Аннотация: Немного из истории Сибири, немного Сибирской нашей мистики, а вообще про то как мы живём
Могила шамана - любимая тема таёжных легенд, от вполне серьёзных рассказов до откровенных баек. Таким местом пугают детей, что бы далеко не уходили, ими щекочут нервы, находя оправдания лесным неудачам, взрослые. А я вам скажу, как дыма без огня не бывает, так и рассказы-разговоры на пустом месте не родятся, это не НЛО всякое, тут серьёзного хватает, а порой - за край перехлёстывает. Большую часть я, конечно, со слов слышал-знаю, но кое-что и сам видел...
Как в тайге бывает: один идёт -только деревья видит, пни да кочки, другой за деревьями лес углядывает со своими особенностями. К чему это я? Да вот, например.
На речке Феледуйке показали мне местные, эвенки, могилу старого шамана, вернее, то место, где она была. Шамана лет сто, а то и поболе, как похоронили, а помнят до сих пор и побаиваются, конечно, куда без этого.
Ехали мы мимо на вездеходе, маршрут перебазировки смотрели, и один из разнорабочих, местный мужичок Семён, вдруг встрепенулся. "Стой!" - говорит, " Сворачивай! Надо стороной обходить!". Мехвод по тормозам (это за правило так: сначала остановись, а потом разберешься - шутка это, или рядом с "костлявой" проскочили). Все, конечно, сунулись выяснять, мол, чего, да как, с какого ляда и тп. Уж не принимал ли ты вчера, Семён, чего нибудь, покрепче чая? Кто понимает, тот знает, что порядочный эвенк неделю с бутылки пьян, только это не вина его, а беда сущая. Семёну это, конечно, обидно, остановится-то остановились, но всерьёз никто не воспринимает, вот-вот плюнут, и машина в удобный прогал пойдёт, туда, куда он ехать категорически не хотел. "Пойдёмте!", - говорит, - "ногами, сами увидите, могила старого шамана тут!". "Ну пошли, чего ж не пойти"- согласились мы, заодно, эти самые ноги и разомнём, на броне сидеть, оно не в мягоньком кресле раскинуться.
Топаем. Молодёжь, конечно, подшучивает, куражится малость, но идёт гуртиком, как положено. Вышли на полянку небольшую, посреди неё сосна - древняя, как... ну, короче, большая, узловато-корявая, еще мой прадед "агу-агу" не кричал, а она в небо пялилась; рядом сломышь метра два с лишним высотой, от такой же сосенки, видать, после ветровала остался. Торчат они посреди поляны, как двузубая вилка обломанная. Ничего этакого экстраординарного, зловещего не наблюдается, ни туч чёрных над головой, ни громов тебе с молниями. Даже завалящих теней с подвываниями, не пускающих на заветную поляну, и тех нет. По нынешним меркам, без голливудских спецэффектов несерьёзно всё выходит.
Большая часть подошедшего народа поржала откровенно над "предрассудками дикого народа", а мне и еще нескольким товарищам, что не первый день по тайге мотаются, как-то не до юмора в тот момент было. Казалось бы, чего там, полянка, сосны, пеньки, травка зеленеет, ничем обстановка от такой же поляны в двухстах метрах не отличается, если б не нюансы. Тягостно, когда понимаешь, что на той полянке никакой живности нет, кроме, может, земляных червей. Птичка не заполошила, хотя ей,при наличие людей вблизи, это в обязанность входит, следочка звериного нет даже завалящего, ничего нет. Куда уж тут лыбу-то давить, ясно, что место непростое. Плохое-хорошее, кто его знает, но непростое - это точно.
Когда же обратно шли, то Семён и границу показал, он-то видел, где следки в разные стороны разбегались, обходя поляну с могилой стороной. Аккурат с этого места и птичек стало слышно, недовольных нашим присутствием, тайга - она жизнью полная, полной тишины здесь не бывает, как ни крути... Ну, разве что в некоторых особых местах...
Ну да не про это я начал, произошла на моих глазах история и потемнее, и позанимательней, да и пострашнее, если откровенно. Дело было в достаточно большом посёлке по речке Лене, недалеко от слияния её с речкой Большой Угрюмкой. Сейчас этот поселок можно смело отметкой нежилой на картах обозначать, а тогда под тысячу жителей там ещё обитало, не считая сезонников и прочих вербованных.
Стояли мы на берегу, ждали баржу, надо было уходить в другой район работать. Выстаивались, надо сказать, долго, что по нынешним замечательным временам совершенно не редкость. То до перевозчика деньги "две недели шли", то у него "судно упорно ломалось, заправлялось, садилось на рифы и мели и тп.", то бишь, обычная-привычная коммерция без тени надувательства.
Естественно, невзирая ни на какие командирские накачки, общение с местным населением, то есть, пьянка, мордобой и ухлёстывание за местными девчатами началось вовсю, на цепь-то полсотни мужиков, третий месяц к тому моменту на сезоне провкалывавших, не посадишь. Вот и остаётся одно: минимизировать потери от таких "танцев", да пытаться, пока до греха не дошло, разрулить проблемы, которые обязательно будут.
А как им не быть? Законы природы не отменишь. Естественно, через некоторое время, некоторое количество сломанных рёбер и выбитых зубов, "покорение земель" перешло в стадию дружескую. Самые дерзкие с обеих сторон вдосталь наполучали по мусалам, любвеобильные тоже нашли объекты для приложения сил, ну, и прочие-другие тоже занятия по интересам нашли. Молодежь, конечно, в первейшую очередь адаптировалась, перешла в разряд "своих", как оно природой-матерью и завещано.
И как-то наши молодые - их было в партии человек десять - к вечеру куда-то намылились, судя по форме одежды, не в посёлок. Морды сделали тяпками, только нет-нет, да перемигиваются, ухмыляются. Ну, это им казалось, что они законспирировались, как Штирлиц, а командиры, они на то и командиры, чтобы такие дела-расклады и нежелательные действия соответствующим образом пресекать. Хотя, что греха таить, и на старуху бывает проруха, встречаются такие хитрованы, что Шерлок Холмс мозги свернёт. Помню, как рабочие Транснефти спирт на свою точку в вертолёте переправляли. При их-то драконовском сухом законе, и СБ, натасканной так, что ФСБ и ФБР нервно курят в стороне. Так то - да! То был возвышенный полёт творческой мысли. Никто никогда ничего бы не узнал, ежели б сами не спалились... Ну да не про то рассказ, не за то разговор...
После допроса легчайшей степени, практически, без применения пыток, выяснилось, что они, в компании таких же местных недорослей, собрались на могилу "шаманки Али". Мол, традиция у местной молодёжи такая: как усы проросли и между ног зуделка зазуживается, самые смелые эту достопримечательность ночью посещают. Чтобы, значит, доказать окружающим, что им вполне можно курить невозбранно, жрать "крепкую охоту" и девок лапать. Короче, такой местный экзамен на джигита. Правда, всё делается тишком, потому как шибко у родителей кровь к голове приливала, ежели они узнавали про эту экскурсию.
Сели мы с мужиками, значит, порешали, что, мол, коль захотели идти - пускай и идут. Один хрен, втихаря рванут, а это командирский авторитет подрывает. Тем более, ту шайку-лейку из местных ребят мы уже порядочно знали, нормальные парни от 17 до 20, этакая золотая молодёжь поселкового замеса, только с минимумом закидонов, так что,всё, вроде, в норме должно быть.
Проверили, правда, припрятанное оружие, во избежание эксцессов. Случалось и трупы поднимать после пары нечаянно оброненных слов, особенно, если под спиртягу. В напутствие же попросили больше ведра не пить и в расположение вернуться на своих двоих, в крайнем случае, четырёх, но самостоятельно, чтобы, так сказать, не посрамить чести начинающих геофизиков.
Вернулись наши орлята только к обеду, на удивление, даже не шибко похмельные. Только странноватые малость, вроде, как мешком пыльным пришибленные. Разошлись по балкам, глаз не поднимают, на вопросы мычат что-то невнятное. Молчат! Это и настораживало. Когда парни после ночной прогулки прикольчиками не делятся и друг над другом не подтрунивают, значит, что-то неприятное произошло. И появляется стойкое ощущение, что где-то вблизи бродит тот самый знаменитый северный пушной зверёк. То бишь, нужно быстренько узнавать, какой напасти и от кого ждать, то ли мент местный появится, то ли местная, дремучая в понятиях, братва с разборами подвалит. Могут и вместе все персонажи образоваться, здесь не Холливуд, здесь грёзы покруче бывают, пробуждаться замаешься. Покрутили мозги, конечно, ребята малость, но не особо, стоило одному заговорить, как и остальные потекли, и чуть ли не перебивать друг друга стали. Оно и понятно, в себе такую дурнину таскать неприятно, а здесь выдал всё, как на духу, и на душе полегче, вроде, как груз с кем поделил.
Оказывается, они почти всю ночь по тайге пятый угол искали. Потом искали друг друга. После уговаривали местного парня Пашку в посёлок идти. Потом крутили того самого Пашку силком, так как уходить он миром не хотел. Всё у них провернулось так, что почти нетронутую водку с пивом, которую они потеряли в процессе "веселия", никто даже и поискать не удосужился. Что, само по себе, фантастика, ибо хоть один безбашенный алкогольный активист находится всегда, а они готовы за пузырём через минное поле вприсядку.
Вообще-то, рассказ был похож на пересказ малобюджетного фильма ужасов, посмотренного с утра первого января... Как и уговаривались мои орёлики с местными, встретились они на окраине посёлка, загрузились в "козлик" того самого Пашки. Пашка этот - семнадцатилетний охламон, но парень авторитетный, дюжий, без малого двухметрового роста, следы подростковой нескладности с него давно уж слетели, он был вполне конкретен и основателен. К слову, и по сей день для управления ТС в таких жилухах совершенно не обязательно достижение 18-тилетнего возраста: есть автомобилька, в створ улицы попадаешь, ну и слава богу. Поэтому отец Пашке машину в пользование не ограничивал, хочешь ездить - ремонтируй и заправляй самостоятельно.
Под пивко и водочку они весело и незаметно проскочили пару десятков километров по раздолбанной лесовозке, и пару-тройку вёрст протопали пешочком, ноги молодые, головы дурные, и не заметили путём, как до заветной поляны добрались, только хмель ходьбой порастрясли. Поначалу всё шло, как и задумано, разве что подзадержались малость с выездом. Табор соорудили почти по темну, бодренько соорудили костерок, раскинули скатерть-самобранку. Приняли, конечно, по рюмахе-другой для балансировки ощущений, и двинули к высокому бугру, который, вроде как, и был той самой могилой.
Походили-потоптались, попугали друг друга куражу ради, но беззлобно, и вернулись к костру. Лето, ночь тёплая, мошки, практически, нет, чего не повеселиться-то!? Каждый, если в страшные легенды-курьёзы и верил, то только в глубине души, на виду же, как и положено, держали фасон. Перекинули костерок в сторону, кинули на угли мяса сохачьего на шашлыки. Выпили, как водится, по одной аппетитной, что б закусь бодрее пошла. Это только у алкашей и городских закуска градус крадёт, а у таёжных и то, и другое в радость и масть, ладком ложатся. Вот с этого самого момента странности и начались.
Сначала молча ушёл в темноту от костра Пашка, просто встал - и пошёл. Конечно, никто особо и внимания не обратил, может, отлить человеку надо, или ещё чего. После еще один местный парень начал захваченную двустволку теребить, нет-нет, а рукой по прикладу проведёт, к себе поудобнее пристроит, вроде, как чует недоброе. Веселье у костра пошло на убыль со скоростью света. Потом и другие стали бочком-ладком от света отсаживаться, и помалу в темноте исчезать, при этом слова лишнего не говоря.
Как после разъяснилось, всем по-разному почудилось: кому-то, что парень с ружьём нехорошо поглядывает, кому-то, что свои за спиной сговариваются с похабными улыбочками "поучить за косяки, упоротые на сезоне", кому ещё чего. Короче, каждый не стал бодаться-разбираться, а счёл за благо из компании по-тихому срулить, от греха подальше, решив, что, мол, до посёлка недалеко, блудить особо негде, а здесь по запарке и привалить могут, а потом уж всё равно, кто чего докажет. Но, как оказалось, блудить было где, ни один не вышел к лесовозке, ни пришлый, ни местный. Наматывали круги по буреломам до самого рассвета, а как солнышко появилось, все оказались не дальше километра от кострища. Да и отпустило с рассветом, начали гукать-аукать, в кучу гуртоватся, не сразу, но собрались.
Собрались, осмотрелись, уже помаленьку подшучивать над мороком начали, вот тогда и обнаружили, что Пашки-то и нет. По такому делу, конечно, искать принялись, здесь ведь не парк культурный, что угодно, может случиться, от сломанной ноги до скальпа, походя снятого прохожим "мишанькой".
Пашку нашли не сразу, но достаточно быстро, он сидел возле могилки и хлопал глазами, как спросонья, не понимая, чего от него хотят. Вяло отталкивал от себя тех, кто приближался, на вопросы не отвечал, чуть ли не пузыри пускал... Помыкавшись, попытавшись друга растормошить, все поняли, что он сам добром не пойдёт, как не уговаривай, надо вести не грубо, но силой. Худо-бедно до машины дотянули, как бычка на верёвочке, противиться он, конечно, противился, но не дерзко, так, в виде саботажа, то сесть пытался, то ноги поджимал. Но уазик отказывался заводиться, а с Пашкой началась форменная истерика, доходившая до мордобоя.
Если учесть, что парень-то по здоровью доброго мужика за пояс заткнёт, а физподготовка у него проходила не в спортзале, а в достаточно жёстких таёжных реалиях, то сладить с ним было сложно. Тут уж все условности были отброшены, и его просто-напросто скрутили, навалившись толпой, справились, конечно, но рёбра и физиономию помяли изрядно, хотя и Пашка в долгу не остался. Машина так и не заводилась, сдохший аккумулятор только и смог, что щёлкать "пятаками" стартера. Плюнув на "козлика", кому он посреди тайги нужен, не стали больше мучиться и пешедралом ушли в посёлок, бросив. По пути Пашка, вроде бы, пришедший в себя, всё порывался обратно, но вёл себя гораздо пристойнее. Так, толпой, доставили его до дома, с морокой, конечно, и, сдав с рук на руки отцу, быстренько рассосались, кто куда, что бы под горячую отцовскую руку не попасть...
Послушали мы эту печальную историю, лоб поморщили. Порасспросив для верности ещё с полчаса наших отличившихся, провели краткий "совет в Филях" и решили "подуть на воду". Отправили МТЛБ за брошенным "козликом", и по его возвращении с "трофеем", вооружившись парой бутылок водки, двинули к Пашке домой. Мало ли, как его силовую доставку воспримет родня, дело, вроде, житейское, но его отец в посёлке человек не последний, мало ли. Все клянутся-божатся, что парня не поломали, но береженого, как известно, и бог бережет, а не бережёного...
Батя Пашкин хмыкнул в усы, когда узрел кавалькаду из "мотолыги" и его "козлика", болтающегося на коротыше танкового троса, который едва ли не больше УАЗовского бампера диаметром. Буркнул что-то, скрытое грохотом вездехода, жене и отправился растворять крепкие "хозяйские" ворота. Пока всё шло, вроде, нормально, с кулаками никто не кидался, соседей в свидетели, подтвердить, какие мы нехорошие, не призывал. Значит, последствия неудачного культпохода не шибко тяжкие.
Двор был под стать "хозяйским" воротам, все постройки, из листвяка рубленые. И порядок, сразу же ложащийся на глаз, такой же крепкий, как и всё вокруг. Не из щепетильного "всё на местах и по полочкам", а "всё к месту, где надо", так, как у добрых крестьян и заведено. И хозяин, Илья Палыч, был под стать своему хозяйству, среднего роста, но налитый силой и спокойной уверенностью, было, в кого, сыну уродиться. Такие мужики еще встречаются в Сибирях, ведущие род ещё от первых русских поселенцев, тёртые-битые, гнутые, да не ломаные.
"Лады, мужики" - сказал он, когда уазик был водружён на законное место - "Пойдём, чайку попьём, что ли, тока на летнюю кухню, в доме бабы около Пашки суетятся". Я аж чуть не выматерился двойным боцманским, наши "экскурсанты" клялись-божились, мол, всё нормально и без проблем. Внутренне подготовившись "рамсы разводить", осторожно поинтересовался, сильно ли помяли? Илья Палыч махнул рукой, как-то глубоко-обречённо вздохнул: "Там другое, начальник, к твоим претензий нет". Угадал меня, значит.
Настроение малость поднялось: если нет претензий, то и тягостных разборов с вымогательствами по мелочам и вписыванием в эту кашу всех, кого не лень, не будет, а с остальным как нибудь разберёмся. Есть такая манера у местного населения - если сезонная партия допускает какой-либо косяк, её пытаются под разными предлогами выдоить досуха. В процессе раскулачивания принимают участие все, от главы администрации до последнего бича, чуть стоит слабину дать.
Пока мы мал-мальски перекидывались ничего не значащими фразами за погоду, отъезды и прочее, жена Ильи Палыча, пряча заплаканные глаза, собрала в летней кухне стол. Чуствовали мы себя, конечно, неуютно, но не при наших раскладах от стола отказываться. Кто обычая не понимает, тот никогда по-настоящему добрых отношений не заведёт. В Сибири благословенной и раньше, и сейчас с голоду пропасть никому не дадут, хоть ты убогий или беглый, а может, и сам министр чего-то там. Коренным на нашей земле, на самом деле, это без особой разницы, все знают: сегодня ты кусок хлеба человеку отдал, завтра и тебе тем же вернётся.
Но вот когда для тебя приготовили стол специально, то отказаться, значит - нажить себе кровного неприятеля, и дальше, хоть шерстью внутрь вывернись, доброго толку от него не добьешься. Здесь же нас явно ждали, из магазинного на столе был только хлеб, всё остальное дары - от тайги, реки и огорода. Сохатинка копчёная и жареная, копчёная медвежатина, ленок да тагунок, с толком посоленные огурчики-помидорчики, сало сибирское (полтора пальца сала, палец мясных прослоек) и еще куча всего замечательного. Венчала всё это великолепие запотевшая фигуристая бутылка, по виду литра на три, а то и четыре.
Мы, понятно, принялись доставать своё, к случаю захваченное, с пустыми руками только голь-перекать к людям идёт. "Ты казёнку-то прибери", - неодобрительно глянул на выставляемые нами бутылки Илья Палыч. - "С неё помираешь потом, у меня своя есть целительная", - он похлопал по боку бутыли. - "С такой и хмель не злой-хмарный, и через пять минут под стол не упадёшь, как с "опилок", не поговорив толком".
Самогонка, и впрямь, оказалось доброй, крепкая, никакого намёка на сивуху, и пошла по душе, как Христос босиком. Под такой дельный стол и разговор завязался соответственный: за запчасти, жутко дефицитный в этих местах бензин и прочие, случайно образовавшиеся, излишки ТМЦ. Причём, без намёков на шантаж, сидели, беседовали, как и подобает, мал-помаленьку выгоду свою выторговывали, но без наглости и барыжнечества, а как заведено.
Проза жизни такая, хреновый тот начальник-полевик, который излишков не имеет. Дело не в банальной личной наживе, а гораздо проще: попробуйте-ка заставить впахивать по 14 часов мужиков, которые кормятся одной консервой по полгода. Так вот и идёт правдами-неправдами сэкономленный бензин, которого в округе ни за какие разумные деньги не купишь, в обмен на мясо, рыбу, и прочие дары тайги.
Говорить-то говорили, а занозка всё равно нарывала, что ж такое с парнем приключилось, если никто никого не винит, а неприятность в дом пришла. Но первому такой вопрос задавать не к месту, раз сказано было, претензий нет, значит, нет. Захочет человек, сам расскажет, чего и как, а не захочет, после птичка на крыльях принесёт с подробностями.
За первой соточкой пошла и вторая, и третья, естественно, и бутылка вскорости сменилась на ёмкость иного фасона, но с тем же внутренним содержанием. С "казёнки"-то, действительно, уж и до поцелуев с мордобоем дойти должно было б, а вот с доброго продукта, да с приличной закусью только разговор поглаже тёк, да темы вдумчивее обсуждались. Ну, рядком-порядком, дошли, наконец, и до вопроса, что же с Пашкой приключилось. Илья Палыч человек понимающий оказался, сам без расспросов начал объяснять. Пожевал мундштук беломорины, которую предпочитал любым сигаретам ещё со старых добрых времён, окунулся взглядом куда-то в себя. Видно было, что всё ж-таки сомневается, что, да как говорить, да и стоит ли, вообще.
"Ты, Петрович, мужик вроде в наших местах пообтёртый", - он разгладил большим пальцем богатые усы - "Я тебе обскажу сейчас, только давай без смехерочков городских, и за Ваню-тютю меня не принимай. Добро!? У меня ведь тоже не три класса церковно-приходской, я и институт в добрые времена закончил, и больше десятка лет в промхозе нашем главным инженером отработал. И музей наш поселковый мы с одноклассником собирали". Краеведческий музей в поселковой школе, действительно, был интересным, сделанным не напоказ для заезжих проверяющих, а для своих.
"Только сам знаешь, тайга, она тайга и есть, у неё всё по-своему, и никто её доподлинно и не знает", - продолжил он, получив мой утвердительный кивок, что, мол, и в мыслях иронии держать не буду. Моё молчаливое согласие Илью Палыча полностью устроило, мы выпили ещё по рюмочке, ребята, приехавшие со мной, уже отправились кто в расположение, кто по своим делам. Не привыкли у нас особо около командиров "уши греть", поэтому разговор шёл промеж собой доверительный.
"Тут, значит, такое дело, мы Пашку днями повезём в Феледуй, к бабке одной, может, она чего и поправит, сильная бабка, шаманка. Если она не справится, то уж и хрен его знает, чего делать". Мы потихоньку выпивали-закусывали, на улице уже взяла своё короткая северная ночь, а Илья Палыч рассказывал. С чувством, с толком, с расстановкой, даже в дом сходил, чтоб принести вещественные доказательства, историю своего села и семьи он знал, уважал и хранил. У него и фотографии начала двадцатого века были в полном порядке, и шашка дедова с орденом Красного знамени, укрепленном на рукояти, и награды с 1-й мировой и Великой отечественной. Не с бухты-барахты, под сто грамм, мужик "рыбу запускал", а про конкретные дела говорил, и прошлые и настоящие.
Шаманка эта, Аля, существовала, на самом деле, и похоронена именно, там куда наша молодежь и ездила, и не они первые, не они последние, эта традиция только крепла год от года, несмотря на все увещевания стариков. Непростая эта Аля была, ох, какая непростая! И история, связанная с ней, тоже приметная, потому и не затёрлась в памяти людской.
Всё началось в самом начале 20 века, во время хмарное и смутное, когда семья тунгусов, прикочевавшая к большому тогда и богатому селу Золотому, подобрала у скотопрогонного тракта девчушку лет полутора. Кто она и откуда, она сама, конечно, сказать не могла, а выяснить не вышло. Не в управу, не в приисковую контору родня про потерянного ребенка не обращалась, никаких вещей, кроме самошитого бедненького платьица, да медного крестика, какой в каждой церкви купить можно, с ребёнком не осталось. Да и с обращениями инородцев особо не вошкались. Так и осталась Алевтина, Аля, на воспитании у нашедших её тунгусов, благо, семья была православная, и никто никаких препятствий не увидел.
Опять же, кому охота на себя лишний груз-мешкотню брать, если бы тунгусы не хотели девочку забирать, тогда другое дело, тогда б либо в приют, либо к людям отдали. У инородцев забрали бы, конечно, ребёнка безо всяких разговоров, но коль скоро они крещёными были, то в управе, не мудрствуя, решили, мол, "баба с возу - коню легче". В те времена к детскому вопросу проще подходили, не как мы, из десятерых трое-четверо до совершеннолетия дожили, так и то хорошо. Росла девчонка, на приёмных родителей совершенно не похожая, особенно, годам к шестнадцати это стало заметно, когда она вытянулась тростиночкой и стала возвышаться над всеми своими родичами головы на две.
К этому времени девчонка, как говорят, налилась цветом. Местные и не местные парни за ней всерьёз ухлёстывали, хвостом крутили, но она никак и ни кому. Хотя, к слову, нравы в Сибири были малость попроще, чем в России, не б***ство откровенное, конечно, но и невинность девка хранила столько, сколько хотелось, а не сколько предписано. Ну да бог с ними, с парнями, давала девка им отворот, значит, так оно и должно было быть, не без причины же, в самом-то деле.
Ну а в другом-прочем жила-поживала, и всё со старой шаманкой, имя которой уже и не помнит никто, якшалась. Крещение, к слову сказать, оно, конечно, крещением, но с проблемами-бедами не к батюшке тунгусы, а всё ж-таки, к шаману шли. Да и не только инородцы, но и другие захаживали, кто тайком, а кто и без стеснения. Какое стеснение может быть с бедой-нуждинушкой? Потому к шаманам относились и с уважением, и с боязнью, конечно, так уж оно сложилось. Хотя и изводили их временами со свету, только клочки шкур оленьих к облакам летели, по-всякому было, но ужилось-размололось.
Так вот, шаманка та, несмотря на то, что Алька совсем не тунгусских кровей была, решила всё свое умение ей передать. У них, у шаманов, всё по-своему, не как у людей, а наособицу. Но к дару своему старуха условие приложила, что до её смерти ни с кем ни-ни, ни под каким предлогом, иначе беды будут: и учение впрок не пойдёт, и духи обидятся и накажут и их обеих, и род их, и ещё много чего. Вот и блюла себя Аля в строгости, шибко-то к ней внаглянку не совались, с шаманами шутки шутить, значит, с судьбой в орлянку играть, так нашепчут, что в век не поправишь. Девка в самый сок вошла как раз, когда на всю империю смута замутилась.
До 19-го года достаточно спокойно было в этих местах, мало ли что в столицах делается, здесь, в медвежьем углу, даже и начальство-то не поменялось. Только что привозное дороже стало, да к этому привыкли уже за время войны, как и ко всему человек привыкает, и к хорошему, и плохому. Разве что, на приисках шалить побольше стали, да тяни-китаёзы понаглее вчёрную золото мыть, но это и до того невесть какой редкостью было. Гнули спину, здоровье оставляли старатели, по речушкам и ручейкам стылым. Крестьяне скотину разводили, да на отвоеванных у тайги полях растили, что бог посылал, солдатки да матери ждали мужиков-сыновей с войны, которая грохотала где-то там далеко. На прииски же приезжал с инспекцией всё тот же горный инженер, и хозяева с управляющими никуда не делись. В общем, жизнь текла, как текла, лёгкой и до этого не была, и после не стала. Правда, в новинку были заезжие комиссары от временного правительства, народ собрали, с полчаса про новую власть и свободу поговорили, попьянствовали пару дней в доме у управляющего приисками и отбыли восвояси.
Но гражданская война опалила Золотой и окрестные селения уже к году двадцатому, да так опалила, что до сорок пятого, аккурат, хватило. Закончилось тогда спокойное житье-бытьё, столько злобы и крови по тайге пронесли, что долго не забудется. Кто только по этим местам не прогулялся - и белые, и красные, и серобуромалиновые в крапинку. В это самый год и появился в селе беляк, полковник Чернов со своим разномастным воинством. При погонах, при документах и прочих мандатах, с печатями "правительства Сибири" и личными подписями адмирала. И было тому полковнику 24 года, как уж ему удалось в такие чины пробиться, кто его знает, гражданская война и не такие фортеля выкидывала. Задачи у отряда этого самого полковника были сугубо специальные: разогнать, принудить, мобилизовать, реквизировать и прочее веселие. Чем они с замечательной сноровкой и занимались, не только Чернов, конечно, Сибири-матушке и семёновцы с унгерновцами на века запомнились, и краскомов с комиссарами, и батек с атаманами хватало, всякие были, всех тайга вечная повидала.
И вот, едва появившись на Золотом, положил этот самый полковник глаз на Алю, сначала вежливо и обходительно, горы золотые обещал, как водится, потом становился настойчивее и злее. Всё случилось, когда решили тунгусы подальше в тайгу откочевать, от греха подальше. Налетел на стойбище сам полковник собственной персоной с десятком своих солдат. Слава за ним к тому моменту уже чёрным хвостом вилась, немало он душ погубил, и стрелял, и порол, и заимку крестьянскую со всеми людьми как-то сжёг, чтобы не хоронились от властей и продовольствие не ховали.
Малость тунгусы с места тронуться не успели, так бы их ищи-свищи по тайге, там каждая ёлка укроет. Видя такое дело, полковник, привыкший уже к тому, что он безраздельный хозяин в этих местах, решил Алю силой взять. Как уж и чего там произошло, неясно, кто как говорил-рассказывал, но порубили, постреляли друг друга знатно. Это в кино и книжках инородцы шибко добрые и наивные, при нужде же они в прыжке горло перегрызть могут, и глазом не моргнут.
В живых при этой заварухе осталось только трое черновцев, вместе с ним самим. Алю тоже убили, как рассказывал выживший солдат-черновец, она из стойбища одна оставалась и с ножом на полковника кинулась, тут её шашкой и располосовали. Так, выходит, девка невинной и померла, но завет с неё был снят, бабку шаманку порешили раньше. И Аля, вроде как, на короткое время свободной стала. Похоронили тунгусов хоть и в общей могиле, но по христианскому обычаю крест поставили, всё же, крещёные были. А вот старую шаманку и Алю в отдельные могилы положили, в стороне от остальных. И не как положено, в воздухе, подвесив гробину между деревьями, а в землю уложили.
С момента той бойни Чернова как подменили, что ни день, он к ней на могилку ходил, страшен стал, словно его глодало что-то изнутри, лют неимоверно. А когда уж Колчака стрельнули в Иркутске и белых погнали в Китай, то и до этих мест руки дошли. По зимнику пришёл отряд красных, черновцев вытурили вниз по Лене, сила уже не на их стороне была, а вот сам Чернов никуда не ушел, так его в Золотом и положили. Хотя вполне мог уйти, все знали, что большой отряд с пулемётами на подходе, вся его ватага из села быстро умелась, а он остался, как будто его отсюда не отпускало, до последнего отстреливался, но никуда так и не двинулся. Сельчане его потом в речку и спустили в майну, посчитав, что такому в землице и не место вовсе.
На этом история не закончилась, пошли слухи, что Алина могила наговорённая, и что дела там творятся недобрые, мол, Аля жениха себе ищет. Ну, а там, где слухи и страшилки, туда молодняку и чешется-колется. К концу двадцатых в селе комсомольская ячейка была, молодые парни и девчата над предрассудками смеялись, поповщина, мол, и дремучесть, ни бога, ни черта, ни духов нет, а человек всей природой заведует. Под это дело решил комсомольский вожак поселковый, Семён Гузеев, доказать, что про Алину могилу только пустые слухи и сплетни ходят. К слову сказать, парень был видный, жену себе из Киренска привёз, тоже девку славную. Жили они очень неплохо, между собой ладили на зависть. Взял он двоих закадычных дружков-комсомольцев и отправился туда, мол, переночуем и ничего с нами не случится.
Случилось. Как подменили парня, когда они по домам вернулись. На молодую жену смотреть перестал, на других девок тоже без эмоций, комсомольские дела позабросил. Ходил, как в воду опущенный, что ни день, то в тайгу. Жена тужила-дюжила, а потом попросила подмоги, чтобы, значит, последили мужики, что, да как, и куда его по лесу носит. Посмотрели-выглядели, и вышло так, что в какую бы сторону он из села не выходил, всё на Алину могилу тропка выводила. А потом ушёл без возврата, искали его всерьёз, но так и не нашли следочков. На банду тогда списали, их много по тайге ходило, из-за кордона приходили, в основном, порой отряды и в полторы-две сотни набегали. Вот такой отряд семёновцев тогда в этих краях и промышлял, советскую власть рушил, на него и списали.
Позже всё вокруг Али затихло, несколько раз молодежь у могилы ночку коротала, но без последствий, и хождение за развлечение стало выходить, но перед самой войной опять похожее произошло. Так же попал парень в путанку, но тогда уже Варвара-знахарка в Золотом жила, отшептала парня. И так каждые лет десять-пятнадцать оказия выходила. Местные, хоть и знают всё, но год-через год, лезут, как мёдом намазано, а Аля себе нет-нет, да жениха и выбирает. Пока Варвара живая была, к ней обращались, она ведьмачила малость, и лечила, и ворожила, и прочее другое. А вот когда в позапрошлом году померла, так и некому стало это дело смотреть-пользовать...
Долго мы еще проговорили с Ильёй Палычем о разном, к утру и разошлись, какой бы славной самогоночка не была, а сморила. Через пару дней пришла самоходка по нашу душу, и мы ушли работать новую площадь, в без малого тысяче вёрст от Золотого. Прошла пара лет, и я оказией ещё раз на Золотом оказался, совершенно к тому времени захиревшем и, практически, обезлюдевшем. На Ленских щеках стоял пару дней туман, вот и приткнулась наша "заря" к берегу у жилухи. Илья Палыч к тому времени уже перебрался в Витим, так что, как не жаль, но застать его не удалось.
А вот про Пашку мне, конечно, рассказали, как старому знакомцу. Не отшептала его феледуйская бабка, видать, слаба оказалась. Сох парень, сох, пить начал, всё на Алину могилку ноги бил, а потом повестка из военкомата пришла, на проводинах он и пропал, нашли почти сразу, благо, догадывались, где искать надо, прямо на могилке парень и стрельнулся...