С утра шёл дождь. Мартуся отправилась на работу, но дело не клеилось, настроение - серое и непроглядное, как этот день. Уныние в последнее время стало обычным. Было всё: сын, муж, любимая работа, - но что-то мешало наслаждаться этим. Тоска зелёная. Жизнь в спокойной, беспроблемной Чехии наводила скуку. Предсказуемость, заданность судьбы раздражала. Хотелось поэзии и силы характеров, а её окружали серые благополучные люди, как чёрт от ладана отмахивавшиеся от дерзости, оригинальности, всего действительно нового. Ей даже стало казаться, что в этой среде она начала хиреть и вять. Мартуся никогда не считала себя искательницей опасности и острых ощущений, человеком, которому для достижения комфорта нужны периодические впрыскивания адреналина, и не могла понять, чего же ей недостаёт, что гонит по жизни. Может, это была легендарная пассионарность, придуманная этнологом Гумилёвым, в просторечии страстность, или как сейчас модно говорить "драйв" (drive)? Или русская непоседливость, когда, как писал историк Соловьёв, "сын умирал не там, где отец", и которая довела нас до берегов Тихого океана, заставив освоить немереные пространства. Есть, наверное, неуёмная жажда деятельности, которая сильнее и благополучия, и безопасности, и уважения к законам. Почему издатель-миллиардер Фельтринелли, кстати, первым опубликовавший пастернаковского "Доктора Живаго", заболел мировой революцией, бросил налаженную жизнь, финансировал ультралевые "Красные бригады", вынужден был уйти в подполье и погиб сорока шести лет от роду, взрывая линию электропередачи! Что же не сиделось-то ему в роскошной вилле на Адриатике!
Поняв, что в таком настроении бессмысленно торчать на работе, тупо уставившись в экран компьютера, Мартуся ушла из Института, отправилась бродить по Праге. В маленьком тёмноватом кафе, где присела передохнуть, внимание привлёк мужчина за соседним столиком. Пила кофе, то и дело сквозь ресницы поглядывая на него. Цепляло в нём что-то глаз, но что? Улыбнулась этикетке "Detonator Original" на кармашке его рубашки. "Может детонатор зацепил? - гадала она - Нет, тут что-то другое". Вдруг осенило, ведь это его она видела вчера неподалёку от своего дома. Поднялась, пошла к выходу. Что станешь делать? Нарочно выбрала путь вдоль набережной Влтавы. Прохожих мало, всё на виду. Мужчина последовал за ней. Игра в кошки-мышки продолжалась недолго. Нагнал и неожиданно произнёс: "Пани Марта, мне кажется, нам нужно о многом поговорить". И Мартуся неожиданно для себя ответила: "Я тоже так думаю".
Это был Карел. Чех по национальности, он в 68-м году эмигрировал вместе с родителями в Англию. С тех пор стал гражданином мира, теперь жил в Мюнхене. Сотрудничал с лондонской фирмой, представляющей гигантский бизнес 21-го века: бизнес-шпионаж, финансовая разведка. Попадались и дела посерьёзнее. Были налажены прямые поставки крупных партий оружия в различные пункты земного шара. По особому заказу фирма вербовала и готовила боевиков для любых целей, бралась спланировать и осуществить военные операции в любой точке мира, и стоить такой заказ мог миллиарды долларов. Не последнюю роль играли обширные связи во властных и силовых структурах. Сотрудниками этого монстра была гвардия людей, знавших шесть-восемь языков, разбирающихся в бизнесе и в новейших разработках оружия, могущих стать своими в любом обществе, от аристократов до профессиональных убийц и террористов. Хорошие специалисты везде стоят денег, но лучшим, вроде Карела, платили деньжищи. Хотя лично он ценил не материальную выгоду, а удовольствие от опасной игры.
Когда по воле Мартуси взрывной волной снесло домик Лидки, бывшей жены её мужа Миланека, и Мартуся полагала, что всё обошлось и её деяние останется безнаказанным, под гладкой поверхностью неведомо для неё заструились подводные течения. Пражскую полицию взрыв газовых коммуникаций и впрямь не заинтересовал, но любое, даже самое незаметное событие способно вызвать непредсказуемые последствия. Тихий квартал на пражской окраине, где ютилась Лидка, облюбовала организация Карела. В доме неподалёку располагался этакий перевалочный пункт. Там складировались партии оружия, через него проходили боевики и киллеры, отправляющиеся на задания, можно было переждать бурю. Спокойная, слегка сонная Чехия представляла идеальную промежуточную базу для любых операций, проводившихся восточнее Лондона. Прогремевший рядом с этим пристанищем взрыв, хоть и не причинил вреда, не понравился работодателям Карела. Даже если он был случайностью, результатом обычного разгильдяйства, то привлёк к кварталу излишнее внимание. Но это могла быть визитная карточка конкурентов, этакое экзотическое предупреждение. Для выяснения обстоятельств в Прагу был командирован Карел.
"Эмиссар" быстро выяснил, что газовые коммуникации взорвались не сами по себе, а изучив биографию погибшей Лидки, немедленно вышел на Миланека. Однако тот казался таким добропорядочным бюргером, просто свежая булочка только что из печки, сдуй муку и откусывай. Его причастность к взрыву Карел отмёл, как невероятную. Зато Мартуся заинтересовала его чрезвычайно. Окончательная уверенность пришла, когда ему удалось взломать её компьютер и отследить множество хранившихся там рецептов взрывчатки, а также регулярные посещения интернет-сайтов вроде www.взрывчатка.com. Доложил заказчикам, что тревога была ложной и взрыв не имеет отношения к их занятиям, однако покидать Прагу не спешил. Уж очень заинтересовала его эта "террористка". Привлекало в ней всё. Быстрые энергичные движения, летящая походка. При взгляде на неё невольно улучшалось настроение. Казалось, ей некогда унывать, ведь вокруг так много интересного! Нравился её "огненный" способ решать жизненные проблемы, так похожий на его собственный. С той лишь разницей, что он-то работал под "крышей", а она делала всё сама. "Молодец девочка!" - восхищался Карел. Явственно просматривался бунтарский характер и непокорность, точь в точь, как у него самого. И чем-то напоминала ему мать, такой же неукротимой энергией. Во время чехословацких событий 68-го года та чуть не силой заставила отца эмигрировать, а в туманном Альбионе сделала из неудачника-графомана диссидента и знаменитого писателя. Отец же будто и не заметил подвига жены, пользовался плодами её трудов, но как Максим Горький считал, что "всем лучшим он обязан книгам". Правда, в отличие от пролетарского писателя имел в виду не чужие труды, а исключительно собственные.
В тот день Карел по неодолимому импульсу подошёл к Мартусе и произнёс пресловутое "нам нужно поговорить", приготовившись услышать очередную вариацию на тему "я с незнакомыми не знакомлюсь". В ответ прозвучало: "Я хотела сказать вам то же". "С такой не соскучишься", - усмехнулся он. Они долго ходили по дымно-туманной, слякотной Праге. Из мглы появлялись фантастические мосты и башни. Они то вдруг вырисовались вдали, то возникали прямо перед ними. Мартуся механически отметила, что они повторяют маршрут Марины Цветаевой и её возлюбленного из "Поэмы Конца", только у них это была поэма начала. Карел, обычно сдержанный и недоверчивый к людям, неожиданно для себя раскрылся, многое рассказал о своей жизни, занятиях. Вспоминал опасные передряги, расспрашивал Мартусю о её жизни и много смеялся неожиданному не только для женщины, но и для представителя сильного пола увлечению. Встретились они и на следующий день, и на через-следующий, когда Карел объявил: "Завтра я должен покинуть Прагу, есть задание. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты уехала со мной". Приготовился услышать сетования о муже, о сыне. Мартуся вновь удивила. "Поеду. Жди меня завтра", - только и сказала она. Да, с такой не соскучишься!
И Мартусе всё нравилось в этом мужчине с левой резьбой. Он казался ей необыкновенным, представителем жизни "безмерной в страсти, в биении, в силе". Импонировало, что он откровенно рассказал о своих занятиях, сразу же признался в любви, рискуя, что она пошлёт его подальше, не примеривался, не рассуждал, не опасался, как другие мужчины, "потерять лицо". И ему можно было признаться в любви, не боясь, что подобно большинству самцов, поставит себе галочку в табель и "перейдёт к следующим упражнениям". То что она чувствовала к нему, было сильнее, чем любовь, это была страсть.
Моральный аспект занятий Карела Мартусю не волновал. Понятие "мораль" вообще расплылось в современном мире. Будешь слабой, тебя просто сожрут. В жизни она видела циничных и злых людей, вечно ищущих выгоду, в любой момент готовых обмануть и предать. Причём размер предательства обычно намного превышал ставку, которую обещала игра. Ничтожные лица, полинялые люди, поверхностные, примитивные, не имеющие в себе никаких ресурсов, кроме абсолютной беспринципности, стремятся растерзать друг друга - такой она видела жизнь. И это никого не возмущало, ни на малом уровне, ни на большом. Развязав очередную кровопролитную войну, государственные деятели спокойно отправлялись спать, уверенные, что им-то ничто не грозит. После успешного завершения очередной операции современной вялотекущей мировой войны победоносные солдаты возвращались домой и их тоже не тревожили мысли о жертвах, тем более, что и убивают теперь дальнобойным оружием. Никаких угрызений совести по поводу содеянного кровопролития, гекатомбы искалеченных судеб. Но жизнь теряет содержательность и интерес, когда из борьбы исключена наивысшая ставка - сама жизнь. Она становится пустой и пресной, обедняется и тускнеет. И чтобы как-то вознаградить себя за оскудение, люди прибегают к суррогатам. Кто попроще и поробче идёт в кино, подсаживается на сериалы, кто посложнее блуждают в мире воображения, обращаются к музыке, литературе; в ход пускается секс, еда, выпивка, наркотики, погоня за деньгами. А Карел был из тех, кто умеет умирать. У него хватало мужества переступить грань. И рисковал он не за деньги, просто не мог жить по-иному. На другой работе он скучал бы до смерти. То что называли обыденной жизнью, казалось ему ненастоящим, да и не было это пропитанное мелкими преступлениями существование жизнью. Мартуся восхищалась им, не опасаясь, что столь необычный человек будет необычным во всём, и какой бедой для неё это может обернуться. Просто летела, как бабочка на огонь.
Предстояло объявить о своём решении мужу Миланеку. Это не слишком беспокоило. Базовые ценности: муж, дети, домашний очаг, которыми с младенчества накачивают женщин, не имели для неё особого значения. Мартуся считала их лишь способом зомбирования, внушённым стереотипом. С ранних лет девчонки повторяют "замуж, замуж", как чеховские сёстры "в Москву, в Москву", а спроси, зачем замуж и какой кайф собираются там ловить, ничего вразумительного не услышишь. Видимо, с такой установкой легче обслуживать самцов, быть им опорой и поддержкой, ничего не получая взамен. У Мартуси было вроде бы всё, о чём мечтают женщины, лишь одно не осуществилось - потребность в близком человеке. Об этом она думала, когда Миланек услыхав о её планах на будущее, уставился круглыми глазами, повторяя как маленький обиженный ребёнок: "Как же так, Мартичка, как же так?" Мартуся не сочувствовала, потому что в этой растерянности не просматривалось более глубоких чувств, чем нежная любовь к себе самому - красивому и удачливому, которого так подставила взбаломошная, неблагодарная баба. В голове стучал весёлый цветаевский стишок:
Нет, с тобой, дружочек чудный,
Не делиться мне досугом.
Я сдружилась с новым другом,
С новым другом, с сыном блудным.
Не было ни малейшей жалости к скучному, предсказуемому мужу. Хотелось наконец-то озвучить, как надоела ей жизнь, подчинённая бизнесу, где играли роль лишь деньги и карьера. Поинтересоваться, как же случилось, что она знает о нём каждую мелочь, а он о ней - ничего? Где он был, когда она добыла ему дачу, а потом вместе с домом взорвала его бывшую жену Лидку? Как же это прошло мимо него, почему он не заметил революции, произошедшей в ней после этого, не почувствовал даже переворота последних трёх дней? Не сказала ни слова - не поймёт, как не понимал в ней ничего, потому что единственное, что интересовало его в жизни, был покой и материальный достаток. Просто отрубила: "Я хочу идти дальше, а с тобой это невозможно". Что ему доказывать, отработанный материал!
Супруг перестал причитать и перешёл в наступление: "Как же Янечек? Лишь чудовище может бросить ребёнка!" Мартуся горько усмехнулась: "Тогда чудовищем был и бросивший меня отец. Только вряд ли его за это упрекали. А как же твой друг Вацлав, оставивший уже вторую семью, и в обоих есть дети? Раззнакомился ты с ним? Обозвал чудовищем? Нет, мирно пьёте пиво и ругаете бывших жён, которые не смогли угодить бабнику! Зато если то же сделает женщина, какой поднимется шум!" И опять не стала развивать тему. Не поймёт. Мужская гегемония! Она вспомнила недавно виденный в костёле плакат, изображавший беременную девчушку, с красной надписью поперёк "Не делай аборта! Не убивай!" Даже у отцов-священников не хватило милосердия пририсовать туда же отца и написать "Не убивайте!" Хотелось спросить служителей божьих, неужели они всерьёз полагают, что хоть одна женщина попрётся делать аборт, если будет иметь надёжную мужскую опору? И не одного ли мужчину по справедливости надо бы изобразить на пресловутом плакатике и попросить: "Не убий!"
Может, столь резкая защита была вызвана тем, что Мартуся сама не считала таким уж бесспорно правильным, что отказывается от четырёхлетнего сына. Или сказывалось обычное женское зомбирование и не преодолённая до конца оглядка на людское мнение? Или любовь к сыну? Но ведь любовь, это когда думаешь о сыне, а не о себе. Остаться ради него в семье не могла, зачахла бы, и мальчишке это вряд ли принесло бы пользу. Мартуся понимала, что отличается от окружающих её людей. Она не лучше и не хуже - другая. Жизнь, которую предстоит ей прожить, будет очень нелегка, и она не должна тащить в неё Янечка. Поэтому она выбрала единственно правильный для неё путь: решила отдалить от себя ребёнка, которому, как она считала, лучше расти без влияния столь необычной матери, жить нормальным человеком среди пусть приземлённых и неинтересных людей, зато в безопасности и достатке. Знала, что поступок её смел и будет осуждён всеми. Опорой была лишь уверенность, что она не имеет права решать судьбу сына. Если он обычный человек, то будет благодарен ей, что не вовлекла его в водоворот своей судьбы. А если есть в нём пресловутый "ген пассионарности", он скажется. Когда мальчик подрастёт, он сам определит свой путь. Возможно, эти рассуждения были лишь рационализациями, к которым обычно прибегают, чтобы заглушить голос совести. Так или иначе, Мартуся приняла свои доводы. Всю ночь она просидела у постели сына, вспоминая цветаевское:
Седой - не увидишь,
Большим - не увижу.
Из глаз неподвижных
Слезинки не выжмешь...
А утром покинула пражскую квартиру. Жизнь снова вошла в крутой вираж.
Так начался мюнхенский период. Оказалось, у Карела была вилла в тихом зелёном районе. Рассказывая о себе, он как-то забыл упомянуть, что является ещё и состоятельным человеком. Мюнхен оказался светлым радостным городом. По улицам ходили мужчины с пивными животиками в коротких замшевых штанишках на лямках и белых ребячьих гольфах. Русская речь звучала повсюду. Кое-где на магазинах и даже на Мак-Дональдсе вывески были продублированы по-русски. Впрочем, это была тривиальнейшая рыночная приманка, совсем не знак взаимной любви. Встречались также турки, арабы, китайцы, братушки из бывшей Югославии. Город был красивым, весёлым, заевшимся. Казалось ему ничего не стоит обогреть и приютить эту ораву не нашедших себя на родине людей. Но нет, словечко "понаехали" звучало здесь так же увесисто, как в Москве. Зато женщинам тут было раздолье. Даже коляски с младенцами катили по улицам мужики.
Мартусина жизнь изменилась коренным образом. Да ну её, прежнюю жизнь, не жалко. Зато здесь не было и не могло быть разговоров о том, кто купил дачу, какая у кого марка машины. Карелу нравилась Мартусина бесшабашность, то что она не боится покидать надёжные рельсы жизни и вступать на целину. Она, как он сам, не знала чувства меры, в ней всё время горел азарт. Был у неё удивительный дар видеть вещи по-своему и говорить о них так, что они и перед другими представали в неожиданных ракурсах, обретая новый смысл и значение. "С тобой не соскучишься!" - любовно повторял Карел.
На вилле была оборудована большая лаборатория, где они просиживали долгие часы. Подруга поразила Карела знанием тонкостей взрывотехники. Недаром она отдавала столько времени своему увлечению! Здесь он оказался подмастерьем. Когда она за полчаса соорудила и продемонстрировала в окрестностях Мюнхена небольшую шумовую бомбу, не предназначенную для кровавых терактов, но очень эффективную, его удивлению не было предела. "Что же ты в Праге сделала такой примитив? Могла бы такое соорудить, что я никогда бы на тебя не вышел!" - заметил Карел. "Во-первых, хорошо, что ты на меня вышел, а во-вторых, это у тебя всё под рукой, а в Праге гексоген в хозяйственных магазинах не продаётся", - отпарировала Мартуся.
Вскоре вновь удалось удивить Карела. "Начну искать работу", - заявила она за завтраком. "Зачем? - выпучил он глаза, - Чего тебе не хватает?" "Во-первых, не хочу ни у кого быть на содержании, а во-вторых, нельзя терять форму. Физика - ревнивое животное. Оставь её ненадолго, и конец, не догонишь, будешь плестись в хвосте и пересказывать чужие идеи". "Да, с тобой не соскучишься", - в который раз покачал он головой. Подумав, попросил: "Ничего не предпринимай, я всё устрою". Покровители у него были, видно, неслабые, потому что через пару дней Мартуся получила значительный грант и угнездилась в мюнхенском политехе. Там всё как везде. Этакое государство в государстве, Республика Физика, одна и та же в Москве ли, в Праге или в Мюнхене. Маркс говорил, что "у пролетариата нет отечества", но это, верно, потому, что не был знаком с учёной братией. Эксперименты, трёхэтажные формулы, поиск наилучших компьтерных решений, бесконечные разговоры, звучащие заумью для постороннего, и неподдельное уважение, воздаваемое не чинам и званиям, а лишь подлинным достижениям.
Однажды Мартуся с Карелом сидели на террасе кафе в центре Мюнхена на Карлсплатц. День был солнечный, Мартуся разглядывала проходящую публику, разговор вертелся вокруг одного из Кареловых "сослуживцев". Несмотря на то, что организация, в которой он работал, с особой тщательностью подбирала сотрудников, иногда случались накладки. Его приятель, лихой малый и тренированный убийца, всегда напрашивавшийся на самые рискованные задания, потерял во время очередной операции друга и не выдержал нагрузки, "поехала крыша". Вместо того, чтобы пройти рекомендованный курс реабилитации в психологическом центре, он отправился на свою малую родину в небольшой город в штате Мичиган. С неделю беспробудно пил, а потом взяла верх непредсказуемая и агрессивная натура. Вооружившись до зубов, выехал из дома. Сначала просто барражировал по улицам и палил по прохожим, потом забаррикарировался на крыше многоэтажной гостиницы в центре родного города и принялся методично вырубать проходивших внизу людей. Площадь вскоре опустела, вызвали спецподразделения внутренних войск, и его бешеное буйство было остановлено выстрелом снайпера. "Жаль, хороший был мужик", - сетовал Карел.
Мартуся слушала, кивала. Неожиданно её внимание привлёк странный молодой человек, примостившийся на низком деревянном парапете, окружавшем росшее неподалёку деревцо. Он был одет в выцветшую военную форму, с которой совсем не вязался стоявший у его ног плотно набитый ученический портфель, и заметно нервничал: оглядывался по сторонам, то и дело запуская руку в карман и что-то ощупывая. В кармане находился пистолет, но Мартуся об этом не догадывалась. Вдруг странный парень стал что-то перекладывать в портфельчике, местить поудобнее, и на секунду на поверхности появился предмет, чрезвычайно похожий на электродетонатор. Мартуся разинула рот.
Удивлённо уставившемуся на неё Карелу сказала: "Знаешь, вон у того мужика в портфеле бомба". "Брось", - отмахнулся тот. "Точно, он только что доставал из портфеля детонатор". "Детонатор ещё не бомба", - резонно заметил Карел. "Да посмотри на него, он совсем чокнутый", - приставала Мартуся. "Чокнутый, не чокнутый, а одет он странно. Это - старая форма западногерманского бундесвера, такие уже давно не носят. Что это за новый Рип ван-Винкль, откуда он взялся?" "Знаешь, мне кажется, он задумал теракт, надо что-то делать", - волновалась Мартуся. "Милая, на тебя повлияла рассказанная мною история. Наверняка никакой бомбы нет. А потом, как ты себе это представляешь? Подойду к полицейскому и скажу, что вон у того мужика в портфеле бомба? Да он пошлёт меня подальше и будет прав. И вообще, ты делаешь выводы на слишком шатком основании. Согласен, он странно одет, форма давно сменилась, но вон те двое с розовыми волосами ещё чуднее. В одном ты права, пошли отсюда. Не хватало ещё попасть под взрыв". Мартуся рассмеялась Кареловой нелогичности. Так верит он в бомбу или нет?
"Здесь он взрывать не будет, - серьёзно заметила она. - сидит уже минут двадцать, если бы хотел, давно бы сделал. Он задумал другое". "А знаешь, - вдруг сказала она, уставившись на расположенный поодаль большой краснокирпичный Дворец правосудия, - он хочет взорвать его. Точно! Всё время глядит в ту сторону. Может его засудили, и теперь он собирается отомстить? Надо что-то делать!" "Не чеши, где не чешется, - заметил Карел, - Мотаем отсюда, и пусть рвёт, что хочет". Мартуся не отставала.
Заметим, что угадала она совершенно. Сидевший на Карлсплатц беспокойный юноша был Цыплёнок Гензель, по паспорту Ганс Рилленрайтер, уроженец небольшого городка Эхинга неподалёку от Мюнхена. Был он щуплым белобрысым маменькиным сынком, из которого родитель, несмотря на протесты матери, всё пытался "сделать мужчину". Но совместные пробежки, обливания ледяной водой и ночёвки на биваках в компании охотников не вызывали у Гензеля энтузиазма. Отец был взрывотехником, ездил по всей Германии, а то и за границу, часто показывал сыну видеофильмы, отснятые на подрывах устаревших зданий и мостов, постоянно толковал о взрывчатке и тонкостях подрывного дела. Это также не вдохновляло Гензеля. Зато мать, женщина разочарованная в браке, переносила всю нежность на сына. Сдувала с него пылинки, подавала завтрак в кровать, восхищалась им и считала будущим гением. В отцовы отлучки они пили какао и ели горячие булочки в постели, а также декламировали Гёте и Шеффеля.
Приписывая мягкотелость сына расслабляющему влиянию матери, отец определил Гензеля в лицей подальше от дома, в соседнем городке Фрайзинге. Там воспитанием мальчика вплотную занялся приятель отца по охотничьим забавам, тамошний учитель физкультуры, а позже подключилась молодая училка, подружка физрука. Кстати, тогда же с подачи физкультурника, вдохновлённого тонкими ножками своего подопечного и всей его немускулистой статью, возникло прозвище "Цыплёнок Гензель", с восторгом подхваченное соучениками. Совместными усилиями училка и физкультурник так задолбали паренька, что тот начал подумывать о типично немецком способе ухода из жизни, ведь как писал известный суицидолог Дюркгейм: "У народов немецкой расы предрасположение к самоубийству развито гораздо сильнее, чем у большинства людей..." Помешало радикальному решению лишь то, что два дня из семи Гензель проводил дома под материнским крылышком.
Подобный метод воспитания создал чрезвычайно странное существо. Цыплёнок Гензель мог наизусть цитировать Шиллера и дуэтом с матерью спеть:
Keine Rose, keine Nelke
kann blühen so schön,
als wenn zwei verliebte Herzen
bei einander thun stehn.
(Роза и гвоздика не так хороши, как слившиеся вместе две любящих души)
Кроме того, он легко управлялся с отцовским охотничьим ружьём и имел опыт обращения со взрывчаткой.
Противостояние дисциплинированности и немецкого Ordnung"а немецкой же мечтательности и мистицизму подтолкнули к срывам и хаосу. Ослабленный инстинкт самосохранения и дефицит чувства меры заставляли Гензеля кидаться в крайности, и защищая свою "самость" от реальных или воображаемых покушений, постоянно ввязываться в конфликты, сопровождавшиеся аккомпанементом в виде визга, топанья ногами, а иногда и судорожными истерическими рыданиями. В лицее на это смотрели сквозь пальцы, но хозяин компании по внутреннему дизайну помещений в Эхинге, куда Цыплёнок Гензель поступил работать, оттрубив положенные девять армейских месяцев, особым терпением не отличался. После очередного визгливого спора со старшим мастером хозяин самым банальным образом уволил беспокойного щенка. Тот подал в суд иск о восстановлении на работе. Проиграл. Адольф Гитлер, неплохо разбиравшийся в психологии своих соотечественников, говаривал, что "немцы живут, как во сне, но уж если проснутся..." Проснулся и Цыплёнок Гензель.
После суда он превратился в настоящую пороховую бочку. Единственными чувствами оставались агрессия, злость и убеждённость, что если он первым не доберётся до "них", то они доберутся до него. Два-три дня он облегчал душу браня всё и вся и беспрестанно повторяя страшное местное ругательство, которое не всякий баварец отважится выговорить, в дословном переводе звучащее как "свинские собаки". А в первую же отцову отлучку из заранее позаимствованной у того взрывчатки соорудил бомбу, для вящего эффекта напичкав её железными гвоздями, уложил в школьный портфельчик, зачем-то облачился в тщательно сохраняемую родителем старую военную форму и прихватив отцовское крупнокалиберное охотничье ружьё и его же пистолет для спортивной стрельбы, завёл машину и в самом решительном настроении двинулся в эхингскую компанию, откуда его вышвырнули.
Обмундирование, в которое облачился Гензель, отец берёг в память о молодых годах и службе в бундесвере, оно давно было снято с ношения в армии, и пока бывшие коллеги, с удивлением уставившись на старую форму Цыплёнка и охотничье ружьё, гадали, зачем же он припёрся и что это за маскарад, он метко за считаные секунды застрелил двоих: бывшего начальника и старшего мастера. После этого спокойно покинул помещение. Оставшиеся были в таком шоке, что не сделали ни малейшей попытки его задержать. Да и то сказать, кому охота нарваться на пулю! Цыплёнок направился было к зданию суда, отклонившего его иск, чтобы там взорвать свою бомбу, однако видя, как легко прошла первая часть "операции", решил не мелочиться, а ехать прямо в Мюнхен. Уж если что-то взрывать, то не меньше, чем Дворец правосудия!
Несчастливая звезда физкультурника и ведьмы-училки направила его в столицу Баварии фрайзингской дорогой. На подъезде к лицею глаза Цыплёнка сверкнули. "Это судьба, - подумал он, - Как же я раньше о них не вспомнил!" Ворвавшись в лицей, он застрелил обоих бывших мучителей. Две пули попали учителю в печень и живот, бабе хватило одной - в голову. После этого Цыплёнок не спеша прошёлся по коридорам, сладострастно впиваясь взглядом во вжимавшихся в стены учеников и наслаждаясь смертельным ужасом, читавшимся в глазах ребят, послушал поднявшиеся крики и вой и лишь после этого покинул школу. В суматохе его отбытия не заметили. По тревожной кнопке вызвали полицию, учеников эвакуировали, долго пересчитывали, пытаясь выяснить, не захватил ли нападавший заложников. Потом попробовали вступить с ним в переговоры. Некоторое время было непонятно, остался ли убийца в здании. Когда выяснилось, что в школе никого нет, кто-то заявил, что слышал выстрелы поблизости. В поисках преступника десяток полицейских рассеялся по окрестностям. Цыплёнок Гензель в это время въезжал в Мюнхен.
Припарковал машину на боковой улочке и уселся на Карлсплатц. Разглядывал Дворец правосудия, воображая себя этаким Богом карающим. Сейчас он встанет, войдёт, откроет портфель, дёрнет, так сказать, за верёвочку, и большой краснокирпичный блок разлетится на тысячи кусков, сеющих смерть и разрушение. Это был его звёздный час. Тут рядом с ним споткнулась женщина и чертыхаясь, принялась тереть разбитую коленку. Он загляделся на неё и внезапно ощутил лёгкий укол в плечо. Тут же накатила тьма. Очнулся он в тюрьме.
А произошло вот что. Хотя Карел и говорил, что нужно уходить, не попасть бы под взрыв, но Мартуся видела, что делает он это вяло, что и сам заинтересовался случаем, и удвоила натиск. Вволю поломавшись, он наконец внял мольбам и согласился обезвредить сумасшедшего мужика, предупредив однако, что только для неё, в последний раз, чтобы поощрить за удачный взрыв шумовой бомбы, и прочее, что обычно говорят мужчины, вынужденные уступить женскому напору. Впрочем, как и полагала Мартуся, сетования были отчасти притворными, он и сам любил движение на предельной скорости, ситуации, когда поднимается адреналин. Поручил ей отвлечь нового Рипа ван-Винкля, что она и сделала простейшим способом, настолько натурально споткнувшись и заохав, что эхингский убийца подался было, чтобы помочь ей подняться. Не успел. Подбравшийся сзади Карел ткнул его тонкой иглой в трапециевидную мышцу, что над ключицей. Игла находилась в небольшой стеклянной ампуле, которую Карел всегда носил при себе, и была смазана сильнейшим наркотическим веществом, вызывающим мгновенную потерю сознания. Подойдя к стоявшему поодаль полицейскому, он вежливо заметил: "Вон тому господину, видимо, стало плохо, необходима помощь".
Собравшийся пройти закусить блюститель орднунга, нахмурился, но заметив заломленную назад голову Цыплёнка Гензеля и оценив допотопную военную форму, это в двадцать-то первом веке, поспешил к нему. Убедился, что тот в самом деле без сознания, и прежде, чем вызвать скорую, на всякий случай обхлопал его бока. И тут же разинул рот, обнаружив, что засунутая в карман рука паренька сжимает нечто весьма похожее на пистолет. Опасаясь, что странный клиент придёт в себя и начнёт палить направо и налево, отошёл в сторонку и вызвал патруль. Боялся он, кстати, зря, потому что пистолет был разряжен. По дороге в Мюнхен Цыплёнок в избытке чувств несколько раз издавал боевой клич индейцев и стрелял в воздух из открытого окна автомобиля.
Полицейская машина завертелась. Упоминания об устаревшей военной форме хватило, чтобы опознать эхингского и фрайзингского убийцу. Наехали полицейские джипы, репортёры, с площади спешно эвакуировали народ, с портфелем работали вызванные на место происшествия сапёры. Вышедший на Гензеля полицейский перед множеством микрофонов озвучивал свою, героическую, версию событий, предвкушая награду, а то и повышение. Репортёры наперебой сообщали телевизионным каналам, что эхингский монстр, как они его для пущего эффекта окрестили, собрался взорвать Дворец правосудия, но уморившись от четырёх предыдущих убийств, прикорнул подремать в тени деревца неподалёку, уткнувшись щекой в портфель с бомбой, где и был обезврежен бдительной мюнхенской полицией. Репортёры попроворнее уже брали интервью у матери эхингского убийцы, его соседей и одноклассников.
Томившийся в ожидании суда Цыплёнок Гензель, а теперь ещё и Эхингский Монстр, читал все посвящённые ему статьи. Поначалу он на чём свет клял себя за то, что понадеялся на собственную ловкость, а не связался через тот же интернет с серьёзными террористами, дабы с их помощью поставить на уши всю Баварию. Но вскоре его серое, будничное существование враз изменилось. Каждодневные интервью, предложение известного адвоката о защите, немереные деньги, обещанные крупным издательством за мемуары, - это вам не вонючая фирма по внутреннему дизайну. А впереди маячил героический процесс, за которым с замиранием сердца будет следить вся страна. Бояться исхода суда было нечего. Смертную казнь в Германии давно отменили.
Но обо всём этом Мартуся с Карелом узнали позже. Сейчас они смеясь шли по Карлсплатц, вспоминая щуплого террориста, выкатившиеся глаза полицейского, обнаружившего у него оружие, и весь последующий тарарам. Вдруг Мартуся взглянула на круглый фонтан в середине площади. В водяной пыли его струй ярко сияла радуга. "Ой, смотри, радуга, радуга-то какая! Счастливая примета!" - кивнула она Карелу.