Сейчас холодная осень, дождь стучит в окно, принесенный ветром желтый каштановый лист сползает по мокрому оконному стеклу. Тогда тоже желтел капрон палатки под лучами тувинского солнца, но теплый воздух кружил голову хвойным ароматом, и шумел не дождь, а таежная река. То путешествие я считаю лучшим в своей коллекции. И до него и после него у меня случались походы романтичные, авантюрные, напряженные и веселые. Но только в тот год в Туве эти прилагательные слились в одной волшебной фразе. Однако со временем восторг уходил, а приходили другие чувства. Сначала неловкости, потом вины, потом остались только теплые воспоминания.
----*----
- Сейчас я зайду к министру, - сообщил Коля, руководитель нашего похода, - Он уже здесь.
Мы стояли на втором этаже деревянного знания министерства лесного хозяйства Тувы. Еще недавно министерство называлось леспромхозом, а нынешний министр директором. Быстро делаются карьеры в автономных республиках.
Для похода на Ка-Хем требовался пропуск от Минлесхоза, и с утра мы его безуспешно добивались. Без пропуска не пускают в самолет до поселка Кунгуртук, откуда начинался наш сплав. Летом другого транспорта туда не было.
Через 10 минут Коля вышел из кабинета с бумажкой в руке; перед подписью каллиграфически и со вкусом выписано "министр". Пропуск был всем хорош, но нам разрешалось пройти реку Улуг-О, а не Ка-Хем. А по тем временам Ка-Хем считался эталоном, и мы не собирались от него отказываться.
- "Новый полицмейстер взяток не берет, и не будет брать еще три месяца. Шё вы хотите? Такая должность, запросы выше" - процитировал Валик.
- Есть тут один человек, - сказал задумчиво Коля, - раньше на пропусках сидел, да турнули его. Я с ним уже поговорил, но... В общем, у меня точно не выйдет. Может вам попробовать? От своего имени? Вместе он нас не видел.
- А как его зовут, где искать? - спросил я
- Владимир Степаныч его зовут. Да вон он, внизу, идите!
Мы ссыпались на улицу и с широкими улыбками подошли к неопределенно одетому, слегка поддатому мужику.
- Здравствуйте, Владимир Степаныч! А мы с Валентином опять к вам!- Я уважительно пожал его растерянную руку, - Не забыли нас?
Владимир Степаныч сделал значительное лицо. Сознаваться в забывчивости и в отсутствии всякого отношения к министерству он не собирался.
- Помню, как же, как же... - протянул он. - А чего нужно?
- Да, как обычно, пропуск в район Ка-Хема.
- Сложно, сейчас особенно сложно - сообщил он и не соврал.
- Так Степаныч, не к министру же нам идти? - при упоминании министра Степаныч посуровел.
- В общем, так, ребята. Берите бутылку водки и бутылку коньяка и ко мне домой через час. Поговорим, посмотрим. Адрес помните? - по нашей просьбе Степаныч освежил в нашей памяти адрес и ушел.
- Это он водку планирует с нами выпить, а коньяк для души, - догадался Валик.
Зашли в магазин, тогда в Кызыле имелся вполне приличный коньяк, взяли на всякий случай три бутылки коньяка, до водки решили не опускаться - южный шик, знаете - ли. Коля отбыл в аэропорт, там, на рюкзаках в ожидании маялись Серега и Мирон.
Оставалось немного свободного времени, и грело душу предчувствие удачи с пропуском. Мы лениво шли по Кызылу, гордой столице советской Тувы. Пришли в парк, "любимое место отдыха горожан". Вечерело, горожане и точно приступили к любимому виду отдыха. Некоторые уже отдыхали лежа. Вышли на берег. Тут сливались две могучих реки, Бий-Хем и Ка-Хем. Тут начинался Улуг-Хем, Великий Енисей.
С Бий-Хема на наш берег шел катамаран. Размеренно поблескивали под заходящим солнцем мокрые лопасти весел. По воде раскатывался запев загребного:
Катамаран легко пересек сильное течение. Еще несколько последних в этом сезоне гребков и катамаран выполз на берег. Весла вскинулись вверх, и пещерный рев шести бородачей заставил шмыгнуть в кусты любопытную собаку. Праздная публика, привыкшая к непринужденным манерам водников, оставила сцену причаливания без внимания.
- А вот кому противень титановый! - заорал в пространство один из бородачей.
- Мне! - сказал я, проявляя южную реакцию на халяву. Бородач подал мне роскошный противень и назвался:
- Миша. Из Минска. Сплавляемся с Баш-Хема. А вы?
- А мы только вылетаем на Ка-Хем.
- Достойно. В аэропорту стоите? Нам нужны независимые члены жюри и эксперт. У нас вечером состоится кулинарно-обжорное пари.
- Стоим в аэропорту. Экспертам ничего копать не придется? Если нет - то порядок, представим.
- Тогда до вечера, коллеги.
Миша вернулся к своим, а мы пошли дальше. Мы шли мимо шара с надписью "Центр Азии", мимо дома бывшего правителя Тувы, теперь гостиницы обкома, мимо самого обкома, где сделали ручкой уже знакомому второму комсомольскому секретарю с исконно тувинской фамилией Бондаренко. Вот и дом Виктора Степаныча. Позвонили, он сразу открыл, ждал нас.
Тактическая схема получения пропуска по этому варианту предполагалась такой: сначала пропуск, а уж потом вакхические игры. Степаныч провел нас на кухню, апартаментами не удостоил.
- Второй сорт не брак, - шепнул мне Валик, - Ближе к закуси, у нас ведь только коньяк, а есть сильно хочется.
Как оказалось, в тактике Степаныч стоял на наших позициях: сначала дело, а уж потом обмыв. Стоял он, впрочем, не твердо, видимо успел добавить. Увидев три бутылки коньяка, он прямо расцвел:
- Вот! Сразу видно порядочных людей! А этот Николай Валентинович Давиденко... - он полностью запомнил Колькины фамилию имя и отчество! - Так он мне деньги совал! Мне! Деньги! - и Степаныч в сильных выражениях описал своё отношение к денежным взяткам и людям, их предлагающим. Явившись, так сказать, с борзыми щенками, мы не ошиблись.
- Так. Твоё ФИО! - Степаныч достал из кухонного стола чистый бланк пропуска с печатью и прицелился в меня ручкой.
Я сидел онемевший. Милиционеры на посадке сверяли документы на имя руководителя: паспорт, маршрутную книжку, погранпропуск и пропуск минлесхоза. Все должно совпадать, нечего по одному пропуску кататься разным группам и лишать людей честных приработков.
- ФИО давай, чего молчишь! - требовал Степаныч.
- Лабуденко Никодим Вениаминович - неведомо кем озаренный, уверенно сфантазировал я.
- Так... Вениаминович... - выводил на бланке Степаныч - ну и отчество у тебя, - он немного помедлил, - Да и имя, тоже...
Валик не удержался и захрюкал в носовой платок. Смешно ему, значит. Я взял готовый пропуск, спрятал в нагрудный карман рубашки и застегнул пуговичку клапана для гарантии. Инициалы совпадали, а преобразовать Лабуденко в Давиденко, не представляло проблем, если учесть чертежные навыки Валентина.
Валик немедленно разлил, стараясь отвлечь Степаныча от неуместных размышлений о сходстве ФИО. В три рюмки Степаныча первая бутылка вошла целиком. Выпили за встречу. Степанычу хорошо легло на старые дрожжи. Наши организмы, ослабленные городской жизнью, машиностроительными проблемами и дневной диетой, коньяк встряхнул и перевел в состояние эйфории. Пропуск на руках! Есть повод порадоваться! Степаныч метнул на стол немногочисленные харчи, мало сочетающиеся с ванильно-шоколадными тонами дагестанских коньяков. Опустевшая вторая бутылка ушла под стол, её, по предложению Степаныча, выпили за людей хороших. Видимо, в отношении людей у него имелись и другие варианты.
- Ника! Веньяминыч! Твою... - орал Виктор Степаныч и лез чокаться ко мне с третьей, до краев наполненной, рюмкой. Валик откровенно ржал в углу, вечер переставал быть томным. Мы доели колбасу с селедкой и черным хлебом, и допили коньяк. Лицо от выпитого одеревенело. Казалось бы - чего там пить?! По три рюмочки коньяка. А может, закуска не соответствовала?!
- Степаныч, мы засиделись у тебя - сказал я, вспомнив любимую сцену из фильма "Бег". К тому же Валентин со своими очками и крайне интеллигентным внешним видом хорошо тянул на приват-доцента.
Степаныч проводил нас. В тесной прихожей он зацепился воротником за низко подвешенные маральи рога, замычал, и принялся слегка подпрыгивать в попытках освободится.Рога нависали над его головой, в реальном интерьере спонтанно возникла великолепная трехмерная футуристическая инсталляция.
Ну почему? Почему я тогда не оперировал такими понятиями, а ощущал себя вполне счастливо?
***
В зал ожидания мы ввалились с победными криками, размахивая пропуском и пританцовывая на манер маленьких лебедей.
- Нажрались на халяву, - резюмировал Мирон. Пропуск его интересовал мало. Прежде всего, он ощущал себя рыбаком, и это давало ему право на легкую брутальность в поведении.
- Вы пойдите к тувинцам, там, в углу, - продолжил Мирон, - они вам на двутавре сыграют. В углу, и точно, человек двадцать тувинцев окружили музыканта. Он задумчиво щипал струны дутара, вызывая восторг у соплеменников и тоску у европейцев.
- Дутар, Мирон, дутар. Народный щипковый инструмент, - уточнил, и, похоже, не в первый раз, наш гитарист Серега.
- Не знаю, - вредничал Мирон, - пиандрос знаю, виалончлен знаю, а дутар не знаю.
Решив вопрос с пропуском, Коля озаботился другой проблемой. У нас отсутствовал завхоз. То есть до вылета завхоз фигурировал (или фигурировала?), но её в последний момент услали на долгожданные курсы. Правда, она успела подготовить завхозный блокнот, в котором расписала всё меню, рецепты, суточные выдачи, аварийные варианты, раскладку по участникам и так далее. Добровольцев на эту должность не находилось. Валентин, будучи в должности группового финансиста, предупредил, о возможности возникновения высшей формы империализма в случае его назначения. А именно, слияния банковского и промышленного капиталов, а это нам чуждо. Серега сослался на подготовку к будущему отцовству, вроде хорошее питание, когда-то этому вредило! Я, на правах кинооператора, отстранился от грубой бакалейной прозы, могущей повлиять на задуманный тонкий лиризм, а также и суровую мужественность предполагаемого фильма. Мирон же, как наиболее практичный, поинтересовался льготами. Льготой Коля заявил освобождение от дежурств. Выдал продукты и иди рыбачить. Это вполне устраивало Мирона. К тому же в блокноте все расписано. Он взял заветный блокнот, сунул его в задний карман и куда-то исчез.
Вернулся Мирон через полчаса, чем-то сильно озабоченный.
- Тут такое дело... - сказал он. - Я туалет посетил.
- Готовишь организм к перелету? И как?
- Блокнот выпал из кармана. Вниз. Лежит там сейчас.
Туалет аэропорта Кызыл демонстрировал степень цивилизации автономной республики, проект ваяли местные дизайнеры в традициях классического минимализма. То есть туалет представлял собой деревянный домик над глубокой ямой, перекрытой настилом из толстой доски на бревенчатых лагах. В этом сортире, на недосягаемой глубине и лежал драгоценный блокнот.
Отсмеявшись, мы начали мозговой штурм. Большинство из вариантов опускаю по этическим соображениям. Самый безобидный: взять ручку с тетрадкой и переписать блокнот, глядя на подлинник в Колин командирский бинокуляр (память о разгрузке машины на артскладе во время военных сборов), перелистывая страницы телескопической удочкой Мирона. От обсуждений захотелось свежего воздуха, пришлось выйти из зала ожидания.
***
Я стоял, облокотившись на деревянную стену аэропорта, и бездумно смотрел на окружающий пейзаж. Подозрительно большое и красное солнце почти закатилось. Его косые лучи не грели, на Кызыл и долину Енисея уже наползла тень. Только подсвеченные солнцем лысые горы резко выделялись на темном фоне идущего с верховий грозового фронта. В аэропорту техники гоняли реактивный двигатель, при смене оборотов он первобытно подвывал. Потом двигатель заглох и только степной ветер посвистывал в ветках немногочисленных деревцев вокруг здания да крупный, будто вулканический, песок хрустел под ногами.
В хмельном забвении я почему-то размышлял о звездном часе. О миге, когда ты главный, лучший, непревзойденный. Но беспомощно бились мысли мои в пустоте. И не находили ничего подобного в моей жизни. Вдруг вспомнился наш старый конструктор. Давным-давно, на монтаже в Тюро-Таме получил он травму, головы, кстати сказать. "И был отвезен в медпункт на машине замминистра!", - в который раз рассказывал нам он, подняв палец и сделав паузу, подчеркивая значимость момента. Тогда и настал его звездный час, пусть даже с травмой головы. А у меня и такого не нашлось.
Хмель отступал, на его место пришла странная тоска, но тут в облаках пыли подкатил снизу последний автобус из Кызыла и привез давешних минчан.
Миша одобрительно покивал на мой коньячный выхлоп. Ожила трансляция, диспетчер перенес рейсы на завтра и отключил все освещение, кроме дежурного. Местные жители уехали домой, минчане начали готовиться к отвальному вечеру.
Кроме нас в потемневшем зале ожидания осталась только девушка в светлом плаще, белых туфельках на стройных ножках и шелковом платке на шее. Она одиноко сидела под лампочкой дежурного освещения и читала пухлую книгу. "Альфред де Мюссе. Избранное", подглядел я.
***
Вскоре минчане пригласили нас к табльдоту. Табльдот сервировали на свежем воздухе, рядом с аэровокзалом. Уже стемнело, горел костер, освещая стол из листа фанеры на четырех добротных ящиках с трафаретной надпись ЗИП РЛС, навевающих мысли о плохой охране складов аэродрома. Подобные же ящики служили скамьями. На листе причудливыми группками разложены плавленые сырки, вскрытые консервы, хлеб. Стояли несколько свечей в стеклянных банках. Веджвудский и Лиможский фарфор отсутствовал, так как его высочество минский адмирал велел все по-походному. Колбаса в те времена фигурировала в дефиците, поэтому наш сервилатно-горилочно-фруктовый вклад встретили одобрительными восклицаниями. Мирон от себя лично добавил кокосовый орех, полученный в подарок от брата-моряка. С орехом табльдот стал ближе к названию.
Уселись, налили водку в аэрофлотовские пластиковые чашечки, но обнаружилось отсутствие Валентина. Через минуту он появился с давешней девушкой.
- Это Галина, - сообщил Валик. - Она из Иркутска, летела домой, но рейс отменили.
- Здравствуйте, - чуть смущенно сказала девушка. Я быстренько подвинулся и она села рядом. Валик дернул усом, подвинул Мирона, уселся, и общество наконец-то выпило за знакомство.
Галя пить не стала, но с удовольствием пощипала виноград. Тем временем Миша ввел нас в курс дела относительно пари. Как оказалось, в пешей части похода они остро испытывали дефицит углеводов. Белков и жиров тоже, но углеводов особенно. Один из участников, - встань, Гриша, поклонись! - Гриша исполнил. Итак, теперь уже известный нам Гриша, в период обострения углеводного дефицита вслух мечтал о бисквитных пирожных. Он их дегустировал в кулинарном магазине города Кызыл перед выходом на маршрут. И сгоряча, находясь под влиянием здорового чувства голода и таёжной эйфории, пообещал съесть за один присест 20 штук.
Жажда зрелищ занимает одно из первых мест в перечне причин, толкающих беспечных горожан в таежно-порожные дебри. Но на момент озвучивания Гришиных мечтаний беспечные горожане под дождем вкушали обеденный сухарь, и упомянутая жажда имела некий перекос в сторону урбанистических наслаждений. Гришу поймали на слове, в процессе прохождения маршрута отшлифовали условия пари, и вот пришел день, вернее вечер, истины.
Итак, пари: испытуемый Гриша должен съесть в течение 40 минут 20 бисквитных пирожных из известного магазина, запивая их любым количеством любой жидкости на свой выбор. Включая жидкость для разжигания примусов и другие аперитивы. Психологическое давление на испытуемого, а равно и поддержка его третьими лицами разрешалась, но без физического контакта. Принятие пищи до начала пари не контролировалось и оставлялось на усмотрение испытуемого. Представили второго участника пари, предъявили приз - перевязанную новым шнурком от кеда (вместо бантика) бутылку Кизлярского (опять, черт возьми!) коньяка. Наконец, внесли поднос с пирожными, на котором красовались договорные двадцать плюс одна штука, для экспертизы. Независимый эксперт, в нашем случае единогласно избранная Галя, подтвердила вкусовые качества. Выпили по второй, Миша засек время и за неимением гонга крякнул в утиный манок. Пари открылось!
Первые пять пирожных ушли у испытуемого за 5 минут. Он откусывал, жевал и глотал в едином механическом ритме, вдвое перекрывая расчетную норму времени. После чего наступила небольшая пауза. Тут Гриша выпил водки, хитроумно пытаясь вызвать приступ ложного аппетита, и прикончил еще 2 штуки.
Миша комментировал события. Он искусно картавил, называл испытуемого "батенькой", происходящее архиважным событием современности и ярким подтверждением выдающихся качеств человека нового типа. Человек нового типа, тем временем, довел счет до десяти, после чего изъявил желание походить. Далеко ходить ему не разрешили, тогда он с опаской попрыгал и стоя съел еще два пирожных.
Нужно отдать должное неведомым нам кулинарам Кызыла! В продукции скромных тружеников перфектными оказались не только вкусовые, но и весовые составляющие. Однако это сыграло плохую шутку с несчастным Григорием. К тому же бисквитные пирожные, с известным со времен убийства Распутина обволакивающим действием, начисто нейтрализовали водку. Ложный аппетит у испытуемого никак не появлялся.
Время шло, и публика его не теряла. Поднимались тосты, с аппетитом (отнюдь не ложным) подъедалась закуска, пари шло уже как бы вторым планом.
Я успел выспросить у Гали причину ночевки в аэропорту. Она в то лето окончила второй курс иркутского университета. Приехала к тетке и намеревалась с ней улететь на пару недель в горы, в некую геологическую партию. Но тетку срочно командировали в Москву, и горы улыбнулись. Они с теткой вместе приехали в аэропорт, тетка улетела московским рейсом, и тут все остальные рейсы задержали. Семья тети на югАх, ключа у Галки нет, остается ждать погоды и даже не у моря.
Тут Миша крякнул селезнем и вернул внимание к пари.
- Осталось 10 минут, майне гершафтен! Делайте ваши ставки!
Испытуемый с бодрым видом подсел к подносу и повторил рекорд первого раунда. 5 штук - 5 минут. Последнее пирожное из этой серии шло трудно. Отчаявшись дождаться ложного аппетита, Гриша запивал бисквиты водой. Осталось три штуки, вечная проблема "последней мили". Григорий принялся жевать 18-е пирожное. Процесс оставил гнетущее впечатление. Его челюсти двигались, но глотательные движения отсутствовали.
- Девушка! - обратился эрудит к Галине - Знаете, чем грозит организму гиперкалорийность?
- ???
- Хуже! Он может приобрести устойчивую идиосинкразию к сладкому!
В это время в горах полыхнула зарница, зловеще подсветив низкие тучи. Испытуемый только и ждал повода.
- Чтоб я, да за бутылку, пусть неплохого, коньяка, на всю жизнь от сладкого отказался??! Никогда!
Секунданты Гриши выбросили на ринг полотенце. Сам испытуемый неверными шагами удалился в ночь.
- Плакал мой блокнот, - прокомментировал его уход Мирон.
С приза сняли шнурки и разлили присутствующим, включая Галину, по 40 грамм коньяка. Оставшиеся пирожные разделили: одно Галине, второе всем. Вернувшийся Григорий от своей порции сладкого отказался в резких выражениях. Потом распили нашу горилку, и мы с Мишей, ставшим уже моим водным братом, обняв друг друга за плечи, дуэтом начали длинный, полный сложных аллегорий, тост. Как говорено классиками: "И тут Остапа понесло". Риторическая река несла нас по шиверам силлогизмов, в тот момент в части коллективного творчества мы запросто могли составить устойчивую конкуренцию упомянутым уже классикам. А также братьям Гонкур. Или Гримм. Наконец, к облегчению нетерпеливых слушателей, мы завершили свои длинные коллективные периоды, и допили горилку.
Пока я парил в потоках красноречия, на моем месте возле Гали оказался наш Николай. Он, размахивая руками для убедительности, вроде как убеждал её, она же качала головой, с сомнением поглядывала на Кольку, но слушала с интересом. Я подсел к Валентину.
- Мы одинаково трактуем эту пантомиму? - спросил я, кивнув на Колю.
- Наверно. По документам нам нужен шестой участник, непременно женского пола, и её фото на маршруте в отчете. К тому же мы остались без завхоза.
Свечи на столе погасли, монолит вечера рассыпался. Кто-то еще оживленно обсуждал рецепт жарки рыбы методом "в тельняшке" или технологию клейки катамарана, а кто-то молчал, глядя в огонь. И что стояло за этим молчанием? Грусть, мечты, сомнения, воспоминания? Молчание у костра, кто не прошел через него?
После паузы двинулись в аэропорт ночевать.
- Идешь с нами? - спросил я у Гали, - Я тебя уверяю, не пожалеешь, рыбу ловить будем, хорошие фотки снимать будем!
- Не знаю. Утро вечера мудреней.
Еще с вечера я присмотрел себе спальное купе. В зале плотник отгородил угол под киоск Союзпечати. Стройка ещё не завершилась, внутри пахло стружками, лежали прилавки и большой, оббитый пенопленом, щит из толстой фанеры с надписью: "Решения партии в жизнь!". Собственно решения ещё отсутствовали.
Я уложил этот щит на лавки, получилось просторное лежбище. В зале укладывались спать на скамейки, кустарно обклеенные бумагой под красное дерево. Серега назвал дерево скорее железным, чем красным. Я позвал Галину в свой киоск.
- Партия помнит о своих дочерях, Галя. И приготовила им ложе.
- Ты не похож на парторга.
- Ви, мон шер.
- МА шер, поручик. МА шер. Ваш французский язык отдаёт коридором.
- Экскюзэ муа, графиня, - промямлил я и тем исчерпал свои знания французского языка почти наполовину. Зато я отдал Гале свой спальник.
- А вы, поручик?
- Не впервой, ваше сиятельство! Не извольте беспокоиться! - перешел я на кучерский сленг.
- Вот меня и тревожит, ваше "не в первой". Впрочем, подите поручик, мне надобно переодеться!
В темном зале наши уже умостились спать, минчане еще сидели в своём углу, еле слышно тренькала гитара. Из-за двери дежурного по аэровокзалу тихонько подвывал радиоприемник. Дежурный медленно крутил ручку настройки, доносилась морзянка, комичная восточная речь, поставленный голос Севы Новгородцева, музыка, опять морзянка. На морзянке дежурный останавливался подолгу, и я представил его в прошлом в виде радиста на зимовке на острове Врангеля. Вой пурги за крохотным окном, тявканье собак из упряжки в сенях и писк морзянки в наушнике...
Когда я вернулся в очаг политпросвета, Галка уже переоделась в черный шерстяной треник. В нем она выглядела как статуэтка эбонитового дерева. А свои роскошные волосы она закрутила косой вокруг затылка на манер Леси Украинки.
Мы поболтали еще минуту, потом она укуталась в спальник и замолчала. Я надул спасжилет вместо подушки, укрылся штормовкой, в голове крутились неясные образы, пейзажи, потом все вытеснило Галино лицо, и я заснул. День выдался суматошный.
***
Разбудил меня голос диктора, вновь отложившего рейсы. Спалось сладко и тепло, оказывается, ночью меня укрыли. Галка сидела и смотрела на меня.
- Бон матен, поручик.
- Бонжур, мадемуазель. Что ваш авион?
- Отменен мой авион. Коля говорит, на местные рейсы вылетел самолет-разведчик. Вот даст погоду, и полетим.
- Значит, МЫ полетим??
- Полетим.
Тут пришел жаворонок-Колька и потащил умываться, а потом завтракать с минчанами. За завтраком он представил нашу новую участницу. А также объявил сбор снаряжения для неё. Миша отдал свой спальник-одеяло, а испытуемый Гриша спасжилет.
- Гришке жилет стал маловат, - прокомментировал эту жертву малорослый минский эрудит и принес Галине гидрокостюм и рюкзачок для радиальных выходов. Остальное у неё имелось, ведь в горы собиралась. Коля записал адреса жертвователей. Минчане отправились в город скупать колониальные товары, мы пошли в диспетчерскую ждать вестей. В диспетчерской Коля ходил в своих, ну а мы контрабандно уселись среди пения умформеров и непонятных междометий из динамика после которых старший смены сказал:
- Борт на Кунгуртуг пойдет. Но только один Л-410. Желающих много. Объявим тебя, Коля, спецрейсом, а то проходу не дадут.
Мы покивали и через полчаса прошли спецконтроль и забрались в авион.
Л-410 - маленький двухмоторный чешский самолетик. Выглядел он элегантно, слово "авион" ему шло, а рюкзаки на ковровом полу смотрелись неуместно. Здесь куда более уместным оказалось бы вместительное дюралевое брюхо АН-2. Впрочем, больше на ЭЛках я в тайгу не летал, там они себя не оправдали.
Кроме нас в салоне сидело два тувинца с лицами партийных функционеров. И действительно, начался сенокос, они летели его обеспечивать, потому борт пропустили несмотря на спорную погоду. Сенокос, стало быть, продажа алкоголя в Кунгуртуке запрещена.
На мой взгляд, размеры ВПП аэропорта Кызыл позволяли ЭЛке взлетать даже поперек полосы, но летчики предпочли классическую схему. Мелькнул под колесами белый забор противочумной станции, уплыло назад зеленое пятно Кызыла с великими реками, потянулись безжизненные, голые горы. Над ними висели плотные шапки облаков. В облаках нас потрясло, потом они начали редеть, а горы внизу покрываться лесом.
Хлопцы играли в карты, Галка дремала, тувинцы читали местную и центральную прессу, а я смотрел в иллюминатор. Вокруг ни поселков, ни дорог. Вот в межгорной котловине блеснуло зеркальцем озеро с вытекающей из него речушкой. Неплохо бы поставить палатку вон там, в устье ручья, где скалы расступаются. Порыбачить пару дней, сходить на хребет, поснимать. А вечером развести костер и посидеть у огня. Но и озеро ушло под крыло и никогда больше я не увижу его.
Второй пилот пощелкал рацией и в салоне вдруг заорала Пугачева с уместным сейчас хитом "Улетай, туча!". Настроение сменилось.
Перевалили очередной хребет, обороты двигателей упали, самолетик начал снижаться в Тере-Хольскую котловину. Низко прошли над озером Тере-Холь с остатками уйгурской крепости. Вот до сих пор не знаю, кто такие эти уйгуры? И почему они соорудили крепость на острове? Кто им настолько досаждал в этих глухих местах? Ленив и нелюбопытен, увы.
Между тем мы приземлились на коровий выпас, по совместительству служивший аэродромом. На кочках шасси хрустнуло-звякнуло, но летчики уже подрулили к ограде летного поля. Развлечений в Кунгуртуке немного и всё не занятое в сенокосе туземное население вышло поглазеть на прибытие самолета. Летчики выкинули мешок с почтой и сокрушенно осматривали шасси.
Прибывшие с нами функционеры уехали на газике, уехал мотоцикл с почтой, ушел Коля в поссовет за отметкой в маршрутке, предварительно услав Серегу, Мирона и Галку в магазин за деликатесами. За яблочным повидлом в частности. Остались я с Валентином, да группка тувинцев в стороне.
***
Все глухие таёжные поселки чем-то похожи, будь они на Кольском полуострове, на Камчатке или в Туве. Потемневшие деревянные дома, вечный хлам на задворках, грядки с картошкой, покосившиеся заборы в пятнах лишайника, антенная мачта над почтой и флаг над поссоветом. Кунгуртук ничем не выделялся из перечня. Разве только характерным внешним обликом населения.
От группки отделился тувинец с хищными чертами лица и подошел к нам.
- Водка есть? - без предисловий спросил он. Мы с Валиком переглянулись.
- Откуда водка? Сенокос, - мирно сказал я.
- В Кызыле ж нет сенокоса, - зло бросил он.
- Да нет у нас водки. Спортсмены мы, не видишь? - сказал Валентин и поправил очки.
- А раз нет водки - зачем прилетел сюда?! - с ненавистью сказал абориген и отошел. Мы переглянулись еще раз. Неожиданно много экспрессии содержала заключительная фраза.
- Надо срочно дергать отсюда, - сказал Валик.
- И возможно скорей, - согласился я.
Тут приехал на ГАЗоне Коля с нашими фуражирами, мы покидали в кузов рюкзаки, забрались сами и поехали к реке. До неё оставалось 7 километров.
По приезду к реке, не успев выслушать наших предостережений, находящийся в приподнятом настроении Коля плеснул шоферу пол стакана водки из фляги. Этот широкий жест оказался ошибкой, и мы скоро это поняли. А пока мы живо поставили палатки на береговой террасе и наскоро перекусили. За время перекуса Коля провел краткий инструктаж по технике безопасности в таёжных условиях и методике общения с местным населением. В основном это предназначалось для Сереги и Галины. Серега прежде из Европы вообще не выезжал, парень он был доверчивый, и, скажем так, осторожный. Колины рекомендации мы разбавляли различными фактами нападения на беспечных туристов. В частности медведей и беглых заключенных. Мирон еще придумал скрывающихся по сей день в тайге белогвардейцев, но для достоверности мы этот факт отмели. Серега слушал внимательно. Поели, оставили Галку переписывать продукты, и ушли в лес рубить жерди для рамы.
Лес вблизи стоянки уже прилично пощипали предыдущие группы, стройных деревцев не осталось. Но тут Коля за сильно вытянутым, подсохшим болотом (видимо старицей) увидел ровные стволы. Обходить болото представлялось долго и лениво, поэтому мы осторожно пошли напрямик. Серега болот боялся больше чем белогвардейцев и пошел в обход по тропе. Мы удачно перешли болото и сели на тропе подождать Серегу, завершавшего свой фланговый марш.
- Идет, идет! - зашептал Мирон, - Топором помахивает! - и все попрятались за деревья вдоль тропы.
Едва только Серега миновал нас, я заревел медведем (в моём понимании), а Валентин добавил грубым голосом пару фраз из лагерного лексикона. Это возымело неожиданно сильный эффект. Серега нечленораздельно выкрикнул энергичную фразу, подпрыгнул, в прыжке зачем-то косо рубанул топором лиственницу, за которой прятался Мирон и замер, присев на полусогнутых ногах и держа топор наотлет в позе Конана-варвара. Наступила тишина. Мирон осторожно высунулся из-за лиственницы и потрогал пальцем свежую зарубку. Мы с Валиком от хохота попадали на ягель, Коля терпеливо ожидал конца представления. Серега обозвал нас, но скоро отошел. Он вообще был добряк.
Коля с Мироном принялись пилить, Серега начерно обтесывал жерди, а Валентина и меня за легкомыслие назначили на поносные работы. То есть носить жерди в лагерь. Мы отнесли первую партию, и нашли Галку встревоженной. Недавно приезжали верхами двое туземцев, требовали выпить.
- Злые такие. Я сказала ничего нет. Думаю, они еще приедут.
После чего я остался с Галкой в лагере и занялся веслами, а Валик побежал к нашим. Скоро они вернулись с полным комплектом жердей для рамы и весел и вовремя вернулись. Я уже вел обоюдоострую беседу с жертвами алкогольной зависимости. На этот раз их оказалось трое и тоже верхами. Чертов шофер нахвастался, и среди аборигенов начались волнения. Они вели себя крайне агрессивно, а притороченные к седлам ружья придавали аборигенам уверенности и аргументов.
- Зарядил бы я сейчас этому говоруну в торец, - сказал Мирон. - Я и сам выпить не против, так не наезжаю ж на Коляна?!
- Ладно, ладно, охолонь. Будет вам и дудка, а сейчас не свисти, - заметил Коля.
Спровадили и троих. Валик пообещал перед следующим походом по Туве проштудировать "Рассказы южных морей" Джека Лондона. Или "Белое безмолвие".
К вечеру связали раму и сделали весла. Надувать гондолы и вязать их к раме решили утром. Перед ужином ко мне подошел Коля.
- Есть тут предложение одно... - протянул он. - У Галки спальник от минчан, тоненькое одеяло. Она в нем замерзнет. А у тебя одеяло пуховое... - он замолчал; я ждал обещанного предложения, - В общем, давай так: я отдаю Галке свой спальный мешок, он теплый, а мы с тобой спим в моей палатке. Под спины минское одеяльце, сверху твоё пуховое, будет тепло. Что скажешь?
Ну что тут можно сказать? Предлагал Коля, может быть, и правильно. Только его капроновая двухместная палатка выглядела уж очень маленькой и тесной. И не люблю я спать с мужиком под одним одеялом. А второй палаткой взяли мой 4-х местный чум. Мы сшили его из верхушки парашюта, в плане он напоминал гайку, по углам имелось много места для шмоток, одна стойка посередине, сверху надежный полиэтиленовый тент. В нем в непогоду и шесть человек удобно размещалось; в карты поиграть или еще чего.
- А чего мы без Галки решаем? Пошли, спросим её, - ответил я. Подошли. Коля изложил.
- Я бы лучше с поручиком, в чуме, - ответила Галка.
Коля поглядел на меня, я довольно развел руками, и тут прискакал целый табун местных кентавров, наступило время родео.
Как победить толпу? Правильно, её нужно раздробить или возглавить. Второе не получалось и мы дробили. Мирон, превозмогая себя, расспрашивал своего визави о мушках на хариуса, Коля солидно беседовал о сенокосе, и так далее. Наконец кентавры уехали.
Еще доносился из-за деревьев глухой стук копыт и раздраженные переговоры туземцев, а Мирон неуверенно предложил по стопочке.
- Непогано бы напряжение снять, - объяснил он, - А то этот местный абориген прилип ко мне насчет водки, как разведенная продавщица насчет выключатель починить, - не вполне понятно объяснил он.
Однако Коля объявил мораторий на алкоголь, и наша этническая толерантность ослабла, а ксенофобия, напротив, усилилась, хотя конфликт временно вышел из острой фазы и перешел в вялотекущую.
На ночь вещи затащили в палатки, дежурного решили не выставлять, бессмысленно. Положили в костер пень и разошлись спать.
В чуме на стойке висел Серегин фонарик и подсвечивал в купол, они с Мироном укладывались на своей половине. Галка в любимом тренике уже забралась под пуховик, нырнул под него и я. Мирон потушил фонарик.
Мне совсем не спалось. А можно заснуть, когда рядом лежит стройная, миниатюрная блондинка? Блики от костра уже не просвечивали через капрон палатки, по ту сторону стойки мерно сопел Мирон, во сне невнятно забормотал Серега. Я чувствовал Галкино теплое плечо, и по дыханию догадывался - она тоже не спит.
- А вдруг ночью на нас нападут? - шепотом спросила она.
- Не нападут. Ты другого бойся, - ответил я, повернулся и обнял её.
- Я так и думала! - она попыталась убрать мою руку, но на поцелуй вдруг ответила. Но ответила так неумело и несмело, мне стало не по себе. Она повернулась ко мне и вдруг принялась шептать мне на ухо поток размышлений, обид, и риторических вопросов. Ничего конкретного она не говорила, но истоки этих обид крылись там, в Иркутске. И не даром она сорвалась к тетке. И с нами она пошла назло кому-то, желая сделать самостоятельный поступок, может быть даже вызывающий поступок. И ей хотелось выговориться, бедной девочке...
Я слушал её, иногда возражал, иногда посмеивался. А когда она иссякла, сказал, "не бойся, никто тебя тут не обидит и жизнь, поверь, хороша, и времени у тебя на все более чем достаточно". Банально конечно, но ей не собеседник тогда нужен был, а слушатель.
Она выговорилась и почти сразу заснула, уложив голову мне на плечо. Заснул и я, и мне приснилось, будто мы с Галкой заключили договор. А когда проснулся так и не вспомнил предмет договора.
***
Утром Коля дал команду: "немедленно надуться, увязаться и выйти". Катамаран уже стоял на воде, мы привязывали последний рюкзак, когда подскакали уже хорошо заведенные страждущие и жаждущие. Всадники вертелись над нами на низкой береговой террасе, неумело матерясь, они требовали водки. Валентин поставил нос судна на струю, вода подхватила катамаран и мы вышли на середину реки. Аборигены помчались за нами вдоль реки, пронзая воздух боевым криком кочевников и потрясая ружьями. Вдруг один за другим ударило два выстрела. Картечь хлестнула по воде метрах в трёх перед носом, а над головами противно проныла пуля. Но нас просто пугали. Судьба легендарного комдива группе не грозила.
Течение мягко унесло катамаран за поворот, туземцы отстали, еще поворот, и наступила долгожданная тишина реки. Но мы вошли в неё не так, как полагалось. Эти мамелюки лишили нас особенного удовольствия, удовольствия первого выхода на реку. Хотелось неторопливо опустить катамаран на воду, почувствовать, как она снимет его тяжесть с рук. Потом обстоятельно привязать рюкзак, расположить на нем карту и прочие нужные на воде вещи, похлопать по баллонам - не спустили?- подстрогать ножом незаметные бугорки на весле, навязать стремена (тогда мы не знали о канойной посадке), усесться и... "Пошли!". На воде прохладно, сидеть мягко, река чуть покачивает баллоны, капельки воды стекают с весла в реку многозначительными многоточиями...
А получилось скомкано и торопливо. Особенно переживал Мирон. Он не успел наладить спиннинг, а ведь милое дело, пока товарищи гребут, сказать: "Я кину пару раз?", встать и покидать схода минут десять. Но Коля торопил нас совершенно правильно. Предсказать утреннее настроение жертв эндемичного сухого закона не представлялось возможным.
Река Балактыг-Хем в районе Кунгуртука еще имеет течение. Она неторопливо несла нас в невысоких берегах. Обедать стали на красивой поляне, но Коля не дал насладиться послеобеденной ленью. "Вперед, вперед, нужно уйти дальше от поселка, местные тропы знают, мы по реке до обеда три часа шли, а они на лошадях сюда, может, и за час доскачут". Хотя мы понимали, Коле не терпится выйти на настоящую воду, и местные тут не при чем! И мы шли и шли. Весь день небо оставалось ясным и безоблачным, а теперь оранжевый закат полыхал над Тере-Хольской котловиной, предвещая звездную и холодную ночь.
Ночевать стали по партизанскому принципу, в стороне от троп. Место выбрали и точно скрытое. Деревья нависали над узкой и спокойной рекой, противоположный берег зарос высоким кустарником до самой кромки воды, за нашей поляной стеной стоял густой лес.
Меня каждый раз радостно удивляет преображение неуютной поляны в аккуратный бивак. Казалось бы трава, кусты, коряги и ветки - полная дикость. Но вот через час стоит пара палаток, догорают в костре коряги, рядом уложены несколько обтесанных лесин в качестве скамеек и стола, от палаток к воде и костру нарисовались тропки - уютное, обжитое место. И уходить с такой стоянки всегда чуточку жалко.
По случаю первого дня на воде был дан закрытый товарищеский ужин. Я отошел к реке с котелком и стоял у воды, на несколько минут отрешившись от действительности. Звезды мерцали над головой, ночной заморозок упал на долину. Трава покрылась инеем и хрустела под ногами, инеем ощетинился и катамаран. Полыхал костер, бросая отсветы на реку и наши палатки. Кусты чернели на фоне палаток клочьями ночи, и ночь стояла вокруг нашего маленького лагеря.
Ужинали, разумеется, у костра.
- Тонкой плёночкой покроемся? - спросил Мирон.
Термин "тонкая плёночка" требует пояснения. Каждый год в мае мы сплавлялись по Большому Зеленчуку на Кавказе. Начинали с верховий, почти от снега, вода холоднючая, гидрокостюмы отсутствовали, неопрен ещё не придумали. Кто-то из девчонок обмотал фигуру полиэтиленовой пленкой для защиты от воды. Тут же это предложили сделать и Мирону, но Мирон отказался, мол, пленочкой я и без вас покрылся, и в доказательство предъявил початую флягу со спиртом.
- Обязательно покроемся! - ответил Коля и расплескал алкоголь в пластиковые чашечки (прости, Аэрофлот!)
Водка огненным шаром прокатилась по горлу, разговор стал живей и громче. Налили по второй, за Галкино водное крещение. Тут и она выпила немножко. Костер пылал, лица раскраснелись. От огня? От водки? Мирон упоенно пересказывал вчерашние Серегины приключения на тропе. В его интерпретации топор уже летел бумерангом в Мирона, круша кусты на лету. Через пару месяцев кусты превратятся в деревья, былина обладала высоким запасом для легендирования. Валик вспомнил Зеленчук, где мы влетели под "расческу" и Мирон завис на ней, а нас унесло. Мирон долго болтался в ветках над водой в оранжевом авиационном спасжилете. Жилет и весло мешали ему залезть на дерево, а в воду прыгать ему никак не хотелось. Но пришлось.
Истории сыпались из каждого и рассказывались они Галке, ибо остальные оказались либо участниками, либо свидетелями. Хохот стоял страшный. Мирон предложил пить "по Брежневски", то есть 50 грамм, 100, 150 и баста! Коля предложение признал заманчивым, но отклонил ввиду наличия отсутствия кремлевских винных подвалов. Потихоньку навалился сон, и все разошлись по палаткам.
- Слушай, Галка, - спросил я, - Отчего это ты рискнула пойти с нами? Незнакомые мужики лет на десять старше, тайга...?
- Да, по вас разве не видно? У вас на лице высшее образование нарисовано. А в тайге я не в первый раз. Мы на первом курсе на Хамар-Дабан в поход ходили, и с тетей Наташей в экспедиции тоже.
Заснул я с легким чувством, но фоном к нему, пусть почти неслышным, прозвучали ти-ти-ти-таа Бетховена. Я словно уже знал итог, и в этом знании жила печаль.
***
До чего же славное настало утро! Коля бегал вокруг палаток, смущал солнышком и чУдной погодой, но никто не вылез, пока это самое солнышко не осветило поляну и не растопило иней. Костер уже трещал, вода в котелках грелась, хорошо иметь адмиралом жаворонка.
По натуре я человек очень ленивый, до самозабвения, как говаривал Фигаро. Но со вкусом предаваться лени в походное утро не так просто, а имея в руководителях бойкого Николая вообще не просто. Нужно знать определенный приём, а именно: сразу сложить свои вещи в рюкзак, увязать его и отнести на берег. И потом можно блаженно сидеть у костра, или покидать блесну, или побриться, пока не налетел комар, распуганный ночным холодом. Правда существует опасность быть задействованным на общественных работах. Но утром таких работ немного, разве поддуть катамаран или снять тент. Однако это мелочи. Зато в группе обязательно найдется копун, который методически укладывает рюкзак по писанным и неписанным правилам, будто ему сейчас идти с ним через два перевала. И все его ждут, но это ждут не тебя.
***
Итак, мы вышли почти во время, хотя выйти вовремя по Колькиной схеме означает: встать в 7 утра и в 7-30 быть уже на воде. Ему вообще полагалось стать горником, там они на перевал в 3 часа ночи выходят. Или в два... Но кто такой горник? Это человек, стирающий носки в высокогорном ручье, истоке реки, по которой я потом поплыву.
В таких или подобных размышлениях я сидел посреди реки на своем баллоне, лениво макая весло в воду. Шел уже второй час сплава, течение замедлялось, наконец, оно исчезло и на весло приходилось налегать. Река страшно петляла, перешейки между меандрами в петлях чрезвычайно малы. Иной раз с правого берега получалось за 20 секунд перейти на правый же берег излучины, в точку, куда катамаран приплывет через час. Серега всерьёз высказал опасение о попадании в тувинский вариант петли Мебиуса и начал со вкусом развивать эту мысль.
А жизнь в петлях шла своим чередом. Хлопотала на топляке норка, изредка плескала рыба, высоко в небе кружил хищник. Солнце тоже крутилось вокруг нас, то слепя глаза, то подталкивая в спину. Из-за деревьев начал проглядывать недалекий горный хребет, справа впал приток, река Сарыг-Эр и река изменилась. Во-первых, Балактыг-Хем стал называться Ка-Хемом (хотя не все так считают), во-вторых, появилось приличное течение. Хребет сплошной стеной стоял уже перед нами, непонятно, куда нырнет река. Ущелье открылось неожиданно, река втянула нас в него, еще поворот и ущелье захлопнулось, оставив Тере-Хольскую котловину за спиной.
Мирон уже давно орал: "Вот хлюпнул хариус! Вот еще! Надо становиться и покидать!" Но Коля, ведомый инстинктом руководителя, тянул вперед, к порогам.
Справа выплыла скала с хорошо заметной пещерой, за ней устье реки Теннус. Через шесть лет я поведу группу с совсем другим составом на реку Бусэин-Гол. Мы пойдем к ней пешком отсюда, от пещеры, вверх по реке Теннус, потом через перевал и болота к монгольской границе. Много слышавший о Ка-Хеме Алик будет обхаживать меня. "Ну его к черту, этот Бусин-Гол! Тащиться туда через перевал, да по болотам! А Ка-Хем - вот он! И заявлен запасным вариантом, и вообще! А, шеф?! А?!" Но, никогда не возвращайся туда, где однажды был счастлив. И я уйду на Бусэин-Гол.
Коля протянул еще полчаса, вот мы подошли к первому каскаду порогов "Лестница", где и стали ночевать. Я совершенно не помню саму стоянку. Наверняка лагерь приютился на невысокой терраске, среди деревьев, где удобно натянуть тент. Наверняка близко к воде и с удобными камешками в реке. Наверняка Мирон сразу убежал вниз ловить хариуса, а Коля чуть позже ушел за ним посмотреть пороги, но спиннинг взял тоже, ведь рыбак он заядлый и самолюбивый. И наверняка они поймали, не так уж много, но на уху точно. И Мирон обязательно плеснул в уху водки, иначе вкус не тот.
Но, повторяю, это реконструкция. Помню только появившийся шум реки. Теперь он будет с нами постоянно. Ровный, уверенный сейчас, спокойный и беспечный на "Кольцах", угрожающий и мощный на Мельзейском каскаде, обвально-ревущий в "Щеках".
После ужина с ухой мы валялись в палатке и трепались. На стойке Серега закрепил пустую консервную банку, приладил в неё свечку и она уютно освещала наш чум. Галка все не появлялась. Уже ушел спать Коля, (Галка дежурила с ним, разжалованный Мирон дежурил с Валиком, я с Серегой), а Галка еще возилась у костра, звякала котелками. Мы обсуждали первую удачную рыбалку. Мирон собирался завтра перемотать все мушки, ругал красную, на неё не случилось ни одной поклевки, только на желтую. Также он ругал Колину манеру делать удилище для спиннинга на месте из подручных материалов. Но Коля тогда числился среди фанатов уменьшения веса снаряжения. Он все повторял сомнительный лозунг: "Надо облегчаться!" и даже черенок ложки посверлил, для облегчения. Позже Коля узнал зоновскую трактовку ложки с дыркой и от этой формы облегчения отказался.
Наконец Галка влезла в палатку, задула свечу и нырнула на своё место под одеялом. Мирон привел последний аргумент против самодельного удилища (стоишь с этим дубьём, будто Балбес в Пёс-Барбосе) и длинно зевнул. Серега помалкивал, рыбалка его не увлекала. В чуме стало тихо, только зудел недобитый с вечера комар. И еще пахло свечкой. Мы лежали с Галкой в обнимку и тихонько целовались.
Прошел наверно час. Уже не зудел комар, неудачно севший мне прямо под руку на голое плечо. Галка с вздохом прижалась ко мне и поцеловала в щеку. Я чмокнул её тоже.
- Что, Малыш? - спросил я. - Что-то не так?
- Все так, все так, - ответила она.
***
Утром меня разбудил Серега, пришла наша очередь дежурить. Против своего правила я вылез из палатки без вещей и спальника, под ним пригрелась Галка, у неё в запасе еще 30 сладких утренних минут.
Солнце еще не заглянуло в ущелье, но уже осветило лысую гору на правом берегу. Надрав бересты и ругнув на всякий случай Колю за отсутствие углей, разожгли костер и поставили котелки на таганок.
По части костра я и Николай придерживаемся разных теорий. В частности в дебюте я отдаю безоговорочное предпочтение методу "колодец", а Коля "шалашику", в миттельшпиле мы не имеем принципиальных расхождений, но в отношении эндшпиля наши мнения полярны. Я предпочитаю на ночь кинуть в костер солидное бревно или еще лучше пень. Коля категорически против этого; аргументы у него такие: "Вдруг ветер раздует и кинет угли на палатки?" Какой, к черту, ночью ветер, скажите мне? А если он и есть - ну, тогда уж и не бросай пень. Конечно, может дерн загореться, может, какие-то резоны тут таились. А в моих мотивах почти никаких резонов. Ну, разве утром угли в костре еще тлеют, однако и спичкой разжечь недолго, дуй еще на эти угли... Однако мне нравилось покормить костер, таился в этом неведомый мне психологический излом: вот я ушел, а отчасти благодаря мне, костер живет, светит...
Каскад порогов "Лестница" прошли медленно. Рыбалка вышла на первое место в перечне предпочтений, на многообещающих участках становились, наперегонки бежали со спиннингами наперевес на лучшие места, но ловилось плохо. После "Лестницы" шел спокойный и красивый участок. Почему-то его называют "Кольца", хотя особенных колен река не выбрасывает.
Держалась чудесная погода. Вечерами подолгу сидели у костра, Галка называла эти посиделки "Клуб любителей поговорить о рыбе". Стоит - ли рассказывать о ночах? Лучше я вспомню день.
К вечеру из-за поворота появился скальный островок. Он напоминал кораблик, пришвартованный к обрывистому правому берегу. Покрытый деревьями островок вытянулся по течению и кончался просторной террасой с песчаным пляжем. Конечно, тут полагалось дневать.
Утром накупались и принялись готовиться к рыбалке. Однако выяснилось досадное обстоятельство: рыбачить неоткуда! Правая протока узкая и мелкая, берег обрывистый, неудобный. С острова ничего не ловилось, хариус прыгал у левого берега.
Коля принялся собирать ихтиологическую экспедицию. Решили так: вшестером переправимся на катамаране на левый берег, потом я с Галкой вернусь на остров, а часа через четыре они нам покричат, и мы их заберем.
- А ты чего не идешь рыбачить? - простодушно спросил меня Серега.
- Он свою рыбку уже поймал, - ответил за меня Валик.
Я открыл рот для достойного ответа, но тут прибежала Галка с веслом и в купальнике.
- Ты, Галка, глаза набиваешь, чисто сварка, - сказал Мирон, знавший толк в методах сварки и их побочных воздействиях.
"Как это повлияет на сварку?". Этот пункт занимал первое место в системе жизненных эталонов Мирона, так сказать являлся мерилом его непростого бытия. Этим пунктом Мирон вместо алгебры поверял гармонию жизни. Мирон работал сварщиком в закрытом цеху, под бдительным надзором варил там детали для заправочных систем ракетных комплексов и большинство жизненных событий, кроме рыбалки, разумеется, рассматривал через призму качества сварки. Как правило, на сварку ничего не влияло. Опоздал поезд, забыл Мирон дома гондолу от катамарана, ушла от него жена - "На сварку это не повлияет"! - поразмыслив секунду, извещал Мирон, и жизнь продолжалась. Лишь один раз, в Кызыле, я услыхал противоположную оценку. На центральной площади шла уборка, бравый труженик приподнял заднюю крышку мусоровоза, за неимением штатного упора подпер её метлой и принялся громадной грабаркой забрасывать мусор внутрь. Общеизвестно: можно бесконечно наблюдать за течением вод, пламенем костра и чужой работой. Некоторые ещё добавляют в этот перечень кассира, выдающего зарплату. Мирон стоял на тротуаре, опершись на дерево, и медитировал, глядя на размеренные движения дворника. Заметив остановившийся взгляд Мирона, работяга изменил ритм и стал напоминать красноармейца Сухова, щегольски правившего косу в своих снах. То есть он бросал в зловонное нутро лопату мусора, горделиво озирал окрестности, бросал еще лопату, и снова изображал Нарцисса. Очередной бросок возгордившийся дворник сделал не глядя, и немедля судьба наказала его за гордыню, сбросила, так сказать, с сияющих высот. Описав широкую дугу, лопата выбила метлу из упора, тяжеленная крышка повернулась на петлях, грохнула его по спине и буквально внесла беднягу внутрь кузова. Из темных глубин донеслись невнятные, энергичные восклицания, но новоявленный Иона возопил явно не к господу своему. Наконец, крышка отворилась, и был он извергнут из глубин, полный не ангельского смирения, но жажды отмщения.
"А вот это на сварку может немножечко повлиять!" - сказал в тот раз Мирон и покинул зону уборки, правильно оценив ищущий взгляд и тяжелую лопату в мозолистых руках мастера чистоты.
Отплыли. По случаю великолепной погоды из одежды на мне имелись только шорты. Ихтиологи снарядились не так легкомысленно. Штормовки, гидры, снасть, сумка для рыбы. Галка, посоветовавшись с Колей, выдала каждому черный железобетонный сухарь из бородинского хлеба и по конфетке.
Когда рыбачки вышли на берег, катамаран задрал нос и от наших с Галкой усилий глиссером полетел домой. На острове Галка сразу куда то ускакала, а я вытащил кат, защелкнул чалочный карабин на ближайшей сосне, отвязал от рамы свой спиннинг и немного покидал на струю к левому берегу. Ничего не клевало, полдень. На том берегу рыбачки разделились, Мирон с Серегой пошли вверх по течению, а Коля с Валиком вниз.
Я ещё побросал немного, поймать рыбку не сильно горело, просто таежное солнце грело спину, а ветерок отогнал уцелевших после ночных заморозков комаров.
Охота на хариуса динамична, но голова при этом почти свободна. Ноги плотно стоят на плоском камне, поворот корпуса и резкий бросок. Удилище смотрит в небо, слившись с рукой, подбитый свинцом поплавок срывается с хлыста, летит по элегантной баллистической траектории и уносит леску на быстрину к левому берегу. Всплеск! Выбрать слабину, заставить поводки с мушками плясать на струе. Теперь плавно сматывать леску и, щуря глаза от солнечных бликов, следить, не прыгнет ли хариус. А в голове пусто! Всплывают обрывками образы, ситуации. Иногда завод с сорванным совещанием по моей тематике за этот месяц, но прочь, прочь! И снова только ущелье, тайга и шум реки.
- Мсье так увлечен рыбалкой? - колокольчиком прозвучал Галкин голос с береговой терраски, я обернулся. На уровне глаз оказалась умопомрачительно неуместная в тайге белая мини-юбка. Ниже юбки обнаружились стройные ножки, а выше имела место блузка с парой синих полосок и золотым якорьком. Нужно сильно постараться сохранить всё в рюкзаке, практически не помяв.