После трех ненастных дней наконец-то выдалась нормальная солнечная погода. Кое-где на горизонте еще стлались серые облака, но почти все побережье купалось в теплых ласковых лучах, и поэтому Катя с Лидой решительно настроились идти на пляж - "Хоть сегодня позагораем".
Николаю не сильно хотелось. Его устраивал и такой отдых. Собственно, чем еще на отдыхе заниматься: почитать, погонять в крытом павильоне бильярдные шары, поиграть на пляже в волейбол, а вечером посмотреть в летнем кинотеатре соседней базы какой-нибудь фильм. Но Катя, несомненно, приехала сюда загореть.
- Ты помнишь прошлогодний загар?- спрашивала она у Николая перед отъездом.- Он держался до самого января. Девчата на работе от зависти лопались. Особенно Нюська Рыжова. Я тебе рассказывала, какая у неё кожа: будто у молодого поросенка - молочно-розовая, тонкая, сгорает мгновенно и становится, как рыбья чешуя: потрешь слегка, начинает шелушиться.
Да и дочке морские ванны впрок. Врачи признали какое-то нарушение в ногах, сказали: только на пользу. Но самим ехать, без Николая - нет уж, увольте! Пришлось Николаю помотаться по цеху, найти желающего поменять август на сентябрь. Правда, нашелся, и довольно-таки скоро: Мишка Сомов, револьверщик с пятого участка. "Мне даже лучше,- сказал,- повожусь на даче". Ну и ладно. Вернулся домой, обрадовал Катерину, а она уж и путевки выкупила. По тридцать процентов, как и положено членам профсоюза.
- Обещаю тебе - отдохнем всласть, не как в прошлом году.
В прошлом году она всё больше таскала Николая по базару: и то хочется купить, и это. Но тогда, в отличие от неё, Николай был настроен больше нежиться на песке, чем бродить по городу. И на душе как-то легче было. Теперь не так. Что-то перевернулось внутри. И даже не от смены работы - его назначили руководителем техбюро,- а отчего-то... Николай так и не смог определить отчего.
Катя витала в облаках от счастья: жена начальника!
Папа у неё тоже в каких-то чиновниках ходил. Среднего звена. Получал неплохо, к тому же депутат городского Совета.
Николая сперва и восприняли как голь лапотную без роду и племени: ни имени, ни звания, только и всего, что с Катей на одном потоке в институте учатся. Но, спасибо Кате, в обиду тогда не дала, заступилась, проявила, так сказать, характер. Хотя, впрочем, отец в ней души не чаял, часто баловал в детстве и тут устоять не смог. Раз решила - так тому и быть.
Сыграли свадьбу. Закатили, как говорится, на всю ивановскую. Каких там только имен не присутствовало и званий! Но то всё одна суета была. Катька нравилась. Нравилась ведь! Вот и сейчас Николай посмотрит пристальнее - нет-нет, да и мелькнет в ее облике та, скрытая от посторонних глаз, черточка, до волнения в груди некогда будоражащая его. И сама, что тростинка: худенькая была, высокая - загляденье. Но вот родила - как наворожил кто: растолстела, обрюзгла, руки и ноги, как водой налились, в характере какая-то червоточинка завелась, недовольство. Метаморфоза прямо. К тому же и работа неподвижная: знай, сиди себе целый день в бюро, гав лови.
Декретный не дотянула. Что там той зарплаты: Николай технологом, плюс её детские - едва на месяц натягивали, а еще Лидоньке пеленки да распашонки - в общем, сорвалась. Отдали малую в ясли, и потекла привычная каждодневка: дом - работа, работа - дом, ворчание, упреки, обиды...
Николай всё молчал, редко когда вставлял слово, считая напраслиной подобные "перестрелки", и только в паузах, налетавших вдруг, с кошками на душе, говорил:
- Ну что ты, Катя, не надо.- И умолкал.
Любил её? Боялся потом сам себе признаться - устал от всего сильно. Замызганный халат, брюзжание, повышенный тон при разговоре с Лидой,- всё, всё теперь стало раздражать Николая в Кате. Но разводиться он не собирался. Даже не помышлял об этом. "Жена от Бога - одна. Видно, Бог испытывает меня",- решил он раз и утвердился в этом мнении. И стало легче жить: ничего не замечать, довольствоваться малым, со всем соглашаться - полнейшая атрофия воли. Хотя безвольным Николай никогда не был. Разве позволило бы его безволие завершить образование с блестящими успехами? И не признаком ли сильной воли было его упорство в том деле, где он чувствовал и знал правильность выбора, где речь шла о принципиальных вещах, которые для Николая были чрезвычайно важны? Но то был другой мир. И в том, кем-то созданном мире, в отличие от этого, Николаю было уютнее, хотя, конечно же, и там обнаруживались свои минусы, и с начальником цеха нельзя было сказать, что они находили общий язык. Просто тот мир: мир бумаг и расчетов, моделей и конструкций, мысли и разума,- оказался ближе и понятней ему того мира: повседневного, мира чувств и душевных волнений, где главная роль отводилась не здравому рассудку, а случайным порывам, вспышкам гнева или ликования, слез или смеха. И Николай с большой охотой уходил в этот, абстрактный мир, ощущая в нем себя как рыба в воде. И с радостью, если появлялась такая возможность, бежал от этого, материального, приземленного мира.
- Что, опять?!- набрасывалась на него жена, когда он возвращался домой к восьми вечера.
- Работа...- тихо отвечал, сообразуясь со статусом начальника, рабочий день которого ненормирован.
Но потом уже и перестала спрашивать. И еще как-то облегчила жизнь, ведь после шести все равно Николаю в бюро делать было нечего. Он и сидел там так: втупившись в крашеные стены и думая черт знает о чем, а то и вовсе не думая.
Когда началась компьютеризация завода, появилось и новое увлечение. Теперь он не скучал, как прежде, возвращаясь, впрочем, домой по-прежнему не раньше обычного. Буквально заболел компьютером. Еще в институте проявил к программированию повышенный интерес, на спецзанятия ходил, уникальную литературу выискивал, но то были первые шаги, час-два в неделю и под личное разрешение заведующего лабораторией, которому он, будучи успевающим студентом, импонировал. Тут же всё в твоем распоряжении: нажимай, что угодно, лезь, куда вздумается! Заманчиво, любопытно, захватывающе. А Катины телеса - иначе не назовешь - кажущиеся еще необъятнее в свободном халате,- Бог с ними. Уж что дал, что дал...
Николай с трудом оторвался от размышлений, вздохнул тяжело и сказал:
- Я догоню вас.
Ушли. Николай скинул брюки, надел плавки и шорты, открыл окно. В пляжных тапочках идти не хотелось. Босиком и приятнее, и лучше. Полотенце - как обязательная принадлежность.
Он пытался отучить себя не обтираться после купания, но сильно мерз, сразу покрывался гусиной кожей и начинал дрожать, стучать зубами. Бегал по берегу, размахивал широко руками, чем только нервировал Катерину:
- Сядь, успокойся, на тебя люди смотрят!
- Ну и что, пусть смотрят, я греюсь.
- Греться дома будешь, а тут общественное место.
Николай затихал. Спорить с Катериной было бесполезно. Садился, укутывался в теплое, нагретое солнцем широкое полотенце и смотрел вдаль.
Он любил смотреть вдаль. В той дали ему чудилось что-то таинственное и загадочное, едва уловимое для человеческого восприятия. Она будто звала и пугала его одновременно, заставляя трепетать сердце и восторгаться...
"Нет,- подумав, твердо решил,- в этот раз полотенце брать не буду".
Дверь закрыл на ключ. Ключ прибрал в столик для посуды - носить с собой неудобно, еще потеряется, а здесь его никто не найдет, да и воров, как будто, на базе не водилось.
Николай сошел с крыльца и направился к побережью, которое находилось неподалеку: в каких-то ста шагах от базы отдыха. Катю и Лиду нашел без труда. Хотя солнце почти поднялось к зениту, не все торопились раствориться в его объятиях: кто досыпал после вчерашней веселой ночи, кто готовил обед на кухне, кто уехал в город - сделать покупки или побродить по парку с аттракционами. И все же народу было немало. Волны вздымались высоко и упрямо. Стихия еще давала о себе знать. Николай сразу же вознамерился потягаться с нею.
- Ты куда?- спросила его жена, не отрывая головы от покрывала.
- Пойду поплаваю.
- Но ведь волна, утонешь.
- А, все равно.
Николай прошел мимо двух дочерна загорелых спасателей, возлегающих на красочных ярко-зеленых шезлонгах, и с наслаждением погрузился в воду.
- Осторожнее, приятель!- донеслось до него с берега.- Волна сегодня слишком высокая.
Смельчаков немного: три или четыре головы в стороне то показывались над волной, то скрывались под ней, когда она накатывала на берег. Такие моменты Николай любил особенно. Знал, что грудью бурун не возьмешь, надо подныривать под него; но если иногда грудью - тоже захватывающе, только больно бьет и приостанавливает дыхание, и в нем, неумолимо наступающем, можно неосторожно захлебнуться. Находил Николай удовольствие и в положении, когда весь, усилием держишься на плаву и сразу взлетаешь на гребень, потом блаженно ниспадаешь, влекомый волнующей силой. Но теперь Николай решил отплыть подальше от берега, где волны набегали стремительнее, и где можно было, полагаясь только на собственные силы, по-настоящему узнать, чего ты стоишь. Природа, так сказать, сама в себе. Две стихии лицом к лицу: морская и человеческая, лоб в лоб, нос к носу.
Волна взлетела метра на три, не меньше. Николай пронзил её и мгновенно оказался на гребне, но с другой стороны волны, быстро опадавшей и пытающейся скинуть его с себя в опустевшее пространство. Едва Николай вздохнул, как накатила новая волна. И под нее он поднырнул, и под следующую, чувствуя, что с каждым разом проделывать такие финты становится всё труднее и труднее, что силы непривычно быстро покидают его и что так, добаловавшись, можно полностью потерять над собой контроль и легко пойти ко дну.
"А впрочем, стоит ли бороться?- мелькнула у Николая безумная мысль.- Не лучше ли плюнуть на всё и поплыть. Туда, к горизонту, покуда хватит сил, и там, вдали от всего, без сожаления расстаться с этим миром, закрыть глаза и кануть в небытие?"
Вот и волны, будто уловив его желание, всё дальше увлекают от берега. И Николаю явилась такая картина: как всколыхнется пляж, заголосит Екатерина, станет носиться взад-вперед, то бросаясь в пучину, то выбегая на берег; как начнут, как угорелые, метаться спасатели, остервенело матерясь и проклиная на чем свет стоит идиота, который вздумал поплавать в растревоженном море, и которого они - все это помнят - конечно же предупреждали,- а как же иначе?
И представил Николай, как они будут в спешке с грохотом бросать на дно спасательной шлюпки цепь, заводить в суматохе мотор, и тот сначала не будет заводиться, а потом внезапно взорвется, зарычит, раскручивая лопасти; и спасатели будут долго гонять по морю, пытаясь обнаружить хоть какой-нибудь признак Николая: вскинутую вверх в мольбе руку, мелькнувший сноп волос или белесую, еще не успевшую за эти дни загореть спину. И как, не найдя его, они, всё так же матерясь, вернутся на берег и станут с досадой разводить руками - не нашли, мол. И как завоет ненаиграно Катя, схватится за сердце, сотрясаясь; и как рядом, еще ничьего не понимая, забьется в рыданиях Лида, плача только оттого, что плачет её мать; и как все вокруг сочувственно начнут утешать новоиспеченную "вдову" и думать про Николая, что он был, скорее всего, и в жизни дрянь-человек, эгоист, беспутный и забулдыжный, а посему и кончил, как беспризорная собака: глупо и бестолково.
Но тут Николай снова, уже отчетливее, увидел Лиду, Лидусю, её заплаканные глаза, трясущиеся, теребящие мамины пальцы руки, и заплывшее от слез лицо Кати. И показалось ему, что даже в мимолетных мыслях своих он к ним несправедлив, и что надо действительно быть до крайней степени эгоцентричным, чтобы вот так просто оставить их одних, бросить на произвол судьбы, дескать, как хотите, так и живите. А ведь случись что с ним, наверное, Катя будет на самом деле сильно переживать, а может быть, и сейчас не находит себе места, носится по пляжу, выпытывает у выходящих из воды:
- Не видели? Не знаете?
Наверняка тревожится: куда он пропал, укоряет себя, что не удержала, отпустила. И Николай поплыл обратно.
Море не утихало, но за волной плыть было легче. Он греб и думал, какой он все-таки глупец - заставить поволноваться Катю. Хотя она и знает, что он неплохо плавает, но в такую волну и отличный пловец может нечаянно попасть впросак - на все воля случая.
Николай плыл и сплевывал солоноватую воду, и думал, что, выйдя на сушу, непременно извинится перед женой, скажет, что вовсе не хотел её волновать.
Но вот и берег. Только почему-то не видно ни суетливых спасателей - они по-прежнему безмятежно возлегают на шезлонгах, ни мятущихся пляжников - их тела пригвожденно разбросаны по побережью, будто ничего ни с кем не произошло.
Катино расплывшееся и словно набухшее от зноя тело по-прежнему вдавливало цветастый коврик в песок. Значит, и впрямь ничего не произошло? И ничего не происходило?! Николай поник. Усталый и совершенно разбитый, выбрался на берег и медленно, как нагруженный, подошел к жене.
Катя, словно почувствовав его появление, приоткрыла один глаз, слипшийся и ленивый, и тихо спросила:
- Как вода?
- Вода, как вода, спи,- выдавил из себя раздраженно Николай и, как подкошенный, рухнул рядом. Только тут он услышал, как лихорадочно колотится его сердце, и захотелось сжать кулаки и заколошматить об раскаленный песок, но он не сделал этого, только сдавил руками горсти песка и, закрыв глаза, затих, пытаясь отогнать от себя все будоражащие душу желания: спокойнее, Николай, спокойнее...