Елена Давыдовна была телефонным маньяком. Она могла разговаривать по телефону часами. Сократить разговор с ней было невозможно - она поддерживала беседу, несмотря на односложные ответные реплики, искусно усыпляла бдительность, подкрадывалась поближе и, как неумолимый следователь, выпытывала любую, даже самую незначительную информацию, жадно впитывая малейшие подробности. Голод общения гнал ее дальше и дальше по телефонным проводам, заставляя звонить и дальним знакомым, и полузнакомым людям. Даже то, что мы с ней фактически были незнакомы, не мешало ей периодически мне названивать. У нас были общие знакомые и мы родом из одного города - по меркам Елены Давыдовны, этого было вполне достаточно для общения. И даже переезды со сменой телефонного номера не спасали - она с легкостью добывала мой новый номер через справочную или общих знакомых. Расслабившись, я летела к телефону, хватала трубку и с ужасом узнавала ненавистный скрипучий голос с девичьими ужимками. Я не могла быть невежливой и тянула лямку разговора, мучительно переживая каждую минуту. Оставалось одно - не кормить ее ненасытный ум, отделываясь междометиями, и то и дело изображать помехи на линии, постукивая карандашом по циферблату. Иногда, не выдержав, я бросала трубку и выдергивала шнур телефона, а потом долго наблюдала за красным мигающим огоньком в основании розетки. И еще несколько дней после этого боялась неожиданных звонков. Судя по всему, она весь день проводила за звонками, выкручивая досуха души собеседников и переходя к следующему. Иногда я задумывалась - как она оплачивает телефонные счета? Мы экономили на всем, в том числе и на разговорах. А ее, казалось, эти проблемы совсем не беспокоили.
Наверное, для кого-то другого мое поведение могло считаться разбазариванием ценного ресурса - Елена Давыдовна была виртуозной сплетницей и незаменимым источником информации. Она была клеем, скрепляющим и поддерживающим старые связи. У нее можно было выпытать подробности биографии множества земляков, разузнать свежие новости и покопаться в старых тайнах - если у вас хватит духу сначала выдержать бесцеремонный допрос и накормить ее жадный ум деталями собственной жизни. Но я больше всего на свете хотела оставить свое прошлое далеко позади и никогда не вспоминать о своей предыдущей жизни. Так что Елена Давыдовна была для меня нежелательным свидетелем и опасным человеком. Каждый наш разговор был для меня как переход через минное поле - я не хотела ничего знать и не хотела ничего рассказывать. Я ее боялась, потому что чувствовала в ней угрозу. А она чуяла мой страх и не могла отказать себе в удовольствии поиграть со мной, как кошка мышкой.
Впервые я услышала о Елене Давыдовне от Наташки, моей подруги по материнству. Мы с Наташкой выросли в соседних домах, но за все детство не сказали друг другу ни слова. Мы были слишком разными - ее компания пугала и отталкивала меня, а я казалась ей чересчур скучной и правильной. Пока Наташка осваивала радости одиночного и группового секса, а также азы рыночной экономики и географию рынков Польши и Румынии, я грызла диплом, играла в театре и ездила на студенческие олимпиады. Наши пути сошлись, когда мы обзавелись детьми. Даже в этом мы обе не изменили себе - я родила в благополучном замужестве, а Наташка стала матерью-одиночкой. Когда она решила оставить ребенка, ее сексуальный партнер и виновник пяти предыдущих абортов после долгих раздумий все-таки решился предложить ей руку и сердце, но опоздал - Наташка скоропостижно сочеталась фиктивным браком со своим соседом-военным. Соседу этот брак помог избежать нежелательного распределения, а вырученная за эту сделку сумма помогла Наташке обзавестись приданым для ребенка. Казалось, Наташку не беспокоит, что отцом ее дочки записан посторонний человек, а родной отец делает вид, что он не при чем.
Наши тела взбугрились животами и исторгли из себя трехкилограммовые комочки плоти. Жизнь изменилась и сосредоточилась вокруг новенького поскрипывающего существа. Казалось, ребенок и я - два отдельных организма, но поверхностное впечатление было обманчивым, мы были связаны сотнями невидимых нитей, которые не позволяли нам разлучаться. Стоило мне выйти из комнаты, как ниточки натягивались, и малыш ударялся в плач. Все мои интересы сосредоточились на этом беспомощном существе. На нормального человека молодая мать производит удручающее впечатление ограниченной самки коалы с отрицательным кругозором, поэтому полноценно общаться в тот период я могла только с себе подобными кенгурообразными существами.
Мы с Наташкой заново познакомились в песочнице, где выгуливали наших детишек. Теперь различия между нами были уже не так видны, и у нас было гораздо больше общего, чем у других, нерасщепленных людей. Летом мы проводили в длинных прогулках, и эта неунывающая авантюристка стала мне ближе старинных закадычных подруг. Слушать Наташку было интереснее, чем смотреть бразильский сериал - благодаря ей я изучила жизнь всех маргиналов соседних домов. У шестипалого толстяка Алеши, которого я в детстве боялась и обходила десятой дорогой, в теле слона оказалось сердце мышонка; с виду грозный и страшный, он тяжело переживал дотошные дразнилки проворных соседских мальчишек, которые задирали его издалека. Наташке он был верным другом и не раз выручал деньгами, советом и добрым словом. Я узнала, кто подсадил покойного Серегу на наркотики, и что Людка с четвертого этажа не работала на стройке в Италии, как рассказывала ее мать, а промышляла проституткой в Турции. А Надька из четвертого подъезда, билетерша из кинотеатра, торгует ворованным с винзавода вином, и поэтому возле ее подъезда всегда тусуются отоварившиеся клиенты. Наташка тоже частенько наведывалась к Надьке - когда они квасили вместе, Надька не брала с нее денег. Все эти персонажи были так далеки от привычного мне круга, что я даже не подозревала, что все они живут тут, рядом, руку протяни, и слушала их жизнеописания, затаив дыхание, как страшные сказки. Чистенький и приличный привычный мирок нашего многоквартирного дома открывался мне с изнанки, его зловонное подбрюшье манило, как черная дыра, а Наташка была мне в его изучении верным проводником. Мы часами вели длинные задушевные разговоры, порой чересчур откровенные, она рассказывала мне свои тайны, а я ей - свои.
В то смутное время зарплату выплачивали нерегулярно, работать в государственных конторах было непрестижно и даже неприлично, и все уважающие себя люди кидались в опасные воды коммерции. Работы, за которую платили, не было, и на любую должность, которая оплачивалась живыми деньгами, тут же выстраивалась длинная очередь претендентов.
Наташкиному брату Сашке посчастливилось устроиться барменом. Эта работа казалась настоящей находкой, на которой даже не нужно получать зарплату - работая за стойкой, можно было прожить и на чаевые. На хлебные места людей с улицы не брали, распределяя их среди своих, так что Сашке здорово подфартило. Его плечи расправились, нос задрался, и разговаривать он стал важно и значительно. Он занял денег под будущую зарплату, приоделся и даже купил себе в подвальчике сапожной мастерской у базара модный перстень-печатку из самоварного золота.
Сашка вылетел с этой работы через неделю, задолжав хозяину бара деньги за несколько ящиков спиртного. Принимая товар, он доверился сменщику, небрежно махнувшему рукой в сторону подсобки, а утром хозяева устроили дотошную ревизию. Половина ящиков оказались наполнены пустыми бутылками, и Сашку обязали выплатить разницу. Он так и не понял, как это произошло - пытался все объяснить, рвался набить морду сменщику и бесконечно рассказывал всем свою версию произошедшего. Вышибала выставил его из бара, запретив даже приближаться ко входу, а хозяин предупредил, что деньги должны быть у него через неделю, иначе Сашку поставят на счетчик.
Через Елену Давыдовну Наташка навела справки и выяснила, что в этом заведении часто менялись бармены. Хозяину бара не везло - его то и дело пытались обмануть, и он время от времени ловил своих работников на крупных растратах. Человеком он был суровым, но справедливым, и от проворовавшихся просил только одного - возместить украденное. Схема работала безотказно - безработных простачков в нашем городе было полно, а о своих неприятностях с деньгами бывшие работники бара предпочитали не распостраняться. Сашка влетел в расставленную ловушку, как и десятки "счастливчиков" до него.
Наташкин брат впал в уныние и залег на диване лицом к стене. Он не знал, что ему делать, и делать ничего не собирался, надеясь, что все его неприятности как-нибудь сами по себе рассосутся. Через несколько дней обеспокоенная его непривычным домоседством мать силой выпроводила его в магазин за хлебом. По дороге в магазин нужно было пройти через парк, и на обратном пути Сашку подкараулила местная шпана из соседнего района. Выбили зуб, растоптали хлеб и передали привет от бывшего работодателя, посоветовав поторопиться с возвратом долга. Лечь на дно не удалось, проблему нужно было решать, но после избиения Сашка окончательно впал в панику и считал себя конченым человеком. Его нужно было выручать, и Наташка решительно взялась за дело.
Одолжить ей было не у кого - все мы едва сводили концы с концами, и денег порой с трудом хватало даже на еду. Заработать такую сумму за короткий срок было негде. Наташка перебрала все варианты. Она даже всерьез задумалась об ограблении недавно открывшегося по соседству городского банка, но в одиночку решаться на такое было глупо, а на расклеившегося Сашку нельзя было положиться. Чтобы стребовать с фиктивного отца ребенка алименты за полтора года, требовалось время и деньги на адвоката. Положение казалось безвыходным, но Наташка никогда не опускала рук, и в конце концов в голову ей пришел гениальный план.
Мать Сашки и Наташки была еврейкой по матери, и все их семейство имело право на репатриацию в Израиль. До сих пор никто из них всерьез об этом не задумывался, но Наташка, перебрав все варианты, решила сыграть по поговорке "еврей - это средство передвижения". Она предложила Надьке из четвертого подъезда продать свою однокомнатную квартиру, заплатить Сашке за фиктивный брак и уехать с ним в Израиль.
Я, как могла, отговаривала Наташку от этого плана, но она не видела в нем никаких изъянов. С решительностью локомотива она взялась за претворение его в жизнь. Сашку пришлось долго уговаривать, зато Надька с радостью подхватила идею нового замужества. Она выглядела старше своих сорока и давно уже поставила крест на личной жизни, довольствуясь редкими перепихонами со случайными собутыльниками. Наташкино предложение открывало перед ней новые перспективы. Она не сомневалась, что сумеет охмурить Сашку и превратить фиктивный брак в настоящий, стоит ей только приодеться и вставить зубы.
Цену не ломили, поэтому на квартиру быстро нашлись покупатели. Надька сняла квартиру тут же, по соседству, и Сашка перебрался к ней. Ее расчет оправдался. Не прошло и месяца, как Надька с Сашкой зажили семейной жизнью, как настоящие молодожены. Оставшиеся от выплаты сашкиных долгов деньги они тратили широко, не отказывая себе ни в чем. В загс Надька отправилась в белом платье с фатой, и почти сразу бросила ходить на работу.
Перед своими корешами Сашка настаивал на том, что брак его с Надькой фиктивный, а секс не имеет к его женитьбе никакого отношения, но при Надьке предпочитал об этом не распостраняться. А Надька - Надька вышивала павой перед соседками во дворе и всем своим видом демонстрировала семейное счастье. Сашкиной матери пришлось рассказать правду - хотя к тому времени никто уже толком не понимал, в чем заключалась настоящая правда. Но ей спокойнее было верить, что эта помятая жизнью женщина с прокуренным голосом - всего лишь незначительный эпизод в жизни ее сына. Наташка умоляла ее молчать, и она действительно почти никому не рассказала.
Чтобы подать документы на выезд, молодоженам нужно было прожить вместе год, что они и сделали на виду у всего дома. Все лето они не вылезали из постели, и соседки на лавочке у подъезда затихали, прислушиваясь к Надькиным крикам страсти, раздающимся из распахнутого окна, а после Сашка курил, сидя на подоконнике в чем мать родила. Мать ходила как пришибленная - соседки ехидно поздравляли ее с молодой невесткой и как бы невзначай интересовались, не ожидают ли молодые пополнения. Надьку задирать они не решались - с детства она, чуть что, лезла в драку, и с возрастом не изменила привычек. Год подходил к концу, до поездки в израильское посольство оставалось совсем немного, и сашкина мать уже предвкушала, как она закроет рты всем своим приятельницам, и те ахнут от неожиданности, когда она все им расскажет.
Мы с Наташкой сидели на лавочке во дворе, а наши дети копошились в песочнице. Я видела, что Наташка нервничала и была чем-то расстроена. Она сплюнула и вытащила из лифчика зажигалку. Обычно Наташка уходила курить за угол дома, чтобы из окна ее не увидела мать, но сегодня ей, похоже, было все равно. Я ждала.
- Мне звонила Елена Давыдовна. - хмуро сказала Наташка, затянувшись. - Она все знает.
Елена Давыдовна не могла оставить без внимания странный брак, и ей не составило труда вытащить из Сашкиной матери всю подноготную. Сашкина мать так устала от насмешек, что Елене Давыдовне даже не пришлось ее расспрашивать - она сама ей все рассказала. Конечно, она взяла с Елены Давыдовны честное слово, и та пообещала ей держать язык за зубами. И действительно, она почти целый год хранила ее тайну, пока не подошло время отправляться за визой. И тогда Елена Давыдовна нанесла удар.
- Ей нужны деньги. Она угрожает все рассказать.
- Что??!
Сказанное настолько не вязалось с образом любезной и внимательной собеседницы, который я составила по Наташкиным рассказам, что я была потрясена. Наташка всегда хорошо отзывалась о Елене Давыдовне и с удовольствием с ней сплетничала, перетирая косточки знакомым. Тем неожиданнее было превращение ласковой лисы в безжалостную хищницу.
Денег у Надьки с Сашкой не было, за год разгульной и беспечной жизни они потратили все. Надька снова принялась потихоньку приторговывать бормотухой. Обратно в кинотеатр ее не брали, а Сашка даже не пытался никуда устроиться. Он ходил обедать к матери и потихоньку таскал из серванта крупы, из которых Надька варила каши на воде. Платить Елене Давыдовне было нечем, и, посовещавшись, они решили проигнорировать ее угрозу.
Из израильского посольства Сашка вернулся с плохими вестями. В посольство был сделан анонимный звонок, и его появления ждали. Консул устроил ему настоящий допрос, и от неожиданности Сашка проговорился. Его отечески поругали за женитьбу на "шиксе", но визу дали - только одному Сашке, а в надькин паспорт поставили какую-то пометку.
Надька орала так, что стекла звенели, а под их окнами собралась толпа. Сашка плакал, жалел ее, утешал, обещал - "Любимая, я тебя не брошу!". Он убедил Надьку, что из Израиля ему будет проще прислать ей вызов, и улетел туда первым же самолетом. А Надька осталась.
Через месяц ей пришлось съехать со съемной квартиры. Она грозилась вселиться в квартиру к сашкиной матери, но в маленькой комнате трехкомнатной "распашонки" лежала парализованная бабушка, и во всем доме скучно пахло старостью и мочой, вторую комнату занимали сашкины родители, а Наташка с ребенком ютились в большой, проходной. К тому же Сашка давно отсюда выписался, и прав на эту густонаселенную квартиру у Надьки не было даже птичьих. От Сашки не было никаких вестей, и, помыкавшись, она попросилась на постой к бывшему мужу, с которым когда-то разменяла трехкомнатную на две однушки, и тот снова стал ее поколачивать.
Первый звонок Елены Давыдовны застал меня врасплох. К тому времени мы все уже давно уехали вслед за Сашкой. Наши дети подросли, у нас с Наташкой не осталось ничего общего, но мы по инерции поддерживали связь и пару раз в год перезванивались, вяло обмениваясь новостями. Елена Давыдовна знала обо мне от Наташки, и здесь, в чужой стране, я привлекла к себе ее внимание, как человек из прошлой жизни. Раздобыв мой телефон, она позвонила мне под каким-то незатейливым предлогом, и продолжала регулярно названивать, игнорируя отсутствие энтузиазма с моей стороны. У меня не было причин ее опасаться, но какое-то непонятное чувство не давало мне расслабиться и принимать ее слова за чистую монету. Я слишком хорошо помнила Надькину историю. Но Елена Давыдовна рассыпалась в комплиментах, раскапывала общих знакомых, обволакивала сладким голосом и лила, лила медовую лесть. Я чуяла угрозу и ждала с ее стороны какого-то подвоха, и каждый ее звонок пробуждал во мне смутную тревогу.
- Мне нужны две тысячи долларов, - сказала она мне как-то.
- Это большая сумма, - спокойно сказала я, но сердце мое забилось. Слишком уверенным был ее голос, как будто она не собиралась одолжить у меня деньги, а требовала долг.
- Ты найдешь эти деньги, потому что иначе я расскажу твоему мужу, кто же на самом деле отец твоего ребенка.
Комната завертелась вокруг меня, а трубка чуть не выпала из рук. Я почувствовала запах лип и снова окунулась в то лето, когда мой бывший жених, которого я не дождалась, вернулся из армии и узнал, что я встречаюсь с другим. Он попросил меня о встрече, и поздним вечером я выскользнула из дома, осторожно повернув ключ в замке, чтобы не было слышно щелчка. Мы прогулялись до заброшенной часовни на старом кладбище у школы - там все и случилось. Он хотел меня вернуть, но только оттолкнул. Когда родился мой сын Илья, я долго вглядывалась в его лицо. Мой муж ничего не подозревал, и я никогда никому об этом не рассказывала. Никому, кроме Наташки...
Оцепенение прошло, и я затопила ее потоком слов, стараясь не выдать своего волнения:
- Елена Давыдовна, дорогая! Я всегда рада выручить вас. Почему бы нам не выпить чашечку чаю? Я могу приехать через час, и мы быстро покончим со всеми формальностями. Какие конфеты вы предпочитаете?
Мне нужно было обернуться, прежде чем мой сын вернется из школы - я была на больничном и не хотела, чтобы он знал, что я выходила. Я быстро собралась, забрасывая в сумку ключи, солнечные очки, кошелек, чековую книжку. Достала из пакета коробку шоколадных конфет "Мерси", которые мне вчера подарила мама одного из моих учеников и, поколебавшись, сунула туда же черные кожаные перчатки.
Через неделю мне позвонила Наташка и возбужденным голосом прокричала в трубку:
- Елену Давыдовну убили!
- А кто это? - недоуменно спросила я.
- Ну ты даешь! Помнишь, та карга старая, которая мне все время звонила! Ты только своими делами интересуешься, я же тебе про нее рассказывала, ну как ты могла ее забыть? Прикинь, ее задушили! Соседи вызвали полицию, когда почувствовали вонь. Интересно, кому она насолила?
- Может, ограбление? - предположила я. - Наркоманы какие-нибудь.
- Да ничего ж не взяли! Она как раз чай пить собиралась, конфеты на столе стояли, "Мерси", и две чашки. И ничего не нашли, никаких отпечатков! Никто ничего не слышал, никто ничего не видел. Идеальное преступление!
- Да, жалко старушку, - расстроилась я. - Я ее, правда, плохо помню, извини. Мы с ней так и не успели познакомиться.