Богатова Наталья Владимировна
Не скучай, моя птичка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    история беглого солдата, укрывшегося на мясокомбинате

   НЕ СКУЧАЙ, МОЯ ПТИЧКА - пьеса Натальи Богатовой.
  
   Была показана на семинаре новой драмы в Любимовке 22 июня 2000г
   День показа случайно совпал с днем рождения автора.
  
   Режиссер Ольга Суботина.
  
   Лера -Марина Кондратьева
   1-я работница - Наталья Моргунова
   2-я работница - Елена Захарова
   1-й рабочий - Эвклид Кюрзидис
   2-й рабочий - Артем Смола
   Василь Василич - Владимир Скворцов
   Парень - Владимир Панков
  
   Музыка - Виталий Галутва, Владимир Панков
  
  
   0x08 graphic
  
   Наталья Богатова
  

НЕ СКУЧАЙ, МОЯ ПТИЧКА

сага мясокомбината

пьеса

   Москва, 2000 г.

Действующие лица:

Лера

Первая работница вязальщицы сосисок

Вторая работница

Первый рабочий

Второй рабочий рубщики мяса

Василь Василич мастер смены

Парень лет 20-ти

Сторож

Вахтерша

Действие пьесы происходит на мясокомбинате

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
  
  
   Внутренний двор комбината. Жарко, несколько чахлых деревьев. Под ногами битый кирпич, сквозь который кое-где видны заброшенные рельсы. Одна сторона двора примыкает к стене старого здания. Отдельным домиком стоит будка проходной. Во дворе горит куча мусора.
  
   С Т О Р О Ж (жжет мусор). Гори-гори, гори-гори
   Моя звезда, моя звезда.
  
   Вываливает в огонь содержимое бака, ворошит мусор палкой.
  
   В А Х Т Е Р Ш А (высовываясь из будки). Ты чего орешь?
   С Т О Р О Ж (еще громче). Ты у меня одна за-ме-е-тная!
   В А Х Т Е Р Ш А. Ты чего блеешь?
  
   Сторож скидывает телогрейку, затем черный халат и оказывается в одних мятых сатиновых трусах. Он раскидывает руки и идет к будке. Вахтерша исчезает, он за ней. Из будки слышен женский визг.
   Под этот визг на территорию, гудя, въезжает вагон. С бампера его спрыгивает молодой парень. Он скидывает гимнастерку и швыряет ее в огонь. Подбирает черный халат сторожа, надевает, затем и телогрейку. Парень скрывается в здании мясокомбината.
   Выходит сторож, уже в свалявшихся брюках, задергивает на себе ремень.
  
   С Т О Р О Ж. Другой не будет никогда.
  
   Внезапно замечает, что нет ни телогрейки, ни халата.
  
   С Т О Р О Ж (бормочет себе под нос). Другой не будет никогда.
   В А Х Т Е Р Ш А (высовываясь из будки). Ты чего затих?
  
   Сторож сумрачно разворачивается и, расстегивая пояс, идет в будку. Оттуда раздается женский визг.
  
   Затемнение.
  
   Провода и трубы технического помещения здания. Крюки, свисающие сверху. Вместе с тем по стенам чудятся тени леса, стволы огромных деревьев, которые тяжело раскачиваются.
   На темной сцене парень, наощупь, чертыхаясь, подтягивается на ржавых трубах и влезает на чердак.
  
  
   ДЕНЬ ВТОРОЙ
  
  
   Помещение внутри мясокомбината. Гигантские рамы с уже задействованными крюками - с них водопадом стекают сосиски.
   За столами - женщины в белых застиранных халатах. Они крутят эти бесконечные сосисочные связки, затем вешая их на рамы. Гудит сирена - неясно - начало работы или ее окончание. Одна из женщин переодевается.
  
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Девки, вот утро ведь, а кажется - уже отработала. Ох, тя-же-ло.
  
   Бесцельно бродит по комнате, совершенно не спеша к вороху целлофана и веревок, наваленному возле ее стола.
  
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Да тебе надо листок на задницу приклеить: не смешивай напитки. Как гудеть начинаешь. Чтоб позади идущим понятно было.
  
   Смеется, ржет.
  
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. А я, может, специально. Чтоб действительность улучшить. Мне тогда и Матвейка прекрасен, как Джон Дассен. Он мне говорит тогда - свинка моя, я твой ножик. А как я трезвая - ничего не говорит.
   Л E Р А. А я, девочки, что во сне видела! Как будто я, девочки, прихожу на дискотеку, а там уж всех!.. - полным-полно: и Мотька, и студент, и Василь Василич тоже. А я, девочки, представляете, ни на кого не гляжу, а подхожу к своему столу и начинаю сосиски вязать - сотню, другую, третью...Это в своем- то новом платье - ну, Тань, помнишь, мы на рынке-то еще у такого чернявенького, носатенького, ну, такое - с разрезом (показывает), с вырезом (пытается показать), ну такое...
  
   Поднимает руки, изображая высокий воротник.
   Входит мастер смены.
  
   М А С Т Е Р. Такое, не знаю какое. Бабы опять про тряпки. Крыс развели.
  
   Поднимает с пола обломок трубы и швыряет в угол. Не попав в цель, не успокаивается - вдогонку крысе летит еще алюминиевая миска, из которой, по всей вероятности, поили крысу водой.
  
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А . Зараза ты зараза.
   Л Е Р А (возмущенно). Мы ж ее приручаем.
  
   Пытается убедить цитатой - веским аргументом.
  
   Мы ж в ответе за тех, кого приручаем!
  
   М А С Т Е Р. Считай, что ты меня приручила (щиплет ее там, где кончается халат и начинаются голые ноги).
  
   Лера визжит, мастер уходит.
  
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Ушел, козел безрогий. Светка, вылезай.
   Л Е Р А. Светочка, Светочка, на-на-на!
  
   Наклоняется и дает крысе обрезок колбасы.
  
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А (мимоходом). Вот тварь ручная.
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А (устраиваясь поудобнее). Девки, они такие мстительные! Я смотрела про Арбат и про стариков, которые там доживают, которых эти гребаные фирмы не выперли еще. Да-да, это все правда, по четвертой шло. Там сожгли одну крысу, чтобы в доме вообще крыс не было, так они потом ночью пришли все, целой стаей, и двух детей загрызли в кроватках. А девочка - она старуха теперь, ее как раз показывали, вот она вышла, а голова-то до сих пор дергается, ее в кресле инвалидном показывали.
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Фу, дрянь какая.
   Л Е Р А (умоляюще). Девочки... (в угол): Света-Света-на-на!
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. И еще они унитаз могут прогрызть, железную трубу, если ее, крысу, в туалет спустить.
   Л Е Р А. Ну, девочки...
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А (все еще не при деле, выглядывает за дверь). Идет, козел безрогий.
  
   Входит мастер, наступает на крысу. Крыса визжит, ее визг переходит в сирену.
  
   Затемнение.
  
   В темноте проходит парень в черном халате. Тащит подушку, сетку с наворованным барахлом, необходимым ему для жилья на чердаке, и пустой ящик. Мимо него на фоне качающихся дубов проносятся всадники. Одежды всадников и вооружение выдают их принадлежность к эпохе короля Ричарда Львиное сердце. Впечатление сквозняка: стены здания - замка Х11 в. - плохо проконопачены, из них дует, и драпировки от этого постоянно колышутся. Мясокомбинатовские балки, крюки, инвентарь.
  
  
  
   ДЕНЬ ТРЕТИЙ
  
  
   Вторая половина сцены освещена. Висят на крюках свиные и говяжьи туши. Они двигаются по проволочной рельсе. Двое рабочих: один - рыжеватый, крепкого телосложения, оставляющий, при всей видимой лености впечатление юркости; другой - худощавый, темноволосый, по-восточному медлительный. И все же, несмотря на разницу типажей, эти персонажи чем-то сходны между собой, как бывают похожи две различных маски.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (напарнику). Слышь, ты, дуся...
  
   Второй рабочий, худощавый, поднимает топор, размахивается и, крякая, разрубает тушу. Осколок кости попадает первому рабочему в лицо. Тот отряхивается, вытирается, но не отстает.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (кричит громче). Слышь, ты мой бутерброд утилизировал?
  
   Второй рабочий не отвечает, продолжает рубить мясо.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Ну ты ду-у-ся... А и хрен с тобой, сливочная помадка.
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й (лаконично). Не брал.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. У той не брал, какая не давала.
  
   Неопределенно стоит возле напарника. Напарник снова хряскает топором. Первый рабочий садится и закуривает с тоской. Вдруг начинает петь дурным голосом на опереточный манер:
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й: Бывало тень мы называли сутью.
   А нынче суть и та покрыта (еще раз отряхивается)
   мутью.
  
   Входит мастер смены. Первый рабочий запахивает свой халат подобно походному тяжелому плащу или древнегреческой тоге, ернически-высокопарно:
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й: Дверь, в которую стучался ты, которая вдруг раскрылась настолько, что стали видны Всевышний и Нечистый, каким-то образом связанные между собой...
   Вот взгляните, папаша, в моем возрасте волосы выросли у меня седыми, ногти - короткими, а тень (кивает на напарника) до сих пор никак не вырастет.
   М А С Т Е Р ( никак не отвечая на юродивое обращение). Бабы, блин, кроме кошек еще крыс кормят. Охренели ваще.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (немедленно переключаясь, с жаром). Во-от кто мой бутерброд свиздил. И сырок вчера. И рыбу к пиву позавчера.
   М А С Т Е Р. Крысы или бабы?
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Бабы лучше б меня кормили.
   М А С Т Е Р. А чего тебя кормить, какая от тебя польза?
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й . Я ласковый, теплый.
   М А С Т Е Р. Тепленький.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. А ну их всех, все одинаковые - Лена, Таня, Маня... Деятельные, добросовестные гомункулы, пир которых страшен и неаппетитен. Пользу им подавай. Я хочу, чтоб меня просто так любили, такого, как есть. Если ты баба, ты понять меня сумей и простить. Потому что это сколько ж поколений перевелось за тыщу лет, чтобы я появился.
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. За тысячу лет - шестнадцать. И между прочим...
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (перебивая его). Ну, вот. А я с вами тут пропадаю. За кусок тухлого мяса. Никто ведь не понимает, что я гений. Я, может, с десяти шагов в очко струей попадаю. А у меня тут сырки воруют.
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Я не брал. И между прочим (все-таки стремится договорить то, что ему уже несколько раз не удавалось) я не "серое условное существо, которое даже и по описанию невозможно узнать при встрече"!
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Отвали, держи топор. Хрен моржовый, сливочная помадка.
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Я в институт поступаю, на киноведческий.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (гладит его по голове, ласково объясняет). Ты - в крови весь, мясник, убийца, эскулап без кинескопа.
  
   Второй рабочий отстраняется, затем подступает к нему с топором. Он хочет всего лишь отдать ему топор и сказать: работай сам, но выглядит это устрашающе.
  
   М А С Т Е Р (примиряюще). Мужики, я вот чего. Свет на чердаке гасите, если когда киряете. Вахтерка вякала.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Ну, ты даешь... Ну, ты, Василич, даешь. Здесь тебе что - места мало? Чердак, понимаешь!
  
   Внезапно его осеняет некая новая мысль. Первый рабочий поворачивается к напарнику. Смотрит на него с интересом. Даже обходит вокруг него.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Эскалоп, дружок, а это Танька или Ленка такая согласная?
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й ( с ненавистью, продолжая свое). "Серое существо"!.. Да вам без меня - ни плана, ни нормы, ни проформы... и ни хрена. Один я здесь и работаю. А я, про между прочим, в институт поступаю.
   М А С Т Е Р. Ну дак ты когда книжки на чердаке читаешь - свет гаси, ясно? У меня все.
  
   Мастер выходит. Второй рабочий в сердцах бросает топор, попадает обухом себе по ноге, визжит.
  
   Затемнение.
  
   По темной сцене проходит парень в черном халате и телогрейке. Он идет совсем медленно, свободно. Не спеша заглядывает во все освещенные проемы, наблюдает жизнь комбината. По полу за ним тянется связка сосисок или колбас. Вокруг него снует крыса. Мимо скачут всадники с копьями и щитами. Можно понять, что ожидается рыцарский турнир.
  
  
  
   ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
  
  
   То же помещение в первой части сцены. Женщины за работой.
  
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Любовь, бабы, ее еще пойди разгляди. Вот так живешь как ни в чем не бывало, и все нормально, а потом, оказывается, это любовь-то и была. А ты ее-то и не подобрала! Мне бабулька моя, Лелька, - ну не мне, а ребятам моим, - все рассказывает, как парад был. При Сталине еще. Ее два летчика любили...
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Летчики-летчики! Знаем - на что налетчики!
   Л Е Р А. Ну, Леночка!...Не надо, а? Ну, пожалуйста!...
  
   Обращаясь к первой работнице умоляюще-умильно складывает кулачки на груди.
  
   Л Е Р А. Танечка!... - ну...?
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Два летчика ее любили. И подговорили все самолеты знакомые на параде так пролететь, что получилась в небе надпись "Я ЛЮБЛЮ ОЛЮ". А тут Сталин был. Он говорит: хочу видеть эту Олю. Но суть не в этом. Скандал-то большой получился, а как раз бабка-то моя сама ничего - никакой такой надписи в чистом небе, к ней обращенной, - не видела.
   Л Е Р А. Как это?
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. А так это. Близорукая, а очки носить стеснялась.
   Л Е Р А (в испуге). Так ничего и не увидела?
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Ничегошеньки, хоть ты что хошь.
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Врет твоя бабка, и не краснеет. Это она специально, чтоб ни за что не отвечать. Меня Матвей как спросит - что это тебе твой бывший хахаль все подмигивает, я ему сразу - да ты чего, я даже и не видела!
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Нет уж, Елена. Бабку потом к Сталину отвезли, а он - вроде тебя - не поверил. Говорит - а меня-то ты хоть хорошо видишь? Лелька ему с перепугу и отвечает: очень хорошо, товарищ Микоян!
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А (хохочет). Ну так это ты, Танька, врешь, а не твоя бабка!
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А, Как хочешь.
   Л Е Р А. А за которого из двух летчиков она замуж вышла?
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. За продавца из пивного ларька.
  
   Некоторое время три женщины молча работают, всем почему- то сиротливо.
  
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Мне вот другое непонятно - как мою-то любовь мужики не видят. Вот встала я из постели, а Мотька там еще лежит, курит, понимаешь. Подошла голая к зеркалу, смотрю - прямо богиня. Оглаживаю себя по бокам, говорю: хороша я, Мотя? Он мне - хороша. А хорошо ли тебе со мной было? Хорошо, говорит. А что ж, говорю, ты на мне, кобель, не женишься? Молчит. Вот как это объяснить?
   Л Е Р А. Может, ты готовить не умеешь?
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Щас тебе!
  
   Опять наступает некоторое молчание, каждая из работниц в своем недоумении перед странностями жизни.
  
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А (серьезно, поет). Утоли мои печали
   ой да утоли мои печали-и-и
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А (ернически). Собла-азни меня в начале-е-е
   Больно зябко на дворе.
   Я готова на столе.
  
   Лера сидит неподвижно, молча, давно прекратив работать.
  
  
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А (увязывая колбасу). Ой, чтой-то Лерка у нас нынче раздумчивая...
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. К кому такому Лерка у нас прилипчивая?...
   (с насмешкой). И про свою Леди Годиву сто лет не вспоминала, смотри-ка...
   Л Е Р А. Девочки, у нее на хвосте бантик.
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Та-та-та-та. Приехали.
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. У Годивихи твоей - хвост?
   Л Е Р А (заторможенно). У крысы, у Светки. А на нем - бантик из веревки, какой ящики пакуют.
  
   Вторая работница бросает свое занятие, оборачивается к первой.
  
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Тань, отпроси Лерку у Василича. Пусть домой топает. Действительно, годами сосиски перед глазами, мелькают, мелькают, вся жизнь в эту гребаную колбасу утекла. Пусть Лерка ползет поспать.
   Л Е Р А. Но перед тем, как я ее увидела, я почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Я обернулась и увидела Светку с бантиком. Она просто сидела.
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Как отпросить? Ты нашего Василича, козла безрогого, знаешь. Помнишь, я свою двойню чуть на проходной не родила? Он - что? Он чуть что - работай негр, солнце еще высоко.
  
   Свет на секунду меркнет, по сцене мелькают тени всадников, спешащих, на ходу перебрасывающихся быстрыми репликами. Звон оружия, цокот подков. За ними на коне едет женщина в платье с высоким воротником. Ее движение сопровождается легким звоном колокольчика. Лера беспокойно встряхивает головой и передергивает плечами, как бы стараясь отогнать наваждение.
  
   Л Е Р А. Я не знаю, девочки, у меня сердце бьется.
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. А у меня что, не бьется?
   Л Е Р А. У тебя, Танечка, муж и двое детей. Тебе сердца не слышно.
  
   Прижимает руку к груди, пытается нащупать сердце.
  
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А . Ни хрена себе.
  
   Вдруг начинает плакать. Она шмыгает носом как маленький ребенок и отворачивается, стыдясь.
  
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Де-е-ти!... Дети все. Они для меня - все. А меня нет. Ничего кроме них не слышу. Все им, всю колбасу, всю кровь мою по каплице.
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А (с интересом). А если б их не было?
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А (трезво). Ты что, с ума сошла?
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Лерка, а у меня - стучит?
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. У тебя Матвей из разделочного больно громкий.
   В Т О Р А Я Р А Б О Т Н И Ц А (обидевшись, рассердившись, вспыхнув). Зато мне другое слышно, и очень даже отчетливо. Мне вот слышно, что тебе, Танька, твой-то муж нафиг не нужен, а ты живешь с ним и жить будешь. Сама себя в сбрую загнала, тянешь воз и молчишь. Что, Танька, нравится жить с одним, а хотеть другого? А на чужой счет еще мракобесие средневековое разводишь.
  
   Она уже не может работать, вскакивает. Лихорадочно начинает отряхиваться.
  
   Тебе же, Лерочка, скажу - слышно мне, что ты так без мужика и промаешься со своей Леди Годивой дурацкой. Ты кто такая? Ты, Лерка, глупая, толстая и ленивая - хошь обижайся, хошь как. Вот музыкант тебя в позапрошлом году приобнял, так ты ему верность два года хранишь. И даже во сне в платье том себя видишь и ни на кого больше не смотришь, во сне даже. Дура буду, он тебе про Леди Годиву наплел. А ты ж понимай, жизнь у тебя какая - со смены в койку одинокую, из койки - за сосиски.
  
   В сердцах кидает готовую связку сосисок в корзину. Встает, подбоченившись, кричит:
  
   Читаешь дрянь всякую про невозможное, от сосисок не отмывшись! Что тебе Леди Годива за указ, если ты ее в четыре раза толще! Ты на лошади скакала? в море на золоченой яхте плавала? может, ты с парашютом прыгала? А туда же. И ничего у тебя этого не будет, даже ребеночка безмужнего, ни-че-го, кроме колбасы да месткома, потому что сама ты с собой, как твоя крысина с бантиком.
  
   Входит Василич. Игриво, танцующим шагом подходит к Лере.
  
   М А С Т Е Р. Ты помнишь, блин, что ты меня приручила?
  
   Щипает ее. Лера тяжело и неловко бъет его по щеке.
  
   М А С Т Е Р. Мастера - по морде. Интересно.
  
   Лера начинает срывать с себя одежду. Ее никто не останавливает. Она прекращает нелепую истерику сама собой.
  
   М А С Т Е Р (примирительно). Давай домой иди, поспи.
   Л Е Р А. Да ладно...
  
   Вяло подбирает с пола юбку, вытирает ею красное лицо, надевает ее, садится на свое рабочее место и вяжет сосиски. Они гроздьями свисают с потолка, задевая ее по лицу. Она не чувствует.
  
   М А С Т Е Р. Вот это да, помойная звезда... Бабы, блин, я узнать зашел - парень такой в телогрейке, новый грузчик что ль, к вам что ль ходит?
  
   П Е Р В А Я Р А Б О Т Н И Ц А. Василич, а Василич, твоя фамилия часом не Штирлиц?
  
   Мастер внезапно обижается.
  
   М А С Т Е Р (сквозь зубы). А тебе часом зарплату не повысить? Молчать!
  
   Становится темно. Среди конных теней происходит подобие рыцарского турнира. Звяканье оружия, глухие удары. На сцене появляется парень. Он идет, ударяя палкой по висящим на крюках движущимся мясным тушам, как по клавишам. Звучит грустная тянущая музыка.
  
   П А Р Е Н Ь. Надо будет на него коровью ногу уронить. Козел безрогий.
  
   Идет осматриваясь, хорошо ориентируясь в темноте. Подбирает кусок мяса и, свиснув, кидает крысе, вероятно снующей у его ног.
  
   П А Р Е Н Ь. Я теперь здесь буду как святый дух, как дракон, появляющийся из трещины скалы, как промысел Божий. Робин, можно сказать, Гуд. На таких-то харчах да невидимый!.. Белый берет, черный халат, можно сказать.
  
   Вспрыгивает на висящую тушу, обнимает ее и раскачивается вместе с ней на крюке.
  
   П А Р Е Н Ь. Кого надо - награжу, кого надо - отшлепаю.
  
   Туша с крюка обрывается, парень падает. Лежа, сам себе:
  
   П А Р Е Н Ь. Затянулась самоволочка. Лежу тут, как Буратино, с крысами.
  
   Берет швабру, придерживает крысу за хвост.
  
   П А Р Е Н Ь. Светка, а где крысы проворнее - на мясокомбинате или в армии?
  
   Играет с крысой, то отпускает, то прижимает ее к полу.
  
  
   Что, не была в армии? То-то же. Чудное место.
  
   Сплевывает.
  
   Давно мне двигать отсюда пора, права ты. Но я хочу ее. Я хочу, чтобы она услышала меня. Я хочу, чтобы она подняла ко мне свое лицо и дрогнула бы в нем каждая жилка, а я положу ей руки вот сюда, нет, чуть ниже, и все эти туши качнутся вокруг нас, как облака, полные горячего дождя и пыли.
  
   Бросает крысу, бросает швабру, достает карандаш и сложенный листок бумаги. Это текст воинской присяги.
  
   П А Р Е Н Ь. Вот на этой самой - да, на этой самой святой воинской присяге и напишу ей: я хочу тебя, я жду тебя, ты мой последний лист на мертвой лозе. Когда я только обниму тебя, тебе покажется, что ты прыгнула с парашютом. А потом ты поплывешь со мной на своей позолоченной яхте под светлым парусом.
  
   Он достает карандаш и начинает в раздумье грызть его кончик.
  
   Потому что на белом свете - иногда очень темном белом свете - ничего нет сильней и реальней желания. Что же может быть невыносимей жгучей тоски о прекрасном и невозможном? Да, я хочу, чтобы сквозь смех и ржание мясников за твоей спиной, ты различала единственно ржание благородного скакуна. Он самых чистых английских кровей, он уже привязан к бестолковым воротам проклятой проходной только силой твоего желания. И он будет ждать тебя столько, сколько ты захочешь. Среди помойного мусора и барахла я преклоню колено и помогу тебе подняться в седло так, чтобы твое тяжелое длинное платье не зацепилось за стремена. Этот непотребный рабочий халатик, впитавший изнуряющее гудение дневных ламп, нескончаемый запах пота и мяса!... Черт возьми!...я вижу высокий воротник, заставляющий тебя вздергивать подбородок и смотреть в небеса...
  
   Парень улыбается.
  
   - где написано- да! - мое имя.
  
   Он встает - так фигуристы на льду делают "ласточку" - он широко машет раскинутыми руками, изображая полет и парение в воздухе.
  
   А потом я скажу тебе, что знал, да, знал Леди Годиву и поклянусь лучшим днем своей жизни, что она не умела, не знала и не могла того, что можешь ты.
  
   Он разворачивает листок, читает текст воинской присяги, затем переворачивает его. Разглаживает на колене.
  
   П А Р Е Н Ь (задумывается). Я, Светка, напишу ей короче и лучше. Я напишу ей самое главное. Я напишу так, чтобы мне стало больно и тесно: "Не скучай, моя птичка. Я прийду."
  
   Пишет записку, берет швабру и прижимает ею крысу.
  
   П А Р Е Н Ь. Что ты за зверь? Пятый раз тебя ловлю и пятый раз отпускаю. В кого ж ты такая доверчивая? Но разве я обидел тебя? Вот. А ты веревку на хвосте завязать не давала. И зря. Бантик, в общем, оч-чень шел к твоей зубастой морде.
  
   Обвязывает крысе шею упаковочной веревкой на манер ошейника, засовывает за ошейник листок. Крыса пытается его укусить, изворачивается.
  
   П А Р Е Н Ь. Только пообещай мне от себя ничего не добавлять.
  
   Крыса убегает, парень ложиться на спину на топчан, закинув руки за голову. Вокруг него тени - валятся раненые на турнире рыцари. Он лежит мечтает. Становится светло.
  
  
  
   ДЕНЬ ПЯТЫЙ
  
  
   М А С Т Е Р. Слышь, мужики. Чердак светится, маслом горелым пахнет, завтрак сперли. А ты, Матвей, без дела болтаешься и, заметь, без пользы.
   П Е Р В Ы Й РАБОЧИЙ. Какое бы дело встречным крестьянам до репутации барина!
  
   Потягивается, затем щелкает себя по отвороту халата, как бы стряхивая с лацкана пиджака соринку.
  
   А что, Василич, щечка у тебя алеется? Все названиваешь кому-то, названиваешь. А, может, съел чего?
   М А С Т Е Р. Ты, Мотря, услышь, чего я тебе говорю.
   П Е Р В Ы Й РАБОЧИЙ (к напарнику, делая вид, что не слышит мастера). Мистер Эс. Ку. Лапп!... ах нет, простите, Эс. Ка. Лопп...
  
   Второй рабочий размахивается топором и, крякая, ударяет по туше.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й . Эй, мясник-убийца!...
  
   Обращаясь к мастеру, кивая на напарника:
  
   - Мясо рубит! Отдыхает!
  
  
   М А С Т Е Р. Я серьезно и в последний раз.
  
   Уходит. Рабочие немедленно достают бутылки, перевернутый ящик накрывают халатом, как скатертью, ставят пустую майонезную банку с сухими колбасными шкурками, призванную изображать вазочку с цветами.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Ну, хорошо (потирает руки). Допустим.
  
   Выпивают. Второй рабочий вскакивает, подбегает к висящей туше, с разбега пинает ее ногой. Успокаивается, садится. Выпивают еще.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (жуя, невнятно). Стремление к свободе оставляет за собой хаос и разрушение.
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Кто сказал?
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Это говорю я и говорю тебе.
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й . Иди в ж....!
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. А как же - им-мидж?
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Иди в задницу!.. А кстати (не желая ссориться, надеясь отвлечь)... Чем это Лерка замороченная? Леди Годивой какой-то. Это что? Я ведь, знаешь (доверительно-туманно) в институт поступаю. Мне скоро (кусает огурец) другую жизнь начинать.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (машет рукой). А-а-а... не бери в голову. Прикол к старой телеге. Эпос английский. Там баба одна двенадцатого века. Ее ейный мужик заставил на коне голой по деревне прокатиться. Раз, говорит, о народе все печешься, вот и доставь ему удовольствие. Вот она едет голая на коне, а те все окна-ставни позакрывали, и едет она по совершенно пустой улице. Уважала тамошняя братва эту Леди Годиву, здесь уж ничего не скажешь. А один, наоборот, вылупился в свое готическое окошко. Ну и ослеп.
  
   С хрустом откусывает огурец.
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Я бы не ослеп.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Конечно, нет. Еще бы. Ты уже слепой, тебе слепнуть некуда. (Ему кажется мало). И глохнуть тоже.
  
   Ржет. Его напарник мрачнеет, насупливается, перестает жевать.
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Матвей, ты меня достал. Мы с тобой выпиваем, честь по чести, а ты оскорбляешь. А ведь еще бутылка осталась.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Резонно. Был неправ, поправлюсь. Главное, чтоб водка не протухла.
  
   Ржет.
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Мне бы вот если б девственница попалась, я бы на ней (машет руками от полноты чувств) женился. Чистота, она превыше всего притягивает. Женщина, она - должна!.. И не курить, разумеется. А то детей нарожает, да и умрет от рака. (Закусывает).
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (с любопытством). А как бы ты сразу узнал, что она девственница?
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Чистоту, ее ни с чем не спутаешь, она светится, и не дымит опять же.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. А как тогда с эволюцией быть?
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Ты эволюцию от блядства отличай. Эволюция как матерь Божья непорочная - производит, а не поганится.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (вскакивает, кричит). Не верю я!... Ну не верю я, что человек от поганой обезьяны произошел! (внезапно успокаивается, садится, по-прежнему насмешлив). Это вряд ли. Чего ж остальные-то мартышки до сих пор в клетках сидят? И скрестить их с порядочными людьми нельзя.
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Скрестить нельзя, а спутать можно.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (обреченно). Так!... понятно: я к тебе приник, а вокруг - тупик. Наливай.
  
   Некоторое время возятся со стаканами и остатками закуски.
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Насчет мироздания я тебе вот что скажу. Вот ты, допустим, врешь, да?
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Нет.
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Нет, да. Ты врешь (подмигивает). И не всегда мне. А ведь Правда - Бог свободного человека. Слышал?
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Ну, конечно! Честных мало, как назло, мне всегда на них везло. Бестолочь!... только ложь по-настоящему похожа на самую чистую, как слеза самогонщика, правду. Часто тебе верят, именно когда ты не врешь? Вот объясни бабе, что густые волосы у нее на ногах притягивают тебя, как магнит, и другой тебе не надо ни в коем случае!
  
   Приплясывает сидя, поленившись встать, приговаривает:
  
   - Нас доводят до тоски,
   до сердечной боли,
   золотые волоски.
   бакенбарды, что ли?
  
   Смотрит в потолок, размышляя:
  
   - Рассвирепеет. Или ноги себе ощиплет, оголит. Не-ет! Хочешь бабу - скажи ей, что красивее не видел, вообще никогда, в общем и целом. Во-от. А самое сильное и прекрасное вранье двигает целыми народами. Целыми - до поры до времени. Ну ладно уж, религию не тронем. Но - Революция? Клевая мощная ложь о всеобщем равенстве и братстве! Это уж полная фигня, а прикинь, сколько народу за эту феньку ответило!
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й (не согласен, мотает головой, заплетающимся языком). Закон больших чисел...
  
   Входит мастер.
  
   М А С Т Е Р. Революция, о которой так долго говорили большевики. Так-так. Бутылочек-то (считает) - раз, два, три и одна пива.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Случайность. Пива, конечно, надо бы побольше.
  
   Встает, обнимает тушу, нежно прижимается к ней щекой. Снова, уже пьяно-грустно, начинает перевирать из Шамиссо:
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. ...дверь... в которую стучался ты... и которая вдруг открылась настолько, что стали видны Нечистый и Всевышний, чем-то...
   М А С Т Е Р (перебивает, ему противно). Мне иногда кажется (он тщательно подбирает слова), что я не на мясокомбинате мозоли протираю (сдерживается с видимым усилием), а чорт-те где. Вот что ты городишь, вникни - "Всевышний", "Нечистый", (орет) "неаппетитен"! Тьфу! Это ж рехнуться! Меня тошнит от всей этой вашей хреноты. Двадцать лет мне говорили по-хорошему: - Василич, блин, закрой наряд на тону больше, Василич, когда, блин, грузовик придет - запиши на тону меньше.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Все доступно, если совесть неподкупна!
   М А С Т Е Р. Двадцать лет я здесь Василич, но теперь я ни-че-го не понимаю. Почему рубщик мяса пыхтит мне про эволюцию?
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й (автоматически). А ты откуда знаешь, тебя же, вроде, не было?
   М А С Т Е Р (не обращая внимания на вопрос продолжает). Как у него язык поганый поворачивается и какое ему дело до всей этой хрени? И почему другой рубщик мяса же (со значением вздымает палец вверх и поворачивается ко второму рабочему ) вместо того, чтобы дать ему по морде, и таким макаром очеловечить, сам принимается вякать точно также!
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Я вот тут буквально вчера Горького "На дне" пролистал...
  
   Мастер стонет, рычит, матерится и, в конце концов, наливает себе стакан. Выпивает, вытирает губы и мутно от безысходности смотрит на второго рабочего.
  
   М А С Т Е Р. Ну, и чего там горького у нашего Горького?
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й (с обидой, но следуя привычке досказывать). А то! Его нищие рассуждают как профессора!
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. А тебе-то что?
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й (кричит). А то! Я тебе не ночлежник!
   М А С Т Е Р (орет). Профессор, зараза!
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Господа, не будемте ссориться.
   М А С Т Е Р (хватает пустой ящик, пытается им замахнуться). Я тебя прибью, зараза! Я прибью тебя, сволочь, чем под руку подвернется, и не дрогну!...Детям в переходах жрать нечего, город нищими завален, что вшами во время тифа, пенсионеры голодают и мрут, квартиры свои продают и свою печень, почки по кусочкам, и не знаю там еще что, а раньше им все трудодни к отпуску приписывали, лишний выходной к похоронам, а ты, сволочь, мне тут мозги ежишь! Рубщик, б..., мяса, б...!
  
   Первый рабочий берет у него ящик и усаживается, подстелив газетку.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Василич, да ты стихами заговорил.
   М А С Т Е Р. Клоуны недобитые.
  
   Уходит. Первый рабочий растирает затекшую от напряжения шею, второй некоторое время топчется в недоумении, затем тоже садится на ящик рядом с первым.
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Ну зачем ты ему, как серпом по яйцам. Видишь, ему не нравится.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (протрезвев). А чего ж мне теперь, все слова забыть, что ли? Да и вообще - сам знает, зарплата какая - только вшивая интеллигенция, кстати о вшах, на такую соглашается. Да еще девушки различных лет, ни к чему другому не способные. Натуральные рубщики, дуся, сейчас кто в охране, а кто, напротив, в нападении - рэкет, националы, все такое. Но согласитесь, коллега, приятнее мясо рубить, чем заложников дрючить.
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Обидно только, он сказал - я на тебя похож.
  
   Первый рабочий наливает себе, полощет водкой рот, чтобы ничего не ответить, выпивает.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Слышь, дусь, во скольких же мы с тобой конторах побатрачили?
  
   Начинает считать на пустых бутылках.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Грузчиками мы с тобой были (ставит бутылку вбок).
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Ну-у-у... Ящики в винном таскать - самое напряженное для мозгов занятие. Там одни философы. Как мрачный Боня грузил о модернизме! какие Кривя телеги гнал! Я вот, жаль, записать не успел. В винном что не грузчик, то гонщик,- ты говорил.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (продолжает считать). В дамской паркмахерской... что мы там делали - в парикмахерской?
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Там нам объяснили, что искусства кино не существует.
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. И были правы, как никогда (выпивает). Индуса с его живописной коллекцией мы не считаем - уж слишком он к нам отнесся мимолетно (осуждающе качает головой). Вот в ночной палатке на Арбате было клево - "и вкусно, и полезно".
  
  
   Устраивается полежать на ящиках.
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Для нервов полезно. Особенно когда ты дрых раз, а я дежурил.
  
   Ставит два ящика на манер стенок палатки и высовывается меж них, как в окошко. Орет измененным голосом, изображая грабителя, направляя самому себе в грудь палец-пистолет:
  
   Пятьсот долларов! Быстро!
  
   По тому как оживленно второй рабочий разыгрывает давнюю историю, становится понятно, что это происходит не впервые.
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й (оборачиваясь ко первому). Дуся! (трясет его за плечо) Слышь, у него вальтер, он хочет пятьсот баксов.
  
   Первый рабочий подходит к "окошку", отталкивает второго.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (как бы злобно просыпаясь, хрипло).
   Вольтер-Вольтер! У нас у самих - Дидро. Хочешь монету - оставь залог, утром привезешь. Э-э! Куда!
  
   Второй рабочий изображает, как грабитель в ужасе убегает.
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й (поет). На Колыме, где тундра и тайга кругом...
  
   Раскидывает весело ящики.
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й Дусь, а ты чего - пушки вообще не испугался?
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Какой пушки?
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Ну, у него же пистолет был?
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Какой пистолет?
  
   Подыгрывает - изображает испуг, затем недоуменно пожимает плечами, все еще размышляя над давними событиями.
  
   Я, знаешь ли, с бодуна не совсем точно тебя понял в ту морозную ночь. А впрочем... Чтой-то ты больно радуешься каждый раз... Кажется...ты ведь меня дурачил? И тогда дурачил, и все тебе мало? Хочешь, я посвящу тебе мои лучшие стихи:
   гордый я, гордый,
   лежу в асфальте мордой?
  
   Пристально смотрит на приятеля, тот пугается:
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Ч И Й. Гля-гля!... Крыса побежала с какой-то дрянью вокруг шеи!
  
   П Е Р В Ы Й Р А Б О Ч И Й. Будем меньше пить, будем дольше жить. Хотя - как меньше пить? тоска-то загрызает. А уж что в башку лезет...Типа - Леркины рыцари. А зря, чай не в Англии. Здесь расстрельная тюрьма, вроде, раньше была. И до нее еще что-то, не знаю. А стеночки, поди, кирпичики - прежние?
  
  
  
  
  
   Затемнение.
  
   На темной сцене туши на рамах выглядят как тела повешенных в ветвях ночных деревьев.. На некоторых еще накинуты плащи. Один из воинов откидывает капюшон с "лица" туши и сильно размахнувшись, вонзает в нее свой клинок. Бойня.
  
  
  
  
   ДЕНЬ ШЕСТОЙ
  
  
   Лера в комнате одна - обеденный перерыв. Она сидит в апатии.
  
   Л Е Р А. Надо в церковь сходить, что ли. Тоска - как это больно, оказывается. Это ж так и разорвет изнутри. Где там только такая огромная пустота и помещается. Или это так жизнь выходит и кончается? Уходит из тебя, а ты бессмысленная такая, в отупении гипнотическом. Только чувствуешь, что жизнь кончается. Кому я и зачем... Сосиски делать... толстую задницу под щипки подставлять...крысу заместо дитенка конфетками кормить... Губы горят, и сердце колотится, и в голове темнеет, мысли расползаются. Будто порчу кто навел...Теперь это возможно, это в средние века нельзя было, а теперь запросто. (Задумывается). Может, я придурошная?
  
   Начинает бормотать в бреду, сама себя не слыша.
  
   Л Е Р А. Хоть бы он скорее шел ко мне. Я бы ноги его волосами своими оплела, каждый пальчик перецеловала, я бы делала все, что он захочет, ему даже и хотеть не придется. Я же не отойду от него. А если захочет - ему и видно меня не будет. Я буду все угадывать, я ему любую женщину разрешу, только и меня пусть любит. Он как подойдет ко мне, я наверное, начну плакать, реветь в голос, я, наверное, трое суток буду плакать. Я наверное, не выдержу радости, если он подойдет ко мне. Он скажет, что я дура. Но он ведь не уйдет из-за этого, нет? Нет, нельзя плакать, пусть хоть все во мне разорвется от боли и счастья, что я не одна теперь. Нет, я скажу ему: не люби меня так сильно, а то распадется моя жизнь. И не смотри на меня долго, потому что мне это очень больно. Потому что я никому не нужна, даже себе. Я ленивая, толстая, глупая, но это ничего, потому что я буду ласкать тебя легко-легко, и ты забудешь все города, и страны, и все раны свои.
  
   В комнату вбегает крыса и садится перед ней в ожидании подачки. Лера очнулась и смотрит на крысу.
   В дверях осторожно появляется парень в черном халате.
  
   Л Е Р А. Светочка...
  
   Замечает что-то белое у нее на шее, пытается разглядеть. Лера встает, наклоняется, юбка ее стремительно задирается.
  
   П А Р Е Н Ь. Это невозможно. Нет, я не могу больше.
   Л Е Р А (в ужасе, не веря себе). Как это?... У нее... письмо?... для меня?
  
   Наклоняется еще сильнее.
  
   П А Р Е Н Ь. Ну я совсем не могу, б... Господи Боже мой.
  
   Окончательно выходит из укрытия и медленно двигается к Лере. Она не видит его.
  
   Л Е Р А (приманивает крысу, хочет взять листок). Света, на-на!...
  
   Волосы падают ей на лицо, она ничего не видит и не слышит. Беглый солдат стоит у нее за спиной. Наконец он медленно кладет свои руки ей на бедра.
   Лера дико кричит. Она кричит и кричит, как раненый кролик.
  
   Слышны мужские голоса и топот бегущих ног.
   В комнату врывается военный патруль, за солдатами - Василич, за ним - оба рабочих.
  
   В А С И Л И Ч (торжествующе). Ну я же говорил! Вот он!
  
   Второй рабочий - будущий киновед - сильно размахнувшись, деловито крякнув, как будто имея дело с тушей мяса, бьет дезертира в лицо. Лера продолжает кричать.
  
   Затемнение.
   По темной сцене проносится тень нагой всадницы. Колокольчики или колокола пожарной каланчи.
  
  
  
   ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
  
  
   Чердак. Темно. Лера входит и оглядывается Она в средневековом тяжелом парадном платье с вышивкой и высоким воротником. Садится на топчан из мешков, на котором спал дезертир. Бормочет странные стихи*, не соответствующие пышным одеждам и всему холодному облику "истинной леди".(см.приложение).
   Она находит в банке масло и фитиль, чиркает спичкой и зажигает коптилку. При ее свете Лера находит карандаш. Она слюнит его грифель и начинает вслепую обрисовывать себе рот.
  
  
   Снизу слышны голоса:
  
   В Т О Р О Й Р А Б О Т Н И Ц Ы. Зачем было хватать Лерку за задницу? Ему б и так каждая дала.
   П Е Р В О Й Р А Б О Т Н И Ц Ы. Красивый был мальчик.
   В Т О Р О Г О Р А Б О Ч Е Г О. Дезертирам не давать! Сбежал, отъелся - так ему еще и бабу подавай!
   М А С Т Е Р А. А сам-то чего ж в армии не был?
   П Е Р В О Г О Р А Б О Ч Е Г О. Хрен моржовый, сливочная помадка.
  
  
   Из угла выходит крыса, привычно приближается в ожидании подачки. Подходит к топчану и замирает. Листок все еще при ней.
   Лера берет швабру и, как это делал беглый солдат, прижимает крысу к полу.
  
   Л Е Р А (задумчиво). Записки возлюбленного принято сжигать не читая, если ты не можешь принять ласки его, не так ли?
  
   Важно кивает, отвечает сама себе.
  
   - Вы правы, Леди Годива.
  
   Она берет коптилку и подносит огонь к записке, привязанной к крысе. Бумага загорается. Горит сухая деревянная швабра, крепко прижимающая крысу. Начинает тлеть топчан из мешков, на котором неподвижно сидит Лера. Крыса кричит, пылая живьем.
  
   Из окна, со стороны двора и вахты раздается голос сторожа, искажающего песню.
  
   С Т О Р О Ж. Гори-гори, гори-гори
   моя звезда, моя звезда.
   Ты у меня одна заметная.
   Другой не будет никогда.
  
   Перекрывая пение сторожа, раздается вопль вахтерши. Это вопль ужаса и отвращения:
  

- Батюшки ж мои, откуда их столько!!!

ЗАНАВЕC

  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ 1.
  
  
   Последний снег
  
  
   Музыка В.Галутвы, стихи Н.Богатовой
  
   * * *
  
   Последний снег на яблони падет,
   холодный пух мешая с лепестками.
   Май на дворе, а снег идет, идет.
   Он нарисован нашими руками.
  
   Внутри салона красного пежо,
   внутри кафе под зонтичною крышей
   спасется мир. Все будет хорошо.
   Спасемся мы. Придвинься ближе, ближе...
  
   И боль твоя, как пуговицы след,
   что при прощаньи косточкой вжималась,
   уйдет туда, где яблоневый свет,
   где снег идет, а остальное - малость...
  
   И все расстает, что болит, болит.
   И жизнь волшебна, будто бы вначале.
   Последний снег печали утолит.
   Последний снег - последние печали. Музыка В.Галутвы, стихи Н.Богатовой
  
   Песня леди Годивы
  
   Падает платье, звенят удила.
   Я ли женою тебе не была...
   Тысяча глаз, словно тысяча рук,
   гладят меня, о жестокий супруг.
  
   Дверь затвори,
   ставни закрой.
   Дева слепит
   своей наготой.
  
   Господи, слышишь молитву мою...
   Перед тобою нагая стою.
   Дрожь пробегает плющом по спине.
   Леди Годива на белом коне.
  
   Слезы мои,
   ласки мои
   в жаркой дорожной
   мягкой пыли.
  
   Конь мой ступает по мягкой пыли.
   Тысяча глаз и вблизи и вдали.
   Груди нагие дыханьем укрой.
   Сжалься народ над несчастной сестрой.
  
   Дверь затвори,
   ставни закрой,
   дева слепит
   своей наготой.
  
   Медленный воздух, липкая мгла.
   Лучше бы плетка из кожи вола.
   Дай мне очнуться уже в вышине,
   леди Годиве на белом коне.
  
   Слезы мои,
   ласки мои
   в жаркой дорожн ой
   мягкой
   пыли.
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ 2.
  
   Музыка В.Галутвы, стихи Н.Богатовой
  
  
  
   КОЛОКОЛЬЧИК
  
   Убиты-забыты-простужены, требуют меньшего.
   Как нежные мертвые листья они отпадают.
   Задумай желанье,
   ударь в колокольчик изменчивый:
   - на снеги Тибета и хрупкие крыши Китая.
  
   На чистые звуки летит легковерное эхо.
   Напрасно летишь, я тебя обмануть не сумею.
   На снеги Тибета...
   А эхо ответит: - тебе-то?...
   тебе-то зачем? Там красиво, но рано темнеет.
  
   Да, рана темнеет. Темнеют одежда и кожа,
   за листьями - стебель.
   Дышать все темнее и кольче,
   осколочней, мельче. И только в Китае, быть может,
   над узкой иконой блестящий дрожит колокольчик.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ 3.
  
   (стихи Ю.Пиляевой)
  
  
   Л Е Р А. "Катись колбаской
   по Малой Спасской.
   Катись вареной
   по Малой Бронной.
   Через запад и восток и
   возвращайся сделав ноги.
   Лишь коснешься ты меня -
   не очнешься никогда..." -
   приговаривала страстно,
   и в глазах дрожали блики,
   и в губах дрожали шпильки,
   волосы дрожали, с треском
   рассыпаясь по ключицам...
   снега стружки и опилки
   рассыпались над столицей
   с Гефсиманским перекрестком
   с тем же треском....
   И носились над домами,
   унося к такой-то маме
   Сердце Мити с Малой Спасской..."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Москва 2000г.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2
  
  
  
  
  
   2
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"