Малицкий Сергей:
Осень в июне
Если в нашем доме случится полтергейст, я не стану приглашать священника или медиума. Дочь не даст меня в обиду. Она смотрит фильмы ужасов и хорошо знает, как надо вести себя в подобных случаях. Не всерьез Машка объясняет это странное увлечение необходимостью подготовиться к взрослой жизни. Она - наивный человек. Жизнь пока еще смотрит на Машку с улыбкой. Но улыбка рано или поздно превращается в гримасу. Поэтому защитить дочь пытаюсь я сам. Хотя иногда задумываюсь над тем, что не смог бы защитить и себя.
Хмурясь или посмеиваясь, жизнь продолжается. Полтергейст, как и все необычное, минует наш дом. Машка жалуется, что не может найти применения способностям и накопленным знаниям. Я успокаиваю ее тем, что в наше время она может не бояться инквизиции. Машка интересуется, не было ли у нее в роду ведьм. Хочется ответить, что были, но я молчу. Не могу говорить плохо о женщине, увлеченность которой когда-то перепутал с любовью. К тому же многие ее жесты, привычки и черты отразились в Машке как в зеркале.
Бывшая жена говорит, что только странной привязанностью дочери к фильмам ужасов можно объяснить её чувства к собственному отцу. Думаю, в этих словах - не вся правда. Девочку часто пугали, что папа заберет дочку к себе. И ей этого, наконец, захотелось.
Когда Машке бывает по-настоящему страшно, она мысленно расширяет границы экрана и представляет съемочную труппу во главе с сидящим в шезлонге режиссером. С суетящимися осветителями и ассистентами. Когда это не помогает, она выключает звук. Выключенный звук телевизора в те вечера, когда Машка остается дома, означает две вещи. Первое, что фильм по настоящему страшен. Второе, что весь ужас заключен в звуке. Самое страшное - это звук. Когда Машка была маленькой, иногда она просыпалась среди ночи, зажимала уши и с ужасом смотрела куда-то в угол, требуя: - Тише, тише, тише!
Теперь это, кажется, прошло.
Звук одиночества состоит из тиканья часов, шипящего телевизора, капающей воды в ванной и шума за окном. Иногда он дополняется собственными шагами и становится невыносимым.
Будучи маленьким мальчиком, я говорил, что изо всех времен года больше всего люблю осень. Я лукавил. Где-то вычитал, что осень любил Пушкин. Со временем оказалось, что он был прав. Теперь я люблю осень самостоятельно. В любое время года. И в начале июня тоже.
Вторник - не самый тяжелый день. Вчера шел дождь, сегодня сырость медленно испаряется, насыщая воздух влагой. Я выруливаю со стоянки и включаю музыку. Звучит песня, которую композитор написал в перерывах между редкими вдохновениями. Жизнь идет, надо что-то писать, ждут поклонники, ждет жена певичка, в спину дышат молодые и голодные конкуренты, и он пишет. Блестящая профессиональная пустота. И незачем обижаться на бывшего кумира, мы все живет также.
Останавливаюсь в пробке у городского рынка. Три минуты никого не устроят. Объездная дорога разбита, машину жалко. Лучше постоять. Тем более следующая песня на кассете лучше. Нащупываю в кармане мобильник, достаю и удовлетворенно отмечаю - три елочки из шести. Вполне приемлемая связь. Если она захочет сейчас позвонить мне, у нее это вполне может получиться.
Любовь, это сахар в руках идущего под дождем. И вот уже облизываешь липкие и сладкие пальцы, пытаясь вспомнить ее вкус.
Машка - чувствительное существо. Иногда я думаю, что она читает мысли. Однажды сказала, что благодаря нашему разводу с матерью, избежала участи быть влюбленной в меня как в мужчину. Поэтому, во-первых, не приобрела комплексов зависимости от сильного пола. Во-вторых, наши отношения не отягощены детством, и она чувствует во мне по-настоящему близкого человека. Я ответил, что ее детства не хватает мне. Машка нахмурилась, смешно почесала кончик носа и попросила рассказать о Ней.
-О ком? - переспросил я.
-О Ней, - повторила Машка. Именно так она и сказала. С большой буквы. - О той, от которой ты ждешь звонка последние месяцы.
-С чего ты взяла? - постарался я удивиться.
-Я тебя умоляю!
Она сказала это ее словами и с ее интонацией!
-Мы же договорились - не врать! У тебя на мобильнике последним набран всегда номер, по которому ты не звонишь. Да и обращаешься ты с телефоном как с живым существом. Подобное сочетание возможно только по поводу женщины. Хочешь, я позвоню ей?
-Нет!
Вырвалось....
-Папка. Скажи. Хорошо иметь взрослую и умную дочь? - спросила Машка, обнимая меня. - Самое удивительное, что я, оказывается, ревную! Нет, ты представляешь?
Второй день в отпуске и опять еду на работу! Превращаюсь в механическое существо. Вчера шеф вздохнул, приблизился и внятно сказал в ухо: "Ты в отпуске, понял? Не делай из меня монстра. Чтоб я на тебя больше не натыкался! Увидимся через месяц!" Честно говоря, я здорово смягчил его слова. Шеф не мастер парламентских выражений. Я что-то буркнул в ответ, поднялся в офис, пошелестел бумагами и уехал. День оказался скомканным. И вот, пожалуйста! Сегодня опять еду на работу. Точнее стою в пробке. Впереди замер маленький грузовичок "Газель". Тент поднят, и я вижу в кузове мужчину в камуфляжной форме. Он примерно моего возраста, то есть находится в середине жизни. Неужели я выгляжу также? Обвислые щеки и пустые глаза, которыми он смотрит сквозь меня.
Телефон, наконец, звонит. Я судорожно подхватываю его с сиденья и почти кричу в трубку: "Да, да! Я слушаю!" Из атмосферного потрескивания раздается голос нашего снабженца: "Алло? Сергеевич? Мне нужна машина на завтра!" "Нет!" - злорадно сообщаю ему. "Что нет? - удивляется снабженец, - Машины нет?". Я отключаю мобильник.
Пробка рассасывается. "Газель" трогается. Голова мужчины качается, он инстинктивно хватается руками за скамью и прижимается спиной к кабине. Он похож на несчастных коров, которых иногда везут по этой дороге на мясокомбинат. Мужчина открывает коричневую кобуру, поднимает черный пистолет, гладит его левой рукой, снимает с предохранителя, приставляет к виску и стреляет. Голова дергается влево, что-то черное вылетает на полог тента, в секунду человек превращается в нескладную тряпичную куклу и мешком валится на пол кузова. Больше я его не вижу.
Сзади раздраженно сигналит серебристый "немец". Я вытираю о чехол сиденья вспотевшие ладони и обгоняю "Газель" у светофора. Останавливаюсь. Водитель поглядывает на "красный" и одновременно пытается разглядеть в зеркалах задние колеса машины. Он слышал выстрел. Рядом с ним сидит миловидная женщина, которая, улыбаясь и жестикулируя, что-то рассказывает. Зажигается "зеленый". Мы трогаемся. "Газель" останавливается у супермаркета. Я встаю в десяти метрах впереди и гляжу назад. Женщина что-то дает в руки водителю, еще раз улыбается, выходит из машины, открывает зонт и спешит под дождем в сторону магазина. Когда проходит рядом, я ловлю ее случайный взгляд и понимаю, - она знает, что случилось в кузове.
"Она знает, что случилось в кузове", - повторяю я про себя. Водитель медленно вылезает из кабины, засовывает в карман сложенную купюру, несколько раз ударяет ладонью по тенту, говорит что-то и идет к заднему борту.
Он замер, увидев труп. Ухватившись рукой за металлическую скобу на заднем борте, он с ужасом смотрел на лежащее ничком тело, на растекающуюся лужей кровь, на пятно на внутренней стороне тента. Мелкие бисеринки пота заискрились у него на лбу. Наверное, ему хотелось крикнуть, оглянуться и позвать кого-то, но шея одеревенела.
Я нашел женщину в продовольственном отделе. Она катила перед собой тележку, снимала с полок пакеты и коробочки, придирчиво рассматривала и укладывала в корзину. Я шел позади и пытался заметить необычное в ее поведении. Она обернулась возле кассы. Спросила без тени раздражения:
-Что вы хотите?
-Извините, - промямлил я, почувствовав себя идиотом. Это была обычная женщина. Она пожала плечами. Расплатилась. Я вышел на улицу. Дождь заставил натянуть на голову воротник, я добежал до машины, прыгнул в салон. Она стояла на обочине. Наклонилась, заглянула внутрь.
-Опять вы?
-Куда?
-В центр.
-Садитесь.
Вместе с ней в салоне появился тонкий запах духов. Похожий на Машкин.
-Лу-Лу? - спросил я.
-Да, - кивнула она, смахивая с волос капли дождя. - Что вас заинтересовало?
-Вы ехали на "Газели" до магазина?
-Да.
-Человек в кузове застрелился.
-Что вы говорите?
Она сказала это без удивления. Обыденно.
-Вы не удивлены?
Она вздохнула, прижала к вискам кончики пальцев, зажмурилась на мгновение.
-Остановите мне здесь, я выйду.
-Ответьте мне, - попросил я.
-Что вы хотите услышать?
-А что я могу услышать? - спросил я, останавливая машину у тротуара.
Она молча возилась несколько секунд с ручкой двери, пока я не наклонился и не открыл сам, коснувшись щекой холодного платья. Ее запах неожиданно пробился сквозь парфюм и заставил меня замереть.
-Ветер и бубен, - сказала она, выбравшись на тротуар.
-Не понял! - крикнул я вслед, наклоняясь над сиденьем и вдыхая ускользающий запах. - Ветер?
-Не этот ветер, - сказала она, открывая зонт. - Радуйтесь, что не слышите. Услышите... перед смертью.
-Постойте! О чем вы?
Она не ответила.
Что делать в отпуске? Ехать никуда не хочется. И некуда. На улице дождь. И зачем уезжать? Машка забралась на диван и, листая журнал, привалилась к плечу. Выгнулась. Как кошка. Кажется, почеши за ухом, проведи ладонью по узкой спине, замурчит, выпустит когти.
-Маша, помнишь в детстве иногда ты просыпалась ночью и плакала? Что-то пугало тебя?
-Помню, - говорит она, не отрываясь от страниц.
-Что это было? Ты всегда отказывалась рассказывать об этом.
-Я не хотела, - вздыхает дочь.
-Почему?
-Мне было страшно рассказывать, - объясняет Машка. - Казалось, если расскажу, то это вернется.
-Что вернется?
-Голоса, - Машка оборачивается, сбрасывает со лба волосы, усмехается. - У меня было ощущение, что кто-то громко кричит мне в ухо. Неприятно, правда?
-Не знаю, - пожимаю плечами. - Мне никто не кричал в ухо.
-Ерунда, - она возвращается к журналу. - Я привыкла.
-Значит, эти голоса не исчезли? - спрашиваю.
-Я привыкла, - говорит она. - Теперь это просто гул. Удары. Ритм. Мне не мешает.
-Ветер и бубен, - бормочу я.
-Не-а, - зевает Машка. - Только бубен.
Олег не врач. Просто у меня, как и у каждого, есть приятель, который знает ответы на любые вопросы. Он способен давать дельные советы. Очень полезное качество. Оно позволяет трезво относиться к собственной способности советовать. Олег отодвигает в сторону разобранный видик, протягивает причудливую раковину.
-Что слышишь?
-Шум моря, - отнимаю раковину от уха.
-Ничего подобного, - не соглашается Олег. - Всего лишь эхо звуков, которые раздаются в голове. Кровь шуршит, пробираясь по сосудам. Сквозь склеротические бляшки.
-Подожди, - не соглашаюсь я. - Но это же не голоса! И не гул, не ритм. И при чем тут раковина?
-А вы к врачу обращаться не пробовали? - интересуется Олег. - Вдруг у Машки внутричерепное повышенное? Или еще что?
-Только нам врачей не хватало.
Не хочется грязнить Машкину медицинскую книжку.
-Ну, как знаешь, - успокаивается Олег. - Ей это мешает?
-Нет.
-Тогда и ты не мучь себя, - Олег вновь углубляется во внутренности видика. - В этой жизни у нас всех осталась одна задача.
-Какая?
-Умереть раньше собственного ребенка, - усмехается Олег.
-Обычное самоубийство, - Петр тщательно заминает сигарету в жестяной пепельнице, с тоской смотрит в зарешеченное окно, за которым не прекращается дождь. - Уйду я из прокуратуры.
-Куда?
-Куда угодно, - он откидывается назад в кресле, с трудом соединяет руки на затылке, - Пора и о деньгах подумать. О семье. Сын институт заканчивает. Женится, - надо где-то жить. Не хочу, чтобы жена с невесткой лица друг другу на кухне разодрали. В адвокатуру пойду. Какие сейчас дела в суд идут, каждое второе развалить - нечего делать.
-Разве самоубийство бывает обычным?
-Бывает, - вздыхает Петр. - Жизнь не бывает обычной. Вот прикинь. Жена парализованная. Дочка - даун. Зарплата мизер. И та на водку тратится. Так что самоубийство обычное. Другой вопрос, что человек с такой визиткой охранником работал и оружие имел. Но это вопрос не ко мне. Но ты зря дергался. Свидетели не нужны. Вопрос ясный.
Звонок обрывает наш разговор. Я выхватываю сотовый и с разочарованием выслушиваю пятиминутную отповедь бывшей жены по поводу уже недельного непоявления Машки.
-Валентина? - с усмешкой спрашивает Петр.
-Да, - киваю.
-И звонила, конечно, с простого телефона?
-Как правило.
-Жениться тебе надо, пока песок не посыпался, - щурится он в окно. - От кого звонка-то ждал? Чуть штаны не порвал, пока телефон из кармана выдирал!
-Петруха, - спрашиваю я бывшего однокурсника. - Где люди умирают чаще всего?
-В больнице или на дороге, - отвечает он. - Тебе где больше нравится?
-Ты где была? - спрашиваю Машку поздно вечером, уже ночью, когда она появляется в прихожей раскрасневшаяся, со спутанными волосами, пахнущая дождем и юностью. Она смеется над моей показной строгостью, вешается на шею.
-Валентина звонила?
-Мама твоя.
-Не волнуйся, - сбрасывает туфли, ветровку, путаясь в брюках, направляется в ванну, - в глаза я ее мамой называю.
-Она волнуется.
Машка скрывается за мутным стеклом душевой кабинки и пытается перекричать шум воды:
-Я зайду к ней завтра. Пусть не шумит. Ей не о чем волноваться.
Иду на кухню, ставлю чайник на газ. Включаю телевизор. Машка появляется через несколько минут, запахивает халат, закручивает волосы в полотенце. Выхватывает пульт и перещелкивает на музыкальный канал.
-Чаю мне, - смеется, - с клубничным вареньем! Она не звонила?
Я бросаю взгляд на сотовый, отрицательно мотаю головой.
-А ты можешь забыть о ней?
Смотрит с интересом. Даже любимую Аврил убавила.
-А если я не хочу забывать о ней?
-И тебе это томление кажется сладостным?
Вытягивает ноги, ловя рукой соскальзывающую с колена полу халата. У дочери удивительные ноги. И пальцы на ступнях длинные и тонкие. Почти как у Нее.
-А томление бывает взаимным?
-Наверное, - она пожимает плечами, подхватывает на ложечку клубничину и, поднося ее ко рту, оставляет на столе пунктир ароматных капель. - Об этом говорить сложно. Надо быть внутри ситуации. Вот если бы ты спросил о чем-то общем.
-Откуда берется равнодушие?
-Что ты имеешь в виду?
Она обжигает пальцы об исходящую паром чашку и хватает себя за мочку уха.
-Представь ситуацию, - я задумываюсь. - Все прекрасно. Ничего не меняется, но что-то происходит. Еще несколько дней назад она радовалась даже голосу в телефонной трубке. Потом остается только радость при встрече. Затем и эта радость уменьшается. Теперь она зажигается только во время секса. Если зажигается. Проходит еще какое-то время, и остается только равнодушие. Или не только.... Но она больше не вздрагивает от поцелуев и спокойно продолжает сушить волосы у зеркала. То, что недавно приводило ее в трепет, теперь оставляет холодной. Я же закипаю изнутри. Я не могу без нее существовать. Ее голос, ее запах, ее тело способны унести меня.... А она вдруг становится раздраженной. Потом вдруг исчезает вовсе, сказав только: - Пока. Я позвоню.
-И ты ждешь звонка? - спрашивает Машка.
-Жду.
-Она ошиблась, - говорит Машка.
-Во мне? - не понимаю я.
-При чем тут ты? - кривится Машка. - В себе. Ты же сам почувствовал это, когда сказал, что ничего не меняется. А если она хотела перемен? Если она надеялась на перемены, новые ощущения? Выйди на улицу, поймай за рукав первую встреченную женщину, насколько велика вероятность, что тебе будет с ней хорошо?
-Почему же тогда не объяснить? - не понимаю я. - Не сказать прямо?
-Она женщина, - говорит Машка. - Она не обязана объяснять. Женщина никому ничего не обязана. Да и скучно - объяснять.
-А что - не скучно?
-Многое, - Машка улыбается. - Крути головой. Вот сегодня. У дворца девчонку машина сбила. Я видела. Почувствовала, что это произойдет. Она перебегала дорогу, и легковушка словно срезала ее. Девчонка головой выбила стекло и упала на разделительную полосу. Водитель за сердце. Толпа! Крики! Скорая!
-И что же ты делала, когда смотрела на это? Развеивала скуку?
-Я слушала бубен.
Я нашел женщину через три дня на территории городской больницы возле стеклянного куба хирургического корпуса. Несколько десятков человек, больных и посещающих, бродили по больничным дорожкам, сидели на скамьях, в беседках. Их лица были печальны. Их жизнь словно затормозила течение в низине, и они терпеливо ждали весеннего паводка. Или засухи. Она сидела одна. Я подошел и сел рядом.
-Здравствуйте.
Она молча кивнула.
-Моя дочь..., - я запнулся, - слышит бубен. С детства. Вы сказали, что это бывает перед смертью.
-Не всегда, - женщина смотрела куда-то вверх и говорила медленно. - Некоторые - немногие, слышат его всегда. Но это тяжело.
-Почему? - не понял я.
-Он опьяняет, - она поднесла ладони к вискам, плотно прижала их, зажмурилась, - он опьяняет, но и дает силы. Все подчиняется бубну. Это ритм. Он заставляет двигаться. Облака, реки, птицы, рыбы, растения - все подчиняются бубну. И люди. Даже то большинство, которое не слышит. Они собираются в толпы и танцуют под жалкие подделки бубна. Только некоторые тонут в нем. Но вскоре они понимают, что не могут без него обойтись. И начинают искать бубен.
-Вы же сказали, что некоторые слышат его всегда?
-Слишком тихо. Приходится постоянно прислушиваться. Это мучительно. Но звук усиливается, когда кто-то вываливается из жизни. Ветер слабеет, и звук бубна становится особенно отчетливым.
-Ветер?
Сумасшедшая. Точно сумасшедшая. Я смотрел на нее и думал, что она сумасшедшая. И еще о том, смог я быть с этой женщиной. Впрочем, так я думал почти о каждой.
-Ветер?
-Да, ветер, - она глубоко вздохнула, повторила, - ветер. Его видят и слышат все, но немногие понимают это.
-И я вижу?
Я огляделся. Она напряженно усмехнулась, кивнула в сторону ковыляющей с палкой древней старухи.
-Посмотрите, как обветрено лицо. Ветер посеребрил волосы, почти ослепил ее. Она уже еле идет. Чтобы преодолевать ветер, ей пришлось согнуться. Но как только она перестанет двигаться против ветра, он стихнет, и бубен будет особенно хорошо слышен. Это главное. Больше нет ничего. Только ветер и бубен.
-Подождите, - я замотал головой. - А как же моя дочь?
-Не беспокойтесь, - женщина подняла глаза. - Если она слышит, обязательно придет сюда. Сейчас здесь бубен очень хорошо слышен. Здесь он почти всегда хорошо слышен. Сегодня должны будут умереть трое человек в больнице. Один уже почти мертв.
Я вздрогнул. Встал. Огляделся. Люди, прогуливающиеся вокруг и поглядывающие на здание хирургии, повернулись в мою сторону. Женщина коснулась руки.
-Успокойтесь. Еще не время. Не бойтесь.
-Папка?
Машка шла мне навстречу. Высокая, легкая, красивая!
-Папка! Что ты тут делаешь?
Резко ударило в затылок. В глазах потемнело. Скрутило желудок и закололо тупой иглой в спину возле лопатки. Влажные от июньских дождей больничные ели воткнулись в мокрое небо. И небо немедленно отозвалось. Глухими ударами. Низкими тонами. Беспрерывным размеренным ритмом. Который пронзил тело. Завибрировал в затылке и кончиках пальцев.
Вот он ветер. И не думает затихать. Усилился, потащил в закручивающуюся воронку навстречу десяткам умиротворенных поглощающих уст. И лицо Машки среди них. Родное, милое, единственное лицо. И она тоже выпивала меня.
Телефон.
Телефон.
Телефон!
-............да. ...Кто это?
-Послушай! Ты специально подговариваешь ее не приходить ко мне? Так ты отплачиваешь мне за то, что я вырастила ее, стирала пеленки, не спала ночами? Так? Ты всегда был эгоистом, думал только.....
Жара. Мой отпуск закончился, и началось лето.
Прямая и безусловная причинно-следственная связь.
Я снял себе отдельную квартиру.
Соврал Машке, что Она мне все-таки позвонила.
Живу.
Иногда мне кажется, что смотрю сон.
![Автор дизайна - Мировое Зло []](/img/b/bes_s/osenviyune/diplom-33.jpg)
Автор дизайна - Мировое Зло
Комментарии к произведению - в разделе Сергея Малицкого
|