне завтра рано вставать, а у меня еще корова не доена.
- Я тебе посвечу и еще немного побуду с тобой.
- Не надо, я фонарь возьму. Иди в дом, ложись, меня не жди. А Якова, если он тебя так волнует, если хочешь, завтра же прогоню. Буду одна горбатиться, как и прежде.
- Ну, зачем же? Я рад, что у тебя такой помощник. Ладно уж, иди, дои свою корову.
Лукавила Фиса. Корова давно была подоена. Просто ей не хотелось оставаться наедине с Павлом. Она боялась, что он увидит ее припухшие от ворованных поцелуев губы, прочтет на ее лице следы преступной страсти, и все поймет. Захватив фонарь, Фиса прошла в коровник, подошла к своей коровушке, обняла ее и зашептала:
- Кормилица моя милая, подскажи, как мне быть, что мне делать со своей жизнью нескладною? Сердце мое рвется на полосочки: закружила меня любовь окаянная так, что все на свете я забыла. Забыла мужа, некогда любимого, детушек своих горемычных. Все об одном Якове мне мечтается. Глаза закрою - и он передо мною зыркает своими глазищами разбойными, скалит в улыбке зубы свои жемчужные, каждая моя косточка помнит ласки его бесстыдные и сладостные. Пропала моя головушка! Зовет ехать с ним в неведомые края, все бросить. И хочу я ему верить и бежать за ним, но как оставить жизнь мою прежнюю? Но сил нет противиться ему...
Заслышав чьи-то шаги, Фиса затушила фонарь и направилась к выходу. В дверях она столкнулась с Павлом:
- Ох, как ты меня напугал! Что тебе не спится? Иди, иди, мне еще молоко нужно процедить и в банки перелить к завтрашнему рынку. Яков рано за мной зайдет.
- Опять Яков! Завтра я с тобой поеду на рынок!
- И что за нужда? В единственный выходной спал, да спал бы себе, а мы с Яшей и без тебя управимся. Если уж так тебе не терпится чем-нибудь заняться, подготовь-ка баньку. Давно мечтаю попариться.
Павел обнял жену и счастливым шепотом прямо в ухо произнес:
- Ох, и попарю я тебя завтра всласть! Давно мы с тобой вместе не парились. Я по тебе ужасно соскучился! Ты уж быстрей управляйся со своими делами, я буду тебя ждать.
Он ушел, и Фиса перевела дух. Ее испугала неожиданная нежность мужа и совсем не радовала перспектива провести с ним весь день. Ведь это значит, что с Яковом у нее не будет возможности встретиться. А еще ее тревожила задержка месячных. Неужели она беременна от Якова? Это никак не входило в ее планы. Тогда уже точно нужно будет принимать решение, меняющее и ломающее привычные жизненные устои.
Утром перед поездкой на базар Фиса почувствовала небольшое недомогание: болело слева внизу живота. Боль была не резкая, а тупая, тянущая. Но это ее не остановило. Время поджимало, и разлеживаться было некогда. Она надеялась, что боль отпустит. Так последнее время бывало и не раз. На базаре, однако, ей стало хуже. Боль не отпускала, а нарастала. Фиса побледнела, и Яков спросил:
- Что с тобой? Тебе плохо?
Ответа он не дождался. Фиса потеряла сознание. Он еле успел ее подхватить и закричал:
- Помогите, женщине плохо! Врача, срочно врача!
Кто-то вызвал скорую и, к слову сказать, помощь приехала довольно быстро. Фиса пришла в себя и стала отказываться от госпитализации, но врач оказалась неумолимой. Расспросив Фису, она решила, что у той - внематочная беременность, а с последней шутки плохи, дорога каждая минута. Оставив Якова на рынке, Фиса поехала в больницу. Диагноз подтвердился, и ее срочно отправили на операционный стол. В себя она пришла уже в послеоперационной палате, где находилась еще одна накануне прооперированная пожилая женщина. Когда Фиса зашевелилась, нянечка, дежурившая у ее кровати, проговорила:
- Ты, девонька, смотрю, приходишь в себя? Теперь жить будешь. Врачи у нас знатные, помереть не дадут.
- Пить, очень хочется пить, - прошептала Фиса.
- А пить тебе пока рановато. Давай я тебе губы немного смочу. Ты еще поспи, набирайся сил. Скоро к вам еще одну страдалицу привезут. А я пойду, у меня делов выше крыши.
Нянечка вышла, и Фиса закрыла глаза. Из забытья ее вывел голос пожилой женщины, лежавшей у противоположной стены:
- Тебя как звать-величать, чья ты будешь?
- Фисой меня зовут, Самсонова я с Заречной улицы.
- Постой, постой, а Павел Самсонов тебе кем будет?
- Это муж мой. А вы откуда его знаете?
- Работаем с ним вместе. Степенный мужик, сурьезный. А меня бабой Шурой зовут.
- А вы с чем сюда попали?
- Фиброму у меня клятую нашли. Здесь в основном все молодые лежат, да вот я, старуха среди них затесалась.
Вошла медсестра, измерила Фисе температуру, давление, сделала укол. И Фиса снова погрузилась в блаженное забытье. Очнулась она от громкой речи на непонятном языке. Пока она спала, в палату привезли после операции молодую женщину, которая находилась еще под влиянием наркоза. У ее кровати сидела знакомая нянечка и, приоткрыв рот, слушала бред больной. Заметив взгляд Фисы, няня восхищенно произнесла:
- Вот чешет, не запнется, а о чем говорит, не понять. По паспорту вроде русская, а говорит не по-нашему вот уж минут двадцать без передышки. Чудны дела твои, Господи! Я только и разобрала одно слово - диларам. Уж больно часто она его повторяет. Э, да она, кажется, приходит в себя. Мы ее сейчас и спросим, что значит это слово. Ты слышишь меня, дочка? Батюшки, да ты никак плачешь? Тебе больно, врача позвать?
- Где я? Я хочу назад к папе и бабушке!
- Что тебе снилось? И что за слово - диларам?
- Я не знаю никакого такого слова! Я была в раю, а вы меня оттуда вернули.
- Расскажи скорее, что ты видела, пока не забыла.
- Дайте мне пить, а то в горле все пересохло.
- Пить тебе пока нельзя, а вот смочить водичкой губы - с превеликим нашим удовольствием.
Больная облизала смоченные губы и еле слышно заговорила:
- Я была в раю. Теперь я знаю, что рай есть.
- И какой же он, рай? - подала голос баба Шура.
- Я вряд ли смогу рассказать словами.. Представьте весенний цветущий сад, залитый светом. Только свет этот - не солнце. Солнце слепит и обжигает, а этот свет вас мягко обволакивает, ласкает. И цветы там такие, каких на земле нет, красоты необычайной. И вот в этом саду под цветущим деревом сидели покойные папа и бабушка. На столе у них стояли всевозможные красивые плошки с чем-то непривычным, но очень аппетитным на вид. Вокруг стола вились экзотические насекомые причудливой раскраски и формы. И такая благодать была разлита вокруг, что я не удержалась и воскликнула: "Боже, как у вас здесь хорошо!" Они мне и говорят: "Оставайся с нами!"
- А ты, что им сказала ты? - нетерпеливо спросила нянечка.
- Я хотела остаться, но вспомнила про маленького сына и сказала, что не могу. И тут они, и сад стали превращаться в туман и таять. А я тянула к ним руки, звала их, но не дозвалась и проснулась. А, какое слово я говорила?
- Диларам. Ты много всяких слов говорила, и все не по-нашему, но я запомнила только это.
- Я не знаю такого слова, никогда не слышала прежде.
- Вот те на! - удивилась нянечка. - Ты лежи, а я пойду, скажу сестричке, что ты очнулась. - Надо же, не знает ентих слов, чудеса!
- Ты кто ж такая будешь, что говоришь, как по-писаному? - поинтересовалась баба Шура.
- Вы вряд ли меня знаете. Я приехала к маме в отпуск с сынишкой. Должна была идти на вокзал встречать мужа, а вместо этого попала сюда.
Вошла сестричка, сделала необходимые процедуры и уже на выходе из палаты спросила:
- Не ваш ли муж ходит кругами вокруг больничного корпуса?
- Какой он? - в один голос спросили Фиса и новенькая больная.
- Молодой, симпатичный, а глаза, как у артиста Коренева - синие, синие.
- Тогда это мой муж, - отозвалась новенькая. - Вы, пожалуйста, скажите ему, что у меня все хорошо. Пусть идет домой.
- Как зовут-то тебя? От кого ему говорить?
- Скажите, что Ксения просила не беспокоиться о ней.
К вечеру у Ксении поднялась высокая температура, она бредила, звала сына, мужа, стремилась куда-то бежать. Молодая врач не отходила от нее, но той становилось все хуже. С большим трудом к утру температуру удалось сбить, но состояние больной вызывало большое беспокойство. Она лежала бледная, без единой кровинки в лице, пульс ее то частил, то резко замедлялся, давление падало. Врач приняла решение делать переливание крови. Оказывается, Ксения потеряла очень много крови во время операции. У нее к тому же оказалась редкая группа крови. С большим трудом нашли в соседней больнице нужную кровь. После переливания Ксению начало знобить, и так продолжалось несколько часов, но потом лицо ее порозовело, и она уснула. Все это время Фиса испуганно следила за действиями медперсонала. Она панически боялась, что Ксения умрет. Она совсем забыла о себе и даже о своей любви. Когда тревоги по поводу Ксении отступили на второй план, она обеспокоилась, что идут вторые сутки, как она попала в больницу, а ее никто не навещает. Палата, в которой лежала Фиса с подругами по несчастью, находилась на первом этаже. В окно Фисе было видно голубое небо с плывущими по нему облаками. Она следила за облаками и мысленно молила их: "Плывите, родимые, к Яшеньке, расскажите ему, как я без него тоскую, как хочу увидеть его хоть краешком глаза!" И, словно услышав моления Фисы, в окне показался Яков. Он прильнул к стеклу и вглядывался вглубь палаты, чтобы разглядеть лежащих женщин. Сердце Фисы радостно встрепенулось, и она попыталась крикнуть: "Я здесь", но вместо крика послышался хрип. Баба Шура воскликнула:
- Господи, кто это? Что за разбойник?
Она подошла к окну:
- Тебе кого, милый?
- Это ко мне, - справившись с волнением, проговорила Фиса. - Это мой работник Яков. Скажите ему, что я сейчас подойду к окну.
- Ты что, милая! Тебе еще не разрешили вставать.
В это время в палату вошла медсестра:
- Самсонова, вам сегодня уже можно встать. Давайте, я вам помогу.
С ее помощью Фиса поднялась и попыталась встать, но у нее закружилась голова, и она бессильно опустилась на подушку.
- Разве можно так торопиться? - воскликнула сестра. - Вставать нужно медленно, без резких движений. Давайте, повторим все сначала.
С помощью медсестры Фиса встала и медленно двинулась к окну, за которым все еще маячил Яков.
- Ох, девка, к работнику так не спешат. Ты словно на свидание торопишься!
И только тут сестра заметила Якова, стоявшего у окна.
- Вы кто такой? Что вам нужно?
- Это ко мне, ко мне, - торопливо ответила Фиса. - Это мой работник Яков, ему, наверное, что-то нужно по хозяйству.
- Как же по хозяйству! - с еще большим осуждением проговорила баба Шура, отходя от окна. Она прошла к кровати Ксении и присела на стоявший рядом стул:
- Скоро и тебе разрешат встать. Ты особо не торопись, успеешь еще находиться.
А Фиса не могла насмотреться на своего Якова: глаза ее сияли, улыбка не сходила с бледного лица:
- Как там дома? Управляешься ли по хозяйству, как Павел, детки?
Она произносила шаблонные фразы, а ей хотелось кричать ему о своей любви, своей тоске по нему. Яков отвечал, что все в доме хорошо, с хозяйством он управляется, что вечером к ней придет Павел с детьми, спрашивал, когда ей разрешат выходить. А сам и взглядом, и жестами показывал, как ему не хватает ее, как хотел бы заключить ее в свои объятья, и Фиса таяла от восторга и нежности. Ее щеки слегка порозовели, лицо похорошело и словно помолодело. Наконец, Яков сказал, что ему пора, что он забежал к ней с рынка. Доложил, что все распродал с выгодой, а теперь ему нужно спешить, чтобы управиться с другими делами до прихода Павла. Фиса знаками показала ему, что целует его и ждет с нетерпением очередного прихода. Яков пообещал каждый день забегать к ней после рынка.
Когда Фиса вернулась на свое место, баба Шура устроила ей форменный допрос: и откуда взялся этот Яков, и какие у Фисы с ним отношения, и сколько ему лет. Ответы Фисы ее не удовлетворили, а встревожили:
- Слушай меня, бабонька! Я много лет живу на свете, и такую породу, как твой Яков, насквозь вижу. Поди, про любовь сладко тебе поет, да в постели ублажает на все сто. А не подумала ты своей пустой головой, на что ты ему старая сдалась? Иль вправду в сказки про любовь веришь? Не ты ему нужна, а достаток твой. Не уговаривает он тебя бежать с ним?
- Что вы все выдумываете? - защищалась Фиса. - Не судите о людях по себе! Яков - хороший работник, мастер на все руки. Я с ним божий свет увидела. А почему я не могу ему нравиться, как женщина? Я еще не старая. Но я всегда знаю черту и не позволю ему перейти ее.
- Черту она знает! - всплеснула руками баба Шура. - Да разве такого молодца остановит какая-то черта? И оглянуться не успеешь, как присохнешь к нему и, пиши, пропала! А Павел у тебя мужик - всем мужикам мужик! А этот, хаять не буду, хоть пригож собой, да с гнильцой внутри. А глаза - чисто разбойник! Такого под вечер встретишь, от страха помрешь.
- Что вы все выдумываете! Нормальный парень, добрый, рукастый... - бросилась в защиту Фиса.
- То-то и оно, что рукастый! - перебила баба Шура. - А ты что, Ксеня, скажешь?
- Что я могу сказать? Фисе, наверно, виднее, какой Яков, а внешний вид иногда бывает обманчив.
- Бывает, - охотно согласилась баба Шура. - Но это не про Якова. У него все на морде написано, и к бабке ходить не надо. Смотри, Фиса, не поддавайся на его уговоры. Заманит он тебя в чужую дальнюю сторону и бросит, обобрав до нитки. Я это племя знаю!
- И откуда у вас такое знание? - ехидно поинтересовалась Фиса.
- Не буду врать, был у меня подобный друг сердечный. Уж, как улещивал, как соловьем разливался. Я тогда еще молодая была дуреха, всему верила. После мамки мне домишко достался, не ахти какой, но все же. Уговорил он меня домишко продать и завербоваться на Север за большими деньгами. А по дороге опоил меня сонным зельем, да и сбежал со всем моим барахлом и деньжатами. Ладно, еще живой оставил, пожалел, видно, мою молодость.
- И что же дальше было? - спросила Ксения, с любопытством глядя на бабу Шуру.
- А что было? Помыкалась я по белу свету, кем только не работала. Денег подзаработала, да домой и вернулась к тетке, материной сестре. У нее жила, пока своего Евсея не встретила. Замуж вышла, детей нарожала, да только не жили мои деточки подолгу. Один сын у меня теперича остался, да и тот в далекой стороне проживает. Вот так-то, мои хорошие!
Голос бабы Шуры задрожал, скупая слеза блеснула в глазах. Она прошла к своей кровати и молча легла. В палате повисла тишина. Фиса лежала и зло думала про бабу Шуру: "Сравнила своего ворюгу с моим Яшей! Если бы она могла только представить, как он меня любит, какие слова говорит мне, как ласкает! Разве можно так притворяться? Если бы не любил, пришел бы сегодня ко мне? Как некстати моя болезнь, сколько времени теряю! А ведь в моем возрасте каждый день дорог. А вдруг Яша за это время встретит другую? Вон он, какой видный! Господи, не допусти этого!" - взмолилась она. В это время к окну подошел молодой мужчина и тихонько постучал.
- Тебе кого, милок? - не вставая, спросила баба Шура.
- Ксения здесь лежит?
- Ксеня, тебя кличет. Муж что ли?
- Муж, - отвечала Ксения, пытаясь встать.
- Экий красавец! Ты лежи, лежи, куда это ты навострилась? Я счас окошко отворю, и вы с ним поговорите.
- А ругать нас не будут за это?
- Не будут. На улице жара, в палате дышать нечем. А дверь я закрою, чтобы не было сквозняка.
Когда муж Ксении ушел, баба Шура сказала:
- Ну, чисто голубки! Глядя на вас, сердце радуется. Сразу видно, что мужчина положительный, обходительный. И взгляд добрый не то, что у твоего Яшки.
Неожиданно Фиса вспылила:
- Что вы прицепились к Якову? Иль завидки берут, что не к вам такой молодой, да красивый пришел?
- Э, милая! Мои завидки давно отзавидовались. Да и чему завидовать? Я воровской люд за версту чую, и меня не обманешь сладкими речами. Сама погляди, какой у Яшки вороватый взгляд, так им и шныряет по всей палате. Я тебя уберечь хочу, а ты злишься.
Ксения примирительно сказала:
- Женщины милые, мы же в больнице лежим, давайте беречь свое здоровье и на пустяки его не тратить. Если Фиса говорит, что Яков хороший, нужно ей верить, она его лучше знает.
Вечером пришел муж Фисы Павел с дочкой Зоей, девочкой симпатичной и подвижной. Она встревожено смотрела на мать и обеспокоено спрашивала:
- Мамочка, тебе больно? Ты еще долго тут будешь?
Фиса отвечала ей притворно слабым голосом:
- Золушка моя, идите с папкой домой, мне нельзя вставать. Как врач разрешит, я сразу же приду домой.
Павел степенно рассказывал о домашних делах, спрашивал, что Фисе принести, расспрашивал о самочувствии. Она его почти не слушала, полузакрыв глаза и делая донельзя утомленный вид. Ей хотелось, чтобы он ушел поскорее. Наконец, Павел заметил ее состояние и стал прощаться. Когда он с дочкой ушел, баба Шура с сердцем сказала:
- Ох, и стерва ты, Фиса! К Яшке кобелю чуть ли не на четвереньках поползла к окну, а на дочку едва взглянула. И ты еще говоришь, что знаешь какую-то черту. Меня не обманешь. Вижу, что Яшка тебя улестил. И что мы, бабы за дуры такие! Рядом такой хороший мужик Павел, а ты как муха на дерьмо, на Яшку своего кинулась. Тьфу!
Фиса в ответ гневно заорала:
- Что вы ко мне пристали, чего вам от меня надо? Какое ваше дело, улестил меня Яша или не улестил? Это моя жизнь, и я, как хочу, так и распоряжаюсь ею.
- Вот то-то и оно, что, как хочешь. Думаешь, твой Яшка сейчас сидит дома и тебя, болезную, дожидается? Как бы не так! У него таких Фис, как ты, на каждом углу по три штуки.
- Ничего-то вы не знаете! Он по мне кипятком писает, а я на него и не гляжу. Вот так-то! И оставьте меня в покое!
- Поступай, как знаешь. Да только, голубка моя, я тебе добра хочу. И за Павла мне обидно. Давно его знаю и никогда не сравню его с Яшкой и ему подобными. Ты подумай над моими словами. Как бы потом каяться не пришлось, что не послушала совета старой женщины.
Яков приходил к Фисе каждый день сразу после рынка, и она, превозмогая боль, спешила к окну и подолгу о чем-то шепталась с ним. Вечером, когда приходили сын с дочкой или Павел с детьми, она изображала полную немощь и разговаривала с ними, не вставая с кровати. Баба Шура ругала ее, на чем свет стоит, но Фиса в ответ только посмеивалась. Они с Яковом договорились, что как только она выйдет из больницы, они уедут из города. И теперь Фиса жила только этой мечтой и торопила время. В день, когда у нее сняли швы, врач запретила вставать до обеда с кровати. Но Фиса для себя решила, что как только придет Яков, она непременно встанет, подвязав живот пеленкой. Так она и поступила, но после его ухода у нее закровил шов и пришлось вызвать врача.
- Почему вы нарушили мое предписание? - возмущалась врач. - Вы взрослая женщина и должны понимать, чем для вас может все обернуться! Вы хотите выздороветь или остаться инвалидом на всю жизнь? Еще раз нарушите больничный режим, и я вас выпишу домой!
Баба Шура терпела и не вмешивалась в происходящее, но когда Фиса жалобно заявила, что не знает, почему так получилось, она не выдержала:
- Что ты все врешь? Вставала она и подходила к окну, когда этот кобель Яшка появился!
- Это правда? Неужели вы враг собственному здоровью? И всего то нужно было потерпеть несколько часов! Удивляюсь я вам! Ведете себя, как малый ребенок. В общем, до завтрашнего моего обхода не вставайте, а там посмотрим.
Врач ушла, а баба Шура продолжала ворчать:
- Ну, и дурища! Ладно бы к детям так побежала, а то к молодому кобелю. Думаешь, нужна ты ему? Как бы не так! Попомни мои слова: оберет он тебя, как липку, и бросит!
- Мели, Емеля, твоя неделя! - отбивалась Фиса, а про себя мечтала, что совсем скоро уедут они с Яшей из этого города и заживут в любви и согласии.
Баба Шура и Ксения поражались бессердечности этой женщины, которая совсем не обращала внимания на собственных детей. Те прибегали каждый день проведать мать, но она разговаривала с ними притворно-слабым голосом, не вставая с кровати и не подходя к окну. Зато, когда появлялся Яков, она, согнутая пополам от боли, спешила к окну, приговаривая:
- Иду, мой хороший, иду!
Зрелище было жалкое и противное одновременно. Впечатление было такое, словно Яков загипнотизировал ее, целиком подчинил своей воле. Баба Шура как-то высказалась, что Фиса и из гроба поспешила, если бы ее позвал Яков.
Из палаты первой выписали бабу Шуру, и она, уходя, пригрозила Фисе, что все расскажет Павлу, но той уже было все равно. Она твердо решила уехать вместе с Яковом и начать новую жизнь. На книжке у Фисы скопилась приличная сумма, которая позволит им обзавестись собственным домиком где-нибудь на юге, куда так рвется Яков. Каждый день Фиса рисовала в своих мечтах, как дружно и счастливо заживут они с разлюбезным Яшей. Удивительно, но эта прежде добродетельная женщина и примерная мать легко вычеркнула из своей будущей жизни не только мужа, с которым прожила без малого двадцать лет, но и своих кровных детей, без которых раньше не представляла своего существования. И поэтому она оставалась безразличной к их приходу, не интересовалась, как они живут без нее. А дети тянулись к ней, словно чувствуя предстоящую разлуку. Особенно ласкова к матери была Зоя. Ее детское сердчишко обливалось кровью, слушая безжизненный стонущий голос матери, и она вопрошала:
- Мамочка, тебе больно? Мамочка, ты не вставай, я в окошко посмотрю на тебя. Мамочка, ты скоро поправишься? Я очень по тебе скучаю!
Фиса притворно закрывала глаза якобы от невыносимой боли и простанывала:
- Иди домой, моя Золушка! Мама поправится и скоро придет домой, вот увидишь. Слушайся папу!
- Я слушаюсь, мамочка, я слушаюсь! Я научилась Зорьку доить, меня папа научил. А Леша помогает дяде Яше сено заготовить. Знаешь, какой Леша стал сильный! Только нам без тебя плохо. Ты побыстрее поправляйся!
Когда в очередной раз Зоя ушла, так и не дождавшись от матери ласки, Ксения сказала:
- Счастливая вы женщина, Фиса, и детки у вас просто замечательные! Вам бы поласковее к ним быть. Вон как переживает Зоенька, каждый день к вам прибегает.
Они с Фисой остались в палате вдвоем после ухода бабы Шуры. Фисе неодолимо захотелось рассказать Ксении о своей любви. Она рассуждала так: Ксения не местная, никому не расскажет, а выговориться Фисе было нужно. Зачем, она и сама не знала. Ксения нравилась ей своей немногословностью и дружелюбным обращением. Начала Фиса издалека:
- Ксения, а вы любили когда-нибудь так, чтобы небо и земля вокруг горели?
Ксения приподнялась в кровати и села, с удивлением смотря на немолодую женщину, заговорившую о любви:
- Это как это? Я люблю своего мужа, но не помню такого, чтобы все вокруг горело при этом.
- А могли бы вы оставить родной дом, мужа, детей, всю налаженную жизнь ради любимого?
- А разве любимый и муж - не одно и то же лицо?
- То-то и оно, что не одно. Ладно, не буду ходить вокруг и около. Я полюбила Яшу, да так, что минуточка без него мне веком кажется. Без него все немило и ничто не радует. Он зовет меня уехать с ним далеко отсюда. Говорит, что здесь нам не дадут жить спокойно.
- Фиса, что такое вы говорите? Как же можно бросить детей, мужа ради постороннего мужчины?
- Да не посторонний он для меня, а самый желанный и родной, как вы не поймете? Я сама себе не рада, но так случилось. До встречи с ним я и не знала, что бывает такая любовь. С Пашей у нас жизнь спокойная, как стоячее болото, а с Яшей - ураган, вихрь, который меня закружил, и нет сил сопротивляться ему.
- Фиса, Фиса, вам непременно нужно расстаться с Яковом! Вспомните, что про него говорила баба Шура. Вы меня простите, но мне Яков тоже не нравится. Взгляд у него цепкий, неприятный. Как можно менять порядочного человека на неизвестно кого?
- Это для вас он - неизвестно кто, а для меня - свет в окошке. Думаете, у него простая была жизнь? Рос без родителей в детском доме, потом по глупости попал в тюрьму. И что ж? Теперь человек всю жизнь с клеймом должен ходить?
- Я этого не сказала. Я имела в виду, что вы плохо знаете его. И потом, разве вас не смущает разница в возрасте? Он ведь вам в сыновья годится! Простите, Фиса, но я на вашем месте сто раз подумала бы прежде, чем решиться на такой отчаянный шаг.
Разговор прервался из-за прихода Павла. Он был необычайно мрачен. Фиса встревожено спросила:
- Паша, что-нибудь случилось?
- Ничего особенного, просто я сегодня рассчитал Якова.
- Как это? За что? А обо мне ты подумал? Я выйду из больницы слабая и беспомощная, как я без помощника буду управляться по хозяйству? - возмутилась Фиса.
- А хозяйство мы временно порешим, пока ты не войдешь в силу. Да и много ли нам надо? Я неплохо зарабатываю, на жизнь нам хватит, а роскошествовать ни к чему. Поужмемся немного, и все будет хорошо. Главное - поправляйся, приходи домой. Дети по тебе очень скучают, да и я себе места не нахожу. Прихожу с работы в пустой дом... Ты что молчишь? - встревожился Павел.
Фиса словно окаменела. Известие, что Якова прогнали, оглушило ее. Муж ей стал ненавистен, и она уже не слышала, что он говорил. Ей хотелось кричать, колотить мужа, чем попало, разорвать его на клочки. Но вместо этого она, еле сдерживая поднимающийся в ней гнев, жалобным голосом сказала:
- Не думала, что ты решил меня сжить со свету. Я приду домой, и мне нельзя будет поднимать тяжести свыше 3 килограммов. Даже ведро воды я не смогу принести. Ты подумал об этом?
И тут же, сменив интонацию, жестко приказала:
- Немедленно найди Якова и верни, слышишь?
- А чего его искать? Он у Егоровны поселился в этот же день. К ней внучка приехала молодая, симпатичная, так он уже возле нее вьется. Твой Яша, поверь, не пропадет.
Каждое слово Павла острой занозой впивалось Фисе в сердце. Она готова была без промедления мчаться домой. Жизнерадостный голос мужа сводил ее с ума. Чувствуя, что вот-вот может сорваться, она устало добавила:
- Иди домой, я устала. Да и детям одним негоже дома оставаться.
Когда Павел ушел, Фиса, не стесняясь присутствия Ксении, разрыдалась. В палату заглянула медсестра и, увидев рыдавшую Фису, подошла к ней:
- Больная Самсонова, вам нельзя так волноваться! Хотите, я вам принесу успокоительного?
-Принесите, принесите!! - прорыдала Фиса. - Я хочу успокоиться навсегда!
Сестра поспешно вышла, а Ксения подошла к Фисе, тронула ее за плечо и тихо сказала:
- Фиса, что вы так убиваетесь? Ведь жив ваш любимый, здоров, и вы с ним встретитесь, как только поправитесь. Сестра права, вам нужно успокоиться и тогда вы быстрее выйдете отсюда, встретитесь со своим Яшей и все решите. Если он по-настоящему любит вас, все будет хорошо. А если нет, значит, судьба подсказывает вам, что ваш долг жить дома, в семье, растить детей.
- Что ты понимаешь в судьбе? Разве не судьба приготовила мне встречу с Яшей? Неужели только затем, чтобы потом нас разлучить? Это несправедливо! Не могу я думать ни о муже, ни о детях! Для меня вернуться в прошлую жизнь - гибель!
Приняв успокоительную микстуру, Фиса затихла, и в палате на короткое время воцарилась тишина. Ксения лежала и размышляла, что же за такие чувства испытывает Фиса, если ей и дети не нужны? Ей было странно и дико это слышать. Сын для нее вместе с мужем были центром мироздания, вокруг которого складывалась вся остальная жизнь. Ее размышления прервала Фиса:
- Пойми, Ксеня, я ведь, пока не встретила Яшу, была обычной бабой с обычными заботами о муже, детях, доме. Я и представить себе не могла, что во мне таится столько нерастраченной любви, страсти и нежности. Яков сумел разбудить меня, как женщину, и я за него готова пойти хоть на край света. Ничего и никого мне, кроме него не нужно.
- А дети, как же дети? - беспокойно отозвалась Ксения.
- Дети, ты говоришь, дети... Дети вырастают. Я им уже через десяток лет буду не нужна. У них будет своя жизнь, а у меня сейчас остатние годочки моего бабьего счастья. Сколько их мне Бог отмерил, не ведаю, а не хочу ни денечка, ни минуточки пропустить.
- Фиса, вы говорите, что через 10 лет вы будете не нужны своим детям, а, как им прожить эти годы без матери? Вы об этом подумали? Неужели вы сможете упиваться своим, как вы сказали, бабьим счастьем, зная, что вашим детям плохо без материнской любви и ласки? И неужели можно променять детей даже на самого достойного и лучшего мужчину? А ведь Яков не из этой породы! Да, он недурен собой, но я не заметила в нем особого воспитания, душевности...
- При чем здесь это? - перебила Ксению Фиса. - Зато знаешь, какой он мужик! Как он умеет ласкать женщину, заставить ее забыть саму себя, испытать неземное блаженство!
- Фиса, вы бредите! Неужели животное начало может взять верх над разумом и совестью?
- Эх, ты! Животное начало... - передразнила она Ксению. - Ничего-то ты не понимаешь в женской сущности. Если тебе выпадет счастье встретить такого мужчину, как Яша, ты меня вспомнишь.
- Не дай Бог! Не хочу я даже слышать об этом. Давайте спать, уже поздно!
- Спи, спи! У меня тоже глаза закрываются от микстуры. Завтра буду просить врача выписать меня домой.
Фиса уснула, а Ксения лежала с открытыми глазами и не знала, как себя держать с Фисой. Имеет ли она право осуждать эту заблудшую женщину? Она видела, что Фиса находится под гипнотическим воздействием Якова, и не знала, как ей помочь освободиться от этого. Муж Фисы производил впечатление добропорядочного человека, хорошего семьянина, и Ксения не понимала, как можно было его променять на беспутного Якова. Она приняла решение еще раз попробовать убедить Фису не бросать семью, а главное - детей.
На следующий день Фиса, как и обещала накануне, стала проситься у врача домой. Врач удивилась и спросила:
- Что вас так заставляет торопиться? Еще рано говорить о выписке, денька три нужно еще полежать.
Фиса ответила жалобным просящим голосом:
- Доктор миленькая, детки у меня без мамки тоскуют, да и муж зашился с хозяйством.
Ксения не верила своим ушам: как можно ссылаться на детей, если ты решила их бросить? Врач недовольно покачала головой: