- Мне всё время кажется, что они шепчут, - сказал Ефим. - На волю хотят.
Сказал - и поднёс к губам чашку с чаем. Поспешно, точно смутился. Не к лицу было Архивариусу верить в такие глупости.
Раскисший ломтик лимона шлёпнулся на блюдце.
Степан Лукич терпеливо, по-стариковски улыбнулся и тоже сделал шумный глоток. Серебристый подстаканник в его руках играл рыжеватыми отблесками.
- Хотят - не хотят, а было бы хорошо, - спокойно ответил он. - На волю. Только кто ж их, несчастных, возьмёт? Брошенные души - не брошенные дети. И даже не бездомные собаки...
- Со Светом договариваться? Чтоб они пока не появлялись? Будем по картотеке новым семьям подбирать. Индивидуально. Или подумаем, как бы так сделать, чтоб душа из семьи после распада не уходила. Время у нас есть...
Ефим отставил чашку на плетёную салфетку. За небольшим, в колючих узорах изморози окном с деревянной рамой тускнел зимний день. Снег падал медленно и торжественно. Время увязало в январских сугробах. Безмятежная тишина окутывала город, разливая в воздухе сон. Неурядицы у людей сглаживались и ненадолго забывались. Даже сами Архивариусы чаще обычного делали перерывы и долго пили чай за столиком у окна. Редко когда в такие деньки к двери Архива прибивались души брошенных семей.
- Железо к шёлку не пришьёшь, - вздохнул Степан Лукич. - А если оно проржавело, то не удержится в нем ни душа, ни сила. Свет это знает... да и не нам с тобой, желторотикам, ему указания давать. Ладно, делу время, потехе час. Перерыв окончен.
Он допил чай, аккуратно вернул стакан на поднос, и Ефим убрал всё на кухню. В глубине зала их ждал длинный скрипучий стол, где теснились ящички картотеки.
Степан Лукич неторопливо надел очки и раскрыл учётный журнал.
- Последняя - номер триста пятнадцать-сорок, Рублёвы.
Он ждал, а Ефим всё не мог унять трепет новичка. Перебирал карточки бережно-бережно, словно боясь сделать больно жёсткому картону. Касался самых краешков, стараясь не задевать фотографии на обороте: брошенные семьи. Ещё целые, не распавшиеся.
Вчитывался в каллиграфические подписи, похожие на чёрные костюмы заточённых в картоне душ.
И вдруг...
- Степан Лукич! - услышали пыльные своды. - Одна пропала!
***
- Надо мной девчонки опять смеялись, - сказала Таня. - Папа обещал прийти ко мне и не пришёл. Они говорили - я такая чебурашка, что даже папе не нужна... Мам, я правда на Чебурашку похожа?
- Конечно, не похожа. Не дружи с этими девчонками, - посоветовала Ольга. - Что, папа обещал тебя в парк повести? Я поведу. Вот прямо сейчас и поедем. Там Дед Мороз, игрушки продают. Хочешь уши? Нет? Ну не плачь, детка, не плачь, куплю что захочешь. Да, и пончики. И кока-колу. Ну что, одеваемся?
Когда всё успело испортиться?
Ольга помогала дочке влезть в тёплый ярко-сиреневый пуховик и чувствовала, как улыбка примерзает к лицу. Всё стало не таким. Всё. И семейные прогулки - уже не семейные. И игры с дочкой какие-то преувеличенные - подчёркнуто весёлые, нарочито беззаботные. Даже воспитание пошло наперекосяк. Чебурашка... Когда Артём с ними жил, Танюшка и не думала комплексовать. Сама наряжалась обезьянкой, носилась по квартире и дёргала себя за уши - ну торчат немного, кто вообще на это смотрит? Всё испортилось, потекло, как растаявший лёд, смазалось, будто на неряшливой акварели - была семья, осталась карикатура...
Может, не стоило и позволять Артёму общаться с дочкой? Бередить ей душу? Нужно было вычеркнуть его сразу, как только он заговорил о том, что обстоятельства меняются, чувства ослабевают и нужно остаться друзьями?
А если бы он вернулся? Может, наоборот, стоило побороться?
Горячие пончики, купленные в расписном ларьке-избушке, отдавали прогорклым маслом. Полосатые лошади и пёстрые зайцы бежали по кругу карусели, и колокольчики позвякивали уныло и устало. Сгущались сумерки - чернильные, в отблесках разноцветных лампочек.
Таня украдкой зевнула.
***
- Если верить прошлогодним записям, это семья Марковых, - недоумённо хмурясь, сказал Степан Лукич. - Посмотри в соседних карточках, нет Марковых? Артём, Ольга и их дочь Татьяна. Значит, они...
Он снял очки и задумчиво потёр лоб. Потом огляделся. Уже начинало темнеть. Ранний зимний вечер укутал зал густым покровом теней.
- Ну что ж, - невозмутимо продолжил Степан Лукич. - Дело необычное. Включи, пожалуйста, лампы и принеси с кухни угощение. Спросим, что видели наши стражи.
Ефим побежал за печеньем и пряниками. Его одолевало любопытство. С тех пор как Свет привёл его сюда год назад, ещё не приходилось обращаться к стражам. Ефиму с трудом верилось, что они могут заговорить. Но раз Степан Лукич знает...
Из зала уже неслось наждачное шипение старого транзистора и ворчливое щёлканье ручки. Потом заиграла тихая мелодия: трель, перелив, трель, пауза...
Когда Ефим вернулся, они уже сидели на столе. Двенадцать серых мышей выстроились полукругом и принюхивались, дёргая бледно-розовыми носами. Транзистор не играл.
- Спасибо, - буднично сказал Степан Лукич и принялся крошить пряник.
Мыши подходили по одной. Они брали крошки осторожно, будто не лакомились, а выполняли некий ритуал. Крошечные коготки касались полировки еле слышно - не громче, чем падают песчинки.
- Что тебя тревожит, Архивариус? - прошелестело над столом.
Мышиные пасти были закрыты. Голос не напоминал писк. Он казался... да, казался скорее мыслью вслух. А двенадцать мышей - единым организмом.
- Пропавшая душа. Марковы, Артём, Ольга и Татьяна. Как исчезла карточка?
- Мы не видели карточку. Мы не чувствовали освобождения души, значит, карточка цела, её только украли, а не уничтожили. Но это было сделано очень ловко...
- И вы не замечали ничего подозрительного прошлой ночью?
- Нет... Да, - поправилась мысль. - Болезнь. Здесь побывала болезнь. Но мы не знаем, одна или в человеке...
- Ну конечно, они не видят людей, они видят только нематериальное и неодушевлённое, - пробормотал Степан Лукич. - Благодарю вас.
Мыши взяли ещё по крошке пряника - и исчезли, вереницей спустившись по ножке стола.
- Болезнь. Любопытно. Это не мог быть человек... Что же, утром спрошу в Архиве ничьих болезней.
За окном уже стояла тьма. Звонить в другие Архивы после заката было не принято, что бы ни стряслось. У правила даже имелось объяснение, только сейчас оно не шло на ум.
Ефим застыл, переваривая увиденное. Вот какие они - чрезвычайные ситуации в Архиве. В этом царстве бумажной пыли, пожелтевшего картона, полированного дерева и застывшего времени такое случалось редко. На памяти молодого Архивариуса - в первый раз.
Ведь люди не видели окованную зеленоватой медью дверь в полуподвал под козырьком.
А все беды, как известно, от людей.
***
Артём лениво приоткрыл один глаз. Вставать не хотелось. И не потому, что не выспался. Просто...
Он поморщился. Арина уже на кухне. Вон как шумит закипающий кофе и воняет газом от включенной на всю мощность конфорки. Опять открутила газ до упора. Потом пойдёт умываться - вся ванная будет в брызгах. А сама Арина начнёт приставать с разговорами, надувать губы, вопрошать риторически: "Почему ты такой хмурый, ты меня больше не любишь?". С самого утра...
Он её любил, конечно. За постель и вкусную еду - просто обожал. За безотказность, которой с бывшей женой после рождения Танюшки стало сильно не хватать... А, чёрт, Танюшка. Обещал же зайти за ней в школу и повести в парк! Забыл напрочь. Так и просидел весь вечер за стрелялкой. И Ольга хороша, не могла позвонить и напомнить.
Недавно была годовщина совместной жизни с Ариной - тоже из головы вылетело. Память работала еле-еле, и на новые даты, и на старые. Почему-то именно семейные, а не служебные.
Нужно было что-то решать.
- Почему ты такой хмурый? Надулся на меня, ну прямо как мышь на крупу! Если ты меня больше не любишь...
А оно вообще надо - терпеть эту надоедливую ду... ну скажем так, любовницу, которой следовало и оставаться любовницей? Лучше всего - бывшей. Ольга хоть не устраивала цирк утром и вечером. И с ней было о чём поговорить за пределами постели.
На кухне Артём открыл окно и затянулся сигаретой, по опыту зная, что Арина замашет руками и сбежит. Он пил кофе в тишине. Блаженной зимней тишине, которую нарушало только чириканье воробьёв на ветвях рябины.
Откуда-то вдруг послышался резкий звук, и Артём завертел головой. Звук шёл не из квартиры. И не с улицы.
Будто кто-то рвал плотную бумагу или картон.
Может, у соседей ребёнок шалит... Он не знал, есть ли у соседей дети.
Зато у него дочь была.
Решено. Нужно возвращаться. К чёрту Арину. Оступился, с кем не бывает. Ольга поймёт.
***
- Обещали проверить и перезвонить, - сказал Степан Лукич. Тяжёлая трубка со звяканьем легла на рычаг. - Только это займёт не меньше недели. У них инвентаризация прошла совсем недавно, ничего не пропало.
Он отодвинул телефон, аккуратно водружая его на салфетку. Диска на телефоне не было. Как и провода. В чёрном корпусе отражался глаз настольной лампы. Рассветная синь вкрадчиво заглядывала в окна, натыкалась на этот яркий глаз и отползала, прижимая уши.
- И что, мы будем просто сидеть и ждать? - Ефим забегал по залу. Доски пола поскрипывали в такт шагам. - Нужно ехать к Марковым! Душа могла вернуться к ним! Куда ей ещё идти?
- Она могла бы, если бы убежала сама. Но её похитили заточённой в карточке. И потом... - Степан Лукич недовольно, как строгий учитель, посмотрел на Ефима из-под густых бровей. - Ефим, юный мой друг, почему из брошенных семей сразу же уходят души?
Тот замер у подставки со взъерошенным папоротником.
- Да... Точно... Не подумал.
- То-то же, - подытожил Степан Лукич. - Нет, съездить можно на всякий случай. Только если мать с дочкой до сих пор в одном месте, а отец в другом, то старая душа семьи у них не удержится. Не сможет.
Он встал с продавленного кресла, поправил на нём накидку и зашаркал в кладовую. Но не успел дойти, как вдруг легко и глухо стукнул дверной молоток.
Ефим подскочил к двери. Ключ, как назло, застревал в замочной скважине.
Первой в зал скользнула метель. Снежинки ворвались в щель, полукругом легли на гладкие некрашеные доски, задевая край лоскутной дорожки... и смазались, когда над ними зависло что-то мутное. Белёсое, слежавшееся, оно подрагивало, как желе. Снег под ним не таял в тепле помещения.
Душа! Бледная и тусклая, ещё не успевшая обрести цвет после заточения. Или не способная обрести цвет?
- Спасите её, - прошелестела она. - Спасите... меня...
И в приоткрытую дверь вползло ещё одно облако. Свинцовое. Рваное.
***
- Зачем ты пришёл?
Ольга стояла на сквозняке, не торопясь впускать Артёма в квартиру. Она всё ещё не могла переварить то, что он вывалил на голову. Решил вернуться? Навсегда?
Спустя год?
Бормочет что-то об ошибке, глупости и раскаянии, обещает, что больше никогда...
Предавший единожды, кто тебе поверит?
Она уже готова была захлопнуть дверь у него перед носом, когда раздались быстрые шаги. Танюшка, сонная, растрёпанная, в пижаме с волшебницами Винкс, тёрла глаза. И смотрела на отца с таким неподдельным восторгом, что Ольга умолкла, не досказав упрёк.
- Папа пришёл!
Сквозняк удивлённо присвистнул и затих.
- А вещи где? Ты что вообще себе думал?..
***
Степан Лукич сделал всё быстро и умело. Из шкафа с материалами появились запасные карточки, чистая фотоплёнка, проявитель и зернистая бумага. Откуда ни возьмись, на столе возникла ванночка. Первая душа сама опустила краешек в проявитель. Вторую пришлось подталкивать к нему веером. Осторожно заполняя карточки чернильной ручкой, Ефим поглядывал на раствор. Там на совершенно новой, неотснятой плёнке медленно проступали негативы. На одном кадре три лица. На другом - два.
Эта плёнка не боялась засветки.
Души заговорили, только когда процедуры закончились и их поместили в картонные хранилища.
- Поставьте мне печать. Я не могу вернуться к Марковым, мне некуда идти...
- Нет, мне! Я ушла от Маркова и Иванниковой. У меня нет сил жить. Все, какие были, я потратила, чтобы выпустить старую душу Марковых. Она здорова. Ей не больно и не плохо, её не раздирает на клочки любая ссора. Пусть живёт она. Поставьте мне печать, пожалуйста, я хочу, чтобы это закончилось... закончилось...
Казалось, говорил сам картон. Степан Лукич болезненно морщился, словно чувства второй души передавались и ему. Ефим тоже морщился: он не любил союзы без брака. Душонки в них зарождались чахлые, еле живые. Когда такая семья распадалась, они молили об архивной печати, чтобы законсервироваться в картоне и не мучиться больше.
- Никогда бы не подумал, - проронил Степан Лукич. - Уйти из новой семьи, освободить душу старой... Безумие! Ни одна душа не бросит свою семью, это нонсенс.
- Настоящую семью - не бросит, - едва слышно донеслось от карточки с двумя лицами на обороте. - А тот союз, где появилась я... Ни любви, ни понимания, ни дружбы, ни даже магнитов в паспортах. Не хочу так жить. Старая - она сильная, она сможет.
- Натворила же ты дел, - мотнул седой головой Степан Лукич. - Одна не может, другая не хочет. Нештатная, понимаешь, ситуация. У Света спросить, что ли?
- Он бы все равно ушёл, - песком прошуршало от второй карточки. - Артём. Теперь, когда меня нет, уйдёт наверняка.
- Я постараюсь, - чуть окрепшим голосом сказала первая. - Но если Артём Марков не вернётся к Ольге и Татьяне через сутки, то я всё равно не удержусь там.
- Удержишься, - печально отозвалась вторая.
Печать ударила с твёрдостью судейского молотка.
***
- Я отпрошусь с работы. Заберём Таню, поедем... в парк или куда она захочет, - Ольга строго посмотрела на Артёма от плиты. - У тебя ведь сегодня выходной? Она очень расстроилась, когда ты не пришёл. Над ней смеются в классе, - еле слышно добавила она. Таня возилась в коридоре. - Отнесись к ребёнку серьёзно. Хоть раз.
Артём лишь раздражённо вздохнул. Начинается. От одной пилы сбежал - другая нарисовалась. Хотя ладно, к дочке и правда нужно. Если бы она ещё не капризничала так часто... И если бы Ольга не хмурилась по любому поводу и не требовала бы чего-то постоянно...
Снаружи на подоконнике лежал толстый слой снега. Артём повернул голову, и на миг показалось: снег - грязно-белый. Чуть сероватый, как кожа у больного человека. Вон и поры - искорки под солнцем...
Он протёр глаза, и иллюзия пропала. Снег по-прежнему сверкал бриллиантовой пылью.
Может, не стоило возвращаться?
Спасибо за обложку группе http://vk.com/covers_dn и мастеру KATAFALK!
