Аннотация: Что есть Суд Божий? Какими ценностями и значимостями мы меряем Мир сей?
Д Н Е В Н И К
Мне теперь исполнилось семьдесят лет. Довольно почетный возраст. Вот он то, этот мой возраст и заставил писать эти строки, что бы осветить ход моей жизни, вернее итог ее.
Я получил эту работу, благодаря стечению тех обстоятельств, которые мы не выбираем. Столичный городок, республики второй по значению после России в составе Союза.
Население все больше мещане, люди суетные и простые. Практика моя позволяла мне брать работу и в более престижных городах, но по воле судьбы я живу в провинции. А так как ничего кроме как психологических консультаций я делать не умею, волей - не волей, занимаюсь работой мною любимой и привычной. А случилось это вот как.
Революция разбросала нас, друзей и родственников по всему миру. Да что там миру, по Вселенной. За тем война с немцем. Ужас и хаос, который я пережил в Сибири. Затем стройки, новые достижения и прочая суета. Теперь шестидесятые годы, время потепления. Как поэты говорят - "оттепели". А мне все еще холодно. Да и поздно принимать современное тепло, которое по - прежнему мне не понятно и чуждо. Впрочем, не хорошо так судить о своей жизни.
Народ все больше практикует телесную терапию. Душа у нас теперь декретом большевиков устранена и запрещена. Я практикую как врач по болезням психическим. Вначале я настаивал на статусе консультанта, но не врача, но меня никто не понимал в этом. И я решил пойти на уступки в малом, что бы сохранить суть моего дела.
. Случилось так, что я после прибытия из Сибири подрабатывал всякими работами непристойными и мелкими. Мел двор, работал сторожем. Но Провидению угодно было сделать все по своему.
Как то довелось мне консультировать партийного секретаря. Я так и не понял, от чего секретарь, является такой значимой фигурой в их партии. Газет я принципиально не читаю. На улице в диспутах не участвую. Те немногие мои приятели, которые близки мне, не говорят со мною о мещанских новостях и достижениях коммунизма. Нам он абсолютно равнодушен и в начале нашего знакомства, был положен договор. Не говорить о политике и социуме социализма. Неприятные и не понятные душе моей слова, обозначающие господствующий строй.
Печальнее всего то, что книг хороших теперь найти стало трудно. Зарубежные труды по психоанализу и просто художественную литературу найти так же не возможно.
Но я хитрый и предприимчивый старый лис. Завел нужное мне знакомство в центральной библиотеке. И теперь могу читать классиков русской литературы. Как хорошо, что коммунисты их не запретили.
Да, я немного отвлекся от описания темы для меня важной. И так, по рекомендации хорошего моего приятеля Льва Давыдовича, невропатолога городской больницы, ко мне обратился этот самый секретарь. Буду называть его Егором Матвеевичем. Этика, не позволяет мне писать истинные имена.
В телефонном разговоре договорились о том, что за мною приедет авто и отвезет меня в кабинет этого самого секретаря. Товарищ проконсультировал меня отсталого во времени. Он объяснил мне, что секретарь теперь есть главное лицо во всей их структуре власти. На мой вопрос, у какого руководителя служит секретарем Егор Матвеевич, мой знакомец так и не ответил. То, что нет теперь руководителя, а есть вместо него коллектив и во главе секретарь, для меня осталось не понятым и каким - то странным фактом. Но принял я эту информацию как данность и относился к секретарю как к большому начальнику. Как в Сибири, про которую я положил себе не вспоминать. был начальник лагеря.
Вот уже как почти семь лет я вернулся из Сибири. А все еще никак не привыкну к устройству общественному.
В те времена я жил в коммуналке. Большой квартире, где имел собственную комнату. Мою квартиру, в которой я жил еще до Сибири, комиссовали. Употребляю здесь слова ужасные, но они теперь приняты в обществе. А попросту говоря, квартиру у меня отобрали. Там я жил с женой и сыном. Сын погиб под Краковом в войну, а жена живет теперь с каким - то начальником. Ну да Бог с ней.
Когда вернулся в город от мест не столь отдаленных, мне выделили койку в общежитии больницы. Друг детства моего , Коля Гипернейтер, похлопотал за меня и я получил эту самую комнату в квартире бывшего генерала конной гвардии Его Превосходительства Шамилова. Там жило еще шесть семей кроме меня. Шумно, тесно, но ведь не общежитие.
И так в договоренное время зазвонил дверной звонок. Шофер проводил меня к авто и открыл дверцу заднего ряда. Так открывали для меня дверцы авто только однажды. В декабре тридцать седьмого.
Мы ехали за город довольно долго. Как я стал понимать , в летний дом. Строение было большим, неуклюжим и каким - то казенным. Впрочем, сосны вокруг дома были кстати. Они придавали вид дому живой и даже интересный.
Шофер шел впереди меня и говорил, каким - то людям о том, что я, шедший у него за спиной, был с ним и тем самым обеспечивал мне пропуск. Мы остановились у массивной двери. Мой провожатый пошел доложить обо мне, а я остался ожидать приглашения.
Егор Матвеевич вышел мне на встречу. Фигура совершенно обычного человека. Немного грузноват, покатые плечи, длинные руки. Волосы на голове не чесаны, сапоги гармошкой без блеска, френч немного истерт на лацканах рукавов. Все это выдавало личность поглощенную заботами не личными. Подбородок крупный и скуластый, говорил о его хозяине как о человеке волевом и авторитарном.
Но меня всегда интересовали глаза. Именно в первом контакте с клиентом, важны были глаза. Они у секретаря были широко посажены, мощные бровные дуги, широкий и высокий лоб. Лицо открытое, как принято у нас говорить. Глаза имели большую плотность и четкую контрастность. Т.е лицо человека открытого к контактам. Передо мною стоял человек сильного типа нервной организации.
Во мне просыпался тот, кто когда - то давно, еще до войны, мог практически безошибочно ставить пороговые диагнозы.
Пороговый, от слова порог. Когда клиент переступает через порог, хороший психолог должен был определить его психотип, род занятий и отчасти прогнозировать проблематику.
На пример Гордей Иванович Меньшиков, врач от психоанализа, по стуку в дверь, мог определить темпо, рост и вес, а так же пол человека стоящего за дверью. И это он называл запороговый диагноз. Теперь таких врачей нет.
И так мне на встречу шел мужчина шестидесяти двух лет, сангвинического с уклоном в холерическую темпо, экстраверт , обладатель большой жизненной энергии. Но при всем этом человек усталый и даже измотанный чем то или кем то. Его губы широко разлетались по лицу и были тонковаты в своих линиях. Это говорило о принципиальности и решительности в поступках. Так же черты щек и ушей выдавали человека склонного к риску.
Секретарь протянул мне обе свои руки, что говорило о его руководящей роли в нашей встречи. Моя протянутая ладонь тут же утонула в его мощном рукопожатии.
- Ну вот Вы какой! Врач неслыханной ранее мною профессии. Голос Егора Матвеевича был зычный и мощный, как и положено хозяину республики. Он предложил мне массивное мягкое кресло, сам устроился на диване который стоял напротив кресла.
- Иван Прокопьевич Левченко, рад знакомству произнес я, стараясь, что бы речь была не громкой, но уверенной.
Пришла какая то женщина, по всей видимости - прислуга. Принесла разнос с чаем и печеньем и поставила его на резной столик для газет . Я понимал, что вот он мой звездный час. От него этого человека - секретаря, зависит моя будущая судьба. Впрочем, ничего хуже ,чем есть с моей жизнью он не сделает. Но этот человек мог свершить все, о чем я только мог мечтать! А мечтал я о работе той, которую люблю и которой обучен. Я мечтал о своем кабинете. О своей практике в сфере психоанализа .
- Да, знаете ли моя профессия забыта. Здесь я немного прошелся по истории психоанализа, вспомнив о Фрейде и его учению.
- И как же этот ваш анализ ? Что же он лечит ? Ваш протеже говорил, что вы специалист по делам душевным и что можете помочь поправить здоровье и что вы вообще волшебник.
Я только мог предполагать, о чем говорил Лев Давыдович секретарю. Но меня интересовало то, о чем хотел сказать, но еще не открылся в том мой собеседник. Я попытался рассказать о принципах психоанализа и о той коррекции , которую можно было бы совершить с его помощь. Егор Матвеевич слушал внимательно и с нескрываемым интересом. Мы говорили еще минут десять о науке и о старом устройстве здравоохранения. Секретарь говорил о том, что все лучшее нужно брать от старого дореволюционного режима, и это меня начало пугать. Такие речи не услышишь от начальников мелких рангов, за них можно получить как минимум... Впрочем вскоре я успокоился. Этому человеку бояться было некого и нечего. Он мог быть всем, кем пожелает. И теперь Егор Матвеевич играл роль доверительного добряка. Через время я перешел в решительную фазу моего присутствия. Мне необходимо было занять роль ведущего этот разговор.
- Если Вас не затруднит, Егор Матвеевич, Вы могли бы рассказать о своих тревогах и некомфортных состояниях. О том, что тревожит Вас в себе самом. Как я понимаю, наука которой я занимаюсь Вас интересует в связи с какими то Вашими беспокойствами ? Дальше я как всегда, рассказал о врачебной тайне и этике. Очевидно, что вопрос этот был для него важным.
- Да, доктор. Беспокоит. Егор Матвеевич встал, подошел к массивному столу. Не спеша раскрыл портсигар. Извлек папиросу и зажег ее спичкой. При этом предложил мне курить. Я вежливо отказался, сказав о своем преклонном возрасте.
- В двадцатых годах, я был молод, бесшабашен и не боялся никого и нечего. Как и большинство большевиков воевал с Деникиным, Петлюрой и прочей сволочью. В то время я командовал ротой, затем полком... В общем войну окончил как мне тогда казалось, лихо и достойно. Партия поручила мне возглавить культурный сектор Киевской губернии. А у меня образования то, считай и не было ни какого. Семь классов церковно приходской, да первый курс инженерного факультета Университета. Вот и все образование. Впрочем, по тем временам, и это было хорошо. Примеры приводить не буду, сами знаете как тогда было.
Ну, должность то я получил, а что делать мне было с ней, не знал. И каким должен быть мой отдел, я даже во сне не видел. Ах доктор, какие были времена!
Я достал свою тетрадку и некоторые его особенности речи подмечал в виде конспекта.
- Простите, Егор Матвеевич, что перебил Вас. А как Вы считаете теперь, комфортное время для вас было? Что Вы ощущали тогда, что переживали? Извините, это всего лишь профессиональное любопытство.
- Да, что переживал? Мало спал, мало ел. Но ведь дело какое дели в те времена! Шутка ли, построить такую махину! Го - су - дар - ство! Это Вам не ... Впрочем ладно... Он махнул рукой, как бы прощая меня.
Так вот, продолжал секретарь. Выделили мне комнату в управлении "наркомпроса" и дали в помощники секретаршу с печатной машинкой. Вот так рождалось будущее министерство культуры. Через месяц у меня были две комнаты, через три года переселились в новое двухэтажное здание на Крещатике. Я лично прибивал табличку на которой было свежей краской написано, - Отдел Культуры Народного Комиссариата. Мне полагалась машина с шофером и личное оружие.
В те годы вышел декрет Ленина о борьбе с несознательностью населения. В нем разъяснялась роль партии в борьбе с религией. В Москве нас всех собрал Луначарский. Выступал Ленин и много кто еще. Нам разъясняли как надо было бороться с религией и церковниками.
На следующий год, Каплан стреляла в Ленина. Прошло всего пол года, после нашего съезда. Мне предстояла большая работа, серьезная и не простая. Нужно было уничтожить то, что создавалось почти два тысячелетия. И что сложнее в головах у народа выкорчевать то, во что они верили с пеленок.
Дома я не ночевал. В моем кабинете был диван, вот он мне и был домом. Я постоянно был в разъездах по волостям. Нужно было организовать работу на местах.
Да, доктор. Мы рушили церкви, отдавали под суд несговорчивых попов. Мои люди работали вместе с чекистами и я соответственно входил в состав так называемой "полевой тройки" . Я надеюсь Вы Иван Прокопьевич знаете, что это обозначает? Он обращался ко мне.
- Да увы, знаю. Очень даже знаю. Но прошу Вас, не отвлекайтесь, говорите.
Секретарь отхлебнул уже остывшего чаю и подкурил новую папиросу.
- Так вот, заседал я в основном по делам попов да немногих учителей. Дело было в ноябре, двадцать четвертого. Тогда в ответ на попытку уничтожить Ленина, борьба с контрой обострилась. Указание Москвы было - как можно более решительно и жестко бороться с врагами. А это сами знаете, что значило. Так вот. Привезли к нам на суд одного попа. Он в Суммах служил в церкви. Приход имел и жил так себе, ничего. А как мы церквушку его переоборудовали на дом культуры, так с ума сошел. Ушел в лес, построил себе шалаш и стал там жить себе в одиночестве. Его как сейчас помню, Иоанном звали. Да и жил бы себе, нам он не мешал. Но вот народ к нему потянулся. И стал он там, в лесу службы служить, да праздники их поповские праздновать. А дальше - больше. Зимой без тулупа тот поп живет себе. Да и ничего считай - не ест. А только воду пьет да немного хлебом закусывает. И начал народ он лечить, ну как знахарь, что ли.
Народ и пошел к властям. Что , мол вы отобрали жилье у попа, церковь разрушили и все такое. Те в губчека. Так мол и так, и что делать им? Ну а чекисты ко мне с вопросами. А пока мы решали, ЧеКа на всякий случай привезли и заперли попа в своем подвале .
У меня дел тогда было не впроворот. Некогда с попом было мне решать. Ну вот он и сидел в подвале. А тем временем в этом самом подвале начали какие то странности происходить. Ну, по первых порах, как посадили Иоанна, на дверях его камеры рисунок как то нарисовался. На икону похожий. Не придали мы тогда этому значения. Привели его как то на допрос в кабинет, что при подвале том. Зам начальника управления его сам допрашивал.
Иоанн сел на стул и говорит. Знаю, что жить мне осталось пятнадцать дней. Так же знаю, что пятеро служивых солдат смерти меня придадут. Так же и ты знай. И начал рассказывать этому комиссару о его прошлой жизни. Ну, тот рот открыл и слова сказать не может. А Иоанн говорит, и о будущем твоем, мол знай. Падешь ты от руки своей, как и я от твоей. У комиссара от слов этих голова болеть начала, да так, что он уже и терпеть не мог. А Иоанн - поп, ему и говорит, что мол, голова болит? И берет кружку с водою, что стояла у него на столе. Перекрестил ее и говорит - пей!
Ну комиссар тот от боли очумел и полкружки выпивает. А Иоанн говорит, - нет мол, до донышка пей, всю воду. И как этот комиссар, которого все боялись и падали ниц при одном виде его, выпил воду, голова тут же прошла.
За это, Иоанна более никто не вызывал на допросы и не унижал. Но через время комиссар тот начал узнавать, что потянулись к Иоанну мелкие чины к нему в камеру. За то, что бы нести дежурство в коридоре где был карцер с камерой Иоанна, служивые давали взятки своим командирам.
Хуже того, на пятый день произошел случай, который потряс не только чекистов, но и весь Киев. Так случилось, что у комиссара губернского губчека , сын заболел тифом. Надежды уже никакой и не было, все готовились к наихудшему. И как то , что бы его утешить, его заместитель рассказывает ему как он допрашивал Иоанна и как голова болела... В общем спускается в подвал главный комиссар управления. Садится напротив Иоанна и молчит не знает, как ему сказать. А поп ему тогда и говорит,
- Вижу с чем мол ты пришел. И подымает с пола миску, в которой ему принесли баланду на обед. Да только не ел Иоанн уже пять дней, а только воду пил. Миска та грязная, вонючая. Он перекрестил ее и пошептал молитву.
- Вот возьми и неси домой. Пусть сын съест все, до капельки. Даст Бог выздоровеет. Только после того как здоровье к нему возвратится, путь пойдет в церковь на исповедь, да причастие. Знаю, что крестили вы его, только не уберегли от грехов. Вот и болеет от того.
Комиссар вызвал солдатика, что бы тот отнес миску ему домой. Но Иоанн не унимается.
- Нет говорит, сам неси. Да сам корми, если у него рука не подымается. При этом тон его речи был крепким и приказным. Комиссар к такому никак не привык. Он тут многое насмотрелся, как люди ломались и ползали перед ним на коленях. Это было. Но что бы ему приказывать... Но делать нечего, сын все таки. Молча встал, взял миску и пошел. После того, как сын съел эту Иоаннову баланду начал поправляться. Да так быстро, что через три дня уже ходил и его проснувшийся аппетит пугал даже врачей.
Мне эту историю рассказывал сам комиссар. После того как сын начал поправляться, слухи о его чудесном даре поползли за волость. Про него узнали и в Москве. Мне звонил мой непосредственный комиссар из Москвы.
- Что вы там за цирк развели, спрашивает. Я ему пытаюсь объяснить, что я мол не причем. И тут он мне говорит
- Что бы в недельный срок приговор мол был вынесен. И приведен в исполнение!
Ну, я трубку положил на аппарат, а пот со лба так и катит струей. В губчека такой же звонок от самого верховного начальства. Сели мы с комиссаром , что бы решить, как нам быть. Но как только начинаю говорить, что мол надо тройку созывать, он как в бешенстве.
-Нет. Не могу я. Как ты не понимаешь! Сына он мне спас, ты же знаешь! Ну и в демагогику всякую пускается кричит, а дело стоит. До утра мы с ним заседали. Ну что нам делать было!? И выпустить нельзя. Сами бы сели за решетку. И судить рука не подымалась. Ведь суд полевой тройки решал однозначный приговор. Да и Москва от нас требовала того.
Егор Матвеевич замолчал, подошел к окну и смотрел куда то вдаль. Я осмелился прервать его рассказ.
- Мне нужно знать , дорогой Егор Матвеевич, как бы Вы теперь поступили? Что сейчас ощущаете в связи с тем приговором?
Секретарь снова закурил. - Теперь.... Знал бы я что будет потом. Может лучше бы в Сибирь да лагеря. Но мне Вам доктор нужно досказать историю до конца. Поверьте, не простая история. Комиссар надеялся на то, что Москва изменит свое решение. И даже решил звонить начальству. А через два дня приехала из Москвы комиссия ЧеКа. Именно по этому делу.
Ну и вот на десятый день после задержания нашего попа совершилось заседание. В тройке - я, как член тройки, еще представитель Армии, комиссар Чебриков и наш комиссар о котором речь шла. Звали его Антон Васильевич Чупохин. Он то и был председателем нашего заседания. Что бы мы не напортачили, от комиссии представитель присутствовал. Баба пожилая, вида стервозного и противного.
Ну в общем делать нечего. Подписали мы этот приговор. У меня рука дрожала и пот катил. Никогда со мною такого... До этого ни один такой приговор подписывал. Бывало приходилось присутствовать на исполнении. Но в этот раз, все было необычно.
И вот комиссия наша требует, что бы мы привели приговор, как и положено в три дня. Ну Чупохин напился водки так, что его никто не мог привести в чувство. Армеец срочно уехал по делам неотложным. Остался только я. Мне бы, так же как и комиссару, но я привык исполнять приказы. Да время то какое тогда было, Иван Прокопьевич !
К тому времени мне исполнилось семьдесят лет. Я прошел лагеря и навидался и наслушался... Но слышать рассказ секретаря, мне было противно и нехорошо. Наверное, я плохо это скрывал и мой рассказчик, поэтому сказал
- Нет, нет! Я все же должен рассказать. Поверите ли, я об этом рассказываю впервые. Никому и никогда не говорил, все носил в себе. Здесь он поморщился как от зубной боли, помолчал и продолжил.
- И так , на тринадцатый день я приехал в управление ЧеКа. Приговор я не должен был исполнять, но обязан присутствовать. И что же вы доктор думаете? Все как всегда? Коридор выстрел в затылок? Как бы ни так.
В те годы в каждом управлении было два, три человека которые имели право приводить приговор в исполнение. О них знали свои в комиссариате, но это было не для разговоров. Попасть в список растрельшиков, или попросту - исполнителей , было не просто. Только люди проверенные и крепкие. Им полагался усиленный паек и какие - то льготы. Но тем ни менее , люди эти долго в списке не числились. Кто спивался, а кто и пускал пулю себе в лоб. В общем много там было мистики. Так вот у них был такой порядок. Расстрельшик изучал дело своего клиента, назовем его так. И он имел право отказаться от исполнения. Поэтому были еще двое которые могли заменить отказника. Но случая отказа не было еще на то время.
И вот как я приехал в управление, меня вызывает комиссар, зам Чупохина. Тот, у которого голова болела. И сообщает он мне, что мол отказались все три исполнителя от приведения приговора к исполнению. Я в крик, ору на него, - Как это, отказались! Ну мне бы прийти к комиссии Московской, да сказать как было дело. И не брать грех то на себя. А я настаиваю и говорю, давай мол. Делай свое дело! Ну и вот попа того посадили в машину. Пять солдатиков из армейской части взяли с собою. Да поехали в лес. Солдатикам дали бутылку водки, пять банок тушенки. Они про попа того ничего не знали. Подобрали служивых из фронтовиков, что бы без дури в голове.
Вывели попа на полянке. Он и говорит. Мне бы помолится, перед тем как прдставлюсь. Ну, думаю, чего там, молись. Дал ему десять минут. Сам с командиром армейским стою, курю. Солдатики за машиной буылку откупорили так, что бы мы не видели. Командир и спрашивает,
-За что его расстреливать будем? А мне и ответить нечего.
- Не лезь, говорю в это дело. Государственная мол тайна. А сам думаю, что же это творится то! Но тут же подумал, что так надо. А Кому надо? Зачем надо!? Этих вопросов я старательно избегал.
Ну и вот иду я к этому Иоанну. Он возраста почтенного. Лет семидесяти наверное был. Худой, одни кости да глаза... Вот эти глаза то я всю жизнь и вижу перед собою. Где бы я ни был, что бы я ни делал. Столько лет прошло, а все одно и то же! Вы доктор не знаете что это такое! Никто на этой проклятой земле не знает! Я только знаю...
Я встал и сказал ему как можно спокойно и твердо.
-Вам нужно успокоится Егор Матвеевич ! Возьмите себя в руки! Впрочем, если хотите, можете прервать рассказ. Может быть в другой раз.
Я видел в глазах моего пациента, тот ужас и страдание, которые не были чем - то мгновенным. Нет, он носил его, этот ужас давно. И это было отчетливо видно.
Егор Матвеевич выпил стакан воды, снова подкурил папиросу. Он курил много, я подсчитал, что эта была четвертой.
- Простите доктор, я подошел к той части рассказа, где спокойным мне быть нельзя. Но я уж расскажу, если вы не против. Я не был против и он продолжил.
- И вот тогда перед исполнением, Иоанн посмотрел мне в глаза как то пристально и печально. И тут по щеке его потекла слеза. Мне захотелось, как то облегчить ему его участь.
- Глаза завязать?, спрашиваю его. А он так как то голосом не живым и как будто и не его даже.
- Не по себе, говорит, плачу. Это о тебе. Я то, сегодня уже представлюсь и страдания мои закончатся. А ты будешь жить долго, до лет девяноста доживешь. И все это время меня помнить будешь! И под пули пойдешь, а только они тебя не возьмут. Все вокруг тебя от тебя уйдут. А ты.... Ты жить будешь! Но лучше бы тебе не родится! Вот и плачу по тебе.
Мне тогда стало как то совсем не хорошо. Поп и рта не раскрывает, а голос как бы ниоткуда берется.
Приговор привели в исполнение. Тело там же и захоронили, где он упал. Но тут рассказ мой, доктор не заканчивается. Он здесь только начинается.
Я отхлебнул из чашки холодного чаю и приготовился к дальнейшему слушанию. За окнами потемнело, но ни я не тем более мой рассказчик этого не заметили.
- В ту ночь я пил водку. Вместе с Чупохином пил. Он еще к тому времени не протрезвел, и его хватило не надолго. Я перетащил его от стола на диван и продолжил в одиночестве. На душе было пусто и холодно. И вот я тут впервые поднес полный стакан к губам и сказал, - царство небесное! И с того дня все началось. Как закрою глаза, что бы ко сну отойти, так и начинается. Я настолько явно вижу глаза Иоанна, попа того ... Какой там сон. Вначале пил водку, что бы уснуть. Чуть не спился. Потом снотворное , тоже слабая помощь.
Вскоре Чупохин, комиссар - подельник мой, спился и его от дел отстранили. Жена у него ушла, дети с ним не общались. В общем, пустил он себе пулю в висок из своего наградного нагана.
Армейский полковник , что был с нами в полевом трибунале, так же не задержался. На учениях, шальная пуля нашла его.
Я попытался женится. Какой там! Женщины после того случая мне стали к непотребности. Было немного попустило, а потом снова эти глаза... Но дальше - больше. Я стал слышать его голос. Как только что пытаюсь скрыть от собеседника или соврать, он мне тут же своим этим утробным голосом.
- Простите великодушно Егор Матвеевич. А что же Вы слышите? Что говорит голос? Я писал в тетрадке, делая пометки.
- Да то и говорит! " Не произноси свидетельства ложного" или читает какую то молитву.
- Инте - ре - сно! Протянул я. - И что же Вы?
- А что я! Я сразу отвечал ему, когда никого не было рядом. Потом старался не обращать внимания. Но вот как то он меня спас. В войну, я был комиссаром Второго Украинского Фронта. И должен я был ехать на передовые позиции по делам службы. И вот вдруг слышу, повелительный такой голос,
- Не поедешь ты, воздержись!
Да какой там воздержись, отвечаю ему - нужно! И я приказываю готовить шоферу эмку. Сажусь в машину, а мотор не заводится. Ну, думаю дела! Тут меня в штаб вызывают. Я посылаю вместо себя своего зама. Не доехали они пять километров до передовой. Прямое попадание авиабомбы. Вот после этого я и поутих. Стал слушать голос попа этого Иоанна. А он спасал меня, что бы мучить. Ведь Вы доктор поймите. Сорок лет мне покоя нет. И нет удовольствия от жизни. У меня нет женщин. Детей я не наплодил - поэтому. Водка перестала меня брать . Пью как воду. И друзей я не имею. Научился не спать, а так лежать с закрытыми глазами. Я ничему не радуюсь и только жду теперь, когда же эта жизнь закончится. А умереть я так же не могу. Уже пытался. И не раз. Даже не хочется рассказывать.
Он молчал, а я думал, что же ему сказать.
- Случай у Вас Егор Матвеевич нужно сказать... Но все же я возьмусь Вам помочь. Мне необходимо время. За один сеанс я Вам не помогу. Да и устали Вы. Не угодно ли назначить на ближайшие дни встречу?
Мы встретились через неделю. За это время я перечитал все книги по современной психиатрии. Но ничего там интересного не нашел. И вот я как то молился у иконы. Всегда перед принятием сложного решения я читаю молитвы, с молодых лет моих так заведено. И вот после очередного молитвенного моего часа мне пришла интересная мыль.
Я приехал на встречу в тот же особняк, в котором мы беседовали. Привез меня тот же шофер.
Секретарь был теперь более молчалив и немного холоден в общении. Похоже, он жалел о том, что рассказал мне свою историю. Впрочем, немного помолчав, он сказал,
- А знаете, мне стало немного легче. Глаза я почти не вижу уже. Вот только голос... Я почему то уверен, что Вы мне поможете Иван Прокопьевич!
- Да, вот что я могу сказать Вам. Случай Ваш не традиционен и лечение следовательно так же ,будет таким же не традиционным. Я пытался настроить моего клиента на неоднозначные и необычные действия.
- Да я ко всему готов. Чем же меня Вы, доктор собираетесь испугать?
- Скажите Егор Матвеевич, Вы помните, где происходили события расстрела священника?
- И хотел бы забыть, отвечает. Да помню, несомненно. Был там, через год после того. И мне от этого облегчение небольшое вышло, после посещения могилы этого попа.
И вот я советую ему. Найти место его церкви, разрушенной и оскверненной. Кладбище, где лежат родители Иоанна. Церковь восстановить, а священника перезахоронить и что бы с отпеванием непременно.
Егор Матвеевич молчал и подозрительно смотрел на меня. И вдруг он начал соглашаться.
- Ну церковь восстановить проще. Это я поручу своему заму. А вот тело перехоронить... Да еще и отпеть!
И тут я еще добавляю, - Да, забыл и непременно при отпевании присутствовать Вы должны Егор Матвеевич !
У секретаря брови вверх поползли. - Я-я !? На отпевании!? Да Вы... И тут он замолчал как будто к чему то прислушиваясь.
Я встал с кресла и сказал, - Ну тогда позвольте, откланяется я врядли чем смогу помочь. Говорил я уверенно чеканя слова.
Секретарь пообещал подумать над моим предложением, но уже на следующий день за мною приехала машина Егора Матвеевича.
На встрече он просил мне помочь в деле поиска родственников Иоанна, кладбища, священника для отпевания. Для этого он дал мне машину, деньги на расходы и сказал, что там мне будут помогать местные власти.
Все хлопоты мои оказались не сложными. По прибытии в Суммы, нас встретил приятный молодой человек. Поселил в хорошем доме с прислугой. Меня отменно кормили и исполняли все, что я приказывал. Я никуда и не ходил из этого особняка. Только однажды съездил на кладбище и заехал в церквушку, которая чудом уцелела. Поговорил со священником. Тот рад был такой чести, отпеванию мощей Иоанна. Здесь его считали святым и обретение мощей, для верующих города был большой праздник. Могилу подготовили рядом с могилой отца Иоанна.
В доме культуры начался срочный переезд. Для этого выделили новое здание. Само здание обустраивали по периметру высоким забором. Там явно должен происходить ремонт и строительство. Я не переставал удивляться, как это так все происходит быстро! Большой все же начальник этот секретарь.
И вот наступил день захоронения. Приехала грузовая машина, привезла гроб с телом. Пятеро солдат несли гроб в церквушку, где я хлопотал об отпевании. Собралось множество народа. Сотни две или больше. Там же вместе со мною стоял у гроба и секретарь. Когда священник запел - Господи помилуй, я тайным взором посмотрел на Егора Матвеевича. Он был одет в простую одежду. Очки, которые он никогда не носил, делали его почти неузнаваемым. И вот стоим мы, а хор церковный поет "за упокой". И если бы не стоял я у левого локтя секретаря, не поверил бы. По щеке у Егора Матвеевича катилась слеза. Вот, подумал я оно - раскаивание.
Отпевание шло часа четыре. На руках, гроб несли через весь город. Солдаты и милиция стоят вдоль дороги, обеспечивая порядок. Весь город казалось, вышел на проводы своего святого. Зрелище сильное и непривычное. Обычно власти не допускали такие скопления народа. И все же большим начальником был этот секретарь.
Когда все закончилось, нас с Егором Матвеевичем привезли в особняк. Я устал мертвецки и тут же пошел спать. Проснулся утром и пошел в гостиную пить чай. Через десять минут появился Егор Матвеевич. По его виду, я тут же понял, что - то произошло. Он сиял лицом и был необычайно бодр. В гостиной никого не было. И вот Егор Матвеевич подошел ко мне и с ходу обнял меня, говоря мне всякие приятные слова. Я был испуган и насторожен. Оказалось секретарь первый раз за сорок лет смог заснуть. Да так, что до беспамятства провалился в сон до утра.
А дальше, лучше. По приезду в Киев Егор Матвеевич понял, что от водки он хмелел, как и всякий в его возрасте. Он неожиданно понял, что хочет встречается с женщиной и что эта радость ему нужна. И тут наступил мой час. Благодарностью секретаря была квартира в центре города и кабинет в центральной больнице. Да не просто кабинет. У меня был во флигеле отдельный выход и три комнаты для кабинета, приемной и секретаря.
Вот так ко мне вернулось все то, о чем я мечтал и о чем я просил ежедневно Господа нашего Бога, на моих домашних молитвах.