- Доброго вечера, - ведун подошел неслышно и положил на лавку тяжелый и старый заплечный мешок.
Сидевший за столом только поднял на подошедшего глаза - светлые, окруженные темными кругами, спутниками бессонных ночей - и ничего не сказал. Но взгляд его красноречивее слов утверждал, что этот вечер он предпочел бы провести в одиночестве.
Ведуна тяжесть взгляда не впечатлила - он невозмутимо уселся на скамью напротив и сказал:
- Я тоже был бы рад скоротать вечер без компании, но, как видишь, больше здесь сесть некуда.
Светлые глаза скользнули по заполненному залу трактира. Народу и правда было - не протолкнешься.
Ведун сидел, положив перед собой руки: привычные к перу и реторте, с единственной мозолью на указательном пальце, обветренные и покрасневшие. Подскочила служанка, растрепанная, раскрасневшаяся, с широкой улыбкой на лице, торопливо схватила монету и убежала. Ведун, не стесняясь, принялся разглядывать соседа.
Сосед был... необычный. Почему-то именно это слово приходило на ум. Толстый шерстяной плащ он не снял, несмотря на духоту, царившую в переполненном трактире. Капюшон до половины скрывал узкое лицо, открывая усталые глаза, только когда человек поднимал голову. Мечущаяся тень от сальной свечи подчеркнула складку между длинных темных бровей, заострила разрез светлых глаз, резкими хищными линиями чиркнула от крыльев тонкого носа к гадливо сжатым губам.
- Мое имя Хильдан, - сказал ведун, когда служанка бухнула перед ним полную кружку эля и вновь убежала, - я, как ты мог заметить, ведун.
Светлоглазый посмотрел на разговорчивого ведуна и снова промолчал.
- Я вижу, тебе не хочется ни с кем разговаривать, - продолжал ведун, прихлебывая пиво. Пена густо заляпала усы, но он не обратил на это внимания, - видимо, ты не так давно пережил какое-то горе. Но, знаешь, иногда лучше выговориться...
- Больных своих ты тоже болтовней пользуешь? - внезапно выплюнул светлоглазый. И ведуна поразила не столько ярость, полыхнувшая в светлых глазах, сколько то, что от его собеседника мгновенно повеяло... жаром. Страшным жаром, словно из ямы углежога или плавильной топки.
Впрочем, вида он не подал, продолжая говорить:
- Нет, для больных у меня всегда найдутся травы и парочка заговоров, - ведун улыбнулся, показав пожелтевшие зубы. На месте одного клыка зияла чернота. - Я вижу, ты прошел долгий путь, - он с уважением кивнул на заляпанные грязью, истертые сапоги собеседника, - откуда ты?
Светлоглазый поднял голову, тень капюшона скользнула вверх по лбу, открывая чистое и правильное лицо, и в обведенных кругами глазах мелькнуло нечто... неприятное.
- Из Моренкрэ, - проговорил он.
- Моренкрэ, - кивнул ведун, прихлебывая пиво. Словно бы речь шла о славной деревушке, а не о городе, который за считанные месяцы выкосила чума, - я тоже был там недавно. Только, - он перегнулся через стол, отодвигая в сторону свечу, - не стоит произносить это название вслух. Люди могут и не поверить, что ты здоров. Хотя, - продолжил он, выпрямляясь и снова принимаясь за пиво, - зараза покидает город. - Ведун замолчал, наблюдая за реакцией собеседника. Светлые серо-голубые глаза светились из тени, не выражая ровно ничего. - Люди даже говорят: старые боги вернулись. - Он покатал в кружке остатки пива и залпом проглотил. - Эй, милая! - заорал ведун на весь трактир, обращаясь к служанке. - Принеси-ка еще кружечку!
- Так вот, - продолжил ведун, когда на столе появилась вторая кружка, - говорят, что в Моренкрэ видели одного из старых богов. Якобы он ходил среди людей и искал спрятавшуюся чуму. - Хильдан отпил еще глоток, проглотил, просмаковал. - Потом нашел, видимо, - эти слова сопроводила щербатая улыбка. - Говорят, - тут он понизил голос, - что люди видели, как этот - ну, который якобы бог - сжег кого-то на окраине. Говорят, какую-то женщину, высокую и худую. Ну а после того, - ведун снова заговорил в голос, - его никто и не видел. Только зараза пошла на спад, - он пожал плечами, мол, такие вот коврижки. - Да, еще! У того парня, ну, который вроде как бог, была лекарская сумка. Так вот, он ушел, сумку оставил - и в ней-то на следующий день нашли лекарство!
- ВРЕШЬ!
Хильдан не успел даже испугаться. Кружка полетела в сторону, свеча в другую - светлоглазый, нависнув над столом, держал ведуна за ворот, и в этих его глазах горела такая ярость, что много чего повидавшему ведуну стало страшно. И прямо ему в лицо веяло, заставляя шевелиться тонкие волоски надо лбом и больно высушивая глаза, тепло. Не мягкое и доброе, как от печки, а так, словно бы к самому лицу поднесли кусок добела раскаленного металла.
- Оно там было! - беспомощно проговорил ведун, не в силах оторвать взгляда широко раскрытых глаз от искаженного бескровного лица, - Было!
- Не было, - сказал светлоглазый. И отпустил ворот рубашки - словно брезгливо отбросил. И повторил негромко, без выражения, как будто самому себе, - не было...
Ведун молча пил пиво. Выпивохи, подмастерья, случайные путники - словом, посетители - поняли, что драка отменяется, немного разочарованно вернулись к своим делам.
- Это был ты, - сказал, наконец, Хильдан, когда к ним потеряли всякий интерес. - Ты тот парень, что оставил в Моренкрэ лекарство.
Светлоглазый покачал головой. Уже не было в нем ни ярости, ни страшного нутряного огня, и как будто на сильные худые плечи навалилось что-то неподъемное. Он поднял лицо. Правильное, тонких линий, неуловимо похожее на узкий треугольник клинка.
- Это не лекарство, - проговорил он глухим, ничего не выражающим голосом, - оно только создает видимость исцеления, если дать его больному в первые десять дней. Потом болезнь снова начинает развиваться. Быстрее, чем у тех, кому лекарства не давали.
- Нет, - бесцветно подтвердил светлоглазый. Он покачал головой, блики свечи метнулись по удивительному лицу. И Хильдан узнал его выражение. Его он видел на лицах молодых и радостных людей, вдруг узнававших о собственной смертельной болезни. О том, что жить и радоваться им остались считанные месяцы. С таким выражением они убивали себя, пытаясь хоть так поспорить с Судьбой.
- Э, парень! - неожиданно для самого себя Хильдан перегнулся через стол, сжал сквозь шерстяной плащ худое плечо. - Ты не думай даже! Не смей, слышишь!
Светлоглазый высвободил плечо. Уткнулся лицом в ладони. Ладони у него были узкие, белые. Даже бледные, словно некрашеный воск. И казалось, что сейчас они, как воск, потекут, оплавленные. И следом весь светлоглазый черноволосый человек растает, растечется свечой, то ли расплавленный своим неистовым жаром, то раздавленный тем, что горбило худую спину сильнее привязанного на шею камня.
Трактирщик, содравший за ночлег втридорога, подселил Хильдана к светлоглазому. Видно с тем никто ночевать не хотел. И хозяин, видевший, что двое вроде не передрались, сидя за одним столом, решил, что и переночуют они в одной комнате распрекрасно.
Хильдан ожидал снова мрачного, вгоняющего в озноб взгляда, страшного нутряного жара, но светлоглазый словно бы и не увидел соседа - сомнамбулой дошел до узкой кровати, рухнул на соломенный тюфяк и не пошевелился до самого рассвета.
А дышит он тяжело, отметил про себя Хильдан. Словно бы через силу толкает в легкие воздух. Бледный, горячий, сипит во сне... Бог Всеблагой, да не чумной ли?! Хильдан вскочил.
Как там он говорил: сначала болезнь вроде отступает, но потом возвращается с новой силой. Да кого же он сжег в Моренкрэ? Ведь местные не сжигали трупы, потому что какой-то дурак выдумал, будто зараза разнесется с дымом... И за такое могли и на кусочки разорвать. Местные говорили - женщину, высокую и худую. Чуму... Выдумали тоже! Бог Всеблагой, да ведь если этот парень не нашел лекарства и потерял любимую, ему же море по колено! И прийти в город - здоровый город! - неся в себе заразу и прекрасно об этом зная, есть и пить за одним столом со здоровыми, этот человек мог. Что-то подсказывало Хильдану - именно он и мог. Несмотря на то, что жил в зачумленном городе и искал средство победить заразу, было в нем что-то, чего у лекаря, готового жизнь положить за других, быть не может. Нутряной жар - не ласковый, живой, готовый обогреть, а безразличный, как у раскаленного металла. "А ведь ты с ним болтал. Трепался. И не разглядел. И был ведь уверен, что больного совесть не пустит из города... Совестливый нашелся, ведун ...ый!"
Хильдан походил из угла в угол. Бежать - оповестить всех, увести людей подальше. Нет, поздно уже. Теперь - идти в город, кидаться в ноги страже... Теперь только молиться и искать всех, кто с этим светлоглазым хоть словом перемолвился, хоть взглядом обменялся... Поздно, с ужасом понял Хильдан. Уже поздно. Скольких он в толпе плечами задел, со сколькими говорил? На скамье сидел, на стол опирался, что-то ел и пил. Самого Хильдана за ворот держал... Ведуна прошиб холодный пот. Поздно...
Он подошел к узкому ложу. Белело в темноте узкое правильное лицо, словно клочьями темноты окруженное рассыпавшимися вокруг головы волосами. Смоляно-черные, давно не мытые, они, пожалуй, доставали светлоглазому до лопаток. Запрокинутое лицо, словно бы ему воздуха не хватает, вздернутая губа открывает ровную полоску зубов. Острый кадык выпирает под подбородком. Чума. "Вот ты какая, - с ненавистью подумал Хильдан, осторожно протягивая руку к спящему. - Не старуха патлатая, замотанная в рыбачью сеть. Не человечий скелет, верхом на конском. Не красавица, от которой веет падалью... Подонок".
Ведун так и не коснулся нежной кожи на беззащитно выгнутой шее. "Путь спит, - подумал он, - пусть живет. Пусть подыхает от чумы. Пусть...".
Хильдан ходил по комнате до самого рассвета, и только в глухой час, когда звезды уже погасли, забылся, упав на соломенный тюфяк.
- Где он?! Где тот парень, с которым ты меня пустил ночевать?! - орал ведун, а трактирщик только беспомощно трясся, не имея возможности отвечать, потому что все его силы уходили на то, чтобы не быть задушенным собственным воротом. - Куда поехал?! - Хильдан хорошенько тряхнул толстяка за рубаху.
- А ну пусти его! - налетела кухарка, огрела ведуна по рукам деревянным черпаком. - Уехал твой тощий чуть свет! Взял коня - и ищи его, свищи!
- Куда уехал?!
- Мне откуда знать, - выплюнул, презрительно кривясь трактирщик. - Заплатил и уехал! У конюшонка спроси, если надо.
- Спер что ль чего? - крикнула кухарка вслед выбегающему Хильдану.
Ведун развернулся и сказал, вымещая на этих людей всю свою злобу и все свое бессилие:
- Он и Моренкрэ. Чумной, - и выбежал прежде, чем ошеломленные люди поняли весь ужас сказанного.
Мальчишка конюшонок оказался пареньком толковым и за мелкую медную монетку быстро объяснил, что "тот, с глазищами, бледный такой" на рассвете забрал коня ("лошадка-то... прям картинка") и уехал ("тудыть, по дороге; на Кривой тракт поди..."). Вот тут ведуну стало совсем плохо. Кривым трактом в простонародье называли стонфортскую дорогу - дорогу, идущую на столицу...
Соловый мерин не понимал, в чем он провинился, но покорно сносил удары и бежал, бежал, быстро как только мог, пластаясь в неуклюжем тяжелом галопе. Всадник, наполовину поседевший ведун, гнал безжалостно коротконогого коня, молясь Всеблагому, чтобы светлоглазый ублюдок поехал именно этой дорогой и не гнал слишком сильно.
С холма была видна широкая петля дороги. Дороги пустынной, по которой неспешно трусила, явно не понукаемая всадником, высокая темно-рыжая лошадь.
Рыжий конь повел ушами, услышав странный резкий звук, и остановился, почувствовав, как хозяин легонько потянул повод. С точки зрения рыжего Купрума этого можно было и не делать. Катящееся к ним по склону холма существо орало так истошно, что знакомиться с ним поближе у него - Купрума - желания не возникало. Но хозяин обернулся в седле и даже надавил ногой на бок, прося коня повернуться. Купрум покорно сделал шаг вбок. Истошно орущее существо приблизилось и превратилось во всадника на смешном и жалком коротконогом мерине. Купрум презрительно фыркнул, глядя на взмыленное соловое недоразумение. Но хозяин сжал колени, прося пойти навстречу этому чуду. Купрум вздохнул и пошел - хозяина он любил, и ссориться с ним не хотел.
- Ублюдок!.. Подонок! - ведун подолгу молчал между словами, собираясь с силами. Как будто это не его соловый, а он бежал галопом от самого города. - Ты...
- Что я тебе сделал? - осведомился светлоглазый, сдерживая танцующего рыжего красавца.
Хильдана словно окатили ледяной водой.
- Да ты... ты... ты принес чуму в город и спрашиваешь, что сделал?! Из-за тебя сотни людей, ни в чем не виноватых, умрут страшной смертью, а ты... Ты же болен! - закричал Хильдан прямо в узкое бледное лицо. - У тебя же чума!
И тут светлоглазый расхохотался. Он хохотал, запрокинув голову, хохотал в голос, так громко и искренне, как смеется человек, услышавший невероятно радостную для себя вещь. Или что-то невероятно смешное.
- У меня чума? - переспросил он, отсмеявшись. - У меня - чума? - он вытирал согнутым пальцем выступившие слезы.
- Д-да, - с запинкой ответил Хильдан.
Светлоглазый покачал головой, бросил повод и собрал руками черные волосы, убирая их со лба и висков.
- У меня - чума? - переспросил он и улыбнулся. Не потому, что ему было очень весело, а чтобы Хильдан мог увидеть ровные белые зубы... без клыков.
- Т-ты... - Хильдан сжал повод, и соловый попятился.
- Эльф, - бросил светлоглазый.
Хильдан ошалело смотрел на бледное, похожее на треугольный клинок лицо, каких у людей не бывает, на острые уши, до того надежно скрытые волосами. Эльф... Дивный народ уже добрых две сотни лет с людьми не общался, но всякий, изучавший лекарское дело, знал, что Дети Звезд непревзойденно разбираются в травах и абсолютно не подвержены никаким человеческим болезням. От банальнейшей простуды до страшной чумы.
- Прости, - хрипло сказал Хильдан. - Но ты, - ведун ухватился за соломинку, - ты же горишь весь! Ты сипишь во сне!
Эльф покачал головой.
- Нет, ведун, - голос звучал тихо, но твердо. - Я здоров. Пожалей коня, - сказал он, кивнув на изможденного солового, - он-то ни в чем не виноват. - И сжал бока рыжего.
Рыжий конь, возвышавшийся над соловым на полфута, сяжисто взял с места в галоп. Великолепный жеребец - такого, не то что соловый Хильдана, такого вряд ли вообще кто-то кроме ветра догонит. Но ведун об этом не думал. Он только смотрел на узкий пыльный след. Просто смотрел.
- Снова ты.
Хильдан вскинул голову. Светлоглазый эльф стоял и разглядывал человека. Изучающе. Ведун, стараясь скрыть изумление, широко повел ладонью: садись, мол. Эльф остался стоять.
Если бы не узкое, похожее на клинок лицо, которое ни с чем нельзя было спутать, Хильдан не узнал бы знакомца. За неделю тот стал неузнаваем. Словно бы подменили.
Девять дней назад Хильдан встретил бродячего лекаря, не имеющего ничего за душой, кроме толстого плаща и грязных сапог, сломанного своей неудачей, доведенного до отчаяния потерей близкого человека. Только великолепный конь был лишним в этом образе. Теперь же образ был подстать кровному коню. Черные волосы, отливающие синим, как вороново крыло, грозовой тучей окружали бледное лицо и - вот чудо! - на концах казались будто заиндевевшими. Короткая - до середины бедра - котта и простая, почти без вышивки, рубашка, познакомилась с водой и мылом, и стало понятно, что не позже полугода назад их бы без стеснения надел знатный нобиль. Толстый грязный плащ, обшитый по капюшону кожей, то ли покоился в седельной сумке, то ли нашел вечный покой - с плеч эльфа прихотливыми крупными складками падал полукруглый плащ черной кожи, над правым плечом узкой костью сложенного крыла возвышался меч.
Эльф замкнул аграф в виде руны "Кэи" и откинул полы плаща за спину. Грудь наискось перечеркивала шитая серебром перевязь.
- Я не думал тебя снова встретить, Хильдан, - проговорил эльф.
- Ты знаешь мое имя? - поразился ведун и запоздало вспомнил, что сам представился десять дней назад, как ему казалось, усталому бродяге. - Откуда ты здесь? Ты же должен быть уже с Стонфорте...
Эльф пожал плечами, не удостоив вопрос ответом.
- Побереги солового, - сказал он и вышел вон.
"Не вздумай меня искать", - понял Хильдан. Проклятый эльф откуда-то знал, что ведун искал его. И скал, и не безуспешно - след потерял только три дня назад...
- Послушай, уважаемая, - доверительно сказал Хильдан хозяйке, облокотясь небрежно на стойку, - не скажешь, кто тот господин - высокий, черный. Ну, который, будто седой немного...
Дородная женщина уставилась на ведуна как на полоумного.
- Да ты что? Это ж Нерль Деэнел! - и, видя, что неотесанному ведуну это имя ничего не сказало, добавила: - Он молодому Кени был вместо наставника.
Нерль! Хильдан выпрямился. Эльф Кениана Артогора - побочного королевского сына. Как же он сам-то не понял? Все королевство знало, дивилось и восхищалось странной дружбе веселого мальчика, которого иначе, чем молодой Кени или Кени Весенний в народе и не называли, и презрительного сына Дивного Народа. Но ведь была это дружба, была. И мало кто в последние пятнадцать лет видел порознь златовласого, улыбчивого Кени и его похожего на ледяную скалу друга-наставника. Вот откуда на его плаще "Кэи" - "ранняя весна"...
- Бедный Кени, - вздохнула тем временем хозяйка заведения.
- Что? - не понял Хильдан.
Женщина посмотрела на ведуна едва ли не оскорбленно.
- Кени умер в Моренкрэ не больше месяца назад, - проговорила она. - Бедный мальчик! Такой молодой, такой красивый! Искал лекарство... Он ведь знал травы, - горько вздохнула трактирщица как о собственном ушедшем сыне. - Да вот не судьба... А эта тварь, - она с ненавистью уставилась на дверь, - жива, топчет землю!
- В Моренкрэ видели одного из старых богов, - проговорил Хильдан. - Будто бы тот нашел чуму и сжег ее.
Трактирщица разинула рот. Ведун был уверен, что не далее чем через две недели из Кени сделают бога.
Хильдан пошел проч. Теперь он знал, кого сжег Нерль, принятый людьми за потустороннюю силу, на окраине прОклятого города.