В воздухе пахло весной, чуть потеплело, ушел обжигающий холод, ветер сменил свою ярость на легкое негодование. Стоял месяц апрель, тот самый период, когда слой серого снега на обочинах становится с каждым днем все тоньше и тоньше, тая под потеплевшими лучами солнца и оставляя на комьях голой земли грязные островки. Бегут веселые ручьи по дорогам, тропинкам, аллеям, смывая грязь и городской мусор, выползшие из-под стаявшего снега как подснежники в лесу; щебечут птицы, радуясь спасительному теплу и прыгая маленькими стайками на голых ветвях тополей, готовых вот-вот проснуться. На бледных лицах прохожих, бредущих по улицам в океане звуков проезжающих машин, забрезжили слабые улыбки, каждый горожанин понимал, что съедавшего тепло тела морозов больше не будет, и можно будет скоро снять тяжелые шубы, дубленки, скинуть меховые шапки, размотать с шеи мохнатые шарфы, сменить тяжелую обувь на лёгкие сандалии. Люди радовались приходу весны, как выздоравливающий пациент после продолжительной болезни своей выписке, когда биение пульса жизни ощущается особенно сильно, когда счастье простой прогулки под лучами солнца переполняет душу; ощущение того, что ты сам на своих двух ногах идешь по тропинкам без всякой боли, переполняет тебя, и ты готов смеяться и улыбаться безо всякой причины, только потому, что ты живешь и идешь.
Дождей пока не было, и подсыхавшая грязь на дорогах, по которым скользили машины, превращалась в пыль, невидимую глазу, но попадающую в легкие при очередном порыве ветра, отчего то тут, то там раздавался сухой кашель, чихание. Я свернула за угол пятиэтажного здания, спустилась по лесенкам с небольшого возвышения вниз, одновременно пытаясь смотреть под ноги и протереть глаза от летящей с дороги пыли. Мимо проходящие случайные люди, бегущие по своим делам, так же, как и я, пытались обойти лужи, ручьи, грязь, при этом продолжая торопиться, словно каждый опаздывал на архиважую встречу. Поддавшись общему движению, я шагала размашисто, быстро, умело перепрыгивая через весенние подарки природы, то и дело поправляла сползавшую на глаза вязаную шапку, ругаясь и ойкая, когда ботинки попадали в мутную лужу. Ботинки, отметившие прошедшей зимой свой пятилетний юбилей, были с дырявой подошвой, отваливающимися пятками, и квакающими носами, оттого каждое попадание ноги в лужу встречалось мной как гол противников в свои ворота - с бурными переживаниями и руганью. Носки насквозь промокли, ноги замерзли, но плавающее вокруг настроение весны легко затмевало раздражение, вспыхивающее и тут же гаснущее, как бенгальский огонь.
Апрельский вечер был светел, зимняя темнота уходила, и с каждым днем фонари вдоль дорог зажигались все позже. Я шла с работы, торопиться мне было некуда, в свои тридцать лет у меня не было ни мужа, ни детей, ни родителей, у меня не было тех, к кому торопится домой каждый бегущий мимо прохожий, каждый водитель машин. В общем-то, у меня ничего и никого не было, кроме кредита в один миллион и работы, отнимающей не только силы, но и мечты. Еще лет десять назад я верила в то, что мир вокруг - это запутавшиеся в себе люди, которые в глубине души добрые, но по разным причинам надевшие маску зла. Глупо с моей стороны было так думать, каждый день, проведенный в обществе современных людей, ярко говорил об обратном, но мне понадобилось десять лет, чтобы увидеть реальность, то, что стояло прямо перед глазами. Десять лет, прожитых мной в мегаполисе, принесли не только истинную картину мира, но и разрушили нечто гораздо более важное, чем мечты - эти десять лет забрали уверенность в том, что добро побеждает зло. Разочарование в людях, составляющих мир, было столь сильно, что ничего не хотелось делать. Хотелось стать роботом, лишенным эмоций, чтобы один день был похож на предыдущий, чтобы не было никаких изменений, отклонений от обыденного; хотелось исключить новое, необычное, потому что это самое "новое", "необычное", на моей памяти ничего хорошего не приносило. Встреча с новыми людьми приносила разочарование, новые события несли с собой грусть и печаль, влюбленность быстро превращалась в боль, сменяющуюся ожесточенностью.
Я не считала себя особенной, теперь мне уже не казалось, что в этот мир моя душа пришла за тем, чтобы совершить нечто великое, грандиозное, способное потрясти его основы. В один прекрасный день, когда меня предали трое друзей, в голову пришла одна простая мысль - не может быть, чтобы мир был неправ, значит, в своем отношении к жизни ошибаюсь я. Когда в ответ на улыбку и смущение тебе высказывают отвращение и презрение, когда в ответ на добрый "привет" тебе плюют в ответ, когда вместо благодарности за оказанную помощь на твою шею садятся и наглеют, когда на твою искренность отвечают ложью и хамством, невольно начинаешь сомневаться в истинности своих идеалов. Сомнения в том, что ты должен быть добрым и открытым день за днем съедали мою душу, и в один прекрасный день в ответ на пощечину я не подставила другую щеку, а сама ударила человека. Какого же было мое удивление, когда меня начали бояться и уважать за это! Ненавидеть, презирать не перестали, но теперь в мое лицо не летели насмешки, а о том, что творилось за спиной, меня уже мало волновало. Теперь стала ненавидеть я.
Цена за смену идеалов была невероятно высокой - я потеряла друзей, готовых составить мне компанию за бутылкой пива, но сожалений не было. Десятилетний кошмар из хамства и наглости прекратился, это было главным. Может быть, если бы в течении прошедших десяти лет рядом был бы тот, кому я могла доверять, жизнь сложилась бы иначе, но таких людей не было. Ни родителей, поначалу отказавшихся от меня, а теперь сожалеющих об этом, ни любимого, быстро позабывшего меня и женившегося на другой женщине.
Иногда, когда приходили вот такие весенние дни, полные радостного предвкушения, похожие на этот, когда атмосфера вокруг изменялась, становилось чуточку теплее от блеклых улыбок прохожих, от лучей ласкового солнца, от щебетания птиц, спрятавшихся среди голых веток. Стена, воздвигнутая между мной и людьми, становилась прозрачной, приходило понимание того общего, что носит имя Человек. В такие дни, нет, не дни, - часы, когда ты никого не трогаешь, и тебя никто не трогает, и ты просто шагаешь в толпе так же, как и все, защитная маска с лица сползает, открывая душу и заполняя ее радостью. Случись что в такой момент, случись какой-нибудь внезапный удар в форме насмешки, лжи, событий, и очередная рана, после которой остается глубокий шрам, обеспечен. Без привычной маски я становлюсь ранимой, но если все пройдет хорошо - очередная обида меня минует - сильный заряд энергии даст мне силу жить дальше. Это риск, без которого я не могу обойтись. Пока еще не могу обойтись...
Аллея тем временем привела меня к большому, буро-зеленому зданию, в котором находилось несколько организаций, от аптеки до санитарно-эпидемической станции. Небольшой пологий спуск в конце аллеи заканчивался шумным перекрестком в центре города, где встречались шесть дорог, стояли двенадцать светофоров, и количество спешащих людей и машин достигало своего пика. На перекрестке встречались автобусы, трамваи, троллейбусы, маршрутки, такси, частные автомобили, и люди, сотни людей простого рабочего класса, идущих домой на своих двух ногах. Миновав мрачное здание, напротив которого через дорогу находился гигантский, внушительного размера торговый центр, блестящий сине-зеленым зеркальным фасадом, я медленно подходила к перекрестку, кипящему жизнью, как чайник на плите.
Внезапно мое внимание привлекло нечто странное, непонятное, темнеющие возле крыльца филиала какого-то банка. Зрение было неважным, предметы вдали казались расплывчатыми и не имели твердых очертаний, но очки я не носила. Не раз, бывало, знакомые люди, махавшие мне рукой в знак приветствия вдалеке, не получали от меня ответа, обижались, а потом говорили, что совсем зазналась. Вспомнив сплетни на эту тему, и удивившись тому, что всегда пустой угол между крыльцом банка и стеной последующей фирмы занят чем-то, я очень внимательно, сосредоточенно впилась взглядом в непонятный предмет. Мусорка? Да нет же, слишком большая по форме, вон настоящая мусорка, рядом с предметом разглядывания стоит. Чем ближе я подходила, тем сильнее становилось мое непонимание происходящего. Стало видно, что это широкий, черный пакет, предназначенный для мусорки, и прикрывал он нечто большое, длинное. Че... человек? Я по-прежнему не видела всех деталей, и потому, разглядывая лица идущих мне навстречу людей, которые уже миновали сей предмет, засомневалось еще больше. Лица были холодные, блеклые, некоторые со слабыми весенними улыбками, некоторые хмурые, но спокойные. Это не могло быть человеком, лежащим на земле и прикрытым мусорным пакетом.
Я подходила все ближе, глаза разглядели стоящую на обочине патрульную машину ДПС, и очертания того, кто лежал под пакетом становилось все четче. Две ноги, обутые в черные, начищенные до блеска ботинки, в голубых джинсах первыми предстали перед моим не верящим взглядом. Мешок прикрывал тело человека от колен до головы, не было видно правой руки, но левая рука, с раскрытой к верху ладонью, небрежно, расслабленно лежала на серой брусчатке. Белоснежная, с часами на запястьях, она лежала так свободно и неподвижно, что казалось рукой манекена, а не молодого человека. Часы были старыми, с металлическим браслетом, белым циферблатом и римскими цифрами.
Замедлив шаг, круглыми от тревожного чувства глазами, я разглядывала брусчатку вокруг него в поисках следов крови, опасаясь, что оправдаются мои наихудшие ожидания. Крови не было, в патрульной машине с унылыми лицами сидели двое в полицейской форме, один лениво смотрел вперед, опиравшись локтем на руль, другой равнодушно рассматривал прохожих. Паники на их лицах не было. Мой взгляд скользнул по прохожим - никто не смотрел на человека, закрытого черным мусорным пакетом, все проходили мимо с каменными лицами, будто там лежал не человек, а стояла мусорка, недостойная внимания. Толпа не собиралась, толпы не было, было только одно равнодушие и спокойствие вокруг.
Я еще раз всмотрелась в лежащего молодого человека, все своим существом понимая, что он мертв, что там, под черным пакетом, лежит труп. Пьяный не лежал бы так долго без движения, на спине, словно отдыхающий турист на пляже, свободно раскинув ноги и руки. Пьяного человека уже бы забрали, а не стали стыдливо прикрывать мешком. Я подавила собственный крик, прижав ладонь к губам, и прошла мимо единственного стоявшего в пяти шагах от трупа молодого человека. Наверно, знакомый умершего, но почему он разговаривает по телефону со спокойной улыбкой? Эта спокойная улыбка над трупом, его слова "да, возле банка, мертв", которые донеслись до моих ушей, когда я проходила мимо, потрясли меня до основания. Это был удар, которого мой разум не мог понять и принять, и желание уйти, убежать подальше от того места, где равнодушные прохожие спокойно, без эмоций проходили мимо трупа, вспыхнуло с такой силой, что я чуть не бросилась под колеса автомобиля, не дождавшись сигнала светофора.
Прочь, надо бежать прочь. Мне было страшно, страшно от равнодушия людей к чужой смерти, страшно от той мысли, что и я сама изо всех сил пыталась вести себя так, будто ничего не произошло. Глаза застелили слезы, тело охватила трусливая дрожь. Мне было жалко парня, который умер совсем молодым, на видневшемся запястье еще была гладкой кожа, не сморщенная временем. Мне было больно при мысли о том, что шедший по своим делам человек уже никогда не дойдет до своей цели, потому что мертв. Потому что умер. Совсем молодым. Как же буду горевать его родители, сколько слез будет пролито. Жестокая смерть. На перекрестке дорог, где никому нет до тебя дела, где никто не заметит твоей смерти, или сделает вид, что не заметил, и побежит прочь отсюда, как это сейчас делаю я.
Непонятный страх гнал меня вперед, и едва загорелся зеленый сигнал светофора, как я бросилась прочь, не оглядываясь назад, словно испуганный заяц, трусливо поджимая ноги. Пройдя три светофора, прежде, чем свернуть за угол, в небольшой парк, обернулась назад, все еще не веря в произошедшее, чтобы убедиться, что это не сон, и что прохожие действительно спокойно проходят мимо мертвого. Возле крыльца банка ничего не изменилось, двое полицейских сидели в машине, молодой человек ходил с телефоном, прижатым к уху, и под черным пакетом по-прежнему лежал мертвый, никем не замечаемый и никому не нужный человек.
Медленно, словно старуха, я пошла по тропинке, с которой еще не сошел снег, в парк, мои подошвы заскрипели, оставляя грязные, глубокие следы. Здесь было тихо, не доносился шум двигателей, стук стальных колес трамваев о рельсы, звуки роликов на рекламных щитах, здесь не было извечной сутолоки города. Трусливая дрожь потихоньку стихала, страх медленно выпускал из своих объятий, но жалость и печаль об умершем незнакомце не проходила. Сквозь эту острую печаль о загубленной молодой жизни, когда молодых людей в эти года было очень мало, понимание несправедливости свершившегося сильно вцепилось в разум, но еще больше приводило в смятение собственная реакция на увиденную картину. Я ничем не отличалась от остальных. Это было страшно так же, как и сама смерть. Словно в тот момент я сама умерла, но в наказание осталась жива.
Тропинка под ногами закончилась резким обрывом, гладким, высоким и с широкой, глубокой лужей внизу. Влево - не пройти, там протекал бурный ручей, можно было обойти справа, но для этого надо было перепрыгнуть лужу. Было скользко, и прыжок мог окончиться моим падение в глубокую лужу. Если бы кто-то помог, протянул бы руку.... Мимо проходили редкие гуляющие, такие же глухие к другим, замкнутые лишь на себе. Имела ли я право их попрекать? Сама такая же. Мертвый парень, прикрытый черным пакетом, горьким упреком стоял перед моим мысленным взором. Да и что я могла бы сделать ему? Чем помочь тому, кому помощь уже не нужна?
Оправдания. Глядя на мутную лужу внизу обрыва, я понимала, что пытаюсь оправдать себя, свое трусливое поведение. Пытаюсь доказать, что не такая, как другие люди, не глядящие в сторону мертвого. Неправда. Ложь. Могла бы подойти к человеку, что ходил рядом и разговаривал по телефону, и сказать ему, чтоб не улыбался. Что смерть - это конец всему, и не стоит быть равнодушным к чужой смерти. Пока ты жив, все может измениться, если ты плохо живешь сейчас - потом можешь жить в тысячу раз лучше. Пока ты жив, даже если тебя съедает депрессия и алкоголь, есть шанс, что однажды счастье вернется. У мертвых такого шанса нет. Надо было сказать ему, чтобы не улыбался. Надо было даже врезать пощечину.
Отвратительно. Воспринимать чужую смерть легко - отвратительно. Для человека такое поведение недопустимо. Иначе чем же мы отличаемся от диких зверей?
Оторвав взгляд от лужи под ногами, я ошарашенно посмотрела на худощавого мужчину, приветливо улыбающемуся мне. Еще десять минут назад мой ответ был бы как плевок "сама справлюсь, вали отсюда". Но сейчас...
Я всмотрелась в лицо незнакомца, настороженно ища и не находя черты, что отвечает за притворство - отсутствие гусиных лапок вокруг глаз, когда губы улыбаются, а глаза холодны и пусты. Нет, все его лицо излучало доброжелательность. Мужчина в поношенной куртке и мятых штанах, совершенно трезвый, просто хотел помочь мне спуститься и протягивал руку. Протягивал руку помощи. Лет десять назад и я была такой же добродушной, а ему уже лет за сорок. Да, я стала глухой и слепой к другим, жизнь заставила жить по своим правилам, с волками жить - по-волчьи выть, вот мой девиз.
В голове мелькнуло воспоминание о том времени, когда я была еще студенткой, только приехавшей в мегаполис. Мы учились, гуляли, ходили по дискотекам, строили планы на будущее, смеялись каждый день. У меня были друзья, были подруги. Помню, однажды мы с одной из подруг поссорилась, и не стали мириться. А потом, спустившись как-то в общую душевую, встретила ее там. Я помню, как от перепада температур у меня подскочило давление, все поплыло перед глазами, и я рухнула в обморок перед дверью в душевые. Моя голова сильно ударилась о спинку стула, когда тело падало, а подруга, с которой поссорилась, просто прошла мимо. Только обернулась, глянула на мое голое тело, что открыл халат в момент падения, и фыркнула. Позже в общежитие поплыли слухи о том, что я пьяная и голая валялась в душевой. Интересно, не это ли стало первым шагом к разрушению моего внутреннего мира, созданного сказками детства и наивными мечтами подростка? К моей ожесточенности.
Впрочем, все это ушло в прошлое. Но как этому человеку удалось дожить до сорока лет и не потерять любовь и сострадание к другим? Я неуверенно протянула руку, схватившись за чужую шершавую ладонь. Опершись на нее, оттолкнувшись, мои ноги благополучно перепрыгнули через грязь.
- Спасибо, - чуть улыбнувшись, поблагодарила я.
Мужчина кивнул и дальше пошел по своим делам. Я смотрела ему вслед, и думала о том, что случайный прохожий, протянув мне руку помощи, сам того не подозревая, вытянул меня из той пропасти, в которую моя душа начала медленное погружение. Глупо находиться в комнате в полной темноте, если есть выключатель. Не сама ли я создала эту тьму внутри себя, которая приказала мне пройти мимо мертвого человека так же, как и другие? Наверно, не только окружающий нас мир и люди вокруг делают из нас чудовищ, но и в первую очередь, монстров внутри нас мы рождаем и выкармливаем сами.
Мужчина уже давно ушел, а я все так же продолжала стоять посреди аллеи. Весело щебетали птицы, журчали ручьи, на лавочках, выкрашенных в зеленый цвет, сплетничали старушки, катили коляски с малышами молодые мамаши, радуясь, что некоторые тропинки почти совсем освободились от снежного плена. Я вдруг горько улыбнулась - мне понадобился жестокий урок, чтобы понять, почему мир вокруг жесток. Если бы несчастный случай не показал, что я сама медленно превращаюсь в разумного, лишенного эмоций чудовища, и если бы случайный прохожий не протянул мне руку помощи в таком пустячном деле, как перепрыгивание через лужу, кто знает, до какого дна во тьме могла бы опуститься моя душа.
Кто-то толкнул меня плечом, проходя мимо:
- Чо встала посреди дороги, дура? - молодой парень, проходя мимо, окинул меня взглядом и сплюнул через плечо.
- Тебе какое дело? - рявкнула было я, но вдруг остановилась.
Не думаю, что смогу опять стать такой же, какой была всего лишь десять минут назад, слишком глубоки оказались раны, нанесенные современным обществом за десять лет, но все же...
- Извини, - буркнула я.
Парень не стал раздувать скандал, отвернулся и дальше пошел по своим делам.
- Фиг с тобой, - донеслось до меня.
Надо купить крестик, подумала я, сдвинувшись с места и направившись к концу парка, где была трамвайная остановка. Крест, напоминающий о том, что иной раз нужно колоссальное терпение, чтобы не опуститься в первобытную тьму. И часы, чтобы научиться ценить время. Жизнь так коротка, не стоит ее тратить на ненависть и злость, ведь еще многое можно сделать...