- На работу. Ты сегодня опоздал на работу. Почему?
Я посмотрел на Черныха долгим взглядом, но так ничего и не понял. Прикалывается он, что ли?
- Лёня, я жду ответа.
- Степан Степанович, вы, может, забыли? Я вошёл ещё восьми не было, вы тогда по телефону общались с кем-то. Наверное, внимания не обратили.
- Да нет, Лёня, ничего я не забыл, а на работе я всегда очень внимателен. Ты вошёл в 7:58, и я действительно разговаривал по телефону, и не с кем-то, а с Нахамкесом из парткома. Несмотря на архиважный характер разговора, я зафиксировал, что ты разделся сначала, переобулся, водички попил, подошёл к окну и полюбовался соседней с нами природой, а вот непосредственно к работе приступил минуту назад, в 8:10. Поэтому я и спрашиваю: почему ты на 10 минут с началом работы опоздал?
- Степан Степанович, я прямо не знаю даже, что вам ответить...
Не, ну я действительно не знал - случилось, что ли, чего? Приказ какой-то вышел новый про дисциплину или, может, распоряжение? Вот всегда я о таких событиях последним узнаю! Вроде и чай мы с Нелли Михайловной, машинисткой нашей общей, постоянно вместе пьём, когда начальник отсутствует, так нет же, всё равно всегда я не в курсе...
- Степан Степанович, я исправлюсь.
- Вот молодец, Лёня, правильно реагируешь на критику! Все бы так... Теперь вопрос второй - как ты к картошке относишься?
И опять я опешил, растерялся. Что за день сегодня такой?! Однако ободрённый тем, что молодец, решил говорить правду, как есть:
- Ну, хорошо вообще-то отношусь, люблю даже!
Тут Черных снова как бы удивился, но отреагировал вполне позитивно:
- Ну и Катышкин, ну и... молодец, опять же! В пример тебя другим сотрудникам ставить буду, честное партийное слово! В стенгазете про тебя напишем! А вот какая тебе больше картошка нравится: когда она только начинается, ну вроде как бы ранняя, или уже в конце, поздняя, то есть?
Несмотря на подспудное ощущение ирреальности этого разговора, происходящего словно бы в зазеркалье или даже во сне, я от чистого сердца и постепенно увлекаясь доложил, что люблю и раннюю, и позднюю картошку, потому что мать моя очень вкусно её готовит; но оттого, что больше я всё-таки люблю жареную, а ранняя картошка при жарке как-бы размякает, теряет форму, то предпочтение отдаю поздней, или обычной просто картошке, не молодой.
Степан Степаныч слушал молча, не перебивал, но видно было, что расстроился человек немного, загрустил. Встал, он, слова не сказав, подошёл к окну, закурил, открыв форточку, свою любимую Космос, твёрдая пачка; сделал пару затяжек и сообщил:
- Лёня, жизнь, конечно, театр абсурда, и все мы там актёры, как Чехов Нимеровича-Данченко убеждал, но здесь у нас не сцена, а Нахамкес уж точно не Некрасов Коля, заступник народный. Не о животном насыщении картошкой я тебя сейчас спрашивал, а об уборке урожая картошки, важнейшем хозяйственном мероприятии. Вся страна сейчас этим живёт, вот где фронт борьбы за мир проходит в данную минуту! Да чего тут говорить, сам всё знаешь, ты ж политинформатор! И разнарядку от парткома я получил чёткую, военную: четверо от группы режима должны постоянно присутствовать в совхозе, участвовать в битве за урожай. Но я рад, Леня, хотя бы оттого, что остальных мне придётся ещё уговаривать и уламывать, а у тебя это будет по любви. Так что получай от меня конкретную директиву: до обеда сегодня закрываешь всё неотложное, с обеда свободен, а завтра к восьми утра - строго к восьми, автобус ждать не будет! - к проходной и на две недели припасть к матушке сырой земле, поднабраться от неё новых сил для производственных свершений. Есть вопросы?
Вопросов у меня было много, но я ответил: "Нет". Толку-то их задавать?
Домой с работы я пошёл пешком. Во-первых, погода хорошая, середина сентября, а тепло. Ну, то есть прохладно, конечно, ветерок, в куртке вот, но для сентября-то тепло же! Небо, например, очень приятное: серо-голубенькое, простецкое такое, как бы выгоревшее; мелкие подвижные облачка плывут, листва только-только желтизной покрывается - красиво, ей-богу. Вторая цель - это мысли в порядок привести, осмотреться без посторонних в новой жизненной ситуации. Вот, скажем, погода хорошая, так это же плохо, бабье, значит, лето, идёт, а что мы о нём знаем? Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора. Дивная, но короткая, поэтому и нехорошо. Кто это написал, Тютчев вроде? Если Тютчев, то девятнадцатый век, классика. Классике я доверяю, хотя, правда, не очень люблю, мне как-то современная зарубежная проза ближе, про нас она, про простых невезучих людей. Что классика: Средь шумного бала, случайно..? - а где сейчас этот шумный бал? Танцы-обжиманцы в парке или в доме культуры, ну кого там встретишь, шпану местную? Стоп, про погоду же надо! Так вот, короткая пора, а у меня срок две недели, нет, точно не продержится тепло. И вообще, это природа плюс битва за урожай, там как на войне - ситуация меняется каждую секунду... А это кто сказал? Ворошилов? Или Наполеон? Ёлки, ни о чём нет прочных знаний. Чему меня в школе учили? А в институте? Так и прошёл всю дорогу в пустых метаниях, без пользы, на автобусе надо было ехать!
Мать, вернувшись с работы и выслушав моё сообщение о командировке на поле картофельной брани, вдруг проявила себя с неожиданной стороны:
- Вот и чудненько, Лёня, очень это правильно и замечательно, полезно тебе будет в коллективе пожить, среди чужих людей - ну что ты всё за мой брючный костюм держишься? Окунёшься в народную среду, в деревенский русский быт, на сельскую молодёжь посмотришь, себя как-то проявишь... Может тогда и переосмыслишь кое-какие ценности, превратно понятые, иллюзии пустые утратишь. Осознаешь, наконец, что не на Гальке-копировщице из КАО-2 свет клином сошёлся.
Я растерялся, не видя связи между моей знакомой девушкой Галей и предстоящей поездкой в деревенскую глушь; оттого, а также для сбережения нервов, решил промолчать. Да и вообще, чего ей Галка-то далась - не понимаю: мы и не встречаемся давно, несколько дней уже. Посетили, кстати, только одни танцы да два киносеанса в Доме культуры, где даже не на последнем ряду сидели. Но настроение, конечно, стало портиться.
- Мама, я, между прочим, не вчера из школы вылупился. Когда в институте учился, пять лет в общаге прожил, если ты случайно забыла. И в строяк ездил ещё, почти два раза.
- Ох-ох-ох, везде-то Лёнечка наш побывал, всё-то он повидал... Общага ваша, допустим, не считается, это почти режимное учреждение было, туда даже девушек не пускали. Жили-то вы там, как в монастыре, или хуже - как в колонии для малолеток. Кстати, проводил ты там из недели меньше половины: в понедельник вечером заселялся, а в пятницу утром выезжал. А что до твоего второго стройотряда...
Я мысленно махнул рукой, сделал над собой усилие воли и перестал слышать, что там мать дальше излагает - бесполезно же: у неё своё мнение о моей личной жизни, у меня своё, и вместе им не пойти, как коню с трепетной ланью. Начал я думать позитивно: что с собой взять в этот колхоз, из одежды или вот, например, как вечера там проводить, в смысле, чем себя занять - не водку же лакать, которую я терпеть не могу. Вино сухое ещё можно, правда, если не очень кислое, а от креплёного меня мутит; но на картошке, я слышал, вино не пьют...
Минут через двадцать подошла мать, неудобно ей стало, что устроила сцену из домашнего театра прямо перед отъездом, да ещё ни за что, ни про что. Стала в утешение рассказывать мне лирические истории из своей тревожной молодости, ну уж, конечно, и про их с отцом трогательную встречу, случившуюся пусть и не на картошке, а в летнем трудовом лагере, но тоже, можно сказать, на лоне природы.
Слышал я об этом раз уже сто, но перебивать не стал, переживает ведь человек, мать то есть. Правда, к встрече этой можно тоже по-разному относиться: я, понятное дело, очень благодарен, что она состоялась, и что там дальше последовало, потому что не представляю даже, что со мной сейчас было бы, если б они не встретились. С другой стороны, папа после знаменательной той встречи долго у нас не задержался, я вот его совсем почти и не помню: так, маячит расплывчато какой-то мужик с усами. Что, впрочем, и не удивительно - трёх лет мне ещё не исполнилось, как отец с нами заскучал, затосковал и поехал по другим трудовым лагерям и стройкам развитого социализма за синей птицей. После той разлуки я встречал его в жизни раз несколько, мимолётно, но чувств, можно сказать, не испытывал при этом никаких, разве что лёгкую злобу за то, что у всех знакомых пацанов отцы были в наличии, а мой постоянно в командировке. Но мать вот к расставанию с ним относится с сожалением, видно, сумел её мой родитель серьёзно охмурить, не прогорело чувство с годами. Хотя кавалеров у неё после папы, надо сказать, сменилось немало, отчего был я постоянно с подарками ко всем праздникам. Но до уровня серьёзных брачных уз романтические зацепы эти так и не доросли, хотя, на мою мать глядя, можно сказать, что ещё не вечер...
Вадик Колмогоров, увидав меня утром на остановке, удивился:
- О, Лёнчик, привет, а ты чего рано так? Сумка-то какая у тебя серьёзная... Ха, стоп, да ты не на картошку ли, случаем, собрался?
- На неё, Вадя, на неё родимую.
- Блин, во повезло! У нас в комнате вчера все мужики на картошку запросились, а с Ваней Гороховым начальник даже ругаться начал. Типа Иван, ну у тебя же грыжа, ты из-за неё все субботники динамишь, продукты поднести, чтоб стол накрыть перед праздником в короткий день, и то отбрыкиваешься! А тут на тебе, на картошку потянуло! Не боишься, мол, что там, в борозде, ущемится грыжуля твоя, и не откачает тебя сельская народная медицина?
Тут подкатил с утра уже пропылённый автобус-скотовоз, полупустой ещё в это время, так что даже нам с Вадиком, молодым не инвалидам пассажирам без детей нашлось два места, расположившись на которых, мы продолжили психологическое расследование.
- А чего это они? Не в санаторий же посылают?!
- Ну, Лёня, женатые ж все, знаешь, как это пиленье бабское достаёт - взвоешь! В тайгу уедешь! Да и потом, ну куда они сами по себе из дому соберутся - в Ленинград если только, раз в пять лет, с детями по профсоюзной путёвке... А тут какая-никакая смена обстановки, передышка в вечной семейной борьбе.
- А ты тогда чего, ведь у тебя-то нет жены?
- Эх, Лёнька, у меня, может, ещё хуже... Сестра вот родила, ребёнок все ночи орёт - я спать не могу, сестра с мужем ругается, муж её с матерью моей ругается, и все вместе на меня нацелились: типа должен я у них на посылках быть! Нет, кончается моё бесконечное терпение, сбегу на какую-нибудь ударную стройку, покуда комсомолец ещё! Или сам женюсь, клин клином вышибать буду ... И Вадик умолк, пригорюнился.
Кондуктор, не старая ещё, но противная тётка, крутилась возле нас, прислушивалась, вроде как обилечивать собиралась, а тут завелась и заголосила:
- Ну кака молодёжь-та стала, ой беда, утописты одни, мы-то в молодые наши года рази о себе думали? Как бы родителям помочь, по дому все дела, за младшенькими, за стариками уход, никакой работы не чурались! А нынче-то, выучили их, одни у них диски на уме, попса каката да бонямэ...
- Мать, - крикнул кто-то сзади, - кончай базар, без тебя башка трещит! Или выручи, займи из своей сумки на опохмелку, жена не дала, тогда можно...
- Я те займу, займу я тебе, вот щас займу, щас автобус аккурат у ментовки остановится, так я за дежурным сбегаю, он тебе займёт! - тут же переключилась кондуктор, - Ну что за народ, одна у них мысль, идея единственна: глазки чтоб залить да на койку положить! Мы-то в молодые наши года рази так жили, об этом рази думали!
Тут автобус действительно остановился, мы с Колмогорычем вышли и расстались: я направился к проходной, а он устремился в магазин за питанием Малютка - такое было у него сегодня семейное поручение.
Я шёл и радовался, вернее сказать - радовался бы, если б на картошку не ехать. Причины для радости были: погода вот который уже день мягкая такая, обволакивающая, но и с осенней свежинкой; выспался я, что ли; неженатый, а это, оказывается, тоже плюс; солнце со мной играет: то спрячется за облако, то опять всё расцветит - красота! Осенняя пора - очей очарованье... Да! Я люблю, тебя жизнь... Конечно! Или вот: Люблю дымок спалённой жнивы.... Хм, это как-то уж слишком в тему, но пусть. Так, в размышлениях, я и дошагал до проходной, было без двадцати пяти восемь, не подвёл, получается, Черныха, явился вовремя, даже рано. Подошёл, осмотрелся, и не сразу, но почувствовал - сердцем пока, не умом - неладное что-то, хотя сперва и не понял, что. А потом сообразил: автобуса ведь нет! Ну это ладно, это ничего, автобус-то и опоздать может, а вот что главное: люди-то где? Ну не одного же меня на картошку повезут? А людей у проходной не было! Значит, что-то тут было не так!
Минут семь я ещё походил, время потянул, понаблюдал, понервничал - нет, никаких изменений не происходило, ни в людях, ни в автобусе! - поэтому зашёл в проходную и увидел там за одной из вертушек Борю, знакомого вахтёра, из нашего двора.
- Здравствуйте, Борис Радиэлевич!
- А, Лёня, привет. Ты чего не проходишь? Проходи давай! Вижу, что у дверей мельтешишь - ждёшь кого?
- Автобус я жду. Автобус на картошку отсюда отправляется?
- Да мне-то откуда знать?! Я, сам видишь, на посту тут, у меня своя работа, важная, ответственная: с пропуском граждан допускать на территорию, без пропуска - сам знаешь, куда посылать! Да, так вот. Не до картошки мне - к чему тут картошка?
- А люди? Нигде тут люди не собираются, которых на картошку повезут?
- Лёнь, какие-такие люди, что ты, как дитя пристал или как лист лавровый?! Я тут в системе контроля допуска нахожусь, вот моё место, по сторонам смотреть некогда мне! Автобус там приехал или ракета из космоса прилетела, люди собрались, инопланетяне высадились - дело не моё! У каждого свой участок работы, у кого так, за автобусами следить, а у меня вот безопасность обеспечивать, серьёзное дело, так что отвали давай, не мешай бдительность проявлять.
- Леонид Львович, - окликнула меня от другой вертушки незнакомая симпатичная, но полная женщина, тоже вахтёр, - Не задевайте вы его, ничего он вам путного не скажет. У него же пост номер один в стране, а он - самый важный постовой! Не было тут никаких людей, и про автобус ничего нам не говорили, а так предупреждают всегда. Слова её в пустой проходной звучали гулко, тревожно, как шаги командора.
Обуреваемый дурным предчувствием, я бросился к бюро пропусков, чтоб позвонить оттуда по внутреннему Стёпе Черныху. Позвонил - занято, ещё через три минуты - снова занято, ещё через три - занято опять. Что же делать? - стал Нелли Михайловне звонить, вдруг она чего подскажет, добрая душа.
- Ой, Лёнечка, я, конечно, не знаю точно, но мне кажется, что-то поменялось у них с отправкой... А тебе ничего не передавали? Жди, я сейчас Стёпку позову!
Черных, понятное дело, сразу начал орать: - Катышкин, ну зачем ты у нашей проходной?! Кто тебе говорил про нашу?!! Я как сказал - автобус в восемь от проходной, это значит - от проходной соседнего завода, ну козе же понятно! Кто-нибудь есть ещё у нашей проходной на картошку?! Ну вот, а я что говорю - все поняли правильно, ну вот только Катышкин... Что изменили, чего кому не передали? Что изменили, всем всё передали. Кому смогли, передали всем и всё. Короче, Лёня, не теряй время, дуй к той проходной, может ещё успеешь! Я сейчас туда звонить буду, попрошу, чтоб автобус задержали! Семеро одного не ждут, конечно, а там семьдесят семь... Но попробую. Ты главное давай беги, вдруг чего случится. Вдруг автобус сломается... Жми!
До той проходной было километра два, я сначала пошёл быстрым шагом, потом не утерпел - побежал. Тяжёлая сумка путалась, била по ногам, вдобавок стало жарко. Я стащил куртку, сунул её между ручками сумки, снова побежал - но не долго, выдохся, опять пошёл быстрым шагом. Проходная была за углом забора, асфальтовая дорожка огибала угол широкой дугой, петляла между деревянными и кирпичными строениями, складами, финскими ангарами. Когда я выбрался, наконец, на расстояние прямой видимости - а это метров пятьсот - светло-зелёный автобус ЛАЗ уже отъехал от проходной и медленно двигался вдоль чугунного забора парка, постоял на светофоре, взял вправо и исчез за зданием столовой. Всё, можно было уже не спешить. Оставалась ничтожная надежда, что это не тот автобус, не картошечный, но даже мне самому верить в это было смешно.
Когда я вышел на площадь перед проходной, она, залитая солнечным светом, оказалась совершенно пустой, это была особенная утренняя абсолютная пустота. Трудящиеся, не успевшие пройти через проходную до 8, сейчас погуляют по парку, купят газетку в киоске, почитают её на скамеечке, или в дежурный гастроном заглянут. А вот уже ближе к 9 подтянутся и из Бюро пропусков станут названивать начальникам, плакаться и выпрашивать увольнительную, чтоб пропустили, будто бы они с утра выполняли в городе служебное поручение. Схема всем известная, но рабочая. Тем не менее, присмотревшись, я зафиксировал возле Камеры хранения - отдельно стоящего памятника деревянного зодчества 19-го века - знакомого человека, Дмитриева Вячеслава, бригадира длительщиков на старом ТИСе. Он уверенно курил, одет был как турист, а у его ног стояла небольшая дорожная сумка. Я подошёл, поприветствовал:
- Привет!
- О, группа режима, нигде от вас не укрыться! А ты чего здесь, гуляешь или собрался куда?
- На картошку откомандировали, а я на автобус опоздал...
- Да, только что отъехал автобус-то, пяти минут даже не прошло! Ну ты чего ж так опрометчиво, взгреют вот теперь! Черных ведь у тебя начальник? - знаю такого, интеллигентный мужчина, но суровый... А я, кстати, тоже туда еду!
- И ты опоздал?
- Ну! Нет, конечно!
- А чего ж не поехал?
- Хм, Лёня... как сказать... короче, миссия у меня.
- Чего? Миссия? Что за миссия? Как у миссионера?
Вячеслав сначала надулся, обидевшись, курнул пару раз и демонстративно помолчал; видно было, что говорить ему не велено, но миссия эта его распирала:
- Вот что, Лёнчик, я расскажу, но только ты не проболтайся, ага? Ты вроде парень надёжный, за языком следишь, но тут вопрос тонкий, политический вообще-то вопрос, поэтому чтоб никому ни-ни, лады?
- Слав, так я ж не баба, чего мне трепаться, особенно если дело серьёзное..?
- Вот-вот, слушай в таком разе, только имей в виду - всё секретно... Короче, от нас, от длительщиков, на картошку шесть человек разнарядка, как обычно, на две недели. По паре с бригады получается, за день до отъезда начальник вызвал ребят для инструктажа, в мою смену, ну и я с ними, как бригадир. Там разговор шёл типа парни, не подведите, без озорства и всё такое, трудовая дисциплина чтоб на высоте, ну, трали-вали... А ребята толковые, хорошие, Иван Фёдорович, не бзди, всё будет в ёлку, дело знакомое. Только вот один момент... А Фёдорыч сразу: Что, что такое? - Да вот барак, где жить, в сентябре не топят ещё, с октября только начнут. А прогноз такой, что может похолодать, сентябрьский холод - он пронзительный. Днём, на работе, можно и не почувствовать, а в ночь в дощатом бараке дубак, и спать в одиночку, без грелки, ну без бабы, то есть. Притом бельишко постельное у них из пионерлагеря, чисто летнее, не согреешься. В общем, может прохватить конкретно, недалеко и до бюлютеня, а кому это надо? Как итог, на шестерых на две недели запросили парни четыре литра гидролизного. Нам, мол, не для баловства или там чего, исключительно для сугрева после работы в полевых условиях. Вот так они ребром поставили вопрос. Сговорились видно, я-то вообще был не в курсах.
- Ха, здорово, а начальник чего?
- А чё, Фёдорыч мужик правильный, рабочий класс понимат, и зачем спирт на производстве - соображает тоже. Сам из слесарей вышел, техникум потом, конечно, вечерний, институт заочный, партийная линия, поднялся, но корни свои помнит. Тут же вызвал Пахома, Пахомова, то есть, начальника ПДБ, узнать, имеется ли препарат в наличии? А тот опа! - на данный момент таким количеством не располагаем. Парни сразу загрустили, один типа блин, плановая операция у меня на это время, другой - жена беременна на последнем месяце, третий - любимая тёща приезжает из Махачкалы... Но Фёдорыч тут голос возвысил, ша мол, в три дня соберём и до места доставим, я слову своему хозяин. Но это известно, слово у него кремень, парни поверили и спокойно отбыли, выполнять поставленную задачу.
- Ну и?
- Чего, нестыковочка вышла, Фёдорыч сам захворал, ушёл на больничный лист. Перед тем как на лечение отбыть, конкретно обо всём распорядился, ан, как говорится, с глаз долой, из сердца вон... Парни там, в полях, а здесь людишкам, замам и завам, кто за него остался, главнее человека план, из дирекции указания, всякие текущие моменты. Забыли про работяг в сельской местности, самим-то в жопу не дует - три дня прошло, четыре, пять - и ничего. А вчера слесарь приехал, со сборки, он там за местной девахой приударил, а парень её ему накостылял; парня в ментовку на пятнадцать суток, а сборщика домой, на рибилитацию. Особливо отметить надо, что сборщик-то сам женатый, такая вот история. Но это его личный вопрос, не о том речь.
Слава передохнул немного, подступая к кульминации, раскурил новую недосушенную Яву дукатскую, и продолжил:
- Так привёз помятый сборщик от наших письмо, в цех его доставил, из письма понятно, что бунтовать собираются ребята, точнее - бастовать, на работу решили не выходить. Мало того, позицию свою соседям по бараку разъяснили, и те решили их поддержать, из пролетарской солидарности. Законное дело, я считаю. Известили Фёдорыча, тот, не важно, что больной, тут же в цех прилетел и этих замов и завов своих чуть ли там не затоптал, уволю на..уй так орал, что в испытательных боксах слышно было. Понять его можно: с одной стороны слово, им данное, как бычок поганый раздавили да сверху плюнули, а с другой - за забастовку его из начальников разжаловать моментом могут. А тут ещё незадача - четыре литра, что Пахом в два дня собрал, его ж опять до нуля разбазарили! И вчера это кодла заныла: "Да давайте мы им премию выпишем, по два червонца на рыло, пасть заткнём! Где мы сейчас спиртом разживёмся?" Вот скоты продажные, по себе о людях судят! Парням нашим деньги может и нужны, конечно, кому они не нужны, только ведь на эти червонцы в премию жёны лапу наложат. Опять же у кого-то другого их изымут, эти червонцы, лишат кого-то заслуженного поощрения! Да и вообще, мужики ж от обиды эту бучу подняли, из-за того, что за равных их не держат! Им же слово дали, пообещали, вроде как по рукам ударили - а на деле под жопу пинком! Они теперь поганый спирт этот, может, и пить-то не захотят, колом он им в горле встанет, выплеснут нахер на колхозную ниву!
От своих неуёмных фантазий и пафоса Вячеслав так разгорячился, что задохнулся даже, закашлял, замолчал. Я выждал маленько и осторожно решил уточнить:
- Ну а ты-то тут при чём?
- Я-то? Ко мне вчера вечером Соков, парторг наш, зашёл. Дмитриев, говорит, завтра в колхоз поедешь, пять литров гидролизного повезёшь, конфликт уладить. Один литр сверху, как, значит, неустойка, Фёдорыч распорядился. Подходи к семи, а когда ехать, не знаю, как только соберём, так сразу. А я что - я человек исполнительный, меня как патрон в ствол - и стреляй, всегда готов. Надо бы этот спирт в космос, на станцию Салют доставить - я и туда согласен, если для дела требуется.
- Так автобус-то вот ушёл, как же ты теперь, своим ходом?
- Ну нет, своим ходом с таким грузом ехать рискованно, больно ценность велика. Это ведь даже не деньги, выше бери, валюта. У завода-то чай не один автобус, машин полон гараж. Да Соков мне так сказал: - Не удивлюсь, Слава, если на служебной Волге поедешь, вон главному инженеру новую выделили. Её же для производства выделили, а не чтобы баб профсоюзных по ресторанам возить, и для нашего дела она в самый раз сгодится. Очень уж оно важное стало, это дело. А может, и на Уазике поеду, или на Урале с коляской - как сложится, я ко всему готов. Как говорится - жила бы страна родная... А погляди-ка - не тебя это там, у проходной зовут, мужик какой-то ручонками размахивает на ступеньках? Черных твой вроде?
Солнце висело прямо над проходной, слепило, но Стёпу Черныха я бы где угодно узнал. Он, большой как Атлант, стоял на ступеньках, руками размахивал и кричал что-то вроде: "Катышкин дегенерат всегда ты будешь виноват!", ну или похожее, так мне показалось. Я скорбно вздохнул, пожал Славику руку на прощанье - рука у него была твёрдая, как у Буратино - и побрёл в предначертанном роком направлении. С половины расстояния слышимость улучшилась, и я начал различать: - Лёня, ну что ты так тащишься, веселее давай, тут вариант вырисовывается, поторопись! Я ещё раз вздохнул и побежал. И вот только я стал взбегать по ступенькам, что-то произошло. Я вообще не понял что, но мир как-то резко накренился, начал поворачиваться и вдруг я почувствовал, что он стал жёсткий, очень жёсткий. Потом-то мне сказали, что я жутко орал секунды четыре, но я этого не помню. Как в кино: потерял сознание, очнулся - гипс. Я сознания не терял, но на несколько секунд из потока времени выпал, это да.
Когда после своего падения я лежал на площадке над ступеньками, куда меня перенесли, из разговора работников проходной, Стёпан Степаныча и просто неизвестно откуда взявшихся граждан, я понял, что у одной из ступенек неделю назад отвалился край. Наступал на отсутствующий край я не первый, но те, кто до меня, они скорее спотыкались, и травм избегали, а получил травму только я. Бумага про ступеньку за подписью начальника проходной уже несколько дней как была написана, побывала в АХО, из АХО ушла в отдел кап. строительства и сейчас шла куда-то ещё, так что всё было как положено. Если б не тяжёлая сумка в моей правой руке, я бы, наверное, тоже устоял, но сумка меня сковала, пришлось падать и ломать руку. Если точнее, кисть и вдобавок почему-то безымянный палец на левой руке. Но детали эти прояснились уже после.
Пока я лежал - лежал-то недолго, долго ходил потом, прижимая руку к животу и тихонько рыча - Стёпа владел инициативой. Сначала он требовал, чтобы принесли из аптечки йода, надо руку обработать йодом, а потом перевязать, но начальник смены, пожилой усатый мужчина говорил ему, что йодом тут не поможешь, ты гляди, Степан, как у парня рука синеет, и пухнет ещё к тому же; он или связки порвал, или перелом. Тогда Черных начал кричать, что меня необходимо отправить в здравпункт, там перебинтуют и укол сделают, или таблеток дадут, только надо быстро, потому что мне сегодня ещё на картошку ехать. Но тот же мужчина сказал, что заводской здравпункт только порезы и чирьи бинтует, давление может померить, если вдруг прибор исправный, а мне надо скорую помощь, и сам же её вызвал. Приехала она быстро, и тут же мне сделали укол, прямо в машине, и руку мгновенно по правилам зафиксировали. Минут через пять, когда укол начал действовать, мир вдруг снова стал обретать свои привычные очертания, а я - способность воспринимать и анализировать. Первым делом я взволнованно спросил про сумку, и фельдшер, тётенька с добрым лицом, вежливым таким тоном, как для нервнобольных, разъяснила, что сумку сохранили, с сумкой всё в порядке, а высокий мужчина - это Стёпа, как я сообразил - пообещал доставить её ко мне домой.
Скорая, переделанная из УАЗика-буханки, доставила меня в приёмный покой больницы, в которой работала мать, и вот прямо сейчас она должна была находиться здесь, в своей обожаемой терапии. Всё время, пока меня оприходовали, водили на рентген, ждали снимок, накладывали гипс, я думал об этом, и мне казалось это смешным: надо же, меня тут лечат, а она где-то рядом и ничего не знает. Но вдруг дверь распахнулась, и в кабинет вбежала мать, она как бы крикнула, но шёпотом: - Лёнька, ну как же так? - и тут её лицо мгновенно стало мокрым: столько слёз сразу вылилось из глаз. Толстая медсестра и врач-хирург с угрями, хотя уже лысый наполовину и седой, бросили меня и принялись её успокаивать, что ничего страшного, ну перелом, с кем не бывает и т.д., и т.п. Но что-то у них не получалось, мать смотрела на меня, не говоря больше ни слова, а слёзы текли и текли, просто потоком. Я тоже молчал, смотрел, а про себя думал, что я, наверное, прощу её за прошлые придирки и вообще обиды, и несправедливости, и ещё авансом вперёд, лет на десять. Ведь никто же больше и никогда не будет так из-за меня плакать, даже если я голову себе сломаю, а не то что безымянный палец и кисть, как сейчас. Но говорить я ей об этом не стану, потому что об этом не говорят.
С работы мать, ясное дело, отпустили, чтоб меня сопроводить до дома и вообще позаботиться о пострадавшем, но машину не дали: не было свободных машин, все в разъездах. Сначала мы собирались ехать на автобусе, но тут такси привезло в отделение родовспоможения немолодую уже пациентку, которая неожиданно для всех решила прибавить к своему семейству раньше срока. После небольшого, но тягучего ожидания - таксист искал, кто же с ним расплатится за роженицу - пятнадцать минут до дома мы наслаждались движением в Волге, с ветерком из окна, которое я здоровой рукой приоткрыл, и слушали байки таксиста о перевезённых им за жизнь забавных больных. Тут я вспомнил Дмитриева Вячеслава, который, может быть, прямо сейчас выполняет свою миссию в служебном автомобиле повышенной комфортности, приписанном к главному инженеру, и мчит на картошку, куда мне теперь дорога заказана. Как причудливо торит свой путь судьба!... хм, а кто это сказал - Чапек? или, может, Заратустра?
Дома мать, конечно, уже не плакала, вспомнила про клятву Гиппократа и взяла себя в руки, и как-то потихоньку снова начала меня учить жизни и воспитывать, но это было уже не важно, не обращал я теперь на это внимания. Рука, кстати, болела, да и вообще резкий такой вираж жизнь заложила - надо было как-то привыкнуть к новому состоянию, осмыслить его, что ли... Немного погодя, мать собралась в магазин: купить чего-нибудь, чтоб вечером не готовить, травмированного побаловать вкусненьким, да и прогуляться, выработать адреналиновый выброс. А я включил телевизор, так, узнать, что по нему днём показывают, пока я на работе. По первой программе показывали футбол, а вот по второй ничего, просто таблицу. Я подумал немного, что оставить - вместе с таблицей крутили современные песни - но выбрал всё-таки футбол.
Я футбол люблю, с детства ещё. В детстве мы с матерью жили в коммунальной квартире в доме рядом с заводским стадионом, ну напротив прямо, в двух шагах. У этого завода была футбольная команда, которая очень хорошо в него играла, занимала первые места в чемпионате Союза. Но не в высшей лиге, и не в классе А, а в классе Б, и всё время старалась из класса Б в класс А перейти. Только никак у неё это не получалось, а весь город и даже район очень за неё переживал и сочувствовал. Поэтому на любой домашний матч собиралась уйма народа, и на нескольких площадках вблизи футбольного поля устраивались передвижные буфеты. Если проще, то это была стойка с толстой продавщицей и несколько столиков, за которыми болельщики, иногда с болельщицами, стоя пили лимонад и ели бутерброды, ром-бабы или булочки с марципаном. Наверное, пирожки ещё были - с капустой, с рисом и с яйцом, с зелёным луком; продавалось, скорее всего, и пиво, но мы - я и мои приятели-пацаны - его как-то не выделяли. Что за бутылку из-под лимонада, что из-под пива при её сдаче давали 12 копеек. А бутылка с лимонадом стоила 22 коп., мороженное пломбир в вафельном стаканчике 12 коп., а Ленинградское в шоколадной глазури - 19 коп., и все эти и многие другие вкусности подвозили к каждому футболу в необъятных количествах, без всякого намёка на дефицит.
Сами взрослые пустые бутылки не сдавали, это считалось зазорным, стыдным даже делом. Ну вот, например, угощает парень девушку ситром и песочным пирожным, а сам в этот момент мужественно пьёт пиво и ест бутерброд с сыром - да неужели побежит он после этого бутылки сдавать? Да он лучше сквозь землю провалится! А мы собирали и сдавали, и наедались мороженым и другими вкусностями на целую неделю, иногда, правда, на две, до следующего фартового матча.
Взрослея, я начал интересоваться и самим футболом, как игрой. Сначала только первым таймом, заполняя зрелищем перерыв в работе буфетов, а потом втянулся и стал любителем этого спорта. Даже сам играл, по вечерам на баскетбольной площадке, 5 на 5 человек, когда в институте учился, да и так вообще, при случае.
Вот и сейчас я внимательно наблюдал по телевизору за борьбой двух известных команд, и даже увлёкся, Озерова заслушался, но вдруг почувствовал - а ведь ещё кто-то в комнате присутствует! Обернулся резко - ба, да это Вадик Колмогоров, ну, из первого отдела, с ним мы сегодня утром в автобусе ехали вместе! Вадик был неуверенный какой-то и смущённо улыбался:
- У вас дверь открыта, но я всё равно постучал, а ты, видно, не слышал. Телик орёт, дома думаю, да и куда он со сломанной рукой...
- Привет Вадя, классно, что зашёл, тебя профком прислал?
- Да нет, Черных твой направил, сумку вот велел занести, я её в коридоре оставил. Ну ты как сам-то, как себя чувствуешь?
- Рука болит, да и растерянность какая-то... Сам посуди: утром вот ехать собирался за урожай бороться, а сейчас уже не надо никуда, даже на работу. Смешно как-то. С толку сбит, вот как себя чувствую.
- Ты знаешь, а меня вместо тебя на картошку послали!
- Иди ты!
- Да, твой Черных с моим начальником договорился. Я вообще-то рад! А нам в отдел Чёрных на две недели отдаёт Мишку Зайцева, который у вас полиморфные группы Ли внедряет, ну вроде как для тех. учёбы. Наш Пуцатик тоже решил их попробовать, а то, говорит, что мы всё по старинке... Ну ладно, пойду я, мне ж ещё собираться надо!
Мы крепко пожали друг другу руки - правая-то у меня нормально работает! - и Вадик убежал. А я подумал: - Да, когито эрго сум. Не знаю точно, что это значит, но звучит красиво: Когито эрго сум! Мне лично нравится.