Белёсый туман садился странно: наползал снизу, пряча стволы тёмных зубчатых ёлок, и падал сверху, насаживаясь мягким брюхом на их же тёмные вершины. Поезд стучал колёсами, ёлки плыли мимо, увязая в тумане ногами, несли его на острых головах.
Кирилл встряхнул головой. От мягкой густоты за припылённым окном казалось, нужно протереть глаза, и тогда всё станет более ясным. Но не становилось, только ныло в висках. От усталости, наверное, и от впечатлений.
- Устал? - Ольгина рука легла на его щиколотку, длинные тёмные волосы свесились сплошным полотном, блестящим в свете тусклой потолочной лампы, - поспи, к утру только приедем. Боишься?
- Я? - Кирилл подбавил в голос возмущения. И засмеялся, укладываясь навзничь, чтоб оторвать глаза от плывущей пелены. Теперь над ним покачивался пластиковый испод верхней полки, исчирканный тонкими чёрными линиями.
- Есть немного, - признался, гладя Ольгу по джинсовому бедру, - всё-таки знакомство с родителями, то-сё.
- С семьёй, - поправила Ольга, вытягиваясь рядом и прижимая его к прохладной стенке, - я говорила, мамы там нет. Отец, братья. Бабушка.
Перед тем, как упомянуть бабушку, помедлила чуть-чуть. Кирилл повернул к ней лицо.
- Ты не говорила. Про бабушку. Никогда. Интересно.
- Ничего интересного, - неохотно ответила Ольга, - старенькая совсем. Может, вообще её не увидишь.
За пластиком, отделанным хромированными полосками, кто-то ходил, кашляя, быстро пробегала проводница, отстукивая одинаковые шаги в такт колёсному стуку. Кирилл послушал и сквозь наползающий туманом сон ещё раз немного погордился. Купе всё было их - его и Ольги. Потому что не растерялся, сходу побежал и договорился, доплатил совсем немного. Зато почти сутки едут, как короли - вдвоём на четырёх местах. И скоро их станция. Вернее, маленький совсем полустанок, с тёплым деревенским названием. Ключики. Наверное, там полно родников, размышлял Кирилл, думая о туманных чёрных ёлках и моховых подушках, усеянных яркими шляпками грибов. Лесные ключи-родники. Ельник. Поляны. Зайцы с волками. И бревенчатые дома в глухом лесу, деревня, где Ольга родилась и откуда уехала в город учиться. Почти и выучилась, но на предпоследнем курсе случился у них с Кириллом роман. Да такой, что через три месяца решили, надо жениться. Чего от любви бегать, так он сам рассудил, всё ещё временами не веря, что эта роскошная совершенно девушка, стройная, с идеальной формы бедрами, полногрудая, с восхитительным гладким животом, украшенным сверкающим камушком в пупке, она - его женщина. Такой никогда больше не будет, понял вдруг, когда однажды утром сидел, нацеливая вилку в омлет, а Ольга сидела напротив, смотрела, как он ест. Будут попроще, может быть - хорошие, может, если повезёт, с золотым характером какая. Но чтоб вот так кружилась голова, а к спокойной красоте ещё и доброта, и характер золотой, и сама его любит, такой не встретит больше.
Он бережно обхватил Ольгу за талию, она сонно засмеялась, прижимаясь на узкой постели.
- Заснёшь и свалишься, - предупредил в тёплое ухо.
- Ещё минутку полежу. И лягу нормально.
- Я те дам, минутку. Минутку она...
Кирилл целовал шею под щекотными волосами, трогал зубами ухо, а руки уже поднимали тонкий свитерок, пробираясь к груди.
- Кирка, перестань. Ну мы уже близко. Лучше бы... потерпеть...
У нее так прерывался шёпот, и сладко сбивалось дыхание, что он не очень слушал. Тем более, возражая словами, Ольга сама повёртывалась к нему, обнимала, просовывая руки под пояс расстёгнутых джинсов. Они вообще ехали раздетые, сидели в накинутых простынях, валялись на всех четырех койках, но недавно выходили за пирогами на станции, так что - снова раздевали друг друга. Так сладко. Неостановимо внутри.
Так же неостановимо, как тогда, весной, когда сделал ей предложение, а она, выслушав, глянула на него тёмными глазами. Ответила очень серьезно:
- Тебе со мной плохо, Кирка? Просто так, плохо?
Они сидели на ступеньках, смотрели на смешной фонтан посреди площади. В нём метались, сверкая, струи воды, ходили в разные стороны, схлёстывались, сбивая друг друга, снова рождались, расходясь, создавая зыбко дрожащую упрямую путаницу капель, отблесков, цветных бликов.
- Хорошо, - удивился Кирилл, - но я решил. Я хочу, чтоб ты стала моей женой. Навсегда.
Ольга покачала головой. Длинные волосы, заплетённые в две косы, лежали на высокой груди, как молчаливые змеи.
- У католиков брак навсегда. Знаешь, конечно. Представь, никакого развода. Женился и на всю жизнь. Но у них и девушка не может ничего до свадьбы. Такие порядки. А мы с тобой прекрасно трахаемся. Я бы сказала - восхитительно. И я тебя люблю. Тебе нужно жениться?
- Если ты честная девушка, - с пафосом отшутился Кирилл, уставляя ей в грудь палец, - обязана выйти за меня. А то совратила мальчика и в кусты? Поматросила, понимаешь, и бросать?
- Киря-Кирюша. Я же тебе рассказывала, я девка простая, деревенская, у нас с женитьбой все строго. Женишься, обратно дороги нет. Никогда.
- А я не хочу обратно. Сказал же - навсегда тебя хочу.
Он ждал, Ольга не отвечала. У фонтана бегали дети, лезли через мраморный бортик, плюхались, добавляя брызг, галдели. Забыл спросить, спохватился Кирилл, если насчет католиков, а у них как с детьми, может тоже нельзя предохраняться. У этих её... анбыгов.
Из тени вышли два мускулистых парня, поигрывая блестящими от пота бицепсами, проследовали мимо ступеней, расширяя глаза на Ольгины ноги, еле прикрытые короткой юбкой. И после оба осмотрели Кирилла, как он уже привык - взглядами удивлённо-презрительными. Что такая, как она, делает с таким, как этот, читалось на красивых лицах, тронутых первым весенним загаром. И Ольга, как делала всегда, взяла его руку, а голову положила на плечо, показывая - я с ним, я его женщина.
Ответила на его мысли (вот и ещё одно - постоянно угадывала и настроение, и о чем думает):
- Детей можем родить, когда хотим и сколько хотим, для этого нам жениться не обязательно.
- А когда женимся? Ну, если. Тоже так?
Она рассмеялась, прижимаясь к нему.
- Первенец отходит семье. Второй - как вместе решат родители. Все остальные - наши. Хоть сто, хоть ни одного. Тебе повезло, столичный парень, я в семье третья. Могу делать, что хочу.
Лежа на узкой полке и медленно целуя нежную шею и мягкие сладкие губы, Кирилл вспомнил этот разговор и тут же стал забывать его, потому что его женщина, уже раздетая, прижималась к нему и дышала часто-часто. А после, подумал он, мы приедем, там какие-то свои порядки, когда ещё после-то. И заторопился, выбрасывая из головы всё. Кроме наступающей за окном темноты, мерного стука поезда и запаха женского тела.
***
- Кирка...
Шёпот касался уха, щекотал скулу.
- Кирка, вставай, скоро станция.
Он сел, моргая на густой сумрак. Прищурился, - в уголке щелчок зажёг тусклую лампочку над соседней постелью. Ольга, сгибаясь над чемоданом, укладывала тапочки, шуршала бумагой и скомканными пакетами. Светлела в темноте длинная, до пола, широкая юбка. Закрыв чемодан, села рядом, складывая на коленях узкие кисти рук. Засмеялась тихо его ошарашенному лицу. Тёмные волосы, туго забранные в плетёный валик, отягощали затылок, и лицо казалось совсем белым, с огромными на нем чёрными глазами.
- У нас женщины штанов не носят. Ты не бойся, мы не дикари какие. Но так принято. В туалет пойдёшь? Умыться надо. Не торопись, успеваешь.
Обратно Кирилл шёл по спящему вагону, качался вместе с ним, пытаясь в окна разглядеть хоть что-то. Но там кромешно стояла темнота. Или плыла. Или вертелась. Не было даже луны и звёзд. Умытое лицо горело, в голове ныл тоненький звон вагонной усталости. Скорей бы уже, пожелал, заходя в купе и забирая у Ольги большой ком смятых простыней. Отнес проводнице, та посмотрела каким-то слишком внимательным взглядом на его белую футболку и вытертые джинсы, лохматые со сна русые волосы. Наверное, слышала, как Ольга стонала ночью, решил и поскорее ушёл обратно.
Сел рядом, беря в свои руки её ладонь, она отняла мягко, указала на место напротив.
- Через полчаса приедем. Я отцу позвонила, братья нас встретят. Отвезут. Я тебе расскажу. Одну нашу легенду.
Она уже не смотрела на Кирилла, отвернулась к окну, и ему был виден её профиль с тонким носом и маленьким подбородком, длинная шея и плечи под обтягивающей блузкой. Такая - непривычная в непривычной одежде. Красивая ещё больше.
- Анбыги лесных ключей. Отцом их стал первый анбыги, по имени Корекчи. В какой-то битве дрался он, рассекая врагов клинком, и упал, получив смертельную рану. Заснул, а проснулся в лесу, с рукой, опущенной в ледяную родниковую воду. Слушая птиц, приподнялся и опустил лицо, глотнул ключевой воды. И сон, что снился Корекчи, вылетел из его головы, развеялся в полуденном свете. Так что, всё забыл воин, кроме звона мечей в битве и имени, данного матерью. На опушке елового леса построил он себе дом, огляделся по сторонам и взял в жены трёх женщин. Змею, что пленила его расписной блестящей кожей на гибком теле, белку, что без устали таскала орехи и грибы, а ещё - ночную птицу, чья песня заставляла его плакать сладкими слезами, смывающими усталость.
Шли дни, Корекчи уходил на охоту, возвращался с добычей, и ел то, что наготовила ему белка Хаас, любовался танцем змеи Шиу, слушал прекрасные песни птицы Каримы. А потом понял, что старость скоро постучится в тяжёлую дверь и войдёт, взломав все замки и запоры. Тогда он собрал трёх своих жён, и попросил родить новых анбыги. Но из яиц Шиу вылупились змеёныши и уползли в густую траву. Бельчата упрыгали вверх по стволам, вереща на своем беличьем языке. Птенцы Каримы встали на крыло и улетели, исчезая в небе.
Заплакал тогда анбыги Корекчи, хватая себя за седеющие волосы. Заплакали рядом жёны. Они очень любили мужа, и не их вина, что вместо новых анбыги рождались у них звериные детёныши. Хаас наготовила мужу еды. Шиу станцевала ему прекрасный танец. А Карима убаюкала дивной песней.
Втроём ушли они в глухой лес, куда сам Корекчи не заходил, боясь не вернуться. Там, посреди мёртвых болот росли старые деревья с ножами вместо листьев. Обнялись жёны на прощанье и кинулись на ножи, отдавая свои жизни, и повторяя общую на троих одну просьбу. Не зная, исполнит ли её мёртвая вода болот.
Солнечным утром проснулся Корекчи, полный сил и радости, сытый и отдохнувший. Вышел из дома и обомлел. На мягкой траве сидела девушка. Гибкая и прекрасная, как расписная змея. Встала, подавая ему руку и пошла следом за мужчиной в дом, захлопотала у печи, готовя вкусную еду и напевая золотым голосом чудесные песни. А после легла с ним в постель, и любила его так, что назвал её муж именем Хаашика - соединив в одно имена любимых жен. Так из трех смертей родилась одна жизнь. Навсегда отданная супругу, без которого её и не было бы. С тех пор племя анбыги не умирает. Никто не нужен тем, чей предок оставил во сне прежнюю жизнь, а новую нашёл там, где проснулся, потому анбыги живут в самых глухих местах. И если двое хотят соединиться в семью, настоящую, то делают это не только лишь для себя, а для всех анбыги, чтоб племя не умерло, растворяясь в других народах.
Ольга улыбнулась Кириллу. Поправила волосы, крепче втыкая в уложенные косы шпильки.
- Если ты хочешь жениться, ты становишься не только мужем, но и анбыги. И не до смерти, мой любимый. А навсегда. На все времена мира.
Поезд качался, покачивалась в такт женская голова, увенчанная тугой причёской. Не было видно лица, свет прятался за спиной Ольги. Кирилл кашлянул, кладя руки на столешницу. Уточнил осторожно:
- Меня не заставят, ну, там, орехи собирать или змей готовить?
Ольга засмеялась, вставая и поправляя длинную юбку.
- Ничего такого. Все, что будет, касается только меня. Понял?
За окном вдруг проплыл фонарь, и Кирилл вздрогнул, таким чуждым в замкнутом сумраке казался обычный электрический свет. Качка изменилась, под дном вагонов залязгало. Поезд замедлял ход.
На маленькой бетонной платформе не было ничего, кроме тумана вокруг пары фонарей. Кирилл стащил чемодан и встал, поправляя на плечах лямки рюкзака. Ольга быстро прошла мимо и скрылась в тумане, оттуда послышался её голос и чей-то ещё, негромкий. Кирилл понёс чемодан к узкой лестничке, которая неохотно открывала ступеньку за ступенькой. Спустился и встал внизу, касаясь плечом грубой закраины бетона. Ждал вообще-то, ну, к примеру, лошадь с подводой. А тут, почти в полной темноте, блестели округлостями и точками силуэты двух мотоциклов, один - с коляской.
Кирилл втиснулся в коляску, устраивая ноги на чемодане. Молча, потому что ездок тоже замолчал, повернулся, ища глазами Ольгу. Та уже сидела за спиной второго всадника, белело в темноте обнажённое колено, а рука обхватила мужскую талию. Заревели в унисон моторы, первый мотоцикл дернулся, унося двоих. Кирилл натянул выданный молчаливым парнем шлем, гадая, точно ли видел - голова Ольги в таком же шлеме легла на спину, прижимаясь к кожаной куртке. И глаза закрыты, а на губах улыбка.
'Что ты там разглядел, в тумане таком', одёрнул себя, и уставился вперёд, пытаясь увидеть за пластиком коляски хоть что-то, кроме серой кривой ленты узкой дороги. Мимо неслись те самые ёлки, которые успели надоесть ему за полдня в поезде. Ветер лапал горячее лицо.
Анбыги, думал Кирилл, трясясь в коляске и посматривая на профиль, скрытый щитком шлема, её братья, первенец и второй. Дети семьи, значит, или как там, в сказке. Хорошенькая сказка, с байкерами в кожанках и спортивных шлемах.
Солнце вышло как раз, когда мотоцикл затормозил у высоких ворот. Распахнутых. Въехали в просторный двор, покрытый асфальтом. Кирилл вылез, поводя уставшими плечами. Сняв шлем, осмотрелся и протянул руку навстречу мужской руке.
- Павел, - сказал его водитель, - тащи чемодан в дом, Олька уже там, с Максом. Позавтракаете, и досыпать. А то встали ни свет, ни заря.
Павел был очень похож на сестру. Такой же высокий, темноволосый, с тонким прямым носом и большим ртом. Тёмные глаза под резкими бровями смотрели доброжелательно.
За высокими ступенями темнела небольшая прихожая со спрятанными в сумраке предметами, потом узкий коридор вывел их в ярко освещённую большую кухню. Кирилл встал в дверях, а Павел прошёл наискось, минуя большой холодильник, схватил со стола пирожок, по пути поцеловал Ольгу в щеку, та отмахнулась, смеясь. Ступила в сторону, поправляя на столе тарелки. И Кирилл увидел средних лет мужчину, похожего на Павла, но старше, лет, наверное, ему за шестьдесят, прикинул, топчась и неловко кивая. Спохватившись, улыбнулся широко, самой своей обаятельной улыбкой, сказал звонко, как шутила мама - по-пионерски:
- Здравствуйте. Я Кирилл.
- Садись. Руки мыл с дороги-то? - мужчина кивнул, придвигая к себе тарелку с картошкой.
- Я покажу, - Ольга повесила на спинку стула полотенце.
- Пашка покажет. Садись давай, а то остынет.
Ольга послушно села, улыбаясь и не отводя глаз от отцовского лица.
В конце коридора оказался вполне современный туалет, с душем, прикрытым туманным пластиком. Кирилл вытирал руки, разглядывая себя в зеркале, слушал мужские голоса и Ольгин, весёлый такой. Выдохнул, услышав густой кашляющий смех. А ты думал, они тут в шкурах ходят, с каменными топорами, мысленно спросил у своего отражения. Ведь думал, да. Вернее, сперва, пока Ольга не стала рассказывать все эти туманные страсти про брак навсегда и первых анбыги, вообще не думал. Ну, мало ли девчонок приезжают в столицу со всех уголков необъятной. Деревня, так их сразу видно - деревенских-то. Как говорят, можно девушку увезти из деревни, а деревню из девушки вытравить нельзя. Но то про обычных провинциалок, которые губы наводят красной помадой и ковыляют по гололёду на высоченных каблуках. По Ольге разве скажешь, что она из медвежьего угла. Ни в жизнь. Так что - не думал. Потом - думал. А теперь - он повесил полотенце на никелированную стойку - не знает, что думать.
- Батя спрашивает, ты совсем утоп или как? - Пашкин голос послышался за дверью. И сразу следом шаги обратно. И снова смех.
- Иду.
Отец уже стоял в дверях, протянул ему руку, представляясь.
- Степан Михалыч меня зовут. И будь, как дома, Кирилл. Пашка покажет комнату, вечером уже сядем, поговорим. Ольга, пойдём, проводи меня до ворот.
В комнате было чистенько и похоже на бабушкину спальню, из далёкого детства. Такая же кровать с никелированными шишечками и стопка подушек в кружевах. Герань на широком подоконнике. Пашка оседлал стул, положил подбородок на спинку, следя исподлобья тёмными глазами.
- Проснёшься, все тебе покажу. Я тоже на каникулы приехал. Это Макс тут заправляет с батей вместе. У них пасека в лесу. Завтра поедем помогать. Тебя пчёлы кусали когда? Нет? Завтра покусают. Шучу. Я тебе прикид выдам. Сфоткаешься для инстаграма.
- А ты там есть? - удивился Кирилл, запихивая рюкзак на полку старого шифоньера.
- Смеёшься? У меня две тыщи подписчиков, - обиделся Пашка, - зайдёшь потом, покажу, я ноут с собой приволок. Комп есть, только батя туда не пускает. То его и Макса.
- И вайфай есть? - ещё раз удивился Кирилл, тоже усаживаясь на стул перед столом с вышитой скатертью.
- Вот Олька, - Павел хлопнул себя по коленям, - наплела, да? Фигни на уши. Про анбыги, про старую жизнь. Думаешь, если тебя в эту комнату поселили, мы так и живем? Это бабушкина. Она у нас, как музей.
- А бабушка? - вспомнил Кирилл, снова удивляясь, но стараясь не показывать этого, - она тогда где?
- Где всегда, - теперь уже удивился Пашка. - ладно, пора мне. Спи, а то ночью пропустишь всё. А дел вагон и маленькая тележка.
- Ночью пчёлы разве... летают?
Но Пашка топал уже в коридоре, потом спускался по лестнице, крича что-то брату, и не услышал очередного удивления.
Кирилл сел на кровать, покачался на перине, уложенной поверх пружинной сетки, прогоняя детское желание попрыгать, так, чтоб все звенело и тряслось. И упал навзничь, раздумывая, заснуть или обидеться, что Ольга осталась с родными: похоже, поселили их порознь, и как это будет, дальше-то...
Глава 2. Ритуалы
Проснулся очень резко, в сумерках, от щекотки - капли пота медленно ползли со лба на висок. Удивительно жарко. Хотя Ольга рассказывала, смеясь, в их северных широтах лето короткое, но сильное, как удар по затылку. И сорок градусов может стукнуть, и выше того.
Обидно, проспал до самой темноты. Хотя...
Кирилл поднялся и на ватных ногах подошел к окну, дёрнул занавеску, зацепив герань, которая тут же запахла, овеяв лицо тревожным резким ароматом. За окном плавал белёсый туман, без темноты, но раздражающе плотный, и не понять, то ли совсем раннее утро, то ли недавно зашло солнце, оставляя свет памятью о летних белых ночах. В приоткрытую створку влетела бабочка, застукала тяжёлым тельцем о деревянную раму, шелестя крыльями, вывалилась обратно, мазнув по щеке чуждой сухостью. Во дворе стояла тишина: двор внизу, а я на втором этаже, - припомнил Кирилл узкую скрипучую лестницу. Нужно пойти вниз, в туалет и умыться. Наверное, в кухне все собрались, как хотели, отец сказал: за ужином поговорим.
- Выходи.
Голос снаружи был похож на шелест бабочкиных крыльев. Кирилл склонился, налегая грудью на широкий подоконник. Из пелены тумана снова позвали:
- Выходи! - И кто-то тихонько засмеялся, детским совсем голосом, сдавленно, будто прижимая ко рту ладошку.
- Ты мне? - он прокашлялся, и стал слушать, может, ещё где голоса.
Но внизу было тихо, тишина состояла из непрерывного звона сверчков, пронизанного редким комариным гудением. Да ещё что-то постукивало, лениво, нерегулярно, явно без человеческого участия.
- Выходи, бабушкин гость. А то кругом опоздаешь, - это сказано было громким поспешливым шёпотом, будто невидимый кто-то оглядывался, стараясь, чтобы слышал его только Кирилл.
- Сейчас.
В доме не было слышно ни звука, вернее, снова: часы, скрип ступеней, мягкое воркотание холодильника, плеск воды в кране, и шаги самого Кирилла мимо тёмной кухни по коридору к выходу. В сенях он прошёл осторожно, касаясь непонятных, спрятанных в темноте предметов, наверное, бочка (пальцы прошлись по дереву планок), ящики у стены (с прохладными цинковыми полосками опоясок). И дверь распахнулась в пустоту и тишину большого двора, укрытого клубами тумана.
Под самой бревенчатой стеной кто-то пошевелился тёмным пятном. Захихикал.
Кирилл подошел, всматриваясь. Девочка сидела на корточках, укрыв коленки широкой юбкой. Руки держала поверх, как Ольга в вагоне. И волосы так же были уложены тугим валиком за ушами и над шеей.
- Ты кто?
- Угадай, - она встала, поправляя юбку. В одной руке держала какие-то поникшие стебли с чёрными головками.
- Я не знал. Что ты тут. Я думал, Степан Михалыч, Паша и Максим.
Девочка важно кивала в такт именам.
- Ольга.
На женское имя вскинула чёрные глаза на худеньком личике. Но промолчала.
- Ты тоже, ну... или ты в гости пришла?
- Сиверковы мы, - солидно сказала девочка, - только давешние. А ты жениться приехал, да?
- А где все? - Кирилл оглянулся, мысленно исправляя сказанное 'давешние' на логичное 'дальние'. В таких местах полно однофамильцев. Ольга ведь Сиверкова. Неудивительно, если у всех в округе такая же фамилия.
- И как же тебя звать, Сиверкова младшая?
- Угадай, - его руку уверенно взяла маленькая рука, лёгкая, как горячий паучок, - угадаешь, будет тебе счастия уголок, мал и недолог, зато настоящ, как еловый полог.
- Как же я угадаю, - улыбнулся Кирилл, послушно идя следом за девочкой, которая тащила его, оглядываясь и показывая в улыбке крупные, чуть заячьи зубы, - имен вон сколько. Ты куда меня ведёшь?
- Туда веду, куда велено идти, - певуче рассказывала спутница, будто включая его в какую-то местную игру, - где ёлки туманом крыты, где птицы пером богаты, где змейки шкурой златы, а белки орехи пасут, в схрон хоронЯт, деткам дарЯт. Ну, скажи букву-то! Ошибёшься, ногой запнёшься.
- И... - Кирилл тут же попал в неувиденную ямку, взмахнул рукой, удерживаясь на ногах.
Девочка отпустила его пальцы и захихикала, прикрывая рот ладошкой.
- О, - вдруг сказал Кирилл неожиданно для себя.
Девочка встала резко, и он наткнулся на тонкую напряжённую фигурку, схватил за плечо и тут же отпустил.
- Зачем угадал? - сказала с упрёком, отступая за тёмные в тумане кусты, - зачем? Теперь говори вторую первую, а то никуда не выйдешь.
- Эй! - он оглянулся, пытаясь разобраться, куда они забрели.
Вокруг молча стояли тёмные мохнатые силуэты. И жара все усиливалась, будто землю подогревали снизу. Дома не было, не было дороги и никакой тропинки. Только молчаливый ельник пластал по туману чёрные ветки, тянулся, стараясь схватить.
- Что за... - Кирилл шагнул в одну сторону, в другую. По спине под футболкой, противно щекоча, скатывались к поясу мелкие капли пота.
- Эй! Оля? Так тебя? Куда делась? Я не знаю, куда выйти!
- Вторую первую, - шелестя, напомнил туман.
Под ногой чавкнуло, подаваясь. Кирилл замер, опасаясь делать шаг. Ольга рассказывала. Про тайные болотные бочажины. Или мочажины? Неважно, главное, ступишь и провалишься. Никто не найдёт. Что там девчушка болтала? Ещё одну первую? Не вторую, а снова первую? Второе имя, что ли?
И вдруг испугался, стыдясь накатившего страха. Один, в мрачном лесу, почти сказочном, только сказка какая-то, нехорошая. Пальцы шевелились, стряхивая память о прикосновении детской ладони - сухой и лёгкой, как паучья лапка. Не как обычная детская рука.
Он замер, пытаясь сосредоточиться. В глубине чащи что-то потрескивало, мерно падали капли тумана с обросших иглами веток. Когда ехали, Ольга рассказывала... И смотрела на него, словно проверяя, точно ли слушает.
- Хаа, - сказал Кирилл в белёсый сумрак, вспоминая имя из сказки, - ну или 'хы', так?
Девочка снова оказалась рядом, встряхивала головой, снимая ладошкой капли с тёмных волос.
Хаашика, повторял Кирилл про себя, как заклинание, идя следом обратно, а впереди уже мягко светили окна большого дома, второй этаж, первого не видно за высоким дощатым забором. Хаашика. Живая жена Корекчи, созданная из трёх смертей.
- Бабушка ещё, - вспомнил, о чем хотел спросить девочку с древним именем, - я в её комнате, а она?..
И вдруг снова остался один. Окна мигнули и погасли. Очень далеко, за ёлками, послышался и пропал горестный детский плач. Кирилл выдохнул, сжимая кулаки и стараясь разозлиться. Что за чёрт, что тут происходит-то. И тут же оглянулся, жалея, что поминает чёрта. И так вокруг сплошная... ладно, пусть просто фигня. Где там Пашка этот, с его инстаграмом, таким уютным привычным. Где Ольга, наконец? Бросила, а он теперь блукай - отличное гостеприимство!
Вокруг совсем стемнело, непонятно стало куда идти, и Кирилл осторожно шагнул в том направлении, где недавно светили окна. Кажется, один огонек там мерцает ещё. Слабый, прерывистый.
Болотистых мест больше не попадалось, но за сотню сделанных шагов устал так, вроде бежал с препятствиями. Вышел на большую поляну, с облегчением увидев костёр и группу людей вокруг. Знакомые мужские лица, освещённые красным, такие похожие друг на друга. И на невесту его Ольгу. Ещё люди, мужчины в обычной одежде, женщины в длинных юбках и тугих блузках, с рукавами почти до кончиков пальцев. Что-то едят, передавая друг другу тарелки, обычные, пластиковые, пьют из белых стаканчиков.
На треск обернулись, замахали руками, приглашая. Пашка вскочил, сдвигая соседей. Кирилл подошёл, улыбаясь и кивая в ответ на приветливые взгляды. Сел, принимая на колени тарелку с кусками жарёхи.
- Я думал, бежать за тобой придётся, - Пашка толкал его плечом, жевал, выбирая куски пальцами, потом вытирал руку о брошенную рядом тряпицу, - ну думаю, проснёшься, сам увидишь, со второго место, как на ладони, и идти три шага.
- Я, наверное, час уже блукаю, - Кирилл тоже сунул в рот кусок жареного, отдающего смолой и какими-то травками, - пикник, да?
- Час? Ну, даёшь. Ага, мёд откачали, завтра на рынок свезут, бочки. Так что, большая работа сделана. Ну и тебя с Олькой показывать будут. Батя слово скажет.
- А где она?
- Так вот же! - Пашкин блестящий от жира палец указал на противоположную сторону. Там за костром стояли двое. Под тяжёлыми лапами старой ели, что касались тёмных волос на головах женщины и мужчины.
Кирилл с трудом проглотил непрожёванный кусок. Тарелка покосилась и упала на траву. Они голые! Ольга и Максим стояли рядом, свет костра падал на согнутые локти, рисовал бёдра и спины, иногда на светлое ложилась чёрная тень - кто-то у костра протягивал руку, передавая стакан или тарелку.
А потом все подняли руки, покачиваясь. Возник и загудел низкий звук, беспрерывный. Кирилл посмотрел на младшего брата, тот качался вместе со всеми, мычал, не открывая рта. Глаза блестели красным.
- Аннннбыги, - мычание складывалось в слово, - аааннн-быы-гии...
Люди сдвигались, отползая, давая место двоим, и вдруг там, на открытом у костра пространстве оказалось раскинутое покрывало, изрисованное кругами и острыми фигурами. Ольга легла, поднимая руки к склонившемуся над ней брату. Длинная нога согнулась в колене, откидываясь в сторону. Чёрные волосы закрыли рисунки, рассыпаясь веером над плечами.
- Ааан-бы-гии, - мыча, проговаривал Пашка, на каждый повтор касаясь плечом плеча Кирилла.
А рядом с лежащими встала третья фигура. Отец стоял в ногах, расстёгивая рубаху.
- Это! Так я же! Там что это? - Кирилл вскочил, закричал, путая слова и не слыша, что именно кричит. Отбил пашкину руку и побежал, не чувствуя, как пламя лизнуло сжатый кулак. Когда его схватили, держа за плечи, локти, шею, всё ещё кричал, с хрипом, тяжело сглатывая и дёргаясь; и замолчал, под сильной рукой, сдавливающей горло.
- Первый анбыги делает то, что должно для нас, - отец обвёл взглядом сидящих, равнодушно глянул на дёргающегося в захвате гостя, - второй анбыги случился мужчиной, так бывает.
- Бывает, - закивали мужчины и женщины, не отводя глаз от мускулистого жилистого торса и широких плеч.
- Третья рождённая - не имеет воли, потому что женское в ней - для анбыги. Для сердца - потом.
Последние слова произнес, обращаясь к Кириллу, будто успокаивал ребёнка. И все снова закивали, оглядываясь на пленника.
- Потом, - передавали друг другу шёпот, обращенный к нему, - сердце - потом.
Кирилл обмяк, повисая на чужих руках. И когда те ослабили хватку, изо всей силы наступил на чью-то ногу, вывернулся, подаваясь вперёд. Его не пустили, но горло освободилось.
- Нельзя! Так нельзя. Оля! Ты ведь, да слушай же! Ты моя девушка. Слезь, гад!
Мужская фигура мерно двигалась между раскинутых женских ног.
- Хаашика! - заорал Кирилл, вывёртывая руку, - Хаашика, чёрт! Я в милицию... гады вы.
Движение прекратилось. Умолкли все звуки и стал слышно, как издевательски мирно трещит костер. Кирилл дёрнулся и почти упал, от того, что никто больше не держал его. Шагнул снова, вздрогнул, опуская глаза.
Девочка шла рядом, цепко держась за его руку своей паучьей лапкой.
- Сильный, хорошо любишь, - похвалила лёгким голоском, - настоящий из тебя получится муж, славный отец для настоящего анбыги. Жалко, что мало так мы с тобой. Пора умирать. Снова.
- Что? - он вырвал руку, отворачиваясь от светлого личика с чёрными провалами глаз, - отойди, а?
- Сам звал, да и деться некуда. Пора умирать, да мне не привыкать, для любимого Корекчи трое умирают, создавая жену. Бери.
Она отпустила его руку, в ней оказался длинный нож с острым даже на вид лезвием. Кирилл бросил его под ноги, но тот, вывернувшись в полёте, ударил девочку под маленький подбородок, в ямку на горле.
Потом он стоял, не веря, смотрел, как её поднимают, подставляя под тёмную густую струю скомканные тряпки, несут куда-то, закрывая от него спинами. Поют невнятные слова, печально-печально, а те, кто остался, почему-то улыбаются понимающе, кивают ему, подбадривая. А у него не осталось сил смотреть, что там происходит с Ольгой и её старшим братом, перед глазами качалась худая ножка в складках цветного ситца, свесилась с локтя и качается, такая - неживая совсем.
- Пойдём, - кто-то взял его за локоть, подтолкнул, сразу отпуская, - чего застыл? Ночь почти кончилась, надо ж поспать, с утра на пасеку едем.
Пашка обошёл его и направился к высокому забору, полускрытому густыми ветками.
С одной стороны костра валялось старое покрывало, каких тыща в гостиницах - линялый гобелен с геометрическими узорами.
- Где она? - закричал, догоняя Пашку и хватая того за край лёгкой куртки, - Ольга где?
- Вау, вау, палехче, - засмеялся тот, прибавляя шагу, - совсем с катушек ёкнулся? Лежит, простыла. Даже с нами не смогла посидеть, пока мы тут веселились. Макс с ней остался, а тебе ж нельзя, на тебя все Сиверки приехали посмотреть. Как же, нашу красавицу Хаашику в жены берёшь.
- Как. Как Хаашику? А девочка? Которую я... которая тут...
Он смешался, не понимая ничего. Быстро шёл рядом, а в голове плескалось чёрное, налитое от сказанного Пашкой 'Макс с ней остался'.
- Какая девочка? - ненатурально удивился Пашка, и засвистел что-то, поддавая ногой комки сухой травы на тропинке.
В доме Кирилл быстро прошёл коридором в кухню. Встал у притолоки, встречая удивлённый взгляд Степана Михалыча.
- Где Оля? Почему прячете?
- Кто ж прячет? Простыла, с температурой, заснула вот. Тебя просила утром прийти, раненько, перед тем, как поедем.
Разминая тёмными пальцами сигарету, добавил на молчание гостя:
- Крайняя комната, через коридор. Ты ее не буди, слышишь? Намаялась девка.
Последние слова прозвучали для Кирилла издевательски. Намаялась, шептал он, идя полутёмным коридором и задевая плечом веники сухих трав на стенах, намаялась, значит. Девка...
Оля спала, а у постели сидел Максим, читал, переворачивая страницы с тихим шелестом. Кивнул гостю на свободный табурет посреди небольшой комнаты, полной шкафов с книгами и тумбочек с мелочами: какие-то фарфоровые статуэтки, плюшевые облезлые игрушки, неуклюжие человечки из шишек и веточек.
Кирилл сел, всматриваясь в бледное лицо спящей. Максим закрыл книгу, кладя на тумбочку рядом со стаканом и аптечными блистерами. Сказал шёпотом:
- Сорок почти. Думали, придется врача вызывать, ну, у нас всё есть. Я укол ей вкатил. Пошли перекурим?
На крыльце сел, вытягивая длинные ноги в джинсах. Затянулся, выпустил в новый ночной туман зыбкую дымную струйку.
- С нами всегда так. Никакая хворь не берет, а простуда - температура сразу под сорок. С детства.
- Максим...
- А?
- Ты почему тут живешь? В город не хочешь? - Кирилл совсем другое хотел спросить, но не знал, как. Не рубить же в лоб - ты мою девушку сегодня трахал? У костра, при большом, что говорится, стечении народа.
Макс пожал широкими, как у отца плечами:
- На кой тот город. Да и нельзя мне. Я первенец. Значит, настоящий анбыги. Должен быть тут.
- Анбыги, - в сердцах повторил Кирилл, - вы что? В каменном веке, что ли? Люди уже не только в космос. Коллайдер вон. И вообще. А вы тут. Анбыги.
- Интернет с котиками, - усмехнулся Максим, - тёлки с дакфейсами. Мы сегодня мёд выкачали. Знаешь, кто у нас его покупает оптом? Московский магазин элитной косметики. Крема, фа-фа-ля-ля, экологически чистые, за великие бабки. Тем же тёлкам. Ты меня жить не учи, понял? Тут настоящая жизнь, а не в Пашкиных инстаграмах.
- Какая-то она у вас. Чересчур настоящая, - мрачно отозвался Кирилл, - аж мороз по коже. Готично слишком.
Максим вдруг расхохотался, хлопая себя по коленям. С кончика сигареты посыпались искры.
- Ты! Да тебе Пашка таки сунул этого хлёбова! Ну, колись, чего навидался, пока народ жарёху ел и квасом закусывал?
И на удивление гостя пояснил, досмеиваясь:
- Он как приедет, таскается за грибами, на дальнее болото. Батя сто раз грозился ему спину располосовать. Не станет, конечно, взрослый же парень. Но бати боится, прячет. Сам иногда всосёт пару глотков, если дома никого. А тут решил тебя повеселить.
Кирилл неуверенно заулыбался. Как все просто, если знать, что на самом деле случилось. Не было ничего, только Пашка паршивец, подставил его. А вдруг я болтал что дурацкое, обеспокоился было, но переживать не стал, такое испытывал облегчение. Максим встал, возвышаясь над ним высоченной башней - красивый, длинноногий, широкоплечий.
- А ты чего не женишься? - спросил Кирилл, задирая голову.
- Настоящего анбыги рожает женщина племени. Когда Олька родит, тогда и мне можно жениться. На нашей. Вот Пашка приведёт себе из мира. Чтоб кровь не портилась. Опять тебе смешно? Зря. Наш народ очень древний, всех пережил и всех переживет. Потому что мы всё делаем правильно, как надо.
И уже уходя в распахнутые двери, снова рассердился на брата:
- Вот Пашка, олух царя небесного! Дождётся, позовёт батя бабушку...
Кирилл остался сидеть. Хорошее настроение улетучивалось медленно и неумолимо. Позовёт бабушку. Которая страшнее сурового бати? Нет, ну если они такие правильные, то просто уважают старуху. Пристыдит. Ага, а как её испугалась маленькая Хаашика в лесу?
Вставая и оглядывая тихий двор, полный тумана, Кирилл одёрнул себя, мрачнея ещё больше. Хаашика привиделась ему. И смерть её - тоже. Только почему она привиделась раньше, чем он вышел к костру и хлебнул пашкиного пойла?
***
Утром, ясным и свежим, как умытое детское лицо, поговорить с Ольгой не получилось, она спала, розовея щеками и ровно дыша.
На пасеке пробыли до позднего вечера, и Кирилл умаялся так, что еле взобрался по ступеням крыльца, чуть не заснув в душе. Мокрый, замотанный в простыню, побрёл в свое музейное обиталище, решив, отдохнёт минут десять и сходит проведать Ольгу. А очнулся глубокой ночью, от того, что она легла рядом, тихо целуя в губы и в нос.
- Оля... Олька моя, - он отвечал на поцелуи, просыпался, отгоняя навязчивую картинку - его Оля лежит на кругах и многоугольниках, так же подаваясь под мускулистым телом, прекрасным в своем мужском совершенстве. И стыдился того, как мощно накрывает его волна возбуждения, вызванная этой картинкой.
После всего лежал без сил, даже говорить не мог, а она уже встала, сплетая волосы в жгут, подошла к окну, в полосу лунного света, такая прекрасная без одежды.
- Пойду я, Кирочка. Папа узнает, рассердится. Нам с тобой нельзя вместе, пока не прикатит в небо полная луна.
- Оль, давай уедем. Завтра. Ну, утром сегодня.
Она села на край постели, под периной звякнули пружины. Покачала головой.
- Нельзя. Хаашика должна дать нам свое позволение.
- Вы меня убиваете. Все тут. Безумие какое-то. Дурдом.
- Ты обещал мне. Помнишь? Я предупреждала.
Она встала, накидывая халат.
- Подожди. Степан Михалыч говорил, - Кирилл помолчал, припоминая точнее, - третья которая... а вот, третья рождённая - не имеет воли. Это как?
- Когда говорил? - настороженно переспросила Ольга, теребя пуговицу.
- Не помню. Сказал и всё.
- Это значит, что хоть я и свободно рождённая анбыги, у меня есть долг. Перед племенем. Понимаешь, если бы я родилась второй, нет, если бы вместо Пашки у меня была сестра, то она родила бы анбыги. А я была бы полностью свободна. Но так бывает, первые двое - сыновья.
'Так бывает', проговорил в голове Кирилла голос отца Ольги. ...И все закивали, соглашаясь. А Максим лежал на его будущей жене, мерно двигаясь. Вдвигаясь в неё. Чтоб зачать нового анбыги.
- Моя мать. Наша. Она ушла от анбыги, потому что не хотела терять мою свободу. Считала это несправедливым. Сыновья остались с отцом. А я уехала с ней. Она говорила, нельзя, чтобы сердце - потом. Сердце должно быть на первом месте.
- А ты? Почему ты тогда здесь?
- Я анбыги, - просто ответила Ольга. Помолчала и в ответ на хмурое молчание продолжила, - бабушка позвала меня, я училась в школе. Я поехала познакомиться с братьями. И с бабушкой. Мы поговорили. Я поняла, как правильно поступать. Так что. Да, я анбыги. Настоящая. И буду твоей женой. Что молчишь? Передумал?
Последнее слово сказала голосом неприятным, с насмешкой.
Кирилл сел, спуская ноги. Притянул её за руку, усаживая рядом.
- Не дождёшься. Я сказал - навсегда? И пусть сердце потом, фиг с этим.
- Почему же потом... - Ольга коснулась его живота, голос снова изменился, стал низким, бархатным, тёк, как змея по траве, рука опускалась всё ниже, - ты уже получил моё сердце. Поэтому и увидел Хаашику, чтобы убить её.
- Подожди, - но сам он ждать не хотел и не мог, ложась и глядя: она садится сверху, как статуя, освещённая мраморным светом луны, - по-дож-ди-и-и... кого я убил, когда? Дальнюю Сиверко? Что это значит?
- Девочку. Ты не понимаешь, кто она? Какие же вы все... мужчины...
Ему уже было всё равно. Опять она делала так, что он потрясённый, тонул в собственном изумлении. Эта прекрасная, сладчайшая, совсем его женщина, сама так хочет. А ещё - он у неё первый.
Ольга застонала, выгибаясь и втискивая пальцы в его каменные плечи. И он, под накатывающей волной, вдруг понял, сам еле сдерживая стон, подался к ней, складываясь, как нож, прижимая ее ягодицы согнутыми коленями.
