Он молча в душевном оцепенении смотрел на пистолет в своей руке. Тусклый, безжизненный отсвет металла словно приворожил, бередя сознание и вызывая сосущую боль где-то под ложечкой. Напряженно морща лоб, он старался поймать мысль, засевшую глубоко внутри, но в голову лезли какие-то беспорядочные образы, слова, картины прошлого. Да и было ли у него прошлое? Кажется, что он живет один длинный - длинный бесконечный день, который повторяется с назойливостью мухи, кружащей над навозной кучей. Да... Что-то связанное с мухой. Нет, с навозом. Как она сказала? "Да ты, просто дерьмо, и моя жизнь с тобой тоже дерьмо, в которое ты меня загнал."
Он поморщился будто от боли. От него ушла женщина, с которой он делил постель, которая всегда была рядом. Рядом настолько близко, что со временем перестал замечать, что она есть. Вот когда жена ушла из его жизни, аккуратно притворив за собой дверь... Вдруг ощутил внезапно обрушившуюся на него пустоту. Нет. Все ложь. Ничего он тогда не почувствовал. Или нет. Он почувствовал облегчение. Странное облегчение.
Рукоятка в ладони стала теплой. Подняв пистолет на уровне глаз, заглянул в дуло. Черная дыра тоннеля, не мигая, уставилась на него маня и затягивая. Отведя руку, приставил дуло ко лбу, потом засунул в рот, обняв металл губами, чуть причмокнув. Закрыв глаза, представил, как его череп разлетается, разбрасывая серую слизь мозгов вверх и в стороны. Конец... Как сладок его миг, и как пугает бесконечность, в которую он может мгновенно провалиться вместе с болью, тоской, всей своей никчемной и никому не нужной жизнью.
Осторожно вынув дуло пистолета изо рта, облизнул губы: во рту остался неприятный металлический привкус. Поднес стакан с водкой к пересохшим губам, сделал глоток. Затем прицелился в зеркало, которое жена купила на блошином рынке в Париже, нажал на курок. Внезапный грохот взорвал тишину комнаты. Старое зеркало в тяжелой бронзовой раме вспухло мириадами сверкающих осколков и обрушилось на деку рояля. Потревоженная арфа издала глухой стон и, перекатываясь волнами басов, глухо заворчала, замерев на одной стонущей ноте. С тупым удивлением он посмотрел на дым, тонкой струйкой уходящий в потолок, затем на рассыпавшиеся осколки зеркала на деке рояля. Реальность произошедшего ворвалась в него, обдав холодом сердце. Тело обмякло. Руки, покрывшись испариной, задрожали мелкой, противной дрожью. Опустив глаза, посмотрел на пятно, расплывающееся на штанах: водка выплеснулась из стакана, когда он непроизвольно дернулся, испытав шок от звука выстрела.
Глядя с бездумным удивлением на это пятно, он неожиданно икнул, потом еще... И уже не мог остановить неожиданно напавшую на него икоту. Он все икал и икал, а в голове проносилось недавнее: Надя, стреляющая из пистолета... Почему он, такой педантичный и въедливый по отношению к оружию, впервые в жизни положил пистолет, не почистив и не проверив? Значит, если бы он спустил курок, когда дуло пистолета было во рту... Он рассмеялся кашляющим смехом, выталкивая из сухого горла звуки. Когда это началось? Когда была пропущена точка невозврата? Почему он сидит в кресле в мокрых штанах пистолетом в руке и не знает, что дальше ему делать со своей гребаной жизнью?
Надя... Он вспомнил мягкое, такое знакомое до последней родинки тело. Страстное дыхание, когда он доводил её до экстаза и она, уже не помня себя, плакала, содрогаясь от оргазма. Сжав зубы, помрачнел. Теперь другой мужчина будет ласкать её тело, которое принадлежало только ему. Теперь в объятиях другого похотливого, потного мужика она будет рыдать от страсти. Ну и черт с ней, черт с этим миром, который повернулся к нему задницей. Он ненавидит и её, и этот мир.
Если так разобраться, он никогда ни в ком не нуждался. Людишки... Мелкие, размножающиеся черви, погруженные в ничтожные чувства, переживания, любовь... Нет никакой любви! Бред, дерьмо и скука. Все одно! Сколько девушек, женщин прошло через него? Он уже и не помнит. Блондинки и брюнетки, полные и худые, чувствительные и бесчувственные, тупые и умные, страстные и холодные.
Да... Все началось с того дня...Была осень. Не конец сезона с его надоедливыми дождями и серым небом, а теплая пора тихого увядания природы, с тихим шелестом падающей листвы и высоким, совершено бездонным синим небом.
Она была молоденькая, свежая, словно утренний ветерок. Как восхищенно смотрела на него своими огромными глазами.У него кружилась голова от желания. Еще никогда ему так не хотелось женщину. Она приехала на трамвае, а он уже ждал её и, подхватив под руку, буквально потащил в гостиницу, где их ждал заранее оплаченный номер. Он даже помнил, как тряслись руки, когда открывал бутылку с шампанским. А затем, когда с безумным желанием овладеть этим, столь желанным телом, навалился на нее, вдруг почувствовал, что не может. Это состояние было сродни удару молнии.
Словно стараясь стереть из памяти испуганный, затравленный взгляд девушки, он сумрачно бросил взгляд в окно, подумал: "ночь...Такая же черная, как его мысли, его душа.Хотя, какая к черту душа? Нет ни души, ни черта, ни Бога. Пустота... Пусто внутри, словно выпотрошили из него внутренности, оставив только болезненно пульсирующую мысль. И это все, к чему он пришел? Зачем все это? Кому надо было, чтобы он почувствовал себя маленьким, ничтожным червем, извивающимся в агонии?.. Богу? Наверное, он совершил в другой жизни что-то очень отвратительное, мерзкое. Вот почему ОН не дает ему выхода. Неужели спираль замкнулась, и вся его жизнь - петля Мебиуса, где он идет по той стороне, где рядом люди, ненавидящие его? А те, кто должен был любить его, идут по другой? Всю жизнь он стремился к славе, к деньгам...Ради чего? Чтобы иметь в своей постели женщину, которую хотел? Или ради чего-то другого? Может, все началось с того момента, когда он - нейрохирург стал вырезать вонючие склизкие куски жира из толстосумов? Деньги...Да, они готовы были на все, чтобы он их прооперировал." Он будто наяву почувствовал тяжелый запах разложения, вонь, исходящую из вскрытых внутренностей.
Надя...Красивая, умная, тщеславная. В ее планах ему была отведена проходная ступенька на той лестнице, по которой она взбиралась вверх. Всего лишь гребаной ступенькой, с которой она легко переступила на другую не менее престижную и важную. Черт с тобой, моя саламандра! Живи... Дыши в этом мире, который знаешь как трахнуть.
Он протянул руку к коробке с патронами и медленно - один за другим - стал вставлять в магазин. Щелчком вогнав магазин на место, передернул затвор и замер, вытянувшись. Тишина обволокла его, накрыв душной периной. Закрыв глаза, приставил дуло к виску.
Стук...Если бы раздался звонок, палец рефлекторно нажал бы на спусковой крючок, но стук был тихий, еле слышный. Открыв глаза, прислушался. Нет, ему не показалось. Стучали, но не в дверь. Отняв пистолет от виска, повернул голову, посмотрел в окно, где ночь поглотила его взгляд, растворив в черной пустоте. Холодок страха непривычно сжал сердце, заставив замереть, вслушиваясь. Стук опять повторился. На этот раз более требовательно. Положив пистолет на стол рядом с пустым стаканом, он тяжело поднялся, подошел к окну, вглядываясь в ночь, которая колыхалась черным мраком за стеклом, пряча под своим покрывалом неприглядную бездарность мира.
Отворив створки окна, отпрянул: маленькая птичка подобно желтой молнии ворвалась в комнату. Беспорядочно заметавшись, она ударилась о стену, где недавно висело зеркало и, упав на рояль, затихла среди зеркального крошева. С изумлением глядя на этот беспомощный, маленький, чуть трепыхающийся желтый комок, он вдруг почувствовал, как сердце заныло давно забытой болью. Бережно взяв в руки канарейку, стал рассматривать ее, чувствуя, как под пальцами бьется в испуге маленькое сердце. Прижав руки с птицей к груди, он сел в кресло и замер, прислушиваясь к необычному внутри себя ощущению покоя.