Лерка была счастлива, как никогда. Уже битый час они тряслись в пригородной электричке, наблюдая унылые осенние ландшафты за окном. Вернее, наблюдала она одна, потому что Тоня и Серафима Игнатьевна дремали, сидя рядом с ней в полупустом вагоне, который медленно раскачивался в такт своих неторопливых колёс. Сколько им ещё ехать, она не знала, но спросить было не у кого, поэтому девочка молчала, лишь время от времени беспокойно ёрзая на месте и поглядывая в сторону сестры в надежде, что та наконец откроет глаза.
Всё было сегодня не так, как обычно. Они очень давно уже нигде не были. Наверное, целый месяц или даже два. И вдруг тётя Полина разрешила им поехать в гости. Точнее, наоборот. Вдруг появилась Серафима Игнатьевна и позвала их с собой. Хотя это совсем не важно, что было сначала, а что потом. Главное, они едут на дачу! Так во всяком случае поняла Лерка из скудных объяснений Серафимы Игнатьевны, которая была ещё немногословнее, чем всегда. Леркино воображение не могло оставаться равнодушным. Одна мысль о том, что они опять вместе, и впереди их, наверняка, ждут какие-нибудь сюрпризы, заставляла её глаза сиять радостным блеском, а кругленькие щёчки розоветь от волнения. Она еле сдерживала себя, пытаясь казаться спокойной и терпеливо созерцая однообразную череду деревьев, убегающую куда-то вдаль.
И как только Тоня может спать в такое время, когда вот-вот должно случиться что-то новое и интересное?! Даже не с кем поговорить о том, что целиком и полностью занимает её сейчас! Лерка вздохнула, опять беспокойно поёрзала на месте, а потом, не удержавшись, пододвинулась к сестре и осторожно потрепала её по плечу.
- Тонь, а Тонь, как ты думаешь, долго нам ещё так ехать?
- Не знаю, - Тоня с трудом разлепила заспанные глаза.
- Но ведь уже почти все люди вышли из вагона!
- Ну и что? - Тоня зевнула, и веки её снова закрылись, хотя она даже не успела поглядеть вокруг.
- А вдруг мы пропустим нашу станцию? Вы же спите всю дорогу! А я одна ничего не понимаю, и мне совсем не у кого спросить...
Леркины переживания были такими искренними, что Тоня перестала зевать и, наконец-то придя в себя, бросила любопытный взгляд в сторону Серафимы Игнатьевны, которая сидела чуть наискосок от них.
- Мне кажется, она и во сне всё замечает, - прошептала Тоня в самое ухо сестры, так чтобы никто другой не мог ничего слышать.
- Да? - Лерка недоверчиво покосилась на непроницаемое лицо старухи, по которому даже сейчас сложно было о чём-то судить. - Я тоже так думаю.
Девочки немного помолчали, а потом Лерка, которую просто распирало от желания поговорить с кем-нибудь откровенно, снова спросила:
- А как, по-твоему, выглядит эта дача? Там много интересного для нас с тобой?
- Не знаю...
Тоня задумчиво пожала плечами. Тётя Алина любила жить в городе, и у неё не было никакой дачи. А у тёти Полины и подавно, потому что та и без того жила в деревне, в собственном доме с огородом и соседями вокруг. И представить себе что-то другое девочкам было трудно. Даже Лерке. Хотя обычно она не имела с этим проблем.
- Наверное, там красиво...
Леркины глаза мечтательно уставились куда-то вдаль, а потом, словно вспомнив о чём-то, она спохватилась и торопливо добавила:
- Как ты думаешь, а почему нас взяли с собой?
- Думаю, потому что с нами лучше.
- Правда?
Лерка опустила голову на плечо сестры и тихо улыбнулась. Как хорошо всё-таки вот так ехать и мечтать о чём-то своём! Она закрыла глаза и стала представлять себе, как они втроём выходят из вагона и идут вместе подальше от вокзала и от надоевших в городе поездов. А вокруг так красиво! Почти как в сказке. И громко поют птицы... Хотя нет. Сейчас осень, и они все, наверное, уже улетели в тёплые края. А впрочем, кто знает? Может быть, там, куда они едут, тепло, и вообще всё совсем по-другому.
Лерка не заметила, как мысли её сбились, и она заснула, склонив голову на Тонино плечо. Мерный бег колёс укачал и её, а мечты превратились в сон, полный ярких красок и звуков, а ещё чего-то таинственного, притягивающего к себе даже во сне, хотя в чём именно эта таинственность, Лерка бы, пожалуй, объяснить не смогла. И как долго она спала, было ей тоже неизвестно. Во всяком случае просыпаться не хотелось. Но девочка почувствовала, что она очень сильно озябла, и нужно было как-то согреться, поэтому, не открывая глаз, она плотнее прижалась к сидящей рядом сестре и только тут поняла, что они уже никуда не едут.
Всю её сонливость как ветром сдуло. Лерка тут же выпрямилась и завертела головой, пытаясь выяснить, где они и как сюда попали. Но это было нелегко, потому что место оказалось совершенно незнакомым: какой-то старый парк с одной стороны и жутко заросший пустырь с другой. Всё в ужасно заброшенном состоянии. Но хуже всего эта промозглая погода, неприветливая и хмурая, будто они попали в самую глухую осень, после которой может быть только такая же глухая зима.
- Почему я не помню, как мы вышли из электрички? - Лерка взглянула на сестру, которая казалась на удивление спокойной, словно картина вокруг ни капли не пугала её.
- Ты так крепко спала, что пришлось взять тебя в охапку и вынести из вагона. А потом Семён уложил тебя на заднее сиденье.
- Он что... встречал нас на вокзале?
- Да. А после этого долго вёз сюда. Мне кажется, мы где-то на краю света, потому что дорога была какой-то бесконечной.
- Очень даже похоже на это.
Дерка нахмурилась, недовольная тем, как много она пропустила, и вновь бросила угрюмый взгляд по сторонам. Какое странное место! Совершенно безлюдное. Разве здесь может быть дача? Как-то не так она представляла себе всё это.
- А где Серафима Игнатьевна?
- Сказала, что сейчас вернётся, и попросила не будить тебя, потому что нам ещё долго идти пешком. Мне уже начинает казаться, что мы никогда не доберёмся туда, куда нужно.
Лерка недоверчиво скосила на сестру глаза:
- Куда же здесь можно идти? Разве ты видишь какую-нибудь дорогу?
- Нет, - Тоня растерянно заморгала в ответ. - Но я думаю, она должна быть... А вон, кстати, и дорожный указатель. Ты не можешь прочитать, что там написано?
Лерка сощурилась, пытаясь разглядеть потемневшую от дождя надпись.
- Кажется, "Дорога к счастью" или что-то вроде того... Не знаю... Почерк очень корявый. Да и какая разница? Всё равно он показывает куда-то в лопухи!
Лерка не очень разбиралась в том, что растёт вокруг, да и мысли её были заняты сейчас совсем другими вещами.
- Как ты думаешь, откуда эта скамейка? И зачем она вообще здесь стоит?
- Наверное, для того чтобы сидеть, - резонно ответила Тоня, начиная, как и сестра, слегка нервничать, но стараясь не показывать виду, что это так.
- Кому, Тоня? - Лерка выкатила глаза от возмущения. - По-моему, здесь уже лет сто никто не бывал.
- А по-моему, ты преувеличиваешь! - Тоня отстранилась от Лерки и, глядя ей прямо в лицо, терпеливо добавила, словно стараясь успокоить и её, и себя: - Вот увидишь, всё не так плохо, как ты думаешь!
Лерка вздохнула, собираясь что-то возразить, но в этот момент вдруг появилась Серафима Игнатьевна. Трудно было сказать, откуда она взялась, но девочек больше удивило то, что она не одна. Перелетая с ветки на ветку, за ней следовали две болтливые сороки, которые громко кричали, поднимая ужасный переполох. И можно было подумать, что Серафима Игнатьевна прислушивается к их треску и как будто даже качает головой в ответ.
К счастью, это длилось недолго. Птичий гомон вскоре умолк, а старуха обернулась к девочкам, и Лерка сразу заметила, что она в отличном настроении, хотя между бровями и залегла тревожная складка, но она почему-то не омрачает радостное лицо.
- Даже не верится, что мы опять здесь! - сказала Серафима Игнатьевна, когда они втроём уже углубились в чащу не то леса, не то парка, который оказался вовсе не таким дремучим и непроходимым, как можно было подумать сперва.
Лерка вопросительно взглянула на Тоню. Что значит "опять", если они с ней здесь в первый раз? Но Тоня лишь многозначительно пожала плечами, давая понять, что и она ничего не знает.
За всю дорогу больше никто не проронил ни слова, хотя дорогой это можно было назвать лишь с большим трудом. Лерка не успевала глядеть по сторонам, но в этом и не было никакой необходимости: вокруг не происходило ничего, и это было самым подозрительным, казалось, будто лес прислушивается к ним. Поэтому Лерка тоже насторожилась и вела себя очень тихо, стараясь не думать ни о чём и уж тем более ни о чём не говорить. Это было совсем не просто. Особенно когда лес закончился, и они вдруг вышли к огромному болоту, у края которого стоял одинокий дом.
Стараясь и здесь не выдавать себя, Лерка с трудом сдержала возглас удивления, когда этот дом зашевелился и с ужасным скрипом повернулся, распахнув перед ними дверь.
- Ты ведь хотела сюрпризов, - не удержавшись, шепнула ей Тоня, у которой тоже слегка побледнело лицо.
Лерка нахмурилась и недовольно проворчала в ответ:
- А ты обещала, что всё будет не так уж плохо.
- Кажется, мы обе ошиблись.
Тоня взяла сестру за руку, и девочки поднялись на порог со смешанным чувством, в котором было всё: и недоумение, и любопытство, и страх. Однако внутри это оказалась самая обычная избушка, вполне пригодная для жилья и, если чуть-чуть навести порядок, пожалуй, даже уютная. Просто здесь очень давно никого не было, и поэтому она тоже выглядела слегка запущенной, так же как лес, дорога и всё вокруг.
- Сейчас затопим печь, уберёмся - и у нас будет хорошо, как в сказке, - старуха улыбнулась, обняв девочек за плечи, а дверь тут же закрылась за ними, лязгнув тихо и осторожно, уже без того жуткого скрипа, с которым она встречала их. - Но сначала нужно как следует подкрепиться. Думаю, все ужасно проголодались. Да и я люблю принимать гостей как положено. Ох, давненько уже не заглядывал сюда никто!
Всё ещё улыбаясь чему-то, она вышла из избушки, сказав, что скоро вернётся, а Тоня и Лера остались наедине и смогли наконец оглядеться вокруг. Обстановка была самая простая, и из всех скудных предметов мебели, расставленных вдоль стен или по углам, самым примечательным был комод, точь-в-точь такой же, как в знакомой им городской квартире, словно его вместе с ними специально перевезли сюда.
- Как ты думаешь, Тоня, этот комод... он всегда здесь стоял? - спросила Лерка, придирчиво осматривая каждую царапину на выдвижных ящиках и ручках и стараясь припомнить, видела ли она что-то подобное уже.
- Скорее всего, да. Иначе пол под комодом и рядом с ним был бы одного цвета.
- А он что, так сильно отличается? - Лерка наклонилась, чтобы убедиться в Тониных словах, и, заглянув под комод, громко чихнула. - По-моему, это из-за пыли. Здесь её столько, что невозможно ничего разглядеть. Хотя постой! Что-то тут, кажется, валяется в углу. Фу ты, листок какой-то помятый! А я думала, и правда что-нибудь интересное...
Девочка выпрямилась, держа в руке смятый клочок бумаги, и ещё раз чихнула, оттого что у неё продолжало противно щекотать в носу.
- Похоже на записку или короткое письмо, - Тоня внимательно пригляделась к Леркиной находке.
- Да...
Лерка аккуратно разгладила лист руками, но не успела как следует изучить его, потому что дверь опять скрипнула, и появилась Серафима Игнатьевна с большой охапкой дров в руках. Она направилась к печи, весело подмигнув девочкам и что-то напевая себе под нос. Не придумав ничего лучшего, Лерка сунула записку в лежащую на комоде книгу с надписью "Энциклопедия" или нечто вроде того и сделала вид, будто разглядывает серую болотную топь за окном.
- Я займусь пока делами, а вы можете прогуляться и посмотреть, что происходит в лесу. Здесь очень красиво... И воздух совсем не такой, как в городе!
Старуха опять улыбнулась неизвестно чему и принялась укладывать дрова в печь. А Тоня осторожно подтолкнула к двери сестру, которая, застыв на месте, размышляла над тем, как ей незаметно прихватить толстую книгу с собой.
- Только не задерживайтесь долго! Скоро будем есть, - крикнула Серафима Игнатьевна уже выскользнувшим из избушки девочкам вслед.
Воздух в лесу и правда был необыкновенный: какой-то прозрачный и чистый-чистый, словно его только что разлили вокруг. Тоня и Лера побродили по опушке, стараясь не заходить далеко, чтобы не заблудиться, а потом, не сговариваясь, повернули обратно.
- Здесь совсем ничего не происходит, - буркнула Лерка, вспоминая слова Серафимы Игнатьевны.
- А мне кажется, ты не права, - тут же отозвалась Тоня. - Помнишь тот росток под окном? Ну... мы ещё смотрели на него через... волшебные очки...
- Помню. Ну и что? - Лерка удивленно взглянула на сестру: похоже, тихая и кроткая Тоня настроена во всём сегодня возражать, хотя и непонятно, зачем ей это.
- Тогда тоже казалось, что снаружи ничего не происходит... Зато внутри он был живой!
Тоня смолкла, не находя больше слов, а Лерка радостно встрепенулась, слушая сестру. Ну, конечно! Волшебные очки... Как же она сама не догадалась об этом!
- Тонька, ты - гений! - восторженно воскликнула она и обняла зардевшуюся от смущения Тоню за плечи.
* * *
Девочек не было, может быть, каких-нибудь полчаса, а у старухи уже всё было готово. Непонятно откуда у неё взялись и щи, и каша, и даже пироги, всё с пылу, с жару и такое вкусное, что, набив полный рот, Лерка закрыла глаза и блаженно улыбнулась, чувствуя себя абсолютно счастливой.
После еды всех слегка разморило. Лерка думала, что теперь они могут немного отдохнуть, но Серафима Игнатьевна вдруг заторопилась куда-то. Две надоедливые сороки опять появились под окном и громко стрекотали там, пока старуха не махнула рукой, чтобы они наконец угомонились.
- Странно здесь всё-таки, - сказала Лерка сестре, когда дверь за Серафимой Игнатьевной закрылась и они остались с Тоней одни. - Эти сороки... Зачем они сюда прилетели? И откуда взялось всё это?
Она махнула рукой в сторону стола, на котором остывали недоеденные щи и пироги, и выжидательно взглянула на Тоню, но та лишь пожала плечами и ничего не сказала в ответ.
- И вообще, для чего тут эта избушка, если вокруг ни души? Тебе не кажется, что здесь какая-то тайна?
Тоня вновь пожала плечами, а Лерка продолжала, с каждой секундой распаляясь всё сильней:
- Мы должны это непременно выяснить. И я думаю, то письмо, что лежало под комодом, сможет нам в этом помочь.
- Как?
- Пока не знаю... Но чувствую, что там что-то очень важное. Иначе она бы не хранила его.
- По-моему, его никто и не хранил. Оно просто валялось в пыли.
- Ну вот, Тоня! - Лерка не выдержала. - Ты опять со мной споришь! Весь день ты сегодня такая вредная, что просто невозможно ни о чём разговаривать с тобой.
- А ты весь день ждёшь чего-то необыкновенного и поэтому цепляешься к каждому пустяку!
- Избушка на курьих ножках - это не пустяк!
- Но и не повод искать во всём какую-то тайну. В конце концов, ты давно уже догадывалась об этом.
- Выходит, не только я.
Лерка подбежала к комоду и, торопливо полистав книгу, вытащила спрятанное там письмо.
- Вот, смотри! Кто-то ведь его писал! И, может быть, этот кто-то специально оставил своё письмо на комоде, чтобы его увидели и прочитали, но оно упало и затерялось. А мы с тобой его нашли. Значит, оно написано для нас.
- Думаешь? - Тоня недоверчиво покосилась на Лерку: что-то в её рассуждениях казалось не совсем логичным и верным.
- Почти не сомневаюсь в этом.
Лерка деловито наморщила лоб и прочла вслух то, что было выведено на листке ровным и очень разборчивым почерком: "Прости! Нет больше сил притворяться и делать вид, что всё у нас хорошо! Лучше начать сначала. И пусть каждый сам решит, как ему жить дальше. Звонить не стоит: телефон отключен. И по старому адресу меня тоже не ищи. Не имеет смысла. Алёна".
- Ну, и кто это написал для нас с тобой?
Тоня не удержалась от насмешливой гримасы, но Лерку это ничуть не обескуражило.
- Подожди. Мы ведь ещё не знаем самого главного!
- Ты это о чём? - Тоня насторожилась: Леркина настойчивость не предвещала ничего хорошего.
- О том, что написано между строк.
- К чему ты клонишь?
- Тоня, ну, перестань, пожалуйста! Как будто не ты сказала про волшебные очки! Я тогда сразу подумала, какая это отличная мысль...
- Но я ведь не предлагала читать чужие письма!
- Всё равно это отличная идея. А чужое письмо мы и так уже прочитали.
- С тобой бесполезно спорить, - Тоня отчаянно всплеснула руками.
- Потому что на этот раз я права. Вот, послушай! Давай сделаем так, - Лерка перестала кипятиться и попробовала говорить спокойно и тихо. - Мы откроем любой ящик комода. И если там случайно окажутся очки, будем считать, что это не случайность. Ну, а если их там нет, то перестанем думать об этом. Так будет честно и справедливо!
- Но ты же помнишь, чем всё закончилось в прошлый раз!
- Тогда всё было совсем по-другому. Мы не будем трогать то, что нам не разрешали. А к очкам это не относится. Серафима Игнатьевна сама давала их нам с тобой.
- Ну, откуда ты можешь знать такие вещи?
- Давай проверим. И если всё окажется по-моему, значит я права.
Лерка потянула верхний левый ящик и, поднявшись на цыпочки, заглянула в него, после чего комнату огласил торжествующий крик:
- Вот видишь! Я же говорила! Столько совпадений просто не бывает.
Тоня нахмурилась, но ничего не сказала в ответ: спорить сейчас с Леркой значило лишь ещё больше распалять и подзадоривать её. Да и кто знает! Может быть, им действительно нужно лучше разбираться в том, что происходит вокруг.
Удобно устроившись за обеденным столом и разложив письмо перед собой, Лерка нацепила очки на нос и застыла на месте, уставившись в одну точку, словно забыв, что именно она собиралась делать.
- Ну и как? Ты видишь что-нибудь? - Тоня первая не выдержала напряженного молчания и осторожно тронула сестру за плечо.
- Подожди... Ещё слишком рано, - пробормотала Лерка, едва шевеля губами и по-прежнему не отрывая глаз от чего-то, видимого ей одной.
Она никогда не думала, что так бывает. Написанные слова будто ожили и пришли в движение, стали расти и множиться, тесня друг друга и перескакивая с одной строчки на другую, ползти по странице, заполняя собой каждую пустую клеточку, сбиваться в пары и группы и, постепенно успокаиваясь, выстраиваться в длинные стройные ряды и шеренги совершенно новых и доселе незнакомых строк.
"Извините и простите..."
Первые два слова застыли на месте, и Лерка смогла наконец разобрать их, а следом за ними послушно подтянулись и остальные:
"Если верить словарям, это два близких синонима, но стоит приглядеться повнимательнее, и становится очевидным, что ставить в один ряд их никак нельзя".
Простите вдруг стало напирать на своего соседа, заставляя извините отступить и опуститься строчкой ниже, словно по рангу им не положено было находиться так близко друг к другу.
- Ну, что там? - опять повторила Тоня.
- Да ерунда какая-то! - недовольно хмыкнула Лерка, пробегая глазами всё, что удавалось быстро охватить. - Что-то насчёт того, что можно признавать себя виноватым, но при этом не просить прощения, а можно наоборот - просить прощения, не признавая своей вины...
- Дай мне, пожалуйста, посмотреть!
- На. Смотри сколько захочешь! Я всё равно ничего не понимаю. По-моему, тут слишком много написано между строк.
Теперь настал Тонин черёд терпеливо ждать, пока слова разбредутся по своим местам и утихомирятся, перестав мельтешить и сновать взад и вперёд, а потом продираться сквозь застывшие ряды стройных фраз, пытаясь вникнуть в их смысл.
"Слово извинять буквально означает из вины изъять, от вины избавить, то есть смысл извинения в желании отделаться от чувства проступка, получить право извлечь его из совести и забыть, освободиться, не напрягаясь и не меняясь внутренне. Извинить - не значит простить, а извиниться - не значит раскаяться.
У слова простить совершенно иной смысл, который определенным образом связан со значением слова просто. Когда отношения между людьми начинают портиться, говорят, что они усложняются, теряют свою простоту и ясность: люди не могут просто улыбнуться друг другу, просто поговорить. Просить прощения - значит пытаться упростить отношения, устранить сложности, которые мешают смотреть друг другу в глаза. Простить - значит понять и принять. Но у этого слова есть ещё один смысл - прощание при расставании (в том числе навсегда). Вроде не поминай лихом".
- Скажи честно, тебе это о чём-нибудь говорит? - Лерка расхаживала взад и вперёд по комнате, скрестив руки и сосредоточенно наморщив лоб.
- Нужно как следует обо всём подумать... Мне кажется, мы ещё не привыкли к этим очкам.
"Что касается слова притворяться, то оно, очевидно, восходит к церковно-славянскому перетворятися, что означает изменять внешний вид, преображаться. Но этот глагол имеет ещё одно значение: затвориться, обычно неплотно или тихо..."
Тонины скулы слегка порозовели, и она отодвинула письмо в сторону, сняв очки и протирая быстро уставшие от напряжения глаза. Читать дальше не имело смысла: и в самом деле слишком много было написано между строк.
- Хорошо. Мы подумаем об этом, - неожиданно согласилась Лерка, перестав мерить комнату шагами и остановившись возле сестры. - Только давай это будет нашим общим секретом, и мы не станем пока о нём рассказывать никому.
Тоня согласно кивнула: секрет это или нет, всё равно кроме Серафимы Игнатьевны разговаривать здесь не с кем, а признаваться в том, что они трогали чужие вещи, не очень-то и хотелось.
- Вот и договорились.
Лерка замолчала, и весь оставшийся день её почти не было слышно. Лишь к вечеру, когда все стали укладываться спать, она немного оживилась, особенно после того, как им разрешили забраться на печь. Старуха хотела уступить свою кровать, но спать на печи было гораздо интереснее. А ещё Серафима Игнатьевна согласилась рассказать им на ночь сказку. И от этого Лерка опять почувствовала себя такой счастливой, как никогда до сих пор.
- Всё-таки здесь хорошо. Мне нравится, - шепнула она на ухо Тоне, тоже разомлевшей от приятного тепла и уюта, которые окружали их сейчас со всех сторон.
- Я же говорила, что ты несправедлива...
Тоня сладко зевнула. А Серафима Игнатьевна, услышав шушуканье на печи, окликнула их тихо, но внятно, так что шёпот тут же смолк:
- Если хотите, чтобы я рассказала вам сказку, то слушайте и не перебивайте, потому что это не просто сказка... Хотя вы и сами всё прекрасно знаете и понимаете, что к чему.
Лерка улыбнулась: значит, и она по-своему права. А Серафима Игнатьевна продолжала уже более миролюбивым тоном:
- В общем так... Началось это очень давно, в незапамятные времена. Земля выглядела тогда совсем иначе, оттого что была на ней только суша. Она не делилась на материки, острова и государства. Люди вообще не знали, что такое границы. Они жили в одной стране, простирающейся по всей планете, и правил этой огромной страной царь Вельтраумус. Он был очень рачительным хозяином, и его подданные не ведали нужды, лишений и забот. Они никогда не тосковали по дальним странам, морям и океанам, потому что не имели о них никакого представления, зато жили безбедно и безмятежно, так как повсюду протекали молочные реки, окружённые кисельными берегами. Молока и киселя хватало всем, а о другой пище никто не мечтал, оттого что никогда её не пробовал. И всё было бы хорошо в этом мире постоянства и благоденствия, если бы однажды правитель Вельтраумус не заболел смертельно опасной болезнью. Как-то утром он проснулся и понял, что до смерти хочет того, чего у него нет. Он не мог объяснить, что именно так манит его к себе и откуда взялась эта навязчивая идея, но с тех пор стал чахнуть день ото дня, лишившись всякого покоя и сна.
Лерка вздохнула, чувствуя странную симпатию к бедному царю, а Тоня поднесла палец к губам, призывая её лежать тихо и не мешать своей вознёй.
- Лучшие профессора страны съехались, чтобы наблюдать развитие неизвестной им болезни, которая, стремительно прогрессируя, за несколько дней превратила в тень мужа, отличавшегося ранее отменным здоровьем и аппетитом. Тщательно обследовав пациента и устроив многочасовой врачебный консилиум, учёные пришли к выводу, что спасти правителя может только одно средство: нужно дать ему то, чего он так страстно желает. Потратив ещё несколько часов на беседу с больным, врачи установили предмет его вожделения. Им оказалось нечто бесформенное и бесцветное, не имеющее ни запаха, ни вкуса, не боящееся ни холода, ни жара, не прочное и не хрупкое, отличающееся постоянством и не дающееся в руки. В общем, что-то, чего на свете просто не может быть. Его или её нужно было найти и доставить царю.
Задача, прямо скажем, непростая, но её решение выходило за рамки медицинских наук, поэтому врачи, упаковав свои вещи, отправились по домам, справедливо полагая, что выполнили свой долг, и предоставив окружению царя самому думать, как быть дальше. Советники и ближайшие родственники Вельтраумуса чувствовали себя после отъезда учёных ничуть не лучше, чем до их приезда. Блестяще поставленный диагноз и рекомендации по лечению не оставляли никакой надежды на благополучный исход дела, они напоминали скорее смертельный приговор. "Разве найдётся среди нас человек, способный отправиться туда, не знаю куда, и принести то, не знаю что, ради спасения государя?" - думал каждый из них, боясь высказать свои мысли вслух. Но такой человек нашёлся. Помочь царю вызвался его же собственный конюх. Это был известный весельчак и балагур, который любил в праздник пропустить стаканчик - другой и помахать кулаками в пьяной драке. Ни жены, ни детей у него не было, а значит, терять ему было нечего. Может быть, болезнь царя вызывала у него сочувствие, а может быть, он просто решил развеяться и побродить по белу свету. Так или иначе, он явился во дворец и выразил согласие отправиться на поиски того, что поможет их драгоценному правителю вновь стать на ноги. Долго собираться в дорогу не было никакой необходимости, поэтому он тут же получил разрешение идти из дворца на все четыре стороны, куда глаза глядят. Он выбрал наугад не то север, не то восток и стал первым человеком, дерзнувшим отправиться в кругосветное путешествие.
Ни один месяц и ни один год провёл он в пути. Много радостей и бед довелось ему пережить, много интересных людей удалось повстречать. Но сколько новых и необычных вещей не открывал он для себя каждый день, никак не мог найти среди них то, ради чего пустился в дальнее странствие. Он обошёл самые удалённые от царского дворца земли и, двигаясь по кругу, опять стал приближаться к родным местам. И чем привычнее становилась обстановка вокруг, тем больше радовался глаз странника, но тем меньше надежды на успех оставалось в его душе. Не справиться ему с поручением, которое он сам вызвался исполнить! Тяжело было признать своё поражение, но ещё тяжелее было признаться в этом перед царём. Жизнь в теле Вельтраумуса все эти годы теплилась лишь благодаря мысли о том, что его конюх вернётся не с пустыми руками. Лишить смертельно больного человека веры в чудо - всё равно, что убить его. И он может сделать это одним своим словом.
Сел путник на стоявшее когда-то в поле, а потом поваленное ветром одинокое дерево и призадумался: А стоит ли ему вообще возвращаться во дворец? Пропадёт он, сгинет в чужих краях, кто вспомнит царского конюха, кто пожалеет о нём? Зато царь сохранит в душе слабую надежду и будет жить дальше. Вот только можно ли это назвать жизнью: вечную тоску о том, чего и на свете, оказывается, не существует? Не проявит ли он больше милосердия, открыв введённому в заблуждение человеку правду, какой бы жестокой она не была?
Пока странник, уставший от долгого пути, сидел и размышлял, как ему поступить, он не видел и не слышал ничего вокруг, и не заметил, как к нему подошёл старик с длинной седой бородой. Наверное, он проходил мимо, увидел одинокого путника, неподвижно застывшего с опущенной головой и крепко призадумавшегося о чём-то, и решил узнать, что случилось и можно ли помочь чужому горю. Хотя царский конюх уже не верил, что его горю кто-то может помочь, он был рад случаю поделиться терзающими его мыслями и сомнениями с живой душой, повстречавшейся ему на пути и пожалевшей его. К тому же незнакомый старик казался таким древним. Наверняка, ему не было уже никакого дела до того, что происходит в мире, и до того, кто им правит. А значит, можно рассказать ему обо всём без утайки и даже рассчитывать на мудрый совет. Каково же было удивление потерявшего надежду странника, когда старик, спокойно выслушав его, так же спокойно ответил: "У меня есть то, что ты ищешь. Это моя младшая дочь".
Царский конюх лишился дара речи. Он обошёл всю землю в поисках чуда и не нашёл его, как ни старался. А этот выживший из ума старец, стоящий одной ногой в могиле, видно насмехается над ним, утверждая, что чудо живёт в двух шагах от дворца и это не кто иной, как его дочь!
"Сколько же ей лет?" - спросил добрый молодец первое, что пришло ему на ум, и, услышав в ответ тихий смешок, растерялся. Как глупо он себя ведёт! Теперь его наверняка сочтут чересчур легкомысленным. Но тут старик заговорил, и в его голосе зазвучало столько любви и теплоты, что невольно захотелось прислушаться к каждому слову и поверить ему.
"Она ещё молода и неопытна. Избалованное дитя, привыкшее, чтобы его капризы тотчас исполнялись. Не знает ни в чём меры, поэтому я держу её взаперти, подальше от людских глаз. Боюсь, как бы она не натворила беды, и её саму кто-нибудь не обидел. Есть у неё два брата: Огонь и Воздух и старшая сестра Земля. Мы все виноваты в том, что Вода выросла такой своевольной и упрямой. Огонь её боится, Воздух всё время уступает, а Земля не может сказать "Нет" и остановить её. Даже когда мы решаем проявить твёрдость и настоять на своём, она умеет незаметно для всех добиться того, что хочет. Стоит ей найти хотя бы маленькую трещинку или слабину, и удержать её уже невозможно. Если холодно с ней обращаться, она сама может превратиться в лёд и стать ещё безразличнее к уговорам. Если её разозлить, она легко вскипает и выходит из себя. Тогда к ней лучше не прикасаться, а подождать, когда она выпустит пар, остынет и, как ни в чём не бывало, вернётся к своим прежним делам. Сколько раз я давал себе обещание вести себя с младшей дочерью иначе, чем с другими детьми, быть строже и терпеливее, но не могу сдержать слова: слишком сильно люблю этого непослушного ребёнка. Все, кто близко знаком с Водой, прекрасно понимают меня, потому что не любить её невозможно. В ней столько жизни, что мир вокруг расцветает, стоит лишь ей ступить в него. Я думаю, она легко могла бы вернуть к жизни и нашего царя".
Потерявший от счастья голову конюх стал уговаривать старика отпустить младшую дочь вместе с ним во дворец. Он даже дал слово, что, как только правитель поправится и почувствует в себе прежние силы и здоровье, Воду с почестью доставят обратно к отцу и щедро наградят за оказанную всему миру услугу.
"Я не могу неволить своё любимое дитя, - сказал старик, выслушав пылкие речи и клятвенные обещания царского слуги. - Как бы мне не хотелось держать её всю жизнь при себе, я не имею на это права. Она уже достаточно взрослая, чтобы решать самой, как ей жить дальше. Приходи завтра на это же место. Мне нужно поговорить с дочерью. Согласится она покинуть родительский дом и выйти в свет, значит, приведу её с собой. Захочет остаться с отцом и матерью, тогда не обессудь. Принуждать её не буду".
Так и порешили.
На следующий день конюх первым пришёл в чистое поле и сел на поваленное ветром одинокое дерево. Сегодня он не клонил свою молодецкую голову к земле, а держал её поднятой высоко вверх, потому что был уверен в успехе. "Разве найдётся в мире девушка, которая откажется появиться при дворе и предстать перед самим государем, даже если он выглядит сейчас не таким могущественным и сиятельным, как прежде?" - думал царский конюх, и душа его ликовала, предчувствуя скорую победу. Но судьба, видно, захотела поиграть с ним и преподнесла, похоже, ещё не все приготовленные ею сюрпризы. В последние дни она, кажется, решила доказать нашему герою, как быстро восторг и разочарование могут приходить на смену друг другу. В том, что птица счастья готова в любую минуту вспорхнуть и улететь прочь, страннику, оказавшемуся в самом конце своего пути и почти добравшемуся до заветной цели, пришлось убедиться очень скоро. Прошло совсем немного времени, и он услышал за спиной лёгкое шарканье двух уже немолодых ног. Сердце, которое только что пело и радостно рвалось из груди, замерло и тревожно заныло. Было ясно, что старик шёл один. Не стоило даже оборачиваться, чтобы понять это. Конюх, принявший вчера неожиданную встречу с лесным отшельником за милость и благосклонность судьбы, посчитал сегодня всё, что случилось, жестокой насмешкой злого рока. Лучше бы пути их вовсе не пересекались! Зачем старец остановился и пожалел его, выслушал и заставил поверить в то, что чудо существует? Только для того, чтобы сейчас разбить щедро подаренную им самим надежду?
Шаги за спиной смолкли. Значит, старик ждёт, когда он обернётся. Нужно взять себя в руки и поблагодарить пожилого человека за участие и сострадание, хотя, если разобраться, они доставили намного больше неприятностей, чем равнодушие и безразличие, которые до сих пор сопровождали конюха во время его скитаний по миру.
"Спасибо за добрые слова, сказанные в трудную минуту, - начал путник, прервав затянувшееся молчание. - Вижу, что Вода не захотела расставаться с отцом, который так горячо её любит. Ничего удивительного в этом нет. Такое желание похвально, и его легко можно понять".
"Именно оттого что я очень люблю дочь, я не хочу, чтобы она весь век провела со мной и жила моей жизнью, а не своей. Думаю, встреча наша была неслучайной. Видно, пришла пора отпустить то, что мне дороже всего на свете".
"Где же в таком случае Вода? - удивился конюх. - Почему ты не привёл её с собой?"
"Она здесь", - сказал старик, подняв глаза к небу.
Путник последовал за ним взглядом и только теперь заметил, что над его головой плавает в воздухе лёгкая дымка. Выходит, он был так увлечён собственными мыслями и чувствами, что пропустил появление чуда, ради которого много лет скитался по всему свету! А чудо, выросшее тем временем в одиночестве и не подозревающее о том, что кто-то ищет его, было и правда невиданным и даже почти невидимым. Прозрачная завеса, свободно пропускающая свет и воздух, казалась сотканной из пустоты пеленой. Конюх протянул руку, чтобы убедиться, что она действительно существует, а не мерещится ему, но не ощутил под пальцами ничего. Даже сейчас, находясь совсем рядом, чудо оставалось недосягаемым. Оно было, и в то же время его здесь не было.
Никогда раньше конюх не видел облако и не знал, как оно называется. Поэтому ему не удавалось подобрать нужные слова, чтобы описать то, что он нашёл. "Какое счастье, - подумал он, - что Вода согласилась следовать за мной во дворец. Разве я смог бы рассказать о ней людям? Пусть они сами посмотрят на то, не знаю что, и придумают для него имя".
"Об одном прошу: не обижайте моё дитя. Берегите Воду так, как берёг её я. Она стоит этого", - сказал на прощание старик, который казался теперь ещё более древним и немощным, чем прежде.
Конюх в очередной раз заверил старика в том, что никто не причинит его дочери ни малейшего вреда, все будут обращаться с ней очень бережно и осторожно. Он горячо поклялся в этом, убеждённый в искренности и правдивости собственных слов, на что старик только устало кивнул головой. Затем они распрощались, и царский слуга продолжил свой путь, но уже не один, за ним повсюду следовало то, не знаю что, которое ему с таким трудом удалось отыскать на Земле.
Дорога была недолгой, и скоро они добрались до дворца, где конюха с почётом встретили и сразу же провели в царские покои. Когда вернувшийся с победой странник предстал перед царём, он не на шутку испугался. За годы его скитаний произошли большие перемены. От томительного ожидания царь лишился последних сил. Он высох, сморщился и давно уже перестал вставать со своего царского ложа. Но когда он услышал добрую весть, крохотные остатки прежнего жизнелюбия вдруг вернулись к нему, и он пожелал, во что бы то ни стало, встать на ноги и выйти на балкон, чтобы собственными глазами увидеть наконец то, о чём так тосковала его душа. Конюх помог государю подняться с постели и поддерживал его хрупкое тело, пока тот, прикладывая нечеловеческие усилия, пытался сделать несколько неуверенных шагов по своей опочивальне. Для царя это путешествие было таким же долгим, как и для его слуги многолетнее странствие по миру. Вельтраумус заново учился ходить, с огромным трудом заставляя двигаться привыкшие к бездействию ноги. Тем не менее он добрался до противоположного конца комнаты, и конюх распахнул перед ним дверь на балкон. Царь сделал ещё один шаг вперёд и остановился, опершись на верного слугу и прикрыв глаза рукой. Идти дальше он не мог: яркий солнечный свет ослепил его.
"Чудо здесь, возле Вас. Взгляните на него, и Вам сразу станет лучше", - попросил конюх, с надеждой обернувшись к облаку, которое приблизилось вплотную к государю.
Царь попробовал отнять руку от лица, но глаза, привыкшие к полумраку, не различали ничего вокруг. Свет ласкового весеннего солнца причинял им резкую боль. Слёзы катились по щекам Вельтраумуса, на него невозможно было смотреть без сострадания. Конюх пришёл в отчаяние. Неужели царь умрёт, так и не увидев то, о чём мечтал? Как жаль, что к Воде нельзя прикоснуться! Зачем мудрый государь возжелал чудо, которое не даётся в руки и не имеет ни запаха, ни вкуса? Похоже, мысли слуги и правителя совпадали, потому что царь воскликнул в тот же миг: "Где же обещанное чудо? Я не чувствую его. Существует ли оно вообще или это просто глупый обман?"
Крик государя был слабым, как и его немощное тело, но Вода была близко и всё слышала. Слова Вельтраумуса произвели на неё необычное действие: она начала вдруг преображаться. На глазах у удивлённого конюха облако стало очень быстро расти и темнеть, пока не заслонило собой всё небо до горизонта и не приняло иссиня-чёрную окраску от гнева и обиды, охвативших его. Слуга в ужасе хотел увести больного царя обратно в опочивальню, но, обернувшись к своему правителю, застыл на месте. Широко раскрыв глаза, государь смотрел на то, что происходит у него над головой. Вода закрыла собой всё небо, и Солнце больше не мешало видеть её. Однако дочери старого отшельника, выросшей в лесу и не имеющей представления о том, как нужно вести себя при дворе, этого показалось мало. Она захотела, чтобы её не только увидели, но и услышали. Огненный всполох зажёгся в воздухе и стремительно спустился на землю. Следом за ним повсюду прокатился такой гул и грохот, что душа у конюха ушла в пятки. Если бы Вельтраумусу и его подданным был знаком голос войны, они подумали бы, что к ним приближается многотысячная армия противника и приняли бы надлежащие меры. Но сейчас вместо вражеских войск перед ними было разбушевавшееся чудо. Какие меры нужно принять, чтобы остановить его? Царь не успел подумать об этом, потому что в следующий миг что-то застучало по крыше и перилам балкона, зашуршало в листве деревьев, стоящих вокруг. Он протянул ладонь, и на неё упало несколько прозрачных капель. Вода плакала! Причём слёз было так много, что они не успевали высохнуть. Сначала земля и дома покрылись мокрыми пятнами, затем слёзы стали стекаться в ручейки и собираться в небольшие озёрца. Скоро тому, кто оказался на улице, уже некуда было ступить. Приходилось разуваться и бежать домой по лужам. Одни ругались, другие находили это забавным.
Царь сделал без помощи конюха два шага вперёд и стоял теперь под проливным дождём, позволяя Воде свободно стекать по своему лицу и промокшей насквозь одежде. Он смотрел на мир, от которого давно отвыкли его глаза, и чувствовал, что ему снова хочется жить. Морщины на его щеках казались уже не такими глубокими, а круги под глазами - не такими тёмными. Конюх узнавал прежнего Вельтраумуса. Вместо измученного болезнью старика он видел перед собой человека, прошедшего немалый жизненный путь, поседевшего от времени и перенесённых страданий, умудрённого житейским опытом, но... имеющего ещё много счастливых дней впереди.
Дождь лил неделю. За это время лужи превратились в озёра, озёра - в моря, а моря - в океаны. Всемирный потоп изменил облик Земли. Вода заняла больше половины владений Вельтраумуса, а оставшуюся территорию поделила на части, разобщив и разъединив их между собой. Править миром, распавшимся на тысячу мелких осколков, не смог бы теперь ни один даже самый великий и могущественный человек. Вернув Вельтраумусу жизнь, Вода забрала себе царскую корону. Но царь не считал такой обмен несправедливым, потому что дороже жизни нет и не может быть ничего на свете. Он предоставил другим разобрать крупицы людской власти, распавшейся вместе с миром на тысячу мелких осколков, и прожил отмеренный ему век вдали от двора, радуясь тому, что в его душе наступил наконец долгожданный покой. Он очень хотел увидеть в своей жизни чудо, и теперь мог спокойно сказать самому себе, что видел его. И это была чистая правда.
Серафима Игнатьевна замолчала, и Лерка хотела спросить, почему сказка закончилась так странно и где здесь правда, но не смогла: язык стал тяжёлым и совсем не слушался её. Она хотела ещё посмотреть, спит ли Тоня, но и веки тоже не поднимались. Что-то мягкое и приятное обволакивало её, и она тихо засопела, не замечая, как старуха зачем-то подошла к печи и, кажется, что-то сделала или просто посмотрела на них.