Зная это, в один из осенних пасмурных дней я заходил в ее дом - в тот день, когда мне некуда было больше идти. Когда я вошел, Севенуэлла подметала свое жилище и, казалось, ничего не слышала. Да и не могла слышать: если бы она слышала то наверняка бы замерзла, потому что половицы под ее ногами скрипели одно и то-же: "зима, зима, зима!". Но, стоило мне закрыть за собой дверь, Севенуэлла обернулась и спросила:
- Ты пришел сказать мне?
- Нн... Да... - произнес я неясно и тут же замолк, поскольку одно неверное слово готово было сорваться с моих губ. Взмахом руки она пригласила меня в дом.

В темных больших комнатах пахло пыльной водой от свежевыметенных полов. На высоких железных кроватях, накрытых старыми, застиранными, но явно очень чистыми покрывалами, возвышались неимоверных размеров подушки. Севенуэлла присела на одну из этих кроватей и та недовольно скрипнула: "зима!". Но, как никто из нас не слышит обычно скрипа мебели в своем доме, так и Севенуэлла этого не услышала и спаслась еще раз. Я сел на пол и стал смотреть в ее глаза.

Наступила тишина. И, глядя в глаза Севенуэллы, я понял, что больше никогда не выйду из этого дома. Потому что я забыл все слова, все звуки и все движения, кроме одного. Кроме слова "зима".