Весна в этом году выдалась поздней и холодной. Мария Петровна долго не решалась ехать на дачу, которая находилась далеко от города в глухой, Богом забытой деревне. Летом деревня оживала, и казалось, что всегда в ней будут звенеть детские голоса, бабушки будут сидеть допоздна на лавочках, делясь последними новостями и наслаждаясь тишиной и покоем дивных деревенских вечеров, а молодежь будет собираться на большой поляне, жечь костры, петь свои странные песни без мелодии и смысла и дергаться в конвульсиях, называемых современными танцами. Но лето кончалось, и жизнь в деревне замирала до следующей весны. У Марии Петровны всегда сжималось сердце, когда нужно было покидать этот райский уголок. Ей казалось несправедливым со стороны людей, пользующихся всеми благами городской порочной цивилизации, пренебрегать обустройством сельской местности, щедро дарящей здоровье их детям и внукам. Деревня, казалось, застыла в своем развитии лет двести тому назад: не было ни водопровода, ни газа, ни нормальной дороги, ни радио, ни телефона, ни магазина, ни школы. Зато было много свежего воздуха, яркого солнца, простора и красоты. Зимой деревня вымирала и погружалась в глубокий сон, обдуваемая и заметаемая вьюгами и метелями, укрытая снегами, как теплым пуховым одеялом. Деревенскую тишину нарушали изредка случайные лихие люди, влекомые жаждой поживиться чужим добром, которые грубо взламывали дома, все в них переворачивали вверх дном и, не найдя того, что искали, оставляли хозяевам на память безобразные следы своего короткого пребывания. Когда хозяева весной возвращались в свои оскверненные дома, они в который раз клялись, что это их последний деревенский сезон, что всякому терпению приходит конец. Но в конце лета, видя своих детей и внуков окрепшими и поздоровевшими, забывали свое решение до следующей весны.
Мария Петровна всегда с неохотой отправлялась на дачу в начале сезона. Она представляла, сколько сил потребуется, чтобы привести дом в порядок после затяжной зимы: все вымыть и отскоблить, отогреть промерзшие стены, чтобы дом, наконец, задышал и ответил теплом и уютом. А сил с каждым годом становилось все меньше. Сын с невесткой привыкли к тому, что она всегда сама справлялась с этими заботами и не спешили со своей помощью, а она не хотела их просить. Ей было важно, чтобы они сами догадались, как ей тяжело, и сами предложили помощь. Она сильно сдала после смерти мужа, никогда до этого не ощущая так остро своего одиночества и неприкаянности. Муж последние годы тяжело болел, был капризным и недовольным, нередко обижал ее несправедливым упреком. Она не сердилась на него, сознавая, что не от хорошей жизни он так себя ведет, и старалась всеми силами облегчить его душевные и физические страдания. Он понимал, что умирает, и не хотел с этим смириться. Слишком велика была у него жажда жизни: он еще не надышался земным воздухом, не напился в полной мере радости и счастья ходить по земле, не налюбовался красотой рассветов и закатов, не наслушался соловьиных песен, не долюбил всю эту такую разную и такую прекрасную жизнь. Когда жизнь завершает свой круг и подходит к роковой черте, все видится острее и ярче, притягательнее становятся любые мелочи, на которые в обычном состоянии человек не обращает внимания, и невольно мысли обращаются к Творцу всего сущего. Мария Петровна с удивлением все чаще замечала в руках мужа Библию, которую он читал, делая пометки в блокнотике, отмечая поразившие его мысль или событие. А в последний год жизни он несколько раз просил сына отвезти его в храм, там исповедовался и причащался, возвращаясь домой умиротворенным и благостным. Почувствовав приближение смерти, он попросил Марию Петровну пригласить священника на дом для соборования и последних исповеди и причастия. Она поразилась выражению его лица после ухода священника. Все, что до сей поры волновало и беспокоило его, ушло, придав лицу спокойствие и некую торжественность, а взгляд был устремлен как бы внутрь самого себя. Он словно сбросил тяжелый груз, давивший его и мешавший радоваться жизни. Когда она вошла в комнату, он сказал тихим голосом:
- Маша, подойди ко мне! Я хочу тебе сказать, что благодарен судьбе за нашу встречу, что я был с тобой очень счастлив. Ты прости меня за все обиды...
Она прервала его:
- Что ты, что ты! Какие обиды? Я тоже счастлива с тобой. И не говори в прошедшем времени. Мы с тобой еще поживем!
- Нет, Машенька. Я чувствую, что пришел мой час... Не говори ничего, помолчи и послушай... Я должен тебе сказать, как ты мне дорога... Я так мало говорил тебе хороших слов, а последнее время обижал тебя... Ты прости меня, родная!...
Голос его слабел. Она видела, что каждое слово дается ему с усилием. Она держала его руки и кусала губы, чтобы не разрыдаться. А он, не отрываясь, смотрел на нее, словно стараясь запечатлеть ее образ и унести с собой в ту неведомую даль, из которой нет возврата. Потом глаза его стали тускнеть, и в зрачках она увидела маленькую мужскую фигурку, которая удалялась. Она поняла, что это из него уходит жизнь, и закричала отчаянно. Он вздрогнул, последним усилием воли широко раскрыл глаза, грудь его поднялась и опустилась вместе с последним выдохом.
Смерть всегда бывает неожиданна, как бы к ней не готовились и не ждали ее. Мария Петровна бросилась к телефону, вызвала скорую помощь, а до ее приезда еще пыталась вернуть его к жизни, делая искусственное дыхание, но все ее усилия были напрасны. Приехавший врач констатировал смерть и равнодушным движением покрыл лицо мужа одеялом. Мария Петровна рванулась, чтобы сдернуть одеяло. Ей казалось, что муж задыхается под его тяжестью, что ему нечем дышать, но врач все также равнодушно остановил ее: "Вы ему уже ничем не поможете. Справку я оставил на столе. Позвоните в милицию и сообщите им о смерти. Всего доброго!" Скорая помощь уехала, а Мария Петровна растерянная и оглушенная позвонила младшему сыну, чтобы он приехал, потому что сама она была не способна ни к каким действиям. Сын и невестка приехали быстро и сразу деловито захлопотали: позвонили в милицию, в ритуальную службу, обо всем договорились, известили родственников. Мария Петровна в этих скорбных хлопотах участия не принимала, сидела у гроба отстраненная и заторможенная. В голове у нее назойливо билась одна единственная мысль: "А я не успела у него попросить прощения, не успела, не успела..." Сорок дней прошли как в тумане: кто-то приходил, говорил утешительные слова, но они не оставляли никакого отпечатка в ее сознании. Все эти дни рядом были сыновья, невестки, внуки, и это создавало иллюзию вполне благополучной жизни.
Всю тяжесть потери она ощутила потом, когда все вернулись к своим повседневным делам, а она осталась одна в большой и пустой квартире. Вот когда она пожалела, что не родила дочь. У нее неплохие невестки, но они ближе держатся к своим матерям, и это естественно. Раньше Мария Петровна на это не обращала никакого внимания, а сейчас ревностно отмечала и сравнивала их отношение к ней, свекрови, и родной матери. Последнее время такое сравнение стало причиной частых слез и переживаний. Восьмого марта ее по телефону поздравили старший сын из Москвы и его жена, наговорили много добрых и хороших слов. Это согрело теплом ее одинокое сердце. А младший сын и внуки, несмотря на то, что жили с ней в одном городе, поздравили ее только по телефону и то во второй половине дня и сообщили, что отмечать праздник поедут к теще. Ее на праздник не пригласили. Тот день был началом череды ее одиноких дней и вечеров. Она пыталась отвлечься, заглушить чувство обиды чтением книг, просмотром телевизионных передач, но обида острой занозой впилась в сердце и не давала отвлечься. Небольшое облегчение принесли слезы, которые она долго и упорно сдерживала, пытаясь не поддаваться грустному и тягостному настрою, ища оправдания сыну и невестке и не находя их. Они могли бы ради приличия пригласить ее с собой. Она все равно бы не поехала, но у них, по крайней мере, было оправдание, что они ее звали, а она сама отказалась. Когда был жив муж, все в этот день собирались у нее за большим праздничным столом, который она накрывала с любовью. Она умела принять гостей и побаловать их разносолами, стараясь каждый раз удивить новым необычным блюдом. Она и в этот раз приготовила разнообразные салаты, сделала мясо по-французски и грибы в сметане, которые так любит невестка. Испекла для внучат любимый ими торт "Наполеон". Кто теперь будет все это есть? Наверно, она сама виновата в том, что дети уехали к свахе. Обычно она предупреждала их заранее и приглашала к себе, а в этот раз не стала этого делать, полагая, что они и без приглашения приедут поздравить мать и бабушку. Телефонный звонок раздался неожиданно, заставив ее вздрогнуть. Сердце отчаянно забилось от какой-то непонятной тревоги. Она подняла трубку, но услышала только короткие гудки. Она не успела еще отойти от телефона, как раздался вторичный звонок. Звонил младший сын и интересовался, почему она не приехала на праздник и как она себя чувствует. Мария Петровна не сдержалась и всхлипнула в трубку: "Меня никто на праздник не позвал и от этого мне очень плохо!" Сын удивился этому обстоятельству, сказал, что выяснит, почему так получилось, встревожился ее состоянием и сказал, что сейчас за ней приедет, но она уже взяла себя в руки, справилась с волнением и довольно сухо сказала: "Не нужно приезжать. Празднуйте спокойно. Я уже собираюсь спать".
- Так рано? - удивился сын.
- Мое дело стариковское: ешь, да спи. День и проходит...
- Мама, мне не нравится твое настроение. Я все же приеду.
И тут она дала волю своему раздражению и обиде:
- Приезжать нужно было раньше, а не сейчас, когда я наревелась и выгляжу ужасно! Тебе теща дороже родной матери, вот и празднуй с ней! Был бы жив отец, ты не посмел бы забыть мать в такой день! Скажи большое спасибо моей любимой невестушке за "чудесный подарок"! Я этого никогда не забуду, сын!
Мария Петровна положила трубку и в тот же миг пожалела, что испортила ему настроение. Ведь он вспомнил о ней, хотел приехать, а она сама все погубила окончательно. Она представила, как теща перемывает ей косточки, осуждает ее жесткий характер и замкнутость, и снова дала волю своему отчаянию. Наплакавшись, она приняла решение больше никогда не высказывать сыну свою обиду, не выпрашивать его внимание. Если у него есть сыновние чувства, он и без напоминания о ней вспомнит. Телефон зазвонил снова, и уже невестка каялась в своей забывчивости и просила Марию Петровну простить ее, умоляя разрешить приехать за ней. Но она все также непреклонно ответила: "Не беспокойтесь обо мне! Продолжайте веселиться, а я легла отдохнуть. Я очень устала, накрывая на стол, а потом убирая со стола. Гости так и не удосужились придти! Надеюсь, что придете завтра, а то жалко столько хороших продуктов выбрасывать." Она положила трубку и долго стояла неподвижно, удерживая биение сердца, которое бешено колотилось, подкатывая к горлу и перехватывая дыхание.
Этот день с беспощадностью дал ей понять, что она никому не в радость, а скорее является обузой. Конечно, что с нее сейчас взять? Это в былые времена она была нужна и сыновьям, и невесткам. Работала она на престижной работе, имела по тем временам приличный заработок, и все лучшее старалась отдать сначала детям, а потом и внукам. Но время идет вперед. Сыновья обзавелись своими семьями, внуки, что называется, отошли от рук и самостоятельно ходят в школу, изредка вспоминая о бабушке и забегая навестить ее, чтобы второпях пересказать школьные новости и полакомиться чем-нибудь вкусненьким, что всегда у Марии Петровны было для них припасено. Когда был жив муж, у нее не было острой потребности в дополнительном общении. Они понимали друг друга с полуслова даже, когда молчали. Нередко бывало так: Мария Петровна думает о чем-то, а муж уже озвучивает ее мысли вслух, то-есть они и думали, и чувствовали одинаково. За долгие годы совместной жизни они стали неразрывным целым. И вот одной половины этого целого нет, а второй половине, оставшейся в одиночестве, холодно, неприютно и сиротливо. У детей - своя жизнь, наполненная событиями, и ей не всегда есть место в этой жизни. Наверно, когда-то и она по молодому неведению была нередко безразлична к настроению и заботам мамы и бабушки. Если бы молодость с юных лет задумывалась о старости и предстоящем одиночестве, она не была бы так эгоистична в своих стремлениях и желаниях, более чутко относилась бы к чувствам старшего поколения. Такими мыслями она все больше и больше растравляла себя, припоминая рассказы сослуживцев и знакомых о забытых стариках, об одинокой и грустной жизни пожилых людей. Тогда она не придавала особого значения этим рассказам. Ей казалось, что с ней такого никогда не случится. С этого дня в ее отношениях с младшим сыном и невесткой пролегла невидимая борозда отчуждения.
Учебный год в школе подходил к концу, приближалось время ее переезда в деревню на летнее время. На подоконниках у Марии Петровны зеленела рассада помидоров и перцев, были приготовлены семена для посева в грунт. Она ждала звонка сына, но он не звонил. Тогда она, пересилив себя, позвонила ему на работу и, услышав его спокойный голос, не сразу отозвалась. Он уже собирался, по всей видимости, положить трубку, когда она проговорила:
- Здравствуй, сын!
Он обрадовано откликнулся:
- Мама? Как хорошо, что ты позвонила! А я как раз думал о тебе и собирался звонить. Как ты себя чувствуешь, как твои дела?
- Какие у меня дела? - привычным тоном начала она, но тут же спохватилась и уже миролюбиво продолжила, - у меня все хорошо. Чувствую себя в меру возраста. Как дела у вас? Как детки, все здоровы?
- Все хорошо, мама. Ты давно у нас не была, мы по тебе соскучились. Мальчишки то и дело спрашивают, когда придет бабушка.
- А что же вы не приезжали? Вам проще до меня добраться. Во-первых, я всегда дома, а во-вторых, у вас есть транспорт.
- Знаешь, как-то закрутились. У меня на работе - аврал, а Инга тоже - вся в хлопотах и заботах. Ты уж прости нас! Ты когда собираешься в деревню?
Она подавила неприметный вздох и ответила:
- Я как раз об этом и хотела с тобой поговорить. У меня рассада перерастает, да и дом нужно подготовить к приезду мальчиков. Когда ты сможешь меня отвезти?
- Давай в эти выходные, идет? Я приеду часикам к одиннадцати. Прости, мама, мне нужно бежать на совещание к директору. До встречи!
- До встречи! - как эхо повторила она и положила трубку.
Разговор оставил у нее в душе какую-то смутную неудовлетворенность. Ей показалось, что сын не ожидал ее звонка и не был готов к разговору. И оборвал разговор очень быстро, сославшись на совещание. Но она тут же одернула саму себя: ну, почему она не верит собственному сыну? Наверно, все так и есть: им действительно некогда, и поэтому не звонили и не приезжали. Это у нее нет никаких обязательных дел, а у них каждая минута на учете. Она вспомнила себя в молодые годы, когда хотелось, чтобы в сутках было больше времени, чтобы все успеть. До выходных оставалось два дня, и Мария Петровна решила за эти дни подготовить все необходимое для поездки в деревню. Сын обычно подгонял небольшой грузовичок, в котором помещалось все: и постельное белье, и телевизор, и рассада, и необходимые продукты. В заботах и хлопотах дни прошли быстро, и вот Мария Петровна в ожидании сына накрыла на стол, чтобы он подкрепился перед неблизкой дорогой. Но время шло, а сын не приезжал. Когда прошел час сверх назначенного времени, она не выдержала и позвонила сыну домой. К телефону подошла невестка и сообщила, что обстоятельства изменились и сегодня с переездом ничего не получится.
- Как же так? - растерянно спросила Мария Петровна. - Почему же вы меня не предупредили?
- Разве он до вас не дозвонился? - притворно удивилась невестка.
- Позови его, пожалуйста, к телефону! - потребовала Мария Петровна, почувствовав неискренность в ее голосе.
- А его нет. Он ушел в гараж и пробудет там целый день. Всего доброго!
В трубке зазвучали короткие гудки. Мария Петровна стояла оглушенная этим неожиданным вежливым хамством со стороны той, кого она до недавнего времени считала дочерью. Вот, до чего она дожила! С ней не считается родной сын и позволяет своей жене неуважительно относиться к ней, своей матери. И снова слезы обиды хлынули из глаз неудержимым потоком. Слезы ее обессилели, и она прилегла на диван отдохнуть. Не успела она задремать, как раздался звонок в дверь. Это приехал с извинениями сын. Увидев его, она холодно ответила на приветствие и прошла в комнату. Он с виноватым видом вошел следом:
- Мама, прости меня, пожалуйста, я совсем закрутился на работе. Вчера уже поздно вечером позвонил директор и попросил меня рано утром приехать на завод. Там была почти аварийная ситуация. Звонить вчера тебе было поздно, а сегодня утром я уехал слишком рано. Я попросил Ингу позвонить тебе, чтобы ты не волновалась и не переживала понапрасну.
- Твоя Инга не удосужилась мне сообщить о твоем отсутствии, а когда позвонила я сама, она вежливо мне дала понять, что позвонить мне должен был ты сам. Кстати, она сказала, что ты в гараже, а не на работе.
- Она так сказала? Странно! Ладно, мама, ты не сердись на Ингу, она замоталась с мальчишками. Я с ней поговорю.
- Не нужно говорить ей ничего. Я не хочу, чтобы у вас из-за меня натянулись отношения. Удивительно, как это я не заматываюсь, когда твои сыновья летом бывают у меня, а на мне еще и огород, и дом? А я ведь почти вдвое старше твоей жены.
- Мама, бросай ты заниматься огородом. Мы с Ингой решили сделать одну большую лужайку, безо всяких грядок. Тебе облегчение, а мальчишкам - раздолье.
- Вы решили? А меня вы спросили, хочу ли я этого? Земля на то и есть, чтобы ее обрабатывать. А если все дачники сделают лужайки из своих огородов, чем питаться будете? Турецкими помидорами и марроканскими апельсинами с бананами? Совсем, сын, ты лишился своего голоса, сумела Инга тебя под себя подмять.
- Мама, не преувеличивай, пожалуйста! Инга хочет облегчить твое пребывание на даче. А тебе не трудно с мальчишками управляться все лето почти одной?
Мария Петровна насторожилась. Ей не понравился вопрос сына. Когда внуки были маленькими, ни сын, ни невестка не спрашивали ее, трудно ли ей с ними управляться. Не иначе, как опять происки со стороны Инги и ее матери. Теперь, когда она вырастила мальчишек, и они уже могут быть ей помощниками, сын спрашивает, не трудно ли ей управляться с ними. Она постаралась ничем не выдать себя и спокойно-безразличным тоном спросила:
- А что, вы тоже планируете лето провести на даче вместе с нами?
- Да, нет. Просто Изольда Максимовна предложила поехать им к ней на ее дачу.
Стараясь не раздражаться, Мария Петровна все тем же ядовито-спокойным тоном спросила:
- Что, помощники ей понадобились? Что же она их не приглашала, когда дети были беспомощными и за ними был нужен глаз, да глаз?
Изольду Максимовну Мария Петровна не терпела всей душой. Ей с самого первого дня не понравилась эта вечно молодящаяся, вертлявая и болтливая женщина, которая была всегда занята исключительно собой. Только ради Инги и спокойствия сына она терпела ее и не вступала с ней в дебаты. Инга была не похожа на мать ни внешне, ни характером. Да оно и неудивительно: Ингу растила бабушка, а Изольде Максимовне нужна была свобода. Но в последние два года мать и дочь сильно сблизились, и влияние Изольды Максимовны на Ингу Мария Петровна с каждым днем ощущала на себе все заметнее. Раньше невестка никогда не лгала, относилась к свекрови с должным уважением и всегда ее благодарила за помощь в воспитании детей. В последнее время помощь ею воспринималась, как нечто совершенно обязательное, и, если Мария Петровна изредка, ссылаясь на нездоровье, отказывала Инге в ней, это воспринималось, как личное оскорбление. Инга поджимала губы и неделями не звонила свекрови. Понимала Мария Петровна, что Инга сердится на нее и за то, что она не предлагает им обмен квартирами. У Марии Петровны - отличная трехкомнатная квартира улучшенной планировки в центре города, а у сына - двухкомнатная малогабаритка в микрорайоне, где они теснятся вчетвером. Изольда Максимовна несколько раз заводила разговор о том, не страшно ли Марии Петровне жить одной в такой большой квартире, что, дескать, она ни за что не смогла хотя бы одну ночь здесь переночевать. Сетовала она и на то, как неудобно Инге каждое утро отвозить сыновей в престижную школу, которая буквально в двух шагах от квартиры Марии Петровны. Намеки были более, чем прозрачные, но Мария Петровна пропускала все слова Изольды Максимовны мимо ушей, словно их и не слышала. Ее обижало лишь то, что сын ни разу не урезонил тещу, а, значит, думала она, он с ними (Ингой и ее матерью) заодно. Как он не поймет, что она столько лет здесь прожила, все свои лучшие годы? Здесь родился и он, ее младший сын, здесь он рос, радуя родителей своими успехами, здесь ей все до мелочей знакомо, здесь ее друзья. В конце концов, когда она умрет, все и так им достанется, ведь старший сын ни в чем не нуждается. Но молодость, видимо, ждать не хочет и не умеет. А, может, с ее стороны эгоизм не поступаться своим привычным миром ради их благополучия?
Сын подошел к Марии Петровне, обнял ее за плечи и примирительным тоном произнес:
- Мама, ну что ты все выдумываешь? Просто Инга заботится о тебе, а Изольда Максимовна разделила ее озабоченность и предложила свою помощь.
- Какой ты у меня, сын, наивный! Твоя теща ничего не делает просто так. Вот увидишь, если ты отправишь мальчишек к ней на дачу, она запряжет их на все лето по полной программе. Впрочем, поступайте, как знаете! А мальчики согласны ехать к Изольде?
- С ними никто еще не говорил об этом. Просто Инга вчера предложила дать тебе возможность летом отдохнуть от дополнительной нагрузки. Я думал, что ты обрадуешься.
- Это чему же мне радоваться? Тому, что у меня отбирают привязанность моих внуков? Ты прекрасно знаешь, что твои сыновья никогда не были мне в тягость, а тем более, сейчас, когда я осталась одна...
И Мария Петровна горько заплакала. Она всю жизнь старалась не показывать свою слабость перед сыном, но, видимо, слишком много накопилось в ее измученной душе обид, сомнений, и она не выдержала. Сын растерянно гладил ее вздрагивающие плечи и повторял:
- Мама, что с тобой? Успокойся! Мы хотели, как лучше, но если ты против, мальчики поедут к тебе. Только не плачь! Все будет, как ты захочешь! Только успокойся, пожалуйста!
Когда Мария Петровна пришла в себя, они договорились о сроках поездки, и сын ушел. А она устало прилегла на диван и пыталась хотя бы немного подремать. Но она не привыкла к дневному сну, а поэтому лежала с закрытыми глазами и перебирала прошлое. Где и в чем она провинилась перед судьбой, что сейчас ей так одиноко? И вдруг ее словно обожгло воспоминание, что и она сама не всегда была внимательна к своей матери, когда та жила у нее. Мария Петровна была в то время на пике своего карьерного роста, увлечена работой, времени катастрофически не хватало. Она приходила домой, переполненная впечатлениями дня, ей хотелось тишины и покоя, а старушка-мать, целый день просидевшая дома в одиночестве, ждала ее, чтобы поговорить с дочерью о своем, передуманном за долгий день. Но Марии Петровне было недосуг выслушивать говоренное и переговоренное не один раз, и она отмахивалась от матери, не понимая, как той было горько и обидно невнимание дочери, какой одинокой она должна была себя чувствовать. А вот теперь Мария Петровна сама оказалась в том же положении. "Когда мы молоды и активны, мы совсем не думаем о том, что придет время расплачиваться за наши грехи, - думала она, запоздало сокрушаясь о том, чему возврата нет и быть не может. - Мама, мамочка, прости меня, свою бессердечную дочь! - взмолилась она, словно мать могла ее услышать. - Мне так горько и стыдно, что я была эгоистичной и бездушной. Если бы можно было вернуться в прошлое! Как бы я тебя, мамочка, сейчас жалела и любила! Папа был жив, и был дом, куда мы все твои дети стремились, где было нам так тепло и уютно, как нигде и никогда. Ведь не было в нашем доме ни роскошной мебели, ни дорогих ковров, но была такая безграничная любовь к нам, на которую в ответ мы, наверное, оказались неспособны. Чем мы воздали вам, нашим родителям? Эгоизмом и невниманием к вашим нуждам и заботам. Папа болел, а мы, приезжая, не замечали этого. А когда он ушел из жизни, мама стала вести кочевую жизнь от одного своего чада к другому, и ни один из нас в свое время не настоял на том, чтобы она жила в одном месте. Всем было такое положение дел, видимо, удобно. А мама всех нас слишком любила, чтобы выделить кого-то одного, и в итоге пожертвовала собой ради мнимого счастья младшей неудачливой сестры".
Стыд и позднее раскаяние охватили Марию Петровну, когда она вспомнила, в каких условиях жила мама последние годы у сестры. Она после смерти мамы всегда старательно изгоняла эти тяжелые воспоминания, но они приходили порой во сне и мучительно тревожили, заставляя учащенно биться немолодое сердце и повышая давление крови до запредельных цифр. Остаток дня Мария Петровна провела в горьких раздумьях о прошлом, просматривая старые фотографии и вспоминая минувшее. Одна фотография невольно задержала ее внимание надолго. На ней была запечатлена вся их дружная семья, когда еще все жили вместе, были живы мама и папа, а они, их дети, были молоды и беззаботны. Как давно это было! А теперь изо всех, изображенных на снимке, жива она одна. Мама и сестра трагически погибли в огне пожара, и это лежит тяжелым грузом на сердце у Марии Петровны. Последние годы сестра сильно пила, не стыдясь ни материнских печальных глаз, ни соседей. Мария Петровна с братом пытались образумить младшую, даже несколько раз кодировали ее, но все было бесполезно. Та считала, что судьба несправедлива к ней, жизнь не удалась, и пыталась искать утешения в забвении окружающего и самой себя. Нет ничего ужаснее и горше для матери, как изо дня в день наблюдать за добровольной гибелью своего ребенка, "последыша", как она ее звала. Пьяная дочь нередко закатывала матери безобразные истерики, требуя денег на выпивку, и даже иногда поднимала на нее руку. Мать молча сносила все выходки дочери, у нее не было сил им противостоять. А, когда Мария Петровна попробовала забрать мать на жительство к себе, сестра пригрозила покончить с собой, и мать осталась. Да и какая мать на ее месте поступила бы иначе?
Сестра год от года все больше и больше опускалась, превращаясь в асоциальное существо. Она стала уносить из дома и продавать вещи, чтобы на вырученное купить еще зеленого зелья. Особенно ужаснул Марию Петровну последний приезд к матери незадолго до разыгравшейся трагедии. Квартира пугала своей запущенностью и пустотой. Из мебели остались раскладушка, покосившийся стол о трех ногах, да старая металлическая кровать с пружинным матрасом, пружины которого давно покинули свои, определенные им места и торчали произвольно во все стороны. И на этой кровати спала мать. Как, наверно, она мучилась! Чтобы немного смягчить воздействие пружин, мать подкладывала старенькие чулочки, и это воспоминание камнем лежит на душе у Марии Петровны. Нет ей прощения на этой земле, да и на том свете, если он существует. Почему она не настояла на покупке нового матраса, а легко согласилась с матерью, что эта покупка бесполезна, что сестра все равно его пропьет? Она с братом отделывалась тем, что посылала ежемесячно матери деньги, но, как сейчас она понимает, мать этих денег не видела, все отбирала сестра и пропивала. Уже после трагедии соседи рассказывали Марии Петровне, что мать нередко сидела на воде и хлебе. Если бы можно было все вернуть назад! Сейчас она непременно настояла бы на отъезде матери, несмотря на возражения последней. Все равно сестра погибла, да еще и мать прихватила с собой в страшную дорогу. Пьяная сестра уснула с горящей сигаретой, а от нее загорелись бумаги и тряпки, в беспорядке разбросанные по полу. Тело сестры сильно обгорело, и ее хоронили в закрытом гробу, а мать огонь не тронул. Она, как сказали специалисты, отравилась угарным газом во сне, и смерть ее была безболезненна. Это немного утешило Марию Петровну и брата, но они были буквально раздавлены свалившимся на них горем. Правду говорят, что беда одна не ходит. Едва Мария Петровна переступила порог дома, как пришла еще одна ужасная и скорбная весть: брат, возвращаясь на машине после похорон домой, насмерть разбился. Получив телеграмму, Мария Петровна страшно закричала и потеряла сознание. В течение недели она лишилась троих своих самых близких людей, и навсегда в ее душе укрепилось осознание непрочности и непредсказуемости жизни. На память о случившемся у нее осталась седая прядь, которая резко выделялась над ее высоким лбом, придавая скорбность лицу и делая ее старше своих лет. С той поры редко кто видел ее улыбающейся. Она считала, что для брата уже наступила расплата за безразличие к судьбе матери, а для нее все еще впереди, и постоянно ждала ударов судьбы. Но судьба до последнего времени была к ней милостива.
И сейчас, вспоминая прошлое и размышляя над фотографией, она решила, что приблизился ее час расплаты. Можно оправдывать себя в глазах окружающих, что она до последнего часа помогала матери материально, поставила достойный памятник ей и несчастной сестре, ежегодно навещала дорогие ей могилы во время отпуска, когда еще работала. Но себя, свою совесть не обманешь! Виновата перед матерью за то, что не скрасила последние годы ее жизни заботой, а откупалась деньгами, переложив все заботы на сестру, страдавшую страшной болезнью - алкоголизмом, который превращает бывшего достойного человека в существо, лишенное морали и рассудка. Все годы она гнала от себя подобные мысли, уподобляясь страусу, который прячет голову в песок. Жизнь подвела ее к одиночеству, тем самым, дав возможность задуматься, так ли жила, много ли на душе накопила коросты, во всем ли была права. Мария Петровна вспомнила, как, потеряв свою мать, старалась продлить жизнь свекрови и сделать ее более радостной и счастливой. Так ей казалось, что она хотя бы частично искупает вину перед ушедшей в иной мир матерью. "Мама, мамочка, как тяжело сознавать свою вину перед тобой!"
Переживания дня утомили Марию Петровну, и она задремала. Ей приснилась мать в окружении цветов и птиц, с которыми она ласково ворковала на их, птичьем языке. Мария Петровна, затаив дыхание, смотрела на мать в необычайном умилении и восторге. Вдруг та повернула голову в ее сторону и отчетливо сказала: "Мужа не уберегла, так теперь береги своих сыновей! Они у тебя очень хорошие и любят тебя. Не будь эгоистична!" И цветы, и птицы, и мать стали растворяться в воздухе, превращаясь в легкую дымку, а Мария Петровна протягивала им вслед руки и кричала: "Мамочка, не уходи! Поговори со мной еще! Прости меня, прости!!" И словно эхо издалека донеслось: "Будь счастлива, дочка!" Она проснулась, но не открывала глаз, надеясь еще раз увидеть родное лицо. За окном стояла ночь. Альбом с фотографиями лежал на полу, раскрытый на той самой семейной фотографии, когда все были молоды, живы и счастливы. Она еще раз жадно вгляделась в родные лица, которых никогда не увидит живыми. Острая тоска когтями сжала сердце, которое билось неровными толчками. Чтобы его успокоить, она пошла на кухню, выпила корвалол и снова легла, но сон бежал от нее. Она снова и снова вспоминала слова матери: "Мужа не уберегла, так теперь береги своих сыновей!" От чего беречь? Какая опасность им угрожает? И почему были произнесены слова: " Мужа не уберегла...Не будь эгоистична!"? Конечно же, она эгоистка! Как она раньше до этого не додумалась сама? Она же видела, как муж мучается с желудком, но не настояла на том, чтобы он пошел и обследовался. А когда его увезла "скорая", оказалось, что у него рак желудка в запущенной форме, и врачи бессильны ему помочь. Она была слишком занята своими проблемами, а ведь для жены и матери главное - забота о самых близких людях.
Вот и сейчас она замкнулась на своем несчастье, и ждет, что все должны оказывать внимание лишь ей одной. Но почему? Разве она, в свою очередь, не должна быть внимательна к своим родным? Зачем ей одной эта квартира? Инга имеет полное право на нее обижаться. Она ведь работает, у нее каждая минута на счету, а ей приходится отрывать время от своего утреннего сна, чтобы отвезти сыновей через весь город в школу, которая находится рядом с домом Марии Петровны. А если они будут жить в ее квартире, они сэкономят время, да и площадь здесь значительно больше. У мальчиков может быть своя, отдельная комната, ведь они уже большие. К утру Мария Петровна приняла решение об обмене и крепко уснула.
Проснулась она, когда день был в разгаре. В дверь кто-то долго и настойчиво звонил. На ходу, сунув ноги в шлепанцы и накинув халат, она вышла в прихожую и громко спросила:
- Кто здесь?
Из-за двери раздался взволнованный голос Инги:
- Слава Богу, вы откликнулись! Это я, Инга! Откройте, пожалуйста!
- Что-то случилось? - тревожно спросила Мария Петровна, открывая дверь.
- Все в порядке, - откликнулась Инга. - Я пришла извиниться за вчерашнее недоразумение. Звоню, звоню, а вы не открываете. Ох, и напугали вы меня!
Лицо ее, действительно, выглядело испуганным. Мария Петровна обняла ее за плечи и ввела в комнату:
- Располагайся! Я сейчас приведу себя в порядок и будем пить чай.
Но Инга сказала, что она забежала лишь на минуту, чтобы извиниться и устранить возникшие между ними недоразумения. Мария Петровна перебила ее:
- Не извиняйся, дочка! Это я должна перед тобой и сыном извиниться, что замкнулась на своих переживаниях и эгоистично требовала вашего внимания к себе. Моя старость не должна камнем висеть у вас на ногах. В общем, я приняла решение поменяться с вами квартирами. Тебе будет удобно водить сыновей в школу, да и к работе здесь существенно ближе. А я спокойно проживу остаток дней в вашей квартире.
- Спасибо вам огромное за ваше предложение! Знаете, мы сами некоторое время тому назад решили искать вариант обмена нашей квартиры на квартиру в вашем доме, чтобы быть поближе к вам и, кажется, такой вариант нашелся. Ваши соседи из соседнего подъезда согласились на обмен.
- Так, это еще лучше. Вы въедете в мою квартиру, а я буду жить в соседнем подъезде. Всегда смогу присмотреть за мальчиками и тебе помочь при необходимости. Там какая квартира?
- Однокомнатная, но улучшенной планировки. По площади чуть меньше нашей.
- Вот и замечательно! Мне ее вполне хватит. Когда будут оформлены документы на обмен?
- Уже через неделю можно будет въезжать. Ремонт там делать не нужно. Прежние хозяева квартиру только что отремонтировали.
- И что вынудило их в таком случае ее поменять?
- По-моему, какие-то амурные дела. Я особо не вникала. Кажется, хозяин квартиры, вроде, увлекся соседкой, а жена узнала и настаивает на переезде.
- А ты не боишься такой соседки? - шутливо спросила Мария Петровна.
- Так она будет вашей соседкой, судя по вашему желанию поменяться с нами, - в тон ей лукаво ответила Инга.
Чай они все же попили, подробно обсудив предстоящий переезд. И Мария Петровна, и Инга стали как-то ближе друг другу, и впервые за последние месяцы у Марии Петровны не было желания искать в словах невестки скрытый недобрый смысл.
После ухода Инги Мария Петровна обошла всю квартиру, как бы прощаясь с родными стенами. Но на душе у нее было легко и радостно. Она подошла к портрету матери, висевшему на стене, низко поклонилась ему и сказала:
- Спасибо, мамочка, что наставляешь меня в этой жизни, не даешь озлобиться и отдалиться от детей, разорвать с ними кровную связь! Ты всегда всем жертвовала для нас, своих неблагодарных детей, и я постараюсь тоже жить для детей и внуков. Конечно, для себя еще, вроде, и не начинала жить, да теперь поздно об этом сетовать. Да и что такое - жить для себя? Разве не в детях и внуках наше продолжение? Им расти, нам умаляться, как сказал кто-то из великих. Может, я хотя бы заботой о своих близких сумею искупить свою вину перед тобой и мужем, и вы меня простите?
И вдруг ей показалось, что губы матери на портрете шевельнулись, и словно легкий шелест пронеслось: "Дочка, мать всегда прощает своих детей, не печалься об этом! Живи радостно! И береги своих детей!"