Лежал на кровати уже довольно долго. Бездумно и бессмысленно пролистывая каналы телевидения. По кругу. От первого до последнего, и снова на первый. Наматывал такие круги, как бегун на длинные дистанции. Но разница была в том, что бегун точно знал, сколько ему еще осталось, а тут не было видно ни конца, ни края. Чертово телевидение гипнотизировало. Затягивало все глубже и глубже в цветное мельтешение. Освобождало от мыслей и чувств. Непрерывное мелькание лиц, тел, рук, ног, машин, животных, растений, пейзажей, чего-то еще, для чего не находилось подходящего названия, вызывало зуд в ладонях и сокращение мышц, отвечающих за нажатие кнопки переключения каналов на пульте. Если нажимать на кнопку достаточно быстро, то получался непрерывный, идиотский видео-коллаж.
Освещающий комнату вибрирующий свет экрана создавал ощущение присутствия чего-то или кого-то рядом. Это не раздражало, а просто было. Находилось где-то рядом, за пределами осознания.
От неизменной позы затекла спина и шея. Затылок онемел полностью. Он не ощущался, как будто его никогда и не было. Мучительно хотелось двух вещей. Поссать и закурить. Пока думал над вопросом, что предпринять первым делом, наткнулся на рекламу ножей. Заинтересованно остановил круговорот каналов. Если верить пятидесятилетнему мужику по ту сторону реальности, эти ножи могли резать практически все, начиная от помидоров, и заканчивая кирпичами и гвоздями. Если позвонить и заказать набор ножей сейчас, то можно получить что-то там в подарок.
Пошарил рукой возле себя в поисках телефона. Телефона поблизости не было.
- Сегодня вам не повезло, - сказал и закашлялся. От долгого молчания в горле пересохло.
К двум предыдущим желаниям добавилось еще одно. Попить. Или выпить, что еще лучше. Но выпить было нечего, это совершенно точно. А раз так, то нечего об этом и думать.
Мочевой пузырь уже распирало изнутри. Там скопилось уже, наверное, не меньше литра жидкости, если туда вообще может столько поместиться. Надо бы встать, но не вставал. Поднял руку и провел по лицу и волосам. Голова, не мытая уже черт его знает, сколько времени, чесалась. На лице жесткая щетина. Надавил на глаза указательным и большим пальцами. Тут же из темноты выплыли розовые, желтые и зеленые переливающиеся рисунки. Как в калейдоскопе в детстве. Это было интересно. Интереснее, чем телевизор. Тер глаза некоторое время, выстраивая все новые и новые рисунки под опущенными веками. Цветы, созвездия, дождь, улыбки. Кусочек истинного света в кромешной тьме. Тер все усерднее, надавливая сильнее попеременно то одним, то другим пальцем. Если хорошенько потренироваться, то можно, наверное, добиться очень интересных картинок.
Глаза уже болели. Перестал тереть и уставился в потолок.
- А? А, это ты? Давненько тебя не было. Что ты там сказал? Я не расслышал.
- Я говорю, жалкое зрелище. Смотреть противно.
- Жалкое, говоришь? Так не смотри. Никто не заставляет.
- Не могу не смотреть. Хотел бы, но не могу. И ты прекрасно это понимаешь.
- Понимаю, понимаю. Можешь немного помолчать?
- Могу и помолчать, но только какой в этом смысл? Мне то все равно, а тебе?
- И мне все равно. Наверное. А, может быть, и нет.
- Давно ты так уже лежишь?
- Не знаю. Не помню. Когда ложился, было еще светло. Видимо давно. Который сейчас час?
- Откуда я знаю? Встань, и посмотри сам. Мне-то время ни к чему.
- Вот тут ты ошибаешься. Ты зависишь от него точно так же, как и я. Все мы от него зависим. Принеси мне воды. В горле пересохло.
- Сам встань и возьми.
- Да пошел ты! Как-нибудь без тебя разберусь, что мне делать. Я тебя вообще не звал.
- Да-да. Старая песня. Ну так встаешь, или нет?
- Встаю, черт с тобой.
Сел на кровати, с трудом разгибая спину. Задница тоже онемела. Вся задняя часть тела была как деревянная. Забавное чувство. Как будто тебя разрезали на две половинки вдоль тела. Заднюю половину забрали, а переднюю оставили. Ни локтей, ни затылка, ни спины, ни жопы, ни икр. Зато есть лицо, грудь, живот и колени. Ну, и, конечно вся мочеполовая система при тебе. Вместе с пульсирующим в такт толчкам крови мочевым пузырем. Бедняга уже не знал, какие ему ресурсы задействовать для сдерживания ниагарского водопада. Его было жаль. Какое свинство, так издеваться над ни в чем не повинным органом, верой и правдой служащим все это время.
- Ладно, ладно. Уже иду.
Выключил телевизор. Встал на ноги и, перекособочившись, побрел в туалет, шаркая босыми ногами по полу. Свет везде выключен. Очень темно. Постоял, опершись на дверной косяк, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Когда начал различать предметы в коридоре, пошел дальше. Дошел до туалета, нашарил на стене выключатель и включил свет. Открыл дверь. Свет резанул по глазам, как бритва маньяка, который скрывался в сортире все это время и наконец дождался подходящего момента.
- Твою мать!
Закрыл дверь и выключил свет. Перед глазами плавали огненно-желтые круги. Ни черта не видно. Пришлось опять дожидаться, пока отойдут глаза.
- Выглядишь, как кусок говна, если не хуже.
- А что, бывает что-то хуже, чем кусок говна?
- Наверное. Не думаю, что говно - это самое неприятное, что есть на свете.
- А что же тога по твоему самое неприятное на свете?
- Смерть.
- Смерть?
- Именно.
- Ну, ладно.
Зрение, наконец, восстановилось. Снова открыл дверь и вошел. Унитаз видно, и то хорошо. Зажигать опять лампы категорически не хотелось. Помочился в темноте, ориентируясь по плеску, который получался от соприкосновения струи мочи и той воды, что всегда плещется в унитазе. В той его части, которая, изгибаясь, уходит в неизвестность. Долго стоял, корректируя тректорию. Мочевой пузырь стонал, лил слезы радости и захлебывался в благодарностях.
- Не стоит. Чего уж там! Мне самому приятно.
- С кем ты там разговариваешь?
- Не твое собачье дело. Уж точно не с тобой.
- Ты окончательно рехнулся. Ты знаешь об этом?
- Это случилось уже давно, - хрипло рассмеялся.
- Да?
- Да!
Стряхнул последнюю капельку с члена и вышел.
- Кстати, а как насчет всех тех самоубийц?
- О чем ты?
- Ну, ты говорил, что смерть - это самое неприятное, что может быть, даже хуже говна. А как же тогда самоубийцы? Они ведь умирают сознательно. Кончают с жизнью, как с чем-то очень плохим, хуже чего не может быть. Рушат за собой все мосты, чтобы жизнь не настигла их. Они боятся ее, а смерти, наоборот, не боятся. Что ты на это скажешь?
- Что я скажу?
- Да, что ты скажешь?
- Я скажу, что они заблуждаются, и очень глубоко. Но понять им этого уже не удастся, потому что, как ты говоришь, все мосты разрушены, и назад пути нет.
- Ты так думаешь?
- Я уверен.
Постоял возле туалета в полной темноте, взявшись за дверную ручку. Опускал ее вниз и поднимал вверх, слушая щелчки замочного язычка. Размышлял о самоубийцах, смерти и говне. Что-то объединяло эти три понятия. Вернее, первые два объединялись без труда, но вот как к ним приплести третье, пока было не понятно. Язычок щелкал в темноте и тишине, как метроном, отсчитывая такты жизни. За стеной заплакал ребенок. Сначала захныкал, а потом сорвался в крик, тонкий и пронзительный. Это было невыносимо слушать. Этот плач вонзался иглами в нервы на кончиках пальцев, забирался под кожу головы и копошился там сотнями муравьев, наполнял глаза слезами и иссушал душу.
Закрыл уши руками, упал на колени и прижался лбом к двери. Кожей спины чувствовал вибрации. Ждал, когда это закончится, как казнимый ждет всепрощающего выстрела в затылок.
Плач прекратился. Тишина опять заняла свои позиции.
- Долго ты намерен так сидеть?
- Пока не надоест.
Убрал руки от ушей. Встал с колен, и теперь сидел на корточках, привалившись плечом к стене.
- Не понимаю я тебя. Как ты можешь так жить?
- Как так?
- Так, как ты живешь. Бесцельно, бездумно. Летишь, как пух за ветром. А ветер, знаешь ли, переменчив. Никогда не знаешь, куда он тебя занесет.
- Ветер! Пух! Несешь какую-то херню. Плевал я на все твои рассуждения. Я гений! Ты понял меня? Я чертов мать его гений! Только об этом никто не знает.
- Даже ты об этом не знаешь.
- Заткнись.
- Думаешь, если написал пару строк, то уже стал великим? Черта с два! Никому ты не нужен! Сидишь тут и скулишь непрерывно. Валяешься или пьешь целыми днями. Стал похож на грязное, вонючее животное.
- Заткнись, я тебе говорю! Хочу пить, и пью. Хочу валяться, и валяюсь! И мне безразлично, на кого я там похож, тем более, если ты мне об этом говоришь! У меня депрессия, слышишь! Депрессия! - уже кричал, а не говорил.
- Что у тебя? Да ты понятия не имеешь, что такое депрессия, придурок! Удобно прикрывать таким страшным и грозным словом свою слабость, лень, тупость, нежелание сделать хоть что-нибудь. Депрессия у него! Что ты мне еще скажешь?
- Скажу, что ты скотина.
- Ну-ну. Приятно это слышать от тебя.
- Заткнись!
Встал и пошел на кухню. Свет не включал. Форточка была открыта, и легкий ветерок шевелил занавеску. Сквозь обступившие дом деревья был виден клочок ночного неба, усыпанного звездной перхотью. Сквозь ветви проглядывался светлый лунный ореол. Ноздри щекотал запах сирени и жасмина. Как много всего. И небо, и звезды, и деревья, и луна, и сирень с жасмином. Казалось, весь мир столпился у окна. Это пугало и будоражило одновременно.
- Включи свет.
- Я боюсь.
- Чего ты боишься?
- Тебя.
- Ты что, совсем идиот?
- Наверное. Может быть ты и прав.
- Насчет того, что ты идиот?
- Нет. Насчет смерти. Наверное это действительно самое ужасное, что может быть.
- Конечно, я прав. Включи свет.
- Я же сказал тебе, что боюсь.
- Я могу отойти за угол, в коридор. Тогда включишь?
- Да, тогда включу.
- Все, я отошел. Ты сходишь с ума. Не стой в темноте.
Подошел к выключателю и щелкнул им, предварительно закрыв глаза. Сквозь опущенные веки все равно проступила яркая вспышка, но это было уже не так болезненно, как в прошлый раз. Когда пламя снаружи утихло, приоткрыл глаза. Сначала немного, потом шире. Оглядел себя. В одних трусах посреди кухни.
- Жалкое ничтожество, - раздалось из коридора.
- Ты что, меня видишь?
- А ты как думал?
- Ну и насрать.
Огляделся вокруг. Плита, раковина, стол, холодильник. Все, как у людей. Возле стенки стоит несколько пустых бутылок из-под дешевого портвейна. Стоят в ряд, как солдаты на плацу. Перед рядом портвейна выстроился ряд пивных бутылок.
- В две шеренги стройся! Р-р-р-р-авняйсь! Смир-р-р-р-но! Где должен быть командир? Командир должен быть впереди!
Схватил со стола нож и взмахнул им, как саблей.
- Чапай, мать твою! - из коридора раздался тихий смех.
- Помалкивай.
Стоял спиной к бутылкам и размахивал ножом, рубя воображаемого противника. Потом устал и вспомнил, что хотел закурить. Порылся в ящике стола. Нашел пачку сигарет и зажигалку. Закурил, не выпуская нож из рук. Сделал пару затяжек, не вынимая сигарету изо рта. Нож поблескивал в свете ламп. Приложил лезвие плашмя к руке. Сталь приятно холодила кожу, аж мурашки побежали. Сделал еще пару глубоких затяжек. Пепел упал на линолеум, оставив на нем небольшую прожженную вмятину.
- Не делай этого!
Провел лезвием по тыльной стороне руки между кистью и локтем. Провел, нажимая не очень сильно. На коже осталась белая полоса, покрасневшая через пару секунд.
- Кажется, эта часть руки называется предплечьем? Или предплечье - это то, что выше локтя?
- Я не знаю. Не делай этого!
Еще один штрих лезвием. Уже с большим нажимом. Крови не было. Затянулся, выдохнул дым вбок, прищурив глаз.
- Нож тупой.
- Прекрати!
- И наточить нечем. А, может быть, я просто делаю это очень медленно? Может быть проблема в этом? Что если надавить и резко чиркнуть? Да, наверное, так будет лучше.
- Постой, постой. Зачем ты это делаешь?
- Что делаю?
- Ты знаешь.
- А, ты об этом. Не знаю. Просто захотелось узнать, какого цвета у меня кровь. А может быть я принц, и она у меня голубая?
- Ты не принц. Ты - рехнувшийся ушлепок!
- Конечно.
Приложил лезвие к руке, нажал посильнее, прикусил нижнюю губу и резко дернул вниз. Боли не было. Была кровь. Совсем немного, пару капель. Видимо в последний момент все-таки ослабил нажим. Пара капелек крови набухала в небольшом порезе. Кровь была красной.
- Палата лордов отменяется.
- Идиот.
Положил нож на стол. Аккуратно, как живое существо. Затянулся. Горячий дым из догоревшей сигареты обжег губы. Весь пепел осыпался на пол, и теперь лежал там сиротливыми испражнениями сумасшествия. Бросил окурок в раковину и включил воду. Окурок обиженно зашипел и умер. Слизнул кровь с руки.
В этот момент в форточку влетел большой жук. Влетел с грохотом. Врезался в открытую раму, запутался в занавеске, распутался и ворвался в пространство кухни. Носился от стены до стены, издавая ужасное жужжание. Настолько неприятное, насколько может быть неприятен звук. При какой там частоте звука человек непроизвольно обсерается? Наверное, при частоте, близкой к воспроизводимой безумным майским жуком в замкнутом пространстве. Очень близкой. Кишечник вибрировал, пока тело старалось уклониться от пикирующего чудовища.
Покружив немного, жук залетел в люстру, состоящую из двух стеклянных выпуклых пластин с лампочками между ними. Залетел, и не смог выбраться обратно. Он бился в стекле под беспощадным светом стоваттных ламп, пытаясь вырваться из ловушки. Но борьба оказалась не равной, и вскоре он затих, оставшись лежать на спине, сложив крылья и скрючив обожженные лапки. Умер он довольно быстро - секунд за двадцать, а то и за пятнадцать. Просто запекшись в своем хитиновом панцире в свете двух последних в его жизни солнц.
Стоял и смотрел на темное пятнышко, обозначавшее местоположение изжаренного жука.
- Если бы он был мухой или такой зеленой мошкой, то может быть и смог бы вырваться. А так - без шансов.
- Что? Что ты говоришь?
- Я говорю, на лицо отрицательная сторона размера и силы. Неповоротливость.
- Ты все-таки прав. Не наверное, а действительно прав. В смерти нет ничего привлекательного. Даже в смерти такого никчемного существа.
Потянулся за новой сигаретой. Закурил.
- Я знаю. Но никчемных существ не бывает.
- Ты же говорил, что я как раз такой.
- Я так не говорил. Я сказал, что ты живешь как-то не так. И что ты - ничтожество, - замолчал на пару секунд, - я был не прав, извини.
- Да ничего. Ты все правильно сказал. Ты меня тоже извини.
- За что?
- Да так. За все.
- Хорошо. Иди спать.
Посмотрел на часы. Половина второго ночи.
- Да, наверное, пора.
Докурил сигарету. Отправил окурок к первому в мойку. Пустил воду. В мойке лежало уже два трупа. И третий коптился в люстре.
- Слушай, ты же не уйдешь?
- А ты хочешь, чтобы я ушел?
- Не знаю. Нет, наверное. Одиночество все-таки не самая приятная вещь.
- Ну, тогда я останусь. Гаси свет.
Подошел к окну. Еще раз вдохнул сиренево-жасминный аромат. Ночь была тиха и безжизненна. Но не мертва. Это радовало.
Щелкнул выключателем, погружая себя во тьму.
- Спасибо тебе.
- Не за что.
- Нет. Есть за что.
- Ну, тогда, пожалуйста.
Прошел темным коридором в комнату, упал на кровать. На живот. Руками обхватил подушку. Левую ногу вытянул, а правую подогнул.