--
Мне так нужен человек, который в мой самый темный час скажет : " Знаешь, не во всем должен быть смысл"...
--
Извини, но я таким человеком никогда не стану - в ее глазах заблестели звездочками слезы, появившиеся как-то не вовремя и невпопад. Они грезили орошать другие вершины, но их судьбой было катиться вниз, к земле. Как слезы похожи на людей! И как печальны чужие фразы, невысказанные тобой. Перед глазами проплывают незнакомые люди, с двумя масками в руках : одна плачет, другая смеется, а они так легко и изящно жонглируют ими, что не успеваешь разглядеть истинное лицо. Быть может его совсем нет, вместо него прожорливо глазеет пустота единственным глазом?
То, что за окном, сливается в серый склизкий сгусток и, оттого, наверное, так тихо и уютно сидеть в компании безжизненных и оттого невероятно счастливых молчаливых столов и стульев, а глаза светят в письма, адресованные лишь одному человеку, по воле насмешливой судьбы вышедшему на миг из проносящегося поезда лиц-масок на ее остановке.
Он уехал так же быстро, как и сошел с поезда, а она осталась стоять на перроне, думая, что он вернется, горько смеясь над самой собой. Из поезда то и дело выбрасывало случайных людей, они проводили ночь на ее станции, дожидаясь следующего, так обыденно коротая время. А она, перегнувшись через стойку бара-души, налив очередному случайному встречному бокальчик солоноватых слез, сидела, каким-то обреченным крестом сложив руки и устало опустив тяжелые веки. Он не задержится ни на минуту, и не станет больше, чем просто следующим сказанным словом.
Конечно, ей никто не нужен, и она, конечно, никому не нужна - сплести такую паутину достаточно для того, чтобы никто не проник в ее заброшенную станцию с навсегда погашенными огнями и окутанную туманом безысходного самообмана; но отчего, по чьему приказу на пыльных рельсах то и дело появляется неясная фигура, оставляющая после себя лишь нить своей тени, из которой она прядет новую безукоризненную сущность? Кто платит за это?
Одиночество - тоже самообман. Порой даже тошнит от того, как чувствуешь, что внутри тебя кишит жизнь в сотнях комбинаций. И бар ее круглые сутки открыт для горстки постоянных посетителей, вязаных теней, от которых тянутся тонкие подрагивающие ниточки к ее груди. Они не уйдут, даже если повесить табличку "закрыто", не уйдут, не вырвав кусок полагающейся им плоти. То и дело ниточки ослабляются, они подходят к барной стойке, светя в пустоту глазами без зрачков, и ее белая рука с венами-прожилками протягивает очередной стаканчик слез. "Свежевыплаканные, сэр.."
Ночью тени затихают, забиваются в уголок играть в ее кости. Слезы на сегодня закончились, да все и так уже пьяны; им все равно, кому кидать кость, все равно, как обернется игра. Они всего лишь тени..
От нее пахнет валерьянкой, дешевым табаком и дорогими духами. Погасив свет, она мечтает раскрасить тело цветами, морями и птицами и сбрить наголо волосы, чтобы потом свернуться клубочком, обтянув кожей туго, как барабан, ребра на спине, ставшие легкой рябью на нарисованном Тихом океане; замерев в ожидании, кто же следующий придет сыграть на них, как на арфе. До следующего утра.. Утром на лысой голове снова вырастут непослушные волосы, завянут цветы, высохнут моря и умрут птицы на белоснежном теле, а к стойке бара начнут подтягиваться постоянные посетители...