Заклятый.

Редьярд Киплинг

("Fairy-kist", в ред. сб. Limits and Renewals (1932))

Пер. Crusoe

Сегодня в целом свете осталось одно лишь достойное внимания сообщество: Братство Сборного и Всеобъемлющего Обряда, Истово Воздающее Трём Малым Светочам.^[1] Основал его Уильям Лемминг, партнёр "Лемминг и Ортон, торговля эстампами"; Александр Хей МакНайт - "Эллис и МакНайт, продовольственные товары"; Роберт Кид, член Королевской Академии - терапевт, хирург и акушер; Люис Холройд Бёрджес, табачник, сигарный импортёр - все из Юго-Восточного Лондона - и их ревностный (хотя и недооценённый по заслугам) трудяга-секретарь. Обыкновенно Братство собирается за обедами у мистера Лемминга, в маленьком беркширском поместье, где тот разводит свиней.

Я пропустил несколько братских обедов, путешествуя за границею, и, вернувшись, успел на летнюю встречу без посторонних: золотистые барабульки в пергаменте, утята с зелёным горошком, петушиные гребешки с оливками, каперсы с вишню. На десерт подали клубнику со сливками и Шато Латур урожая 1903; а в конце появился заветный сигарный погребец с ключом у одного Бёрджеса.

В такой час мужское соображение охотно берёт барьер персональных увлечений, и после жалоб МакНайта на систематическое воровство в трёх его больших магазинах, Бёрджес поведал нам, как прославленный английский астролог по имени Лили, использовал однажды гороскоп для поимки злоумышленника, укравшего мешок с рыбой. Звёзды привели учёного прямо к вору, а также к даме "с семью португальскими луковицами", кто шла курсом вора, не попав в гороскопический перископ. Затем мы удивились, почему детективные авторы редко привлекают астрологию в помощь своим Шерлокам Холмсам; потолковали о журналах, множащих племя незаконных отпрысков великого оригинала; а потом заговорили об убийствах вообще. Кид, пользуясь преимуществами своей профессии, иллюстрировал беседу примерами.

- Всегда хотел написать достойный детектив - вступил, наконец, я - но никогда не мог продвинуться дальше трупа.

- Трупы отвратительны - поразмыслил вслух Лемминг. - Воображаю, каким я буду в гробу.

- Вы этого не узнаете - откликнулся деликатный, седовласый Бёрджес. - Вы даже не узнаете, живы или мертвы, пока не поглядитесь в зеркало, не увидав в нём своего отражения. Я слышал это от одной старушки на Барнетской конной ярмарке - давно, мне и семи не было.

Мы помолчали пару минут, и потянулись к Алтарю Малых Светил - чтобы прикурить сигары, он служил и для этого. Верхняя горелка алтаря, символ признательности ко всем, в совокупности, Малым Светилам, была по обыкновению и заранее зажжена. А всякое почтение к одному из Малых Светил выказывалось и удостоверялось дерганьем за соответствующую цепочку - одну из девяти прелестных серебряных цепочек вокруг алтарного основания - тогда начинала работать одна из девяти нижних горелок.

- А чем вы ответите мне - спросил Кид, пыхнув сигарой - если я расскажу доподлинно правдивую детективную историю?

- Если расскажете - ответил я - обещаю закончить с Даром Миллара.

Речь шла о массе масонских брошюр за 1832-59 годы, переданных нам по завещанию Брата Миллара из "Веры и Дела" - Кид и я, члены Библиотечного комитета, долгие месяцы тянули с их каталогизацией.

- Обещаете не подправлять рассказа - если используете его? - обратился ко мне Кид.

- И, бога ради, не выставляйте меня сверх нужды - предупредил Лемминг.

Профессионал никогда не согласится с чужими методами; но обещание было дано, сделка заключена; отсюда начинается сама история, как я услышал её тогда - по большей части такая же.

Той поздней осенью, свинарь Лемминга (засидевшийся до утра с хворой леди беркширской породы^[2]) разглядел в мокром рассветном октябрьском сумраке воскресного утра труп деревенской девушки Эллен Марш; тело лежало наверху насыпи, на краю глубокого заглубления дороги, у пересечения поселкового просёлка с Лондонским шоссе. Эллен, по всей видимости, гуляла со многими парнями, назначая им вечерние свидания, и Ченетский Вяз - название упомянутого перекрёстка, над ним нависал большой вяз - был любимым её местом для таких встреч. Тело лежало ничком, в высшей точке крутой тропинки, протоптанной по валу поселковыми ребятишками, ровно в том месте, где тропинка поворачивает под вязом и идёт вниз, к шоссе. Свинарь разбудил поселкового констебля, отставного солдата по имени Николь и тот подобрал у трупа садовую лопатку с узким лезвием и рукояткой в верёвочной обмотке. Следов борьбы не было, либо их смыл дождь, не утихавший всю ночь. Свинарь, побыв с констеблем, пошёл к Киду - тот проводил выходные в гостях у Лемминга. Кид не стал тревожить хозяина - Лемминг накануне захворал - и занялся делом на пару с полисменом: оба двинулись вниз по Лондонскому шоссе, зашли в какой-то недостроенный магазин, конфисковали у строителей тачку и отвезли тело в ближайшую гостиницу - "Виноградную чашу"; освободили гараж от автомобиля, взяли доску для шлаффборда в зале, где собирались "Чудаки" и положили труп на доску, в гараж, под замок, до визита полицейского врача.

- Врач оказался в отлучке - рассказывал Кид - так что я сам провёл осмотр. На девушку, несомненно, напали. Она умерла от одного точного, несильного удара в основание черепа, а удар нанёс человек, сведущий в анатомии. Большего я не мог сказать. Николь, местный бобби, попросил меня пройти с ним к дому Джимми Тигнера.

- Кто такой Тигнер? - спросил я.

- Последний, кто ухаживал за Эллен - в простоте душевной. Подмастерье лудильщика, живший неподалёку с матушкой. Было около семи утра, посёлок ещё не проснулся. Мы разбудили Джимми. Он высунулся в окно, а Николь встал между капустных кочанов и спросил - дружелюбно, запросто: "Джимми, кто-то поколотил Эллен; а что ты делал этой ночью?" Что ж, парень без сомнения погулял. Он мучился тяжёлым похмельем и одевался прямо у окна, беседуя с нами о том, как убьёт обидчика Эллен, кто бы тот ни был.

- Полисмен зачитал ему права? - осведомился МакНайт.

- С какой стати? Они все друзья, в этом посёлке. А Джимми излагал, что, вообще-то говоря, Эллен получила по заслугам. Он встречался с ней. Он рассказал нам некоторые подробности (девица явно не стеснялась распускать язык), но всё время возвращал рассказ к одному пункту: расстались они в "громадном гневе" - "в громадном нефе", так говорил он и повторил десяток раз. Николь дал Джимми время опамятоваться, и когда парень оделся, сказал: "Так; ты, кажется, сумеешь выйти ненадолго и взглянуть на неё. Теперь она тебя не разозлит". (Я как-то говорил вам, что война поспособствовала повсеместному развитию острословия). Джимми спрыгнул к нам, словно кот из окна; мы пришли к "Виноградной чаше", и Николь, отперев гараж, втолкнул Джимми внутрь. Мы не накрыли лица девушки.

- Жестоко - содрогнулся Бёрджес.

- Так точно. Джимми немедленно заорал, а Николь, обняв его за плечи, сказал: "Отлично. Теперь поручусь, что это не ты". Джимми пожелал узнать, какого чёрта он здесь и Николь объяснил: "А, французы называют это очной ставкой. Но ты в порядке". Тут Джимми кинулся на Николя. Мы выволокли парня из гаража, принесли ему выпить и отправили домой, к матушке. Потом, на официальном дознании, Джимми отчитался в каждой минуте своих ночных похождений. Он расстался с Эллен под Ченетским Вязом, честя девицу через плечо, пока спускался по тропинке - это четверть мили - вот что значит на их языке "громадный гнев". Удача, что пара-тройка поселковых девиц и парней услышали его речи. После он зашёл в "Виноградную чашу", и пил допьяна, рассказывая каждому об обидах на Эллен, и так до закрытия. Интересное дело: он оказался непримечательным, славным парнем, каких множество.

- А потом - в рассказ вклинился Лемминг - по следу пустились репортёры. Они - они вели себя невообразимым образом! Я боялся, что и меня припутают к дознанию. Понимаете, за пару месяцев до несчастья, Эллен работала у нас судомойкой, и к прочему - моя жена - она была больна. Но обошлось; это обстоятельство не всплыло на дознании.

- Не всплыло - продолжил Кид. - Николь верно вёл дело. Он ведь в родстве с Эллен. А потом Джимми сломался и зарыдал, и репортёры получили нужную сенсацию, и дознание закончилось с решением о "неустановленном лице или лицах".

- Но лопатка? - вспомнил МакНайт, знатный садовод.

- Лопатка, разумеется, стала центральной уликой - она открыла нам модус операнди. Девушку ударили - рукоятью, так сказал местный врач - в шею, поверх волос, ровно так, чтобы убить - не сильнее. Я сам бы не сработал аккуратнее. Полиция забрала лопатку, но не смогла найти владельца. Главное смущение было в том, что никто из знавших Эллен не относился к ней всерьёз. Она пользовалась хорошим спросом, вы понимаете. Посёлок несколько удивился, что Джимми избежал обвинения, а его обморок на похоронах девушки оживил прежние подозрения. Потом на севере начался процесс Хьюиша об отравлении, и репортёры бросили нас ради новой забавы. Как сказал о них твой свинарь, Уилл?

- О, Гриффин сказал: "Милость Божия! Молодые джентльмены уехали, не успев отправить на виселицу полдеревни. Они ведь такие прыткие!"

- Точно, прыткие - подтвердил Кид. - Именно из-за них я придержал своё личное свидетельство.

- Опять же, моя жена - пояснил Лемминг. - Она бы не выжила, когда бы её приплели к делу, пусть даже косвенно.

- Я понимал это и действовал соответственно - мрачно ответил Кид. - Ладно - теперь о придержанном мною маленьком свидетельстве. Сам я оказался в посёлке, чтобы провести выходные с Уилом - отправился туда субботним вечером, добирался уже в полной темноте. Хлестал ливень, машина ходила из заноса в занос. Я повернул с Лондонского шоссе на просёлок под Ченетским вязом и немедленно высветил фарами лежащий у обочины мотоцикл - против места, где нашли Эллен; а наверху вала увидел мужчину, склонившегося над женщиной. Естественно, никто никогда не вмешивается в такие маленькие жизненные эпизоды, но я заподозрил дорожный инцидент, и окликнул пару: "Что-то случилось? Помощь нужна?" Мужчина сказал что-то вроде: "Спасибо, всё в порядке", и я поехал своей дорогой. Но буквы на мотоциклетном номере совпадали с моими инициалами, а цифры - с моим же годом рождения. Я не смог бы забыть их при всём желании.

- Вы сказали полиции? - строго спросил МакНайт.

- Немедленно ей доверился, Сэнди - ответил Кид. - На Сайденхемской дороге работает полицейский сержант, он лечился у меня от салоникской лихорадки. Я объяснил ему, что, кажется, сбил мотоциклиста в сумерках в Западном Уикхеме, на одном из тамошних закрытых участков - при подъёме на холм; теперь я опасаюсь за мотоциклиста и хотел бы знать, что с ним. Сержант узнал всё за сутки. Мотоцикл принадлежит Генри Уоллину - рантье - проживает около Митчема.

- Но Западный Уикхем не в Беркшире - и далеко от Митчема - начал МакНайт.

- Забавно - продолжил Кид, оставив замечание без ответа - что большинство убийц мужского пола и почти все - женского совершают преступление в одиночку, но мало какой мужчина пойдёт в одиночку охотиться за убийцей. Подозреваю тут древний инстинкт. Вот почему я позвал Уилла в своё шерлокхолмсово предприятие. Он противился.

- Я не успел оправиться после набега репортёров - ответил Лемминг.

- Прыткие парни. Но я уговорил Уилла поехать к Уоллину с извинениями - под видом пары кающихся автомобилистов - и мы двинули в Митчем на моём двухместном. Уоллин жил в прелестном, маленьком коттедже, вдали от города. Нас встретила пожилая дама - экономка; с запада, судя по выговору. Она провела нас через холл в сад на задворках, и там был Уоллин: он занимался посадками.

- Маленький садик, превосходный для тамошней почвы - отметил Лемминг; у него, как и МакНайта работали садовники; у МакНайта - на два работника больше, но Лемминг ставил себя выше в садовом деле.

- Уоллин; крупный, крепкий, темноволосый парень - среднего возраста - с расставленными по-бычьи глазами; некрасивый и, судя по виду, очень нездоровый. Уилл и я принесли извинения, и он тотчас принялся лгать. Он сообщил, что был в Западном Уикхеме ровно в то время (в ночь убийства, вы поняли) и вспоминает теперь, что увернулся от какого-то автомобиля. Он стал неприятно поражён тем, как быстро и отчётливо мы увидели и запомнили номер мотоцикла. Он должен был так сказать, поняв, что мы делаем ему алиби, верно?

- То есть - МакНайта осенило - то есть, он фактически признал убийство здесь, в Беркшире, когда согласился с вами, что был той ночью в Западном Уикхеме - а это в Кенте?

- А это в Кенте. Спасибо тебе. Верно сказал. Мы затеяли разговор о холмах Западного Уикхема, а потом он упомянул, что был на войне и дал мне повод для дальнейшей беседы. А энтузиастическая его любовь к садоводству стала темой Уилла. Но оба мы заметили, что парень подобострастно нервничает и это никак не вяжется с его голосом и телосложением. Мы выпили в его кабинете. А потом началась забава. На стене висели четыре картины.

- Эстампы - эстампы! - профессионально поправил Лемминг.

- Одно и то же, какая разница, Уилл? Но, так или иначе, ты ими заинтересовался. Сначала я думал, что Уилл ведёт игру. Но он взволновался не понарошку.

- Это были они - сказал Лемминг. - Сэнди, помнишь четырёх "Апостолов", что я продал тебе на Рождество?

- У меня остался корешок чека - сухо ответил МакНайт.

- Что это были за эстампы? - потребовал Бёрджес.

Лунообразное лицо Александра МакНайта, кто собирал гравюры нескольких направлений, зарделось в благочестивом экстазе. Он начал загибать пальцы.

- Первый, - заговорил он, - первый это драпри, с Реем - величайшим из всех. Потом французский: Моррисон, когда тот был в Блуа, с герцогом Орлеанским; третий - молодой Грю лейденского периода; и, четвёртый, оксфордский эстамп в венке, Гейлс. Вся апостолическая их линия.^[3]

- А я и не знал, что Моррисон работал над гольфовыми полями во Франции - сказал я.

- Моррисон? Поля? Гольф? Вы что, считаете этих четырёх гольфистами?

- Но старый Том Моррис был великий гольфист! - я говорил со смелостью отчаяния.^[4]

МакНайт оборотился ко мне с глубоко скорбным видом. "Эти эстампы - начал он - но вы не поймёте. Ведь они давайте, впрочем, так: руководствуясь определёнными пристрастиями, я пожелал купить некоторые изображения каких-то садоводов".

Грубый ответ, но я простил МакНайта, потому что нельзя сердиться на импортёра превосходных деликатесов. Кид продолжил.

- Уилл заговорил как обычный покупатель, а Уоллин согласился на продажу картин, и мы договорились встретиться снова, чтобы довершить сделку. Уилл намеревался ударить по рукам с преступником у подножия виселицы. Он дал Уоллину карточку, и мы пошли к выходу, а хозяин заискивающе увивался вокруг нас до порога. Мы не проехали и пары миль, когда Уилл понял, что дал Уоллину личную карточку - не ту, что использовал в делах - а личную, с приватным адресом в Беркшире! Убийство случилось десять дней назад, и газетный шум ещё не утих! Кажется, я назвал тебя дураком, Уилл?

- Назвал. Не понимаю, как я мог так ошибиться. Эти карточки, они, ко всему прочему разного размера - признался несчастный Лемминг.

- Мы оказались горе-детективами - засмеялся Кид. - Но, разумеется, обязаны были вернуться, чтобы завершить сделку и вернулись через неделю, а к этому времени, Уоллин - не такой глупец, как Уилл - ускакал, не оставив адреса. Старая леди объяснила, что он получил какое-то известие, сразу же собрался и уехал на несколько недель. Мы застряли, но - отдаю Уиллу должное, нечастый для меня случай - положение спас его нюх прожжённого коммерсанта. Он попросился войти и ещё раз глянуть на эстампы. Старушка согласилась - немедленно, надо отметить. Она пригласила нас в кабинет, сняла картины со стены, предложила чаю и ушла хлопотать на кухню. Уилл уткнулся в гравюры, а я изучал комнату. Там стоял буфет, приоткрытый, набитый всяким инструментом, а наверху лежала новенькая - что ты сказал тогда, Уилл? - новенькая лопатка. Точно такую же Николь нашёл рядом с головой Эллен. И тут я пришёл в некоторое смущение. Я никакой не Шерлок, но в нашей профессии есть что-то подобное, и когда старая леди вернулась, приступил к обаятельному разговору. Половина великого моего успеха в Ламбете - я начинал там грошовым врачом - крылась в

- Эту часть мы опустим - твёрдо выразился МакНайт. - Убийство - вот что мне интересно.

- Подожду, пока тебя снова скрутит подагра. Тогда заинтересуешься, Сэнди. Итак, она размякла (как все они передо мною) и, подобно любому пациенту, захотела бесплатного совета. И получила его. Потом заговорили об Уоллине. Кажется, она была его нянькой и, так или иначе, знала хозяина с младенчества. Хозяин, по её словам, всегда был добр и не отличался здоровьем. В войну он был ранен, отравлен газом, перенёс гангрену и после этого - о, старушка была прекрасным диагностом - лишился рассудка, едва ли ни совсем. Она назвала это "заклятием".

- Прелесть - какая прелесть! - восхитился Бёрджес.

- То есть, его поцеловала фея? - допытывался МакНайт.

- Вроде того, Сэнди. Никогда прежде не слышал этого слова. Наверное, так говорят на западе. И говорила она медленно, таким гипнотическим голосом, будто лила из кувшинчика сливки. И всё ей сказанное ложилось в мою, сооружённую к случаю теорию. Война ударила по уоллиновой жизни, он получил рану, газ, гангрену и что-то - религиозная мания, подражание Джеку Потрошителю - могло выйти наверх в этом его кризисе. Я понял анамнез так, и старая леди любезно повторяла рассказ снова и снова, как будто бы загодя выстраивала Уоллину линию защиты. Превосходная вышла беседа. Родственники пациентов зачастую ведут себя именно так - в особенности жёны.

- Да, но что с Уоллином? - спросил я.

- Не торопите меня. Мы с Уиллом ехали обратно, рассуждая о лопатке, о прочем, обоюдно согласились, что нельзя утаивать такое свидетельство, и отчего-то расстроились. Грязное это дело - охота на человека. Однако нашёлся компромисс. Я знаю человека в Ярде, в Департаменте криминальных расследований - парень мнит в себе блуждающую почку - и мы решили передать ему дело вместе с ответственностью. Но он как раз уехал на север, написав в ответ, что не сумеет увидеться с нами раньше вторника следующей недели. Итак, ко времени нашей встречи он получил бы улику убийства четырёх-пятинедельной давности. На уикэнд я снова приехал сюда, в гости к Уиллу; субботним вечером мы засели у него в кабинете, чтобы выработать законченную формулировку свидетельства. Я постарался, по возможности, не припутывать к фактам мою теорию. Но если вам любопытно, я остановился на Джеке-Потрошителе, а умозрение было такое: остановив машину я спугнул негодяя и предотвратил потрошение. А потом в кабинет ворвалась служанка Уилла, а за ней Николь, а за ними Джимми Тигнер.

- Жена моя, к счастью, уехала тогда в город - объяснил Лемминг. - И все они одновременно орали.

- Все! - подтвердил Кид. - И Николь громче прочих. Весь в грязи, он размахивал клочьями шлема, а с Джимми была истерика. И Николь кричал: "Поглядите на меня! Поглядите на это! Всё в порядке! Поглядите на меня! Я понял!". Он, в самом деле, понял. Это случилось, когда он опустил уже руки, когда они с Джимми гуляли по просёлку у Ченетского Вяза. Позади зашумел грузовик и эти двое - вы помните, как узок просёлок - дали ему путь, поднявшись к тропинке, что школьники протоптали по насыпи (я рассказывал вам о ней). А грузовик был подрядчика, Хигби и Нортон, местная фирма, гружёный парой балок для стройки нового магазина на Лондонском шоссе. Машина выехала субботним вечером, чтобы строители успели начать работу с утра в понедельник. Итак, балки болтались туда и сюда в этом грузовике для перевозок кирпича с откидным бортом. Балки не лежали ровно, с уклоном к кабине, но топырились позади, словно фазаний хвост, свесились и задрались. Они были связаны вместе несколькими оборотами верёвки. Понимаете?

Пока мы ничего не понимали.

- Николь рассказал, что шёл по склону первым, а Джимми поднимался следом - и успел сделать несколько шагов, когда нечто сбило с него шлем. Если бы он поднялся по насыпи на лишний фут, это нечто снесло бы ему голову. Грузовик занесло на гудроне Лондонского шоссе, нос его дёрнулся влево, а корма махнула вправо, и балки махнули вправо, чуть промахнувшись по мозгам Николя, всходящего на насыпь. Грузовик успел войти в левую колею и выровняться, когда констебль пришёл в рассудок. Он немедленно кинулся за шофёром. Тот объяснил, что грузовики всегда скользят в заносах под Ченетским вязом, когда погода сырая, и что для этого поворота требуется особое умение. И он ругал все дорожные власти, а с ними заодно и Николя. А потом Джимми Тигнер, по словам констебля, сообразил суть происходящего и полез в кабину с криком: "Ты убил Эллен!". Николь предпринял всё возможное, чтобы тот не удавил шофёра прямо на месте, но оттащил Джимми не прежде признания водителя, что именно он вёз брёвна в ночь смерти Эллен. Разумеется, ничего не заметив.

- Затем Николь отправился на совет ко мне и Леммингу. Я дал Джимми брому и отправил его к матушке. После случившегося он ни на что не годился, разве как свидетель - да и то плохой. Потом Николь повторил нам всю историю несколько раз, чтобы мы лучше поняли. На следующее утро он и мы с Уиллом навестили старого Хигби прежде, чем тот ушёл на молитву. Мы заставили его вывести на дорогу тот самый грузовик, с тем же водителем, с парой балок, уложенных тем же образом и устроили демонстрацию. Половину воскресного утра, под дождём, водитель показывал нам мастерство и каждый раз, на повороте, занос уводил его в левую колею Лондонского шоссе; и каждый раз, корма грузовика с торчащими балками мела вдоль насыпи, как гольфист стрижёт поле клюшкой. И взмах этот мёл на пять - не дальше - шагов по тропинке, протоптанной школьниками, и был верной смертью для любого, кто оказался бы там в должный момент. Николь, поднимаясь по насыпи, почти вошёл в опасную зону, не дойдя одного фута вверх по склону. Балки лишь испортили ему причёску. Для проверки теории, мы взяли несколько жердей и воткнули их в ряд, по тропинке (Джимми сказал нам, что в Эллен было пять футов с тремя дюймами росту). Последнюю жердь мы воткнули около места, где свинарь нашёл тело, стараясь быть как можно точнее; оказалось, что именно туда приходится крайняя точка дуги заноса. Понимаете, что случилось?

Мы вникали.

- В каждом нашем опыте, в конце заносного скольжения задние колёса машины останавливались, с некоторым рывком, против насыпи, а балки вздрагивали и выхлестывали на несколько дюймов - так ходит головка гольфовой клюшки. Должно быть, на Эллен пришлось достаточно от этого бокового удара в основание скулы, чтобы свалить её как быка на бойне. Мы проверили это на последней жерди. А верёвочная обмотка концов этой гнусной штуки оставила кожу неповреждённой. Чёрт-те-что, верно? И тут Джимми Тигнер осознал, что Эллен осталась бы невредимой, сделав пару шагов вперёд, за поворот насыпи. Потом до него дошло, что девушка остановилась вдруг, для разговора "в громадном нефе", а он даже не обернулся назад! Я просидел с ним полдня. Он мучился - очень мучился. А через несколько недель я подписал одно медицинское свидетельство. Нет! Ему не стало лучше.

Каждый прокомментировал это место, как сумел, а потом МакНайт спросил: "Но - если так - почему бежал Уоллин?"

- Это следующий пункт нашей повестки, достопочтенный сэр. У брата Лемминга нет инстинктов настоящей ищейки. Он стыдился. Я напомнил ему об эстампах, и лишь тогда он решился на новый визит к Уоллину. Мы дали преследуемому десять дней для ознакомления с новостями: газеты наперебой толковали о смерти Эллен, да печатали письма из разных мест от всяких людей, едва спасшихся от грузовика в схожих обстоятельствах. Старый Хигби, безо всякого предубеждения, дал родителям Эллен пару сотен, безо всякого иска (он хотел получить какую-то особую скамью в синагоге; полагаю, это что-то вроде места сквайра в церкви) и каждый понял, что девушка отныне чиста.

- Но Уоллин? - настаивал МакНайт.

- Когда мы с Уиллом приехали, он был уже на месте. Я не видел беглеца - погодите, дайте посчитать - какой-то месяц, но едва узнал его. Он словно выгорел - весь сморщился, а глаза переменили выражение, словно глянули в ад. Сегодня многие знают, что значит такой взгляд. Но он встретил нас с нескрываемым облегчением. То же и старая дама. Будь Уоллин собакой, то во весь размах вилял бы хвостом. Это скорее смущало - в его избавлении не было нашей заслуги. Шёл разговор об эстампах; вдруг он сказал: "Я не виню вас. Я бы и сам осудил себя, при таких свидетельствах!" Лёд был сломан. Он рассказал, как в ту ночь споткнулся о мёртвое, застывшее тело Эллен. Как я в ту самую минуту вывернул из-за угла и застиг и его; о дальнейших своих панических действиях. Он прыгнул на мотоцикл и бежал, забыв лопатку, а потом купил новую, в некоторой сумасшедшей надежде сбить закон со следа. Из-за такого идут на виселицу.

- В наш первый с Уиллом визит, когда мы явились со сказкой о Западном Уикхеме, он заподозрил наблюдение, а перепутанные Уиллом карточки довершили дело И он скрылся. Спустился в собственный подвал, так он рассказал, и ждал там с револьвером, готовый выбить себе мозги, когда придёт человек с ордером. Он ждал месяц! Подумайте! Подвал и свечка, пачка журналов по садоводству и для полноты картины заряженный револьвер. Я спросил - зачем? "Ни одно жюри в мире - ответил он - не поверило бы моим объяснениям. Посмотрите на это с точки зрения закона. Перед вами человек средних лет, с медицинской карточкой, говорящей о некоторой утрате контроля - это значит Бродмур^[5] - так вот, такая персона оказывается за пятьдесят-шестьдесят миль от дома, ночью, в грозу, над пятнадцатифутовым оврагом. И оставляет за собой тело девушки и предмет, что вполне сойдёт за орудие убийства. Я читал о лопатке в газетах. Какое объяснение вы найдёте?"

- Тогда я спросил его: что же, бога ради, он делал в действительности; что хотел спрятать за самоубийством? Он ответил, что занимался посадками. То есть воровал рассаду? - уточнил я. После всех причинённых Уоллину неприятностей, мы с Уиллом не стали бы ябедничать на это, правда Уилл?

- Не стали бы - согласился Лемминг. - Достаточно было глянуть на Уоллина. У него было лицо, как на - и он назвал картину художника по имени Гойя.

- Краденое проклято - ответил мне Уоллин. - Если вы должны забрать его, я выкопаю всё и верну до последней травинки. - О чём вы говорили дальше, Уилл?

- Я, разумеется, спросил его о краденых растениях - Лемминг обернулся к МакНайту. - Он назвал нарциссы, некоторую разновидность красной жимолости, особый вербейник - гибрид

Пару минут Лемминг сыпал маловразумительными терминами, а МакНайт согласно кивал.

- Садоводство - не мой конёк - перебил Кид - но вопросы Уилла облегчили Уоллина словно целительное заклинание. Он перестал болтать о самоубийстве и заговорил о разведении сада. Уилл взял операцию на себя. Я пережидал, не вмешиваясь, десять минут, а потом спросил: "Да, садоводство - но к чему такие странные хлопоты?" Тогда он отвернулся от Уилла и заговорил со мной, с прежним подобострастием, как это делают пациенты. Он начал с истории болезни: порция шрапнели, газ, гангрена. Четырнадцать месяцев в разных госпиталях, там он нахватался всякой медицинской болтовни. Прямо как ты, Сэнди, от дурацких своих специалистов. И Уоллину давали наркотик от боли и расстроенных нервов - удивительно, как он сохранил способность к прямохождению. Он рассказал нам, как всю войну черпал силы в одном - в любви к садоводству. Он увлекался этим всю жизнь, и даже в худшие дни Соммы находил успокоение в растениях, ботанике и подобных вещах. Вот оно как. До сих пор он говорил правду, я это видел, но вдруг завилял. Я заметил это и сказал что-то, а потом он навзрыд заплакал. Прежде, он, глазом не моргнув, покончил бы с жизнью, а теперь рыдал, словно вымывал из себя что-то слезами.

- Пришла пора сказать ему, что я, практикующий теперь врач, имею кое-что в прошлом; то же и Уилл. Ему стало легче. И это случилось. Он заговорил без обманов, с большой мукой, вы понимаете. В последнем из госпиталей Уоллину давали огромные дозы и там, по его мнению, разум ушёл от него. Он признался, что стал безумен и остался таким на целый год. Я попросил не развивать теорий прежде изложения симптомов (все вы, больные, одинаковы). Он рассказал, как готы устраивали налёты на госпиталь, чтобы постоянно беспокоить больных; и о вольнонаёмной санитарке - должно быть, ещё одной в его жизни женщине - она обыкновенно читала ему и рассказывала истории, чтобы успокоить. Он любил эти чтения вслух, потому что - насколько помнит - они были о садоводстве. Но когда Уоллин пошёл на поправку, он стал слышать Голоса - сначала тихие шепотки, затем они зазвучали громче, потом перешли в крики - и выкрикивали приказы. И он лежал, трясясь от ужаса, потому что испугался сумасшествия. Он хотел жить и снова стать счастливым и работать в своём саду - как все мы.

- Потом Уоллина комиссовали; он вышел из госпиталя, а в голове его орал целый армейский корпус. Суть и смысл приказов был следующий: он должен устроиться в деревне и сажать повсюду, по всем оврагам и холмам деревенской стороны рассаду и саженцы. Естественно, что он поначалу огорчился, но через некоторое время вернулся домой, в Митчем и стал исполнять приказы - Уоллин объяснил, что когда повинуется, Голоса перестают кричать на него. Но если поотлынивать с неделю, сказал он, они возвращаются и возобновляют мучение. Уоллин, натура методическая, купил мотоцикл, выложенную клеёнкой корзинку и боролся с дурацкими садоводческими мыслями, разъезжая по дорогам, рощицам, выгонам. Он высматривал пригодные участки днём и возвращался к ним в темноте. Той ночью он работал у Ченетского Вяза; а когда вышел с луга и стал спускаться по протоптанной школьниками тропинке, наткнулся на тело Эллен. Затем он расстроился... но меня уже не заботила Эллен. Я вернул Уоллина к рассказу о симптомах. Он нёс в себе особое проклятье: Уоллин любил садовничать больше всего на свете, но голоса приказывали ему сажать растения, расстраивая до душевной болезни. Я поинтересовался: насколько досаждали Голоса в подвале, где он хоронился с револьвером? Уоллин, обдумав дело, сказал, что вовсе не беспокоили, и я напомнил ему, как мало болеют на корабле, когда кругом ходят субмарины.

- Ты не упомянул - сказал Лемминг - что он прекратил лебезить, когда понял, что мы теперь говорим начистоту.

- Так оно и было - согласился Кид. - И настоятельно просил нас остаться и отужинать, чтобы изложить симптомы во всех подробностях (словно я опять о тебе, Сэнди). Старушка поддержала его. Она прямо вцепилась в нас, словно ища защиты. А Уоллин вообразил, как он встаёт со скамьи подсудимых и излагает о Голосах и ночном садоводстве, прямо как Старый Мореход - и присяжные посылают его в Бродмур. Он Бродмура страшился, не петли. Потом он толковал так и сяк об этих Голосах, а я устроил ему перекрёстный допрос. Уоллин объяснил, что всё началось с шума в голове, будто там лопали гнилые орехи; но, по его мнению, так били разрывы германских бомбовых налётов. Я напомнил, что не желаю теорий. Голоса, зачастую, походили на голос сестры милосердия, но говорили куда громче и шли вперемешку с ужасными видениями. К примеру, по его словам, смеющаяся собака - она бежала за ним и лизала в лицо; и собака эта должна была сделать нечто, чтобы суметь прочесть книги по садоводству; и пёс объяснял Уоллину, что тот лежит в госпитале из-за воды в мозгах, но когда излечится, сможет собирать коренья, повинуясь её приказам.

- Он так и сказал: "собирать коренья". Неожиданно старомодный оборот - сказал вдруг Лемминг. - И я это заметил, Сэнди.

- Кид замахал рукой.

- Нет, нет, Уилл. Я расскажу лучше тебя. Но именно так - Уилл вмешался и попросил Уоллина вспомнить - и поточнее - о каких сортах растений читала вслух сестра, когда налетали готы. Он не припомнил; сказал лишь, что речь шла только о садоводстве, и он чувствовал себя, словно в раю. Да, Сэнди, он так и сказал: "в раю". Потом Уилл попросил его вспомнить - и дословно - приказы, велевшие ему сажать растения. Он не припомнил и этого. И тут Уилл заговорил, словно адвокат у барьера. "Я утверждаю - сказал он - что Голоса велели вам сажать растения по обочинам: там, где нету растительности". Он повторил это медленно, дважды. "Боже - изумился Уоллин. - Слово в слово!" "Отлично - ответил Уилл. - Теперь о собаке. Я утверждаю, что эта смеющаяся собака была, на деле, тайным вашим другом. Какого она была цвета?" "Не знаю" - сказал Уоллин. "Она была жёлтая. Большой жёлтый бультерьер". Уоллин немного поразмыслил и согласился. "Когда она бегала за вами - продолжал Уилл - вы, наверное, слышали, как кто-то отзывал её от вас очень громким голосом?" "Временами" - ответил Уоллин. "Уже лучше - одобрил Уилл. - А теперь я утверждаю: жёлтый бультерьер приходил в библиотеку вместе с садовником-шотландцем, а тот говорил, что советующийся с ботаническими книгами получает великое преимущество над неспособным их читать". Уоллин поразмыслил, и признал, что слышал от Голосов в точности такие, среди прочих, слова; он вспомнил, как страшился потерять способность к чтению. Передо мной и сейчас стоит лицо вспоминающего Уоллина. Истинно говорю, он рыдал.

Здесь Сэнди МакНайт улыбнулся и кивнул сидящему напротив Леммингу, а тот вернул поклон самым таинственным образом - как брату-садоводу или Брату по ложе.

- Всё это время - продолжил Кид - Лемминг выступал с очень важный видом. Я никогда не видел его таким - разве что в собственной Уилловой лавке; и он объявил Уоллину: "А теперь послушайте историю, мистер Уоллин - именно ту, что читала вам вслух медсестра. Останавливайте меня, если подзабыли какое-то место: я напомню". Ты так сказал, верно, Уилл? И он начал долгую детскую сказку^[6] о некоторых ребятах, сажавших растения на лугу - на чужом лугу, потому что тамошние растения не отвечали их желаниям; и один из детишек звал себя Почтенным Сборщиком Кореньев, а у другого было что-то вроде водянки мозга; ещё он рассказал о Старике-Сквайре - тот копил и хранил грецкие орехи, пока они не сгнивали, а затем давил их скопом в пыль. Вам стоило бы послушать Уилла! Он умеет говорить - и не только о деньгах.

- "Мэрин луг!" - Сэнди хлопнул рукою о стол.

- Цыц! - отозвался зачарованный историей Бёрджес - Дальше, Робин!

- И Уоллин подтвердил всё сказанное, со слезами счастья - помнишь, Уилл? - и сам добавил некоторые подробности, вроде лиловой шляпки, насколько я помню.

- Не лиловая, а как ноготки. Одна белая лента, одна канареечная - МакНайт произнёс это со строгостью, словно говорил о предмете жизненной важности.

- Должно быть. И ещё он сказал о соловье, певшем Лунному Человеку, и о старом Травнике - не с портретов, иначе я бы запомнил - тот как-то связан с понятием "Рай".^[7] Уоллин носил всё это в себе, и десять лет оно гнуло его, било в мозг голосом городского глашатая. Да, Сэнди, сказка называется "Мэрин луг". И он понял это - посредством Уилла.

- И помогло? - спросил я.

- Скажем так - протянул Кид - практикующий терапевт не приучен верить в отпущение грехов, верно? Но если такое вообще возможно, я знаю теперь, как выглядит спасённая душа. Старая леди притворялась, что готовит нам ужин, но пришла, когда Уилл стал распутывать нить, и выслушала всё в подробностях. Уоллин поднял руку, словно вслушиваясь в чёртовы свои голоса, а потом отмахнул их прочь, и уронил голову на стол, заливаясь слезами. Бог мой, как он рыдал! И она поцеловала его и меня - а тебя, Уилл?

- Определённо, нет! - ответил шокированный Лемминг, человек, живущий в долгом и верном супружестве.

- Твоё упущение. Годы пощадили этот чувственный рот. А Уоллин не хотел нас отпускать - цеплялся, словно дитя. Так что, отужинав, мы поговорили о разных подробностях, задержавшись на несколько часов. Боль и наркотик загнали рассказ медсестры в уголок его памяти, затем последовал выброс - так иногда случается - сказка, вперемешку с кошмаром и бомбами. И когда он получил объяснение, всё это ушло, испарилось словно эфир, не оставив и запаха. Я накачал Уоллина собственным его пивом и отправил в кровать, хоть он и начал выказывать крепнущие на глазах диктаторские замашки, утеряв прежнее, необычное сочетание бравой задиристости со старческой чопорностью - он стал нормальным мужчиной, кто избавился от гнетущей тяжести. Старушка проводила нас - и не поцеловала меня опять, что за неудача! Примитивная первобытная натура - благослови её Господь. Она глядела на нас, как на пару волшебников, снявших - по её словам - заклятье с хозяина.

- Вы ими и были - сказал Бёрджес. - А что он поделывает теперь?

- Купил тележку к мотоциклу, чтобы брать с собою побольше рассады - однажды его прихватят, как браконьера и посягателя - и оперирует по графствам окрест Лондона, сажает растения, и счастлив, как Бог мой! Хотел бы я иметь сотую долю его счастья! Я только напомню вам, что он тотчас покончил бы с собой, когда бы мы с Уиллом подвели его под арест. Мы вовсе не доподлинные Шерлоки.

МакНайт бормотал, не обращаясь ни к кому:

- Джулиана Горация Эвинг. Лучшая, самая добрая, благозвучнейшая, невиннейшая история из всех, что нашли начало в женской душе. Я продаю тапиоку в предместьях, но я понимаю это. А что до моих гравюр - тут он обернулся ко мне - они не садовники. Они четверо великих британских ботаников, сэр, и - я прошу у вас извинения.

И он дёрнул цепочки всех девяти светильников Алтаря Малых Светил - прежде, чем мы успели приступить к голосованию.

1. Масонская обрядность: три малых светоча - солнце, луна и мастер Ложи; солнце правит днём, луна - ночью, а мастер правит Ложей - здесь и далее прим.пер.

2. То есть с хворой хрюшкой

3. Джон Рей, Роберт Моррисон, Неемия Грю, Стивен Гейлс - знаменитые английские учёные-естествоиспытатели 17-18 века, работавшие в области растительного мира.

4. Секретарь собрания путает ботаника Моррисона с Томасом Моррисом - знаменитым гольфистом и строителем гольфовых полей

5. Психиатрическая лечебница для виновных, но невменяемых.

6. Здесь и дальше речь идёт об истории для детей английской авторессы Джулианы Горации Эвинг "Мэрин луг" (Juliana Horatia Ewing, "Marys Meadow", 1883-84). Киплинг высоко ценил истории этой писательницы; они были (возможно, что остались) популярны в Англии, однако вовсе не имеют хождения в России. Соответственно, читатель этого перевода должен довольствоваться отражением "Мэриного луга" в "Заклятом" - либо прочесть "Мэрин луг" в оригинале.

7. В "Мэрином луге" (глава 4), Мэри находит в библиотеке старую книгу. "Никто из нас не сумел понять её латинского названия "Paradisi in sole, Paradisus terrestris", хотя все учили латынь; и мы стали называть её "Книга Рая"". Книга эта существует на самом деле - её написал знаменитый английский ботаник, Джон Паркинсон, в 1629 году. Его подзаголовок говорит о содержании книги: "Сады со всеми сортами прекрасных цветов, что позволяет вырастить наша английская земля". Отсюда идёт сюжетная линия Эвинг впрочем, излагать её в комментариях невозможно, да и не нужно.