Стратим ничего не слышал. Совсем ничего. Он не был исключением - многие понарошки глухи. А многие, кстати, и не видят. И все без исключения не говорят. Такие уж они. Ничего толком не могут, могут только мниться.
Стратим жил в четвертом дворе. В том глухом углу на стыке двух домов, где поздней весной все еще лежат грязные комья нерастаявшего снега и куда летом жители обоих домов сбрасывают всякий хлам, ленясь дотащить до помойки.
Когда там появился Стратим, он и сам толком вспомнить не мог - наверное, валялся кто-то на мокром грязном асфальте, глядя сквозь веки на серебряные подтеки на бетонной стене. И, вяло и тошнотворно нарезая круги по краю белой горячки, притащил невзначай с собой примнившегося Стратима.
Безухое, безволосое пятнистое существо заворочалось в теплом пятне тени. Вытащивший его на этот свет уже давно прокашлялся, отплевался и качающимся, неверным шагом побрел по синусоиде домой, в одно из грязно-серых зданий, где его наверняка ждал продавленный жесткий диван со съехавшим покрывалом и нудное, неотступное бормотание телевизора. А Стратим остался. Шлепнул корявой трехпалой лапой по краю лужицы, фыркнул в воду и уснул.
Первыми о нем узнали, естественно, дети. Пугали друг друга, придумывая страшные истории про таящееся в замусоренном закутке существо. А потом, под вечер, когда уже бледно-фиолетовые сумерки обмывали теплой волной окна нижних этажей, обязательно находился среди малолетних хулиганов храбрец, который - "На спор!" - "Запросто!" - змеенышем подкрадывался, сжимая в маленькой руке осколок кирпича. Подходил, боялся, видно же, но за спиной хихикающая - больше от страха, чем от ехидства компания приятелей. И, не желая опростоволоситься - спор же - подрагивающий от колющего любопытства и страха детеныш тыкал носком разбитого кеда в кучу ветоши. Мокрая тень с фырчанием пускала шумные пузыри под тряпками, детское сердечко не выдерживало, и, запустив в темную кучу кирпич, пацан бросался наутек вместе со всей компанией. И потом еще месяц ходил героем, подначивая приятелей. И в конце концов находился кто-нибудь, кому лавры смельчака не давали покоя, и история с кирпичом повторялась.
К вечеру потрескавшийся асфальт остывал, и Стратиму становилось холодно. Мокрый камень неприятно холодил лапы и брюхо, истлевшие тряпки цеплялись за нос. Стратим медленно, разминая каждый суставчик цепких лап, выползал из своего угла. В щели приплюснутого носа влился дождевой озоновый запах. Стратим поморщился, тряхнул головой и глухо чихнул. Какая-то бездомная кошка оглянулась на незнакомый звук. В ужасе и ненависти расширись желтые глаза, уши прижались, кошка зашипела, фыркнула и порскнула куда-то в подворотню. От греха подальше. Стратим не обиделся. Он встал на все четыре лапы, выгнул спину и осмотрелся. Его взгляду предстал среднестатистический (хоть этого слова он и не знал) городской двор, с разбросанными бутылками, бумажками и чахленькими кустиками неопределенного вида. Стратим шумно выдохнул и пополз вперед. Хотя этот вид перемещения находится скорее где-то между "ползти" и "скользить", так что однозначного определения дать нельзя. Он намеренно старался держаться в тени стен. Света он не боялся, хоть и не любил.
Стратим бесшумно скользил по блестящим улицам. Когда неяркий свет фонарей падал на влажную пятнистую шкуру, он морщился и фыркал, смешно скашивая мутные глаза на одну сторону. Иногда, когда ему совсем становилось голодно и холодно, он забирался на скамейки, втискивался между влюбленными парочками, тихо шипел в лица мужикам, пьющим пиво. И девушки отворачивались от своих возлюбленных, с тревогой всматриваясь в темнеющие улицы и искали предлог, чтобы уйти. Молодые люди злились на своих подруг, но ничего не могли поделать с тревогой, холодным червяком ползающей вокруг коленей. И иногда оба, заметив что-то полуфантастическое в сплетении теней под своими ногами, неосознанно шагали в сторону и ускоряли шаг. А мужики реагировали более бурно - роняли крышку от бутылки, или кружку, или саму бутылку, трясли головами, протирали глаза кулаком и изумленно бубнили: "Не, мужики, во ведь помстится, а...", "Не, с завтрашнего дня с пивом завязываю, даже кефир в рот брать не буду, говорят, в нем тоже градус...", "Во уработался, как лошадина, такое привидится..." Поэтому Стратим любил их больше, чем влюбленные парочки.
Сегодня он даже вполз на колени, что делал редко, припал головой к теплому человеческому животу. Зажмурил мутно-желтые глаза, всем собой впитывая мир хмельных расходившихся чувств человека. Сидел бы и сидел. Но начала ныть чувствительная мужская печень, да обхватила голову выпивающего раскаленным обручем Мигрень. Человек покачал тогда головой, поставил бутылку на асфальт и встал, резко стряхивая с колен Стратима. Стратим, как всегда, не успел раскинуть длинные гибкие лапы, подвернутые под себя, и с хлюпаньем шлепнулся на асфальт. Полежал немного, с немым укором глядя вслед уходящим мужикам. Потом со вздохом повернулся на брюхо, разобрался, где какая лапа, распутался сам из себя и встал на все четыре. Выпитые у человека мысли и чувства кружили голову. Асфальт, казалось, медленно покачивался в такт шагам Стратима. Он размеренно брел дальше по улице. Вокруг ходили люди, мало кто соизволял его обойти. Его пинали, цепляли и царапали жесткими подошвами ботинок.
А вот какая-то придурковатая шавка остановилась, рванула хозяйку за поводок, ощерилась в сторону Стратима и, хрипя, до пены из пасти, бешено залаяла. В глазах хозяйки появилось выражение. Хрустнул осколок стекла под модной остроносой туфелькой. Стратим смотрел на нее тяжело, в упор, и видел маленькую однокомнатную квартирку, в которой всегда душно, распахнутые на ночь окна, маленькие излишне жесткие подушки и эту девицу, полночи мечущуюся на мокрых от холодного пота простынях. Он видел в синяках под ее глазами длинные следочки маленьких косолапых ножек ночных кошмаров, назойливых, неотступных, пьющих разум глубокими глотками, бьющих дрожью, разделяющих и властвующих. Он всматривался в глаза, подергивающиеся туманной дымкой, неспешно втягивая в себя эти обрывки слов, мыслей, фраз, эти маленькие треугольнички цветного стекла, отделяющиеся от гладкой человеческой кожи, зеркальные корявые осколки, твердую горячую пыль жутких воспоминаний. Псина захлебывалась лаем - Стратим видел это по сведенной судорогой пасти. Сам он, как уже было сказано, был глух. Глаза хозяйки проклятой твари уже затягивались пеленой, когда вдруг широко распахнулись. В глубине зрачков вспыхнул страх. Она увидела его, сидящего на асфальте прямо перед ней, раскорячившего когтистые трехпалые лапы и глядящего ей в лицо круглыми поблескивающими глазами. Девица как-то судорожно вздохнула, зажала рот рукой и со сдавленным всхлипом бросилась прочь.
Скатертью дорога. Стратим проводил ее ничего не выражающим взглядом, слизнул следы - и девицы и собаки, и, не особенно торопясь, двинулся дальше по улице.
Тело отреагировало раньше, чем его разум. Стратим замер. Он слышал музыку. Слышал всем собой, всем телом сразу. Он и раньше, бывало так что-то слышал. Но эта музыка не была похожа на все, что он чувствовал ранее. Она впивалась сотней иголочек под жесткую шкуру, мелькала алыми точками перед глазами. Музыка доносилась из-за твердой и холодной на ощупь двери. Стратим такие уже видел - в тех домах, углы которых стали для него приютом. Стратим поджал лапы и проскользнул в щель под дверью.
Внутри висел тяжелый, душный запах. Стратим фыркнул и сипло закашлялся. Свет здесь горел, но не везде и сразу, а в нескольких отделенных друг от друга местах. Перед глазами Стратима периодически проплывали мутные светлые пятна. Совсем рядом с его головой внезапно что-то пролетело, тяжело хрястнулось о пол и разбилось. Потянуло едким спиртовым запахом. Стратим опустил голову и начал вылизывать лужицу длинным треугольным языком. Мысли стоявших вокруг стучались в его голову надоедливыми молоточками. Он тут же, не отходя от кассы, вытянул кого-то слишком возбужденного спиртным. Рядом на пол тотчас осел незнакомый парень. "Допился" - пронеслось во всех окружающих Стратима головах. Без исключения.
Здесь Стратим провел половину ночи, выпивая и облизывая мокрым языком лица людей и сотрясаясь от непонятных звуковых волн. Эта музыка была чем-то близка ему, он чуял нечто родственное, но не мог или не хотел понимать, что.
Стратиму окончательно надоело. Он тряхнул головой, тяпнул зубами руку какой-то девицы, спутников которой помаленьку вытягивал последние часы, поднялся. Неудержимый инстинкт влек его назад, в гнездо истлевшего тряпья. Он выскользнул так же, как и пришел - под дверь. От двери вел совсем свежий, еще светящийся след. Стратим, хоть и был сыт, не мог себе отказать в таком удовольствии и принялся вылизывать. След оказался очень чистым. Даже асфальт постепенно перестал просвечивать сквозь тело Стратима. След вел совсем недалеко - исчезал в одном из подъездов. Стратим поднял голову и принюхался. Чутье еще никогда его не подводила. Он замер, задумавшись. Жадность пересилила. Он коснулся лапой стены. Три пальца моментально слились со всеми трещинками и выступами бетона. Стратим полез. Сначала медленно, нерешительно, затем все быстрее и быстрее. Последние несколько метров он проскользнул тихой ночной тенью.
Окно было закрыто. Стратим распластался по раме, ища хоть малейшую щелочку. Его старания были вознаграждены успехом. Передней левой лапой он нащупал узенькую трещинку под рамой. Вытянувшись и истончившись он начал переливаться в комнату. След источал свой запах уже совсем рядом. Стратим протиснулся внутрь и замер на подоконнике сгустком живой темноты. Свет фонарей беспрепятственно проходил сквозь него, оставляя косые полосы на полу.
Внезапно включился свет.
Он не был столь уж ярким, но Стратим на мгновение ослеп и свалился на пол. А когда обрел зрение, увидел стоящего на пороге человека. Рука его так и застыла поднятой к выключателю. В глазах плескалось необоримое удивление.
Так прошло несколько минут. Наконец человек прокашлялся, тихо свистнул. "Так. Приехали. Здравствуй, белочка и зеленые человечки". Половина слов в его мыслях была незнакома Стратиму. Но был очень хорошо знакомый спиртовой туман. Он ободренно двинулся к человеку, задевая брюхом за шершавый деревянный пол. Человек отшатнулся вглубь коридора.
Стратим замер. От человека волной несло нечто знакомое. Нечто подобное... самому Стратиму. Понарошек прижался к полу и молниеносно скользнул к самым ногам человека. Принюхался. Он чувствовал, что его цель и сама неоднократно бродила кругами по безднам Энома, откуда и его, Стратима, когда-то вытащили на этот свет. Стратим не удержался и глотнул шлейф, тянущийся от человека. Тот вцепился в дверной косяк, прижал руку ко лбу. Постоял, закрыв глаза, потом повернулся и пошел прочь из комнаты.
Стратим быстро догнал его. Прыгнул, с силой оттолкнувшись от пола. Человек успел лишь повернуться. Стратим с лету ударил его лапами в грудь, повалив навзничь. Припал к груди головой и вытягивал, вытягивал, вытягивал...
Через несколько минут человек открыл глаза. "Эй, монстр, ты настоящий?" И ничуть не удивился, получив ответ. "Мнимый". "Ты меня собираешься убить?". "Не могу. Я могу только мниться. Я тебя опустошу". "Ну и на здоровье".
Человек с трудом поднялся, удерживая возле груди понарошка, сделал насколько шагов до кровати и рухнул на нее, теряя сознание. Внутрь Стратима потоком полились странные и знакомые образы, фантазии и чувства. Стратим свернулся и остановил время.
За час до рассвета Стратим поднял голову, упираясь лапами в грудь человека. Тот был почти опустошен и бледен, как мертвец. "Будешь много пить, я приду" - неизвестно зачем внушил ему напоследок Стратим и выскользнул на улицу.
Он мчался в родной угол, одаривая напоследок спящих горожан утренними кошмарами. Добежал, когда уже первые солнечные лучи касались высоких крыш. Торопливо зарылся в мокрое тряпье, спрятал нос в лапы и, уже засыпая, понял - та Музыка и тот человек - почти одно и то же. А потом наступил сон.