"Я родился 13 февраля 2003 года. Родители назвали Алексеем..."
"Моих родителей звали Сергей Михайлович и Анна Александровна Фёдоровы. Они были чрезвычайно добрыми и отзывчивыми людьми. Когда мне было лет пять, к нам пришла тётя Даша и попросила денег. Её сын привязался к наркотикам, подхватил СПИД. На лечение требовалась огромная сумма. Мама посмотрела на папу, а он тут же откуда-то принёс и сказал, что можно не возвращать. Однако же вернули..."
"У меня был друг, Саша. С ним всегда было очень весело, и он мне нравился. А потом оказалось, что ему нравится Оля, противная такая и глупая девчонка. Я ей чуть глаза не выцарапала..."
"С детства я был какой-то очень грустный и даже немного злой. Нередко можно было от меня, пятилетнего ребёнка, услышать, что жить вообще незачем, ведь всё равно придётся умирать... Ребята всегда обходили меня стороной, говорили, что я странный. Порой они оскорбляли меня, я дрался... Но на контрольных они все вдруг хотели стать моими лучшими друзьями..."
"Мне часто что-то чудилось. То за кустом мелькнёт какой-то призрак. То над землёй промчится огненный шар. То трёхметровые люди пойдут в толпе, обернутся, улыбнутся мне и пропадут, никем так и незамеченные..."
"Я помню тот день, помню так, будто он был вчера, будто он продолжается и сейчас, будто он был и будет всегда... Меня разбудило летнее Солнце, своим слепящим и нежным потоком. Открыв свои глаза, я почувствовал какое-то непонятное счастье, втекавшие меня с солнечными лучами. Такое случилось со мной впервые, а потом стало каждое утро повторяться. С тех пор я просыпался, не помня ничего из прошлого, и счастливый оттого, что знал, что будущее - вечно... Было ещё часов пять. Я встал, умылся. Родители ещё спали. Они как раз вчера закончили ремонт. Поэтому, слегка перекусив, я уселся играть в компьютер, поставив звук на минимум. За окном сначала пели птицы, потом залаяли собаки. Дворник громко подметал. Часов в девять проснулись мама с папой. Во время завтрака я напомнил им, что мы собирались поехать загород на пикник, но оказалось, что придётся отложить его на завтра. Спустя час, когда я снова уселся играть, папа вдруг позвал меня. Он смотрел телевизор. Показывали новости, именно тогда я услышал об этом, и именно тогда я впервые увидел настоящий ужас, увидел на лице отца..."
"В тот день я пришёл с работы очень усталый и раздражённый. Пиво кончилось. Поэтому я сразу бухнулся на диван, уткнувшись в телевизор и смотря футбольный матч. Кто играл, какой был счёт, я уже не помню... Да мне было как-то плевать на это. Матч кончился, и я стал прыгать по каналам. Ничего интересного не было, поэтому я бросил пульт и решил пойти в бар. Но перед самым выходом услышал нечто странное..."
"Я возвращался из магазина, когда вдруг громкий голос, звучавший из окна на десятом этаже. Наверно, кто-то записал его, слушая радио, а теперь проигрывал на полной громкости, чтобы услышали все. Это были новости. И все новости состояли в перечислении городов, пострадавших за одну ночь от террористических актов и внезапных атак со стороны соседних городов. В числе названных городов были и русские. Погибло более пятидесяти миллионов человек. Потом голос умолк, а спустя минуту стал повторять уже сказанное..."
"Когда месяц назад были израсходованы последние запасы нефти, все говорили, что беспокоиться не о чём, что скоро электроснабжение будет налажено, что уже несколько лет основным типом топлива для новых автомобилей является водородное топливо, что человечество уже достаточно цивилизованно, чтобы пережить этот этап своего развития... Как они ошибались! Многие страны для этого этапы просто исчезли, а высвободившаяся человеческая энергия оказалась смертоносной и сверхразрушительной!.."
"Весь город был подобен гигантскому факелу. Всё полыхало. Обломки неопознаваемых (и иногда даже живых, когда-то) объектов взметались ввысь подобно искрам. Тут и там раздавались оглушительные выстрелы. Крик. Ужас. На улицах ходили проповедники, объявляющие Конец Света и ищущие в безумной толпе Спасителя, но никак не успевали найти и падали, истекая кровью и изрыгая проклятия..."
"...выбрался из подвала только спустя неделю (питавшись там всё теми же крысами). Всё пахло кровью и пеплом. Я видел, как люди друг друга ели..."
"В ту же ночь в одном из секретных сибирских бункеров были собраны лидеры всех стран. Я присутствовал там в качестве охранника. Охраны в зале заседания было много, несмотря на конфиденциальность того, что там происходило. Сложившая ситуация оказалась неожиданной для всех. Ничем не обоснованные вооружённые столкновения (им казалось всё это необоснованным) между гражданами стран, необъяснимое каннибальство, случаи которых были доподлинно зафиксированы во всех уголках земного шара, всеобщий хаос и, в конечном счёте, опасность ядерной войны, ведь даже некоторые военные базы отказались подчиняться своим центрам... Никто не мог даже предположить подобного развития событий, во всяком случае столь масштабного и ужасного варианта... А я всё это слушал, и мои ноги дрожали. Пара охранников почему-то покинули зал..."
"Вдруг ворвался какой-то человек и громко сказал по-английски: "Вашингтон разрушен!" В тот же момент президент США, мой старый друг, вдруг упал и больше никогда не вставал. Я, увидев, как слезы скатились по лицам моих коллег, поднялся с места: "Друзья, выслушайте меня. Да, всё гибнет. Да, Земля не вынесет этого. Но уже несколько десятилетий мы с вами фактически вели подготовку к этому моменту, хотя и не подозревали об этом. Мы все знаем, что уже давно ведётся строительство так называемого "Звездного Города". Сейчас он находится ещё на орбите, и мы обязаны использовать его, чтобы спасти того, кто зовёт себя Человеком!.."
"В первый момент, когда я услышала это, слёзы брызнули из моих глаз. Мои родственники из Самары погибли, погиб мой сын. У меня остались только дочь и муж. И вдруг... Вдруг мне говорят, что берут только меня..."
"Да, я понимаю ваш план, говорил я русскому президенту, но допустимо взять только тех, кто выживет и сможет принести нам пользу..."
"Мою маму звали Алёной Филипповной, она была прекрасным и сильным человеком. Просто иногда ей становилось плохо... Я помню, как однажды, когда папа ещё (да и мама тоже) был жив, мы втроём гуляли по берегу Москвы. Вода была очень грязной. Папа что-то кричал с дерева, и я полезла к нему... Потом мама вытащила нас обоих, меня, бултыхавшуюся, и папу, обо что-то ударившегося головой, из воды и обоим сделал искусственное дыхание. Спустя несколько лет папа умер, и у меня осталась только она... Мне пришлось её оставить, я не виновата..."
"Я прошептал ей: "Прощай". Она ничего не сказала. Только очень нежно поцеловала и отвернулась. Я постоял немного и ушёл..."
"Было трудно сказать об этом семье. Я позвал их всех на кухню, начал что-то говорить, но заплакал и плакал час или два. Меня успокоили и попросили рассказать, в чём дело. Было видно, что им и так уже всё понятно... Когда я закончил, родители и сестра только благословили меня, сказав, что лучше выживу только я, чем мы все умрём..."
"А потом их всех, кто останется умирать, стал утешать какой-то философ: "Простите нас, ибо мне кажется, будто голос обвинителей звучит откуда-то. Простите нас, тех, кто будет жить. Но знайте, что вы будете жить через нас - вечно, наша жизнь - ваша заслуга, и мы благодарим вас. Смерть даёт рождение, так утешьтесь тем, что вы дарите жизнь будущим поколениям. Вы - самые богатые, самые щедрые люди, какие только когда-либо были... Пройдут сотни лет, но память о вас не угаснет..."
"До старта шаттла оставалось всего несколько дней. Все земляне будто внезапно раскаялись в своём безумстве. Те, кто только недавно убивал и поджигал, теперь друг перед другом исповедовались и благословляли нас, тех, кто оставлял их. Казалось, что теперь-то можно спастись всем, всё успокоилось, но так только казалось. Огромные пространства Земли были выжжены и поражены радиацией после нескольких ядерных взрывов. Я смотрел по телевизору на снимки развороченных гор, на огромные кратеры, на дымящиеся города, но уже не плакал. Я увидел жизнь, не здесь, а где-то там, по ту сторону воображаемого, по ту сторону досягаемого, но непременно обязанную сбыться. И люди, жившие вместе со мною в бункере и ждавшие отправки, тоже её увидели. Мы вдруг стали едины, едины с теми, кто остаётся, и теми, кто ещё только будет, со всей историей человечества и даже историей Вселенной. Казалось, каждый вспомнил, чем и кем когда-либо был каждый его атом, каждый узрел, чем и кем когда-либо станет каждый его атом. Мы уже отвечали не перед собой, не перед окружающими, а перед историей, перед родом, который с огромной скоростью стремились к нам из будущего..."
"Огонь устремился из сопла двигателя ракеты. Я не слышал ничего. Быть может, оттого что на какое-то время вдруг оглох. Экран показывал огромные толпы тех, кто навсегда исчезал на обречённой Земле. Я знал, что они что-то отчаянно кричали..."
"Я выглянула из иллюминатора и увидела Землю. Она была одновременно прекрасна и отвратительна. На картинки из телика и книг это было уже совсем не похоже... Вскоре Земля скрылась, и я увидела Город".
-Хватит, - скомандовал я Эйру.
Эйр, искусственный интеллект последнего поколения, был разработан задолго до моего рождения. За время, пока он обслуживал жилое помещение, в котором я жил, не одно поколение сменилось. Мои родителями, Элен и Борислав Степанович Алексеевы, были последними жильцами. Они умерли всего пару лет назад. Их усыпили согласно завещанию: в один день, в один час, в одну минуту. А потом похоронили вместе на Городском кладбище. Им было по девяноста пять лет. Они встретились лет сорок назад, на каком-то празднике, у кого-то был День Рождения (кажется, у племянника отца, ему исполнилось, вроде, тринадцать). Встретились и, как говорила мама, больше не хотели друг без друга жить...
Я часто слушал записи Первых, тех, кто выжил во время Исхода, кто первыми заселил Толос, город, ставший некогда последней надеждой человечества. Теперь они смолкли, я открыл глаза и встал с кровати, прошёлся, сел обратно.
-Сколько время?
-Восемнадцать часов пять минут, сэр.
-Уже? Тогда вызови, Эйр, такси.
В тот день я договорился со своим знакомым, Владом Власовым, встретиться на краю мира, и до встречи оставалось ещё четыре часа. По моей просьбе такси двигалось на минимальной скорости по крюкообразной траектории. Мне хотелось видеть обновлённые улицы Города. Раньше всё имело какой-то безжизненный цвет, цвет стали. Казалось, что летишь в какую-то иную, посмертную жизнь, о которой говорили древние религии, и всё окружающее - лишь стенки гигантского стального космического Гроба. У многих развилась клаустрофобия: они боялись городских пространств и прятались в домах... Теперь всё было иначе. Особой краской стенам зданий была придана глиняная фактура. Дороги тоже были окрашены под асфальт, а тротуары - под камень. Вдоль дорог в специальной почве (почти ничего с земной почвой она не имела) были высажены деревья и засеяны газоны. Чуть ли не всюду появились цветочные клумбы, фонтаны, а где-то даже построили небольшие деревянные постройки, в основном, игровые площадки для детей. Люди выходили на улицы и удивлялись переменам, они будто впервые смогли наконец расправить свои лёгкие и дышать полной грудью. А ещё ходили слухи, будто собираются восстанавливать Парадиз, Сад, созданный ещё до Исхода, а после Исхода совершенно забытый и пришедший в ужасное состояние. Парадиз задумывался как одно из чудес туристического комплекса "Звёздный Город"...
Насладившись всей этой новоявленной красотой, я взглянул на часы - до встречи оставалось пятнадцать минут - и попросил ехать побыстрей. Виртуальный водитель мгновенно отреагировал, добавив скорости.
Такси подъехало к восточному входу на внешнее кольцо как раз вовремя, ровно в десять тридцать вечера, когда Город замирает в пространстве, отключив свои двигатели и выпустив последнюю, тормозную волну, когда начинают действовать поля, формирующие стабильную атмосферу посреди открытого космоса, когда наступает ночь. Двери открылись, и люди стали входить. Вошёл и я.
-О, привет, Лёха! - воскликнул Влад, вдруг подойдя ко мне со спины и взглянув в лицо. - А я всё думал: ты, не ты? Оказалось ты.
-Много сегодня народу, да? Но это, впрочем, ничего. Идём, люблю ходить, - сказал я, не удивившись его внезапности.
То здесь, то там из черноты за краем кольца распускались и исчезали в черноте розы, возникали и пропадали птицы и звери, волны искрились подобно расплавленной смеси серебра и золота. Звучала тихая спокойная музыка. Стройные танцовщицы, возникнув из воздуха, лёгкими полупрозрачными призраками, слегка мерцая, изящно проносились одна за другой перед моими глазами. И только, как вечные и настоящие, спокойно стояли и качались, шумя листвой, огромные деревья, бросая виртуальные тени на виртуальные и реальные предметы и существа. Вокруг горели звёзды и струи раскалённого газа, проносились хвостатые кометы. Люди уже сидели за столиками, пили напитки и, кто электронными биноклями, кто своими глазами, глядели в бесконечность...
-Слушай, Влад, когда мы виделись в прошлый раз?
-Давно, года два прошло уже. Это когда твои родители...
-Ах, ну да, - сказал я, глядя в его длинное голубоглазое и глуповатое лицо, а потом подумал: "Тогда чего я теперь-то тебя позвал? Странно, ведь мы друзьями-то никогда не были. А ведь я даже всех друзей уже давно забыл". - Да, давно. Как у тебя дела?
-Ну, как, неплохо в общем. Вот недавно меня посетил Амир Сидель, сын патриция Ирака Сиделя...
-То есть советник выходит, раз сын патриция?
-Нет, он ещё молодой, всего двадцать. Но тем не менее уже уважаем среди членов Ареопага. Так вот недавно он приходит и говорит мне, что ему очень понравились мои исследования в области истории. А потом говорит: "А сними-ка ты фильм об Исходе". И теперь вот снимаю.
-И что?
-Ну, я надеюсь, что, если фильм понравиться, то мне откроют архивы Совета... Там должно быть много интересного, - добавил он шёпотом, быстро оглядевшись. - Да, мне кажется, им есть, что прятать там... Ну а так, по жизни, дела тоже нормально. Неплохо тоже. Правда, пару недель назад меня, - Влад помолчал, но всё-таки закончил. - меня девушка бросила, ушла к другому. Разлюбила, в общем... Но это уже прошлое, и уже не страшно всё это.
-Ты не одинок.
-Что? Чего ты говоришь?
-Ничего.
-Ладно... Брат вот закончил институт. Врач теперь.
-Это хорошо... А знаешь, было бы здорово, если б тебе действительно открыли архивы.
-Да.
Мимо нас прошли две подружки. Влад едва не свернул себе шею, но всё- таки не остановился и не пошёл за ними. "И откуда у меня такой дурацкий знакомый? Откуда я его узнал? Наверно, мы просто однажды пересеклись в детстве. Родители вроде наши были знакомы".
-Посмотри вон на ту звезду, Влад.
-На которую?
-На ту, что ближе остальных. Она очень похожа на Солнце.
-Да, может быть.
-Я видел её вчера, когда проходил где-то здесь. Тогда она казалось гораздо больше. Знаешь, мне в тот момент в голову пришла мысль, что когда-то на одной из её планет могли жить существа, подобные нам. А теперь их здесь нет.
-Тогда где они?
-Где-нибудь тоже, как мы, скитаются и ищут себе пристанище. А ещё другая, тоже странная, мысль у меня появилась, будто и они могли пролетать или однажды будут пролетать мимо нашей родной звезды. А один из них тогда будет стоять и глядеть на неё, и он, подобно мне, спросит: "А могли ли когда-то здесь жить существа, похожие на нас? Если могли, то и они когда-нибудь пролетят мимо нашего Солнца и спросят у него о нас"... А завтра эта звёздочка уже затеряется среди миллионов других, и ни я, ни ты уже не отыщем её. Всё теряется, и всё забывается. Даже Землю мы уже почти не помним. А иногда, появиться какой-нибудь сумасшедший, перевернёт полмира, искалечит полмира, осчастливит остальную половину, и вот таких-то никогда и не забывают. Ещё бы, кому нужны нормальные!
-Не понял, - удивился Влад.
-Ну, конечно, любят-то только нормальных, но необходимы именно ненормальные. Они являют собой движение времени, в них - усмиряется стихия Катастрофы, непрерывно стремящейся вырваться и снести всё существующее, чтобы очистить место для того, что хочет обрести существование. И, поверь мне, лучше пусть люди постоянно, вечно сходят с ума, подчиняясь неутомимому порыву этих гениальных сумасшедших, лучше так...
-А что же случается, по-твоему, когда это не происходит?
-Люди просто лишаются ума, и Катастрофа приходит к ним уже в виде чего-нибудь вроде Исхода... Многие, сотни, тысячи, предупреждали, кричали, тянули тогда их, тянули прочь от всего тогдашнего... Но они не послушали, и ты знаешь, что из этого получилось. И тут дело было вовсе не в нефти...
-А это даже интересно... Да, интересная версия... Но только - версия, ты же не учёный!.. А ещё - знаешь, лучше тебе так больше не говорить. А то сочтут и тебя за больного и упрячут. Городу нужны здоровые и нормальные граждане. Наша миссия - выжить, а не сойти с ума... Но не беспокойся, я никому не скажу.
Мы оба замолчали, остановившись возле гигантского дуба. "Ох, и зачем этот граждашка мне сдался! Пусть он мнит себя великим учёным, пусть смеётся над тем, что Центральный Компьютер приговорил меня к работе дворником. Но ведь и он - приговорён быть учёным. А уж кто знает, какими мотивами руководствуется ЦК, назначая будущую профессию... Мальчишка! Ему, наверно, кажется, что он призван богами! Но докопайся Влад до архивов - ведь повесится... А может, сказать "пока" и прочь от него, прочь от его глупого оптимизма, от его надежды, от убеждённости, что главное - хорошо, без происшествий долететь до Новой Земли?.. Нет, надо же понять, зачем вообще я вчера вспомнил о нём, " - подумал я.
Он сел на пол и, на мгновение забывшись, попытался прислониться спиной к стволу дерева и провалился внутрь вдруг пропавшей картинки.
-Хм, только что вспомнил, - вдруг начал говорить Влад, не поднимаясь и глядя в небо. - Когда-то ведь и у меня в голове мелькали похожие мысли. А что если взять да и перевернуть всё? Мне тогда что-то жутко не нравилось в Толосе, какая-то не то мелочь, не то не мелочь. Хотелось взять да и сказать: "Но должно же быть совсем не так. Не правильно же так, не честно, не красиво, не хорошо". Хотелось оказаться вот таким же сумасшедшим и смочь всё изменить, всё - одному... Ты ж меня и заразил этой чепухой, я помню. Книги какие-то мне читал, рассуждал о чём-то, о жизни, движении...
Несколько минут он просто лежал и чему-то улыбался, а потом вдруг сказал серьёзным тоном:
-Но теперь-то я, да и ты, мы оба уже взрослые люди, нужно совершать лишь те поступки, за последствия которых ты способен ответить. А как возможно отвечать за революцию, за Катастрофу, как ты говоришь?
-Ты не понял, Влад...
-Да? И чего же, по-твоему я не понял?
-Она же всегда, она же вечна... и те, кто её не принимает внутрь себя, просто становятся её рабами, безвольными марионетками... Принять её - значит сопротивляться ей...
-Быть может, так. Но ведь, Лекс, это же скорее бред... Ты так не думаешь?.. Ладно, давай, не будем больше говорить об этом. Скажи мне, как у тебя-то дела?
-У дворников дела всегда нормальны. Ты этого не знал?.. Пожалуй, мне нечего тебе сказать. Пока.
-Пока? Мы ж только что... Впрочем, пока... Странный ты, Лекс!
Он встал, ушёл, оставив меня одного. Я сел на скамью возле дуба и стал смотреть в небо. А вскоре и сам покинул внешнее кольцо и поехал домой. Фонари давно погасли...
2
-Проснитесь, проснитесь, сэр! Сегодня понедельник, и уже семь часов двадцать семь минут! Пора вставать! - чуть не кричал Эйр.
Как уже было сказано, я - прирождённый дворник. И именно поэтому, как и каждый буднее утро, этот сумасшедший разум теперь орал на меня, дабы я наконец встал, умылся, оделся, поел и занялся выполнением своих обязанностей. Но для чего он это делал, если улицы были и так чистыми, если их и так убирали тысячи машин? Какой толк от человека, от одного единственного человека-дворника? Никто этого не знал, но, тем не менее, ЦК исправно следил за исполнением мною моего долга.
-У! Проклятые инквизиторы! - прорычал я, вставая.
-Простит, сэр? О каких инквизиторах вы говорите?
-Не важно, Эйр. Не стоит беспокоиться.
К началу моего рабочего дня, к восьми часам, Толос уже во всю гудел и шумел, по улицам носились такси (слово "такси" меня всегда раздражало; жалкий пережиток капиталистического прошлого), ходили туда - обратно люди. В новых игровых площадках, в песочницах игрались дети. Строительные машины вновь взялись за переделку Города, возводя новые жилые дома из генетически модифицированного, сверхпрочного дерева, которые в будущем должны были заменить нынешние. Но, благодаря работе роботов-дворников, мне убирать было нечего, и из-за этого я опять, как всегда, ходил с метлой по улицам и глазел по сторонам, дурея от скуки.
Кругом никогда ничего не происходило; не было преступников, не было выдающихся личностей, не было ни гениев, ни талантов - вообще не у кого было взять даже автографа, как это когда-то любили делать; не было никаких интересных разговоров, которые можно было случайно подслушать дворнику; не было интриг, не было "дурацких сцен", не было ничего. "Всё неизменно, всё бессмертно. И время - звук пустой..." - эта мысль - подуманная мною ещё в детстве - повторялась с частотою четыре раза в час, пока я работал. Её порождал голос, раздающийся каждый пятнадцать минут и объявляющий текущее время. Ведь, если так уж подумать, то что же изменилось здесь, под этим куполом, со времён Исхода, кроме городской внешности и загнившего Парадиза? Ничего. Это вечный город, это Рай, где страдают лишь те, кто не переносит блаженства и покоя. А, может быть, это и Ад, потому - чем же вечные муки отличаются от вечного блага? Знаком? Но от этого человеческая жизнь не перестаёт быть константой...
И этот день не оказался исключением. Ровно в четыре часа после полудня я, хоть за всё время ничего и не сделал, страшно уставший, вернулся домой. Дома на столе меня ждала насыщённая вкусовыми добавками и всевозможными полезностями каша, приготовленная помощником Эйра. И ещё на столе стоял бокал с красным вином и кружка чая. Это был мой обед. Странный, но всё равно приятный.
-Кто-нибудь звонил?
-Нет, сэр.
Это было неудивительно. Все обо мне как о единственном дворнике знали, что дома меня до четырёх быть не может. Поэтому вообще почти никогда не звонили. Для чего звонить дворнику, который и нормального образования-то не получил? Ведь он, небось, дурак какой-нибудь, раз ему такое бездельное дело дали! Но это меня ничуть не задевало. Зачем мне они? Вот даже тот же Влад: вроде историк, а занимается только одним - роется в архивах, но ничуть не задумывается над тем, что находит. То же самое могли бы делать и все остальные. Нет, моими друзьями могли бы стать лишь те, кто, занимаясь даже самыми обыкновенными делами, делает их иначе, кто видит и делает в глубину.
Но, с другой стороны, отсутствие друзей приводило к тому, что скука работы всегда переходила в скуку отдыха, которую приходилось убивать чтением или прослушиванием архивных голосовых записей моих "великих предков" (впрочем, может быть, и правда великих).
"Вот и наступил наконец долгожданный двадцать первый век, вот и началось третье тысячелетие. Все сразу о чём-то задумались. Говорят: теперь наступила новая эра для человечества, пришла пора решать проблемы, причиной которых мы сами и являемся. Ещё бы: двадцать первый век, в конце концов. А жили бы они сразу после Христа, они бы всё равно бы дожидались этого "пришествия"? Но что поделать! Люди всегда чувствовали себя способными на поступки, на революцию только после того, как скажут что-нибудь этакое, да скажут погромче и желательно то, что кажется всем особенно важным. Какая разница в каком веке мы живём? Какая разница, который миллениум прошёл? Люди, как какие-то сумасшедшие Архимеды, постоянно ищут вовне эту магическую точку опоры, чтобы перевернуть самих себя. Они думают так: "Нет, после того-то и того-то уже нельзя быть прежним!". Все они великие приспособленцы: стоит произойти малейшему перевороту, и они, подобно армии хамелеонов, одевают цвета переворота, цвета изменения и развития и действительно начинают что-то менять. Но они будут что-то менять, пока мода на всё это не пройдёт, пока не умолкнут все эти громкие слова. Они знают, что порой гораздо безопаснее притвориться авантюристом и искателем приключений, чем сидеть дома в уюте и на что-то надеяться: только так иногда можно жить уютно.
Да, наступил двадцать первый век. Но это ни какой не мистический знак, не переломный момент. Просто мы ещё на сто лет больше прожили, прожили, ничего по-настоящему не меняя, никогда по-настоящему не изменившись, прожили под защитой старых верований, старых моралей и традиций, ставя их всегда над собой, хоть и называя их почвой. Мы всё ещё говорим, что они питают наши души, как и тысячи лет назад. Хотя они просто отгораживают нас от того, чего мы не желаем понять, что мы боимся или просто не способны понять. Человечество ещё на один век, нет, на целое тысячелетие больше провело в детстве, лишь забавляясь с высокими словами о благородстве, мужестве, силе и мудрости, всегда, в любой момент своей истории, оставаясь под надёжной отцовской защитой древних обычаев. Лишь иногда некоторым удавалось сказать что-то новое, но почти каждое их слово было неправильно понято. Так первоначальное христианство вынесло Бога и вопросы нравственности в сферу нематериального, внемирного, в область небытия (вне мира, вне бытия есть лишь небытие), их фактически выбросили. Но люди этого не поняли и истолковали это иначе: они выбросили реальность и бытие ради небытия, ради своих "высоких" фантазий. Им нужно было сохранить и Бога, и богов (которые превратились в ангелов и демонов), и мораль, и наконец самих себя им хотелось навечно сохранить. Им хотелось вечной жизни вне самой жизни, вне развития, вне боли и страдания. Они хотели удовольствий, хотели греха, но им не хватало сил для этого. Поэтому они решили посмертно соединиться с благом, с удовольствием, с наслаждением, ради которых там уже не надо будет грешить, не надо будет вообще что-то делать. А тех, кто способен достичь желаемого здесь - тех они возненавидели и решили отправить в Ад. Так они воспользовались потусторонним Богом, они отдали ему всё лишь для того, чтобы не прилагая усилий, однажды слившись с Ним, завладеть всем. А уже опровергнутую, выброшенную мораль (даже заповеди, данные Богом, навсегда остались там, у Бога) они провозгласили вечной и единственно возможной, ибо она находится там, где мы не в силах что-либо изменить, и у того, кто обладает безграничной властью и силой. Таким образом они хотели добиться вечного уюта и безболия даже здесь, постоянно укоряя тех, кто нарушал бы моральные устои. А те, кто был достаточно сильным, чтобы их нарушить, к сожалению, нередко оказывались слишком благородными, чтобы не поддаться на эти укоры. Ведь даже слово благородный у нас теперь обозначает того, кто, совершив великое дело на благо современного и будущих поколений, выслушивает обвинение в том, что многие от этого пострадали, и раскаивается в своём великом поступке. Быть может, это действительно красиво, даже прекрасно, но всего более это глупо и отвратительно... Мы наконец должны выйти за рамки нашей жалкой морали, морали, которую жалкие и выдумали, жалкие, слабые, трусливые - рабы, в общем. Перед нами действительно стоят великие проблемы, но, чтобы решить, мы, перво-наперво, должны переменить собственное мышление. Хотя бы начать жертвовать не исключительно собой, но и другими. Жертвуя другим, человек всё равно жертвует собой - он обрекает себя на одиночество и муки одиночества, которые он должен, обязан перенести. Эти муки страшнее и ужаснее любого раскаяния. Собственно, раскаиваться-то идут не за страданиями, как любят выражаться христиане (скажем, Достоевский), а за их облегчением, за тем, чтобы вернуться к людям. С людьми жить легче, потому что только с людьми и возможно жить, только с ними можно, дозволено, в конце концов. Эта аксиома старого человечества наконец должна быть опровергнута. Она ещё в силе, хоть и многие говорят, что современный человек одинок. Для него это вынужденный шаг, недобровольный. Ему всего лишь не хватает времени для общения, а так большинстве людей всё равно остаётся лишь серой массой... И даже те, кто зовёт себя атеистами, продолжают верить в христианские ценности, всего лишь лишив их божественного характера, но обращаясь с ними как с божественным даром. Что же такое эти христианские ценности? По большому счёту, это уют, тепло и безопасность...
Пора, уж теперь-то точно пора отказаться от этих мелких добродетелей, от всего этого христианства, жаждущего только покоя и безболия. После стольких веков упорного сопротивления им (рыцари, крестоносцы, художники, гении - все великие люди были также и великими сопротивленцами и партизанами этой войны) мы начали сдаваться, мы тонем в комфорте, безопасности. Мы устали, но я верю (как бы унизительно это ни звучало), верю, что это лишь короткая передышка для последней окончательной битвы, которая решит судьбу мира: быть нам лишь вредоносными букашками на пространствах Земли или же её мудрыми правителями и властителями. Копятся огромные силы с обеих сторон, и на моей стороне, как это ни странно, как ни пугающе звучит, на моей стороне полчища террористов, полчища фанатиков, не дающих нам вконец успокоиться. Конечно, я не считаю их за союзников, нет. Но они служат моей цели: я желаю разбудить мощь, таящуюся внутри народов, мощь индивидуального гения. Их акты - точечные удары новой мировой войны, самой страшной и мучительной, которая призвана вырвать всех нас из метафизического сна, разбудить глубинные силы и инстинкты внутри каждого человека и сорвать с наших лиц маски показных добродетелей и множество других масок. Слишком много их мы натянули, слишком глубоко мы погрузились в виртуальные миры, которые начали создавать с незапамятных времён: от богов до Интернета.
Сейчас, в данный момент происходит великое разделение людей на приверженцев совершенно различных и даже враждебных друг другу идеологий. Будто внезапно объявились бесчисленные террористы, экстремисты и радикалы, и сразу цивилизация пошатнулась. И вот теперь по всему миру под громкие призывы к миру и единству потихонечку население готовит оружие и ставит новые границы. Великая битва уже не за горами, хотя характер её ещё не ясен. Ещё не понятно на каком уровне будет она происходить: в мире физического или на аренах духа. Но она случится и случится очень скоро. А потом, спустя всего пару десятилетий, если человечество не погибнет полностью, останки современной цивилизации будут изучаться как останки древнего Египта или Греции, но с той лишь разницей, что над ней, то есть над нами, будут смеяться и смеяться жестоко. Будут смеяться над нашей изнеженностью и абсолютной беззащитностью перед лицом свободы. Люди того будущего будут уже совершенно другими. Я уверен, что они станут чуть не богами. Они распространят свою власть на всю Землю и даже в Космос и наполнят всё жизнью и красотой. Они перестанут себя обманывать и проснуться от многотысячелетнего сна. Они уже не будут видеть повсюду таинственных знаков, но переполнят всё своими великими символами, за которые вскоре и случится битва..."
-Занятно, - подумал я, прочитав статью какого-то неизвестного автора. - Раз имя его не сохранилось, то наверно этот человек не дожил до Исхода или, во всяком случае, не пережил. А жаль, очень жаль. Что бы он сказал, увидев, что пророчество его сбылось ровно наполовину: битва случилось, но люди не стали богами... Нет, скорее рабами. Мы не предугадываем, а просто живём так, что и предугадывать нечего. Но что же случиться, когда наконец цель будет достигнута? Неужели ради сохранения порядка мы сделаем свой временный дом своею вечною тюрьмой?.. А ведь и я, хоть и понял всю отвратительность нашей ситуации, ничего не делаю. Ничего, как и они...
Эта мысль появилась в моей голове впервые, мысль, что я - как они; другой, но как они. Я отошёл от терминала и лёг на кровать.
-Но что же делать? - продолжала свой ход моя мысль. - Устроить революцию? Спорить с Советом? С людьми? Что делать?.. Как это просто! Убить, убить кого-нибудь!.. Бред... Во всяком случае ясно одно: я должен изменить их - это главный вывод, который возможно сделать из моих размышлений. Иначе - прав был ЦК, правы были люди, прав был Влад, и я - просто дворник, дело которого - подметать, а не мыслить. Мышление - привилегия сильных, и моё спасение - стать сильным, развязать войну и победить в ней...
Всё моё тело дрожало, покрывшись холодным потом, и какой-то страх пронзил мою душу. Но что породило этот страх? То ли, что впереди меня ожидала битва, после которой "люди станут чуть не богами" либо же вконец забьются в свой уютный уголок, или, что и я, подобно им, способен лишь охранять этот угол? Что меня пугало? Не знал.
-Эйр, музыку.
Когда наступила ночь и поднялась заслонка иллюминатора, впустив потоки звёздного света в комнату, я всё лежал, слушал музыку и чего-то боялся, одновременно размышляя над наконец поставленным мною вопросом: "Что делать?". Потом принял ванну и лёг спать.
3
Я стоял, прислонившись к стене Центрального Здания. Мимо проходили неразличимые толпы людей, двери межуровневых лифтов открывались и закрывались. Из Парадиза вернулись рабочие, и роботы тут же бросились кружиться позади них, пожирая грязь, оставляемую подошвой их ботинок. Вдруг что-то зазвенело в воздухе, и откуда-то на огромной скорости вынырнуло такси и, подобно остроносым катерам, когда-то бороздившим земные водоёмы, бросилось в человеческое море, разрезая толпу, словно волны. Крик, кровь, трупы. Никто не понимал, что же случилось и почему случилось это непонятно что. А ведь скорее всего произошла совсем простая вещь: кто-то обезумел. Кто-то просто сел в такси в плохом настроении, раздолбал систему навигации, сел за ручное управление, и тут ему в голову пришла до боли простая мысль: "Щаз оттянусь!"...
Уже скрывшееся такси где-то громыхнуло, из-за угла вырвался поток пламени, вышвыривая ошмётки плоти и металла. Минут десять спустя набежали врачи и спасатели, но спасать было некого: лишь мёртвые и те, кого даже не задело. Потом подоспели Советники со словами успокоения и сострадания, и люди, слушая их, вскоре умолкли, лишь то и дело всхлипывая. Часам к пяти все стали расходиться, обломки и большую часть тел уже унесли, и обнажились кровавые мостовые. Квартиры закрыли свои глаза, и лишь у мёртвых глаза были открыты. Ко мне подошёл Влад, весь бледный и дрожащий, покрытый следами чей-то крови и пепла.
-Ты, ты... Скажи, скажи почему?.. Как же так? - спросил он и повернулся кругом, указывая рукой на место аварии. Из глаз по лицу текли слёзы, чернеющие от копоти. - Как возможно - так?.. Ты должен знать, ты знал...
-Да, ты и сам уже знаешь, почему. Иди домой, поспи - успокоишься.
-Прав, прав... Пойду, и ты...
Он ушёл. Мимо меня пронесли на носилках за угол маленькую симпатичную девочку, лет пяти, такую беленькую и немного улыбающуюся. Наверно, из всего увиденного мной в жизни не было ничего ужаснее и прекраснее, чем её улыбка... Вот уже все граждане разошлись, перестали маячить туда-сюда трупоносцы. Только всё стояли на месте Советники со своей немногочисленной, пять-шесть человек, охраной, постоянно поглядывая на меня. Наконец, не выдержав, высокий седоволосый патриций показал на меня пальцам, говоря что-то охраннику, и, махнув на него рукой, сам подошёл ко мне и заговорил.
-Простите, многоуважаемый... Как вас зовут?
-Меня? Хм... Алексеев Алексей. Борисович, - как правило, я сокращал своё отчество. - А что такое?
-Ничего, ничего... Просто в такой обстановке, почти в адской, среди испуганных до смерти людей... Как вам удаётся сохранять спокойствие в такой момент? Может, вы знаете что-нибудь такое? - как бы подмигивая, говорил Советник, слегка улыбаясь и прищурясь.
-Могу ли я счесть подобный намёк за оскорбление?
-Что вы! Конечно, же нет, вы ошибаетесь. Ну, что вы, - повторил он, таким тянущимся кошачьим голоском. - Хотя, пожалуй, должен попросить у вас прощения. Сами понимаете, ужас, неразбериха, а тут стоит гражданин - и как ни в чём ни бывало. Что ж ещё думать?
-Ну, а почему бы дворнику волноваться и не стоять тут?
Тут Советник внимательно оглядел меня и стукнул себя по лбу.
-Да, вы правы, - усмехнулся он, что-то быстро и будто незаметно сообразил, и протянул для пожатия руку. - Ирак Сидель. Как вы уже догадались - советник.
-Очень рад.
-Да, - Сидель опять что-то подумал, а потом, опять не утерпев и сделав крайне любопытствующие глаза, вдруг спросил. - Но всё же скажите, что вы думаете, а вид у вас именно думающего и умного человека, что вы думаете по поводу этого невероятного происшествия?
-Знаете, вы странный Советник!.. Ладно, мне кажется, просто кто-то свихнулся. Ведь это естественно, чтобы кто-то свихнулся, когда некуда выплеснуть постоянно накопляющуюся энергию и настроение.
-Интересно...
-Что?
-У меня такая же версия... Мне хочется с вами кое о чём поговорить, только не здесь. В моих апартаментах. И не смейте отказываться! - мягко и улыбаясь, приказал мне старик с таким глупым и в то же время являвшим следы властности выражением лица, что я действительно не посмел отказаться.
Семейство Сиделей, как и все семьи патрициев в первые несколько веков после Исхода, жили в большом доме в Парадизе. Когда-то перед их домом сверкало кристально-чистое озеро, на поверхностности которого качались на волнах кувшинки, а под ними плавали и резвились рыбки. От озера лучами расходились тенистые аллеи, замыкаемые кольцом аллеи фонтанов. Повсюду круглый год цвели шикарные клумбы, и над ними неустанно порхали бабочки, за которыми носились с сачками детишки. Так выглядели когда-то все патрийские усадьбы, из которых эта была теперь последней.
Но моему взоры предстало нечто пугающее своей тлеющей и печальной красотой, посреди которой возвышался гордой, вечной скалой полуразвалившийся дворец с грязными стенами и окнами, из-за которых выглядывали совсем не те, другие, которые никогда и не подумают носиться за какими-то бабочками, мальчишки и девчонки от дести до шестнадцати лет. Они были похожи на свой дом, так же сурово и гордо сознавали своё одиночество и свою обречённость, и так же, откуда-то из глубины, неуловимо, незримо, непонятно и даже почти противозаконно и преступно струилась неувядающая молодость.
-Да, вот так выглядит нынче наша родина, - сказал Ирак, выходя за мной из такси. - Грустно, не правда ли? Нам уж и служащих не присылают. Но мы не унываем, нам даже приятно жить вот так, несмотря на всё... Ну, проходи, проходи.
Внутри было более чисто. Видимо, это старались сами жители и больше всего дети. Как раз когда я вошёл, высокий парень, Арун, племянник Сиделя, мыл полы, слушая в наушниках запись какого-то позабытого певца, имени которого даже он не знал. А его маленькая сестра, Мэри, бегала из комнаты в комнату и протирала пыль.
Советник проводил меня на третий этаж, в небольшую комнату, где за круглым столом сидел его сын, Амир, и читал какую-то книгу, и посадил меня напротив сына, а сам сел в кресло.
-Поздоровайся, сын, это - наш гость Алексей Алексеев.
Амир небрежно взглянул на меня, кивнул и продолжил читать. Это выглядело странно и могло даже показаться неуважением, но там была такая атмосфера, что обычная, многословная вежливость превращалась в вежливость угрюмого молчания. И оттого мне всё больше и больше там нравилось. "О, как я мечтал всегда жить вот так. Подобно бессмысленной пальме над пересохшим оазисом, питаемой лишь одной своей бессмысленностью!"
-Алексей, я говорил, что хочу кое о чём поговорить с вами. Дело вот в чём... Вы очень похожи на нас. Не так, как одно дерево похоже на другое, а как цветок похож на звезду. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять это, - Советник говорил и с каждым словом из-под его бровей как будто всё более и более обнажалось его второе лицо. - И поняв это, я почувствовал, как что-то приятно и больно кольнуло моё сердце... Человек, Человек! Звучало в нём. Наконец-то Человек!.. Кажется, засунь вас на двадцатый этаж в горящий дом, а вы так медленно и спокойно спуститесь по лестнице, не обращаясь на огонь, подбирающийся к вам со спины метр за метром, выйдите на улицу и будете невредимы... Хотя я преувеличиваю, конечно... Знаете, сын говорит, что я слишком много мечтаю и фантазирую. Наверно, он прав. Я действительно частенько сижу у окна, гляжу на свои умирающие сады и мечтаю. Видятся мне тогда зелёные дали Земли, и конца и края им нет, а горы, что такой же бесконечной цепью громоздятся вдали, - на самом деле, не здесь, а где-то там, в другом мире, и их свет до меня доносит божественный ветер, гуляющий между мирами. Видятся над зелёными далями стоящие и качающиеся деревья, шумящие своей вечной зелёной листвой. А над деревьями, между Землёй и теми, нездешними, горами, поднимается выше и выше, всё выше и выше, и выше Солнце, рассвет которого никогда не закончится, а будет только всё ярче, всё краше. И залитые его светом величественные облака-странники, свободные и неунывающие цыгане небес, бросают свои благодатные тени на меня. А потом на меня падает небесный огонь, и я взметаюсь ввысь, к облакам огненной птицей и лечу дальше, дальше, в бесконечность, где затухают последние лучи, куда не залетает космический ветер, где только ночь и ночь, всё ночь да ночь. И слышу Голос, Голос Бога, приказывающий мне развеять её и воссиять новым миром, что будет прекраснее всех других. Долго я чего-то боюсь, боюсь и не могу ничего сделать. А потом, вдруг осознав, что это я сам себе приказал, начинаю петь, махая своими крыльями, как ни пел никто и никогда. Тьма расступается и, в конце концов, сгорает. Меня больше нет, отныне я свет только что родившегося мира... Но потом нехотя я с грустью открываю глаза, оглядываюсь, и понимаю, что меня действительно нет, и я - всего лишь недовольный, чего-то всегда хотящий, но неспособный добыть желаемого, человечишка, всего лишь патриций, чей голос в Ареопаге уже не имеет силы, чей род стоит на пороге краха. И - ничего не изменить. Всё ночь и ночь, ночь да ночь, - он глубоко-глубоко вздохнул и продолжил. - Вот видите - всегда, всегда преувеличиваю. Ведь, если вы тот человек, которым мне кажетесь, а в этом я не сомневаюсь (впрочем, в несомненности этого, наверно, опять преувеличиваю), то изменить что-то можно и можно - многое, то, значит, в Городе ещё есть люди, которым отвратительно то, что здесь творится. Ведь не может не быть отвратительными свободному человеку тотальная несвобода и всеобщая потребность в удобной и комфортной жизни, ради удовлетворения которой люди отказываются от собственной воли! Разве я не прав?
-Вы правы, правы. И это даже мои точные мысли. Очевидно, мы с вами похожи до корней волос!
-Замолчите, замолчите, оба, - глухо, спокойно сказал Амир, не отрывая глаз от книги. - Вы способны только на эти глупые мысли, на бессильные мечты. Мечтайте - но молчите! Тогда вы будете хоть похожи на гордых одиночек. Так вы скорее похожи на рабов, ищущих себе подобных. А если хотите говорить, что пора что-то менять, - то говорите как, а не что. И сказав, как менять, - меняйте... Мой отец стар, ему ещё простительно. Но вы-то, молодой, чего тут чешите языком! Займитесь делом.
"А сын его прав в ещё большей степени. Как же он жесток... Но это даже хорошо, что жесток. Не вынесу - моя вина."
-Но, Амир, мы ещё только начали, - заступился за себя и меня Советник. - Главное - умеет, а потому должно немного подождать. Мы должны подождать, подготовиться, чтобы сказать это - главное, слишком огромно оно... Вот, Алексей, вы дворник, единственный дворник Толоса. Так назначил ЦК, а как он назначает - вам известно. Человек должен приносить пользу. А теперь подумайте...
-Да думал он уже, - опять заговорил Амир. - И прекрасно понимает, что всё это значит. Угадайте, - обратился он ко мне. - что хотел сказать мой отец? А вот что: "Вы очень необычный человек. Вы предрасположены к тому, чтобы вести разрушительную деятельность, направленную на структуры подобные Городу. И если бы вам позволили делать что-либо, кроме уборки улиц, то этих улиц уже просто не было бы!" А потом сделает такое многозначительное лицо... Не представляете, как надоело слушать его размышления на эту тему и как много он размышляет на неё, то есть о вас
-Обо мне?
-Да впервые десять лет вашей жизни о вас говорили вообще все Советники, опасаясь, что пророчества моего отца сбудутся. Хотя напророчил их ещё ЦК. Глупо, да?
-Не слушай, его. Он знает далеко не всё, а кажется ему, что именно всё. Потому и перебивает... Так мой сын прав, вам известно то, что я хотел вам сказать? Что ж! Это придаёт мне даже ещё больше в уверенности... А ведомо ли вам какими путями патриции обрели свою власть? Конечно, нет. И никто не скажет вам всей правды, и даже от меня вы услышите одно - кровавыми путями! Звучит невероятно, но это так. И, как зверь, потерявший хвост в битве за пищу, но всё же не отступивший, они никогда и никому уже не позволят её у них отнять. То, что кругом нет людей выше среднего уровня, - их вина. Своими руками они душили лучших, буквально, своими руками, не шучу! В то же время остальные граждане - радовались всё нараставшему всеобщему благополучию. А пропажи тех, кого называли выскочками одни, а другие - антисоциальными элементами, столь раздражавших всех, никто и не замечал. Их внимание привлекали "более важные вещи", скажем, выступления Советников, неустанно обещавших им много-много счастья. И вот - счастье наступило. И всем хорошо - и никому уже не нужна какая-то там Новая Земля. Дело Исхода, мнилось им, окончено. Мир и порядок. Свобода, равенство, братство. И так будет вечно... Однако, видно, и это вам было понятно и без меня.
Ирак замолчал, встал и заходил быстро кругами вокруг стола, как бы на что-то решаясь и всё не решаясь. Потом вдруг стукнул по столу и крикнул:
-К чёрту! К чёрту ждать, к чёрту готовиться! Пора! - и, успокоившись, заговорил. - Годами я хранил эту тайну, годами. Она давила мою душу, рвалась на свободу. Но нельзя было её выпускать, эту огненную птицу свободы. И я держал её, душил, душил её! А она не понимала, что её убивают. Ещё немного и поняла бы, я бы убил её, а вместе с ней - себя... О, мне всего сорок, а посмотрите, Алексей, на меня. Я сед, как белый карлик!.. Это же просто чудо, что наконец мы встретились! Пора об этом сказать, - а пока он говорил, его сын всё дальше отодвигал книгу и всё больше смотрел, недоумевая, на него. - Лет пятнадцать назад ко мне пожаловал один молодой и многообещающий учёный, который впоследствии был вынужден раствориться в общей массе. Откуда-то он знал, что в его деле смогу помочь только я, что у меня давняя неприязнь к Совету, но и не обделён, несмотря на это, хоть какой-то властью. Парень очень долго просто стоял передо мной и волновался, весь дрожал, постоянно просил за что-то извинения. И вдруг говорит, что вот там-то и там-то есть такая планета, на которой можно жить, но что никому об этом говорить нельзя, иначе его убьют. Он дал мне диск, на нём все данные об этой планете. Этот диск я хранил до сего дня и ни разу, ни одному человеку, не проронил о нём ни единого слова. И год из года я делал всё возможное, чтобы Город подлетел к планете на минимальное расстояние. Скоро Совет поймёт, куда вели все мои указания, намёки, предположения, и тогда меня больше не станет. Но будет уже поздно, через месяц - всего одному человеку будет достаточно ввести в ЦК нужные данные, вставить всего лишь один диск - и столкновения будет уже не избежать. Толос разобьётся, его системы жизнеобеспечения перестанут функционировать, и люди наконец покинут его тесные стены!
Закончив, старик встал, вышел и вернулся через некоторое время с небольшим блестящим кружком в руке, подошёл ко мне и отдал его мне со словами:
-В своих мыслях я всегда называл его "ключом жизни". Возьмите, откройте врата, ведущие к ней. Я верю в вас... У меня осталось мало времени, но его хватит, чтоб помочь вам проникнуть к терминалу ЦК... А теперь идите, но знайте: что бы ни случилось, мы ещё встретимся. Такси уже ждёт вас.
4
За месяц, что прошёл с того дня, случилось очень многое. Влад снял свой фильм (очень красивый, но всё равно глупый), и его показали в городском кинотеатре, но пришло очень мало народу по следующим причине: люди боялись скапливаться в одном месте, боясь чего-нибудь вроде случая с безумным такси, хотя вокруг Центрального Здания их стало ни чуть не меньше. Стали разноситься слухи о том, что, на самом деле, тот случай был спланированной террористической акцией какой-то никому неведомой тайной организацией, что Совет не может защитить граждан от повторных акций, что каким-то образом в этом замешаны и некоторые Советники. Очевидно, под воздействием этих слухов небольшая кучка идиотов решили сделаться тайной группировкой, "борющейся с произволом Ареопага", как сказал террорист-смертник, а затем взорвался прямо у меня под носом, на месте всё той же аварии. Погибло не меньше пятидесяти человек, ранено около трёхсот. В тот день я решил не задерживаться там. На двадцатый день Эйр неожиданно объявил, что меня повысили до звания генерал-дворника. Что это такое вряд ли было кому известно, но зато мне открылся доступ к комнате, в которой расположен ЦК. А на двадцать девятый - человек, которому я обязан своим повышением, был посажен в тюрьму за, как выразился на городском собрании, срочно собранном опять же у стен Центрального Здания, Советник Абрахам Лемминг, "те ужасные события, что потрясли Толос". Слова туманные - но их подлинный смысл был мне ясен.
Тридцатый, решающий день подходил к концу. Я пил разбавленное вино, сидя на краю мира, вглядываясь в каждую звёздочку, в каждую тень, мелькнувшую во тьме. Рядом сидел Влад, пьяный от водки, и ныл о провале фильма, ругал "подлую публику" и "проклятых аристократишек", ругал "идиота-Сиделя с его отцом-предателем", жаловался, что теперь уже никогда его не подпустят к "сокровенным тайнам истории". Но мне было плевать на всё это.
-Вот ты сейчас плачешь, - заговорил я, закрыв ему рот рукой. - Плачешь о каких-то глупостях. А почему? Да потому что не знаешь одной простой вещи - прошлого больше нет. Есть только бесконечные просторы будущего, где все эти твои сокровенности и все твои притязания на учёность - станут ничем. Там люди забудут всё, что было, что есть, и будут вечно строить то, чего ещё нет, но что должно быть... Прощай же, глупый, но милый человек, оставайся со своим горем, со своими надеждами. А мне пора идти.
Охрана пропустила меня, со страхом поглядывая на форму генерал-дворника, как, наверно, когда-то язычники глядели на своих идолов. Я подошёл к терминалу, открыл дисковод и вставил диск. Когда данные загрузились, ЦК как-то невпопад выдал странную надпись "Совершено недопустимое действие". Завыла сирена, прибежали охранники и схватили меня. Но спавший город уже проснулся и мчался вперёд, заодно стряхивая всех, кто ещё сидел на краю мира.
5
Над жёлтой пустыней медленно плыла палящая звезда. С трудом переступая с ноги на ногу, обжигая о песок босые ступни, по пустыне шли два человека, молодой и старик, несущие на своих спинах деревянные кресты. Позади них шли охранники, за ними - последний Советник, кое-как убедивший толпу, разорвавшую в клочья остальных, оставить ему жизни, и все выжившие во время столкновения граждане. Наконец было решено, что можно остановиться, и Лемминг приказал ставить кресты и прибивать приговорённых.
Когда гвозди были вбиты, одновременно - обоим, Алексей наконец поднял веки и увидел далеко перед собой зелёные леса и белые горы, облака и кружащих между ними и землёй птиц, увидел огромных, ростом с двадцатиэтажный дом, животных, увидел реку, а ещё дальше увидел бесконечный водоём, который, наверно, должен был быть океаном или морем. Острые лучи света больно жалили его глаза, но он даже не моргал, зная, что это единственная его возможность насладиться самому - тем, что подарил этим людям, приговорившим его к распятию. Но его единственный друг так и не увидел ничего этого. "Бедняга, " - только и подумал Алексей, ощутив на себе дыхание отлетающей души. Хотя, кто знает, что это было! Ведь перед смертью многое чудится человеку. Может, это был всего лишь ветер, залетевший откуда-то издалека.
-Граждане, идите сюда, взгляните на них, на этих преступников, погубивших столько жизней! - кричал Лемминг, подзывая народ, чтоб, как подумалось Алексею, загородить ему ту картину, что виделась ему вдалеке. - Они лишили нас будущего, нашего счастья и обрекли на бесконечные муки здесь, в этом глупом, идиотском мире. Обрекли нас на ужас и страх, никогда уже наши дети не смогут спать спокойно! Но и они - получили своё - эти человеконенавистники, эти ублюдки жизни, так жестоко отомстившие ей за неудавшихся себя! Дворник и жалкий патриций, влачивший своё жалкое бытие в своей насквозь прогнившей усадьбе. Предатели - да будут покараны.
-Вы выслушали этого, выслушайте и меня, в последний раз, - заговорил Алексей, до этого, перед самым крушением, на допросе рассказавший свою историю. - Он говорит: вы обречены. А я говорю: звезда вашего будущего только теперь загорелась своей прекрасной утренней зарёй. Здесь вы найдёте его наконец, и найдёте наконец настоящую жизнь. Был некогда человек, сказавший людям, имевшим много богов, что Бог Един. Был другой - сказавший, что Бога нет, но сам ставший для людей почти Богом. И теперь я говорю вам: нет ни богов, ни Бога, ни высшей сущность, ни блага, ничего совершенного. Нельзя желать стать совершенным и застыть, но всё совершенное вы, слившись с потоком, единящим в себе жизнь и смерть, должны построить сами - здесь, в этом новом, замечательном мире, в мире вашей зари. И да не будет у вас надежды. Да не будет в вас веры. Но да будьте сильными и всегда идите за своим сердцем! Это мой вам дар и дар этого почтенного старца, дар, которого, быть может, вы никогда не оцените.
Кто-то кинул в него камень. Все засмеялись и ушли. Он остался один, рядом с другом, истекая кровью из разбитой головы. И когда прилетели насекомые, чтобы полакомиться мёртвой плотью, он уже ничего не чувствовал, кроме счастья, кроме радости за этих глупых ещё людей, но непременно обречённых однажды стать богами...