--
Если из мины вывинчивают детонатор, в чем смысл её жизни?
--
В том же, в чем и раньше. Только надо больше огня.
Когда над озером стояла тишина, казалось, что в мире нет лучшего места. Полупрозрачная синева воды, из которой выступали прилизанные веками глыбы морен. Берега, на которых камень укрывался мхом. Молчаливый круг сосен. Небо, недостижимое и одновременно близкое. Казалось, что Григорiй превратился в ничтожную каплю, и висит в бесконечном коридоре отражений между верхом и низом. Еще немного, и он поймет тайну бытия. Пусть проходят часы, поднимается над горизонтом солнце, а потом приходит вечер. Миг познания не казался фальшивым. Стоило сидеть на берегу и ждать. И еще думать.
Григорий вспоминал своё прошлое. Память неторопливо скользила по перекресткам жизни, позволяя воскрешать ушедшие сомнения и надежды. Он перебирал слова и жесты, словно гальку на морском берегу. Не то, чтобы Григорий надеялся обнаружить причину своих проблем - вышний свет, проклятье ведьмы или собственную ошибку, за которую последовало наказание - но совсем без мыслей медитировать он еще не научился. Да и не хотел окончательно становиться растением. Высохшему и сильно поседевшему человеку хватало покоя.
Тем более, что таких тихих, волшебных дней, в году случалось лишь несколько.
Чтобы не протянуть ноги весной или не замерзнуть зимой, приходилось работать. Нужен дом, патроны, леска для удочек. Еще спички, соль, нормальные нитки. Григорий во многом оставался городским человеком, и всяческие эвенки с тунгусами, которые жили натуральным хозяйством, казались ему неразрешимым ребусом.
Ломило кости - завтра придет ветер. Можно будет собрать грибов, может быть, добраться до ягодника. А сегодня до темноты надо было успеть обойти капканы и силки. Он, покряхтывая, поднялся с пня, который притащил на берег еще в самом начале, закинул за спину рюкзак, поднял ружьё, и, переваливаясь, пошел в лес.
Ловушки стояли почти пустыми, дичь была тревожной. За сутки попалась куропатка, заяц, да в капкане, в том, который со сбитой пружиной, болтался беличий хвост. Съели пушистую. Ну и ладно. Домой пора.
Избушка у Григория была хорошая - с добротной большой печью, крыльцом и сараями. Рядом с ручьем. Честно говоря, он её не строил, а занял. Хозяин больше не приходил. Пришлось подновить крышу, да окна новые вставить. Со стеклами были проблемы - где их тут взять? Григорию надоели сомнительные пузыри и полиэтилен на окнах, и он организовал пару экспедиций в более цивилизованные места.
Огород на поляне около избушки у Григория никогда не получался - то вообще ничего не вырастет, то сорняки забьют всю полезную растительность. Хорошо прижились только картошка да укроп.
Когда Григорий выпал из поля зрения своих нанимателей - понимал, что те смогут найти его по следам, по той цепочке несчастных случаев, которую он за собой оставляет. С самого начала надо было не встречаться с людьми. И он пропал. Первые месяцы без людей было тяжело. Он слишком привык пользоваться всем готовым. Разнежился, разленился. Пришлось растрясать жирок и натирать мозоли.
В лесах с первого раза осесть не получилось. Очень быстро он оказывался в совершеннейшей пустыне, в полной изоляции. Лишь когда Григорий, прикинувшись беглым уголовником, договорился с местным лесником, дело пошло на лад. Обмен устраивал обе стороны. Видно, не он первый отсиживался в этой избушке.
Прошло уже столько лет, а рядом с условленным камнем по-прежнему можно было оставить несколько шкурок и получить взамен городские товары.
Впрочем, эти годы не стали временем абсолютного одиночества. Разве что первые несколько месяцев. Наниматели Григория всегда находили тех, кого искали. Правда, они прекрасно поняли, что для диверсий и саботажа "объект Кавендиш" теперь абсолютно бесполезен. И не стали настаивать.
Исследования продолжались. Кормильцев превратился в объект чистой науки. Потому, наткнувшись поблизости от своей избушки на следы от рифленых подошв сорок-последнего размера, Григорий совершенно не удивился.
Теперь на соснах вокруг дома висело несколько гирлянд датчиков и "скворечник" с компьютером. А между деревьями неуклюже двигался человек. Он был в серебристо-мятом защитном костюме, какой обычно одевают пожарники для самых серьезных случаев: шлем с темным квадратным окошечком, неуклюжие рукавицы и горб-рюкзак, укрытый под общим слом отражающей фольги.
Григорий помнил эти скафандры и даже успел испытать один из первых экземпляров. В "горбе" был компьютер, который редактировал изображение с камер и микрофонов. Человек внутри видел окружающий мир, но в мире этом не доставало кое-каких серьезных деталей. Тогда, за месяц до ухода, Григорий сам ходил по коридорам, и хоть вокруг толпились люди - не видел ни одной живой души. Здесь и сейчас - обитатель скафандра не мог заметить Григория. На "картинке" не появлялся сутулый профиль с ружьем за спиной. Не слышно было криков, нельзя было почувствовать даже топот объекта. "Картинка", правда, была приблизительная, походила на старую компьютерную игру - чтобы пустота или дефект изображения не выдавали присутствия Кормильцева.
Григорий равнодушно прошел мимо серебристой фигуры и, скрипнув второй ступенькой, поднялся к двери. Её сегодня открывали. И видно что-то заносили вовнутрь. Григорий огорчился. Он не терпел посторонних вещей в доме, точно так же, как и у озера, - придется теперь искать какой-нибудь мелкий жучок и сжигать его в печке.
Однако, сюрприз был на самом видном месте - зеркало. Обыкновенное, с альбомный лист, в простенькой деревянной рамке. Такого ширпотреба в любом магазине завались. И еле слышный запах в придачу.
Григорий повесил ружье, патронташ, плащ на их крючки и только потом подошел к зеркалу. Принюхался. Так и есть - какие-то духи, может лавандовое масло. Сейчас он плохо помнил названия благовоний. Зеркало само по себе было правильным - скромным и надежным - подходило к обстановке. С той стороны на Григория посмотрели глаза отшельника-неудачника.
И кого к нему хотят подослать на этот раз?
Он пожал плечами, и принялся за домашние хлопоты. Ощипать и поджарить, почистить и сварить. После еды заштопать, поправить, наладить. Невеликое хозяйство поедало время, будто кролик траву. Может быть, в этом и состоял секрет его покоя: лишь на озере у него хватало времени уходить в себя. А так работа не отпускала.
В первый год Григорий смотрел в огонь печи, как сейчас обыкновенно смотрел на озеро - и тоже уходил в себя. Но однажды чуть досмотрелся до пожара, и с тех пор решил отделить хозяйственное начало от созерцательного.
Наконец, можно было загасить светец и лечь спать.
Пришла темнота.
Ресторан в длинном и низком полуподвале. Пара дюжин столиков, короткая, в шесть табуретов, барная стойка. Стены и толстые колонны сложены из кирпичей желтоватого цвета. Повсюду развешены картины с одним и тем же сюжетом - тряпичные рыбы с маленькими глазами-пуговицами играют среди барханов. Ныряют друг от друга в песок, взлетают к небу или, подобно акулам, оставляют свои следы на медленных песочных волнах. Еще есть ленты серпантина, маленькая ёлочка в углу и большие стеклянные шары под крестовыми кирпичными сводами.
В зале очень тепло - от черного, истертого тысячами подошв, гранитного пола идет нагретый воздух. И еще здесь очень весело. Всем легко, вокруг разлита беззаботность. Люди пьют и гуляют, не боясь теней завтрашнего дня. На маленькой эстраде играет квартет, перебирая не слишком громкие шлягеры прошлых сезонов.
Совсем еще молодой Григорий - парнишка лет семнадцати - недавно подсел к одной компании. Первокурсники гуляют от души, не помня о сессии. Кто-то когда-то его видел, слышал о нём - и этого шапочного знакомства сейчас довольно, тем более что новичок может заплатить за себя сам. Он рассказал пару анекдотов про чукчу, и услышал в ответ хохму про австралийца, который выбросил старый бумеранг. Тогда Григорий припомнил недавнюю историю с пропажей витрины в универмаге и здорово показал её в лицах. Ему тоже что-то рассказали в ответ, и шуточкам не было конца.
А веселье становится все ярче. Пьют за будущее, за здоровье, за прекрасную половину, за каждого из присутствующих. В перерывах закусывают, смеются, снова закусывают.
И танцуют. Квартет наигрывает вальсы и польки - на свободном пятачке кружатся несколько пар. Но чаще оркестрик замолкает, и ставит записи музыки посовременней - такой, чтобы каждый мог в ритме мелодии дергаться на манер макаронины.
Григорий следит - могут ли люди второй раз заговорить с ним? Могут. Уходят, возвращаются, вспоминают, о чем болтали четверть часа назад. Наверное, его попустило, как летом, когда он думал что все позади. И такое уже третий день. Можно вздохнуть свободнее, расслабиться и праздновать вместе со всеми.
И то ощущение свободы, легкости, что разлито в воздухе - оно приходит и к нему в душу. Сегодня он обязательно найдет девушку, с которой можно будет познакомиться. Не на вечер, а дольше. Может быть, удастся связаться кем-то из старых друзей. Хотя бы созвонится с Вовкой-тритоном.
Григорий на секунду закрывает глаза от дыма и сверканья новогодней мишуры. Он чувствует, что все это будет, но сейчас, в эту самую секунду душа просит другого. Сердце его начинает давить, какой-то беспокойство вдруг поселяется в голове. Только решение уже принято.
Григорий подходит к музыкантам, договаривается, выгребает из бумажника половину содержимого, и готовится слушать. Звучит марш. Один из тех военных маршей, что когда-то играли на парадах и при отправке войск, а ныне могут послушать просто для настроения. Его мелодия всем известна, любой прохожий может угадать её по первым тактам. Только Григорию сейчас не охота забивать голову историей. Он просто слушает, стоя в шаге от эстрады и прикрыв глаза.
И тут, не нарушая мелодии, очень тихо, невидимо - в ресторан приходит смерть. Сначала в самых дальних углах люди замолкают и пустыми глазами смотрят перед собой. Потом они валятся - лицом в тарелку, или боком сползают на пол. Это замечают остальные, и должна бы возникнуть паника, должны бы завизжать девушки. Но мелодия царит надо всем - ни один человек не успевает крикнуть, броситься к выходу или опрокинуть стол. Смерть подобна вспышке пороха в накрепко заваренном толстостенном баллоне, когда каждая крупинка должна быть отброшена в сторону ударной волной, но пламя подбирается к ней раньше. Скоро умолкает праздничное гудение зала, и только набравшийся раньше времени толстяк мирно посапывает среди трупов.
А Григорий слушает мелодию, он целиком отдал свою душу в её власть - и ему хорошо. Он бы дирижировал сейчас оркестриком, только не умеет.
Музыканты не слепые. Они тоже в панике хотят убежать, и уж точно и не хочется им играть дальше. Смерть не дает сфальшивить. Правда, инструменты не оседают на пол вместе с телами. Скрипка, труба, палочки - они висят в воздухе, исторгая звуки.
Мелодия все громче, её внутренние пружины отдали почти весь свой завод, наступает кульминация. Григорию кажется, что искры готовы сорваться с его пальцев. И вот - конец. Тишина.
Эта самая тишина отрезвляет Григория. Он оборачивается, видит зал, полный мертвецов, слышит, как сзади падают на пол инструменты.
Он не боится. На лице печаль и следы старой, давно задавленной паники. Будто у шофера, который по собственной глупости и невезению давит очередного прохожего. Пусть в кармане удостоверение, что спасет от любых проблем - но человека-то жалко? Григорий понимает, то это сон, что уже много раз он вот так заказывал мелодию и, стоя над трупами, вспоминал все. А, главное, ему будет тяжело просыпаться, если сейчас он не откроет дверь и не выйдет на улицу, в пургу.
Утро разбудило Григория шумом ветра. Наверху, среди сосновых верхушек сейчас неуютно, но сама избушка не скрипит бревнами, только изредка поблизости падает шишка.
Среди первой на сегодня порции забот, он думал, куда можно пойти, и о чем будет хорошо думаться сегодня.
Но все планы на сегодня пошли прахом - в дверь постучали. Обыкновенное вежливое постукивание, как будто это дверь канцелярии, и сюда забегают поставить гербовые печати. Григорий не открыл - если надо, все всегда заходят сами. И точно, очередной серебристый костюм протиснулся вовнутрь. Костюм поводил шлемом из стороны в сторону, потом там, внутри, исследователь получил дополнительные подтверждения, что объект "Кавендиш" находится в избушке. Поднимает темный квадратный щиток.
--
Ну, чего надо?
Григорий выдал бы словечки и посерьезней, но лицо в окошечке было женским, а вежливость из "полуотшельника" так до конца и не выветрилась. Он продолжил обстругивать ножом изжаренную и недоеденную с вечера куропатку.
--
Чего надо, чего надо, - тонким ехидным голоском передразнила его обитательница костюма, и сняла шлем. Это оказалась женщина между тридцатью и сорока годами, - Лучше скажи, когда второй стул сделаешь. Наши всё жаловались, на чурбаках сидеть приходится.
--
Вот когда званные обеды устраивать начну, вообще креслами все заставлю. Еще на кровать можешь сесть.
--
Тоже мне, одолжение. На твоей кровати только дрова колоть. Точно! Взял бы нормальную койку с пружинной сеткой. Подбросим за милую душу.
--
Мне и так хорошо. Так чего надо?
--
За жизнь поговорить. И вообще, - она крутила головой, разглядывая внутренности избушки, - Кстати, меня Катериной зовут.
--
Блин. Ты очередной психолог?
--
Да нет. Разве по мелочам. Я третьего дня проект возглавила. Теперь придется кроме матмоделей еще и пленки твои просматривать, те, которые в реальном времени получаем. Сообразила, что так с тобой могу и не поговорить. А это как-то слишком тупо - столько лет заниматься человеком, и знакомства не свести, - она хихикнула.
--
Ну, будем знакомы. Угощайся, - он подвину тарелку с остывшей картошкой. Она равнодушно улыбнулась, - Как знаешь. Что с Артемом?
--
Нормально все у него. Учится, дерется. Опекуны его в секцию плавания недавно устроили. Суетливый мальчишка.
--
Скоро может начаться, - Григорий уже перестал просить у них фотографии сына. Черт бы побрал эти меры безопасности. Хорошо хоть ребенка в лаборатории жить не оставили.
--
Следим. Кстати твой очередной клон... - она вдруг подмигнула.
--
И не надоело вам? Ясно же, что серийно штамповать мою проблему у вас не получится.
--
Проблема на выходе не получается, а решение может, и выйдет. У них нет симптома отчуждения. Хоть десять раз могут тебя увидеть. Почти доказано. Так что можем тебе отличнейшего подростка на экскурсию привезти. Копия с твоих семейных фотографий. Будет вместо сына.
Кормильцев ударил кулаком левой руки по столу. А ножом в правой, как указкой, отрицательно помахал в воздухе. Бешенство, однако, почти не отразилось на его лице.
--
Нет, Катенька. Думаешь, я тупой, хлеб с маслом складывать не научился? Рассчитываете сохранить эту гадость? Чтобы на него перескочила?
В ответ она очень политкорректно улыбнулась. Лицо превратилось в стандартный знак дружелюбия, за которым невозможно прочесть истинных чувств.
--
Управы на вас нет! - он снова начал обстругивать скелет, - Кстати, что с Нонной?
--
На повышении. Теперь она директор института по контактам с пришельцами. Главный уфолог.
--
Я стал так скучен?
--
Скорее малоперспективен.
--
Быть такого не может, - картинно удивился Григорий, - Выходит, меня выработали? Как рудник? Бред. Подожди, подожди - зеленые человечки прилетели? С Альдебарана? Тоже не верю. А может, она с кем-то поссорилась? С Михалычем или...
--
Тебе что, и так проблем не хватает? Гениальный ты наш...
Кормильцев молча начал уплетать наструганное мясо. Ел он с задором, с не наигранным аппетитом. Его новая кураторша не утерпела и налегла на картошку - ей пришлось есть стоя. Правда, на очень долгое молчание еды не хватило.
--
Как медитации? Ничего в себе не откопал? Ну, хоть что-нибудь?
Григорий воздел руки к небу.
--
Женщина! Действуешь ты в целом правильно - путь к сердцу ищешь через желудок. Только лезть надо в душу, а не в сердце. И жратва должна быть твоей, а не моей.
--
Можно подумать, ты сам рассказать не хочешь?
--
Я хочу так много, а получаю так мало, за что мне это? - глаза от потолка Кормильцев отвел.
--
Э-э! Руки. Тоже мне, ловелас отставной!
--
Ну, извини, в образ вошел. Понимать должна - сижу тут барсук барсуком, а красивые, скромненькие девушки ко мне табунами не ходят.
--
Нашел скромненькую, - сарказм у неё в голосе был на редкость ядовит.
--
Так ведь правда.
--
Ладно, проехали, - Катерина пересела на кровать и, уже серьезно, переспросила, - Что с медитациями?
Григорий помолчал.
--
Это что-то даст? Ты все еще надеешься понять, разобраться с причинами?
--
Всегда надеюсь, иначе бы ушла с Нонной.
Серенькая мышка, а упорства и твердости ей не занимать
--
Хорошо, - он чуть рассеянным жестом стряхнул со стола воображаемые хлебные крошки, - У вас там в файлах записано, что я ощущаю себя затычкой на пути чего-то неведомого. Так вот, я не хочу больше заглядывать в бездну, от которой ограждаю мир. Хватит. Надоело. Надо просто достойно дожить до смерти. Дотянуть. И моя вахта закончится.
--
Снова стоицизм? Не надоело?
--
При чем тут философия? Это ощущение, знание о самом себе.
--
Если было бы так, Григорий, ты бы еще когда застрелился. Да ты бы после расставания с первой любовью руки на себя наложил, - она расстегнула один из многочисленных клапанов костюма и вытащила сигареты, - А в мистику ты не веришь.
--
При чем здесь мистика? Если я скажу, что это чудо, значит уже сообщу что-то определенное. А если я сам ничего до сих пор не знаю? - в его постаревшем голосе слышалось бесконечное терпение, - Ты ведь руководишь не самым маленьким проектом. У тебя под началом десятки людей, оборудование. И сама же приходишь ко мне, желая получить хоть кроху информации. Но откуда у меня больше знаний, чем у тебя?
--
Так значит вахта? - она пропустила мимо ушей его проповедь.
--
Это просто долг. Ни перед кем и ни за что. Но подлость в том, что его надо отдать. Это я знаю точно.
--
И уходить не будешь?
--
Ты, как там тебя, да, Катерина - сейчас мне больше смерть напоминаешь. Такую, знаешь, современную. До предела обнаглевшую, в тепловизорных очках и с косой-циркуляркой. И еще, вдобавок, с парой адвокатов за спиной.
--
И для чего адвокаты?
--
Для того же, что и зеркало. Ты, смерть, пресытилась простыми формальностями, тебе решать хочется - кто с тобой пойдет, а кто останется. Вот ты всякие тесты сочиняешь, законами балуешься. Судьей быть хочешь. Но решаешь не ты... Хотя за зеркало спасибо.
--
Хм. А если я прямо сейчас выну из кармана алгоритм снятия твоей блокировки?
--
Не вынешь. Хотя это было бы прекрасно. - Григорий на секунду мечтательно прикрыл глаза.
Пепельницы у неё не имелось - и она стала стряхивать пепел в один из пустых карманов костюма. Благо их было больше чем надо.
--
А ведь за мной тоже правда, - Катерина решила подыграть ему, - Проект необходим. Люди хотят безопасности, спокойствия. Им надо знать, что у тебя за проблема, понимать, как от неё избавиться. И это требование - важнейшее. Императив. Поворачивать нельзя.
Только Кормильцев не завелся, не стал доказывать свою правоту и рвать на груди рубаху. Просто спросил.
--
Ты не повернешь?
--
Нет, - она пожала плечами, хотя в костюме это было почти незаметно, - В контору вернешься? Это стандартный вопрос.
Голос у неё тоже был стандартный - официально-любезный.
--
Снова вредничать? Нет.
--
В комплекс пойдешь, под круглосуточные камеры? Мы там хорошую квартирку сделали. Озеро будет на дисплее, - прозвучал еще один обязательный вопрос.
Григорий просто улыбнулся.
--
Засиделись мы с тобой что-то, голубушка. Мне на разлом пора - за ветром следить, - он отодвинул тарелку.
--
С собой возьмешь? На сегодня?
--
Почему нет? Бери шлем, пошли со мной.
Они разговаривали целый день. Отшельник пытался объяснить исследовательнице, как он слушает свое сердце, и перебирает прошлое. Она знала, что объясняет он плохо, и пыталась почувствовать прошедшее, как чувствовал Григорий.
Все это время они сидели, как за ширмой, за большим комелем поваленной сосны. А перед ними был разлом в холмистой гряде, след землетрясения, который через несколько сотен лет превратится в ущелье. Теперь же здесь камни только начинали укрываться зеленью, а между ним прибивались редкие тонкие деревца. И по этим камням свистел, шумел ветер. Ему было удобно проходить здесь, в этом узком месте.
Отшельник пытался ощутить - насколько этот ветер приглаживает камни за один день. Это помогало ему исчезнуть из настоящего. Исследовательница так и не поняла, чем хуже наблюдать перемещение часовой стрелки, если эффект может быт тот же. Но вида не показала.
Вечером она ушла.
Отшельнику снова пора было заниматься хозяйством.
Сон, который снился ему почти так же часто, как и первый, никогда не обманывал Григория ложным ощущением настоящего. И никогда там не было спокойно - время двигалось скачками, а подробности рассмотреть не удавалось.
Он жил в странном лабиринте коридоров, комнат, лестниц и подклетей. У лабиринта не было края, и коридоры сворачивались в кольцо - куда бы ни пошел Григорий, всегда возвращался. Даже дыры, которые он пробивал в стенах, вели его к исходной точке. И не имело значения - кирпичными были эти стены или бетонными.
Комнаты и коридоры были самыми обычными - с дверьми, мебелью и электрическими розетками. На потолках болтались голые лампочки. Некоторые комнаты всегда пустовали, и только пыль оседала на полу. Другие были заставлены оборудование, завалены книгами. Была вода и большие холодильники, в которых никогда не переводились консервы.
Коридоры и подклети никогда не спали - постоянно там слышались скрипы, шорохи, вздохи.
Григорий знал, что если не проснуться в самом начале, то потом ему же и захочется досмотреть сон до конца, его потянет вперед то самоубийственное стремление, которое тянет людей во сне прыгать со скал. Чаще он просыпался, но иногда слишком хотелось переиграть все, попытаться победить.
Он предчувствовал, что если населить коридоры людьми, если много глаз одновременно будут искать выход - то выход обязательно сыщется. И Григорий каждый раз находил инкубаторы. Иногда они были разобраны, иногда стояли в готовом виде и подмигивали кнопками на панелях. Различалась их форма, количество. Они бывали с прозрачными стенками или угольно-черными. Не важно. Главное, из них можно было получить новых людей.
Так гласили инструкции.
Первые попытки всегда оказывались неудачны. В емкостях росли мертворожденные гомункулы, которые вне инкубаторов тут же начинали разлагаться. Григорий каждый раз пропускал в инструкции несколько пунктов или у него не получалось до конца разобраться с тумблерами.
Потом становилось получше - существа уже не умирали. Однако до полноценных людей им было далеко. Григорий там, во сне, возился с имбицилами, пытался научить их говорить, хоть что-то делать самостоятельно. Они понемногу становились умнее, но одновременно у них портился характер. Не скоро светило ему воспитать нормального собеседника.
Он чувствовал, что со временем все пойдет не так, и принимал меры. Ставил кодовые замки на инкубаторы, устанавливал решетки, держал вылупившихся гомункулов в запертых комнатах. Он не спал ночами, даже мастерил сигнализации. Но всегда, всегда у Григория не хватало времени. Он забывал какую-то мелочь. И когда он просыпался в тот час, который называл утром, один из инкубаторов оказывался пустым. Или убегал кто-то из подросших гомункулов.
Это было начало проигрыша.
Поймать беглецов не удавалось - они уходили за доступные ему границы. Григорий ставил новые решетки, навешивал стальные двери, даже замуровывал часть коридоров - и, не сдаваясь, пытался воспитать хоть одного настоящего человека. А если не получается человек, то пусть будет расторопный помощник против сбежавших. Но по настоящему пригодного результата он не добивался. Сбежавшие возвращались сами. Григорий все чаще находил поломанные, изгрызенные вещи, следы лап, которые не хотели становиться руками. Приходилось вооружаться, ставить капканы, меньше спать.
Потом бывало много вариантов. Иногда бунтовали его полуразумные хромоногие помощники - и выпускали часть воспитуемых. Когда помощников было мало, сбежавшие сами умудрялись открыть инкубаторы или поднять решетки. Случалось, они проламывали стену. Но теперь это была стая.
Григорий закрывал или разбирал почти все саркофаги, оставлял только самое необходимое. Остальное время приходилось тратить на оборону участка. Не больше пяти коридоров, полсотни комнат. Периметр обрастал засовами, двойными, тройными стенами.
На какое-то время это помогало. Григорию казалось, что еще есть надежда: может, тот единственный воспитанник станет нормальным, или там, за стенами, забудут создателя, и сложится нормальное звериное сообщество стай. Глаза не будут человеческими, но зато очень многочисленными - а значит, будет проход.
Только непонятная ненависть к своему создателю всегда оказывалась сильнее. Стетоскоп неизменно подсказывал Григорию, что наружные стены грызут, или долбят их железными прутьями. Это был конец. Его можно было оттянуть - закладывать места подкопов все новыми слоями кирпича, или из пулемета выкосить тек, кто этот подкоп рыл. Помогало ненадолго.
Финал оказывался либо битвой до последнего патрона, либо попыткой ускользнуть - и лечь в тот самый саркофаг, из которого вышли его враги.
Но за темнотой всегда следовало пробуждение.
Прошел месяц.
И однажды, вернувшись с озера, Григорий не увидел блестящих гирлянд датчиков между ветвей сосен, а на стволах не висели блоки компьютеров. Умом он понимал, что слежка осталась, его друзья в блестящих костюмах бродят неподалеку и просто стараются не попадаться ему на глаза. Новые датчики, наверняка, настолько миниатюрны, что он может их искать еще очень долго. Но всё равно он был благодарен Катерине.