Вот, посмотрите на старых кучеров! Лошадей они любят да жалеют, но кнут у них всегда воткнут свечкой, наготове. Лошадь это прекрасно видит. И делает выводы. И. Сталин.
... А дождь все лил и лил... Не переставая. Его серые струи косым, острым леденящим лезвием пробивали насквозь разлапистые ветки елей, нависавших над узкой дорожкой через глухую чащобу, злобно задирая на еле покрытую выгоревшей, на два размера меньшей, чем нужно,пилоткой стриженную голову бойца коротенькую клеенчатую противо-ипритную накидку, под жалкой защитой которой который день подряд ходуном ходило от ознобной дрожи давно уже прозябшее до самых костей тело красноармейца Ивкина.
Из последних сил придерживая левой ладонью больно врезавшуюся в неё брезентовую лямку зеленого трехведерного термоса, красноармеец Ивкин одновременно с этим свободной рукой,уже неведомо как давно покрасневшей от холода, покрытой цыпками, с обломанными ногтями, под которым траурно чернели полоски грязи - тщетно пытался протереть свои заливаемые водой круглые очки в потертой металлической оправе, такие, знаете ли, типично учительские, с треснувшим еще у старой границы левым стеклышком.
Поэтому он опять не углядел, когда его напарник, который с надрывным усилием волок термос со своей стороны, снова запутался в своих тоненьких, длинных, словно у кузнечика, ножках, и в очередной раз с тихим, жалобным стоном, тут же заглушенным сытым чваканьем, упал на свои острые, как у подростка, коленки, разбрызгивая по сторонам серую жидкую кашу дорожной глины.
Брезентовая петля рванула красноармейца Ивкина назад и вниз, и он, не удержавшись, отчаянно взмахнув свободной рукой, рухнул, как подкошенный, свою на худую, обтянутую выгоревшей до бела, аккуратно заштопанной под левой лопаткой гимнастеркой (понятное дело,второго срока, что ему выдали в осташковском госпитале, явно предварительно сняв оную с того ранбольного, коему она уже никогда боле не пригодиться) жалко выпирающую мослами хребта, спину.
Полежав несколько секунд, выплевывая непрерывно заливавшую ему полуоткрытый из-за заложенного носа рот дождевую воду, красноармеец Ивкин обреченно сел, пошарил вокруг себя,подтянув поближе свалившийся с плеча карабин, поплотней натянул на уши опушенные книзу клапана такой мокрой, что хоть выжимай, пилотки, поджав под себя (до бедер, сплошным серым панцирем, покрытые глиной ) ноги, попытался встать...
Не тут-то было.
Его напарник, широко циркулем раскинув ноги в размотавшихся обмотках, их-под которых краснело давно не мытое тело, лежал на животе, уткнувшись лицом в грязь, и тихо, беззвучно плакал...
Красноармеец Ивкин высвободил руку из петли, оставившей на его коже багровый след, присел перед ним на корточки и хриплым, простуженным голосом просипел напарнику (прим. автора. В прямой речи героев- Это не опечатки. Они, вятски, ТАК говорят):
Ты это чё, паря?
- Д-да... Ни ч-чё. - с трудом ворочая язык меж кровоточащих десен, отвечал тот. - Помираю, чё.
- Э, ты это брось-ко. Вот до роты дойдем, так буди если чё, тамотка и помирай. - резонно возразил ему красноармеец Ивкин, которому совершенно не улыбалась перспектива волочить до расположения в одиночку термос, тело помершего напарника... ну, и карабин, само собой. Куды ж яво, беса, денешь-то.
- Не. Обезножил я. Верно, говрю, севодня страховка кончилас..., - не соглашался упрямый напарник.
- Эх, Леха!- перешел на доверительный тон красноармеец Ивкин.- Давай отживи... Слышь? А в роте-те опеть же, колды-болды, поесь можно! Вставай, а, парнищща?
- Поесь? А чо бы чо...,- мечтательно закатил глаза напарник.- Я б перьменей съел бы, даже без манеза... Со сметанкой, эх!
От этих слов рот красноармейца Ивкина мигом наполнился голодной слюной. Так явственно представилась ему глубокая муравленая миска истекающих ароматным паром медвежьих ушек, на которых медленно-медленно плавится, стекая вниз, ком белоснежной, густой, как масло, сметаны...
А перьмени все таки сочные, из трех сортов мяса, с аппетитнейшим коричневым бульоном внутри тончайшего, тающего во рту теста...
Ишь! Улеглася тут!- злобно фыркнул красноармеец Ивкин на наведшего таки во грех напарника.- Вставай мухой, кому те грят!
Но встать бойцы не успели...
Бодро меся дорожную грязь обутыми в хромовые сапоги ногами, из-за ближнего поворота вышла группа военных.
Впереди, одетый в кожаный плащ-реглан, сердито вышагивал невысокий мужичок, с усами мушкой под громадным носом (на манер Гитлера!- как с неприязнью отметил про себя красноармеец Ивкин), быв, как видно, из немалых начальников, потому что его свита, в шинелях, на петлицах которых зеленели даже не кубари, а шпалы (а у одного, глико!- и целый ромб!) семенила за этим мужичком меленькой холуйской рысцой...
Увидев копошашихся в грязи бойцов, мелкий мужичок встал перед ними, как петух перед навозной кучей, упер кулаки в покрытые кожей, сытые бока и грозно вопросил:
Это что за клоуны, а?!
- Никак нет! - отрапортовал красноармеец Ивкин. - Мы не клоуны, а бойцы третьей роты первого батальона 332-го стрелкового полка 262 стрелковой дивизии! Доставляем в роту обед!
- Обед?! - явно заинтересовался незнакомый начальник. - Интересно... открой-ка термос, погляжу, чем вас тут кормят...
Из открытой Ивкиным крышки термоса пахнуло таким едучим скипидарным духом, что начальник аж закашлялся...
Это что такое, а?!
- Это хвойный отвар, гражданин начальник, извините, не знаю вашего звания...
- Армейский комиссар первого ранга...,- задумчиво покачал головой носатый мужичонка.
- Так точно, товарищ комиссар! Отвар. Им нас вместо чая поят...,- не отрывая ладони от нелепо напяленной пилотки, доложил Ивкин.
- А приварок...
- Это все, что дают, товарищ комиссар. Еще вот хлебушек...,- и Ивкин бережно извлек из-за пазухи половину буханки серого, не пропеченного хлеба...
- Это, товарищ боец, что, весь ваш дневной паек? - недоверчиво сверкнул глазами армкомиссар первого ранга.
- Да вы чо!- безмерно удивился Ивкин. - Это на всю нашу роту!
- Разрешите доложить! - вмешался высокий военный с тремя шпалами на петлице. - Положение с продфуражом в дивизии нетерпимое! По данным управления тыла в частях и на складах имеется мяса - ноль, овощей - ноль, консервов - ноль, сухарей - ноль... И подвезти с Бологого нечем! Потому как сена прессованного тоже, ноль...Пайкодача хлеба печеного составляет сто граммов в сутки... В частях дивизии особым отделом отмечены случаи голодной смерти и людоедства...(ЦАМО ф.32, оп. 11309, д.120, л.д. 291)
- Что же это? Безрукость или сознательная вражеская работа?- задумчиво произнес комиссар в кожаном реглане. Потом резко повернулся к Ивкину:
- Товарищ боец! Предъявите оружие к осмотру!
Ивкин, пожав плечами, с удовольствием снял с плеча чертов карабин, чтоб ему пропасть...
Комиссар открыл затвор, заглянул внутрь, а потом с яростью набросился на стоящего рядом с ним командира:
Это что?! Что это такое, я вас спрашиваю?!
Тот, не понимая, взял оружие в руки, внимательно на него посмотрел:
Э... вроде все в порядке? Оружие, как мне кажется, вполне чистое, даже ухоженное...
- Да! Вашу мать!! Чистое! Ухоженное!! Сами бойцы по уши в грязи, голодные, ветром их шатает... а оружие у них ЧИСТОЕ, УХОЖЕННОЕ!!! Вы понимаете, что это значит?! Подлец! Вы их предали! Они Родине служат! Готовы с врагом биться, насмерть! А вы их и накормить не можете?!
И комиссар, сопя от натуги, сорвал с петлиц оторопевшего командира ромбы... Потом обернулся к Ивкину и его напарнику:
- Так, товарищи бойцы! Приказываю. Термос с этой ... мерзостью бросить! И следовать за мной в штадив. Там меня накормить обещались... Глядишь, и вас заодно покормят, а?
И комиссар злорадно улыбнулся...
... Полянка, на которой разместился штаб дивизии, напоминал уютный хуторок. В хлеву похрюкивали свинки, звонко разбивались о дно подойника струйки парного молока, которые тщательно выдаивал толстощекий писарь в повязанной поверх круглого лица белой бабьей косынке. Вдали, у дымящей ароматным, обещающим дымком баньки, временами всплескивался задорный девичий смех.
Не смотря на мерзкую осеннюю непогоду, жить было хорошо и здорово! Как приятно после целого дня на ногах (все в трудах, все в заботах!) завалится в оглушающий жаром, пахнущий троицой березкой банный целебный пар, выгоняющий из тела холод и серую морось, а потом выскочить наружу, паря сытым, холеным телом, видя, как с обещающим визгом разбегаются сметливые медсестрички да связисточки...
А потом принять из хрустальной рюмочки ледяную стопку водки, закусить розовым, прозрачным ломтиком сала... А потом откушать целую миску огненно-перченого борща, посреди которого островом торчит баранья косточка...
Увы, испытать это неземное блаженство генерал-майору Гончарову было уже не суждено.
По приказу Мехлиса работники штаба были выстроены на поляне в одну нервную, перепуганную шеренгу.
Уполномоченный Ставки быстрым, нервным шагом прошелся вдоль строя... Остановившись перед Гончаровым, он тихим, страшным, совершенно спокойным голосом спросил:
Где твои пушки?
Гончаров неопределенно махнул рукой куда-то в западном направлении...
- Где пушки, я вас спрашиваю? - вновь, в леденящей тишине, спросил Мехлис. Не дождавшись ответа от нервно дрожащего губами Гончарова, он резко рубанул рукой вниз:
- В соответствии с приказом Ставки Верховного Главнокомандования номер 270...за проявленную трусость, личный уход с поля боя в тыл, за нарушение воинской дисциплины, выразившейся в прямом невыполении приказа Штаба Фронта о выходе на помощь выходящим из окружения частям, за неприятие мер по спасению материальной части артиллерии, за потерю воинского облика и двухдневное пьянство в период боев генерал-майора Гончарова, ПРИКАЗЫВАЮ: расстрелять подлеца перед строем! (ЦАМО, ф.32, оп. 11039, д.51, л.д. 7) - Майор! Выполняйте приказ.
Рослый правофланговый майор, побледнев как полотно, испуганно залепетал:
- Я... я... я... не могу! Я ... не привык...
В ярости обернувшийся на него Мехлис вдруг натолкнулся на долгий, спокойный взгляд красноармейца Ивкина.
- Товарищ боец!
- А чо нам... мы ж не люди, мы вятские... дето сковороду подержать, дето чо... Пошли, болезный! - и красноармеец небольно ткнул генерала Гончарова стволом своего любовно ухоженного карабина.
... - Ну что, сыты? - заботливо спросил Мехлис красноармейца, по-хозяйски заворачивавшего в белый рушник утянутую с генеральского (бывшего генеральского) стола буханку хлеба, переложенного ломтем сала - будет чем бойцов в роте попотчевать!
Так ничё! Была б гармонь, так теперь и спеть можна!
- А что, у вас гармони нет?
- Откель же? У нас дажеть оркестру в полку нет! А без музыки-то скушно! Ну, спаси тя бог, товарищ комиссар...
... Из телеграммы заместителю ГлавПУРа РККА армейскому комиссару второго ранга Ф.Ф. Кузнецову:
" Немедленно выслать в 262-ую стрелковую дивизию хороший оркестр, и пусть не бездействует на фронте. Враг должен трепетать и от звуков советского марша! Также направить в дивизию четыре роты политбойцов, прислать звуковещательную станцию, три полевых типографии и сто гармошек. Мехлис"