Во всех цивилизованных столицах цивилизованных стран есть улица или квартал красных фонарей. Так говорят. Но я эти улицы своими глазами не видел. А в кино и по телевизору не считается. В Киеве такой улицы нет. Во всяком случае, легально. И в Москве почти официально такой улицы нет. Но все знают, что подцепить проститутку легче всего на улице Горького (сейчас Тверская), где-то между Манежной площадью и памятником Пушкину.
Я, правда, не пробовал, хотя в вечернее время и особенно летом "ночных бабочек" легко узнать по их красивому, элегантному прикиду и оживлённым, сильно намакияженным лицам.
Алжир можно отнести к числу развитых стран с большой натяжкой, Пусть простят меня алжирцы, но это так. Тем не менее, во многих средних городах Алжира существуют публичные дома, а в крупных - целые улицы и кварталы красных фонарей. И некоторые из них я видел воочию, то есть не через экраны телевизоров и кинотеатров.
Самый большой квартал борделей я видел в Константине, большом и знаменитом своей бурной историей городе на северо-востоке Алжира. Ведь, наверное, по рассказу "Бон жур" Вы помните, что я долго работал в Сетифе, от которого до Константины рукой подать. А точнее где-то триста километров на восток по отличной автостраде республиканского значения. На рейсовом автобусе можно доехать из Сетифа до Константины за 4-5 часов. Дорога прямая, никуда не сворачивает. И, насколько я помню, автобус почти нигде надолго не останавливается. Разве что в Ель-Еульма он торчит не менее чем полчаса. За это время можно выпить кофе с французским круасаном.
Что я всегда и делал. Потому, что именно на этом междугороднем автобусе я несколько раз добирался в Константину. Обычно я совершал эту дальнюю экскурсию по выходным дням, которые к вашему сведению во всех арабских странах приходятся на четверг и пятницу.
Поездки были моей самой большой личной тайной. Про них знала только моя жена, которая в отличие от многих и многих женщин никому об этом не проболталась. Если бы о моих экскурсиях узнало наше советское руководство, то меня бы в 24 часа выслали бы в СССР, и про дальнейшие загранкомандировки можно было бы забыть навсегда.
Приходилось скрывать мои путешествия и от алжирских коллег по работе: техника, шофёра, буровиков. Естественно им- то было, как говорится, по барабану, как и где я провожу своё свободное от работы время. Только ведь они могли сказать об этих чудачествах "совьетика" своим алжирским шефам - просто случайно упомянуть в разговоре или специально сообщить в карьерных целях. А вот дальнейшей реакции алжирского начальства уже следовало серьёзно опасаться. Во-первых, они могли информировать об этом советское руководство. А во-вторых, ведь я изучал местные достопримечательности в не слабо оплачиваемое государством Алжир рабочее время. Дело в том, что в командировках нам платили за выходные дни столько же, сколько и за будни. Более того - после командировки мы имели право на отгулы. За месяц или два полевых работ накапливалась неделя отпусков, и мы самым законным образом сачковали.
Пока я ехал в автобусе, забившись в кресле у окна, чтобы не привлекать излишнее внимание, плохие мысли о возможных последствиях роились в моей непутёвой голове. Но только до Константины. Там я мгновенно всё забывал. Там никто не обращал на меня внимания: пока я молчал, все принимали меня за местного, а когда приходилось говорить, то за иностранного специалиста, кем я и был в действительности. В автобусе другое дело. - В пассажирских автобусах поодиночке нормальные иностранцы не ездят.
Ну, про Константину можно рассказывать очень много и долго. Да только когда-нибудь в следующий раз. Разве, что совсем кратко. Во-первых, Константину называют столицей Восточного Алжира. В очень давние времена на месте Константины жили ещё кроманьонцы, которые оставили свои каракули на стенах пещер. А потом практически вся писаная кровью история человечества отразилась в истории Константины. До нашей эры здесь правил грозный царь Нумидии - Массина. Потом город завоевали римляне, которых побили вандалы, которых выгнали византийцы. В начале нашей эры всю Нумидию завоевали арабы, которых в 16 веке победили турки. И наконец, в новейшую историю весь Алжир заграбастала Франция. И только в результате освободительной войны 1954-1962 годов страна вновь обрела независимость.
Уф! Надо ли было излагать всю эту историю на страницах этой истории? Ей Богу, не знаю.
Но всё равно, Константина - город удивительный. Представьте пирог, разрезанный на две части до самого дна кривым и тупым ножом. Так вот: пирог - это город Константина, а тупой нож - это ущелье уэда Руммель, с отвесными скалистыми берегами высотой в сотни метров, через которые переброшены несколько мостов. Кстати, один из мостов проложен по древнему римскому акведуку.
Бродить по Константине можно без конца, пока ноги в состоянии передвигаться. Но только есть в этом городе такие заповедные места, которые строгие родители запрещают посещать своим детям. Но мои родители к тому времени, когда я совершенно для себя неожиданно набрёл на квартал красных фонарей, были от меня за тысячи километров.
Сначала я ничего не понял. Узкая, какая-то средневековая улочка с однообразными двухэтажными каменными домами полого идёт вниз. Вроде бы не рынок, а народу полно. И все, конечно, молодые мужчины, что, впрочем, для Алжира совсем не удивительно. Странно, что парни стоят кучками около открытых настежь окон, весело ржут, хлопают друг друга по спине, тычут пальцами в окна и что-то кричат. А в окнах... вот те раз! И это в строгой мусульманской стране! ... В окнах - почти голые девушки!
Честное слово, поначалу я даже не врубился. Но первое остолбенение быстро прошло. Да, действительно, в каждом окне демонстрировали свои прелести молодые женщины. Они непринуждённо сидели в креслах или лежали на кушетках, освещённые традиционными красными светильниками. Полностью обнажённых девушек не было. Вон та показывает пышные бёдра, та высокую грудь, эта кокетливо кутается в полупрозрачный халатик, а у той халатик уже как бы случайно распахнулся, открывая стройные ножки до самого пояса.
На меня никто не обращал внимания, и я подошёл к одной из групп парней, которые оживлённо переговаривались с двумя пышными девицами, лениво разлёгшимися на двух низких диванчиках. Вообще, я потом заметил, что тут в основном котировались пышные формы с большими рыхлыми животами и толстыми, как брёвна, ляжками.
Вдруг два парня хлопнули друг друга по рукам и под дружный хохот окружающих быстренько заскочили вовнутрь комнаты. Тут же гофрированные металлические жалюзи окна, покрашенные в весёленький зелёный цвет, опустились. Тотчас кучка парней перекочевала к соседнему домику.
Замешкался только я. И напрасно. Меня таки заметили. Ко мне подошла беленькая стройная женщина в лёгкой короткой юбке светлой полупрозрачной индийской марлёвки и в белой блузке с обнажёнными плечиками. Мягко говоря, на знойной улице Константины такой "прикид" выглядел фантастически дико.
Девушка мягко дотронулась до моих рук, судорожно сжимавших недавно приобрётённый французский журнал "Фамм дожурдви" ( весьма популярный женский журнал "Современная женщина", который из-за имеющихся там выкроек я частенько покупал по просьбе жены). И потом этот падший ангел произнесла своим неземным чарующим голоском: "Месье, Вы не против, если мы с Вами посмотрим этот журнал вместе?" "Пожалуйста, - ухитрился выдавить я вдруг охрипшим голосом, - но где?" "В этом замечательном домике на втором этаже Вас развлекут очень молодые девушки, - она сделала паузу, - всего-то за сто пятьдесят динар".
Оглашённая сумма меня несколько отрезвила. Не то, что она была слишком большой. Тем более, что расценки на услуги проституток в Алжире я знал от своего техника ещё по Тибессе. Соотношение доллара к динару составляло тогда около шести динар за один доллар США. При полевых суточных 150-180 динар (25-30 долларов) сумма услуги не казалась высокой. Но... сама постановка вопроса вернула меня так сказать с небес на землю, отрезвила.
Не смог бы я работать в такой стране, как Алжир, если бы тотчас не овладел бы ситуацией. Теперь, после схлынувшей волны эмоций, приключение меня только развлекало, и я спокойно побеседовал с девушкой. Это была маленькая хозяйка небольшого заведения, состоящего из пяти проституток. Как она оказалась в Константине? Не знаю. Может быть, как-то осталась ещё с колониальных времён. Хотя по возрасту не скажешь. Конечно, приглядевшись, я понял, что её далеко не двадцать, как я первоначально подумал, но и не больше сорока. Во всяком случае, она выдавала себя за француженку из Нанта, столицы французской Бретани.
Назвалась она Жаклин и настойчиво пыталась всеми доступными средствами затянуть меня к себе. Под конец, эта мадам, мило улыбаясь, даже предложила себя саму за двести динар. Но такое развитие событий абсолютно не входило в мои планы. Страшная жара, грязная улица, полностью чуждая обстановка, любопытные взгляды окружавшей нас похотливой толпы, боязнь подцепить какую-нибудь заразу, и многое другое: всё это отнюдь не способствовало игре половых гормонов. Я уже чувствовал потребность поскорее выскользнуть из этого душного и вонючего квартала красных фонарей, забиться куда-нибудь в прохладное и тихое место.
По всему, поэтому я постарался отделаться от этого "ангела", сославшись на нехватку времени, что было правдой, и, пообещав непременно вернуться в её обольстительные объятия, что было ложью. Во всяком случае, тогда я твёрдо верил, что мой визит в Константину, а тем более в этот квартал, будет последним.
"Никогда не говори никогда". В том же году, примерно через пару месяцев, я снова приехал в эту столицу Восточного Алжира, и снова очутился среди весёлого квартала красных фонарей.
Произошло это следующим образом. Мы, продолжая исследования по проекту "Кирпичный завод Сетифа" переместили геологоразведочные работы из Рас-эль-Уэда на западе к Бени Фуда и Бен Азизу к северу от Сетифа. Дороги тут, хотя и качественно проложенные когда-то французами, но горные, извилистые и довольно узкие. Ездить каждый день из Сетифа до участка и обратно оказалось утомительным, долгим и опасным занятием. Поэтому уже через два дня мы, то есть я, техник и водитель, поняли, что, к сожалению, надо из комфортабельного отеля Сетифа перебираться в Бени Азиз, к буровой бригаде.
Буровики здесь заняли просторный и длинный как казарма дом, когда-то построенный новой властью в каче6стве конторы "социалистической деревни". Так назывались сельскохозяйственные кооперативы, которые пытались внедрить национальные власти после освободительной войны на основе французских колониальных фермерских хозяйств. Кооперативы не прижились и вскоре распались, а вот целые комплексы однотипных домиков вокруг главного здания конторы кое-где сохранились.
Мебель, естественно, всю растаскали. Остались голые стены, каменная плитка полов и широкие деревянные окна. Пришлось мне на "суке" (базаре) срочно покупать поролоновую подстилку и пару одеял. Так что мне выделили в большой конторской комнате, которую занимала наша команда, самый лучший угол, и я, как говорится, "слился с народными массами".
Тогда-то я ближе познакомился с одним любопытным парнишкой, который работал буровиком. Это был молодой парень двадцати лет, среднего роста, крепкий, пропорционально сложенный, с короткой стрижкой волос цвета соломы и с голубыми глазами. Короче - чисто рязанская внешность - арабская копия Сергея Есенина. Представляете! И, тем не менее, в его жилах текла чистая древняя берберская кровь.
Попадаются среди северных берберов Алжира и такие экземпляры. Подобного типа в нашей организации был ещё один человек - инженер по бурению Санан. Бывало, он смеялся, показывая на меня и себя: "Ну, кто из нас бербер? Я или Вы, месье?" Действительно, я порядком обжарился на африканском горячем солнышке до местной смуглости. Даже волосы у меня выгорели и из каштановых стали какого-то неопределённого тёмно-бурого цвета. Ну, типичный местный. А вот Санан, напротив, с его рыжей копной волос и кабинетной бледностью сильно смахивал на славянина.
Так вот, парнишку звали Рабахом, и он, как только я начинал о чём-нибудь рассказывать, буквально заглядывал ко мне в рот. Вечером мы все, кроме дежурной буровой смены, возвращались в свою "казарму" и разбивались чаще всего на две группы. Одна группа, многочисленная и весёлая, состояла из буровиков и сторожа "социалистической деревни". Они играли в какие-то непонятные для меня карты и громко беседовали на арабском, поминутно взрываясь лошадиным смехом.
Вторая группа включала, условно говоря, интеллигенцию нашей маленькой экспедиции. В неё входили: я, техник Мухаммед, водитель Мулуд, бригадир буровиков Сабах и, конечно, Рабах. Из уважения ко мне разговоры, большей частью, велись на французском языке.
Тон в нашей группе, безусловно, задавал Мухаммед. Его бесконечные рассказы о своей девушке из Финляндии, о международных молодёжных лагерях в Европе, в которые он ездил с малых лет, о приключениях столичной молодёжи запомнились мне на всю жизнь. Когда-нибудь я соберусь и попробую их Вам пересказать.
Вторым, после Мухаммеда, рассказчиком, как это не покажется странным, но был я. Конечно, мой язык, по сравнению с французским техника и Сабаха, был ужасным и топорным. Однако слушали меня, скажу без ложной скромности, даже с большим интересом, чем Мухаммеда. Оно и понятно. Ведь то, о чём я рассказывал было так не похоже на их житие-бытие. Я, конечно, приукрашивал жизнь у нас, в СССР. Мы все тогда были так воспитаны. Считалось, что настоящий патриот должен говорить о своей стране за рубежом только хорошее. У нас было своеобразное международное понимание известной пословицы - не выносить сор из избы. Конечно, сейчас многие понимают, что это не совсем так. Что настоящий патриот видит свою страну такой, как она есть, но прилагает все силы к тому, чтобы она стала намного лучше. Только тогда таких мудрецов были единицы, и я не входил в их число.
Поэтому мои рассказы из советской жизни чем-то напоминали картины художников социалистического реализма, на которых под руководством мудрой партии рабочие, колхозники и тонкая прослойка интеллигенции строили социализм постепенно переходящий в коммунизм. Но всё-таки я любил свою Украину, родительский дом, своих бесшабашных друзей молодости, свою тогда ещё юную жену и даже свою однокомнатную квартиру - убогую, но свою. Да что говорить. Родина, она и есть Родина.
Конечно, мои, более умудрённые опытом, техник и водитель чувствовали некоторую фальшь в моих историях, а вот Рабах, напротив, принимал всё за чистую монету и начал буквально меня благотворить. Было очень неловко. Порой я себя чувствовал, как какой-то Мишка Отрепьев, Лжедмитрий. Единственно, где я привирал не так уж много - были рассказы о моих отношениях с девушками. Здесь даже сухое изложение "женских историй" вызывало дикий восторг у Рабаха. У них-то подобные отношения между парнем и девушкой были абсолютно немыслимы.
Простите, что я немного ушёл в сторону от основной канвы своего рассказа. Но без этого было бы не совсем понятно, почему это вдруг Рабах упросил меня взять его с собой в очередной визит в славную Константину. У нас как раз сломался буровой станок, и мы ждали электриков из Бумердеса.
В принципе меня тяготило присутствие постороннего и необходимость общения, но всё- же отказать Рабаху я не решился. И напрасно. Уже в автобусе вместо того, чтобы, как обычно, наблюдать жизнь из окна, я был вынужден отвечать на непрерывные вопросы любознательного юноши. И по приезду в Константину я уже порядком устал от его навязчивого присутствия.
Тем не менее, мы начали вместе гулять по моему обычному маршруту: книжные лавки, мосты через Руммель, памятник жертвам первой мировой войны, откуда открывается замечательный вид на город, и тому подобное. Рабах тащился за мной и старался скрывать свою возрастающую скуку.
Оживился он только, когда мы очутились в квартале красных фонарей, которым обычно заканчивались мои городские экскурсии перед возвращением на находящуюся совсем рядом автостанцию. Наконец-то Рабах почти забыл про свои расспросы. Зрелище было для него ещё более захватывающим, чем для меня. Живые картины нередко довольно красивых полуобнажённых молодых женщин, а главное их доступность, стали для Рабаха настоящим шоком.
А тут ещё на беду к нам подошла моя знакомая французская мадам. Она вела себя так, будто мы были знакомы тысячу лет,и чуть было не полезла целоваться.Рабах смотрел на неё с восторгом неофита. Жаклин не будь дура, тотчас это заметила и переключила всё внимание на этого лопоухого паренька. Она оживлённо предлагала ему своих падших красоток. К моему изумлению, эта хитрая мадам буквально за пять минут уговорила моего Рабаха посетить свой "бутик".
С мужеством настоящего ковбоя Рабах скрылся в подъезде заведения, а я, как последний идиот, остался его ждать на жаркой, грязной и вонючей улице. Ну, ни малейшего желания последовать его примеру у меня не возникло. Отсутствовал он минут тридцать.
Всё это время я наблюдал за странной парочкой, стариком и старухой, которые валялись в обнимку друг с другом в придорожной канаве. Старик был в невообразимо грязном когда-то белом бурнусе, морщинистый, небритый и невероятно худой. Старуха, с жидкими седыми клочьями спутанных волос, была под стать ему - грязная и пьяная в дым. Её большая дряблая грудь вывалилась наружу, и старик пытался её собрать в свои дрожащие руки. Зрелище было ещё то, но, кажется, никто кроме меня им не интересовался.
Наконец-то Рабах вышел. Он очень удивился, когда узнал, что я никуда не заходил, а просто его ждал. И, по-моему, не поверил. Вообще-то это было началом крушения его веры в своего кумира, то есть в меня. В автобусе он попытался поведать мне некоторые подробности своего визита, но, заметив мою невнимательность, быстро умолк. Всю обратную дорогу мы почти не общались. По приходу на базу, мы в молчании разошлись по своим углам. Я открыл недочитанную книжку о приключениях шпиона Малько, а он присоединился к оживлённо беседующим буровикам. Через некоторое время оттуда стали долетать взрывы смеха, и я почувствовал несколько исподтишка брошенных на меня любопытных взглядов.
С этого времени Рабах к нашей группе не подходил. А через два дня Мухаммед по секрету шепнул мне, что у Рабаха проявилась какая-то нехорошая, по видимому венерическая, болезнь. После этого сообщения Рабах перестал ходить на работу. Впоследствии я узнал, что со времени нашего визита в Константину, буровики начали буквально изводить его своими насмешками. Рабах старался теперь избегать меня и даже не смотреть в мою сторону. А однажды, внезапно что-то почувствовав, я оглянулся и поймал его ненавидящий взгляд. По всей видимости, он винил во всём только меня.
Каждый раз мне становится не по себе, когда я вспоминаю, как он, ставший вдруг таким маленьким и жалким, одиноко сидит в самом тёмном углу комнаты на грязном матраце, отрешённо и печально отвернувшись от всех нас к вечернему блику света проникающего сквозь маленькое окно в нашу казарму
Вскоре Рабах уехал. По возвращению из командировки я узнал, что он уволился. Больше я его не видел.