|
|
||
- В том-то твоя и проблема, - друг отпустил на мгновение колесо и ткнул пальцем в мою раздувшуюся на встречном ветру физиономию, - ты двуличен, как никто! | ||
Пáрсквар лениво приоткрыл глаз. Как раз вовремя: солнечный желток плашмя плюхнулся на весеннюю траву. Послышалось шипение, и в воздухе запахло жаренным. Парсквар махнул ногой и пребольно стукнул меня пяткой. - Видал? - Ууу... - я перекатился на живот и без энтузиазма взглянул на космический сэндвич. Мой друг жадно любовался катаклизмом, глаза его блестели - в них отражалась агония светила, верой и правдой служившего Земле добрых пять миллиардов лет, а может и больше. С такими штуками, как возраст всегда какие-нибудь непонятки. - Не, ну ты видел? - новый удар пришелся мне в бок. Я стукнул Парсквара в ответ и отполз подальше. С пригорка открывался замечательный вид. У подножия холма агонизировало Солнце. Мое первое сравнение было неверным - теперь это меньше всего походило на бутерброд, скорее перед нами была лучшая порция апокалиптичной яичницы. Красиво, но неприятно. Взрыв охрененной водородной туши накалил атмосферу. Хотя моему спутнику это нравилось, он аж подпрыгивал от возбуждения. Еще чуть-чуть и станет хватать меня за руки и тянуть посмотреть все поближе. Я посмотрел на Парсквара с неприязнью. Когда-то, очень давно, я только начинал забавляться подобным образом, мне было страшно, тогда я решил, что компания мне бы не помешала, и вот - появился он, мой ненавистный друг. Вместе мы разделили многое - первую чашу, первую жертву, познали радость страсти и прошли через горнило чужой агонии. Глаза Парсквара до сих пор сияли таким же восторгом. А мои - скорее, напоминали пепелище. Я отвернулся от друга и побежал вниз по склону...
Волосы матери струились и низвергались вниз горным водопадом, было так приятно омыть в них пылающее лицо и утолить жажду. - Милый, - ее голос зажурчал ласковой укоризной, - что же ты опять натворил? Мать не смела мне пенять, знала, что это бесполезно. Все, что от нее можно было ожидать - вот такой вопрос, упреков - никогда. Мой горький смех стал ей отравой. Я не жалел ни о чем! Какое мне дело до человеческой жалости? Как же я ненавижу такие разговоры. Я поднял голову и отпустил того, другого себя, который всегда смотрел на мать по-иному. У нее прекрасное тело. Высокая и упругая грудь, тонкая талия и длинные стройные ноги. Его привлекало медленное течение крови по ее чуть заметным под белоснежной кожей голубым венам. Он любил ее настолько, что способен был разорвать на две половины и объять себя ими. Я не мог позволить этому другому я так поступить с ней. Пока не мог. Что-то сродни уважению еще оставалось во мне, и препятствовало отпустить на волю этого я. Но это было бы забавно. Сейчас я мало что находил забавным. Такая цена у пресыщения - скука. Однажды, я вспомнил, что скука - болезнь королей. Тогда мне было смешно. Что такое короли по сравнению со мной - прах, на короткий миг возомнивший себя свободной фигурой. Я играл такими, из озорства раскрасив их в унылые цвета. Это было почти не интересно, пока я не обнаружил, как здорово алое смотрится на белом. Парсквар разделил мой восторг. Он любил алое не столько сердцем, сколько разумом и продолжал экспериментировать с цветом даже тогда, когда мне наскучило. Мы многое пережили с этим моим другом. Алый цвет матери был табу, наверное, поэтому она практически никогда не носила его. Ее можно было ощутить в голубом, видеть в соленом, найти в капустных листах, но алое она берегла для особого случая. - Вот, посмотри, что я приготовила тебе в подарок. Мать намеренно отвернулась от другого я и зашуршала оберточной бумагой. Что-то блеснуло. Я заинтересовался, сбил с ног другого и подошел ближе. Сверкающая и переливающаяся черная пустота свернулась клубочком. Я дернул ее за нос, и она открыла наполненные всем, чем только возможно, глаза; потянулась, высунула язык наждака и мазнула им меня по руке. "Это любовь" - подумал я, и в тот же миг упал навзничь.
Парсквар катил в гору большое каменное колесо. Лицо его было печально, как земля, которую он бороздил. У меня же, если смотреть напротив - настроение было чудесное, а фас выражал удивление. - В том-то твоя и проблема, - друг отпустил на мгновение колесо и ткнул пальцем в мою раздувшуюся на встречном ветру физиономию, - ты двуличен, как никто! - Я и есть никто. Мне было смешно. Тот, кто сам по сути был никем, обвинял меня в своей ущербности. Да не позже, чем на той неделе, я сам разрисовал в звездном атласе все его фазы. Просто он еще не знает, куда утянет его прилив. - Не-е, - Парсквар отрицательно помахал головой, увлекая в полет длинные космы, - никто не может убивать с таким наслаждением, как ты. Я задумался, прав ли он? Наручное сердце отсчитало сдачу с завалявшихся в кармане минут. "Я первая и последняя жертва себя. Меня до ужаса много, иногда я даже путаюсь, с кем имею дело, и кого надеваю по утрам..." Парсквар бросил колесо в лужу и прислушался к моему мысленному монологу. Он это умел и был хорошим собеседником. "У тебя есть какие-то мысли по этому поводу?" - спросил я, имея на счету казни и чек за разврат. "Да. Один из твоих я перед смертью написал клёвые строчки, я хотел бы, чтобы ты поделился ими со мной". - Не играй в загадки, - сказал я ему вслух. - У меня плохая память и кариес на всем Западном полушарии. Из-за лежавшего в луже колеса выпрыгнула лягушка. Я посмотрел на нее и потерял друга. Ложь, должно быть, такая же скользкая, на ней так просто поскользнутся и упасть в чужих глазах. Я о таком лишь догадывался, так как до сих пор лгал только себе. Но теперь решил, что хватит лгать, пора изменить. Парсквар тяжело принял мое решение. Мы разошлись в разные стороны. Ради такого случая я забыл, что мой мир однообразно круглый и сбиться с дороги нам не удастся. Встречи не будет, она больше не возможна геометрически. При расставании наша с Парскваром рубашка порвалась и каждому досталась лишь половина того, что никогда и нигде не считало себя целым. - Я видел, - закричал убегающий Парсквар, - наши игры с каждым днем все больше походили на бесчинства!** Мне далеко убежать не удалось - я оступился и упал в лужу. Лягушка бросила мне спасительный язык с нанизанными словами: "В проточных водах по ночам, тайком, я отмывался от дневного свинства"**. Я трогал эту пружинившую истину руками и горько плакал, как ребенок, которым так и не стал.
Шестиглазая злая лампа заглянула в обмелевшие колодцы моих глаз. Мне было больно. Рядом плакала мама и уговаривала меня не покидать ее. Зашитые в упрямые мешки люди тыкали в меня свои руки-ножницы. Они хотели скроить из половины целое. Напрасно... Воздух больше никогда не будет пахнуть жаренным, и солнце проживет свой бесполезный век. Я решил уйти и унести с собой милые моему сердцу игрушки. Не знаю, куда ушел друг Парсквар - это перестало быть интересным, как только я перестал лгать себе, и переступил черту. Лгать другим легче... Скажите же, кто-нибудь, моей матери, что все будет хорошо! ____________________________________________
* parce que - потому что (фр.)
** Отрывок из стихотворения В.С. Высоцкого "Мой Гамлет", 1972 г.
(C) Demon Hazard август 2009г.
|