Аннотация: Опубликовано в авторском сборнике "О бедной подруге замолвите слово".
Я разомлела в тепле и задремала вполглаза. Горячая доска перестала жечь спину. В ногах на полке стоял чайник, вода в нём дышала паром. Подняться и посмотреть - кипит или нет - было лень, не хотелось даже потягиваться.
В парную без стука вошёл Миша с обмотанным простынёй торсом, с двумя вениками в одной руке и с кружкой в другой.
- Ойк! - вякнула я и резво перевернулась на живот, горячий воздух обжёг лицо и колени. Я осторожно поправила войлочную шапку и стала украдкой наблюдать за Мишей из-за плеча, из-под полусомкнутых ресниц. Парень оказался хорошо сложенным, в теле, с курчавыми волосами на груди и животе. Мои губы бессовестно растянулись в довольной улыбке, и я спрятала лицо.
Миша надел грубые варежки, налил из кружки квасу в ковш с водой и плеснул в отверстие наверху печи. Прозрачный пар с резким шумом рванулся вверх и в стороны и обдал меня жаркой волной. Маленькую парную заполнил дразнящий запах хлеба. Миша легонько похлопывал меня двумя вениками, помахивал ими, гоняя вокруг обжигающий, волшебный хлебный дух. Безобидные похлопывания становились крепче и настойчивее, воздух жёг ноздри, дышать стало тяжело. Я запросила пощады.
- Лежи, - приказал мой мучитель.
- Я... Ох... Ох...
Я стонала, не в силах произнести ни слова. Хозяин снова поддал пару.
- Переворачивайся, - сказал он.
- У!
- Переворачивайся, кому сказал!
Это был приказ. Я послушно перевернулась на спину и прикрыла соски ладонями, не потому что стеснялась - мне уже было всё равно - а потому что их невыносимо жгло. Я задыхалась, воздуха не хватало, лёгкие сокращались почти вхолостую.
- Ох...
В голове панически металась только одна мысль: 'Умру... умру...' Миша негромко смеялся и продолжал беспощадно стегать меня вениками. Происходящее казалось ненастоящим, стены парной - мультяшными, нарисованными.
Я уже ничего не соображала, когда Миша отложил веники, крепко взял меня за предплечья, поднял с полки и поставил на ноги. Мельком я увидела кипящую в чайнике воду. Парень, всё также поддерживая меня за предплечье, вывел из бани - в чём была, нагишом - и запихал в ванну с родниковой водой, которая лилась туда из природного источника. Вода чистая, студёная, с голубинкой, сладковатая на вкус. Холода я не почувствовала.
Из ванны пришлось выбираться самостоятельно, Миша деликатно вернулся в баню. В предбаннике я кое-как набросила на себя простыню, в полном бессилии свалилась на скамейку и вытянулась, насколько позволяла длина. Спасибо, жива осталась... Только сейчас обнаружила, что на мне так и красуется войлочная шапка. Стянула её, подсунула под голову. Тело затопила жаркая волна - последствие ледяной ванны. Казалось, я выдыхала огонь. Из парной доносились хлёсткие удары веником - мой банщик взялся теперь за себя. Никакого сравнения с городской баней, с её толчеёй, холодной раздевалкой и неприятным запахом в душной парилке.
Миша с шумом выскочил из парной, в два шага миновал моечную и пронёсся мимо - бордовый, исходящий паром, с берёзовым листом на ягодице. С улицы донёсся мощный всплеск и молодецкое уханье.
Вернулся, по-пингвиньи ссутулившись и спрятав достоинство в горсти, задвинул зад за дверь моечной и позвал:
- Пошли, Ириш!
- Куда?
- Как куда? Мыться.
С распаренного лица капала вода, один глаз мигал, другой вращался. Я вдруг поняла, что стесняюсь наготы, и его, и своей. Удивилась - что это я ни с того ни с сего стеснительной стала?
- Не...
- Ну, как хочешь. Пей квас и иди, мойся, я отдохну пока.
Так мы и мылись - по очереди, запоздало стесняясь друг друга. Миша ходил в парилку ещё. Баня настолько меня измотала, что я не знала, как выбраться из моечной, как одеться. Побрела в дачный домик, где и плюхнулась на кровать.
Ужин я приготовила заранее, перед баней, на летней кухне. Кухонька аккуратная, с нарисованным на всю стену пейзажем, с занавесками. В углу на табурете стояла гитара. Теперь мы с Мишей ужинали и рассказывали друг другу о себе. Познакомились мы два года назад. Точнее, только видели друг друга на судне, где Миша в то время был третьим помощником. Я принесла капитану таможенные декларации. Затем я видела его на корпоративном новогоднем вечере, он как раз списался на берег. Мы даже о чём-то побеседовали. С тех пор стали здороваться, если видели друг друга в пароходстве или на улице.
Теперь он признался, что боялся подойти... Я удивилась:
- Почему?
- Ну, ты такая... Такая...
- Да ну тебя... в баню. Ты уже второй помощник, и такую ерунду говоришь, - рассмеялась я.
Миша - парень видный. На новогоднем вечере девчонки из соседнего отдела 'висели' на нём, как собаки на медведе.
- Чш! Не шуми, - шикнул он. - Потревожишь на ночь домового - он спать не даст, пугать будет.
- Да ну?
- Не веришь? Здесь домовой живёт. Как братан приедет с друзьями отдыхать, нашумят, а потом всю ночь слушают, как домовой по даче ходит и всё роняет.
Я смеялась, не верила. А вот брат - это уже интересно.
- У меня тоже брат есть, младше на три года, - сообщила я.
- Мой тоже младше на три года, - обрадовался Миша. - А ты заметила, что у нас родинки на руках совпадают? Вот эти четыре штучки?
Родинки и впрямь совпадали, и это казалось важным.
- Знаешь, а ты мне всегда нравился. Улыбчивый такой, как солнце ясное.
'А ещё добрый, но в то же время по-мужски агрессивный', - мысленно добавила я.
Парень потянулся за гитарой, но я его остановила:
- Миша, я чуть живая после бани. Давай-ка я помою посуду и уже лягу. Завтра споёшь мне.
Он засмеялся:
- Понравилась банька-то? Иди, ложись. Посуду сам помою. Успеешь ещё...
Последнее замечание я старательно пропустила мимо ушей и поплелась на второй этаж, где стоял старый-престарый диван, навечно разложенный. Дача мне нравилась. Поселок маленький, тихий, с аккуратными ветхими домиками, в основном двухэтажными. Стояла тишина, только за стенами посвистывала неугомонная птичка, да с летней кухни доносилось приглушённое бряцанье посуды.
Миша пришел минут через двадцать, торопливо разделся в темноте и забрался под одеяло. Я забилась в самый угол и отвернулась, испуганная и счастливая.
- Ты где? - сорванным голосом спросил Миша. Нашёл меня, перехватил рукой поперёк живота и потянул к себе.
...Я барахталась в густой паутине и никак не могла выбраться. Я боюсь её до полусмерти, как же меня угораздило в неё залезть?! Задыхаясь от ужаса, я судорожно размахивала руками. Сзади появился Миша и выдернул меня из тенёт. Крик ужаса вырвался из моего горла, я услышала его со стороны и не узнала собственный голос - ничего человеческого в крике не было. Села на кровати, тяжело дыша, вся в испарине, холодной и липкой. Миша проснулся, тоже сел, обнял меня.
- Сон, Миша... приснилось мне...
- Домовой, домовой, ты зачем её напугал? Это моя жена... Не пугай больше.
Какая жена?
- Это домовой, не бойся, Ира. Он безобидный, пугает только.
Сейчас я готова была поверить во что угодно.
- Он больше пугать не будет?
- Не будет. Один раз, и всё. Я же ему сказал...
- Никогда во сне не кричу. Я, знаешь ли, свои кошмары смотрю молча. В первый раз, честное слово!
- Всё, всё, не бойся. Спи.
Мы улеглись. Миша тут же уснул, а я лежала без сна, удивляясь, почему он назвал меня женой. Ухаживает за мной всего неделю. Несерьёзно всё это. Мне, конечно, пора было уже остепеняться, что-то решать со своей сумбурной, бестолковой жизнью. Я наслаждалась личной свободой и пользовалась ею, как заблагорассудится. Жизнь в гражданском браке не понравилась. В глубине души я хотела замуж - 'по-настоящему', потому как 'неофициальный' брак я ни на грош не ценила. С сожителем рассталась, потосковала и забыла. Исполнять обязанности супруги больше не хотелось. Кухня, посуда, уборка вгоняли в тоску, какая из меня жена? Выйду замуж за Мишу - придётся не просто готовить, а готовить вкусно, посуды будет в два раза больше, уборки тоже. Придётся стирать его носки и гладить рубашки, приноравливаться к его предпочтениям, недостаткам и многое терпеть. Ещё не знаю, что именно. А ещё он вчера сказал, что хочет двоих детей. Это ужасно. От мысли, что несколько лет я не буду принадлежать самой себе, каждая клеточка моего тела запротестовала. Нет, не хочется.
Я прислушалась - не бродит ли по даче домовой? В доме стояла такая тишина, что шумело в ушах. И темнота, какой в городе и с огнём не сыщешь. И странное, почти мистическое ощущение, словно старенький домик потихоньку вздыхает. Я приткнулась к горячей Мишиной спине, ещё непривычной, и заснула.
Сахалинская июньская ночь выстудила воздух, как в поднебесном холодильнике, утро закутало дачный посёлок в туман. Я проснулась рано. Лежала, притихнув под Мишиным боком, слушала птичий щебет и чириканье. Улыбалась. Ни о чём не думала. Распаренные в бане косточки и мышцы до сих пор томились в неге.
Проснулся Миша. Ещё глаза не открыл, полез целоваться - Ира, Иришка... Подмял меня под себя, на лице - радостная улыбка. Самое сладостное соитие любви - утреннее, когда тело проснулось только наполовину, слепая страсть за ночь немного притушена, зато не спит зрячая нежность.
Утомившись, Миша с неохотой выпустил меня и поднялся:
- Печку надо топить.
Я откинула одеяло с намерением встать, вякнула от холода и юркнула обратно.
- Не май месяц, - пошутил хозяин, быстро оделся и с грохотом спустился на первый этаж. Я лежала в тепле, слушала, как он кочегарит печку. Рядом бродили мысли, толковые и не очень, я лениво отгоняла их прочь.
Когда в домике потеплело, я оделась и отправилась умываться. Вышла на порог, постояла. Туман окутал берёзки и ёлочки, прикрыл массивный стол со скамьями и длинные грядки. Серый дым из трубы перемешивался с белёсым туманом. Рядом с крыльцом росли ландыши, чуть подальше - громадный ковёр незабудок. 'Вот выйду за него замуж - буду пахать на этих грядках', - подумала я, испортила себе настроение, поёжилась от сырого холода и пошла в баню. Там было тепло и сухо, и я с удовольствием умылась. Расчесаться не удалось, волосы от родниковой воды стали мягкими, пушистыми и слушаться не желали. 'Чего ради я решила, что он собирается на мне жениться? - думала я. - Мы же не в сказке. Успокоил ночью, чтобы я не боялась, только и всего. Да и замуж надо по любви идти. А сердце молчит, кажется...'. Наполовину удовлетворившись этой мыслью и расстроившись окончательно, я побрела на летнюю кухню готовить завтрак.
Печка уже топилась и там. Я затеяла гренки. Пришёл Миша, собственнически ухватил меня за бока, так, что я пискнула от удовольствия, и уселся на рассохшийся табурет.
- Что приснилось-то?
- А, - отмахнулась я. - Паутина. Будто я в ней бултыхаюсь, а ты меня вытащил. Боюсь её так, что аж ноги отнимаются.
- Нашла чего бояться. Я вот - смеяться будешь - гусей боюсь. В детстве на меня в деревне гусь напал, страх так и остался.
- А что это ты меня женой назвал? - не утерпела я.
- Так ты ж здесь надолго!
- Почему?
- Домовой только своих пугает. Мы, когда дачу купили, все поначалу страшные сны смотрели. Орали по очереди. Потом перестали. Сколько гостей у нас ночевало - никому ничего не снилось. Так что, Ир... - Миша развёл руками и засмеялся. - Думай, что хочешь, но домовой ещё ни разу не ошибся. Когда мне за тобой ухаживать? Через неделю - в море. Дождёшься?
'Нет, Миша, это ты думай, что хочешь. Ошибся твой домовой. Да и на кой далась тебе гулящая девка? Мало того, что гулящая, так ещё жадюга, выпивоха и показушница'. Порылась в уме, какими бы себя ещё словами припечатать, не нашла и вздохнула.
- Я ужасная, Миша, ты просто не знаешь.
- Славная, добрая! И готовишь вкусно.
Миша напился чаю с гренками и забренчал на гитаре.
'Ну что тебе сказать про Сахалин?
На острове нормальная погода.
Прибой мою тельняшку просолил,
И я живу у самого восхода...'*
Я остро ощущала тоненькую, призрачную нить, протянувшуюся между нами ещё неделю назад, и опасалась шевельнуться, чтобы не порвать её неосторожным движением, вздохом. А Миша пел, глядя на меня влюбленными маслеными глазами, и его сильный, свободный голос отрывал меня от земли.
Спустя год, в мае или июне, я с домовым поговорила. Думала, разговариваю с Андрейкой, восьмилетним Мишиным кузеном. В домике на втором этаже перегорела лампочка. Вечером я в полумраке разбирала бельё, кому что стелить, и болтала с Андрейкой, который поднялся вслед за мной. Вернее, я говорила, а он не отвечал, только хитренько улыбался и бесшумно расхаживал туда-сюда. Как потом оказалось, кузен всё это время общался внизу со своей тёткой, моей свекровью.
А ведь неспроста рожица у домового была такая хитрющая - ведь он оказался прав.
Ну, а баня... Никуда она не делась и сладости своей не растеряла. Одна из радостей нелёгкой супружеской жизни.