имы в Ленинграде начала 90-х годов выдались малоснежные. То ли действительно парниковый эффект давал о себе знать, то ли ещё что. Бывали, конечно, и снегопады как встарь, но только снег, полежав дней пять-шесть, чернел, сморщивался и превращался в какой-то затвердевший пепел. А бывало, голые бесснежные улицы неделями насквозь продувались холодными ветрами, дующими словно бы со всех сторон сразу. Небо в такие дни всё светлое время суток почти не меняло свой цвет: бледно-розовое у горизонта, оно постепенно переходило в бледно-голубой и синий в зените.
Вот в конце одной такой ледяной недели, около девяти вечера, Алёшка Пугачёв, восьмиклассник 14-ти лет отроду, вышел из своей парадной и задрал голову вверх. Редкие снежинки не спеша сыпались из беззвездной тьмы.
Алёшка неделю просидел дома почти безвылазно и бывал на улице два раза в сутки: утром по пути в школу и днём по пути из школы домой. Вечерами же ветер за окном свистел столь пронзительно и студёно, что от одной мысли выйти на улицу, по коже бежали мурашки.
Но вот в ночь с пятницы на субботу, когда Борей, наверно, умчался со своими демонами в выстуженные пустыни Финского залива, и температура к утру повысилась с минус 20 до минус восьми, из-под низкой серой платформы неба низверглись вниз бесчисленные легионы снежинок. Они не спеша, без метаний и завихрений, сыпали и сыпали, и казалось не будет им конца. Однако к вечеру небесный водопад снега обмелел до слабых ручейков. Тяжёлые, пузатые снеговые тучи ушли на запад и над ними оказалась высокая синь Урана. И заискрились под лучами уходящего солнца снеговые барханы. Но вскоре снег сменил алмазный блеск на опаловый, а потом утратил и его с приближением ночи.
Алёшка постоял с пол минуты на парадной лестнице, решая куда пойти и, так и не определившись, пошёл прямо.
Проходя мимо футбольного поля, по периметру которого высились баскетбольные щиты, Алёшка заметил как под одним из них вспыхивали алые угольки кончиков сигарет. Подойдя ближе, Алёшка узнал парней старших классов своей школы и среди прочих Димку Егорова, отчего внутренне весь напрягся. Егоров был дважды второгодник, отъявленный хулиган, имевший неоднократные приводы в милицию, и его боялось подавляющее большинство его же сверстников, так что же говорить о младших?
Почему боялись? Страх... Порой мы боимся темноты, хотя в ней ничего не кроется. Мы боимся оставаться дома одни, хотя знаем, что двери заперты и никто не может проникнуть внутрь. Почему мы боимся? ЧЕГО мы боимся?
Снежок пролетел над головой, прервав Алёшкины размышления, когда он уже миновал футбольное поле. Он обернулся, и второй снежок залепил ему прямо в физиономию. Вспышка злости затмила боль и мерзкое ощущение снега попавшего за воротник. Но длилось это долю секунды и ещё до того, как он открыл глаза, злость сменило чувство стыда и досады. Он знал, что не посмеет ответить Егорову или кому бы то ни было из тех, кто стоял с ним под баскетбольным щитом и от осознания этого на душе было во сто крат паршивей, чем от снега за шиворотом.
Но, как оказалось, когда снег был убран с лица, курильщики и не думали атаковать его. Зато Каролинка Солнцева, - девчушка, которую в компании звали Кэри или Солнышко, на год его младше и живущая в соседней с ним парадной, - помогала ему подняться, так как от удара он уселся на пятую точку опоры, и лепетала что-то о том, что она, дескать, не хотела и что это вышло совершенно случайно. А рядом с ней стояла Ольга Петровец, одноклассница Алёшки.
Надо было бы, конечно, наехать на них, но девчонка с такой неподдельной искренностью и заботой отряхивала его от снега, что Алёшка невольно сменил гнев на милость и, в конце концов, сам рассмеялся:
- Да ладно! Хватит меня шлёпать! А я уже, признаться, решил, что это Димка Егоров меня накрыл.
Едва он произнёс эту фразу о Егорове, - язык твой, враг твой, - как тут же пожалел. А Ольга Петровец сразу почувствовала нотку облегчения в голосе мальчишки и с ехидной улыбочкой спросила:
- А чего так? Боишься его?
Алёшка смутился от такого прямого вопроса, попробовал равнодушно ответить, что нет, с какой, мол, стати мне его бояться, но вышло это ужасно наигранно. Он поймал на себе внимательный взгляд Кэри и мучительное чувство стыда за свою трусость, затопило его душу.
"Чёрт! Вот толстая сволочь! - вспыхнула в Алёшке злость на Петровец за её вопрос. - И угораздило же её именно здесь и сейчас оказаться! Что теперь Солнышко обо мне подумает?"
Все эти мысли - стыд за самого себя, злость на одноклассницу, озабоченность за свой престиж перед Кэри, - пронеслись в сознании Алёшки в один миг и разбились о следующий вопрос Петровец:
- Ну, если ты такой смелый, то как насчёт того чтобы пройти подвалом мой дом?
Отказаться было смерти подобно и Алёшка, видя в этом шаге единственную для себя возможность реабилитироваться в глазах своей соседки по дому, с бравадой заявил:
- Да нет проблем!
- Ну, пойдём.
Дом Ольги Петровец стоял на окраине микрорайона, имел пять парадных и на шестой слегка загибался, что придавало ему форму буквы "Г" с очень коротенькой горизонтальной чертой. За домом проходила дорога, а за дорогой лежал пустырь, оканчивающийся у вала отстойника воды, отработавшей на многочисленных окрестных заводах.
Компания, или тусовка, как это называлось в те годы, в которых проводил свои свободные вечерние часы Алёшка, облазила все подвалы и чердаки микрорайона, постоянно меняя место своих "сходок", но волею ли судьбы или ещё по каким неведомым причинам, никогда не бывала в подвале дома Ольги Петровец. Нет, кто-то по нему, конечно, лазил, но народ в нём никогда не собирался. Так речная вода спокойно обтекает наклонно торчащий из чёрной глади омута конец затонувшего бревна.
Две девчонки и мальчишка шли к намеченному дому молча. Каждый думал о своём: Ольга - о том, что ей сегодня очень даже повезло; Каролинка - о том, что ей нравится этот голубоглазый паренёк, идущий рядом; Алёшка - о том, что дом, к которому они приближались, вызывает у него какое-то отталкивающее ощущение и хоть в каждом третьем его окне горит свет, кажется, будто это мираж, а на самом деле дом этот абсолютно пустой и мёртвый.
"Надо выбросить эти мысли из головы, - сказал сам себе Алёшка, когда они вступили на отмостку здания, и пошли к той его оконечности, которая не загибалась, - иначе я сейчас заведу себя до такой степени, что сдохну от страха в этом чёртовом подвале".
- Здесь, говорят, бомжи* живут, - словно между делом бросила через плечо идущая впереди всех Ольга Петровец.
Каролинка, которой уже и без того перестала нравиться эта затея, - одна мысль, что кто-то в одиночку пойдёт длиннющим подвалом этой девятиэтажки, вызывала у неё мурашки, - после таких слов сказала:
- Может мы не будем этого делать, а пойдём к нашим?..
Алёшка, весь внутренне сжавшийся при мысли, что где-то в чёрных недрах подвала этого дома, его могут схватить чьи-то грязные руки в лохмотьях, напряжённо молчал, всей душой желая убраться подальше от всей этой "проверки на вшивость". Но Петровец добила его последнюю надежду на не продолжение мероприятия, которое она затеяла:
- Да ладно тебе, Кэри! Я шучу. Просто хотела слегка накалить атмосферу. - Она метнула быстрый взгляд на одноклассника и с удовольствием отметила, что сказанные ею слова произвели желаемый эффект. - Мы же хотим узнать из какого теста сделан этот парень? Притом вот уже и вход.
Они остановились, дюжину шагов не доходя до торца здания, около подвального окошка, металлический лист, закрывавший которое, был загнут так, что в окошко всё-таки мог пролезть подросток.
- На другом конце подвала, по эту же сторону, есть точно такое же окно. Ты сразу его увидишь: оно вообще ничем не закрыто. Мы будем там тебя ждать. Пройдёшь - и Кэри тебя поцелует. Да, Кэри? Наградишь героя?
Каролинка смотрела на Алёшку и видела, как тот засмущался от таких слов её подруги.
- Или хочешь, я тебя поцелую? Кого ты выбираешь?
Алёшка посмотрел на Петровец, - на Каролинку он теперь даже боялся взглянуть, - и, стараясь говорить непринуждённо, вымолвил:
- Нет уж, я предпочитаю Кэри, - и вскинул-таки на неё взгляд.
Петровец, которую вдруг задели эти слова Алёшки, хоть и с улыбкой на губах, но на самом деле злорадно, сказала:
- Что ж, тогда вперёд, герой!
Алёшка пару раз ударил ногой по железу, загибая лист ещё больше наружу, и скользнул вниз. Секунд через 30 глаза его привыкли к темноте и он увидел, что стоит в совершенно пустой подвальной секции на всю ширину дома. По левую от него руку, в стене-перегородке чернел дверной проём. "Словно вход в Аидово царство", - подумал Алёшка и обернулся.
Петровец и Каролинка сидели на корточках перед окошком, в которое он залез, и смотрели на него.
- Ну, я пошёл, - сказал он им и двинулся в глубину подвала.
Тьма поглотила его и обе девчонки внезапно испытали неприятное чувство, словно они втравили парня в какую-то тёмную историю.
- Что-то не нравится мне всё это, - тихо сказала Кэри, глядя в подвальную черноту.
- Сама же говорила, что без ума от него, - ответила на её скрытый упрёк Петровец. - А о лучшем варианте сойтись с ним и мечтать нельзя! Если ты ему действительно нравишься, то он обязательно пройдёт этот подвал и у тебя появится прекрасная возможность поцеловать его. Ну а если он не пройдёт... - и Петровец многозначительно помолчала. - Ладно, пойдём на тот конец, а то он глядишь раньше нас там окажется. - И уже про себя добавила: - Со страху.
Каролинка поднялась с корточек и пошла следом за подругой, в душе проклиная себя за несдержанность. Ведь не расскажи она сегодня буквально два часа назад о том, что ей нравится Алёшка Пугачёв, у той не возникло бы идеи подвергнуть его какому-нибудь испытанию, в награду за которое ему предлагался бы поцелуй Кэри. Но Петровец не чувствовала неприязненного взгляда на своей спине. Её мысли были заняты другим. Она думала где лучше подкараулить Алёшку в подвале и включить у него перед носом фонарик, который она так кстати взяла сегодня из дома. Потому-то она и думала, когда вела подружку и одноклассника к входу в подвал, что ей очень даже повезло. Не будь у неё этого фонарика, она никогда бы не полезла в подвал одна, но со светом это будет не так страшно.
А Алёшка тем временем приближался к чёрному дверному проёму и ощущение песка под ногами вызывало воспоминания о лете и пляжах Финского залива, только этот песок был сырым и холодным-прехолодным.
Чем ближе он подходил к проёму, тем темнее становилось вокруг. Уже перед самым входом в другую секцию подвала, он обернулся и ещё раз посмотрел на окошко, в которое влезал сюда. Оно показалось далёким-далёким, подёрнутым светлой дымкой. "Будто бы со дна колодца вверх смотришь, - подумал он. - Будто бы из-под толщи воды на солнце". Затем он вновь повернулся и вступил в кромешную тьму.
Специфический подвальный запах - он напоминал ему запах в павильоне тропических растений в Ботаническом саду, - здесь был гораздо более плотный, чем в первой секции, в которой не было никаких коммуникаций. Алёшка постоял немного, вглядываясь в непроглядную темноту, начинавшуюся сразу перед его глазами, и слух его ловил шорохи, утробное урчание труб, журчание воды. Впереди лежали метры затопленных полнейшим мраком катакомб и ему безумно захотелось отступить. Он представил, как делает шаг назад, как идёт по песку к окошку с отогнутым на улицу листом железа... и шагнул вперёд.
*****
Ольга Петровец с Каролинкой пришли на другой конец дома и увидели, что все подвальные окна здесь забраны ржавыми листами железа с дырочками для вентиляции, либо частой металлической сетью.
- Оп-ля! - удивлённо воскликнула Петровец. - Недавно же были открыты! Ну, ничего, ты тогда стой здесь, а я пойду через первую парадную зайду. Если я его пропущу, то он всё равно сюда выйдет. Тогда скажи, чтобы через мусорку первой парадной выходил. Там открыто.
- Точно?
- Да точно, точно. Там из подвала в мусоросборник вообще дверей нет, а с улицы я дверь открою и зайду.
С этими словами Петровец развернулась и направилась к торцу девятиэтажки, чтобы обогнуть её и выйти на другую сторону здания: парадные размещались со стороны противоположной той, у которой стояли девчонки. Она уже почти дошла до угла, когда Кэри окликнула её:
- Послушай! А как я узнаю, что он дошёл?
- Ну, он же наверняка попробует открыть окно. Подёргает его. Ты увидишь, что там кто-то есть.
Петровец завернула за угол и улыбнулась. Конечно она знала, что все окна на этом конце забиты, но к чему об этом распространяться? Ха! То-то этот дурак напугается! Ха-ха! Замуровали! А тут ещё я откуда-нибудь выскочу! Вот было бы здорово, если бы он заорал от страха!
Подойдя к подъезду, Петровец согнала улыбку с лица, огляделась по сторонам и с усилием отодвинула перекошенную задвижку на двери камеры мусоропровода. В нос шибануло помойкой. Преодолевая отвращение, она шмыгнул в приоткрытую дверь и, ступая по полу, заваленному отходами, вступила на узенькую лестницу, ведущую в подвал.
Вообще-то, входы в подвал в домах типа Ольгиного, предусмотрены из парадной, но в последнее время на них всё чаще стали вешать замки, чтобы молодёжь туда не лазала. А про то, что в подвал можно попасть с улицы через мусоросборную камеру мало кто знал. Да и уличные двери самой камеры дворники частенько запирали. Но не все конечно: замки-то им жилконторы не выдавали.
Петровец вступила на подвальный песок и замерла, прислушиваясь. Нет, никого не слышно, только шорох-бормотанье воды в трубах. Петровец улыбнулась, представив, что Алёшка струсил и не пошёл по подвалу, и включила фонарик. В ту же секунду она чуть не выронила его, подпрыгнув на месте и сдавленно пискнув: мимо неё, словно гигантская серая крыса, стремительно прошмыгнула к выходу облезлая кошка. Петровец отлепилась от стены, тихо выругавшись, думая, что куртка теперь сзади испачкана побелкой, и чувствуя, как рассасывается внизу живота вакуум страха.
Взяв себя в руки, она двинулась к торцевой подвальной секции, точно такой же в какую спустился на другом конце дома Алёшка. Петровец не собиралась перехватывать его, как она сказала подружке, здесь, у первой парадной; она решила встретить его в самом конце пути, когда он войдёт в последнюю секцию подвала и увидит, что все окна закрыты; она даже позволит ему подойти к одному, чтобы и Кэри услышала, как он завизжит, когда она нападёт на него сзади; а может она появится у него перед носом и включит фонарик прямо в лицо, едва он переступит порог секции: тогда можно будет увидеть его физиономию, перекошенный от ужаса и неожиданности.
Так мечтала Ольга Петровец, присаживаясь на корточки в самом тёмном углу последней подвальной секции и видя сквозь частые дырочки железного листа в одном из окошек, обутые в короткие сапожки ноги Кэри. Улыбка блуждала на её губах и она не отдавала себе отчёта в том, что делает всё это лишь потому, что смертельно завидует Кэри: она-то давно знала, что Каролинка нравилась Алёшке, но молчала об этом, так как этот голубоглазый паренёк был неравнодушен и для её сердца.
Прошло минут 10 и Петровец, выкурив сигарету (она никогда не узнает, что тем самым невольно заставила сжаться от страха сердце того, кого она караулила), уже было стала проявлять нетерпение, что её "жертвы" так долго нет, - может действительно струсил и вернулся? - когда вдруг поняла, что слышит какой-то звук, едва уловимый, непрерывный и незаметно становящийся всё более тонким. Он был похож на комариный гул и непонятно было откуда он исходит; он был похож на далёкий протяжный гудок паровоза, на предвестник чего-то; он был похож на заунывное бесконечное "М-М-М", выводимое огромным хором, и нечеловеческой тоской и какой-то тяжестью наливалось тело от этого "М-М-М".
"Что за чёрт?" - успела подумать Петровец и звук, истончившись до такой степени, что человеческое ухо уже практически не воспринимало его, тут же оборвался... Сложно сказать чем он оборвался. У Петровец возникло ощущение, словно где-то отворились с лязгом, скрипом и шипеньем, створки гигантских ворот. И следом за этим по подвалу прокатилось: "О-ОА-АХХ!" - то ли вздох, то ли стон. Он пришёл откуда-то из центра подвала, оттуда, где сейчас должен был находиться Алёшка, ворвался через дверной проём в секцию, где сидела Петровец, отразился от торцевой стены и накрыл сидящую в углу девчонку ощутимой волной холода.
*****
За несколько минут до того, как Петровец услышала первый звук, Алёшка, перелазя через очередную трубу, идущую в полуметре от пола, и нагибая голову, чтобы не задеть проведённую над нижней трубой ещё одну водяную жилу, почувствовал запах табачного дыма. Он так и застыл между двумя трубами, оседлав нижнюю из них, как коня, и весь обратился в слух.
"Откуда здесь табачный дым? Кто может здесь курить? Водопроводчики? Да какие к чёрту водопроводчики в такое время?! Притом эту братию было бы слышно за милю: они же без мата, как я без заморочек. Кто-то из наших? Но я бы знал, если бы кто-то сюда ходил".
Алёшка вновь, как и перед домом, представил, как кто-то заросший, в грязной вонючей одежде будет гнаться за ним по подвалу, а потом загнёт вот в такую же позу, в какой он стоит сейчас и... изнасилует. Захотелось заплакать и одновременно проклясть и свою одноклассницу Петровец и соседку по дому Кэри и Егорова и весь мир! Он подумал, что если надо будет бежать назад, то через 20 шагов он свернёт себе шею. "Нет, ну их к чёрту со всеми ихними испытаниями и поцелуями! Двину-ка я лучше обратно, скажу, что в одном теплаке какие-то мужики сидели и я не стал мимо них пробираться. - Чей-то тихий голос в его сознании шепнул ему, что это бред, что от такого оправдания за версту веет ложью, но он лишь зло бросил в ответ: - Ну и что?! Ну и что, что бред?!".
С такими мыслями Алёшка начал переносить ногу через нижнюю трубу, забыл о трубе над головой, поднял последнюю, и боль раскалёнными зубами впилась ему в затылок.
- Твою мать! - прошипел парень и злость, как волна, набежавшая на отпечатки человеческих ступней на прибрежном песке, смыла его страхи.
Решительно, но стараясь не шуметь, он перелез через трубу и двинулся дальше. И здесь горячие челюсти боли вторично сомкнулись на его затылке, потому что едва он встал в полный рост, как отшатнулся назад, ударившись о ту же трубу что и первый раз. А причиной тому послужило то, что песок у него под ногами ожил, заструился, как вода, в темноту впереди, и Алёшка, почувствовав, что его ноги, словно они стоят на ленте эскалатора, тянет вперёд, отшатнулся назад.
Едва его голова соприкоснулась с трубой вторично и он, схватившись за неё руками и матерясь, согнулся от боли, как песок застыл. И не было никакого движения, и не было ни прошлого ни будущего. Был лишь протяжный звук "М-М-М".
Алёшка решил, что это у него в голове звенит от удара и, думая, что течение песка ему померещилось вследствии резкого принятия вертикального положения после нескольких минут нахождения в позе всадника, прильнувшего к холке мчащейся галопом лошади, всё же зачерпнул ладонью горсть песка. "Тёплый", - удивлённо подумал он. И звук "М-М-М" оборвался. И началось безумие.
Ржавое лязганье и шипенье, что вызвало у Ольги Петровец ассоциацию с открывающимися створками гигантских ворот, было услышано и Алёшкой, и вызвало в нём те же ощущения, за той лишь разницей, что врата эти, казалось пареньку, раскрылись в дюжине шагов во тьме перед ним. Песок, вновь оживший, заструившийся из-под ног, затягиваемый в черноту впереди, вдруг, словно под порывом ветра, швырнуло обратно. И одновременно с этим в темноте перед ним возникли какие-то клочья белого тумана. Они двигались, свивались, и постепенно сформировали полупрозрачное, расплывчатое нечто. Оно походило на белёсую фигуру человека в балахоне, на призрачного ку-клус-клановца, парившего в невесомости. И в то же время в очертаниях того, что двигалось к Алёшке из тьмы, угадывалось что-то нечеловеческое, и в первую очередь на эту мысль наводило то, что белизна, в том месте, где у человека находится голова, была непропорциональна большая сравнительно со всей остальной фигурой, и в ней, так же как само виденье проступало из глубины подвала, проявлялись черты лица... лица, - это уже было очевидно, - не очень-то похожего на обыкновенное человеческое лицо: туманные провалы - так проступает сквозь лёд затянувшейся полыньи тёмная вода, - на месте глаз, громадный, схожий со сморщенным стручком перца, крюк носа, и контур, как бы запавшего в самого себя, рта.
Алёшка выставил вперёд правую руку, опираясь левой о трубу за спиной и не чувствуя боли ожога; а силуэт уже был буквально перед ним и словно хотел заключить мальчишку в объятия.
Алёшка задохнулся, захлебнулся на вдохе воздухом, будто тот вдруг затвердел у него в горле и глаза его полезли из орбит, когда белёсая фигура прошёл сквозь него. "О-ОО-АХ-ХХ!" - услышал он в следующее мгновенье и обернувшись, увидел, как то, что только что прошло сквозь него, удаляется в том направлении откуда он пришёл, и что трубы, которые он перелез минуту (три? год? вечность?) назад, обёрнуты паутиной и с брюха верхней, словно чудовищная гирлянда, тянется к нижней клейстер крови.
И тогда он развернулся и побежал, не замечая, что изо рта его вырывается пронзительный крик ужаса.
Этот крик услышала и Ольга Петровец, сидящая в уголке подвальной секции, где должен был закончиться Алёшкин путь, и загипнотизированная движением песка, - будто змеи или черви стремительно и неуловимо скользили в нём у самой его поверхности, - на всей площади секции. Она вздрогнула и с удивлением подумала, что песочное течение ей не мерещится: так человек просыпается, встаёт с кровати, идёт в ванну, чистит зубы, вспоминая о том, что ему только что снилось, и вдруг просыпается уже по-настоящему; просыпается и понимает, что до этого просыпался во сне. Она хотела встать, но не смогла. Её тело вжалось в подвальный угол и сознание, заключённое в этом теле, поняло, что последнее не подвластно ему. Но сознание не испугало это, ибо оно было столь удивлено, что испуг ещё не успел его охватить.
Испуг, точнее панический ужас, отпочковавшись от Алёшкиного загривка, скакнул с него пауком, - когда осёдланный им мальчишка влетел в конечную цель своего пути, - на скорчившуюся в уголке Петровец. Недвижимая, она лишь широко открыла глаза, когда её одноклассник, весь перемазанный, без шапки, с разбитыми губами и рассечённой переносицей, вбежал в секцию. Он влетел туда не чуя под собой ног и не зная сколько пробежал подвальными катакомбами. Его ноги, начавшие самостоятельную жизнь, когда он смотрел вслед прошедшему сквозь него, три или четыре раза (он не помнил) подводили своего хозяина, спотыкаясь о трубы, но всё же вынесли его в спасительную в теории секцию. Он влетел туда, но вместо спасительного, светящегося светом уличных фонарей, прямоугольника окна на уровне своих плеч, увидел сита железных листов. Безумие, пульсирующее в его голове, взорвалось, и остатки разума полетели во все стороны, как кусочки стальной ленты, которой начиняют гранаты Ф-1.
*****
Кэри сидела перед забитым железом подвальным окошком и пыталась разглядеть, что творится внутри. Она тоже слышала крик в подвале и холодные щупальца страха потянулись из-под дома вслед за этим к её сердцу, терзаемому сомнениями: позвать ли кого-нибудь на помощь или нет? Но кого? Она терялась перед этим вопросом и не знала, то ли обратиться к первому попавшемуся прохожему, то ли побежать в милицию, то ли домой.
Подвал молчал и Кэри уже начала было сомневаться: не померещился ли ей крик из подвала? Однако, сбросив наваждение, она всё же решила сбегать на другую сторону дома, в первый подъезд и найти там Ольгу Петровец, и тут железный лист потряс изнутри удар. Кэри отпрянула, в испуге от неожиданности, от окна и не сразу узнала голос рвущийся из-за железа и приглушённый им:
Лист сотрясался под ударами сыплющимися на него с подвальной стороны, а Кэри, как сидела на земле (упав на неё, когда отшатнулась от окна), так и продолжала сидеть, бессмысленно улавливая призывы о помощи и не сознавая смысл слышимого. А потом в подвале наступила тишина. Гробовая тишина.
*****
Алёшка, молотящий кулаками по железному листу закрывающему окно, мешающий кровь на своём лице со слезами, почувствовал, что нечто, явившееся из тьмы вслед за бегущим песком, вернулось, и резко повернулся к нему лицом.
Петровец же, вжавшаяся в угол и бессильно наблюдавшая из параличной камеры своего тела за бьющимся в забранное окошко Алёшкой, не чувствовала этого: она это видела.
Видела, как из провала кромешной тьмы - дверного проёма - на фоне тёмной подвальной стены, выплыла (не вышла, а именно выплыла, так как движение было слишком плавным, а ноги создания, если таковые вообще были, скрывались полами, словно бы высеченного из гранита, балахона) серая фигура. Голова, несоразмерно большая относительно тела, обрамлённая то ли длинными - по плечи - свалявшимися в невиданные космы и торчащими во все стороны волосами, то ли какими-то серыми водорослями, медленно повернулась к Петровец и в сознании девочки что-то непоправимо сместилось, как сместилось до этого что-то в её нервной системе, в результате чего тело перестало её слушаться.
- Хозяин... - осенним падающим листом слетело слово с губ Петровец в мертвящую черноту глазных провалов, уставившихся на неё с маскоподобного лица. Она не знала откуда к ней пришло это знание, но она знала - перед ней Хозяин Подвалов.
Алёшка же в это время, развернувшись лицом к вошедшему, и на этот раз уже абсолютно реальному нечто, прижался спиной к подвальной стене под окошком, в которое он только что колотил, и распластал по ней руки. Он видел на периферии поля зрения сжавшуюся в комок Петровец в углу подвала, - этакая голова на маленьких ножках, без туловища, - и на миг испытал чувство радости, когда появившееся в секции создание повернулось к ней; чувство радости и облегчения, сродни тому, что он испытывал, когда, придя на урок не выучив домашнего задания, учитель, после секундной паузы в начале опроса, называл не его фамилию. Но чувство это было недолгим, ибо контуры Хозяина, как, слышал он, назвала его из своего угла Петровец, уже начали истаивать в том месте, где он только что был и проступать буквально перед Алёшкой. Это было похоже на то, как перемещаются по экрану телевизора персонажи некоторых мультфильмов времён Советского Союза, где фигура не плавно движется по экрану, а как бы дискретно: вот она стоит в одном месте и в одной позе, а в следующий миг уже появляется в другой позе и в другом месте, оставляя на предыдущем тающий силуэт; то есть процесс непосредственно движения опускается.
Алёшка инстинктивно поднял левую руку, закрываясь от надвигающегося на него нечто с чем-то непонятным на месте глаз, с огромным носом словно изогнутый и иссохший клюв гигантской птицы, с ротовой щелью нечётко выделяющейся на сером фоне то ли кожи, то ли отсыревшей штукатурки. На уровне пояса Алёшка уловил какое-то движение, опустил взгляд и успел увидеть приближающуюся к нему по дуге снизу, от самого пола, громадную, точно веерные грабли на даче у его деда, многопалую, - он не осознавал сколько на ней было пальцев, но явно больше пяти, - ссохшуюся длань, с тонкими пальцами, оканчивающимися чёрными короткими лезвиями кошачьих когтей, и того же мокро-серого цвета что и лицо-маска. Он не успел защититься, он успел лишь увидеть. В следующий миг чудовищная ладонь сомкнулась на его гениталиях и мальчишку подняло вверх, ослепив его мозг вспышкой отвращения, перед тем, как утопить в океане боли.
Всё было застывшее, как манекены: и Петровец в углу, и то, что она назвала Хозяином - застывшее столбом человекоподобное нечто с одной единственной рукой, поднявшей спереди, словно громадным хвостом просунутым из-за спины себе между ног, мальчишку, - и даже песок подвала всё это время двигающийся в ритуальном танце. Но длилось эта пауза лишь миг. Из серых складок балахона появилось с боков, - с молниеносной скоростью, словно взметнулись крылья большой серой птицы, - ещё две руки и сомкнулись на голове мальчишки живым капканом, заглушив его вопли. Лицо-маска при этом оставалось неизменным и безжизненным; таким оно было и когда на него косо брызнула первая кровь.
*****
Гробовая тишина, будто бы всасывающая Кэри сквозь дырочки в железном листе во тьму за ним, взорвалась высоким и тонким - не девчоночьим даже, а каким-то абсолютно неестественным, - криком. Кэри вздрогнула и в тот же миг железный лист чуть прогнулся и из каждой дырочки в нём ударила тёмная струйка густой жидкости, забрызгав сидящую на корточках в двух метрах от окошка Кэри с ног до головы. Та провела ладонью по лицу, облизнула губы и успела подумать, не успев испугаться по настоящему: "Кровь", - прежде чем лист железа, закрывающий подвальное окошко, вынесло из него, как будто взрывной волной. Его вынесло с такой силой, что не откинься - чисто интуитивно - Кэри на спину, он убил бы её, ударив прямо в лицо. А так она почувствовала лишь порыв ветра от пролетевшего над ней куска железа и ошмётки чего-то мокрого и горячего, упавшие на неё вслед за этим. Кэри села на снег и, обведя бессмысленным взглядом пространство между собой и, теперь уже ничем не закрытым, подвальным окошком, увидела, что всё оно забрызгано кровью, усеяно обрывками одежды и ... - наименование тому, что она видела, пришло к ней само по себе, вне зависимости от её разума, - человеческим внутренностями.
Она не закричала. Всю её душу безжалостно сдавило в коконе первобытного, животного ужаса. Волчьи клыки его сомкнулись в мёртвой хватке на её горле; дыхание окаменело. В мозгу не осталось никаких мыслей, само сознание превратилось в вакуум и широко раскрытые застывшие глаза смотрели, как вырисовывается, материализуется из темноты подвального окна очертания чьего-то омерзительного лица, цвета застывающего бетона.
Иногда, глядя какой-нибудь фильм ужасов, Кэри восклицала про себя, в напряжении наблюдая, как перед замершим на месте человеком, поднимается из могилы зомби или появляется оборотень: "Беги! Беги, придурок! Беги, что ты встал как вкопанный!?" Бежать невозможно. И невозможность эта осознаётся лишь при попадании в аналогичное положение. Понять её, не испытав на собственной шкуре, нельзя, так же, как нельзя слепому объяснить как выглядит радуга.
Лицо, - если только можно назвать лицом эту серую маску, чем-то ассоциирующуюся с масками африканских шаманов, и больше любого человеческого лица раза в два, - приблизилось почти к самому оконному проёму. Кэри отчётливо видела громадный бугристый нос, загибающийся к самому подбородку; настолько острому, что лицо-маска имела почти треугольный анфас; множество каких-то не то наростов, не то бородавок по всему лицу; серые, как будто наэлектризованные, волосы-водоросли; тёмные провалы глазниц, в которых не было видно глаз; дёргающуюся прорезь рта, словно он был зашит и пытался разорвать стягивающие его нити ухмылкой...
Тварь пыталась ухмыльнуться и едва Кэри поняла это, как в грудь её мягко толкнула едва уловимая ухом звуковая волна: "Иди... ко мне..", - и одновременно с этим из подвального окошка, в котором маячила серая жуть, тёмным мячиком вылетела и упала прямо Кэри на колени, оторванная голова Алёшки.
Вот тогда пронзительный визг Кэри сломал-таки замок ужаса на её устах и разнёсся далеко по микрорайону, заставляя прохожих вздрагивать и в страхе озираться по сторонам.
*****
У сторожил 13-го отделения милиции Красногвардейского района, повидавших немало дерьма за годы своей службы, до сих пор стынет кровь в жилах, при воспоминании о том убийстве 20-го декабря 92-го в подвале дома N9 по улице Передовиков.
На первый звонок дежурный по отделению никак не прореагировал, решив, что звонящий просто шизик: спокойный мужской голос сообщил по телефону, что на газоне девятого дома по Передовиков, со стороны дворов, сидит девочка с человеческой головой в руках, после чего в трубке сразу же раздались короткие гудки. Дежурный хмыкнул и даже не подумал выслать по указанному адресу машину. Когда же минут через 10 позвонил другой мужчина и сообщил ему то же самое (при этом представившись и назвав свой домашний адрес), дежурный несколько обеспокоился, хоть и промелькнула у него мысль: "Каких-нибудь двое уродов нажрались в умат и теперь им мерещится из окна чёрти что", - наряд туда всё же отправил. К моменту выезда последнего, в отделение поступило ещё пять звонков от жильцов той же панельной девятиэтажки под номером 9 по Передовиков, и от их описания некоторых подробностей места происшествия, у дежурного пробежал холодок по спине.
Но его ощущения были лишь цветочками по сравнению с чувствами тех, кто лично спускался в подвал, где в углу окаменела индейским истуканом Ольга Петровец. Вся секция - стены, потолок, песочный пол - была залита кровью, там и сям валялись человеческие потроха и оторванные части тела: первое, что высветил луч ментовского фонарика, когда его направили с улицы в подвальное окошко, была рука со скрюченными пальцами и белеющей костью локтевого сустава. В трёх метрах перед подвальным окошком, на газоне, уже оцепленном и окружённом толпой зевак, - когда надо, ни одной живой души рядом нет, а когда они на хрен не нужны - табунами бегают! - на снегу, усеянном кровавой требухой, лежала мальчишечья голова с печатью безумия на искажённых чертах лица.
"Господи! Как же показать это родителям?" - подумал следователь, увидев, уже в морге на столе, эту всю какую-то почерневшую голову с раскрытым в беззвучном крике ртом, и рядом две исходящие кровью кучки - первую с частями человеческого тела, а вторую - с лоскутами одежды.
- Это всё, - предупреждая вопрос следователя, произнёс патологоанатом.
Следак молча кивнул, а док продолжил ровным и тяжёлым голосом:
- В заключение о смерти я написал, что последняя наступила в результате механического...
("Как будто может быть ещё какое-то", - подумал следак, не отрывая взгляд от чёрной головы, неслышно кричащей на столе.)
- ...расчленения. Но это, конечно, бред полнейший... Что с ним случилось на самом деле... Точнее, каким образом с человеком могли сделать вот такое, я не знаю. Какое-то взрывное устройство внутри объекта, - наиболее реальная версия, - исключается, так как характер повреждения тканей говорит о воздействии из вне. То есть впечатление такое, будто его действительно по кусочкам разорвали или что все части его тела, все кости скелета, вдруг, по каким-то неведомым причинам, разлетелись в стороны, так, словно они стали противоположно намагничены относительно друг друга. Например, правая рука. Мало того, что она вырвана в плечевом суставе и разорвана в локтевом; у неё ещё оторвана кисть и каждый - каждый! - палец! Не обрезан, не отрублен, а именно оторван...
Следователь слушал патологоанатома, а перед глазами у него стояла картина, какую описал ему дежурный оперативник, прибывший со своей группой к месту происшествия...
...Она сидела в углу секции, на корточках. Фонари светили ей прямо в лицо, но она даже не пыталась его прятать - создавалось впечатление, что свет совершенно её не слепит, - и смотрела словно бы сквозь нас.
Мы медленно приближались к ней, и у меня было такое чувство, что сейчас эта девчонка дикой кошкой махнёт кому-нибудь из нас на грудь и вцепится зубами в глотку. А во рту у неё торчало что-то типа кляпа. Так я подумал по началу. "Спокойно, малышка. Всё хорошо. Мы из милиции", - произнёс я. Ха! Я ещё тогда подумал, что она и так через чур спокойна, НЕНОРМАЛЬНО спокойна, и ей совершенно похрен - из милиции мы или же ангелы небесные.
Я наклонился к ней и только тогда понял, что то, что я принял поначалу за кляп, на самом деле вовсе не кляп. Признаться, в тот момент мне жутко захотелось сблевануть, потому что во рту у неё был член и мошонка, и вовсе не в качестве кляпа: она крепко держала их в зубах, как собака кость. Не, не поперёк. Нормально. Ну, в смысле, как все девки, когда в рот берут. Просто... Бля! Не знаю как объяснить! Надо это видеть, чтобы понять. У меня так мой буль* мячик держит, с таким же упёртым выражением в зенках.
Когда я коснулся её плеча, то она даже не шолохнулась, лишь крепче сжала челюсти. Я провёл у неё перед глазами рукой и сказал:
- Похоже она ничего не видит. - А потом добавил: - И судя по всему не слышит.
- Что будем с ней делать? - спросил кто-то из сержантов. - Надо бы наверно вынуть у неё... это...изо рта-то..
- Ты что ли это сделаешь? - говорю я ему в ответ. - Я лично за это дерьмо браться не собираюсь. Да притом ты потрогай её: она же вся как каменная. Может судорога какая?...
*****
Эмвэдэшники вынесли Ольгу Петровец в точно такой же позе в какой она сидела в углу подвала, только когда приехала скорая и врач сделал ей какой-то укол. Но и тогда тело её оставалось словно бы окоченевшим, а челюсти плотно сжатыми. Гениталии вынули у неё изо рта в больнице, вставив между зубов скальпель и используя его в качестве рычага, и как только это было сделано, из её глаз потекли слёзы, а напряжённые мышцы стали расслабляться. Но сознание так и не вернулось к ней, и последующие годы лечения в лучших психотерапевтических центрах страны не дали никаких результатов. Большую часть времени она проводила на корточках, обхватив руками колени, в углу своей палаты, устремив остекленевший взгляд на только ей видимые вещи. Она ждала. И в каждую минуту своего ожидания она видела одно и то же: разрываемого на куски Алёшку и веера крови разлетающиеся по подвалу; а затем - наплывающую на неё чудовищную многорукую фигуру Хозяина Подвалов и его шёпот-приказ: "ДЕРЖИ ЭТО", - после чего словно громадный паук лёг ей на лицо - это была ладонь Хозяина, - и челюсти её послушно сомкнулись на чём-то тёплом и мягком. Она не знала, что это такое ни тогда, ни годы спустя. Она была поглощена страхом, всё её сознание растворилось в ужасе и готовности выполнить то, что ей приказывали, и когда кто-то или что-то - она не видела окружающего мира, а лишь порой ощущала его воздействие, - забрал у неё то, что она должна была держать в зубах, она поняла, что обречена. Вот тогда-то и началось её ожидание. Ожидание неминуемой расплаты за невыполненную ею волю Хозяина Подвалов. Ожидание, заставляющее её забиваться в угол своей палаты и чуть покачиваться из стороны в сторону под заунывное, бесконечное "М-М-М". Лишь изредка - раз в два-три месяца - её стеклянные, смотрящие в мир иной, глаза оживали и в них плескалась ртуть паники. Врачи заметили эту закономерность и высказывали множество предположений по поводу причины этого, но никто не знал истинной. А заключалась она в том, что раз в два-три месяца Ольга Петровец чувствовала: Хозяин здесь, внизу, в подвале больницы или клиники, где она в тот момент находилась; он бродит там, по тёмным подвальным катакомбам и остановившись, наконец, точно под тем местом, где находилась девочка, поднимает своё лицо-маску вверх и смотрит, смотрит на неё сквозь межэтажные перекрытия...
* буль - пит-бультерьер.
*****
Каролина отодвинула ногой половицу, которая закрывала крышку подпола и крикнула через плечо, берясь за кольцо люка:
- Саша! Принеси-ка мне с уличного стола банки с огурцами!
Спрыгнув на верхнюю площадку бетонной лестницы подвала, которая находилась на пол метра ниже уровня пола, она упёрла руки в бока и, уже начиная сердиться на нерасторопность сына, вновь окликнула его.
- Да несу, несу... - донеслось до неё с улицы в ответ.
Потом раздались шаги на крыльце, скрипнула дверь в дом и десятилетний мальчуган вошёл в коридор с трёхлитровой банкой солёных огурцов в руках.
- Ну наконец-то, - недовольно сказала Каролина, беря банку из рук сына. - Я уж думала, что до ночи здесь просижу.
- Я из-за твоих банок такого жука упустил! - с мировой скорбью в голосе пожаловался мальчишка.
- Ничего, - Каролина поставила банку у себя в ногах, - другого поймаешь, а сейчас принеси мне ещё одну банку.
Саша ушёл за банкой, а она спустилась на несколько ступенек вниз, так, что её голова оказалась ниже уровня пола и она могла видеть, что находится под домом: битые кирпичи, промасленные тряпки, доски и вообще какой-то непонятный древний хлам. Нащупав в темноте тумблер включения света, - каждый раз ища его, она боялась наткнуться на какую-нибудь из многочисленных паутин с жирными пауками-крестовиками, либо на мышеловку, в изобилии расставленные вокруг входа в подпол.
Но вот в дверном проёме появилась тонкая полоска света и молодая женщина потянула толстенную, обитую железом, дверь на себя.
Спустив банки с верхней площадки, она наклонила голову, чтобы не удариться о верхний косяк двери, - та была высотой всего в полтора метра, - и вошла в само помещение погреба.
Первое, что она всегда испытывала, входя туда, был холод. Он чувствовался уже и на лестнице, но здесь, за дверью, это был прямо какой-то холодильник.
Погреб был совсем маленький, общей площадью метров пять квадратных, не больше. В стене справа от входа, была сделана ниша, в которой стаял короб с картошкой. У левой стены пылились 60-тилитровые бутыли с вином, а вдоль стены напротив входа шёл стеллаж с банками варенья, солёными огурцами, маринованными помидорами, кабачками, консервами и прочей снедью. Все эти летние запасы уже не помещались на полках и оккупировали часть бетонного пола рядом со стеллажами.
Каролина наклонилась, ставя банки на пол, потом разогнулась и взгляд её задержался на лампочке под потолком, на которую вместо плафона был надет решётчатый колпак, чтобы не разбить её, задев случайно головой. Лампочка излучала чахоточный жёлтый свет и на Кэри вдруг нахлынули воспоминания...
И враз исчезли 20 лет жизни, отделявшие её от того далёкого и страшного декабря 92-го, и вновь она была девчонкой и вновь держала в руках оторванную голову паренька из соседнего подъезда, и голова эта, с закатившимися зрачками, сверкающая словно бельмами, белками глаз, вновь показывала ей язык. Тогда, в тот момент, и в последующие дни следствия, она не то чтобы сказать об этом кому-нибудь, она сама себе не верила. Не верила, что это было на самом деле, что голова - оторванная голова! - показывала ей язык; что тот вечер вообще был. Наверно это неверие и спасло её от сумасшествия. Но по прошествии 14 лет, когда ей стукнуло 27 и всё случившееся в декабре 92-го уже давно казалось ей кошмарным сном, нереальностью, Хозяин дал о себе знать...
Это тоже случилось зимой, только в конце. Она выехала с работы на своём двух дверном Опеле-Астра около 18.30. и всю дорогу домой всё её существо переполняло совершенно невероятное чувство: гинеколог, у которого она была в свой обеденный перерыв, подтвердил её беременность. "Я готова стать солнцем!" - выразила она мысленно свои ощущения и в следующий миг внутри у неё стало пусто-пусто, руки судорожно вцепились в руль, а правая нога непроизвольно вдавила до упора педаль газа вместо тормоза.
Этот день, отмеченный таким светлым событием в её жизни, мог очень трагически закончится: машина в один миг покрыла сотню метров и затормози она долей секунды позже - мальчишка, переходивший с собакой эту окраинную улицу города, не остался бы застывшей статуей стоять в трёх сантиметрах перед её Опелем, а валялся бы тряпичной куклой метрах в десяти позади. Она и тот парень с собакой несколько секунд, показавшихся обоим неимоверно долгими, смотрели друг на друга широко открытыми немигающими глазами, а потом собака рванулась вперёд и парень, выскочив из света фар её машины, исчез в темноте. А Кэр, по-прежнему стискивая руки на руле, закрыла глаза и отмотав время на минуту назад, вновь видела, как кирпичи, замуровывающие одно из подвальных окон дома, стоящего возле самой дороги, проваливаются во внутрь и за ними проступает во тьме лицо-маска того кошмара, который, она думала, навсегда остался в прошлом.
С тех пор она больше никогда не садилась за руль автомобиля. Муж, которому она раньше ничего не рассказывала о декабре 92-го, дома выслушал её молча, обнял и больше никогда не возвращался к этому. Не возвращался, хотя когда на следующее утро он забирал брошенную ею машину, - вечером она оставила её у обочины и доехала до дома на автобусе, - то прошёлся вдоль того дома, в котором, как он считал, жене что-то померещилось, и увидел лишь подтверждение своему мнению: ни одного незамурованного подвального окна. Он был хорошим мужем. Настолько хорошим, что через несколько лет она вновь стала воспринимать всё случившееся в декабре 92-го и в день, когда она узнала, что беременна, как что-то, что происходило не с ней. "Всё это имело место быть в действительности, да, - думала она, - но с кем-то другим, не со мной".
Её психика проявила чудеса изобретательности в защите самосознания от негативного воздействия отдельных моментов прошлого, но теперь, через 20 лет после 92-го года, когда она стояла в погребе своего садового домика и смотрела на тускловатую лампочку под потолком, у неё возникло чувство, что стеллаж с банками перед ней - всего лишь ширма, за которой простираются какие-то бескрайние пространства подземного лабиринта. Взгляд её упёрся в цементную стену за банками на стеллаже, проверяя её реальность, различил поблёскивающие капельки воды на шершавой поверхности. "А что если человека оставить в таком месте без света на неделю?" - мысленно спросила она сама себя. "То он сойдёт с ума", - кто-то тихо прошептал-прошипел ей в ответ и вот тогда она почувствовала...
Она почувствовала Его приближение. Он был далеко, но двигался сюда, к ней, и двигался стремительно. Каролина вновь стала маленькой девочкой, Кэри, у которой страх растворил всё внутри. А Он приближался. Со стороны города. Она уже почти видела его громадный нос-крюк, расплывчатые тёмные омуты глазниц, развевающиеся космы волос-водорослей и балахон, изъеденный мышами. Его фиолетовые губы не размыкались, но она слышала шёпот: "Закрой дверь. Вернись туда, где ты должна быть. Закрой дверь и я покажу тебе путь назад...".
*****
Сашка, принёсший матери вторую банку с солёными огурцами, опустил трёхлитровку на пол около откинутой крышки подполья и, встав на колени, заглянул вниз со словами: "Мама?" - но вместо маленького погреба, уставленного закатками и большущими бутылями с вином, он увидел закрытую, обитую коричневыми листами железа дверь с жёлтыми линиями света по периметру. В следующий миг свет за дверьми погас...
КОНЕЦ
1999-2000гг. А.Каштанов
System9a@gmail.com
* бомж - лицо Без Определённого Места Жительства, так называли в те годы бродяг, бездомных, нищих и пр.