Небо расцвело лиловыми брызгами, оранжевое солнце появилось на половине пути от горизонта к зениту. Начался новый день в городе.
Здесь всегда тепло, не бывает рассветов, время сразу близится к полудню. Иногда моросит дождь. Ну это когда мне захочется грибов.
В городе всякий день единственный и последний, а вместе они складываются в вечность.
И каждый проходит так, чтобы быть мне по душе.
Я помню, как попал сюда. В общих чертах помню жизнь до последнего города, и могу примерно прикинуть, сколько я тут пробыл. Мне кажется, могу. Но я никогда не делал этого, чтоб не нарушить течение вечности, ведь у неё не должно быть начала.
Наверное, в последнем городе нам тоже снятся сны. Когда начинается новый день, я выныриваю из черноты с обрывками картинок и звуков в голове. И с мыслями о том, сколько я уже здесь нахожусь. Но солнце разгоняет мысли, кругом буйствует жизнь, и я чувствую себя молодым и счастливым. Свободным от проблем...
И Ойка со мной. Любимая, милая Ойка. Мы вместе здесь с самого первого дня, и это главная причина, по которой я не даю себе поразмыслить над временем. Если жена тут, то где же ещё быть мне?! Сомнения прочь; здравствуй, небо в розовых цветах, здравствуй, солнце с улыбкой на устах!
— Коля, пойдём к морю, поплаваем! — её голос звенит как чистейший родник.
Она смотрит с улыбкой. Опять угадала моё желание. Я как раз подумал о солёных волнах.
Ей удивительно идёт это кремовое платье из чего-то лёгкого, воздушного. И ещё больше подходит его отсутствие. Мы всегда купаемся голышом.
Здесь есть другие люди, но они как фон, как декорации: официанты, работники аттракционов. С ними можно перекинуться ограниченным набором фраз. Другие счастливчики-жители последнего города, как мы с Ойкой, тоже встречаются, но вдалеке, занятые своим вечным счастьем. Их мы видим, но поговорить с ними нельзя. Будто между нами прозрачные экраны, не дающие путям пересекаться. В прошлой жизни я вечно передвигался в толпе. Висел, прижатый со всех сторон, в тесноте подземных вагонов, вдыхал воздух с просроченным сроком годности и жал потные ладони... Нет уж, пусть люди будут там, на грани видимости. А рядом только Ойка.
Мы валялись в прибое. Нежились, подставляли подмигивающему солнцу ладони.
— Ойка, тебе хорошо? — спросил я.
— Очень, — ответила она и посмотрела на меня с нежностью. — Я счастлива с тобой.
Это был постоянный ответ. Каждый раз она отвечала именно этими словами. Но я впервые понял это сейчас.
— Тебе хорошо? — повторил я.
— Очень, — ответила она и повторила тот же нежный взгляд, что был секундой ранее. — Я счастлива с тобой.
— Тебе хорошо? — я не мог остановиться...
Кажется, что-то сломалось.
Этот день закончился быстрее предыдущих. Чернота резко поглотила меня, укутала и отделила Ойку, убаюкала нас каждого в своей колыбели и стёрла все тревоги. Лишь кусочки картинок, намёки на чувства жили в этой темноте. Сегодня я смутно чувствовал вину, и мне казалось, что это правильно, я хотел разобраться...
Новое солнце, с глазами, прикрытыми акварельным облаком, появилось одновременно с дождём. Мелким и, конечно, тёплым. Здесь вечное лето. Новый день в последнем городе начался на лесной опушке.
Ойка стояла в двух шагах от меня, в жёлтом дождевике и с плетёной корзинкой в руках. Она вдохнула лесной запах, улыбнулась мне и пошла к деревьям. Я должен был идти за ней. Не мог не пойти. Но я стоял на месте, вспоминая, выхватывая и складывая по кусочкам все видения в черноте, все чувства и воспоминания.
Нужно было сказать нечто неожиданное.
— Как мы попали сюда, Ойка? — крикнул я.
Она остановилась, повернулась и моргнула. Помолчала. Потом обворожительно улыбнулась:
— Сегодня у меня будет больше белых.
Я приблизился:
— Нет, Ойка. Нет-нет-нет. Ответь, ты помнишь, как мы оказались в этом городе?
Она ответила:
— Мы счастливы здесь. И мне кажется, что я тут провела всю жизнь. Я даже и не помню, что было раньше.
Я взял её за руку:
— В последнем городе мы никогда не вспоминали прошлое, наше с тобой прошлое.
Ойка молчала.
— Я не знаю, — начал я сбиваясь, — понимаешь, счастье всегда по сравнению с чем-то... А я счастлив всегда, вот уже сколько дней? Лет? Мы не меняемся здесь, нам вечно по двадцать семь, хотя тебе всегда восемнадцать... Я помню, от чего мы ушли сюда, но я забыл, каково это — быть загнанным, замотанным, в проблемах и страхе.
Ойка молчала и пыталась улыбнуться, но у неё не получалось.
— Я не уверен, что счастлив, потому что не могу сравнить. Понимаешь?
Она кивнула. Механически, как кукла. Красивая, любимая кукла.
Мы не собрали грибов. День закончился. Темнота схватила нас и растащила по невидимым люлькам. В этот раз я боролся с обволакивающей мягкой чернотой, концентрировался и смотрел-слушал-осязал свои сны-воспоминания. Я должен был разобраться, и не только ради себя.
Мы познакомились с Ойкой во дворе. Она была серьёзная и аккуратная. Сидела на лавочке у песочницы и читала книжку. Я строил тоннель в песке, возводил горы и рыл каналы. Она поглядывала на меня, а потом спросила:
— Мальчик, как тебя зовут?
— Койка Жуков, — довольно заявил я, решив, что моё мастерство копателя её восхитило.
— Койка? — удивлённо переспросила девочка.
— Да не койка, а Ко-й-ка! — попытался выговорить я.
— А меня Оля, — сказала девочка и улыбнулась.
Она показалась мне взрослой. Вернее, я сам себе показался малышом рядом с ней. Ужасно смутился. Крикнул:
— Ойка — дура!
И убежал.
Так было и позже, в школе, и после, когда она невесть почему всё-таки согласилась быть моей женой. Я был рад и смущён, комплексовал рядом с ней, казался себе вечно недостаточно высоким, недостаточно сильным... И на квартиру нам не хватало. Снимали однушки в дальних районах. Ойка хотела большего. И была достойна большего. Сама она работала, вполне успешно, и половину стоимости нашей будущей квартиры мы накопили из её доходов. Правда, так и не внесли эту плату.
Я несколько раз начинал своё дело. Увы, бизнес не пошёл. Поэтому последние годы перебивался подработками. Ну вот как-то не складывалось с нормальной работой. То начальство попадалось нахальное, то зарплату переставали платить. Уроды!
Я чувствовал, что силы мои на исходе, самооценка на нуле, бьюсь как рыба об лёд, а ничего не меняется. Мне нужен был отдых, остановка бешеной жизненной гонки. И я уходил в города, тогда они только-только стали появляться. Замена реальности, причём замена на лучшее. В виртуальных городах можно было отрешиться от проблем, ощутить все доступные удовольствия, побыть живым и никому ничего не должным. Я любил приморский посёлок, парк аттракционов в зелёном сквере, веранды ресторанов с видом на вымощенную булыжником старую площадь... Ойка несколько раз бывала со мной в этих местах, ей нравилось, но чем чаще я звал её вновь окунуться в тот или иной город, тем серьёзнее она отнекивалась. А как-то раз сказала, что больше не хочет пробовать города, потому что реальность после них кажется дурным сном.
Как раз в тот день я узнал о последнем городе. Это был Город, включающий все возможные места, постоянно растущий, бесконечно счастливый. Город-вечность, город-мечта, бесконечная вымышленная реальность. Его и выдумали как средство от страха смерти. Предполагалось, что в вечный город будут уходить те, кто наигрался в жизнь с лихвой. Этакая приятная эвтаназия — провести остаток дней безоговорочно счастливыми. В отличие от обычных виртуальных городов, в последнем клиента могли держать сколь угодно долго: в стоимость входила система жизнеобеспечения и медицинский контроль.
Я всё рассчитал. Деньги, которых нам хватало на половину квартиры, должны были с лихвой покрыть пребывание двух человек в последнем городе в течение десяти лет. То, что оставалось, я положил в банк и распорядился переводить проценты на оплату счетов фирмы-"застройщика" последнего города. Провернул всё это в одиночку, ожидал, что Ойка обрадуется сюрпризу. Ведь так можно получить всё, чего только захочешь, и ничего для этого не делать. Не надрываться на работе, не ездить через полгорода в душном метро. Просто жить, сейчас. Пусть и не здесь.
Тем более, вернуться можно в любой момент, когда захотим. Так сказали в фирме.
Но Ойка отказалась. Она хотела жить в этой серой реальности, мечтала о ребёнке. А я боялся: что я смогу дать ему?
— Скоро у нас будет своё жильё. Коля, мы справимся. У всех бывают тёмные полосы. Но скоро настанет светлая полоса.
— А за ней опять тёмная.
Она умоляла. Она сказала, что не сможет без меня.
— Так пойдём со мной, — сказал я.
И добил:
— Обратного пути нет. Я оплатил путёвку на двоих.
Были слёзы, крики, много разных слов. Ойка считала, что я предаю её и будущего ребёнка. Я объяснял снова и снова, что мы просто уходим на каникулы, на долгие каникулы, где всё включено и ни о чём не нужно париться. Кто откажется от каникул?! А ребёнок будет. Когда-нибудь потом. Нам нужно как следует отдохнуть.
Ойку вырвало.
Она снова плакала, уже тихо, с каким-то отчаянием, я гладил её по голове, баюкал на руках, целовал и обещал, что Там мы всегда будем вместе, и вернёмся, когда захотим. Если захотим.
Ойка уговорила меня принять окончательное решение утром. Я пообещал.
Утром я ушёл. В одержимости последним городом это казалось мне логичным шагом. Был уверен, что Ойка пойдёт за мной. Я оставил ей все координаты, написал инструкцию...
Сейчас, просматривая эти кадры прошлой жизни в черноте псевдосна в городе, я понимал, что обманул сам себя. Я сбежал. Может быть, впервые в жизни сделал то, что хотел, но сбежал, оставил Ойку одну. Не знаю, пошла ли она следом за мной в город. Та, что была рядом всё это время, — Ойка или сколько их там есть дэ-изображение?
День украл меня из воспоминаний, ослепил ярким солнцем с белозубой улыбкой. От серой булыжной мостовой в небе отражались зелёные пятна. Или это у меня перед глазами плыло?.. В голове стучало последнее воспоминание: Ойка очень любила собак. Не заводила новых после смерти старого кокера Райда, но постоянно возилась с чужими мохнатыми питомцами.
Я был зол, впервые в этом городе, мне нужно было обратно, перелопатить память, найти ответ — кто рядом со мной, Ойка, забывшая прежнюю жизнь и счастливая, как я и хотел, или только моя выдумка? Но в голове вертелись собаки, поводок Райда в прихожей, его чистая миска в кухонном шкафчике.
Ойка сидела на соседнем стуле за столиком кафе, официант как раз поднёс ей мороженое с двойной порцией карамели и крепкий кофе. Любимая беспечно улыбалась, и я почувствовал, как город затягивает меня в обычное счастливое состояние. Но я больше не верил городу.
Ойка протянула мне ложечку с мороженым.
— Не хочу, — мотнул я головой. — У меня и так жар.
Жена со смехом ответила:
— Ну что ты! Здесь нет болезней. Мы всегда здоровы, молоды и счастливы.
— Мне плохо. Похоже на температуру. Потрогай, — я приблизил к ней лицо.
Ойка коснулась моего лба ладонью, потом губами.
Мир вспыхнул. Я увидел, как тает в воздухе Ойка, растворяются декорации города, исчезает улыбка с солнца.
Я перестал верить. Жена оказалась ненастоящей. В жизни Ойка всегда трогала мой нос, когда я жаловался на жар, и говорила задумчиво: "Сухой".
Когда пульсирующая боль в глазах утихла, и кто-то выпустил голову из тисков, я увидел перед собой пустую площадь. На месте фонтана стоял одноэтажный дом с облупившейся штукатуркой. Вывеска "Путёвки в персональный рай" не оставляла сомнений: город готов был отпустить меня, и милостиво избавил от поиска выхода.
Внутри пахло сыростью и старой мебелью. Неприятного вида мужчина с причёской Гоголя встретил меня и сразу приступил к делу:
— Надумали уйти? — спросил он строго.
— Да, — мне стало как-то неловко от его тона.
— В случае расторжения договора по инициативе клиента наша сторона имеет право на компенсацию в размере годовой оплаты услуг.
Я рассеянно кивнул.
— Претензии по внешнему виду и состоянию здоровья не принимаются, — добавил он.
— Мне надо идти, — тихо, но твёрдо сказал я.
Он внезапно подобрел:
— Идите, раз решили. Там вас ждёт обыденность. Видите, в каких условиях мы тут работаем? Это для наглядности.
— Решил. Как мне уйти?
Собеседник ухмыльнулся:
— Если не передумаете, проснётесь уже там.
Я кивнул, и чернота стиснула меня в последних объятиях.
Плесенью и затхлостью здесь не пахло. Медработники были милы и внимательны, отключили меня от аппаратуры, быстро провели тесты и проводили к выходу из здания. Представитель города соврал, условия были вполне человеческие. Вот только куда идти, я не знал. Работники фирмы отказались сообщить, находится Ойка в последнем городе или в реальности. Конфиденциальность личной информации, и плевать, муж ты или злоумышленник.
Вернули вещи, которые были у меня при себе в тот день. Шесть лет назад. Шесть чёртовых лет! Паспорт, телефон, ключи от съёмной квартиры. Телефон включать было страшно, — тогда сразу захотелось бы позвонить Ойке, а услышать длинные гудки спустя шесть лет было более чем вероятно. И я пошёл по старому адресу, сжимая в кармане ключи. В зеркальном вестибюле нашей станции метро на меня смотрел почти тот же я, только немного постаревший, слегка заросший (стригли клиентов последнего города не слишком часто), с последней надеждой в глазах. Ещё во взгляде читались вина, стыд, сожаление, но надежда была сильнее.
Уже двигаясь по нашему району, я понял, что никого не найду. Застройщики здесь не дремали, и дом, где мы жили, оказался снесён, а на его месте и вокруг построили с десяток высоток. Новенькие, яркие дома, аккуратные детские площадки, огороженные парковки. Жизнь шла, пока я искал свободу и счастье.
Я сел на скамейку у песочницы и попытался унять разошедшееся сердце. Жёлтое солнце без улыбки на голубом небе без ярких пятен пыталось меня согреть. Я опустил пустую голову на сцепленные руки и пожелал слёз. Мне хотелось оплакать всё, что я потерял.
— Мама, дяде плохо? — спросил детский голос надо мной.
Невидимая мама что-то тихо ответила, но ребёнок не отставал:
— Он плачет? Он заболел?
Я посмотрел на мальчишку и попытался сказать беззаботно:
— Похоже, перегрелся на солнце, и поднялась температура.
Рядом вскрикнула женщина. Я обернулся: Ойка прижимала руки ко рту. Я замер, чувствуя, как прямо сейчас происходит чудо.
Она дотронулась до моего носа дрожащей рукой.
— Сухой, — сказала, заплакала.
Она совсем не изменилась, только волосы стали светлее. Я держал её, боясь отпустить даже на секунду, и целовал, целовал бесконечно. В какой-то момент она вывернулась, оглянулась на мальчишку, готового уже, кажется, вступить в неравную схватку со мной, сказала:
— Коля, наш папа вернулся!
Мальчишка подошёл к нам и деловито спросил:
— Ты нашёл то, что так долго искал?
Я поднял его на руки:
— Да, сынок. Нашёл.
Впервые я оказался по-настоящему счастлив от того, что жена меня не послушала. Шесть лет назад она отсудила у фирмы оплату за свою путёвку, добилась для меня льготного содержания, вложила деньги в акции со стабильными дивидендами. И стала ждать. Вместе с сыном, который родился через восемь месяцев после моего бегства. Когда застраивали этот район, Ойка купила квартиру.
— Прости, — говорил я, сидя за чашкой чая с резким и горьковатым по сравнению с тем, что пил в городе, вкусом — я вёл себя, как мудак. Бросил вас, предал.
— Но ты же вернулся. Больше всего я боялась, что ты останешься там навсегда. Свобода вскружит тебе голову и...
— Там не было тебя, — перебил я, — а свобода от тебя мне не нужна. Это как свобода от жизни. А ты, вы с Колей, и есть моя жизнь.
С досадой и горечью добавил:
— Только не заслужил я. На всё готовое пришёл.
Ойка обняла меня и шепнула:
— Умей принимать. И не думай, что всё готово, у меня ещё много желаний.
И я почувствовал, что тоже имею желания, разные. И некоторые могу исполнить прямо сейчас, другие завтра, а кое-что через много лет. Обязательно исполню, буду жить сейчас и непременно здесь.