В которой мироздание, наскучив пусть временно, но всё же плавным течением жизни главных героев, вспоминает, что в его арсенале имеются пыльные мешки, те самые, какими так удобно героев из-за угла огреть...
После этого воскресенья, которое для Оли оказалось прямо таки всплеском общения, снова наступила тишина. Благословенная, так она решила для себя, поняв, что ей совершенно прекрасно работается одной, в молчании и всяких медленных мыслях. И неспешных диалогов с котом, в которых она говорила слова, а Темучин откликался жестом хвоста, выражением морды, поступком - подходил или потягивался на подоконнике, играл сам или приглашал ее в свои игры - ей абсолютно хватает для полного и незамутнённого счастья.
Конечно, в эти несколько дней она общалась с Павликом, его дедом и баб Машей, но и это общение старалась свести к минимуму. И даже телефон временами отключала, находя для этого новые и новые поводы. Я сплю, говорила себе, укладываясь, и напрочь убирала в смартфоне звук и вибрацию. Я завтракаю, и хочу привести в порядок мысли, выстроить планы на день... Я работаю... Я разыскиваю в сети нужные мне сведения: о работе со стеклом, о материалах, о проволочном плетении, о том, как выглядят разные ягоды, а ещё - разные рыбы, форма древесных крон. И наконец, я ушла пройтись, или просто - лежу с котом, и оказывается, мне совсем не хочется, чтобы кто-то вторгался.
Интересно, думала она временами, занимаясь нехитрой готовкой или расчёсывая мокрые волосы после мытья, надоест ли мне такое одиночество и - когда? Пока что просторы его всё ширились и личное одиночество представлялось ей огромной страной, собранной из бесчисленного множества фракталов - каждый достоин своего в него путешествия. И чем ближе рассматриваешь эту чудесную мозаику мироздания, тем больше подробностей видишь, тем интереснее в них погружаться.
Как же я жила, спрашивала Оля себя, удивленно приподнимая тёмные брови и сдувая с носа упавшую прядку волос - руки были заняты мерной кропотливой работой. Ходила в офис каждое утро, для этого нужно "выглядеть", то есть обдумать, что надеть, дабы не опозорить мужа-начальника: скромно-стильная, без лишнего выпендрёжа, но с приметами благополучия и достатка. Немного косметики, немного украшений, хорошая офисная обувь. Все свои туфли Оля оставила в бывшем доме и пока что ни разу об этом не пожалела.
...Отбыв рабочее время, нужно было по пути домой докупить продуктов, хоть Денис и устраивал выезды на машине брата раз в неделю, но в доме постоянно кончались всякие мелочи, а он не терпел беззаботной расхлябанности, "да ладно купим завтра, а сегодня перебьемся" - ни про что и ни за что. Кусок правильного мыла обязан аккуратно лежать в чистой мыльнице, дозатор с жидким мылом - стоять на своем месте. В кухне на столе обязана стоять горчица правильного сорта, и не в банке, а в специальной горчичнице с хитрой крышечкой. О боги, прерывая воспоминания, рассердилась Оля, уходя к мойке - сполоснуть нечаянно порезанный палец. Да не так чтоб нечаянно... Там, в той жизни тоже было множество, великое, бесчисленное - всяческих мелочей, но Боже мой, как же те мелочи отличались от тех, на которые у неё открылись глаза, вернее, всё ещё продолжали открываться. Мерная и величественная жизнь старого платана, оберегающего просторный балкон - она была сопоставима с бесконечной суетой того образа жизни, нет, она была выше, шире и огромнее. Но попробовала бы Оля хоть заикнуться при муже о чём-то подобном. Юные натуралисты - так насмешливо именовал преуспевающий Денис тех, кто по его же выражению "колупался в ерунде, потому что денег на лучшее не хватает". Она и не заикалась, признавая его правоту, да кто же будет кормить романтичную "юную натуралистку", пока она "ах листочки, ах бабочки". А может быть, впервые подумала, возвращаясь к подоконнику с пальцем, залепленным полоской пластыря, надо было заикнуться? По какой причине она заранее отодвинула всё своё, с готовностью принимая его мировоззрения и мироощущение? Нет. Не хватило бы смелости. Потому что его мировоззрение в обществе полагалось нормальным, нужным и уважаемым, а её - жалостно презиралось. Кроме, конечно, тех случаев, когда носители такого мироощущения могли превратить его в звонкую монету или собственную славу, которая снова - монетизируется. И то про них пишут и говорят, как о каких-то феноменах. Вот поди ж ты, цветочки-бабочки, а добился, стал, разбогател...
И она, выросшая среди непререкаемого пиетета перед успешными и сумевшими, она в это всё вполне верила. И не просто отодвинула своё в угоду мужу, нет, сильно заранее спрятала в сундуки детства, куда складывают всё: свое юношеское меломанство, свои ранние увлечения, чтобы потом, посмеиваясь, рассказывать на корпоративе, каким был в тринадцать лет дурачком. Или дурочкой. Иногда спрятанное возвращается в виде хобби, и средних лет мужчина тратит все свободное время на постройку Парфенона из спичек. Или - сидит на набережной с удочкой, там, где и рыба-то не ловится, но удочка ему, как стала понимать Оля - пропуск в личное одиночество и созерцание. То есть, всё равно получается, то, к чему стремится душа, оно как бы не обязательно - просто довесок в свободное время. Откуда, интересно мне знать, снова рассердилась она, у семейной женщины свободное время? Даже без детей, а если бы ещё дети?
Тут она замечала, что мысли сердят, вернее, чаще первым это замечал Темучин - подходил, по пути потягиваясь, превращая сильное тело в длинную почти ленту с прекрасным изгибом, вспрыгивал на подоконник без всякого пиетета к разложенным на тряпочных салфетках кусочкам стекла и обрезкам проволоки, усаживался поверх и, поднимая башку к склонённому лицу Оли, тыкался носом или бодал в подбородок.
- Всё, - говорила она, смеясь и тоже вытягивая усталую спину, расправляя затёкшие плечи, - всё, поняла, перерыв! Мышка!
Темучин мгновенно спрыгивал на пол и делал стойку - чуть приседал, вытягивая шею и внимательно следя за Олиными руками, лапы напряжены, хвост то мечется, то постукивает кончиком об пол.
Оля брала специальный кусочек толстой проволоки, свернутый в неровную, парой витков, спиральку - обрезанные кончики бережно зашлифованы. И размахнувшись, кидала в сторону открытой двери. Отскочив, спиралька исчезала в коридоре. Через мгновение толстого кота в кухне уже не было, а ещё через десяток секунд мягкого топота и длинного шелеста он являлся, торжественно неся в пасти пойманную "мышку". Бросал посреди кухни и присаживался, с ожиданием глядя на Олю.
Ей приходилось вставать, подходить, нагибаться и бросать снова. И если бы не устойчивая летняя жара, полагала Оля, снова и снова бросая, и смеясь, наверное, бегал бы часами. А так - уставал всего-то через полчасика беготни по всей квартире с мышкой и Олей наперегонки; бросался на пол, заваливаясь набок, раскладывая во всю ширину и длину роскошный хвост, и выставляя в одну сторону оба комплекта лап. Потом обязательно шёл перекусить.
***
А Лорик позвонила сама и снова ввергла Олю в недоумение, приправленное тягостной тоской.
И замолчала. Оля уже собралась бросить какую-то шуточку, какими они любили подкалывать друг друга, но тут Лорик непонятно, то ли хихикнула, то ли закашлялась, как делают люди, которым неловко и нужно срочно из этой неловкости выпутаться, и продолжила с бесшабашным отчаянием:
- Я дура, да. Но ладно. И тебе по гроб буду. Там тебе вдруг Мишка позвонит, ты ему скажи, что мы с тобой ездили. Понедельник-вторник-среда. Ну, когда я заходила, помнишь, в воскресенье. Он может, не позвонит совсем. Скажи, что мы по делу, тебя в санаторий.
- Ларис, - сказала после паузы ошеломлённая Оля, ощущая, как у неё засосало под ложечкой, - ну ты даёшь. Мне ему врать, да? А если спрашивать начнет?
- Я ж говорю, дура, - согласилась Лорик, - но ты пойми. Никак мне. Сейчас вот никак! Я не могу говорить, он в кухне щас. Олечка, родная, ну пожалуйста. Соври, да что угодно, я подтвердю. Подтвержу, тьфу ты. А щас я спецально с ним молчу, типа скандал, я ни слова не скажу, пока мы с тобой, ну это.
Оля помолчала в ответ на взволнованное дыхание. Как всегда, предполагаемое будущее кинулось разворачиваться стремительной лентой, нет, сразу охапкой лент, каждая - другой вариант. Отказать? И придётся съехать с квартиры, а ничего совершенно ещё непонятно, придется к родителям, и это ужас из ужасов, слушать маму с её сентенциями и обрывать попытки познакомить с завалящими холостяками. Согласиться? И врать бедному Мишке, который, похоже, досоглашался до серьёзного романа неуёмной жены, и как ему в глаза смотреть потом, а если Лорик будет просить снова и снова? А если Оля соврёт, а Мишка её поймает на вранье? И куда деваться, если не ехать в село? Срочно бежать искать работу и снимать квартиру? Или комнату?
Она обвела глазами свежеокрашенные стены, таинственную глубину старого трюмо в роскошной резной раме, которую целый день полировала, чтобы виноградные гроздья и листья блестели, как настоящие. Распахнутые высокие окна, за еле видной вуалью сетки восседает сверкающий, как чёрное масло, Темучин, вылизывая лапу. И поблёскивает у самого верхнего края окна стеклянный бочок фурина, качаемого ветерком. Почти месяц она тут. И неприветливая поначалу старая мрачная квартира стала уютной, живой, кажется, дышит в такт обитателям.
- Ларис. Я не могу, извини. Давай я просто отключу телефон, ну скажешь ему поломался (то есть, упрекнула себя мысленно, соври подруга сама, а я останусь как бы безгрешной) и что я решила - так. Без телефона.
Сделала паузу, поражённая страшной мыслью.
- Или он сам тогда явится?
- Сюда-то? Не-е. Он думает, я её уже на продажу. В смысле, что я её продала уже. А деньги...
И вдруг закричала радостным голосом:
- Да ты что, Сонька! Точно? Ладно, мне пора. Максику привет!
И отключилась.
Оля отодвинула от себя телефон и посмотрела на него с некоторым отвращением. Ей теперь что, подпрыгивать при каждом новом звонке? Ну удружила подруга.
А как ты хотела, вопросила себя, принимаясь нервно чистить картошку, насыпанную в кухонную мойку. Ты живешь у неё, она платит тебе деньги, ну ладно, за работу, но точно так же могла платить какому мужику: пришел, сделал ремонтик и растворился в воздухе. Зато его и не попросишь, ядовито прокомментировал внутренний голос, и теперь, получается что? Меряться услугами? За какую заплачено ремонтом старой квартиры, а какая - именно дружеская услуга, требующая услуги взамен...
Оля злилась, потому что просьба выбила из колеи, и прекрасное состояние, в котором стёклышками калейдоскопа кружились картинки будущих чудесных вещей, которые она обязательно сделает (сотворит!) - испарилось, будто и не было его. И вот это раздражало ее намного больше, чем даже нетактичная просьба Лорика.
Остынь, велела себе, загружая скользкую мокрую картошку в кастрюлю, ещё ничего не случилось, да может он и не позвонит, её Мишка. Он хороший, но он тюфяк. Смешное какое слово, тю-фяк. С двумя редкими гласными.
Но как-то никак ей не остывалось, на что Оля разозлилась ещё больше, прикрикнув, отпихнула кота, который неустанно лез под ноги, и Темучин, обидевшись, ушёл, проник на балкон, и когда Оля заглянула в комнату, увидела только силуэт, похожий на шахматную пешку - за сеткой, на отдохновенной лежанке. Ей тут же стало стыдно.
Отперев балконную дверь, она тоже вышла, запрыгнула на лежанку и села, обнимая руками голую ногу. Качнулась, чтобы локтем ощутить мягкие шерстяные иголочки - знала, если погладить, кот оскорбленно увернётся. Как бы протечёт ниже, превращаясь в мягкую теплую воду.
- Прости. Ужас какой на самом деле - я при самых мелких неприятностях в панику впадаю. Тоже мне, катастрофа. Катастрофы они другие, а это? Тьфу, короче. Мелочь.
Мелочь, взялся за своё внутренний голос, она как раз начало большого, и ты не ребёнок, чтоб не понимать.
Но тут кот муркнул, нагнул голову, подставляя Оле мохнатую щеку с пышными бакенбардами. И она, улыбнувшись, почесала пальцем, потом перебрала шерсть на шее под мохнатым подбородком. Темучин выгнулся, повалился набок и вытягивая лапы, подставил живот - в кудрявой шерсти не черного, а удивительного глубокого оттенка темнейшего каштана. На солнце блестящего, как черная вишня.
- О, кот мой, вишнёво-каштановый кот, - нараспев проговаривала Оля, перебирая пальцами кудрявую шерсть, - кудряв животом и спиною атласен, и... и, в целом, ты, кот, абсолютно прекрасен! И прав, конечно, будет решать проблемы по мере поступления.
"Главное, чтоб не поступили все сразу"...
"Молчи" посоветовала Оля ехидному голосу, "а то погрубее скажу".
Первая проблема подоспела тут же, вышибая из головы сложные раздумья - из кухни, где зашипел газ, донесся не слишком приятный запах: кипящая вода плескалась на изгвазданную плиту.
Так, постановила Оля, спасая картошку: сперва пюре, потом вымыть плиту. Дальше... что там дальше. Пожрать. И нарисовать рыжего кота. Несколько раз, на всякий случай, в разных вариантах.
Она застыла над кипящей кастрюлей, держа перед собой деревянную ложку; не видя стены, упёрлась в неё взглядом. Словно встряхнутая раздраженными мыслями голова вдруг показала ей совсем не то, что уже делалось, шлифовалось, оплеталось тонкими проволочками - красивое, конечно, но Лорик была права - уж очень похожее на те кукольные стеклянные цацки, которые можно купить в любом магазине, где всякий уже готовый интерьерный хлам. Аккуратненькие, с ровными краешками, приятными петельками. Вместо них по голубому фону стены поплыли, покачиваясь и крутясь, вещи крупные, вызывающе грубоватые, кинутые на кожаном шнуре поверх таких же стильных вызывающих платьев. Надетые на тонкие руки. Свисающие из маленькой мочки длинной, ложащейся на плечо серьгой.
- Нет, - шёпотом возразила видениям Оля, - серьга - тяжело, я ж не музейные экспонаты думаю. А вот прочее...
Она не помнила, как толкла пюре и ела, как выложила поесть коту, погладив его по атласному загривку, когда склонился над мисочкой.
И подняла голову от раскиданных на подоконнике листов бумаги с рисунками и уложенными на них цветными стёклами, когда услышала скрежет ключа в замке.
- Хозяева! - намеренно детским испуганным голосом пропищала в прихожей Лорик, постукивая каблучками босоножек, - тук-тук, а Оля выйдет? Краевская, ты тута? Телефон чего снова выключила?
Оля, моргая усталыми глазами, прошла к дверям комнаты, включила свет - оказалось, уже совсем стемнело. И выглянула в коридор.
Лорик, шлёпая босыми ногами, пронеслась в кухню, там зашуршала пакетами, выкрикивая пустяки и болтая с Темучином - воспитывала, чтоб ушел со стола. Повернулась к Оле, сияя лицом и взмахивая подкрашенными ресницами.
- Фух, Краевская. Напряглась на меня, да? Ну, прости. Не боись, не позвонит Мишка. Опять свалил в командировку, срочно вызвали с отгулов, а это ж теперь заграница, оттуда хрен позвонишь. Да и вообще...
Ресницы опустились, снова поднялись над сияющими голубыми очами, пухлые губы растягивались в неудержимой улыбке, длинные пряди волос дрожали золотыми пружинками, потом взмётывались, откинутые за спину пальцами с цветными ногтями.
Так выглядит счастье, поняла Оля и, усевшись на табурет, прислонилась спиной к стене, готовясь слушать. Посмотрев вопросительно, двинула к подруге кастрюлю с пюре, но та замотала головой, суя в рот наспех отрезанный кусочек принесённой буженины.
- Щас в душ и бегу. Ольчик, прости. Я конечно, балда, и бовше вебя не вуву... Не буду дёргать. Ты жри давай, это домашняя буженинка, меня Катя угощает, с колбасного. М-м-м, а я с утра не жвава ефе...
- Похудеешь, - остерегла Оля, отрезая и себе пластинку розовато-серого мяса, благоухающего пряностями.
Лорик снова откусила и, жуя, подняла перед собой тонкий палец:
- Именно. Я и фачу. Кивагвам пять бы или семь. Так, я в ванну и помчуся. Тут твоему котею вкусняхи.
- Да зачем, - сказала Оля вдогонку, но из приоткрытой двери уже заплескала вода, гудя в трубах.
Оля спрятала вкусное, но вредное для Темучина мясо в холодильник (кот тут же обиделся, дёргая хвостом) и ушла в комнату, удивившись, что стремительная Лорик успела не только сюда заглянуть, но и кинула на постель поверх покрывала свои свежие вещички - длинное платье черного тонкого льна, присборенное под грудью и с высоким разрезом на одном боку, а рядом - лифчик без лямочек и тончайшие черные кружевные трусы-шортики. Разумно, одобрила Оля, разглядывая детали платья и стараясь не слишком смотреть на белье - уж слишком оно зазывно выглядело, как будто уже подсматриваешь в щёлочку, как владелица его снимает. Или - с неё снимают. Чёрный - к золоту длинных волос, очень хорошо, да. Если бы глаза тёмные, было бы совсем волшебно, а яркие голубые, которые иногда становится совершенно синими - немного выпадают. Из нужной гаммы. Оля фыркнула нечаянному кровожадному каламбуру и, оглядываясь на платье, ушла в угол, где стоял распахнутый пакет, а в нём другой, хорошо закрытый - с необработанными стеклами. Присев, вытащила бережно уложенный к самой стене и плотно замотанный в тряпье отдельный плоский сверток. И освободив от ветошек и бумажек радужную пластину, вернулась, встала над платьем снова, держа обеими руками и поднося ближе, потом слегка отодвигая. Как сказал серьёзный Серега, который Иванович? Подвеску на шею... Это для самой Оли. А вот к этому платью и Лорику в нём, нужен кусок побольше, такой... неровно геометрический, наверное. И никаких плетёных оправ. А что тогда? Кованая...
Оля вспомнила картинки, которые сохраняла себе в отдельную папку. Да. Там были работы одного мастера, он сам отбивал тонкие полоски металла и потом сваривал их. Как будто кованые такие получались - то завитки, то рамки. Такие - прекрасно грубоватые. И если в такой рамке допустим, кривой ромб... или - треугольник со скошенными углами. Из-за черной ткани и синих Лоркиных глазищ, оно сработает как будто мостик (радуга она и есть мост, подсказал внутренний голос, и Оля улыбнулась ему - вот, правильно, а то набросился с нытьём и страхами) и совершится гармония. Ужасно жалко, что не выпросила у Серёжи осколков поменьше, а кромсать большой пока неохота, тем более - такое уникальное стекло, может, такого уже и нету нигде, на всём свете. А ещё нужен правильный шнурок, конечно... Ну, если бы делать это все. Наверное ещё надо...
Оля отвлеклась на стук в двери. Из ванной по-прежнему доносился мерный плеск и шум душа. Огляделась, прикидывая, куда бы пристроить пластину, но стук повторился, и она пошла прямо с ней, боясь, что любопытный кот подденет лапой и уронит.
- Кто там? - спросила, стоя в шаге от двери и застыла, ударенная внезапной мыслью - а вдруг это Мишка? Вот дура-то, надо было молчать!
- Де-нис, - донеслось из-за толстого дерева, приглушенно, но вполне внятно.
Оля оглянулась в коридор. Орать через дверь, потому что вода глушит голос? Лорик взволнуется и начнет орать из ванной, спрашивать. И приглашать его тоже нельзя, она тут бегает в полотенце и вообще - хозяйка же. Но вдруг там что-то? С ним или с котятами?
Мысль мелькнула стремительно и через несколько секунд Оля, удерживая пластину через кусочек бумаги пальцами одной руки, другой неловко повернула ключ, собираясь в приоткрытую дверь извиниться и договориться о встрече или беседе - что там у него.
Вместо длинной фигуры в узкой щели замаячило что-то яркое, качнулось, суясь ближе. Оля вытянула руку - придержать дверь, которую ощутимо тянули снаружи и почти уткнулась лицом в роскошный букетище алых роз, усыпанных каплями. Так много, что за цветами не разглядеть...
- Сюррпрайз, - раскатисто проговорил мужской голос, а Оля засмеялась стеснённо, успев на долю секунды удивиться какому-то несоответствию, но удивление мгновенно исчезло, ведь голос, разумеется, знакомый, привычный.
- Ой. Ну зачем ты? - отступила, отпуская дверную ручку - не тащить же к себе эти цветы в узкую щелку, ну или не пихать же ему обратно, хотя нельзя сказать, что за её смехом стояла радость. Нет, скорее неловкость. Не те отношения, а ещё сейчас выйдет Лорик...
Мысли возникали и исчезали, мигая вспышками стробоскопа, яркие, но стремительно обрывочные. А букет уже разместился в прихожей, подался вперёд, потом качнулся в сторону, показывая довольное, улыбающееся лицо. Светлые глаза под широким лбом и чёткими бровями, коротко стриженые, но все равно видно - вьющиеся, тоже светлые волосы. Сочный рот с капризными, резко очерченными губами. Которые сейчас, прогоняя улыбку, складывались в гримасу ошеломлённого недоумения.
Из пальцев выпала стеклянная пластина, и по деревянному полу разлетелись узкие, как изогнутые кинжалы, радужные осколки. За спиной грозно взвыл кот. Оля отступила на шаг, под ногой хрустнул осколок.
Бывший муж, держась за цветы, как за спасательный круг, качнулся назад, дёрнул плечом, упёршись в косяк и описывая букетом кривую.
Оля, пятясь, шагнула ещё, чтоб подальше, произнесла охрипшим голосом, и он одновременно открыл рот, тоже начиная говорить.
- Зачем цветы? Не надо мне!
- А Лара? Где?
У Оли всё перемешалось в голове, а сзади, откуда уже не слышался шум и плеск, приближались осторожные шлёпающие шаги.
- Олька? Кто там?
- Лара? - воззвал внезапный гость, все ещё производя букетом манипуляции, теперь уже стараясь увести его за спину, но мешала дверь, цветы, сгибаясь, шуршали кокетливым целлофаном, роняли на пол лепестки и листья.
- Чёрт, - жалобно сказала Лорик и Оля резко повернулась.
Подруга стояла в нескольких шагах, туго запахнув на груди полотенце и держась за него обеими руками. Переводила широкие глаза с Дениса на Олю, потом на несчастный букет. Вот облизнула губы и снова посмотрела на Олю - с умоляющим выражением, а потом стрельнула глазами на гостя - с недоумённым упреком.
- О боже, - Оля тоже качнулась, не понимая, куда податься, как запертая между этими двумя, - я не понимаю. Так вы... ты... Ларис, ты с ним?
- Что ты вообще тут делаешь? - прошипела Лорик через олино плечо, переступая по полу мокрыми тапками, - Оль, ну я... я объясню всё. Сейчас вот.
- Да не надо, - Оля быстро прошла мимо, стараясь не коснуться мокрого плеча, укрытого мокрым золотом волос, ворвалась в комнату, встала над постелью, где издевалось над ней томно раскинутое вечернее платье. И это кружевное белье ещё! Беспомощно оглянулась на свою раскрытую сумку-гардероб, притулившуюся к стене. Из коридора доносился невнятный жаркий диалог, Лорик шипела укоризненное, Денис отвечал сперва виновато, потом огрызнулся. Примолкли и после быстрого шёпота хлопнула дверь. Прохрустели под ногами осколки.
- Оль? Слушай... Ну, извини. Но ты ж сама его бросила, так?
- А ты и подобрала, ст... стремительно, - Оля усмехнулась лежащему платью.
В молчании прислушалась к тому, что чувствует. Обидно то, что Лорик ей врала. Упрашивала мужу соврать, пока она, значит, крутит лямуры с бедным брошенным Дэном. Блин и блин. Перед глазами снова проплыло лицо бывшего мужа, как он выглянул из-за своего дурацкого букета, делая дурашливое ку-ку, и как потом пытался спрятать цветы за спину.
Оля несколько истерически рассмеялась, горячая краска поднималась от самых плеч, от груди, заливая шею, щёки, обжигая виски и глаза. А она, дурочка, ой, зачем цветы. Думала, пришёл мириться. А он...
- Как я могла тебе сказать, а? - бубнила позади нее Лорик, не показываясь на глаза, - ну, подумай сама. Ты ж такая гордая девка, я думаю скажу, ты сразу вещи собирать. А куда ты пойдёшь?
Вещи... Оля шагнула к сумке, старательно не поворачиваясь к расстроенной подруге, а та шлёпала следом, почти дыша ей в плечо.
- Ну вот! Видишь? Ты уже! А я! Да посмотри на меня, Олька! Ну пожалуйста! И брось нахрен эту чёртову сумку!
Оля нагнулась, цепляя мягкие ручки, а Лорик вцепилась в клетчатый угол, запыхтела, таща полупустую сумку к себе.
Топтались, сопя и дёргая, потом Оля отпустила ручки и Лорик с размаху уселась на разложенное платье. Шмыгнула, шаря рядом с бедром - отыскивала край полотенца, которое свалилось до пояса, обнажив полные груди с крупными розовыми сосками.
Отходя к окну, Оля успела таки подумать, а у меня сиськи маленькие, и соски тёмные, чёрные почти. Наверное, Денису прикольно. Нравится, ну как у Лорика...
- Ну, прости, - угрюмо сказала подруга, - прости. Я вообще не знала, что можно так вот. Влюбиться. Сразу прям.
Под рукой Оли внезапно оказался Темучин и она послушно положила ладонь на гладкую атласную спину, кот с готовностью замурлыкал, очень сильно, рука дрожала на чёрной шерсти. Коты мурлычут не только, когда им приятно, вспомнила Оля. И усмехнулась. Люди тоже смеются, не только когда им смешно. Но прикосновение волшебным образом её успокоило, и она даже удивилась, успела удивиться, поворачиваясь к сидящей с потерянным видом подруге. Надо же, как всё вывернулось. А в сущности, ничего ведь не произошло страшного... Ну обольстил великолепный Денис очередную свою жертву. Быстренько.
Лорик, насупясь, следила за Олей.
- У тебя тушь потекла. Что, получше не нашлось, подороже? - слова, которые полчаса назад были бы обычной дружеской подколочкой, прозвучали нехорошо, зло.
- Она дорогая. Ресницы не портит, я потому её. Оль. Может поговорим, а? Сядем нормально. В кухне. Я ж не специально.
Рука с цветными ноготками переместилась к груди, словно удерживая сердце.
- Я серьезно же думала, утру ему нос. А потом... Ох-х... Но знаешь, я вот даже и рада. Ты ему не подходишь, никак.
- А ты подходишь, да? - Оля всё держала руку на гладкой спине кота, и он сидел, тихо вибрируя, словно понимал, что ей нужна поддержка, - господи, Ларис, я думала ты умнее. Да никто ему не подходит, кроме вот его! Ты серьёзно думаешь, что он тебя любит?
- Да. Да!!!
Лорик опустила голову, потом подняла, в неярком свете люстры блеснули глаза, как-то слишком уж сильно, плачет, что ли?
- А если нет. То я его люблю. Очень сильно. У меня никогда так. Ни с кем. Веришь?
Оля молчала. Стояла, не рассматривая подругу, просто смотрела в неяркий перед собой воздух. Было ли у неё так? С самого вот начала? Сейчас кажется - да и не было. И не хочется вспоминать, даже если и было. Как будто оно такое - глупое, и стыдно. А разве так должно быть?
Она пожала плечами в ответ на вопрос, который так и висел в воздухе.
- Пойдём? - попросила Лорик.
- Ты иди, - посоветовала Оля, - ждет же, наверное. Внизу.
- Он. Он сказал, что за мной поднялся. Чтобы сюрприз. Потом сбегал за цветами, ну в тот магазинчик напротив, круглосуточный. Я ему говорила, что тут квартира, сказала, подруге сдаю. Вот он...
- То есть, он следил за тобой? - уточнила Оля.
- Ну зачем ты! Просто хотел - сюрприз. Если бы следил, разве цветы...
- Ну да, - Оля вспомнила лилии вёдрами, о которых напомнила ей как раз Лорик...
Та потянулась, придвигая к себе смятое платье. Оля прошла мимо, с печальной радостью чувствуя касание мягкой шерсти к голой ноге - Темучин торопился рядом, молча.
- Ты одевайся и иди, ладно? Пожалуйста.
- Оль? - голос остановил её уже в дверях, - Краевская! Поклянись. Что не сделаешь с собой вот ничего!
- Из-за вас, что ли? Из-за придурка Дениса? Не волнуйся. Не сделаю.
- Почему сразу придурка, - пробормотала Лорик, возясь с полотенцем, - но ты не поклялась же! Клянись лохматым своим! Котом. Что не убежишь ночевать на улице - тоже клянись!
- Чего ты ко мне прицепилась, Тютина? - заорала из коридора Оля, - достали вы меня все! Кроме кота, все достали! Не буду я им.
Она подхватила свое пушистое сокровище и прижала к груди. Темучин покорно обвис, подёргивая песцовым хвостом.
- Клясть. Ся. Не буду!
- Нет, клянись. А то я тут сяду и никуда. Не пойду никуда!
Оля смерила подругу, которая стояла, прижимая к себе длинное платье, уничижительным взглядом и получила в ответ взгляд свирепый, над темными потеками туши по щекам.
- Некуда мне идти. Как нарезвишься, позвони, тогда все обсудим.
В кухне вкрадчиво зазвонил мобильный Лорика. Она дёрнулась было, с мучительным нетерпением на лице, но хмурясь, осталась на месте, с вызовом задрав круглый подбородок. Оля усмехнулась и ушла в кухню.
Села там на табурет, укладывая терпеливого кота на колени. Пальцем придвинула к себе вибрирующий телефон. Увидела надпись "Динка Солнышко" и, снова усмехнувшись, отодвинула подальше. Ну разумеется, не влепит же осмотрительная подруга в контакты настоящее имя, а так - и похоже и вне подозрений.
Через полчаса она все так же сидела, глядя на стол, по которому расползлись кое-как брошенные пакеты с вкусной едой. А мобильника не было, Лорик оделась, умылась наскоро, но все же успела, заметила Оля, слегка подкрасить заново ресницы; бормоча что-то, подхватила телефон и исчезла, хрустнув напоследок каблуками по битому радужному стеклу.
Напиться, что ли, поразмыслила Оля, кидая взгляд на холодильник, в нутре которого остывала притащенная подругой бутылка отличного вина. В одно лицо, в одно, так сказать, рыло, потом спеть песен, про сиротинушек, и упасть спать. Туда, где недавно валялось роскошное платье и бесстыдное кружевное бельишко, назначенное радовать её бывшего мужа. Господи, да ты радоваться должна, упрекнула себя Оля, подвигая поближе упаковку с копчёной нарезкой: волновалась, что пропадет блистательный Дэнчик, а вишь не пропал, и наслаждается жизнью.
Но радоваться не хотелось. И напиваться тоже. Было мучительно стыдно, за себя десятилетней давности, как смотрела, ловила взгляд, смеялась в ответ на шутки, как мечтала кинуться да хоть в пропасть, чтобы как-то доказать свою к нему любовь. Ох, если Лорик сейчас так вот, то - жалко её.
Когда подруга забирала телефон, Оля уже и рот открыла - сказать. О том, что не будет ей счастья, или будет - недолгое, а после придётся расхлёбывать и так круто, что ничего от нынешнего чудесного Лорика, сияющей, полной жизни красавицы, цокающей по жизни острыми каблучками, не останется. Все силы, всю уверенность в себе выпьет этот мужчина. И ведь не подавится.
Но - не смогла. И не по всяким высоким причинам, а просто подумала, что они собрались куда-то, может быть снова на пару-тройку дней, и она испортит Лорику это первое пока ещё счастье.
- Да что ж я за дура такая, - с силой сказала Оля, пихая от себя кокетливый золоченый пакетик, - нет чтобы о себе подумать, а?
Но о себе снова не получилось, потому что она вспомнила о стёклах. Красивые, радужные, опасно острые, а там ходит кот.
Медленно встала и продолжая ругать себя, отправилась в ванную за веником и совком. У входной двери обругала Темучина, который настырно интересовался осколками, лез к ним носом и норовил потрогать лапой.
Большие собрала в отдельный пакет, роняя на пыльные руки внезапно пришедшие наконец слёзы, а потом ещё с полчаса елозила по полу мокрыми салфетками, стараясь, чтоб ни крошечных осколков, ни мельчайшей стеклянной пыли не осталось.
Вымыв руки, выдала в кухне коту дополнительную порцию еды - за вредность ушедшего вечера и, еле переставляя ноги, ушла в комнату, бухнулась на постель. Потом встала и свернув в комок, унесла матрасик и простыню на балкон, постелила себе на лежанке. Бросив подушку, осторожно улеглась, отыскивая глазами прозрачный бочок фурина. Ужасно жалко, поняла, уже к своему удивлению задрёмывая, ужасно жалко - разбитой пластины. А Лорик... Ну что ж. С ней все же надо сесть и поговорить, пусть знает, хотя и не слишком поверит, тем более, мало, что ли, разговаривали этим летом. И конечно же, надо быстрее искать себе жильё, и работу тоже, а то расслабилась, полагаясь на других, а другие вон как - у каждого личный карточный интерес, и своя рубашка ближе к телу. Не торчать же тут, как будто Лариса обязана теперь обеспечивать бедненькую Краевскую, отдавшую своего муженька... Но лучше поспать, а думать про это все завтра. Утром, которое мудренее.
В углу у самого окна муркнул мобильник. Оля нашарила его, собралась отключить напрочь, но всё же, поколебалась и новую смску от Лорика открыла, повторяя про себя поговорку о погубленной любопытством кошке.
"В шкафу посмотри. Не думай толком что то из-за него я давно припасла привезти седни получилось. Извини я все равно тебя люблю"
Оля хмыкнула, отключила мобильник и сердито сунула под подушку.
Положила руку на кругло спящего рядом кота. Полежала, совсем просыпаясь, и, снова хмыкнув, все же встала. Мысленно издеваясь над собой, спустила ноги и босиком прошлёпала в комнату; трогая углы двери, зеркала, добралась в сумраке к шкафу и, распахнув скрипучую дверцу, протянула внутрь руку. Пошевелила редкие вешалки, почти все пустые. И пальцы коснулись мягкой ткани, чуть шершавой на ощупь. Она тащила вещь, а та цеплялась подолом, и Оля нагнулась - отцепить и нащупала на полочке под вещами ещё что-то приятно прохладное, увёртывающееся. Взяв вещь в мягкую охапку, прошла к стене, включила свет и уставилась на платье, свисающее с рук. Тенькнула, выскользнув из горловины, проволочная легкая вешалка.
Оля расправила платье, осматривая. Потом подошла к зеркалу, вечным женским движением приложила, расправляя по фигуре. Ну, Тютина...
Цвет был таким, что и детали оказывались не важны, да их и не было практически - коротенькая рубашка с совсем короткими рукавами и мягким вырезом. Какие-то пуговки на застежке, какие-то пряжечки на маленьких боковых разрезах. И глубочайшая фиолетовая космическая синева. Нет, сиреневость. Нет, скорее темно-лиловость. Ткань мягко скользила под пальцами и несмотря на простоту кроя платье выглядело, да и было скорее всего - высокомерно дорогим, почти драгоценным.
- Ну, Тютина, - шёпотом уже вслух сказала Оля, не понимая, злиться или смеяться, или преисполниться презрения к подруге, которая решила тряпками ситуацию сгладить.
- Но ты же не тряпка, - обратилась к отражённому в зеркале платью.
Быстро и бережно переоделась, бросая свои спортивные шорты и майку прямо на пол. И пошлёпала снова к шкафу, оглядываясь на стройную молодую женщину в глубине зеркала. Вытащила с маленькой полочки открытые босоножки на изящно выгнутой низкой танкетке с переплетением нежнейших на ощупь темно-фиолетовых ремешков. Усевшись на разорённую постель, обулась, с наслаждением шевеля пальцами под ласковой кожей. И снова ушла к зеркалу, встала там, сумрачно глядя в сумрачную глубину. Ого, какие глазищи...
Пятернёй убрала со лба растрёпанные тёмные волосы - лоб оказался белым, высоким. И засмеялась, медленно поворачиваясь и осматривая незнакомку.
Потом ушла к раскладушке и снова села, раздумывая, не поплакать ли опять. К чему она ей? Эта вот сумрачная женщина с огромными, оказывается, и оказывается, фиолетовыми глазами... Ловить мужиков, что ли? С целью хорошо устроиться за чьей-то спиной? Или что, в модели пойти, ага? В престарелые. Ну, ещё варианты?
Снова пришел кот, дёргая хвостом, обнюхал тонкие ремешки на подъеме, успокоился и, взлетев на колени, затоптался, без всякого пиетета к драгоценной обновке.
- Ти-ма, - Оля попыталась сделать голос строгим, придержала лапы, но кот вырвался, продолжая натаптывать незнакомую вещь, потом улегся сам, задрал голову, вперяя в Олю глаза с огромными круглыми зрачками. И она вспомнила, как однажды ссорились с Денисом, как раз по поводу кота, вернее, сперва спорили просто. Зачем, спрашивал муж, разводя руки и пожимая плечами, на черта нам бесполезное животное? Ну был бы породистым, медали, выставки, или ловил бы мышей, если бы были. А так - к чему? Ссать по углам? Сыпать шерсть в тарелки?
- Просто так! - выкрикнула она тогда, исчерпав аргументы и уговоры, забрала кота и ушла в комнату - постараться не заплакать, потому что тогда уже, с холодком в сердце осознавала - ему нравится ссориться, доволен, когда жена расплачется, и после утешает, милостиво, как будто наелся и сыт, добр от сытости.
- Просто так, - согласилась она с собой давней, тиская кота на шёлковых коленях и относя нынешние слова к внезапному подарку, - да, князь мой Шынгыс? Мой атласный-распрекрасный, вот - просто так! Отличная причина. А прогуляться не хочешь ли? Просто так, ночью!