Моё дыхание распутывается сотней щекочущих нитей, обжигающих, пронзающих каждую вену, я делаю вдох - и они вспыхивают, а выдохнуть уже не могу, воздух, горячий и яркий тёчёт сквозь меня
сквозь всё моё тело
сквозь моё сожжённое сердце
горячий и яркий
горячий
яркий
как пламя
как кровь
кровь
я сделал ещё один вдох, облизнул губы - тёплая усталость поглотила, утопила меня - и отхлынула сразу оставив ломкую слабость и
больно
Что?...
мне больно...
жажда...
Со вчерашнего вечера не было крови, а сейчас солнце уже покинуло мою комнату. Нити под кожей словно стягивали меня изнутри, таким протяжным стоном, но я не хотел шевелиться, не хотел открывать глаза - истома и боль смешались, как два оттенка красного цвета, в равной степени ярких. Я чувствовал, как они проникают друг в друга, как появляется цвет новый, тяжёлый до боли и сладкий
как каждое прикосновение
и движение
делает сильнее
это чувство
Я услышал новый скрежет жажды, надсадный, шершавый и зажмурился крепче
больно
отпусти
Стало холодно - солнце ушло из моей комнаты, воздух остыл, Темпо отстранился от меня - я почувствовал протяжность расстояния между его и моей и его кожей, услышал его прерывистое дыхание и судрожные мысли -
Извининадобежатьскореескореескорее
мне захотелось рвануться следом, прижаться к нему, потому что когда он отпустил меня, боль жажды сомкнулась в груди, проглотив сладкую сердцевину счастья
но я понял, что если позову его обратно, потеряю сознание.
Я выдохнул и открыл глаза.
- Всё хорошо.
***
После мы шли по городу, и люди вокруг сияли потоками света, но я смотрел на них равнодушно, они проплывали мимо, как миражи, как сны. Воздух казался бесцветным, и единственное,что я чувствовал - сладость в сердцевине моей жажды, и руку Темпо, лежавшую у меня на шее, под волосами, и то, что он рядом. Кто-то окликнул нас, я не разобрал слов - звук голоса был как движение ветра, шевельнувшееся вдалеке, и спустя долгое, протяжное мгновение исчез солнечный свет, и остался только свет крови. Смутно и постепенно я осознал, что мы - в узком закутке между домами, в глубокой тени, и что передо мной человек лежит мёртвый, упав лицом в грязь. Это почти пробудило меня - я каждый раз замирал от смутной тяжести в горле, когда солнце под кожей превращалось в чёрный мёртвый пепел, когда человек, дышавший секунду назад, падал на землю как тяжёлая сумка костей и кожи. Я старался не смотреть на их лица. Такая смерть казалась мне особенно страшной.
Но эта кровь заставляла мир шататься - человек, которого мы убили, был пьян, наверное, поэтому и обратил на нас внимание. Мы вышли из подворотни, и я понял, что хоть мы не бредём теперь среди сияющих осколков Солнца, всё вокруг не стало ясным, и я вижу город как будто сквозь свет, преломившийся тысячу раз. Смутно двигались внутри какие-то мысли - о том, что Темпо говорит со мной, о том, что его рука до сих пор скользит по моим волосам и по коже - от затылка к вороту кимоно, и от том, что вид у меня, наверное, очень странный - растрёпанные пряди падают на лицо и на одежде алые пятна.
Город тоже выглядел сегодня странно - закатный воздух сменился воздухом вечерним, вкус сумерек щекотал мне ноздри, и сквозь знакомые уже улицы я видел странные, другие очертания, другие дома, других людей, другие цвета. Это было так головокружительно-странно, что я зажмурился, и сосредоточился на единственном чувстве, которое было сейчас цельным, пронзительным и настоящим - на том, что Темпо рядом, на его тёплом прикосновении и его голосе. Мне трудно было разобрать в водовороте его и моих чувств отдельные слова. Он говорил - где-то - что хочет пойти к морю, а я отвечал ему - где-то - что тогда нам нужно идти долго, долго, долго, чтобы уйти от порта. Он смеялся и говорил, что согласен - и нам удавалось слышать друг друга, впервые удавалось друг друга по-настоящему слышать.
<* * * Темнота густыми тёплыми каплями скатывалась по коже, шуршала за стенами, клубилась под потолком. Ночь казалась мне сладкой и душной, от усталости я не мог открыть глаз. Я чувствовал под веками тепло слёз, а в душе - смутное приближение шторма. Так, стоя на берегу, по вкусу солёных брызг можешь определить, что из-за горизонта приближается буря. Мне казалось, что мы завернулись в кокон из тёплых утренних облаков Что мы лежим на дне лодки и движемся по течению вниз Мне казалось, я обнимаю солнце
Говорят, если сделать так, останется только ветер и пепел Но я остался жив. От кончиков пальцев И до самой тёмной глубины сердца я был теперь живым Таким живым, что мне не хотелось засыпать, не смотря на усталость. - О чём ты думаешь? Темпо не думает ни о чём, я не слышу его мыслей, я слышу его счастье - счастье вспыхивает, стучится поспешными ударами сердца под моей собственной кожей. Мы вернулись домой недавно, скоро небо из чёрного станет синим, скоро придёт в мою комнату солнце... - Я думаю о том... - отвечает Темпо, и его голос щекочет мне ухо, - как сказать, что я безумно люблю тебя. Шторм обрушивает на меня первую тяжёлую волну, я распахиваю глаза т не могу дышать. Я стал слишком живым, чтобы разговаривать. Я счастлив - это счастье - как протяжное падение; я жмурюсь и вдребезги разбиваюсь о каменную землю моей памяти - всё это время брёл вдоль усыпанного осенними листьями потока, а теперь нашёл его дно. И я понимаю - что-то во мне было сегодня сожжено, что-то стало пеплом и ветром. Моё человеческое имя? Но я должен его помнить...
/ Ты похож на своё имя, - говорил Каору, - особенно, когда сражаешься. Я ему верил. /
Я чувствовал, что Темпо ждёт моего ответа. - Человек, который говорил мне такие же слова... умер. (и мне страшно)
/ Знаешь, что говорит Аи?... Акио такой красивый, что я боюсь, что с ним случится беда. - Глупая Аи. - Вовсе не глупая. Я тоже за тебя волнуюсь. - Неужели из-за того, что я красивый?... - Нет, просто тебе слишком многое дано от природы. - Ну, с этим я ничего не могу поделать. - В том-то и дело. С судьбой сделать ничего нельзя. /
О чём мы говорили после? Слова проносились мимо, поднимались вверх, в темноту под потолком, я не различал их, и я знал, что вместе с темнотой они рассеются после смытые светом. Я не знал даже, на каком мы говорим языке. Я ощущал только как сталкиваются и смешиваются наши чувства, как они звучат, перекрывая друг друга. Я пытался рассказывать о себе и не мог, я понимал, что сегодня предал себя и разрушил, и одновременно себя нашёл, стал живым. - ... Он говорил, - повторял я, закрыв глаза, и слёзы оставляли отпечатки слов на моём лице, - что я слабый... что меня легко... убедить... сломать... и до сих пор я не знаю... так это или нет. - Это неправда, ты очень сильный. Темпо говорил так убеждённо, что я не мог спорить с ним, но согласиться тоже не мог. Я поэтому я ответил: - Мне кажется, у меня совсем нет воли... казалось... иногда раньше. Мои грустные мысли, моя грустная память накатывала волнами и отступала, но теперь эта память словно бы тоже была живой и новой. Горечь расставания с теми кого я навсегда оставил, с самим собой, была на дне такой же сладкой, как поцелуй сквозь боль жажды, и это сводило меня с ума. Но мы говорили о море, о кораблях, блуждающих между островами мыслей, а лодка, в которой мы лежали, тесно обнявшись, уносила нас всё дальше от берегов, где я родился, к какому-то другому дому.
***
/Скорость света/
Я потерял счёт времени, или нет, не так - я потерялся во времени.
Или в снах - я не мог точно понять когда я спал, я когда нет - всё смешалось и перепуталось и иногда я был уверен, что мы с Широгане гуляли по берегу моря под палящими лучами солнца, а потом он говорил мне, что это было вечером. Я никак не мог в это поверить. Теперь мне казалось, что солнце было повсюду, и ночью и днём.
Мне казалось, что мне удалось проникнуть в саму суть окружающего меня мира - как будто внешняя оболочка, отгораживащая меня от него, теперь была срезана быстрым взмахом серебрянного лезвия и я видел так много всего, чего не видел раньше.
Дома и улицы, пыль под ногами, закатное разноцветное небо, люди в кимоно - всё это казалось мне теперь в сто раз ярче чем было до этого дня.
Я смутно пытался вспомнить, было ли такое в первые дни знакомства с Таллой, но не мог - как будто вместе с мутным слоем реальности кто-то срезал и часть моей памяти, оставив только тонкую плёнку. За всю свою жизнь я потерял столько осколков своей памяти, что теперь всё это уже не имело значения.
Позже, вечером, когда мы вернулись домой - я впервые осознал, что это место - мой дом, - я снова подумал о том, что нужно написать письмо Чаре. Мне просто нужно было с кем-то поделиться, кому-то рассказать о том, что со мной происходит. Меня мало заботило, что обо всём этом наверное уже знает целый город - я не мог вспомнить, как мы шли домой, потому что в какой-то момент я перестал видеть обновлённую яркость мира, а видел и сышал только Широгане - и я не помнил, что я делал и говорил на улице. Я мог сделать всё, что угодно.
Кажется, прошло два дня - они пронеслись сквозь меня сплошным разноцветным потокм, но я теперь был неподвижен. Я собирал в душе Широгане отголоски своих собственных безумных чувств, они были как волны, накатывающие на мягкий песчаный берег и я бросался в эти волны, и моя душа раскалывалась смехом и разлетелась брызгами.
Утром я вышел во двор и долго рассматривал синее небо над головой, пытясь понять, в каком мире я нахожусь и что со мной стало. Как будто меня кто-то заменил. Я смутно пытался вызвать в памяти себя - прошлого. Того себя, который много дней подряд смотрел на серый дождь за окном, на высокие шпили одинаковых зданий, того себя, который шёл по пыльным дорогам, не зная куда. Теперь мне казалось, что я знаю всё. И этот новый я, из настоящего, нравился мне гораздо больше.
В этот день мы много молчали - слова были нам не нужны. К тому же теперь я не мог вспомнить нужных слов - все изученные мною японские выражения утонули где-то в глубине моей бесконечной радости, поэтому чтобы что-то сказать Широгане, мне приходилось говорить изнутри или показывать жестами.
Позже, вечером, когда солнце уплыло за горы, унеся с собой тягучее тепло этого бесконечного дня, в наш дом пришёл Кайто, вдребезги разбив наше застывшее время.
Он пришёл со своей неизменной палкой, наглой ухмылкой и парой нечеловечески пьяных людей. Я долго рассматривал их одежду, пытаясь понять, что это за люди и чем они занимались, кем работали, но так и не смог разобраться. Я и без того был пьян весь день, не первый день, но не от алкоголя.
Я с удивлением осознал, что в этом мире кроме меня и Широгане есть ещё кто-то - меня не расстроил этот факт, просто очень удивил. Когда люди ушли, мы снова говорили о Европе - почти как тогда, когда виделись с Кайто в первый раз - но теперь говорить об этом было легко и я смеялся, как будто всё это не имело ко мне отношения. Я смеялся над самим собой, даже не отдавая себе отчёта в том, насколько я пьян. Я спрашивал Кайто, зачем ему палка, но он тоже отшучивался в ответ - скорость, с которой мы уплыли в мир алкогольного дурмана была потрясающей, комната покачивалась у меня перед глазами. Я подумал, а можно ли отрезвить кого-то, если сильно ударить этой палкой по голове, но решил не говорить этого вслух, потому что судя по моему состоянию я был самым пьяным из всех нас, а значит бить палкой по голове следовало меня.
Кайто зашёл не просто так - мне было бы приятнее, если бы он зашёл просто так, но он принёс письмо от Каэдо. Я не стал спрашивать, с каких пор Кайто его посыльный - он и так похоже был недоволен тем, что ему пришлось выполнять это поручение, но его злость тоже вырывалась наружу в основном смехом и издёвками над Каэдо.
Глупый Каэдо вообразил себе какую-то страшную историю про сумасшедшего европейца-зверя, который мучает несчастного японского мальчика.
Широгане-кун!
Давно ничего о тебе не слышно, и я беспокоюсь. Надеюсь, с тобой всё хорошо, и хозяин твой не сердится из-за нашего последнего разговора. Мне необходимо на несколько дней уехать из города, но, вернувшись, я хотел бы зайти к вам в гости - надеюсь, вы ещё будете в городе.
В случае, если тебе невозможно будет написать ответ, передай весть о себе с Кайто.
Многое ещё хотел бы сказать, но боюсь навредить тебе этим.
Каэдо.
Мне было смешно читать это - я попросил Широгане дать мне это письмо и он протянул мне его; я вчитывался в вертикальные строчки, одновременно прислушиваясь к путающимся внутри Широгане чувствам. Злость всколыхнуась во мне, и я не смог разобрать - моя это злость или его. Наверное, она была общей, потому что на миг заглушила все остальные чувства.
Нет, это правда было так глупо, поэтому наверное было смешно, но несмотря на улыбку на моём лице, мне не удавалось успокоить огонь, шекочущий под кожей.
Даже если было бы так, как он написал - какое ему дело?
Широгане подалил уголок письма, подержав его над крохотным огоньком свечи. Мне показалось, что это так на него непохоже - значит, он был рассстроен сильнее, чем я мог осознать.
Я забрал у него письмо и тонкая дорогая бумага впыхнула в моих пальцах ярче, языки пламени глотали идиотские слова Каэдо - но, вернувшись, я хотел бы зайти к вам в гости - надеюсь, вы ещё будете в городе - скользили по моим пальцам, опутывая мою руку, хотя на самом деле я хотел потушить огонь, чтобы не сгорел весь дом.
Я понял, что не смогу справиться с этим огнём, поэтому положил горящее письмо в какую-то чашку, подвернувшеуся мне под руку и вышёл из комнаты, потом из дома - глотнуть остывшего ночного вздуха и погасить пожар внутри меня, который сейчас легко мог бы перекинуться на тонкие стены и пол нашего жилища. За считаные секунды я вытянул из памяти весь сегодняшний день, предыдущую ночь и тёмные ночные волны - мне стало легче и я смог вернуться.
Огонь погас - я унёс его с собой. Но внутри он снова вспыхнул, когда я увидел почти сгоревшую смятую бумагу в чашке.
Широгане написал ответ на письмо - я поражался его выдержке и способности успокаиваться, под колыбельную его спокойствия огонь внутри меня постепенно заснул.
Каэдо-сан,
Вы зря беспокоитесь, у меня всё хорошо - лучше, чем прежде. Вернувшись, вы можете убедиться в этом сами, мы будем рады вас видеть.
Широгане
Я совсем не был рад его видеть, но я помнил, что должен быть вежливым. Я не хотел быть источником дополнительных проблем и понимал, что если сделаю то, чего мне так хотелось - например спалю дом Каэдо, пошлю его куда подальше, оторву ему голову или совершу множество других вещей, которые не полагается делать вежливым воспитанным людям - это может расстроть Широгане ещё сильнее, чем письмо.
Он отдал свиток Кайто, который был озадачен всем происходящим, но не терял чувства юмора, и мы снова отправились на поиски опьянения.
Нам нужно было потушить этот огонь, который никак не хотел гаснуть и продолжал тлеть внутри меня. Я вспоминал аккуртные красивые знаки, чёрные, впитавшиеся в жёлтую бумагу. В моём воображении эти знаки загорались красным и чадили серым дымом.
Но даже эта злость не могла заглушить переполнявшей меня радости - она была слишком огромна, она была больше, чем целый мир и постепенно я забыл о Каэдо, он перестал существовать для меня так, же как не существовал все эти дни.